В поисках мира. Женевский протокол

Как в ходе лондонских переговоров, так и во время тех объяснений, которые я давал палатам, я постоянно заявлял, что, как только план Дауэса начнет проводиться в жизнь, я посвящу все свои усилия проблеме безопасности Франции и воспользуюсь заседанием Лиги наций в Женеве, чтобы поставить ее.

Я сдержал слово.

13 декабря 1920 года первая Ассамблея Лиги наций приняла статут Постоянной палаты международного правосудия, предусмотренный статьей 14 Устава Лиги наций. Эта Постоянная палата начала свою деятельность в 1921 году. Но к 1924 году только 15 государств (из 53 членов Лиги наций) признали статью 36 статута палаты, в силу которой они обязаны были передавать на ее рассмотрение некоторые спорные вопросы. В общем все усилия, направленные на уточнение условий применения Устава Лиги наций в вопросах арбитража и санкций, потерпели провал.

* * *

В 1922 году третья Ассамблея единогласно проголосовала за резолюцию, так называемую «Резолюцию XIV», которая устанавливала связь между разоружением и безопасностью. В ней указывалось, «что многие правительства не смогут взять на себя ответственность за серьезное сокращение вооружений, если не получат взамен достаточных гарантий для безопасности своих стран». Она предусматривала две системы достижения этой безопасности: либо общий договор взаимопомощи, охватывающий, насколько возможно, все государства; либо отдельные региональные договоры, допускающие известное сокращение вооружений, в меру достигнутой безопасности. [225]

В 1923 году был разработан и подвергнут обсуждению проект договора о взаимопомощи. Четвертая Ассамблея передала этот проект правительствам, запросив их мнение. Я принял его от имени Франции накануне пятой Ассамблеи. В ноте от 5 июля лондонское правительство сообщило о своих оговорках. Оно писало: «Английское адмиралтейство, тщательно изучив договор, пришло к заключению, что подобный договор потребует для своего осуществления увеличения военно-морских сил империи».

* * *

Прения по поводу принятия протокола развернулись на пятой Ассамблее 4, 5 и 6 сентября 1924 года под председательством г-на Мотта, главы делегации Швейцарской конфедерации.

Первым выступил Рамсей Макдональд. Он указал, что опасно рассматривать проблему безопасности как военную проблему, основывая ее решение исключительно на силе; британское правительство недоброжелательно отнеслось к проекту договора о взаимопомощи. «Военный союз, — заявил Макдональд, — подобен горчичному зерну; маленькое вначале, оно развивается, растет, пока выросшее из него дерево не закроет своей кроной весь небесный свод». Британское правительство, решив точно выполнять все свои письменные обязательства, не хотело ставить свою подпись под таким туманным документом, осуществление которого, уже скомпрометированное рядом поправок, могло вызвать распад Лиги наций: Сначала следовало сделать Лигу наций всемирной, чтобы в нее вошли Соединенные Штаты, Германия и та Россия, с которой Лондон только что заключил соглашение{96}. Макдональд осудил частную торговлю оружием и его экспорт; он требовал, чтобы агрессия определялась путем арбитража. Ему хотелось, чтобы был организован такой арбитраж. Он напомнил о Вашингтонском соглашении по ограничению морских вооружений, но при этом подчеркнул, что хотел бы придерживаться Устава. В общем Рамсей Макдональд стоял на той самой туманной позиции, которую сам же осудил; чувствовалось, что он стеснен; он [226] ходил вокруг да около, склоняясь скорее к отрицательному, чем к положительному решению.

После него выступил г-н Скржинский, министр иностранных дел Польши; по его мнению, «разоружение возможно лишь в том случае, если в мире будут царить безопасность и устойчивость». Польша приняла договор о взаимопомощи, но указала, что некоторые пункты, в частности определение агрессора, недостаточно ясно сформулированы, и настаивала на необходимости дополнительных соглашений. Польша также выступила в защиту арбитража при условии, что судья сможет опираться на кодекс и санкции.

Г-н Метью Чарлтон, австралийский делегат, высказался за немедленное изучение проблемы разоружения. Жонкер ван Карнебек, министр иностранных дел Голландии, отверг, так же как и Макдональд, договор о взаимопомощи, довольствуясь статьей 12 Устава. Датский делегат сообщил, что его страна намерена заменить свою армию и свой военно-морской флот контингентами для охраны своих границ и территориальных вод.

На следующий день после выступления Макдональда наступила моя очередь, и я поднялся на трибуну. Это был самый торжественный момент в моей жизни. Я должен был говорить от имени Франции, которая никогда не была более великой, более почитаемой, более авторитетной. Я заявил, что Франция желает мира не только для себя, но для всех наций, которые все имеют на него равное право, ибо самая маленькая родина может требовать для себя такого же внимания, как и самая великая. Франция остается неизменно верной не только букве, но и духу Устава; именно в изучении, в выявлении достоинств статей этого торжественного документа ищет она руководство для своих будущих действий и направление своей внешней политики. Но именно Устав связал между собой проблемы разоружения и безопасности. Отсюда и договор о взаимопомощи, который объявил агрессивную войну международным преступлением, который ввел в международные отношения понятие преступления, которое до сих пор относилось только к частному праву. Франция, присоединившись к этому договору, не намерена останавливаться перед трудностями, которые еще существуют и основная из которых — определение агрессора. Можно сказать, что агрессором является тот, кто откажется от арбитража. Я высказался в пользу всех мероприятий по контролю за торговлей оружием. [227]

«Но надо говорить прямо и откровенно и перед лицом высокой Ассамблеи, взявшей на себя такую огромную моральную ответственность, надо смело рассмотреть все элементы проблемы мира. Арбитраж необходим; но этого недостаточно. Это средство, но не цель. Он не вполне отвечает целям, намеченным в статье 8 Устава, целям, о которых я в свою очередь здесь напомню: безопасность и разоружение. Для нас, французов, эти три слова: арбитраж, безопасность, разоружение — взаимно связаны; они были бы для нас лишь пустыми абстрактными понятиями, если бы не воплощали в себе живые реальности, созданные нашей общ?й волей».

Я решительно противопоставил британскому тезису французскую концепцию, которую я считал столь же сильной, как и простой. «Нельзя, — говорил я, — чтобы арбитраж превратился в западню для нации доброй воли... Арбитраж, сказал мой дорогой друг Макдональд, — это справедливость, лишенная страстей, и я узнаю в этом его благородный образ мыслей. Это, конечно, так, но нельзя, чтобы эта справедливость была лишена силы. Не надо, чтобы сила оставалась в руках жестокой несправедливости». Я привел слова Паскаля: «Справедливость без силы беспомощна. Сила без справедливости — это тирания. Справедливость без силы всегда оспаривают, потому что всегда имеются злые люди. Сила без справедливости подлежит осуждению. Надо сочетать силу и справедливость и для этого сделать так, чтобы то, что справедливо, было сильно, а то, что сильно, — справедливо».

Замечательное свойство гуманизма! В один из самых тяжелых моментов в жизни наций я черпал в нем понятия и формулировки, справедливость и ясность которых всегда будут господствовать над прениями о мире. Я указывал на Бельгию, как на пример попранной добродетели, я говорил, что даже евангелия, «самого кроткого и самого убедительного послания, которым когда-либо располагали люди», оказалось недостаточно, чтобы избегнуть кровопролития. В заключение я сказал: «Арбитраж, безопасность, разоружение — эти три слова, на наш взгляд, тесно связаны... Не будет общности и международного мира без подлинной международной солидарности». Я высказался за конференцию по разоружению или по крайней мере за необходимость ее подготовки; за сотрудничество с Америкой; за принятие Германии в Лигу наций при условии [228] уважения принятых обязательств; за сближение с Россией.

«Мы придерживаемся Устава, но мы хотим сделать его живым. Мы требуем для каждой нации лишь тех прав, которые ей предоставляет Устав: ни больше, ни меньше. Мир, ради которого мы собрались здесь, для которого мы работаем и по отношению к которому у нас есть обязательства, быть может еще не вполне ясные сейчас, но за выполнение которых нас будет судить потомство, этот мир не должен быть абстрактным понятием, бесплодным пожеланием. Его действительное создание потребует столько же мужества, как и война, и, может быть, даже больше. Арбитраж, безопасность, разоружение — таковы, по нашему мнению, три главных столпа того храма, который вы, мои дорогие коллеги, призваны воздвигнуть. Нужно, чтобы его основания были прочными, дабы он мог высоко подняться к свету и небу».

Глава делегации Италии г-н Саландра выступил в защиту принципа обязательного арбитража с применением исполнительных санкций по решениям арбитров; он, как и мы, утверждал, что проблема разоружения не может быть отделена от проблемы безопасности. Лорд Пармур, лорд председатель совета, представитель Британской империи, подверг критике мою речь, высказавшись, как и я, за расширение факультативных прав в статуте Постоянной палаты международного правосудия; он отказался что-либо добавить к санкциям, указанным в Уставе, то есть, по его словам, к экономическим санкциям. Он не предусматривал ничего на тот случай, если бы какая-нибудь нация отказалась подчиниться арбитражу. Он отказался присоединиться к пакту о взаимопомощи, ибо он мог якобы увлечь Лигу наций «в трясину милитаризма». Г-н Тёнис, бельгийский премьер-министр, смотрящий на вещи более трезво, требовал, чтобы сила была поставлена на службу праву, и настаивал на более конкретных гарантиях, чем те, которые предусматривал Устав. Г-н Бенеш, глава делегации и министр иностранных дел Чехословакии, попытался примирить различные точки зрения, основываясь при этом на договоре о взаимопомощи и предлагая план работы для изыскания гарантий безопасности, для сокращения вооружения, для разработки положения об арбитраже с применением санкций. Г-н Политис, глава делегации Греции, с большой проницательностью и силой отметил, что тезис лорда Пармура об уважении, [229] с которым относились к арбитражам в течение XIX века, объясняется тем, что эти арбитражи носили добровольный характер, а не были навязаны силой. При необязательном арбитраже гарантии, говорил он, не нужны; при обязательном арбитраже они необходимы. Он добавил: «Почему, впрочем, здесь дело должно обстоять иначе, чем в области внутреннего правосудия. Почему правосудие, поставленное на службу международному миру, будет обладать особыми свойствами и сможет обойтись без гарантий, которые во все времена и во всех странах считались необходимыми для поддержания общественного порядка?» Г-н Политис вновь обрел здравый смысл Сократа. В заключение он сказал, что нельзя обеспечить мир народам, не предоставив им необходимой безопасности, и что для защиты слабого недостаточно одних нравственных норм. «Для великолепного храма, который мы все с одинаковым рвением хотим воздвигнуть миру, недостаточно, — говорил он, — заложить прекрасные и обширные основы справедливости. Чтобы этот храм мог выдержать вес оружия, которое мы в один прекрасный день возложим на его вершину, необходимо, чтобы у него были прочные стены, построенные из гранита безопасности». В этих пространных прениях выступили еще многие делегаты: Биканерский магараджа, делегат Индии; г-н Гарей, панамский министр иностранных дел; г-н Мелло Франко, глава делегации Бразилии; г-н Дандюран, глава делегации Канады; г-н Киньонес де Леон, делегат Испании; г-н Энрике Виллегас, делегат Чили; г-н Урутия, колумбийский делегат. Представители всего мира приняли участие в этом волнующем обмене мнениями. Надо было из общей дискуссии извлечь элементы для полезной работы. Британская и французская делегации сошлись на том, чтобы предложить резолюцию, которая поручила бы первой и второй комиссии представить предложения по организации арбитража, безопасности и разоружения. Рамсей Макдональд сопроводил благожелательными замечаниями этот текст, воздав должное г-ну Леону Буржуа, который председательствовал на заседании, где развернулись все эти прения. Я прибавил к этому заявлению несколько слов, стараясь как можно лучше выразить дружеские чувства, связывавшие меня с британским премьером, и наше общее желание прийти к соглашению во имя общего блага. Франко-британская резолюция была единогласно принята 6 сентября. [230]

23 сентября 1924 года Жозеф Кайо писал мне из Тулузы: «Где бы я ни выступал, я не перестану повторять, что каждый республиканец обязан вас поддерживать и оказывать вам самое широкое доверие. Вы несете непосильное бремя, вы преодолеваете невероятные трудности, проявляя при этом мужество, талант, возвышенность мыслей и взглядов, которыми я восхищаюсь».

* * *

23 сентября 1924 года правительство рейха после предварительного зондажа решило добиться принятия Германии в Лигу наций в ближайшее время. Однако оно считало необходимым выяснить дипломатическим путем у держав, представленных в Совете Лиги наций, будут ли данные Германии гарантии в отношении ее положения в Лиге наций и «некоторых других неотъемлемых вопросов» достаточными, чтобы она могла сформулировать свою просьбу о принятии. В результате германское правительство направило 29 сентября всем правительствам, входящим в Совет, свой меморандум. Рейх сделал следующие оговорки: 1) Германия желает иметь постоянного представителя в Совете и принимать участие в различных организациях Лиги наций; 2) поскольку Германия считает, что она не в состоянии принимать участие в принудительных мерах, предусмотренных статьей 16 Устава, она сделает относительно этого оговорку в своей просьбе о принятии; 3) германское правительство готово подтвердить Лиге наций специальным заявлением, что оно решило выполнять свои международные обязательства; но «оно вынуждено снова подчеркнуть, что выполнение Лондонских соглашений делает совершенно необходимым срочное восстановление на Рейне и в Руре положения, отвечающего договорам»; 4) Германия надеется, что в надлежащее время она сможет принять активное участие в мандатной системе Лиги наций.

25 сентября 1924 года Макдональд прислал мне с Даунинг-стрит частное письмо, содержавшее довольно тревожные оговорки. «Мой дорогой премьер, со времени нашего последнего свидания я был перегружен срочной работой и не имел возможности сообщить вам свое мнение по некоторым вопросам, как мне хотелось бы. Я твердо надеюсь, что работа, которую предстоит проделать в Женеве, не будет испорчена какой-либо попыткой рассматривать ее как незыблемый канон (as an unalterable gospel), потому что я уверен, [231] что у нас обоих есть целый ряд точек зрения наших министерств, которые необходимо согласовать (many departmental points of view to square up). Если мы призваны осуществить соглашение, на которое наши нации охотно пойдут, нужно отнестись к положению с большим терпением и осторожностью (the situation must be handled with care and patience). Я полагаю, что все то, что будет решено в Женеве, должно стать предметом новых переговоров между нами, с тем чтобы можно было достичь более тесного и важного соглашения. Ни парижская, ни лондонская пресса не поддерживают нас безоговорочно, и необходимо считаться с теми опасениями и подозрениями, которые возникают с той и с другой стороны (The scares and suspicions that are being created must be handled.) Если бы нам удалось хотя бы приступить к делу, мы не должны выражать разочарования оттого, что на этом первом этапе мы не достигли бы тех целей, к которым оба стремимся (If we could only just таке a beginning, we must not be desappointed if it does not go quite so far as either of us would like).

Что касается торговых договоров, мне кажется, что тут все поставлено на надлежащую основу. Сэр Губерт Левелин Смит консультируется с вашим делегатом, и я дал распоряжение, чтобы все, что делается здесь от имени британского правительства, было сообщено вашим компетентным чиновникам, и, насколько я знаю, дело обстоит точно так же и с вашей стороны. Мне известно, что некоторые британские промышленники крайне встревожены расширением соглашения относительно Эльзаса. Не то чтобы их чрезмерно напугало соглашение на бумаге, но они подчеркивают, что незаконно используются все случаи, чтобы расширить его практическое применение. Так, например, указывают, что хлопчатобумажные товары, которые будут ввозиться в Германию в силу соглашения, не будут в действительности товарами, изготовленными только в Эльзасе, но будут поступать из других частей Франции через Эльзас. Британские промышленники точно так же указали на то, что если эльзасских фабрикантов и отделили от Германии, то их присоединили к Франции, и что вследствие этого они выиграли по крайней мере столько же, сколько потеряли. Они говорят, что французский тариф и так слишком тяжел для них и что совершенно несправедливо ожидать, что они смогут осуществить те сделки, на которые они вправе были надеяться; ведь у них вдвойне невыгодное положение в силу [232] свободного доступа в Германию ваших товаров и очень серьезного препятствия для доступа на французский рынок наших товаров. Я вам говорю все это, чтобы вы поняли мое положение.

Послание, адресованное мне лордом Пармуром по поводу принятия Германии в Лигу наций, было сообщено вам не совсем правильно. Я вовсе не собирался настаивать на том, чтобы вы его приняли. Мне лишь хотелось, чтобы вы с ним ознакомились и могли его рассмотреть. Я того мнения, что немцы вели дело очень неуклюже. Опубликовав в газетах вопросы, с которыми они к нам обратились, они поставили нас в очень трудное положение. Если отбросить в сторону эти промахи, остается один основной факт — если мы не допустим Германию в Лигу наций, мы не сможем использовать последнюю так, как мы оба хотим этого. (Apart from these bunglings, the fundamental position remains that unless we get Germany into the League of Nations, we cannot use the League as both of us wish.) Как только Германия восстановит свои силы благодаря плану Дауэса, мы, возможно, увидим, что она захочет пользоваться своей свободой и своим могуществом, не признавая других обязательств, кроме тех, которые она вынуждена была принять на себя в силу Версальского договора; и если мы только позволим ей начать подобную политику, наши трудности еще более возрастут. Я не могу говорить о том, какие ответы, на мой взгляд, следовало бы дать на разные вопросы, прежде чем эти вопросы не будут сформулированы официально; но я счел необходимым сообщить вам эти общие взгляды, чтобы вы знали, как я смотрю на эти вещи».

Пятая Ассамблея поручила сделать общий доклад от имени второй и третьей комиссий г-ну Политису, делегату Греции, и г-ну Бенешу, делегату Чехословакии. Докладчики изложили, как постепенно и логически был выработан статут, утвержденный протоколом. «Сокращение вооружений, требуемое Уставом Лиги наций и необходимое в силу общего международного положения, заставило нас поставить вопрос о безопасности как о необходимом дополнение к разоружению. Поддержка, которую просили одни государства, находящиеся в менее благоприятном положении, у других государств, побуждала последних требовать своего рода моральных и юридических гарантий: государства, нуждающиеся в поддержке, обязаны были дать доказательства своей полной искренности и всегда соглашаться в случае [233] возникновения разногласий на попытку мирного урегулирования. Кроме того, с особой силой и ясностью было установлено, что если требование безопасности и действенной поддержки на случай агрессии и является условием sine que non сокращения вооружений, оно в то же время представляет необходимое дополнение к мирному урегулированию международных конфликтов, поскольку невыполнение мирного решения вновь отдало бы мир во власть вооруженной силы. Безопасность настоятельно требует санкций, без которых вся система потерпит полный крах. Таким образом, пятая Ассамблея считает арбитраж третьим необходимым фактором, дополняющим два других, совместно с которыми он должен основать новую систему, намеченную протоколом. Таким образом, после пятилетней напряженной работы мы предлагаем членам Лиги систему арбитража, безопасности и сокращения вооружений, систему, которую мы считаем полной и прочной... Желание достигнуть соглашения является всеобщим».

2 октября 1924 года пятая Ассамблея приняла следующую резолюцию:

«Ассамблея с огромным удовлетворением принимает проект протокола о мирном урегулировании международных конфликтов, предложенный двумя комиссиями, и постановляет: 1) рекомендовать всем членам Лиги наций самым серьезным образом рассмотреть вышеуказанный проект протокола; 2) немедленно представить указанный протокол на подпись представителям тех государств, которые являются членами Лиги наций и уже сейчас в состоянии его подписать, и оставить его открытым для подписи представителями всех других государств; 3) предложить Совету безотлагательно назначить комитет для подготовки редакции текста изменений к Уставу Лиги наций, предусмотренных означенным протоколом; 4) просить Совет созвать международную конференцию по сокращению вооружений в Женеве; 5) просить Совет немедленно приступить к осуществлению положений статьи 12 проекта протокола (изучение экономических и финансовых санкций)».

Г-н Поль Бонкур в своем докладе палате депутатов охарактеризовал протокол столь же сильно, как и верно: «Новый элемент, который он вносит в международное право, огромная надежда, которую он открывает народам, разоренным войной, состоят в том, что он распространяет на отношения между государствами те правила, которые регулируют отношения между частными лицами в любой цивилизованной [234] стране, а именно: никто не имеет права сам восстанавливать справедливость. В протоколе указывается, что ни одно государство не имеет права прибегать к войне, за исключением случая законной защиты или если ему предложат участвовать в коллективных действиях против объявленного агрессора... В протоколе предлагалось полностью осуществить те идеи, которые вдохновляли составителей Устава. Подписывая этот протокол, мы стремились создать практический механизм для мирного урегулирования всех конфликтов, который закрыл бы для войны все двери и все щели».

Протокол определял процедуру обязательного мирного урегулирования конфликтов — охранительные меры на время действия процедуры, способ определения агрессора, механизм приведения в действие санкций экономических, финансовых или военных, с применением морских и воздушных сил, и программу сокращения вооружений, связанную с установлением безопасности.

2 октября 1924 года я поблагодарил Макдональда за его личное письмо от 24 сентября. «Я, как и вы, считаю, — писал я ему, — что Женевские решения означают большой прогресс в деле достижения международного мира, которое мы с вами вписали в свою программу. Я буду очень рад узнать ваше личное мнение о продолжении этого начинания. Франция с большой готовностью будет сотрудничать в любом мероприятии, имеющем целью сокращение вооружения, лишь бы ей обеспечили безопасность, которую она заслужила, пройдя через столько испытаний. Слабость некоторых наших границ, например северной, заставляет нас быть крайне осторожными. К сожалению, бурление немецкого национализма — бесконечные церемонии, клятвы и вызовы — не способно, конечно, рассеять нашу тревогу. Нельзя допустить, чтобы Германия вновь возымела желание напасть на Францию. Необходимо избавить ее от этого соблазна в интересах самого же молодого республиканского режима Германии, еще столь неустойчивого. Об этом, как и о насущных нуждах Великобритании, мы свободно поговорим как добрые друзья, когда вы пожелаете. Мы приступили к торговым переговорам с немцами. Я поручил г-ну Сейду держать вас в курсе дела. Я не думаю, чтобы вы должны были опасаться тех мер, которые мы хотим применить для Эльзаса. Речь могла бы идти лишь о мерах чисто временного характера, причем можно было бы избежать всяких злоупотреблений [235] при помощи сертификатов о происхождении. Мой представитель будет держать сэра Губерта Левелина Смита в курсе дела.

Что касается приема Германии в Лигу наций, то я поручил отправить вам сегодня вечером ноту, уточняющую точку зрения моего правительства. Я думаю, мы должны сказать ей, что мы согласны предоставить ей место в Совете, если только этот Совет будет расширен (по этому вопросу необходимо соглашение между нами). Что касается 2, 3 и 4-го пунктов, то мы должны быть, по-моему, непоколебимы, опираясь на Устав. Если мы начнем обсуждать, мы допустим неосторожность. Нет сомнения, что Германия хочет возвратить свои колонии.

Таковы, мой дорогой премьер и друг, некоторые мои взгляды. Прошу вас передать мой привет вашим очаровательным дочерям и принять заверения в моих дружеских чувствах. Я считаю, что такая свободная переписка, помогающая обмену мнениями и ни к чему не обязывающая наши правительства, как и во время наших сердечных бесед в Лондоне, очень полезна».

6 октября 1924 года французское правительство ответило германскому правительству, что оно «не будет препятствовать тому, чтобы Германия, после того как она выполнит все требования Устава, получила, как только она вступит в Лигу наций, постоянное место в Совете и чтобы она была представлена соответственно этому положению в секретариате и технических организациях»; но «что касается других соображений, высказанных в германском меморандуме, французское правительство придерживается своих прежних заявлений и считает, что просьба о принятии Германии может быть удовлетворена лишь в том случае, если она не будет содержать никаких условий, оговорок и добавлений». В том же смысле ответили британское, бельгийское, чехословацкое и японское правительства. Даже Швеция не признавала оговорок относительно статьи 16. Польское правительство сделало оговорки и выдвинуло определенные условия, на которых Германия могла быть допущена в Совет. Испания и Бразилия требовали постоянного места.

7 октября 1924 года Рамсей Макдональд сообщил мне, что назревает большой парламентский кризис, в результате которого он может оказаться не у дел; он заверял меня, что сохранит наилучшие воспоминания о нашем сотрудничестве; он поручил министерству торговли информировать меня [236] обо всем, что касается торгового соглашения с Германией, и послать мне через министерство иностранных дел ноту в ответ на мои замечания по поводу берлинской ноты.

В ноябре 1924 года к власти пришло правительство Болдуина.

26 января 1925 года я направил следующее циркулярное письмо дипломатическим представителям республики за границей: «В ходе беседы, которую я имел с министром иностранных дел Великобритании 5 декабря прошлого года, я, как и он, смог отметить, что отношения между обоими правительствами по-прежнему носят дружественный характер. Г-н О. Чемберлен выразил пожелание, чтобы сотрудничество Франции и Великобритании, которое он считает необходимым элементом безопасности и мира, соблюдалось при решении всех международных вопросов. Он заявил, что готов инструктировать в этом смысле всех британских представителей за границей. Я охотно согласился с его пожеланием, отвечающим видам и желаниям Франции. Само собой разумеется, что эта широкая политика согласия не должна ни в коей мере ущемлять право Франции соблюдать свои особые и специальные интересы в некоторых странах, равно как и обязательства, связывающие ее с другими нациями. Сделав эту оговорку, я хочу указать вам на те чувства тесной дружбы, которые воодушевляют оба правительства, и прошу вас руководствоваться ими при общем ведении дел, а также в отношениях с вашими британскими коллегами, которые должны были получить аналогичные инструкции». Господин Остин Чемберлен разослал эти инструкции 19 января.

Кабинет Болдуина приступил к обсуждению протокола лишь 2 марта в отсутствие своего премьера, находившегося возле своей больной матери. Председательствовал Остин Чемберлен. По полученным мной тогда совершенно достоверным сведениям, Чемберлен выдвинул на первое место при обсуждении вопрос безопасности и заверений, которые надлежало дать французскому правительству; он хотел добиться разрешения франко-британского пакта с условием, чтобы этот пакт сопровождался заключением соглашения с Германией. Вопреки ожиданию он встретил оппозицию, в силу чего обсуждение затянулось со 2 по 5 марта; вопрос о Женевском протоколе был лишь едва затронут, и эта неудача будто бы настолько огорчила Чемберлена, что он хотел подать в отставку. Большинство кабинета было настроено [237] благоприятно к Франции, но не считало необходимым торопиться с решением, потому что в то время никакая опасность не угрожала миру; оно прислушивалось к доводам изоляционистов, к которым присоединился министр колоний Эмери, хотя Австралия и Новая Зеландия не были против соглашения, против которого выступали Канада и Южная Африка.

Прения носили сумбурный характер. Лорд Бальфур, приглашенный принять в них участие, по своей привычке решительно занял отрицательную позицию. Еще утром 5 марта Остин Чемберлен надеялся на благоприятное решение; несколько часов спустя стало ясно, что оно невозможно. Лишь тогда заметили, что кабинет фактически отверг протокол, но что текст декларации, который надлежало сделать по этому поводу, не был составлен. Принялись за работу, и пока Чемберлен заседал в палате общин, ему приносили туда отрывки текста, по мере того как их составляли. Декларация представляла плохо связанные между собой отрывки. Говорили, что в этом можно было узнать манеру Бальфура. Приходишь к мысли, что события развернулись бы иначе, если бы госпожа Болдуин не была больна и не удерживала своего сына возле себя.

Чемберлен выступил в палате общин 6 марта 1925 года. Он заявил, что Германия не имеет основания требовать эвакуации Кёльнской зоны, поскольку она не выполнила обязательств, возложенных на нее Версальским договором. Коснувшись проблемы безопасности, он привел замечания лорда Грея, опубликованные в одной английской газете, смысл которых сводился к тому, что безопасность является ключом к самым сложным проблемам Западной Европы. Сэр Остин следующим образом отозвался о немецких предложениях. «Я познакомился с ними, — заявил он, — несколько недель назад в результате сообщения, которое было сделано мне в самой секретной и доверительной форме. Я тотчас же заявил, что не считаю возможным получать подобные сообщения в форме, обязывающей меня скрыть их от наших союзников. Я отказываюсь от того, чтобы подобные предложения вручались мне или передавались через посредство нашего посла в Берлине». Зная об этих предложениях, отказываясь сохранять их в тайне и даже встревоженный тем, каким образом их ему сообщили, сэр Остин, несколько успокоенный известием о том, что они были повторены в Париже, Брюсселе и Риме, заявил, что с удовлетворением принял [238] германский проект. Он обещал изучить его самым тщательным образом и содействовать его успеху. «Мы находимся, — добавил он, — слишком близко от континента, чтобы равнодушно относиться к тому, что на нем происходит».

Спустя несколько дней сэр Остин Чемберлен передал мне ответ британского правительства.

* * *

9 февраля 1925 года произошло чрезвычайно важное событие. От имени заболевшего посла фон Геша немецкий чиновник вручил мне с просьбой сохранить в секрете впредь до нового уведомления меморандум следующего содержания:

«Рассматривая разные возможности, представляющиеся сейчас для урегулирования вопроса безопасности, можно было бы исходить из идеи, аналогичной той, которая лежала в основе предложения, сделанного в декабре 1922 года г-ном Куно, тогдашним рейхсканцлером. Германия могла бы, например, присоединиться к пакту, в котором бы державы, заинтересованные в Рейнской зоне, а именно Англия, Франция, Италия и Германия, дали бы друг другу и правительству Соединенных Штатов торжественное обязательство не воевать друг с другом в течение длительного периода, который будет определен впоследствии. Такой пакт можно было бы дополнить соглашением о расширенном арбитраже между Германией и Францией, вроде тех, которые были заключены за последние годы между разными европейскими державами. Германия готова заключить со всеми другими державами подобные соглашения об арбитраже, которые бы обеспечивали мирное разрешение правовых и экономических конфликтов.

С другой стороны, Германия считала бы приемлемым пакт, который бы формально гарантировал современный территориальный статус-кво на Рейне. Такой пакт мог бы быть составлен в следующих выражениях: державы, заинтересованные в Рейне, взаимно обязываются строго придерживаться территориального статус-кво на Рейне и гарантируют не только все вместе, но и каждая в отдельности соблюдение этого обязательства, считая, что всякое нарушение этого обязательства затрагивает не только их всех, но и каждую в отдельности.

Исходя из тех же принципов, договаривающиеся стороны могли бы гарантировать в этом пакте выполнение обязательства [239] о демилитаризации Рейнской зоны, которую Германия обязалась произвести в силу статей 42 и 43 Версальского договора. Этот пакт можно было бы точно так же дополнить арбитражными конвенциями вышеуказанного типа между Германией и всеми государствами, готовыми в свою очередь заключить подобные конвенции.

К вышеприведенным примерам можно бы прибавить еще другие возможности разрешения этого вопроса. Точно так же можно дальше развить тем или другим образом идеи, лежащие в основе этих примеров. Между прочим, нужно рассмотреть, не следует ли сформулировать пакт о безопасности так, чтобы он послужил как бы подготовкой к всемирной конвенции, включающей все государства (вроде Протокола о мирном урегулировании международных конфликтов, принятого Лигой наций), и так, чтобы он поглощался этой мировой конвенцией или включался в нее в том случае, если подобная конвенция будет заключена».

Важность этого документа заставила меня без промедления секретно сообщить о нем президенту республики, который находился в театре. Теперь ясно, что этот текст лег в основу Локарнских соглашений; для нас он представлял большой интерес, поскольку формально гарантировал статус-кво на Рейне (а следовательно, возвращение Эльзаса Франции) и казался очень удобным в качестве первого вклада в дело протокола. В своем докладе о Локарно Поль Бонкур высказал мнение, что это предложение явилось результатом обмена мнений между германским правительством и английским послом лордом д'Аберноном. После своего выздоровления г-н фон Геш подтвердил мне 20 февраля германское предложение и разрешил дать ему ход. Я тотчас же подтвердил его получение в следующих выражениях:

«Французское правительство рассмотрело меморандум, который был ему вручен 9 февраля через посредство его превосходительства посла Германии, с большим интересом и твердым желанием не пренебрегать ничем, что может способствовать миру в Европе и во всем мире. Германское правительство, конечно, понимает, что изучение этого предложения не может продолжаться без того, чтобы Франция не уведомила о нем своих союзников и не пришла с ними к соглашению, дабы достичь в рамках Версальского договора установления режима безопасности».

11 марта 1925 года я лично составил следующие инструкции:

«Подготовить к заседанию совета министров в пятницу [240] инструкции для наших представителей в союзных странах по поводу германского меморандума. Указать пункты, по которым нам необходимо получить уточнения и заверения: 1) Бельгия и Голландия; 2) Рейн (нельзя допустить отмену статей 428 и 429); 3) процедура заключения соглашения, которая должна быть ступенчатой и предполагать предварительное соглашение между союзниками; 4) непосредственная консультация с Польшей по затрагивающим ее вопросам; 5) что будет, если Германия, нарушая договор, вновь привяжет к себе Австрию? 6) предполагает этот пакт вступление Германии в Лигу наций или он должен предшествовать ему? Запросить союзников, считают ли они нужным поставить перед немцами эти вопросы или какие-либо другие, которые они хотели бы предложить».

12 марта я присутствовал на еженедельном завтраке в американском клубе. Я просил граждан Соединенных Штатов оказать мне доверие и помощь. «Мне нужна, — сказал я им, — ваша дружба. Мы должны работать сообща, сообща бороться, чтобы достичь полного света. Я рассчитываю на ваши моральные качества. На Соединенные Штаты клевещут, когда говорят исключительно об их материальной заинтересованности... Чтобы восстановить мир в мире, нужно прежде всего поддерживать тесный союз между Америкой и Францией». Скиннер, генеральный консул Соединенных Штатов в Париже, ответил мне в самых любезных выражениях.

* * *

Судьба Протокола о мирном урегулировании международных конфликтов должна была быть решена Советом Лиги наций на публичном заседании в четверг, 12 марта 1925 года.

После короткого вступления докладчика Бенеша слово взял Остин Чемберлен. Он напомнил, что британское правительство благоприятно отнеслось к арбитражу, провело разоружение до предела, допустимого национальной безопасностью, поддержало Лигу наций и Постоянную палату международного правосудия. Однако нынешние советники его величества в согласии с доминионами и Индией отказываются ратифицировать протокол.

Они выдвинули следующие причины:

1. Будучи против обязательного арбитража, правительство его величества вновь отмечает, что Соединенные Штаты не входят в Лигу, и поэтому, в силу отсутствия некоторых [241] больших держав, было бы неосторожно еще больше увеличивать обязательства, уже принятые Лигой наций. Тем самым экономические санкции сделались бы недейственными; они могли бы в лучшем случае только создавать новые экономические тенденции.

2. Статьи 7 и 8 протокола имеют целью воспрепятствовать государству, втянутому в конфликт, предпринимать в течение всей процедуры мирного урегулирования какие-либо подготовительные меры к войне, производить мобилизацию, увеличивать контингента и вооружение. Подобные мероприятия стеснили бы жертву агрессии больше, чем самого агрессора.

3. Особенно важны те положения статей 7 и 8 протокола, которые касаются морских сил. «Ценность флота целиком зависит от его мобильности». Конечно, не целиком, но отчасти зависит. Остин Чемберлен настаивал на этом аргументе, который производил очень большое впечатление на англичан. «Требовать, — говорил он, — чтобы, как только произойдет конфликт, в какой-либо степени затрагивающий морскую державу, корабли этой державы оставались на своих стоянках, там, где они оказались в силу случая или условий мира, — это значит требовать от государства, находящегося под угрозой, отказа от его неотъемлемого права на индивидуальную защиту, отказа, на который оно, по всей вероятности, никогда не согласится».

4. Статья 15 проекта протокола гласит, «что все расходы по сухопутным, морским или воздушным операциям, предпринятым для обуздания агрессии, как и возмещение всех убытков, будут возложены на государство-агрессора до крайнего предела его возможностей». «Однако в соответствии со статьей 10 Устава Лиги наций нельзя ни при каких обстоятельствах посягать на территориальную целостность или на политическую независимость государства-агрессора». Правительство его величества не согласно с непримиримым характером этого текста; оно считает необходимым предоставить Лиге наций «всю полноту власти», которой располагают все другие трибуналы. Кстати, в этом заключалась ошибка: все трибуналы действуют в соответствии с кодексами.

5. Резюмируя все вышеизложенное, можно сказать, что протокол нарушает равновесие и изменяет дух Устава, настаивая на санкциях и делая упор на военные меры или процедуры. В этом проявился трансцендентный идеализм [242] Макдональда и лорда Пармура. «К сожалению, верно, — заявил Остин Чемберлен, — что можно легко представить себе обстоятельства, при которых война, которую вели бы члены Лиги наций, с ее помощью и при ее коллективном одобрении, станет трагической необходимостью. Однако катастрофы этого рода относятся к области патологии международной жизни и не вытекают из ее нормального состояния. Как для обыкновенного человека нездорово всегда думать о возможности какой-нибудь тяжелой хирургической операции, точно так же и для человеческого сообщества неразумно занимать аналогичную позицию...» Подобному аргументу нельзя было отказать по меньшей мере в образности.

6. Протокол благоприятствует разоружению не более, чем Устав, которого вполне достаточно, чтобы защитить членов Лиги наций против агрессии одного из подписавших его. Он укрепляет возможную оппозицию государств, не подписавших его, возбуждая их «национальную гордость» против подписавших государств, обязанных объявить им войну, если они совершат агрессию.

7. Что касается эвентуальных санкций, то правительство его величества полагает, что «лучшим решением было бы дополнить Устав совместно с Лигой специальными соглашениями, отвечающими специальным надобностям», соглашениями чисто оборонительными, связывающими между собой непосредственно заинтересованные нации.

В заключение г-н Остин Чемберлен отверг протокол от имени Великобритании, Канады, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африки и Индии.

Я перечислил здесь его аргументы, перенумеровав их для большей ясности. Никому не запрещено думать, что для британского правительства самым важным был аргумент, касающийся флота. Прочие возражения приводились лишь в дополнение, для эскорта, подобно тому как легкие суда конвоируют мощный линейный корабль. Во всяком случае, верно одно: убив протокол, Великобритания тем же ударом приговорила к смерти и разоружение. Как доказал это с неопровержимой логикой г-н Политис, как указывал на это я сам, нельзя добиться общего разоружения, не организовав безопасности. Нельзя требовать от разумных людей, отвечающих за других, находящихся на их попечении, отказаться от своих стен, от своих дверей, от своих запоров, не обеспечив им защиту хорошо организованной полиции. [243]

И еще раз Франция, привыкшая мыслить мировыми категориями, что она доказала, провозгласив Декларацию прав человека, столкнулась с эмпирическим, прогрессивным и индуктивным мышлением англичан.

В тот же день, когда говорил г-н Остин Чемберлен, от имени Франции выступил г-н Бриан; он напомнил о том «почти неописуемом восторге», который охватил все сорок семь наций, представленных на Ассамблее, когда они рекомендовали протокол разным правительствам. «Я не думаю, — остроумно заметил он, — что, устанавливая на здании громоотводы, можко вызвать грозу». Он доказывал, что решительные действия Лиги наций были лучшим средством привлечь к ней те государства, которые в нее еще не входили. Он утверждал, что Лига не может заявлять о своем бессилии предотвратить войну, если только она не хочет вынести себе приговор. Нужно было обсуждать и усовершенствовать протокол, но не надо было его отвергать. В заключение г-н Бриан зачитал декларацию, в которой французское правительство заявляло о своей верности обязательному арбитражу, международной солидарности и провозглашало, что настало время для распространения принципов частного права на международные отношения. Чтобы достигнуть подобного поистине огромного результата, нужно было нечто большее, чем преходящий энтузиазм на словах: нужны были и горячая воля, и ощущение того, что настало время открыть новую эру и что по сравнению с этим трудности в достижении цели, вполне очевидные, не идут ни в какое сравнение с результатами, которых можно достичь. Нации, согласившиеся в силу статьи 16 Устава с принципом санкций, уже отступали перед последствиями своей смелости. Старая рутина, старая бюрократия возмущались. Франция соглашалась на улучшение протокола, лишь бы не отказывались от его намерений. Протокол погибал под бременем похвал. В Женеве не хоронят, здесь бальзамируют.

Г-н Шалойя от имени Италии присоединился к критике Великобритании и согласился с системой специальных соглашений. Япония попросила отсрочки для дополнительного изучения. Г-н Гиманс, подписавший протокол от имени Бельгии, присоединился к г-ну Шалойя. Последним взял слово г-н Гуани, представитель Уругвая, — он оказался наиболее стойким в своей вере в необходимость установления международного правосудия. «Мое правительство, — заявил он, — намерено остаться верным своим традициям и общественному [244] мнению, господствующему в нашей стране, и еще раз заявляет здесь, что Женевский протокол, даже в том случае, если некоторые его статьи будут подвергнуты изменениям, представляет по своим основным принципам международную систему организованного мира, наиболее полную систему, которую народы смогут отныне использовать для упрочения своей безопасности и осуществления своего материального и морального разоружения, дабы положить начало новой эре согласия и счастья для человечества».

Докладчик г-н Бенеш опроверг главные возражения г-на Чемберлена, выступив в защиту протокола и обязательного арбитража, отметил прогресс, который представляет новый проект по сравнению с Уставом, и энергично и справедливо протестовал против теории, согласно которой предложенный текст отводил слишком большую роль военным санкциям. «Мы уточняем эти санкции, — говорил он. — Это так, но мы расширяем арбитраж, и разве ваши специальные соглашения обойдутся без военных санкций?» Учитывая мнение Совета, г-н Бенеш провел решение отложить до следующей Ассамблеи обсуждение заслушанных деклараций. С предвидением, которое грядущие события подтвердили столь ужасным образом, он говорил о том, как опасно оставлять Европу без точных гарантий после всех потрясений, которые были порождены договорами. «Я позволю себе, — сказал он, — указать на факты, значение которых мне кажется, так сказать, пророческим для будущего. Война разрушила в центре и на востоке Европы четыре больших империи, смела старые границы, породила десятки новых государств, низвергла династии, привела к социальным потрясениям, нарушила пути сообщения, денежные системы, выкорчевала господствующие классы и привела к невероятному скрещиванию и столкновению интересов различных государств, наций и классов. Война противопоставила в этих районах одни нации другим и создала проблемы невиданной сложности. Начиная с Финляндии на севере, (затем Балтийские республики, Польша и Германия, Чехословакия и Австрия, долина Дуная) и вплоть до Константинополя и Греции на юге — вот перед вами области, где могут возникнуть тысячи конфликтов, которые могут начаться сегодня с убийства пограничника или сорванного и растоптанного флага, а завтра легко превратиться в опустошительную войну». От имени всех этих стран г-н Бенеш требовал обязательного арбитража и принятия протокола. Он видел далеко. Если бы [245] обязательный арбитраж был установлен до Судетского дела, достаточно было бы пустить его в ход — и не было бы необходимости во вмешательстве г-на Ренсимена.

Протокол был похоронен. Не оставалось ничего другого, как извлечь хотя бы что-нибудь из специального пакта, предложенного Германией, рекомендованного Остином Чемберленом и в принципе принятого Италией и Бельгией. Я встретился с Брианом 16 марта 1925 года. Он дополнил те сведения, которые я получил по административным каналам. Гиманс благоприятно относился к подписанию пакта безопасности Германией, но в два этапа, после предварительного соглашения между союзниками. Бенеш рассуждал, как всегда, «вполне здраво» и выразил доверие нашей инициативе. Что касается вопроса о польских границах, то Чемберлен допускал, что Великобритания могла бы взять на себя обязательства по Версальскому договору; он заявил, что его связывает британское общественное мнение, мало симпатизирующее Польше, несмотря на усилия варшавского правительства урегулировать с Лондоном вопрос о подводных лодках. У Бриана создалось общее впечатление, что отныне Франция является единственным оплотом Лиги наций. Мы пришли к соглашению: 1) что Франция не могла согласиться на перенесение в Соединенные Штаты конференции по разоружению (это была, по всей видимости, мысль лорда Бальфура) и что она должна в этом вопросе защищать права Лиги наций; 2) относительно вступления Германии в Лигу наций без всяких предварительных переговоров с ней. Я вынес из беседы впечатление, что нам необходимо во всех этих дискуссиях склонить на свою сторону Японию.

В тот же день я совещался с 15 до 16 часов 30 минут с г-ном Остином Чемберленом. Я убедился в том, что его, как мне уже говорил Бриан, сильно утомила агитация, проводимая поляками. Он имел объяснение со Скржинским. «У нас, конечно, — сказал он мне, — меньше причин защищать Польшу, чем у вас, связанных с ней специальным договором. И все же я пытаюсь стать на ее точку зрения, смотреть с польской колокольни. Я полагаю, что Варшава была бы не права, пытаясь воспрепятствовать поискам формулы, способной удовлетворить ее. Я объяснил Скржинскому, что гарантийный пакт, обеспечивающий Польшу со стороны Германии, позволил бы ей лучше следить за своими интересами, в том что касается России, и что усиление безопасности Франции усилило бы и ее собственную безопасность». Я снова [246] указал, что Франция разочарована отношением к протоколу. Остин Чемберлен понимал это и не оставался к этому равнодушным. Мое главное усилие было направлено на то, чтобы доказать необходимость заключения франко-английского соглашения по поводу вступления Германии в Лигу наций до какого-либо гарантийного пакта. Оказалось, что мы придерживаемся в этом вопросе одного мнения. Я подытожил нашу беседу формулой, которую Остин Чемберлен принял: «Вступление Германии в Лигу наций может не быть предварительным условием; оно должно быть основным условием пакта безопасности». «Я уже телеграфировал в Женеву, — сказал мне Чемберлен, — лорду д'Абернону соответствующие инструкции». Затем я стал настаивать на предложении, которое я уже однажды делал ему, о возможном сближении предполагаемого пакта пяти с англо-франко-бельгийским пактом, на который мы надеялись. «Я согласен, — сказал он мне, — с процедурой, которая предполагает достижение соглашения сначала между союзниками, не ставя, однако, своей подписи. Нам, несомненно, нужно подвергнуть вопрос углубленному рассмотрению сначала между собой. Эти поиски не лишают нас права давать непосредственные поручения нашим послам по делам, имеющим для нас специальный интерес».

Г-н Остин Чемберлен заявил мне, что Италия откажется присоединиться к англо-франко-бельгийскому пакту, даже если ее пригласят в нем участвовать. «Она мне дала знать, что согласна со мной», — сказал он мне. «Она мне дала, — ответил я, — совершенно такое же заверение». Чемберлен рассмеялся.

Что касается Австрии, то г-н Чемберлен высказался за то, чтобы не ослаблять Версальский и другие договоры. Он надеется, что по этому вопросу не будет затруднений. Я изложил ему свое мнение о созыве конференции по разоружению в Соединенных Штатах. Чемберлен уже беседовал о ней с Келлогом, сведя, впрочем, этот проект к возможной морской конференции. К ней он относится благоприятно. Я энергично подчеркнул предубеждение Франции против подобной конференции после неудачи протокола. «Франция, — заявил я ему, — останется верной Лиге наций и ее программе». Именно по этому пункту было труднее всего разговаривать, и именно здесь Чемберлен проявил наибольшее упорство. Я не мог согласиться с его мнением; он сказал мне, что понимает мою точку зрения. «Я даже спрашиваю [247] себя, — сказал он мне, — не придется ли мне, считаясь с вашим мнением, пересмотреть свое согласие».

Я попросил уточнить вопрос об эвентуальном соглашении с Германией. «Будет ли поставлен вопрос о Рейне? Мы не уступим, если речь пойдет о статьях 428 и 429. Будут ли от нас требовать отказа от них?» — «Нет», — ответил мне Чемберлен. И он напомнил мне, что Штреземан сказал д'Абернону: «Это не является условием пакта пяти». Я настаивал на существенном значении этого замечания.

В заключение г-н Чемберлен советовался со мной относительно опубликования отчета межсоюзнической комиссии. Этого требует английская оппозиция. Я предложил частичную публикацию, сообщение, сделанное в подходящий момент и в форме, которую могли бы обсудить между собой генерал Уэлч и генерал Вошоп. Г-н Чемберлен согласился.

* * *

После этой беседы с британским министром я в тот же понедельник, 16 марта, принял в 17 часов 45 минут г-на Бенеша. Он следующим образом резюмировал то, что знал о положении. 1) Протокол. Хотя Англия, несомненно, отказалась, мы хорошо сделали, что выступили в его защиту, чтобы использовать его в качестве тактического средства. 2) Пакт пяти, или Западный пакт. Чемберлен объяснил Бенешу, почему он к нему присоединяется, и причины, по которым он не хочет брать на себя прямых обязательств в отношении границ Польши. Бенеш не знал основного содержания меморандума; я ему рассказал о нем и изложил французскую точку зрения. Он не возражал против идеи пакта пяти, но хотел бы в случае надобности ознакомиться с текстом. Он полагает, что любое усиление французской безопасности будет выгодным для его собственной страны. Но каждый новый пакт должен основываться на существующих договорах, то есть на Версальском договоре. Следовательно, он не должен содержать ни явно, ни скрыто, ни косвенно чего-либо, что позволило бы Германии думать, что в силу Западного пакта у нее будут развязаны руки в Центральной и Восточной Европе.

Я заявил о своем полном согласии с ним в этом пункте. «Иначе было бы нарушено европейское равновесие».

Кроме того, следует сохранить настоящее положение Австрии. Я объяснил своему собеседнику, как мы отстаивали эту точку зрения, но попросил его помочь нам заставить [248] принять эту концепцию, действуя прямо или косвенно в этом смысле. «Если допустить аннексию Австрии, — сказал мне Бенеш, — это приведет к войне».

Мы оба также считали необходимым, чтобы принятие Германии в Лигу наций предшествовало пакту. Я сообщил ему также формулу, на которой мы договорились с Чемберленом: «Не предварительное, но основное условие».

Бенеш просил, чтобы не упоминали специально статью 19{97}, так как это могло бы расположить в пользу немцев. Он готов подписать с Германией договор об арбитраже на основе существующих договоров. Он, как мне кажется, думает, что если бы было подписано известное количество договоров об арбитраже, как это предполагает, по-видимому, германский меморандум, то их можно было бы соединить вместе и передать в Лигу наций, что и привело бы нас в известной мере к протоколу. Вообще говоря, он желал бы избегнуть любой формулы, которая позволила бы думать, что Версальский договор менее действителен на Востоке, чем на Западе. Это дало бы возможность поставить вопрос о Трианонском и Нейиском{98} договорах, о Виленской проблеме и т. д. ...В общем Бенеш — сторонник пакта пяти, лишь бы он не обусловливал ни малейшего отхода от Версальского договора и от Устава. «В общем, — сказал я ему, — вы не хотите создавать затруднений для Франции, лишь бы она не создавала их для вас». «Это именно так», — ответил он мне. Г-н Бенеш оставил мне копию документа, врученного им г-ну Чемберлену. Я заявил ему, что наша политика, поскольку Великобритания не хочет прямо гарантировать границы Польши и Чехословакии, будет заключаться в том, чтобы привести ее к гарантии арбитража, который гарантирует эти границы. Наша беседа снова коснулась австрийских дел. Бенеш хотел бы, чтобы Австрия вошла в конфедерацию стран-наследниц{99}, за исключением Италии. [249]

Закончив все три беседы, я тотчас изложил их в заметках, переданных мною в архив министерства иностранных дел и использованных мною для этих воспоминаний.

* * *

16 марта 1925 года я направил нашим послам в Лондоне, Брюсселе и в Риме инструкции по поводу немецкого меморандума. «Каковы бы ни были, — писал я им, — побудительные причины, обусловившие его, — имело ли берлинское правительство в виду (что весьма вероятно) облегчить освобождение оккупированных рейнских территорий, преследовало ли оно, кроме того, цели внутренней политики, стремясь укрепить коалицию, которая привела к власти министерство Лютера, — совершенно очевидно, что мы не могли бы просто отклонить германские предложения без того, чтобы не дать повод, даже в союзных странах, для всяких подозрений и облегчить происки тех, кто старается оклеветать намерения французской политики». Но мы не должны были позволить увлечь себя дальше определенного предела. Предложенный пакт предполагает, что Германия вошла в Лигу наций. Какие державы должны в нем участвовать? Никакое соглашение относительно западных границ Германии невозможно без Бельгии. Я даже просил, чтобы в нем участвовала Голландия. Иначе «возникает мысль, что нарушение границ голландского Лимбурга со стороны Германии остается возможной гипотезой». «Заключение соглашения не должно ни в какой степени ущемлять те права, которыми мы наделены в силу договора, в том что касается оккупации или реоккупации германской территории... Наличие пакта, который нам предлагают, не может быть использовано Германией в качестве аргумента, чтобы требовать досрочной эвакуации рейнской территории, эвакуации, зависящей в силу статьи 431, от совершенно конкретных условий, далеко еще не выполненных сейчас».

Я был также озабочен положением наших восточных союзников и Австрии. «Если Германия сможет присоединить к себе австрийских немцев и через австрийскую территорию войти в непосредственное соприкосновение с Венгрией, один из главных результатов нашей победы будет поставлен под угрозу». Мы не можем в обмен на соглашение отказаться от наших союзников, от прав нейтральных стран или от общих интересов Европы. Принятая процедура должна прежде всего предполагать согласие между союзниками; [250] может быть, было бы целесообразно добиться разработки общего вопросника. Эти инструкции были сообщены 17 марта в Прагу и Варшаву. Г-н О. Чемберлен одобрил их (нота Флерио от 24 марта), как и остальные союзные правительства. Установив это согласие (телеграмма французскому послу в Берлине от 26 марта), я поручил предупредить г-на Штреземана, что подготавливаю меморандум, который будет представлен сначала союзникам, а затем Германии. Этот меморандум был составлен к 6 апреля. Он уведомлял Германию, что она должна вступить в Лигу наций до всяких переговоров; что мирные договоры не подлежат пересмотру; что статьи договора, касающиеся оккупации Рейнской области, должны быть сохранены; что Бельгия должна участвовать в предполагаемом пакте; что он должен быть дополнен арбитражными договорами; что эти договоры должны быть распространены также на союзные государства, являющиеся соседями Германии и не входящие в Рейнский пакт.. Я выразил пожелание, чтобы этот ряд соглашений был согласован в единой конвенции, зарегистрированной Лигой наций, и чтобы к участию были привлечены также Соединенные Штаты, если они этого захотят.

Я перечислил эти документы, указав их даты, потому что их не учли при публикации министерства иностранных дел в 1925 году (Пакт безопасности, 9 документов). Читатель этой книги вправе думать, что со дня вручения германского меморандума, 9 февраля, и подтверждения его получения, 20 февраля, и вплоть до отправки проекта г-ном Аристидом Брианом г-ну Остину Чемберлену, 12 мая, никакой работы над пактом, который должен был привести к Локарно, не проводилось. Было бы интересно сравнить проект от 6 апреля с нотой, врученной г-ну Штреземану 16 июня. Когда в апреле 1925 года сенат опрокинул мое правительство, я, может быть, был вправе думать, что сделал все от меня зависящее, чтобы организовать мир, торжественно обещанный тем, кто сражался в 1914–1918 годах. Продолжить дело и подписать знаменитые Локарнские соглашения выпало на долю г-на Аристида Бриана с его огромным талантом и международным авторитетом.

24 марта Остин Чемберлен выступил с объяснениями в палате общин. Отвечая Гендерсону, критиковавшему его отношение к протоколу, он напомнил ему о документе, направленном 5 июля 1924 года английским правительством генеральному секретарю Лиги наций. Он напомнило происхождении [251] протокола, о моих беседах с Макдональдом, о нашем появлении и вмешательстве в Женеве. Он иронизировал: «Все шло прекрасно до того момента, пока сами эти господа и Ассамблея, к которой они обратились со своими речами, не задумались, и тогда каждый смог убедиться, что оба премьера, делая свой взаимный дружественный жест, полностью противоречили один другому в отношении советов, которые они давали Ассамблее. Последовало несколько часов и даже, если не ошибаюсь, несколько ночей лихорадочных поисков формулировки. В скором времени эта формулировка была найдена... Но с этого момента для всех разумных наблюдателей стало очевидным, что тогда, когда оба премьер-министра более всего верили в то, что они достигли согласия, они были в действительности так же далеки друг от друга, как противоположные полюсы...» Остин Чемберлен критиковал работу делегации, поспешность, с которой составляли, обсуждали и ставили на голосование проект.

Английский министр считал недостатком протокола главным образом то, что он был задуман для сухопутных держав, а не для великой морской державы. «Я отношусь с большим недоверием к логике, — сказал он, — когда ее хотят применить к политике, и доказательство тому — вся история Англии. Как это получилось, что не в пример некоторым другим нациям наша нация развивалась мирным, а не насильственным путем? Как получилось, что мы не испытали на протяжении последних трехсот лет, как бы велики ни были перемены, происшедшие в нашей стране, ни одной из тех революций или внезапных перемен, которые так часто постигали нации с разумом, более логическим, чем наш? Это потому, что инстинкт и опыт учат нас, что человеческая природа не логична, что неосторожно рассматривать политические институты как логические инструменты и что, разумно воздерживаясь от того, чтобы выводить из них самые непреложные логические последствия, вступаешь на путь подлинного мирного развития и подлинной реформы». Немало было споров, добавил он, по поводу прочности собора св. Павла. Мнения разошлись, но еще ни один эксперт не предложил возвести второй купол над существующим.

Британское правительство высказывалось не против целей протокола, а против его последствий. Остин Чемберлен признал обязательства Англии в отношении Франции [252] и Бельгии, ее заинтересованность в их восточных границах и ее долг содействовать их безопасности. «Все самые большие войны, которые мы вели, имели целью помешать какой-нибудь одной большой державе господствовать в Европе и в то же время на побережье Ла-Манша и над нидерландскими портами... Это угроза для нашей безопасности; мы никогда не избегали этого вопроса и никогда не сможем позволить себе игнорировать его». Остин Чемберлен уточнил, что в силу статей 42 и 44 Версальского договора Англия взяла на себя обязательства относительно левого берега Рейна и демилитаризованной зоны.

Потом он рассмотрел немецкие предложения более свободно, чем до своего отъезда в Женеву; в свою очередь он создал себе иллюзии на их счет, так как видел в них гарантию Германией статус-кво на Западе и окончательное устранение войны. Здесь Ллойд Джордж прервал его, чтобы спросить, признала ли Германия одновременно свои западные и свои восточные границы. Остин Чемберлен ответил, что в отношении Востока Германия отказалась не вообще от изменений, а от изменений путем войны. Он сам отказался предложить Франции и Бельгии односторонний гарантийный пакт, но согласился изучить в соответствии с германским предложением вопрос об участии в оборонительных союзах. Эта политика предполагала вступление Германии в Лигу наций, разоружение и эвакуацию Кёльна.

При всем ее остроумии фраза Остина Чемберлена относительно купола св. Павла была неверной. В протоколе не было ничего такого, чего бы в принципе не содержалось в Уставе, ничего, что бы уже не было принято подписавшими державами. Протокол был, так сказать, официальным упорядочением положений Устава. Все подписавшие государства обязывались предоставить государству, ставшему жертвой агрессии, всю свою экономическую и финансовую поддержку, отказав в ней агрессору; они согласились обеспечить (в пользу жертвы агрессии и против агрессора) свободный пропуск через свою территорию товаров, продовольствия, военного снаряжения и войск как государства, подвергшегося нападению, так и тех, которые пришли бы к нему на помощь. В 1935 году, во время итало-абиссинского конфликта, Англия смогла оценить ошибку, сделанную ею в 1925 году. Памятная речь Сэмюэля Хора послужила (десять лет спустя) ответом на речь Остина Чемберлена. [253]