Перемена счастья
Взятие высоты 203 м дорого стоило японцам, но их упорная настойчивость и огромные усилия были щедро вознаграждены последовавшими за этим важными результатами. Обладание высотой помогло им разбить русский флот в гавани; благодаря этому ключу к западным позициям, каким его считали японцы, не только последовало падение ряда мелких укреплений, но этот первый реальный успех под Порт-Артуром имел благотворное влияние на настроение всей армии и укрепил вновь в них уверенность, которая сильно поколебалась от долгого, ужасного напряжения и постоянных неудач в течение последних четырех месяцев.
Взятие высоты 203 м стало повторным пунктом осады: с этого момента движение японцев вперед шло непреодолимо. Хотя русские храбро сражались еще в течение двух недель и отстаивали каждую пядь земли с обычным упорством, но позиция за позицией переходили в руки осаждающих, пока защитники не решались оставить безнадежную борьбу и сдаться.
Немедленно после того как русские были вытеснены с высоты 203 м, батареи Тигрового Хвоста, Тайангку, Золотой горы, Паличжуана и других начали ужасную бомбардировку этой позиции; но японцы, опасаясь новых контратак, защищали высоту не только с целью установить здесь наблюдательный пункт, но даже пытались устроить на вершине высоты брустверы, чтобы иметь возможность отражать штурмы со стороны русских. Однако в этом не было необходимости. Смертельно усталые от продолжительного, ужасного боя, деморализованные неослабной яростью и неутомимым упорством атак, русские потеряли всякую надежду овладеть обратно позицией и вскоре прекратили бомбардировки. Боевые запасы в Порт-Артуре начинали истощаться, осажденные вынуждены были экономить и беречь остатки снарядов для защиты других фортов и позиций; хотя на высоту залетало еще немного шальных снарядов, но она оставалась в неоспоримом владении японцев до конца осады.
С 11 ч 6 декабря японцы начали бомбардировать корабли, стоявшие в гавани, 11-дюймовыми гаубицами, а так как стрельбу можно было наблюдать и корректировать по телефону с обсервационного пункта к батареям, флот был очень скоро разбит. Бомбардировка продолжалась [183] три дня, в течение которых все броненосцы и крейсеры затонули в мелком заливе, недалеко от берега под высотой Паличжуан. Русские старались защитить палубы кораблей настилкой из мешков, наполненных землей или золой; но, как я упомянул, трубки 11-дюймовых снарядов действовали только встречая сильное сопротивление, так что снаряды пробивали мешки с песком, верхнюю незащищенную палубу и взрывались уже от удара о броню нижней палубы, производя полное разрушение всей внутренности корабля. Многие снаряды даже и в этом случае не разрывались, а пробивали бронированную палубу; траектория была такова, что некоторые снаряды пробивали борт ниже броневого пояса, содействуя этим потоплению корабля.
Броненосец «Севастополь» не дал себя потопить без сопротивления; им командовал храбрый капитан И. О. фон Эссен, бывший командир славного «Новика». Ночью 8 декабря Н. О. Эссен вывел свой броненосец, стоявший в доке, из гавани и стал на якоре под прикрытием полуострова Тигровый Хвост. Находясь здесь вне обстрела орудий с сухопутного фронта, он позднее подвергся бешеным атакам миноносцев в течение трех дней и ночей и после блестящего отражения, во время которого он пустил ко дну пять назойливо нападавших пигмеев со всем экипажем{72}, броненосец затем наткнулся на мель так неудачно, что не мог управляться, накренился на 10° и затонул в неглубоком [184] месте. После этого атаки прекратились; но через несколько дней капитану фон-Эссену удалось снять его с мели и выйти на глубокое место, где «Севастополь» и был потоплен.
После 8 декабря стрельба из больших гаубиц была направлена против Нового и Старого города, а потопление канонерских лодок и миноносцев было предоставлено 4,7-дюймовым морским пушкам. Четыре канонерки были потоплены в гавани, но миноносцы счастливо держались на поверхности воды. На рассвете они вышли и укрылись у мыса Тигровый Хвост; ночью они снова вошли в гавань, опасаясь минных атак в темноте. Японцы стреляли по ним, когда они в сумерках стали разводить пары, и пытались бомбардировать их ночью в гавани, но безуспешно. Всем десяти миноносцам удалось ускользнуть до капитуляции, четверо из них пришли в Чифу, пять в Киао-Чао{73} и один в Шанхай.
Бомбардировка города была очень действенной; она способствовала деморализации гарнизона и сдаче крепости. Огонь был направлен против арсенала, который скоро был совершенно разрушен, против мест, где, по сведениям, доставленным японскими шпионами, находились пекарни, мукомольные мельницы, опреснители, склады и другие жизненно важные объекты. От японских снарядов загорелся пороховой склад под высотой Паличжуан, что вызвало страшный взрыв; сгорело также много домов и складов. Гражданское население, включая 500 женщин и детей, конечно, пережило тяжелое время, так как снаряды летали повсюду, разрываясь на улицах и пробивая крыши и стены домов; надо удивляться, что убитых и раненых среди них было сравнительно немного, но напряжение нервов от этой непрерывной, безжалостной бомбардировки было очень сильное и естественно отражалось на душевном состоянии тех, кто являлся ответственным за их благополучие и безопасность.
Хотя японцы никогда не стреляли умышленно по госпиталям, но трудно было избежать шальных снарядов, попадавших в эти здания, с тяжкими последствиями в некоторых случаях для их обитателей. В городе было разрушено так много домов и находилось такое большое количество больных и раненых, что русские вынуждены были устраивать госпитали повсюду, иногда очень близко к зданиям, где, как было известно японцам, находились мукомольные мельницы, склады и другие объекты, которые они старались разрушать. Из гаубиц, действовавших с дальнего расстояния, невозможно было стрелять с такой точностью, чтобы попасть в какое-либо здание, не задев соседнего. Но, с другой стороны, надо сказать, что японцы могли быть осторожнее и избежать обвинения, которое русские возводили на них; в действительности количество снарядов, «несчастливо» попадавших в госпиталя, было более, чем это мог допустить случай. Вид госпиталя № 9, по соседству с которым все дома были заняты госпиталями или частными жителями, неопровержимо подтверждает мое убеждение. Как я уже заметил в одной из первых глав — одним из слабейших [186] пунктов всей системы обороны Порт-Артура было то, что первая линия укреплений не была выдвинута вперед возможно далее от города, благодаря чему японские батареи, задолго до взятия фортов, могли наносить большой вред городу, разрушая арсеналы, склады, бараки и прочее, лишая солдат, рабочих и гражданское население убежища, где они могли бы жить и работать в безопасности и покое.
После взятия высоты 203 м японские операции распались на две различные группы; во-первых, они широко воспользовались преимуществами, полученными от обладания этой позицией, во-вторых, продолжали дальнейшие приготовления для возобновления сильных атак на восточный ряд фортов.
Ввиду того,что неприятель твердо основался на высоте 203 м, русские были вынуждены сдать без дальнейшего сопротивления Аказака-яму и ряд передовых позиций на плоской возвышенности против Анцзешана и Ицзешана. Они увезли с собой все пушки и отступили к фортам долговременного типа, сильно теснимые японцами, которые занимали позиции одну за другой. От самых передовых позиций осаждающие повели сапы против Ицзешана.
На перешейке между высотой 203 м и Аказака-ямой была поставлена одна батарея из двух 4,7-дюймовых и трех 12-фунтовых морских пушек{74} для обстрела города и гавани прямой наводкой. Пушки были доставлены на позицию и готовы к действию 12 декабря, а в 11 ч началась бомбардировка. Немедленно с русских позиций посыпался целый град снарядов на батарею, но японские морские артиллеристы твердо стояли у своих пушек, помещенных с обычным искусством, и русские не могли их заставить замолчать. Через некоторое время недостаток боевых запасов вынудил русских оставить батарею в покое, несмотря на то, что она причиняла серьезные повреждения в Старом и Новом городе.
На юге, вдоль возвышенной местности, по направлению к сильным фортам Тайангку и внизу в широкой долине, которая тянется к западу плоской возвышенности от бухты Луизы до внутренней части гавани, движение японцев вперед шло, хотя и медленно, но уверенно и неумолимо, как сам рок.
Передовые позиции на Гингазаяме и Янгшифанге были заняты без особого сопротивления. 17 декабря после трехчасового боя была взята временно укрепленная высота на расстоянии около 1000 ярдов к западу от Тайангку. 20 декабря были взяты два небольших люнета на берегах Голубиной бухты, а 25 декабря Хаузениангту и две другие деревни немного южнее были захвачены и удержаны после ночной контратаки, так что японцам к концу месяца действительно удалось перерезать сухопутное сообщение между Лаотешаном и другими оборонительными секторами и занять отличную позицию для открытия наступательных операций против фортов Тайангку. [187]
Однако главные усилия японцев во второй половине декабря были направлены против восточного ряда фортов. Достигнув своей цели, заключавшейся в истреблении флота, стоявшего в гавани, они могли теперь отдать все свое внимание и сосредоточить всю свою энергию против восточных фортов, как предварительного шага к выполнению их главной задачи — овладению всей крепостью.
Между тактикой японцев до третьей генеральной атаки и способом действия, принятым после этого времени, была очень заметная разница. До конца ноября все их атаки шли на широком фронте и большой площади — с целью не дать возможности защитникам сосредоточить значительную силу в каком-либо одном пункте нападения; хотя японцы были неправильно осведомлены о действительной силе гарнизона, однако с точки зрения тактики они были правы в этом отношении. С начала декабря японцы стали сосредоточивать атаки на отдельных позициях, иногда, как это было у высоты 203 м, вместе с демонстрациями в других направлениях, но в большинстве случаев они ограничивались только одной позицией. Причины такого изменения способа действия легко понять, если обратить внимание на то положение, которое заняли японцы при позднейших операциях, благодаря новым средствам, принятым ими для окончания своих задач.
После жестокого несчастья 26 ноября японцы убедились в негодности своих методов и признали, что должны продолжать дело далее в том направлении, к которому привела их шаг за шагом логика событий. В августе они пытались атаковать форты таким же способом, как штурмовали обыкновенные укрепленные позиции у Наншана, Кензана и Ойкесана и в других местах, именно непосредственно с фронта через открытые поля с защищенных позиций, отстоявших в нескольких сотнях ярдов. В октябре, убедившись на горьком опыте в безнадежности этого способа против фортов долговременного типа, они стали вести сапы, прокладывая путь к подошве гласиса и пытаясь овладеть небольшим расстоянием до форта посредством быстрого натиска; но это небольшое открытое пространство также оказалось фатальным, стоило им сотен жизней, так что они решили доводить сапы прямо до гребня контрэскарпа. Но доходя до этого места они задерживались перед рвами и опыт ужасного сражения на капонирах Северного Киквана убедил их, что саперные и земляные работы их еще не закончены. В ноябре они проводили уже подземные ходы во рвах и атаковали отсюда вал; но даже это оказалось очень трудной задачей ввиду пулеметов и ручных гранат защитников, надежно защищенных валами из земляных мешков. Так шаг за шагом японцы прокладывали себе путь далее и далее вперед к фортам, пока окончательно не пришли к выводу, полученному горьким опытом, о необходимости проводить сапы и подземные ходы прямо во внутренность фортов.
Нетрудно сказать теперь, к чему японцы сразу должны были приступить, но, как я уже отметил, необходимо помнить, что при осаде Порт-Артура японцы столкнулись впервые с совершенно новой проблемой, не имевшей никаких прецедентов, на которые можно было бы опереться; пришлось ее разрешить на практике. Я утверждаю, что вторая генеральная атака была необдуманной и ее не следовало предпринимать; [188] но две другие атаки в августе и ноябре, сообразно с обстоятельствами, могут найти себе оправдание, невзирая на неудачный исход.
Еще до третьей генеральной атаки японцы начали вести галерею от рва к эскарпу форта Северный Кикван, а в течение следующих трех недель была вполне закончена минная галерея с ветвями под всем передним валом. В конце каждой ветви был помещен большой заряд динамита; электрические провода были связаны с детонаторами, а минные камеры были затем заделаны твердой утрамбованной землей. Всего было две главных шахты с семью ветвями; общий вес динамитных зарядов составлял немного более 2 т.
К 18 декабря все было готово для взрыва. Японский план заключался в овладении фортом врасплох и устранении всего, что могло бы привлечь внимание гарнизона. В полдень, когда люди, находившиеся во рву и передовых траншеях, обычно сменялись, а русские привыкли видеть эту суматоху в апрошах, атакующие войска были двинуты в капониры и последние параллели. Предварительной бомбардировки не было — с целью не заставлять противника быть настороже. Немедленно после взрыва должен был быть произведен натиск и японцы были уверены, что в первые минуты страха и смущения легко будет одолеть объятый паникой гарнизон. Натиск был совершен охотниками 22-го полка, который давно уже здесь сражался, прокладывая себе путь по направлению к форту, а 38-й полк второго призыва, который так храбро бился на высотах 203 м и Аказака-яме и состоял из ветеранов по возрасту и опыту, стоял в готовности поддержать наступление.
Солдаты, которые вызывались совершить первый натиск, были разделены на две группы. Первую, из шестидесяти человек, с красными лентами на руках, предполагалось двинуть в капониры; немедленно после взрыва она должна была атаковать внутренность форта и обрушиться на защитников; за ними должна была сейчас же следовать вторая группа, которая находилась на последней параллели; эти солдаты имели белые значки. Если бы охотникам не удалось в первое время замешательства и смущения выбить гарнизон, большая часть полков должна была бы следовать за ними и уничтожить защитников превосходящими по численности силами.
Хотя солдаты были уверены в победе, но принимали в расчет все упорство обороны русских; люди, участвовавшие в сражении на высоте 203 м, имели полное представление об опасностях, которые их ожидали, и о вероятной судьбе своей. Поэтому они отмечали свои имена на фуражках, куртках, ботинках и других частях одежды, чтобы в случае, если будут найдены только рука, нога или часть тела, пострадавшего от действия ручных гранат и сильно разрывающихся снарядов, попавших в них, можно было бы удостовериться в их судьбе и назвать по имени останки, которые будут зарывать или предавать сожжению после боя. Эти хладнокровные приготовления гораздо сильнее характеризуют удивительную храбрость и преданность долгу японских солдат, чем наиболее доблестные подвиги и отчаянная смелость во время самого сражения. Легко быть храбрым в пылу битвы, когда люди вне себя, но вызваться охотником, чтобы пойти против неприятеля, имея ввиду такую страшную перспективу и спокойно сделать все [189] приготовления для своего собственного погребения — для этого нужно обладать большой бодростью духа; одно это достойно полного удивления.
19 декабря был великолепный зимний день. Не было и намека на ветер и с темно-синего безоблачного неба яркое и теплое солнце освещало прекрасный вид. Глубокий снег покрывал мрачные, серые склоны высот одеянием из серебряного газа, усыпанного сверкающими алмазами, оттеняя живописные очертания высот и гор и выделяя резко и ясно их суровые контуры с прекрасными голубыми тенями в складках наброшенной драпировки. Сквозь легкий золотой туман высокие вершины Лаотешана, с выступающими шпицами и глубоко изборожденными склонами, казались волшебным дворцом, легким и воздушным, мечтой художника в белом сиянии и голубой лазури.
Я отыскал великолепный наблюдательный пункт недалеко от места событий и сидел здесь в ожидании атаки. Не было никаких признаков, указывающих на то, что произойдет нечто необыкновенное. На форте «Р» японцы поставили две 6-дюймовых гаубицы, из которых они могли обстреливать прямой наводкой внутренность форта Северный Кикван и в данное время они старались разрушить здесь блиндажи под банкетами. Затем загремели большие пушки на Восточном Кикване, направив очень меткий огонь по гаубицам и заставив последних вскоре замолчать. После этого восточные батареи японцев открыли огонь и завязали бой с орудиями Восточного Киквана, которые приняли вызов и стали им отвечать. Когда обстрел форта «Р» ослабел, гаубицы возобновили обстрел блиндажей, пока огонь русских не стал слишком опустошительным; таким способом артиллерия обеих сторон сделала репетицию небольшой пьесы для «поднятия занавеса», перед началом самой драмы. Мне это, до известной степени, напомнило известную «трехугольную дуэль» в одной из повестей Марриэтта. Небольшое дело, продолжавшееся около часа и без особого пыла, можно было ежедневно наблюдать в рутине осадных операций.
Взрыв был назначен ровно в 14 ч; но снаряд русских перебил электрический провод, назначенный для воспламенения зарядов, так что событие произошло на 15 мин позже.
С конусообразного форта вдруг поднялся громадный столб дыма и кусков дерева, — быть может и человеческих тел, — с молниеносной быстротой; затем столб этот повис в воздухе, приблизительно на 200 футов высоты, и растянулся в форме огромного балдахина над злополучным фортом. Несколько минут позже — второй взрыв, поднявший другой столб земли, дыма и обломков на месте прежнего. Еще раньше, чем обломки упали обратно на землю, охотники с красными повязками выскочили и приступили к выполнению своего гибельного поручения. Одновременно целый град снарядов посыпался на тыл форта, чтобы увеличить замешательство защитников и облегчить задачу атакующих.
Из двух взрывов только один, на северо-восточном углу, был успешен, так как здесь взлетел на воздух весь вал и эта часть форта была совершенно разрушена. Наибольшая часть силы взрыва других мин направилась обратно через шахты, которые было очень трудно надлежащим [190] образом завалить мерзлой землей. Охотники первой группы были все убиты падавшими камнями и глыбами земли и совершенно погребены под обломками; взрыв наполнил до краев апроши ко рву, благодаря чему вторая группа и подкрепления не имели возможности продолжить дело. Атака через открытую местность, без всякого прикрытия, под страшным огнем русских батарей, была совершенна невозможна; японцы попытались сделать то, к чему они неоднократно прибегали: принялись очищать сапы от обломков ранее, чем какая-нибудь атака могла быть сделана, русские же воспользовались этой отсрочкой, двинули сюда подкрепления, численностью около 300 человек, и приготовились оказать сильное сопротивление в тылу форта, где не было повреждений от взрыва.
При наступлении сумерек солдаты 22-го полка были приведены под бруствер переднего фаса. В этом месте брустверы были очень высоки, около 20 футов над валгангом форта, что было сделано для защиты от огня с Дагушана, который возвышался, огромный и страшный, вдали, приблизительно на 2500 ярдов. Он был, как сказал мне один из офицеров, точно установлен на берегу бухты, чтобы наблюдать, как все находящееся внизу постепенно превратится в котел ведьмы, полный крови и ужасов. В горже форта японцы заметили траншеи из земляных мешков, за которыми притаились искусные русские стрелки и находились пулеметы, готовые начать свою смертоносную работу. Такова была картина, от которой мог содрогнуться и самый храбрый человек.
Когда генерал-лейтенант Тсушиа был серьезно ранен в битве 26 ноября, командование 11-й дивизией принял инженер-генерал Самейеда, состоявший в прикомандировании к генеральному штабу в Токио; ему было поручено произвести осмотр инженерных работ перед Порт-Артуром. Это был человек оригинальной внешности, очень небольшого роста, даже для японца, сухощавого телосложения, длиннорукий, крепкий и мускулистый, со странным, старым лицом, сплошь в складках и морщинах, с кожей как пергамент, но зато с парой молодых, зорких глаз, с взглядом острым, как кинжал. Офицеры относились к нему с величайшим уважением: «Он очень силен», — говорили они мне, — «и может еще свалить любого из нас; кроме того он очень храбр».
Этот человек решил взять форт Северный Кикван или умереть при выполнении этой задачи. В день атаки он выкупался и умылся, надел чистое белье и самый лучший мундир со всеми орденами и медалями. Таков старый обычай японцев — в сражении быть одетыми и умирать как настоящие джентельмены. Его тщательный туалет, поэтому, служил для войск внешним признаком его твердого решения.
Когда солдаты 22-го полка были собраны под парапетом в готовности для приступа, генерал Самейеда осмотрел их ряды. Внешний вид солдат не удовлетворил его.
«Я увидел страх на их лицах», — говорил он мне после, — «почему и приказал им вернуться обратно».
Тяжело было полку, который вынес тяжесть всех сражений против форта с начала осады, лишиться возможности пожать плоды своих [191] трудов и видеть, как другой полк получает награду, которую он по справедливости считал своей; но у генерала не было никаких сентиментальных колебаний. Он увидел их лица, знал, что они слишком долго пробыли на передовой линии и понимал, что свежий полк, посланный против форта в первый раз и поощряемый мыслями о почете и славе, связанными со взятием грозной позиции, где потерпел неудачу другой полк, будет более годен для выполнения опасного дела.
Батальон 38-го полка получил приказание заменить их и генерал Самейеда стал во главе его. С целью быть менее заметными солдаты одели серые шерстяные фуфайки, кальсоны и штиблеты поверх темных, заметных мундиров.
В таком виде они представляли самое странное и невиданное зрелище; недоставало только пары рогов, чтобы совсем стать похожими на чертей. Вооружены они были только ружьями, поясами с патронами и парой ручных гранат каждый.
Атака началась в 17 ч. С целью помешать русским пользоваться пулеметами, солдаты были посланы через бруствер во внутренность фортов, один за другим, с различных частей валов. Как только наступал небольшой перерыв в пулеметном огне, каждый солдат должен был вскочить и, спасаясь бегством, найти прикрытие за развалинами, загромоздившими валганг после взрывов или в ямах, сделанных в земле большими гаубичными снарядами. Хотя многие из солдат погибли во время этой короткой перебежки, но мало по малу на передней части форта собрался отряд приблизительно в 150 человек, который повел капитан Ивамото против траншей из земляных мешков в тылу.
Завязался яростный бой, и хотя японцы оказались не в состоянии выбить своих упорных противников, но им удалось отвлечь внимание защитников от валов, к которым были теперь брошены новые подкрепления. Сражение велось большей частью врукопашную, но русские пулеметы принимали деятельное участие в обороне и их энергично поддерживаемый огонь производил страшные опустошения в атакующем отряде. Ввиду этого японцы привезли две горные пушки, втащили их на бруствер и, таким образом, заставили замолчать пулеметы Максима.
Сражение продолжалось еще несколько часов. Один за другим гибли храбрые защитники на своем посту, страшная бомбардировка траншей, ведущих к форту, не давала русским возможности посылать подкрепления, японцы же были точно гидра, — чем больше голов ей рубить, тем больше их снова вырастает. В 23 ч 30 мин, после непрерывного, ужасного боя, небольшой остаток гарнизона (японцы насчитывали около 20 человек) окончательно прекратил безнадежную борьбу и отступил, разрушив мост через ров, находившийся в горже.
Потери японцев достигали от 700 до 800 человек, но они считали, что дешево отделались. Первый форт основной линии укреплений был, наконец, в их руках. Японцы ликовали. Генерал Самейеда приказал принести наверх шампанского; депутации от других дивизий являлись с поздравлениями и на взятом форту раздавались громкие крики «банзай» и ликования, подхватывавшиеся на всех ближайших японских линиях. [192]