III. Итало-эфиопская война (3 октября — 10 декабря 1935 года)
3 октября 1935 года между Италией и Эфиопией начались военные действия. Итальянское коммюнике было составлено с возмутительной недобросовестностью.
Лаваль зашел ко мне показать сообщение, полученное от Муссолини. По его мнению, оно доказывает, что дуче, продолжая военные операции (оборонительные, говорит мне он), уже предпринимает попытки вступить в переговоры на основе предложений министра иностранных дел Франции (уступка Италии пограничных районов Абиссинии, международный мандат над остальной частью Эфиопии). Он предлагал Лавалю самому выбрать момент для соответствующего демарша.
Лаваль направил ко мне Леже, чтобы обсудить ответ на запрос Лондона относительно готовности нашего правительства исполнить свои обязательства, если в период принятия Советом Лиги наций предварительных мер будет совершен акт агрессии. Британское предложение имело целью заполнить одну из брешей в системе коллективной безопасности. По мнению нашего министерства иностранных дел, оно отвечало нашим интересам, так как процедура, предусмотренная Уставом Лиги наций, была слишком затяжной, в то время как это предложение лишало агрессора возможности свободно подготавливать свою агрессию. Принятие этого предложения означало бы образование оборонительного союза между Францией и Великобританией в интересах сохранения мира в Европе и укрепило бы надежду на то, что в случае франко-германского конфликта Англия выступит на нашей стороне. Я одобрил ноту, подготовленную и представленную мне министерством иностранных дел, оговорив при этом необходимость внесения ряда поправок в детали. Впрочем, по мнению Леже, в настоящее время [711] эта нота не представляет никакого интереса, так как в связи с агрессией встает вопрос о применении статьи 16 Устава. Кстати, он сообщил мне, что сэр Сэмюэль Хор относится к осуществлению санкций весьма прохладно и не желает ни военных санкций, ни закрытия Суэцкого канала, ни экономической блокады. Следует ограничиться запрещением поставлять Италии оружие, сырье и не давать ей денег.
Так называемые «зеленые», то есть строго секретные, документы полны нападок итальянцев на меня. Весьма любопытное совпадение — особенно резко меня атакуют газеты «Гренгуар» и «Эко де Пари». Это меня не удивляет: дела есть дела. В газете «Аксьон франсез» от 4 октября небезызвестный Моррас обвинил меня в продажности: выступая за уплату долгов Америке я якобы действовал в «частных интересах». Он угрожал мне убийством. «Как только протрубит горн войны, г-н Эдуард Эррио первым получит свою порцию пуль. Этого ему не миновать». Интересно, вмешается ли в это дело глава правительства. Оказывается, нет, но я доволен, так как не хочу быть ему обязанным. По своему уровню Моррас вполне достоин глупой и жестокой реакционной буржуазии, интересы которой он защищал, готовясь к своей будущей роли гитлеровца, близкого советника маршала Петена. Я полон презрения к этому глухому, неопрятному субъекту, который повсюду оставляет за собой смрадный запах пота и гноя.
4 октября. Заседание совета министров. Лаваль зачитал нам ноту, которую он обсуждал со мной сегодня утром. Я подтвердил свое согласие. Фланден также заявил о своем согласии, поскольку предусматриваемые совместные действия предполагают предварительное согласование. Министр иностранных дел сообщил, что он сделал предложения о примирении и что Италия в принципе приняла их. Он изложил свой взгляд на санкции и сообщил о беседе, в ходе которой Хор заявил, что он не хочет даже произносить этого слова: он будет говорить только о мерах экономического давления. В свою очередь Лаваль также исключает военные санкции и считает возможным только экономические санкции; он просит предоставить ему свободу действий с тем, чтобы договориться по этому вопросу с Великобританией: «Я являюсь единственной надеждой Италии, против которой настроено мировое общественное мнение», — это его буквальные слова. Лаваль подтвердил свое намерение сохранять верность одновременно Уставу Лиги наций [712] и Римским соглашениям. Не вижу, как это ему удастся достичь.
Фланден высказывает пожелание, чтобы, если это возможно, были применены положения статьи 15 Устава. Однако это мне представляется очень трудным. В статье 16 говорится: «если член Лиги прибегнет в войне...» Если исходить из позиций лояльности, то очевидно, что в данном случае применима именно эта статья. Фабри выступил против военных санкций и в защиту Италии. Его тактика произвела на меня весьма посредственное впечатление, как, впрочем, и он сам. Из его аргументов я обратил внимание только на следующее высказывание: необходимо, чтобы Великобритания поняла свою заинтересованность в сохранении франко-итальянской дружбы. Фроссар предложил ограничиться на сегодняшний день принятием предложений Лаваля. Пьетри уточнил, что в Средиземном море находится лишь половина английского флота. Вежливый и, как всегда, сердечный Леон Берар констатировал согласие членов правительства и сказал несколько любезных слов по поводу нападок, которым я подвергся. Как приятно неожиданно встретить среди политических деятелей по-настоящему культурного и воспитанного человека! Тогда я заявил: «Прошу извинить меня за неудобства, доставляемые мною правительству. Я вполне понимаю, насколько это его стесняет». Я еле удержался, чтобы не сказать: «И меня тоже».
9 октября я возвратился в Женеву. Война длится уже несколько дней{197}. Совет Лиги наций принял решение. Вслед за Комитетом шести и Комитетом тринадцати он заявил о нарушении Италией Устава Лиги. «Я констатирую, — заявил председатель, — что 14 членов Лиги наций, представленные в Совете, считают, что война начата в нарушение обязательств, предусмотренных статьей 12 Устава».
Ассамблея собралась в шесть часов вечера. Делегатов присутствовало меньше, чем обычно, однако публики было больше. Бенеш охарактеризовал сложившееся положение и запросил согласия Ассамблеи на внесение в повестку дня вопроса, поставленного в докладе председателя Совета. [713]
Ассамблея высказалась за внесение этого вопроса в повестку дня и за немедленное проведение дискуссии.
Мне была не совсем ясна процедура обсуждения вопроса о применении статьи 16. От имени Австрии Пфлюгль заявил о «твердой и неизменной верности его страны» принципам Лиги наций и в то же время о ее дружеском расположении к Италии; он не возражал, впрочем, против санкций в надежде, что Лига наций, прежде чем встать на этот путь, исчерпает все средства для достижения примирения. В общем это означало, что Австрия не присоединяется к принятым решениям. Де Велич заявил от имени Венгрии, что его страна поддерживает Италию и возражает против санкций. После этих заявлений председатель отложил заседание на следующий день с тем, чтобы заслушать выступления представителя Италии барона Алоизи.
По окончании заседания я встретил Идена, который сказал мне, что он удовлетворен состоянием англо-французских отношений «на сегодняшний день» и основными положениями речи, с которой собирается завтра выступать Лаваль. Ко мне зашел Жез. Он сообщил, что, несмотря на недостаток оружия и денег, негус полон решимости оказывать твердое сопротивление. Я попросил Лаваля говорить в своей речи не только от своего имени, но и от имени всего правительства, единодушного в своем стремлении к миру.
В четверг, 10 октября, в 11 часов утра на трибуну поднялся барон Алоизи. Сделав замечание по процедуре обсуждения, он заявил о своем намерении исчерпывающе изложить мнение итальянского правительства. Он вынес на суд «совести всего мира» два обстоятельства: первое заключалось в том, что не была рассмотрена памятная записка Италии от 4 октября, второе — в «поспешности», с которой дело было вынесено на Ассамблею. Затем он перешел к сути вопроса. Италия активно сотрудничала и шла на жертвы ради Лиги наций. Напротив, Эфиопия не имеет никаких заслуг в этом отношении. Она не является единым государством и состоит из двух политически и географически различных районов; «крайний беспорядок во внутреннем положении» этой страны является само по себе постоянной угрозой миру в Восточной Африке; в стране царит произвол и ненависть к иностранцам.
Я цитирую не по отчету, помещенному в бюллетене Лиги наций, а по тексту, розданному делегатам представителями Италии. «В силу трагической иронии судьбы Эфиопия владеет [714] неабиссинскими колониями, над которыми она господствует с помощью зверского подавления и угнетения. Нет необходимости вновь возвращаться к вопросу о рабстве. Имеется много других обстоятельств: кастрация (sic!) детей и военнопленных и особенно систематическое уничтожение угнетенных народностей...» «Случай этот настолько серьезен и ясен», что барон Алоизи ставит вопрос о возможности исключения из Лиги наций, предусмотренного параграфом 4 статьи 16 Устава. «Отказ принять во внимание соображения Италии нанес тяжелый удар чувствам всего итальянского народа, ободрив в то же время Эфиопию и усилив ее агрессивную позицию». Италия была вынуждена прибегнуть к своим собственным силам и принять военные меры, чтобы ответить на «решение правительства Эфиопии о мобилизации более чем миллиона человек».
В свое оправдание Италия ссылалась на три статьи Устава: 1-ю, 23-ю и 16-ю (параграф 4). Она ссылалась также на статью 22-ю, в которой говорится:
«Благосостояние и развитие народов, еще не способных самостоятельно руководить собой в особо трудных условиях современного мира, составляет священную миссию цивилизации. Лучший метод практически осуществить этот принцип — это доверить опеку над этими народами передовым нациям, которым в силу своих ресурсов, своего опыта или своего географического положения более всего пристало взять на себя эту ответственность».
Барон Алоизи пытался даже доказать, что Италия не нарушила пакта Бриана — Келлога; она использовала право законной защиты согласно интерпретации сената Соединенных Штатов и оговоркам Великобритании. Права Италии и ее преобладающие интересы в Эфиопии были признаны в ряде договоров, в итало-британском соглашении 1925 года. Италия ссылалась на позицию Лиги наций в японо-китайском конфликте, в споре между Боливией и Парагваем. «Войну не уничтожают, ее заменяют... Италия испытывает законную гордость, уверенно указывая Лиге наций путь, вступив на который она станет жизненной и эффективной организацией. Этот путь характеризуется двумя принципами: 1. Решительно отказаться от пристрастной политики. 2. Упорядочить весь Устав в целом: часть, относящуюся к эволюции, необходимо привести в соответствие с частью, относящейся к консервации, с тем чтобы добиться необходимой эластичности, позволяющей идти в ногу с историей [715] и тем самым разрешать возникающие в любой момент новые ситуации, которые при отсутствии подобной эластичности становятся самым верным источником конфликтов. Никто не может лучше, чем Италия, выразить этот новый дух, эту настоятельную необходимость жизни. Переживая период духовного и материального подъема и будучи в то же время в силу превратностей истории и международных ограничений втиснута в территориальные рамки, в которых она задыхается, Италия вынуждена поднять на Ассамблее государств свой голос великой пролетарки, требующей справедливости».
Так был выдвинут пресловутый тезис о «государствах-пролетариях», который нам приходилось столь часто слышать впоследствии. Речь барона Алоизи была выслушана в полном молчании. Я отметил абсолютное спокойствие представителей Эфиопии в течение всего выступления. Председатель Бенеш принял к сведению заявление итальянского делегата, запросил мнение Ассамблеи относительно правильности примененной процедуры и констатировал, что Австрия и Венгрия не согласились с решениями Совета, мнение которого, за исключением этой оговорки, было одобрено.
Лаваль заявил (цитирую его выступление по бюллетеню Лиги наций от 11 октября), что Франция выполнит свои обязательства. Он говорил об этом на Совете и повторил на Ассамблее. «Устав является международным законом членов Лиги наций, они не могут ни нарушать его, ни допускать его ослабления. В эти минуты, когда каждый должен сознавать свою ответственность, представитель Франции с волнением исполняет свой долг. Его страна будет соблюдать Устав. Однако у нее есть и другой долг, диктуемый ей чувством дружбы. И если Франция наряду с соблюдением законов Лиги наций будет продолжать добиваться примирения, то это отнюдь не означает, что она отрицает авторитет высшего международного института. Французское правительство отдаст все свои силы делу восстановления мира, и представитель Франции убежден, что Ассамблея окажет ему всю возможную помощь». Жидкие аплодисменты.
Выступивший затем Иден заявил, что ему нет необходимости снова излагать точку зрения своего правительства, которое превыше всего заинтересовано в сохранении мира [716] и в борьбе с «жестким анахронизмом» войны. «Теперь нужно действовать. Членам Лиги наций следует коллективно определить характер этих действий. Правительство Его Величества в Соединенном Королевстве заявило о своей готовности всецело участвовать в них... Крайне важно действовать быстро... Однако действия такого рода отнюдь не уменьшают стремления британской делегации к скорейшему урегулированию конфликта мирным путем, в соответствии с принципами Устава. Она готова от всей души, принять в любой момент участие в осуществлении этой задачи». Заявление Идена было воспринято несколько более благоприятно, чем выступление представителя Франции.
От имени Швейцарии Мотта присоединился к констатации Совета, отметив, что еще никто не говорил о военных санкциях, указав при этом, что экономические санкции не являются враждебным актом. «Швейцарская конфедерация не нарушит своего долга солидарности с другими членами Лиги наций. Уважение принятых на себя обязательств и верность свободно заключенным договорам являются принципами, которые с ее точки зрения не подлежат дискуссии. Политика Швейцарии всегда была и будет честной, ясной, прямолинейной». Однако рамки ее обязательств определяются ее нейтралитетом. Она не считает себя обязанной участвовать в санкциях и присоединяется к пожеланию достигнуть примирения, высказанному делегатом Франции.
Потемкин подтвердил обязательства, взятые Литвиновым, и готовность Советского Союза исполнить их.
Представитель негритянской республики Гаити генерал Немур отметил важность решения, которое предстоит принять. «Прецедент, который возникнет сегодня, будет использован завтра. Нет двух истин — одной для Африки, другой для Европы. Каким бы ни был цвет кожи раненых и убитых, белым или черным, одна и та же красная кровь льется из их ран». Период колониальных войн отошел в прошлое, как отошел в прошлое и период эксплуатации одной расы другой. С тех пор как Лига наций создала новое право, открылся новый период истории цивилизации.... Перед Лигой наций стоит последнее испытание. Представитель Гаити всеми силами протестовал против намерения раздавить в так называемой колониальной войне независимый негритянский народ.... Он выступил от имени одного маленького негритянского народа, проникшегося принципами [717] французской революции 1789–1793 годов, положившими начало его самостоятельной жизни. «Разумеется, легко иронизировать, спрашивая, где армия, тяжелые пушки, танки и броненосцы Гаити. У нас их нет, но наша молодежь в 1870 и в 1914 годах своей грудью защищала свободу, и пример ее вдохновит миллионы других черных и цветных народов».
Речь генерала Немура глубоко взволновала меня. Некоторые его фразы прозвучали с потрясающей силой: «Гаити не хочет быть клятвопреступником. Бойтесь того, как бы кто-нибудь из нас не оказался когда-нибудь в положении Эфиопии».
Жез зашел узнать мое мнение о предстоящем выступлении делегата Эфиопии; я посоветовал ему составить речь в возвышенном стиле, избегать полемики и выразить доверие Постоянной палате международного правосудия Лиги наций.
Мексика заявила «о своем намерении всегда выполнять свои обязательства, каких бы стран это ни касалось и при любых обстоятельствах». 10-го, в четверг, во второй половине дня представители Чили, Венесуэлы, Уругвая, Эквадора, Перу и Боливии заявили о своем согласии; это означало, что Латинская Америка полностью одобряла организацию мира на основе юридических принципов. «Устав Лиги наций, — заявил представитель Эквадора Зальдумбиде, — должен соблюдаться при любых обстоятельствах места и времени». В нескольких словах Пурич изложил мнение трех правительств стран Малой Антанты. С такой же ясностью высказался Максимос от имени Балканской Антанты.
Затем от имени Эфиопии с ответом барону Алоизи выступил Текле Хавариат. Заявив, что «невоздержанная полемика умалила бы величие этих замечательных прений», он выразил благодарность всем защитникам Устава Лиги наций, независимости и целостности государств; особую благодарность он принес представителю Гаити. Правительство Эфиопии ожидало справедливости в течение 10 месяцев. Теперь, когда решение вынесено, оно просит всех выполнить свой долг. Оно напомнило Ассамблее, что в своей агрессии итальянское правительство использует самые совершенные орудия смерти. Как остановить это массовое уничтожение? Необходимы быстрые и энергичные действия, а не доктринерские запреты и моральное осуждение на [718] словах. Эфиопия готова принять решения любого органа, который будет образован Советом или Ассамблеей для прекращения военных действий; она готова заключить почетный мир, но не уступит силе. Произнося эти слова, Текле Хавариат бросил взгляд на места итальянской делегации. Ассамблея наградила его аплодисментами. Лаваль отсутствовал и не слышал этого выступления.
Список ораторов был исчерпан. Бюро вынесло на одобрение Ассамблеи следующий проект:
«Заслушав мнение членов Совета, выступивших на заседании 7 октября 1935 года, и принимая во внимание обязательства членов Лиги наций в силу статьи 16 Устава, а также желательность координации мер, вопрос о принятии которых будет рассмотрен каждым из них, Ассамблея предлагает членам Лиги наций, за исключением заинтересованных сторон, образовать комитет в составе одного представителя от каждого государства, с участием экспертов, чтобы изучить и облегчить координацию мер, а в случае необходимости обратить внимание Совета или Ассамблеи на любую ситуацию, которая нуждалась бы в их рассмотрении».
Барон Алоизи сделал ряд оговорок. Он будет голосовать против проекта резолюции. Представители Венгрии и Австрии воздержались. Председатель констатировал, что предлагаемый текст принят большинством при одном против и двух воздержавшихся.
11 октября после представителя Албании, сделавшего ряд оговорок, в защиту позиции Ассамблеи выступил Бенеш, давший ответ на речь Алоизи.
Пятьдесят государств высказались за санкции и четыре — против{198}. 18 октября в ответ на устное сообщение от 16 октября Лаваль заявил послу Великобритании, что «французское правительство полностью разделяет точку зрения британского правительства относительно значения обязательства о взаимной поддержке, вытекающего из параграфа 3 статьи 16. Иными словами, если бы в связи с выполнением своих обязательств в соответствии со статьей 16 Устава одно из государств — членов Лиги наций подверглось нападению со стороны государства, нарушившего [719] Устав, французское правительство сочло бы себя обязанным к неограниченным солидарным действиям в смысле военной, военно-воздушной и военно-морской помощи». «В конкретном случае, упоминаемом в последнем сообщении посла Великобритании, а именно в случае эвентуального нападения Италии на Великобританию в связи с участием последней в международной акции Лиги наций совместно с Францией, Великобритания может заранее и полностью рассчитывать на поддержку Франции во всех отношениях, как это было признано обязательным правительствами обеих стран, согласно статье 16 Устава».
Выборы в сенат 20 октября прошли в общем неблагоприятно для радикалов. Мы потеряли 7 мест, однако в департаменте Роны получили на одно место больше.
22 октября. Заседание совета кабинета. Лаваль поставил нас в известность об осложнении, возникшем с Англией, и о довольно резком заявлении Лондона по этому поводу. Лаваль зачитал нам свою телеграмму от 15 октября, содержавшую ряд оговорок по поводу мер, принятых Англией в отношении своих военно-морских сил; в телеграмме предлагалось провести частичный отвод этих сил одновременно с выводом итальянских войск из Ливии. Шел спор о проведении в жизнь параграфа 3 статьи 16. «Ни разу, — подчеркнул Лаваль, — я не выступил против применения экономических санкций, требуемых Англией».
16 октября Клерк{199} имел объяснение с Лавалем по поводу замечаний Франции относительно английских мер в области военно-морских сил. Лондон утверждал, что эти меры были приняты в плане выполнения Устава, что они связаны с определенным риском и поэтому не должны служить поводом для «торговли». К тому времени Англия запросила у нас определенных гарантий, что мы поддержим ее против любого нападения, причем подразумевалось, что со своей стороны она не предпримет никаких агрессивных шагов. Итальянские войска в Ливии в пять раз превышают по численности английские войска в Египте. Лондон ставил нам в упрек, что мы не ответили на его предложение о сотрудничестве. Англия утверждала, что в Средиземном [720] море она располагает флотом водоизмещением в 488 тысяч тонн, а Италия — 342 тысячи тонн; она ставила вопрос о Локарно и заявляла, что в случае необходимости ей придется выступить с оговорками относительно ряда принятых нами мер и даже по поводу наших фортификаций, которые могли бы помешать осуществлению договоров. Англия жаловалась также на нашу печать.
В связи с этим инцидентом французское правительство указывало в своем ответе от 18 октября: 1. Английский демарш свидетельствует о неточной интерпретации. Франция стремится к установлению взаимного доверия между нашими странами. 2. Англия хочет, чтобы все члены Лиги наций лояльно исполняли параграф 3 статьи 16, предусматривающий эвентуальную военную поддержку. Французское правительство дает на это свое неограниченное и безусловное согласие; оно признает обязательство о взаимной поддержке и неограниченной солидарности действий в военной, военно-воздушной и военно-морской областях{200}. Само английское правительство заявило о своем намерении действовать исключительно в рамках Устава. Следовательно, в случае агрессии со стороны Италии поддержка Англии со стороны Франции обеспечена. 4 и 5. Британскому военно-морскому атташе было сообщено, что этот вопрос поставлен перед председателем совета министров Франции, так как он носит не технический, а политический характер. 6. Таким образом, все недоразумения теперь рассеяны.
Лаваль напомнил нам, что в Женеве он условился с Хором ограничиться применением параграфа 1 статьи 16 (экономические санкции). Военные санкции, морская блокада и закрытие Суэцкого канала были исключены. Лаваль выразил сожаление, что Великобритания не опубликовала своих решений по этому вопросу. Он возвратился к своей идее отвода части военно-морских сил Англии; что касается слова «торговля», то он считает его неприемлемым, так как не может нести ответственность за разглашение фактов, связанных с отводом флота (намек на статьи Пертинакса).
В заключение французское правительство просило Англию быть выше полемики и признать, что конечные решения обоих правительств всегда совпадают, что общность их взглядов является полной и что, следовательно, не может быть никаких недоразумений. [721]
19 октября стало известно, что Форейн оффис признало этот ответ полностью удовлетворительным. Продолжается пока что негласный обмен мнениями. Лаваль считает, что Лондон склоняется к соглашению с Италией. Англия, повидимому, готова теперь поддержать идею полюбовного урегулирования итало-эфиопского конфликта. Муссолини выступил с предложениями. Лаваль пока не говорит нам о них; он хотел бы дождаться результатов выборов в Великобритании; он желает прямого соглашения между Лондоном и Парижем и в этом отношении проявляет большой оптимизм.
Ренье сообщил нам о трудностях, с которыми он столкнулся в финансовой комиссии, где его обвинили в сокрытии бюджетного дефицита. Положение казначейства вызывало тревогу ряда членов кабинета. В 1936 году придется выпустить заем на сумму 10 миллиардов франков. С 1930 по 1935 год государственный долг возрос на 75 миллиардов франков. В связи с возобновлением инфляции пришлось прибегнуть к чрезвычайным декретам.
23 октября. Заседание совета кабинета и совета министров. По моему предложению было принято несколько декретов, подготовленных Комиссией департаментской и коммунальной администрации, председателем которой я являюсь, в том числе декреты о пересмотре железнодорожных концессий, представляющих общегосударственный интерес. Фроссар представил свой декрет по социальному страхованию. Берар представил законопроект о заговорщических лигах; основное в этом вопросе — это наличие оружия у слишком большого числа людей. Речь идет о том, чтобы упорядочить право на демонстрации и ввести правило обязательного предварительного уведомления с тем, чтобы мэры могли разрешать или же запрещать их проведение. Демонстрации, организованные в нарушение этого правила или же запрещенные, будут считаться незаконными, и к их участникам могут быть применены санкции. Было предложено подвергать тюремному заключению за ношение огнестрельного и холодного оружия, а также повысить сроки наказания, предусмотренные в статье 3 закона от 24 мая 1834 года за создание складов оружия и за его перевозку. Упростили процедуру применения закона 1901 года. Трудности (вернее, даже сражение) возникли, когда я потребовал четкого подтверждения статей 3 и 7 закона 1901 года, имея в виду роспуск заговорщических лиг. Я настаивал [722] на включении формулы Вальдека-Руссо о защите республики. Лаваль сильно колебался. Он зачитал нам письмо, полученное им от полковника де ла Рокка; однако в конечном счете он согласился.
В четверг, 24 октября, в зале Ваграм открылся съезд партии радикалов; он продолжался до 27 октября. Прибыв на съезд, я убедился, что две трети присутствовавших было на моей стороне. Мое вступительное слово было очень хорошо принято, хотя, по-видимому, аудитория была несколько разочарована в своем ожидании большой речи. Но когда я пришел на заседание общеполитической комиссии, то сразу же столкнулся с серьезными трудностями. Даладье резко критиковал чрезвычайные декреты о заговорщических лигах. Я защищал, как мог, принятые положения, считая их шагом вперед. Отношение комиссии ко мне было враждебно-холодным. Впрочем, я твердо решил уйти с поста председателя партии. За последние четыре года возникало слишком много трудностей, слишком много противоречий между моим долгом в качестве председателя партии и моими функциями в качестве министра.
В пятницу состоялось заседание, посвященное внешней политике.
Докладчиком был Поль Бастид, председатель комиссии по иностранным делам палаты депутатов. Указав на нашу «твердую и действенную веру в Лигу наций согласно традиции, начало которой положил Леон Буржуа{201}, он подтвердил нашу верность доктрине коллективной безопасности. «Солидарность, — говорил он, — не только порождает права, но и налагает обязанности. Совпадение наших принципов и наших интересов в этом вопросе обязывает нас проводить такую политику, которая соответствует и тому и другому, — политику честного соблюдения без всяких недомолвок своих обязательств, пользу из которой мы сможем когда-нибудь извлечь в случае возникновения других конфликтов. Солидарность при любых обстоятельствах места и времени, — справедливо заявила Франция [723] в Женеве. Твердое коллективное сопротивление любому акту неспровоцированной агрессии, — провозгласила Великобритания. Мир неделим, — ответила Россия. Право и сила находятся по сути дела на одной стороне».
Бастид оправдывал позицию Великобритании. По его словам, дружба с этой страной втройне ценна для нас из-за ее приверженности праву, внутренней свободе и миру; он превозносил «зрелость, ясность ума и историческую флегматичность Англии». Если бы в 1919 году, как предлагал Леон Буржуа, были созданы международные силы, то это избавило бы мир от множества тревог. Необходимо поэтому осуждать любую агрессию, так как иначе можно подорвать весь Устав. Сейчас представляется возможность «усовершенствовать на опыте систему, учрежденную не для нанесения удара тому или иному государству, не для раздувания ненависти, а для того, чтобы сделать невозможным продолжение войны». Поль Бастид нашел удачное и сильное сравнение; итало-эфиопский конфликт, сказал он, «является как бы поединком между порядком и авантюрой». «Если международная организация будет ослаблена, — добавил он, — то сегодня над ней посмеются, а завтра — растопчут, и на ее развалинах отпразднуют возвращение к варварству наших предков, к разгулу всех страстей и аппетитов, которые часто объявляются священными, когда они носят коллективный характер. «Мы присутствуем при одном из самых великих опытов, которые проводил мир на протяжении жизни нескольких поколений», — говорил недавно министр иностранных дел Англии. Впервые испытывается на практике механизм коллективной безопасности. Если он окажется действенным, то это будет означать огромный прогресс. Если нет, то страшное разочарование постигнет всех тех, кто стоит за отказ от войны как средства национальной политики. На тех, кто проявит колебание, ляжет столь же тяжелая ответственность... Мы проводим не политику коалиции, не политику окружения, мы хотим построить умиротворенную Европу при помощи всеобщего равноправного сотрудничества». Выступивший затем Жак Кейзер защищал Антанту и Лигу наций.
Я должен был принять участие в дебатах. В своем выступлении я напомнил, что мы, радикалы и радикал-социалисты, на съезде в Тулузе в 1932 году первыми выступили за сближение с Италией и что, верные доктрине Революции, мы стремились не смешивать внутриполитические и внешнеполитические [724] проблемы. Я защищал затем нашу дружбу с Англией. «В деле защиты оставшейся в мире свободы, публичного права и конституционного духа Франция и Великобритания являются дополняющими друг друга нациями. Наш союз, будь то союз по чувству или по рассудку, необходим для гарантии основных интересов, успешно защищаемых нами в этот час... Мы боремся за общие нам цели неодинаковыми средствами. Англичане действуют путем индукции; мы действуем методом дедукции. Они медленно, шаг за шагом, отправляясь от своей древней Хартии, пришли к таким понятиям, как свобода, при помощи метода, который можно назвать прагматическим развитием понятия удобства. Мы распространяем с высот своего интеллекта истины, которые считаем справедливыми, согревая их всем пылом своего сердца. В конечном счете, несмотря на различный характер наших действий, мы приходим к цели одновременно с англичанами, а иногда они оказываются у цели даже раньше нас».
Я счел необходимым поставить вопрос так: стоит Франция за Лигу наций или против нее? Будет ли она помнить о клятве, данной жертвам великой войны, или нет? Хочет ли она покончить со старой эрой и открыть новую эру или же желает возвратиться к старой системе союзов, комбинаций и политике равновесия сил, которая всегда приводила к войне? «В прошлом договор был перемирием между двумя войнами, дипломатическим актом, таившим в себе столько источников конфликта, что, являясь заключительным актом недавней войны, он в то же время был уже предвестником новой войны». Я указал на ряд успехов, достигнутых Лигой наций: ликвидация саарского режима, сохранение мира после убийства короля Александра, принятие Советского Союза в Лигу наций. Я напомнил, что в связи с итало-абиссинским конфликтом 50 членов Лиги наций высказались за совместные действия.
Это событие свидетельствует о трех важных новых обстоятельствах, увидеть которые французскому народу помешала его предвзятость: возникновение международного общественного сознания; провозглашение доктрины неделимости мира, особенно отстаиваемой представителем Советского Союза; доктрина коллективной безопасности, положенная Англией в основу ее заявлений. Я заявил, что выполнение Устава Лиги наций является для Франции делом долга и чести. Именно Франция в 1924 году в Женеве [725] выступила за систему санкций, против которой Англия сначала возражала. «Старые химеры, — заявил я, — договор, долг, честь! Да, это старые слова, старые химеры, но я хочу умереть с ними. Старые химеры, но я хочу остаться верным им, иначе я недостоин быть истинным французом. Ибо быть французом — это не только жить на определенной территории, это — быть верным наследником традиции, которой следовали наши государственные деятели». И я воздал должное одному из них, Кайо, который в момент Агадирского кризиса сумел отвратить от нас войну. «Да разве есть народ, — говорил я, — который был бы более, чем мы, заинтересован в том, чтобы после определения агрессора применение санкций носило, так сказать, характер автоматической неизбежности?... Кем бы вы ни были и где бы вы ни находились, вы берете на себя страшную ответственность за будущее, осмеливаясь лишать надежды тех, кто наконец согласился с необходимостью быстрых автоматических санкций против агрессии». Мы говорим французскому народу: «Пойми, что верные Лиге наций демократы лучше всего защитят будущее твоей земли, твоего дома и, главное, твоих детей от возможных опасных осложнений».
Съезд с энтузиазмом одобрил эти выводы в резолюции, составленной Бастидом в следующих выражениях: «Республиканская партия радикадов и радикал-социалистов... более чем когда бы то ни было решительно заявляет о своей верности политике международного сотрудничества и коллективной безопасности, центром которой является Женева, той политике, которая, не дискриминируя ни одну из держав, всегда стремилась к соблюдению равенства между ними и главным оплотом которой являются в настоящее время объединенные силы Великобритании, Советского Союза и Франции».
Выступая на заседании 26 октября, я вновь почувствовал, как трудно совместить мои министерские обязанности с обязанностями главы партии. Благорасположение съезда побуждало меня продолжать участвовать в работе правительства, где я не прекращал борьбы «против тех, кто считал, что национальное единство должно привести к созданию правого правительства». Это благорасположение побуждало меня оставаться председателем партии, о чем говорили генеральный докладчик Жан Зей, председательствовавший Камилл Шотан и Эдуард Даладье. За мое избрание [726] председателем единогласно проголосовали все делегаты. Когда 14 июля я говорил о своем нежелании оставаться более на этом посту, который я занимал уже четыре года, то мне хотелось положить конец конфликтам с совестью, которые так часто отравляли мне жизнь. Чувства, проявленные моими товарищами, побудили меня уступить. Кампэнки, выступивший с декларацией от имени партии, поблагодарил меня с той глубокой сердечностью, которая придавала столько прелести его дружбе.
На банкете в воскресенье, 27 октября, все выступавшие подтвердили единодушное стремление партии к единству.
Утром в субботу, 26 октября, я принял посла Италии. Несмотря на его горделивые заявления, у меня создалось впечатление, что его страна уже желала мира.
Вторник, 29 октября. Заседание совета кабинета, посвященное новой серии чрезвычайных декретов. С 9 часов 30 минут утра и до 12 часов ночи, с 3-часовым перерывом, мы приняли 297 декретов. Это много, слишком много.
В конце заседания Ренье сообщил нам о важных решениях финансовой комиссии, которая постановила ассигновать 500 миллионов франков в помощь «жертвам чрезвычайных декретов». Со времени съезда партии радикалов атмосфера все накалялась. Лаваль был заподозрен в намерении выступить с предложением о продлении законодательных полномочий. «Попюлер» даже заявила, что Шотана просили предъявить мне нечто вроде ультиматума, в связи с чем Шотан опубликовал опровержение. Лаваль, конечно, думал об этом проекте; Паганон заявил ему, что его кабинет обречен. Я пытался разрядить обстановку, присоединившись к протесту Ренье против решения финансовой комиссии.
Среда, 30 октября. До начала заседания совета министров я встретился с Лавалем; наша беседа, которая могла быть очень трудной, после вчерашних объяснений оказалась спокойной и сердечной. Единственное, на что я обратил внимание, это то, что Муссолини выступил с мирными предложениями, которые были переданы затем нашим министерством иностранных дел Англии. Лаваль заявил мне, что, по его мнению, следовало бы целиком передать Италии ту часть Эфиопии, которая находится за восьмым градусом.
На заседании совета министров в этот же день, после подписания декретов, он сообщил нам, что санкции уже применяются; остается установить дату осуществления [727] некоторых мер относительно покупки ряда итальянских товаров. Министр иностранных дел в скором времени встретится в Женеве с Хором; он явно делает все от него зависящее, чтобы оттянуть применение санкций; он стремится к полюбовному урегулированию на основе итальянских предложений, которые он полностью поддерживает и для обсуждения которых Муссолини предоставил ему свободу действий. Английский эксперт Петерсон прибыл в Париж для совместной работы с Сен-Кантеном. Лаваль намерен предпринять серьезные усилия до применения санкций. С другой стороны, Англия ведет переговоры с Италией. Меня удивляет и раздражает то обстоятельство, что наш министр продолжает с таким пренебрежением относиться к Великобритании. Ни слова в защиту подвергшейся нападению Абиссинии. Решительно, слабые всегда виноваты!
Днем я встретился с Потемкиным, итальянским послом и президентом республики. Президент ожидает правительственного кризиса; мне кажется, что он думает о Фландене.
На заседаниях 29-го и 30-го финансовая комиссия разнесла в пух и прах правительственный проект бюджета. 30 октября на заседании бюро Исполнительного комитета у меня произошло резкое объяснение с радикалами — членами комиссии, причем меня поддержали активисты. Вечером в четверг, 31 октября, во время продолжительной беседы с Леоном Блюмом я пытался несколько умерить его пыл. Он хотел бы, чтобы власть перешла к левым. Я высказал ему весьма пессимистический взгляд на финансовое положение и отказался связать себя какими бы то ни было обещаниями. В случае падения кабинета Лаваля я за переходное правительство.
С 1 по 12 ноября я находился в Лионе. В течение недели заседал Генеральный совет Роны, который очень любезно отметил мой юбилей. В Париже во время моего отсутствия против меня развернули яростную кампанию, особенно «Эко де Пари». Предлогом послужило мое присутствие 3 ноября в Лионе на собрании Общества друзей Советского Союза. Я сидел рядом с Вайяном-Кутюрье, который, следует сказать, вел себя очень корректно и сдержанно. Небезызвестный Карбюксиа в своем грязном листке «Гренгуар» обвинил меня в оказании протекции подозрительному иностранцу Эберлейну, которого я никогда не видел и не знал. Я выступил с опровержением. Министерство внутренних дел «заявило самым категорическим образом, что ни г-н [728] Эррио, ни кто-либо иной из членов парламента не обращались в министерство или в его органы ни по поводу следствия, ни по поводу высылки из страны находящегося в настоящее время под судом обвиняемого». Анри де Кериллис посвятил мне четыре исключительно резкие статьи. Он особенно ставит мне в вину верность Советскому Союзу (впоследствии он сам встал на мою точку зрения). «Внимание! этот человек опасен, — пишет он 6 ноября в «Эко де Пари». — Это общественный враг номер один». По поводу одного выступления Шотана Лаваль сделал в печати следующее заявление («Тан» от 10 ноября): «Я считаю своим долгом заявить, что в деле выполнения тяжелой и трудной задачи, возложенной на нас парламентом, г-н Эдуард Эррио постоянно оказывал мне самое лояльное и искреннее содействие». Разъяренный Кериллис, попав в смешное положение (ведь он обвинял меня в том, что каждую ночь «я полупьян от кофе»), выпустил против меня пропагандистские афиши. Леон Байльби также «разоблачал» меня в газете «Жур».
12 ноября, заседание совета министров. Лаваль представил нам отчет о своих последних переговорах в Женеве с сэром Сэмюэлем Хором, который продолжает выступать против итальянского мандата на Эфиопию и настроен скорее в пользу территориальных уступок. Оба министра пришли к единому мнению о необходимости получить согласие Эфиопии и о целесообразности отложить принятие решения до окончания выборов в Англии. Как один, так и другой хотят сослаться на сложность проблемы. Чувствуется, что Лаваль по существу не очень благосклонен к Лиге наций и предпочитает вмешательство великих держав; он настаивал на том, чтобы сделать Италии существенные территориальные уступки. Собираются позондировать по этому вопросу негуса.
При обсуждении положения на Средиземном море возникли значительные трудности. У итальянцев в Ливии было в три раза больше сил, чем у англичан в Египте. Муссолини отмобилизовал еще одну дивизию. Лаваль настаивал на выводе английских крейсеров. Что касается санкций, то Хор хотел, чтобы было создано впечатление, что Лига наций готова проявить решимость и твердость. Начало осуществления намеченных мер назначено на 18-е. В итоге между Францией и Великобританией, во всяком случае внешне, достигнуто согласие. [729]
Лаваль встречался также с Алоизи, который сильно возмущен и считает, что экономические санкции ведут к войне и что к тому же в Женеве начинают относиться с симпатией к Италии. Следует также отметить, что итальянская печать начала усиленную кампанию против нас. Незаметно, чтобы Лаваль был вознагражден за свои услуги. Он пожаловался на это Риму в довольно резкой телеграмме, где, в частности, указал, что Франция никогда не соглашалась на ликвидацию политической независимости Эфиопии. Эта телеграмма, датированная 9 ноября, напоминала о торжественных обязательствах французского правительства, протестовала против кампании, которая может привести к «переоценке отношений доверия» между Францией и Италией, перечисляла уступки, на которые пошел Париж, и указывала на важность сдерживающих действий французского правительства. «Римские соглашения, — писал Пьер Лаваль, — не только не означали поддержку со стороны Франции итальянской политики в Эфиопии, но исключали всякую возможность посягательства на независимость или суверенитет этой страны». Французское правительство заявляло Муссолини о своей верности Уставу Лиги наций. «Применение минимума мер, требуемых Уставом, то есть экономических мер, позволило франко-британскому содружеству удержать Великобританию в границах коллективных действий, что дало Италии самую надежную гарантию против риска возникновения англо-итальянского конфликта (риска, который по просьбе самого г-на Муссолини я особенно стремился предотвратить; причем в поисках соглашения между Великобританией и Италией я пошел даже на существенное ухудшение франко-британских отношений, явившееся следствием моих настойчивых демаршей с целью разрядки напряженности в районе Средиземного моря)».
Телеграмма от 9 ноября 1935 года заканчивалась следующим образом: «Франко-итальянская дружба не может держаться лишь усилиями одной стороны. Если в Риме по-прежнему ценят ее преимущества, то не мешало бы по крайней мере ее щадить».
В итоге 12 ноября, когда собрался совет министров, было все еще не ясно, каким будет принципиальное решение этого вопроса. Муссолини протестовал против экономических санкций и против того, что его не поставили о них заранее в известность. Для Лаваля день 18 ноября явится важной датой; он еще надеется, что сможет найти к этому [730] числу пути к соглашению; он продолжает выступать против санкций. Италия, по его мнению, никогда не откажется от Тигре.
Переходим к финансовому вопросу и к трудностям, связанным с решениями финансовой комиссии; министр внутренних дел хотел бы «гуманизировать» декреты. Ренье сообщил, что обстановка продолжает оставаться довольно напряженной. Падение курсов на бирже; возобновилась кампания за девальвацию и паника. Вновь усилилась утечка золота: 4 ноября — 5 миллионов; 6-го — 42; 7-го — 116, 9-го — 326. Наступление ведется как на внешнем, так и на внутреннем фронте. Сберегательные кассы еще держатся. Имеется опасность, что Французский банк будет вынужден повысить учетный процент. 29 и 30 октября финансовая комиссия вынесла решение о принятии очень серьезных мер, но Ренье настроен довольно миролюбиво, лишь бы было сохранено равновесие. Ориоль потребовал выделить в помощь рантье 500 миллионов на дополнительные пособия. Каталан настаивал на изменении пенсий по инвалидности, что потребовало бы дополнительных расходов в 1700 миллионов франков, и на выплате 967 миллионов чиновникам. Всего комиссия просила 2600 миллионов, которые она намерена изыскать с помощью Пенсионной кассы и некоторых других мер. Было утверждено так называемое «фискальное удостоверение личности», введение которого было отложено до 31 декабря 1935 года (но и в 1936 году результат будет равен нулю). Комиссия потребовала также повышения налога на наследство и на крупные доходы.
Нужно было выбирать между резким противодействием и переговорами. Я предложил испытать второй способ. Фланден настаивал на необходимости успокоить общественное мнение, которое боялось девальвации, — нужно убедить его в платежеспособности государства. Доллар вновь стал валютой-убежищем; французские капиталы снова потянулись к нью-йоркскому рынку.
Во вторник, 12 ноября, состоялось заседание бюро партии радикалов. Обсуждался ответ на предложения Народного фронта. Я считал, что необходимо пойти на сотрудничество в борьбе против лиг и в вопросах внешней политики, но сделать ряд оговорок по вопросу финансовой политики. Я снова советовал проявлять исключительную осторожность. Бюро единогласно рекомендовало депутатам парламента искать соглашения с правительством. [731]
В среду, 13 ноября, я отправился в Брюссель. Ван-Зееланд, Гиманс, Вандервельде, Бовесс, Пьерар встретили меня с исключительной теплотой. Я выступил с лекцией о девятой симфонии.
Четверг, 14 ноября, 18 часов. Ко мне пришли радикалы — члены финансовой комиссии вместе с Дельбосом. Я посоветовал им искать пути к соглашению, и они приняли мой совет. Я направился вместе с ними к министру финансов, который готов оказать содействие этой попытке. В пятницу, 15-го, утром фракция нашей партии в палате депутатов единогласно одобрила этот метод. Обстановка осложнилась. Утечка золота продолжалась; курс ренты падал. Призрак девальвации вновь появился на горизонте. Леон Блюм, который, как мне кажется, настроен против создания Народного фронта, пытается в «Попюлер» переложить ответственность за провал попытки объединения на радикалов и коммунистов. Я заявил на заседании нашей группы, что, если об этом встанет вопрос, я не соглашусь стать преемником Лаваля.
Среда, 20 ноября. Я попросил Ренье информировать меня об обстановке. Французский банк объявит завтра, что утечка золота за неделю достигла 1 миллиарда франков. Сберегательные кассы отмечают превышение расхода над приходом на несколько миллионов. Стремясь прийти к соглашению, Ренье предложил ассигновать 200 миллионов; что же касается Пенсионной кассы, то он согласился бы на создание специальной исследовательской комиссии. Он готов выделить уже сейчас 125 миллионов для мелких чиновников, 20 миллионов для мелких рантье, 50 миллионов для бывших фронтовиков плюс все то, что может принести борьба с излишествами. Во время заседания парламентской группы радикалов Ренье прислал мне следующую записку:
«Мне сообщили, что сегодня днем утечка достигла 400 миллионов, и если это продолжится, то я вынужден буду повысить учетный процент до 5 процентов. Это очень серьезно; я прошу вас не сообщать эти сведения парламентской группе. Меня уверяют, что все это вызывается исключительно политическим положением, и я этому верю».
В 14 часов 30 минут состоялось заседание парламентской группы радикалов. Сообщения Каталана и Мальви о предпринятых демаршах. Группа, кажется, склонна одобрить результаты переговоров с министром финансов; была принята резолюция, одобрившая достигнутое соглашение. [732]
20 ноября, заседание совета министров. Лаваль сообщил пессимистические сведения о финансовом положении и о настроениях в палате депутатов. Он поблагодарил меня за резолюцию, принятую нашей парламентской группой, которая в какой-то степени успокоила совет министров. Он хотел бы, чтобы бюджет был сначала принят министерскими департаментами. Фланден очень логично возражал против этого. Затем началась дискуссия о беспорядках в Лиможе. Я совершенно несогласен с Лавалем и Паганоном. Паганон предложил проект циркуляра о частных объединениях, но затем снял его с обсуждения, что меня полностью удовлетворило. Заседание проходило довольно бурно; чувствовалось, что нависла угроза падения кабинета. Палата депутатов возобновит работу 26 ноября.
Четверг, 21 ноября. Заседание бюро партии, где вновь обсуждались вопросы о Народном фронте и об инцидентах в Лиможе. После этого заседания я вместе с Дельбосом и Мазе отправился к Венсану Ориолго, где мы встретились с Блюмом, Бонкуром, Деа, Торезом, Дюкло, Даладье, Кампэнки. Спросили мое мнение. Я заявил, что считаю крайне нежелательным сформирование правительства Народного фронта, которому по меньшей мере угрожала бы необходимость провести девальвацию. Коммунисты согласились с моими доводами и с возможностью сформировать переходное правительство. Бонкур и Деа, напротив, высказались за создание в ближайшее время правительства Народного фронта. Что касается лиг, то я указал на опасность падения правительства в первый же день возобновления работы палаты депутатов в результате инцидента в Лиможе, отчасти еще не ясного. У меня сложилось впечатление, что коммунисты, и социалисты понимают обоснованность моих доводов, но зашли уже слишком далеко, чтобы согласиться с этим.
Пятница, 22 ноября. Заседание Высшего совета национальной обороны. Маршал Петен сделал сообщение о стратегических запасах Германии, которая значительно опередила нас в деле промышленной мобилизации. Совет обсуждал вопрос о снабжении страны сырьем. Марэн и я выразили сожаление о нашей недостаточной подготовленности.
Генеральный секретарь Высшего совета национальной обороны генерал Жаме довел до нашего сведения содержание важного досье от 14 ноября, содержавшего протоколы специальной исследовательской комиссии под председательством [733] Ф. Пьетри, переписку между министерствами по поводу стратегических запасов, общий доклад и много других документов. 7 ноября 1935 года председатель совета министров Пьер Лаваль направил маршалу Петену следующее письмо:
«Осуществление мер по мобилизации национальных ресурсов требует, чтобы Генеральный секретариат национальной обороны уделил особое внимание подготовке экономической и административной мобилизации и чтобы деятельность этого органа все более тесно увязывалась с работой различных министерств. Имею честь уполномочить вас направлять и координировать от моего имени работу различных органов, которым поручена подготовка экономической и административной мобилизации. Эти полномочия позволят вам, в частности, в рамках существующей в настоящее время организации контролировать деятельность Генерального секретариата национальной обороны и делать мне любые полезные предложения по этому вопросу».
* * *
Со всех сторон возникают трудности.
С 1 октября по 19 ноября 1935 года чистая утечка золота составила 1541 миллион.
Распря между Эфиопией и Италией вызывает многочисленные осложнения. 16 октября 1935 года в Женеве координационный комитет, «считая, что следует обеспечить быстрое и эффективное осуществление мер, которые он уже предложил или предложит в дальнейшем, а также считая, что каждая страна должна обеспечить осуществление этих мер (в соответствии с положениями своего публичного права, и в частности с компетенцией своего правительства) для выполнения договоров, напоминает, что члены Лиги наций, будучи связаны обязательствами, вытекающими из статьи 16 Устава, должны принять необходимые меры, чтобы в самое ближайшее время суметь выполнить эти обязательства». Эта резолюция была принята вслед за основной декларацией от 14 ноября, ссылавшейся на статью 16 Устава.
28 октября председатель совета министров представил президенту республики проект декрета, предусматривающего выполнение принятой в Женеве резолюции.
2 ноября юридический подкомитет Лиги наций сообщил, что 43 страны, в том числе Франция, уже приняли предложение [734] относительно экспорта оружия, боеприпасов и военных материалов.
7 ноября был принят декрет, согласно которому «всякий импорт итальянских товаров на территорию, подведомственную французской таможне, а также во французские колонии и в африканские территории, находящиеся под французским мандатом, может быть произведен только после соответствующей декларации импортера в Компенсационное управление Парижской торговой палаты. Соответствующие платежи по этому импорту должны будут производиться в обязательном порядке только через упомянутое управление». Другой декрет запрещал экспорт в Италию некоторых товаров. Еще один декрет от 16-го запрещал «импорт во Францию, во французские колонии и в африканские территории, находящиеся под французским мандатом, сырья или промышленных товаров из Италии или из итальянских владений».
15 ноября государственный секретарь Соединенных Штатов Хэлл вновь повторил предупреждения, уже ранее сделанные им и президентом, о необходимости прекратить торговлю с воюющими странами. Он напомнил, что «эта торговля полностью противоречит политике правительства, а также духу закона о нейтралитете».
Вторник, 26 ноября. Заседание совета министров. Лаваль сообщил нам о своем намерении воспротивиться эмбарго на нефть. Вопрос серьезный, но не требующий немедленного решения. Будем терпеливыми, подождем.
Ренье сообщил о результатах переговоров с финансовой комиссией. Общее положение остается по-прежнему тяжелым; утечка золота все так же велика; основные закупки идут из-за границы, через Нью-Йорк; банк борется, повышая учетный процент. Кампания за девальвацию вырисовывается все более четко. Ренье не желает накладывать эмбарго на золото. Лаваль хочет, чтобы палата депутатов высказалась прежде всего по финансовому вопросу.
Затем перешли к обсуждению вопроса о лигах. Я потребовал, чтобы правительство заняло решительную позицию и приняло твердое решение. Развернулась продолжительная дискуссия по политическим и юридическим вопросам. Совет принял основные, положения доклада Шовэна. (Документы палаты депутатов № 4414 и приложения.) «Руководствуясь всегда твердым стремлением к внутреннему миру и желанием обеспечить нормальное функционирование [735] общественных учреждений, назначенная вами комиссия, — писал Шовэн в своем докладе, — считает, что эта двойная задача может быть разрешена только в том случае, если исчезнет опасность вооруженных конфликтов между согражданами. Помня о Декларации прав человека и гражданина, она считает, что институт насилия учрежден во имя общего блага, а не для защиты интересов отдельных лиц. Он должен находиться только в руках правительства. Этот принцип изложен в статье 12 Декларации прав человека и гражданина. В соответствии с этим комиссия просит вас распустить декретом министра внутренних дел, одобренным Государственным советом, ассоциации и группировки, носящие характер боевых соединений или частной милиции, которые организуют вооруженные уличные демонстрации, пытаются посягнуть на территориальную целостность государства или на республиканскую форму правления».
Лаваль зачитал депешу Франсуа-Понсэ о его беседе с Гитлером, состоявшейся 21 ноября в присутствии фон Нейрата (№ 2936). Беседа длилась более часа. Франсуа-Понсэ выразил удовлетворение менее резким тоном германской прессы; Лаваль сообщил, что в ближайшее время на утверждение парламента будет представлен франко-советский пакт, носящий чисто оборонительный характер и «продиктованный желанием создать коллективную безопасность, то есть дело, участие в котором Германии всегда будет желательным и будет встречено с удовлетворением». Наш посол проконсультировался также с канцлером относительно военно-воздушного пакта и ограничения вооружений. Гитлер отвечал очень любезно, но высказал много критических замечаний по поводу франко-советского пакта; он настойчиво подчеркивал, что видит в нем военный союз, направленный против его страны. «Россия представляет опасность для Европы; она не является европейской страной, она думает только о разрушении Европы». Канцлер сослался на итало-абиссинский конфликт в качестве аргумента против систем коллективной безопасности. «Гитлер заявил, что он не думает нападать на Россию, что он об этом никогда не думал, что, кроме того, не имея общей границы с этой страной, он не представляет, каким образом он мог бы вступить с ней в вооруженный конфликт».
После этого Гитлер произнес не менее длинную обвинительную речь против политики санкций. Он заявил, что по отношению к Франции он испытывает только самые добрые [736] чувства. Он ставит себе в заслугу улучшение германо-польских отношений и желал бы добиться также улучшения франко-германских отношений. У него нет больше Никаких притязаний на Эльзас-Лотарингию. Саарская проблема урегулирована.
«Что же касается более конкретных проблем, которые возникают в связи с возможностью заключения военно-воздушного соглашения и ограничения вооружений, то канцлер считает, что еще не наступил подходящий момент, чтобы снова заниматься их рассмотрением». Затем он перешел к итало-абиссинскому конфликту. «Он явно порицает позицию Муссолини, но думает, что Англия вынуждена будет вступить в войну с Италией, и опасается, не высказывая этого открыто, краха итальянского фашизма». В общем «он не намерен занять какой-либо иной позиции, кроме нейтралитета и выжидания, пока ему не станет ясен дальнейший ход итало-абиссинского конфликта».
После зачтения этой депеши Лаваль перешел к вопросу о нефти. Я вновь указал, что нужно зарезервировать наше мнение по этому вопросу.
Паганон сообщил нам содержание своего циркуляра префектам о применении чрезвычайного декрета от 23 октября 1935 года, регламентирующего уличные демонстрации и ставящего их проведение в зависимость от предварительного формального уведомления властей.
26 ноября проходило совещание парламентской группы радикалов. Группа по-прежнему относится к правительству резко отрицательно. Я повторил, что, если в случае кризиса мне предложат пост главы правительства, я откажусь.
Совещание в среду, 27 числа. Лаваль произнес по радио речь, содержание которой не было сообщено заранее правительству. Бюро партии приняло следующую резолюцию:
«Бюро констатирует свое удовлетворение принятием следующих решений: 1) смягчить чрезвычайные декреты в отношении мелких рантье, чиновников, железнодорожных служащих и пенсионеров; 2) изучить вопрос о создании Пенсионной кассы в соответствии с просьбой бывших фронтовиков; 3) утвердить принцип прожиточного минимума.
Кроме того, были приняты основные положения доклада Шовэна, а также циркуляр министра внутренних дел, на основании которого мэры и префекты могли отныне запрещать собрания, даже носящие частный характер, если они представляют опасность для общественного порядка. [737]
Верное делу внутреннего мира, оно указывает на необходимость дополнить, усилить и ввести в действие законодательные положения, предусматривающие запрещение вооружения граждан.
Оно заявляет о своей решимости продолжать усилия, направленные на исправление чрезвычайных декретов в соответствии с решениями Парижского съезда.
Оно намерено также сохранять связь со всеми демократическими силами, требующими, чтобы никакая политическая фракция не подменяла государство, которое одно правомочно обеспечивать порядок.
В интересах республики, которой угрожают происки ее врагов, оно приняло, после всестороннего изучения вопроса, решение просить радикалов — депутатов парламента приложить все силы, при условии соблюдения принципов своей партии, дабы сохранить единство при голосовании и избегнуть в настоящих условиях опасности политического кризиса».
Это решение было принято единогласно.
В четверг, 28 ноября, состоялось совещание парламентской группы радикалов и радикал-социалистов. Мнения явно разделились, но все выступления слушались с большим вниманием. Пио развивал мысль, согласно которой не следует свергать правительство, поскольку нет возможности исправить его внутреннюю и внешнюю политику. Группа, по-видимому, единодушно считает, что в случае правительственного кризиса невозможно будет сформировать правительство из одних радикалов. По всей видимости, многие коллеги весьма считаются с общественным мнением. Незначительным большинством группа решила голосовать за то, чтобы первым вопросом повестки дня был утвержден финансовый вопрос; в ходе предстоящих прений она намерена внести свою собственную резолюцию.
Во второй половине дня в палате депутатов начались прения по утверждению первоочередности вопросов повестки дня. Лаваль произнес фразу, которую сам признал неудачной: «Если бы я мог, — сказал он, — провести бюджет при помощи чрезвычайного декрета, я бы это сделал». Потю произнес хорошую речь, умную, аргументированную и осторожную. При голосовании правительство получило 345 голосов против 225. Радикалы голосовали следующим образом: 74 — «за», 56 — «против», 19 воздержалось, 6 отсутствовало. [738]
В пятницу, 29 ноября, начались прения по существу вопроса. Выступили Ориоль и Поль Рейно. Леон Блюм изложил свою теорию: ни дефляция, ни девальвация. Деа благовестил. Хорошее выступление Ренье, простое и лояльное. Лаваль был в надлежащей форме. 324 человека проголосовали «за», 247 — «против». 73 радикала голосовали «против».
1 декабря 1935 года. Я отправился в Англию. Самый молодой из английских университетов — Ридингский — присвоил мне докторскую степень. В путешествие меня снарядили профессор Дессенье и мой старый школьный товарищ профессор Рюдле. Сэр Остин Чемберлен должен был выступать в качестве почетного президента. 2-го я был принят вместе с виконтом Хэйлшэмом, лордом-канцлером Англии и сэром Робертом Ванситартом. Студенты и публика встретили меня прекрасно. Сэр Сэмюэль Хор прислал мне очень любезную телеграмму. Я поспешил вернуться в Париж, чтобы принять участие в заседании палаты.
Во вторник, 3-го, начались прения о лигах. Герню произнес замечательную речь, которая произвела на собрание большое впечатление. Выступили Рюкар и Вальер. В среду, 4-го, состоялось заседание парламентской группы радикалов, находившейся в состоянии небывалого смятения. Я застал председателя совета министров крайне озабоченным; он мне предоставил полную свободу действий в отношении радикалов. Мои друзья просили меня выяснить, согласен ли Лаваль: 1) поставить вопрос о доверии при голосовании основных положений проекта Шовэна, 2) усилить законодательство об оружии, 3) предоставить министру внутренних дел право непосредственно распоряжаться жандармерией и охранными отрядами, 4) незамедлительно положить конец подстрекательству к убийству путем применения существующих законов или принятия новых. Председатель совета министров принял эти четыре условия. В четверг вечером я передал его ответ группе, но не смог ни успокоить моих коллег, ни ослабить, хотя бы внешне, решительную оппозицию большинства из них. Однако в четверг, 5 декабря, прения приняли совсем иной характер, чем накануне. Речи ораторов, представлявших лиги, — Теттенже и Валла — были в достаточной степени сдержанны. В конце утреннего заседания Фро, энергично и мужественно защищавшийся, обратился с кратким, благородным призывом к согласию. [739]
В газете «Ордр» от 2 декабря Эмиль Бюре опубликовал статью, в которой напоминал Жаку Бенвилю, что франко-русский союз оказал Франции в 1815, 1875 и 1914 годах большие услуги и даже мог бы предотвратить Седан, если бы Наполеон III не пренебрег им. «Сегодня, как и вчера, политические интересы Франции и России требуют объединения их сил, чтобы сдержать воинственную и алчную Германию». Бюре предвидел нападение Гитлера на Чехословакию и предостерегал Францию от политики изоляции. В заключение он писал: «Союз с Россией в дипломатическом отношении необходим. Будет ли он полезен в военном отношении? Наши высшие ответственные руководители национальной обороны ответили: «да»; и я склоняюсь к этой точке зрения». Действительно, наш посол предупреждал нас 2 и 3 декабря, что Москва обеспокоена ожесточенной кампанией, ведущейся большинством французских газет против сближения Франции с Советским Союзом, и поразительным совпадением аргументации этих листков с возражениями, представленными Гитлером Франсуа-Понсэ. Между тем, казалось бы, франко-русская политика, основанная на соображениях географического и демографического порядка, на справедливой идее равновесия сил в Европе, должна была бы быть освобождена от всех предубеждений внутренней политики. После Рапалло Россия и Германия в течение более десяти лет жили дружно. Не кроются ли за коммунистическими волнениями, о которых сообщалось из Эльзаса или из Марокко, скорее германские деньги, чем русские? Москва не заявляла протеста против репрессий, даже самых жестких. С самой же Германией можно прийти к выгодному соглашению только в том случае, если говорить с ней как равный с равным, если она чувствует реальную силу собеседника и если она понимает, что агрессия с ее стороны натолкнулась бы на грозную для нее коалицию.
Наблюдения и советы Шарля Альфана{202} были действительно пророческими. «Договор, столь отличный от довоенного франко-русского союза, — писал он, — преследует определенно мирную цель. Его гласность в противовес секретности предыдущего союза ведет свое происхождение от теории маршала Лиоте, согласно которой нужно демонстрировать [740] свою силу, чтобы не пользоваться ею. Но в то же время не следует и трубить о том, что ружья заряжены холостыми».
Поймут ли это? Объединятся ли для защиты страны и режима? В пятницу, 6-го, прения в палате привели к совершенно неожиданной развязке. Ибарнегаре заявил о своем согласии разоружить «Огненные кресты». Блюм предложил в случае искренности этого согласия также распустить свои группы защиты. От имени коммунистов такое же обязательство взял Морис Торез. В этот момент председатель совета министров занял свое место на скамье. Я быстро рассказал ему о случившемся и предложил записать в протокол это согласие. Он сделал это, после чего был поставлен вопрос о прекращении прений и заседание было закрыто. Вся палата была повергнута в изумление. Никто еще не представляет себе последствий этих инцидентов.
В половине третьего группа радикалов собралась снова. Один из наших коллег сделал оговорки относительно достигнутых утром результатов, но не встретил никакой поддержки. Эльбель, наоборот, потребовал одобрения этих соглашений, чтобы положить конец кошмару, в котором мы живем на протяжении нескольких лет. Мы вынуждены были отправиться на заседание. Лаваль внес три проекта постановлений: первый из них предусматривал предание уголовному суду подстрекателей к убийству; второй объявлял незаконными и полностью распущенными боевые группы и частные военные формирования; третий предусматривал тюремное заключение за ношение запрещенного оружия. Председатель Буиссон зачитал проект решения. Заседание было прервано. Мы возвратились в помещение группы. Атмосфера явно разрядилась.
Когда в половине шестого заседание возобновилось, Леон Блюм выступил с подтверждением своего утреннего заявления. Однако при этом вновь проявил свое недоверие правительству. Торез высказался в том же духе. Пио объяснил, почему он отдает свой голос за правительство; если левые не достигли между собой согласия по вопросу взятия власти, то незачем втягивать страну в авантюру. Деа высказался за национальное примирение и против гражданской войны, жестокой и в еще большей степени глупой. Он заявил о своем «чувстве нации»; он не хочет пролития драгоценной крови, крови французов; он отметил [741] наличие в палате всеобщей воли к объединению в целях совместной конструктивной работы. Однако он упрекал правительство за проявление слабости, за применение дефляции, за то, что оно не сумело воспользоваться случаем и призвать партии к примирению. «Правительство действовало», — заявил Лаваль. — «Оно маневрировало», — ответил Деа, речь которого имела большой успех у левых. Герню питает некоторую надежду; он воздержится. Рюкар остался в оппозиции. Лаваль сказал несколько слов о суверенитете государства и обещал провести в жизнь постановления, которые ставятся на голосование. Результаты голосования были следующие: 351 — «за», 219 — «против», 29 воздержалось, 13 отсутствовало.
Обсуждение постановлений возобновилось в тот же вечер в пятницу, 6 декабря, в 9 часов. По правде говоря, утренний энтузиазм несколько остыл. Дискуссия относительно процедуры роспуска лиг вызывала резкие разногласия. Шовэн и Рюкар были настроены очень враждебно. Прения закончились к трем часам утра под шум показных угроз и проклятий Анрио, оговорок правых и части центра. Левые, ведущие за собой большинство, добились отражения своей точки зрения в постановлениях. Публика незамедлительно приветствовала надежду на примирение. Курс ренты повысился на два пункта. Долго ли продлится этот оптимизм?
7-го президент республики обратился ко мне со следующим любезным посланием: «Я не хочу дожидаться ближайшего заседания совета министров, чтобы сказать вам, как я ценю настойчивые усилия, которые вы предприняли в течение прошлой недели и которые столь способствовали вчерашней счастливой развязке». [742]