Японская походная госпитальная служба
Во время сравнительно спокойного периода, который наступил после бурных дней первого генерального штурма, интереснее было наблюдать за тем, что происходило в тылу боевой линии, чем следить за самими боевыми операциями. На передовых линиях все было поразительно спокойно. Мы слышали время от времени гул крупных орудий, можно было днем и ночью слышать оружейную трескотню, но мы так привыкли к этим звукам, и они казались такими тихими и незначительными в сравнении с адским грохотом, который раздавался незадолго перед тем, что мы не обращали на это почти никакого внимания. В то же время саперы, без всякого отдыха, днем и ночью, бесперерывно вели свою подземную работу и нам было видно как темные зигзагообразные линии понемногу приближались к укреплениям и с каждым днем движение их вперед становилось заметнее.
В тылу же боевой линии царила кипучая жизнь и оживление. Из нашего лагеря у подножия Фенхоаншана был отличный вид на всю широкую равнину, которая полосой тянулась к северу горной цепи. До сих пор мы имели мало времени для наблюдения за тем, что тут происходило, так как все мысли были обращены к югу, где шел бой; но теперь у нас было много свободного времени и мы скоро пришли к заключению, что изучение внутреннего устройства и работы того громадного орудия войны, каким является современная армия, заслуживает полного внимания.
Первые дни после большого боя бросались прежде всего в глаза бесконечные вереницы носилок, которые со всех сторон направлялись к Чжанлинской железнодорожной станции. Носилки выносились из полевых госпиталей на руках крепких китайских или манчжурских кули. В сфере огня эту обязанность конечно исполняли солдаты-санитары. В течение всей осады эта часть санитарной службы была в особенности тяжела. Немыслимо было уносить с поля сражения раненых при дневном свете, так как русские не могли или не хотели делать различия между санитарами и строевыми солдатами. Поэтому раненые выносились лишь с наступлением темноты.
В первую ночь, по распоряжению японского главного медицинского инспектора, солдаты-санитары вышли по обыкновению попарно, со своими носилками. Так как было неизвестно, как русские отнесутся [88] к этим отрядам, то были вызваны охотники и двадцать самых сильных и храбрых выбраны для этого опасного дела. Они выступили, продвигаясь вперед без особых предосторожностей; с русских позиций по ним открыли огонь и в этом небольшом отряде три человека были убиты и десять ранены. В следующую ночь санитары были опять высланы попарно, но без носилок, и продвигались с большими предосторожностями, но были скоро открыты неумолимыми лучами прожекторов и вновь подверглись расстрелу. Таким образом, пришлось оставить этот способ и с этого времени каждый санитар действовал в одиночку. Он полз к раненому, пользуясь каждой малейшей складкой местности, каждым камнем и кустиком, которые могли служить прикрытием, хватал раненого за ногу, за руку, или даже за ворот одежды и полз обратно тем же путем, волоча несчастного страдальца по земле с толчками и сотрясениями до ближайшего безопасного места, где имелся перевязочный пункт. Страдания раненых, выносимых при таких условиях, были ужасны. Несчастным должно было казаться верхом жестокости то, что их волочат таким образом по неровной земле, после того как они пролежали длинный, бесконечный день под палящими лучами солнца. Для многих это мучение начиналось как раз в то время, когда ночная прохлада начинала приносить им облегчение страданий. Но их положение было прекрасно в сравнении с теми, которые, по необходимости, оставались гнить на склонах холмов. Я не осуждаю русских. Прежде всего им не всегда было легко узнать, с какими намерениями японцы двигались по направлению к ним; кроме того им на опыте пришлось видеть японских солдат, которые притворялись мертвыми, чтобы потом перерезать их проволочные заграждения. Во-вторых, начиная с Наншаньского боя, велась ожесточенная война. Главной целью было убивать, и с обеих сторон обнаруживалось очень мало жалости. Раненый может выздороветь и вновь взяться за оружие, с мертвым все покончено и навсегда.
При каждой дивизии имелся отряд санитаров в 200 человек, который разделялся на три взвода и находился под начальством капитана и двух лейтенантов. Кроме того, в каждом батальоне было несколько солдат, которые прошли краткий курс санитарной службы и, в случае необходимости, могли быть употреблены для этого дела. Раненые сперва доставлялись на ближайший перевязочный пункт. Личный состав этих пунктов состоял из батальонных врачей с их помощниками (по одному врачу на батальон), и здесь раненым оказывалась первая помощь, накладывались временные повязки и бинты и затем их переносили на носилках в ближайший полевой госпиталь. Во время этой осадной войны было крайне трудно найти подходящие места для перевязочных пунктов. Они должны были бы находиться как можно ближе к боевой линии, но, по мере того как кольцо осаждающей армии сужалось и войска все ближе и ближе подходили к управлениям, было невероятно трудно найти свободное место, соприкасающееся с боевой линией, где можно было бы разбить палатки вне взоров неприятеля.
Большое число убитых и раненных врачей служит лучшим доказательством того, что они больше думали о своем долге по отношению к раненым, чем о своей собственной безопасности. [89]
В японской армии на каждую дивизию полагается шесть полевых госпиталей, из которых каждый может принять 200 раненых. Личный состав полевого госпиталя состоит из трех врачей, фармацевта и делопроизводителя, все в офицерских чинах, и кроме того нескольких не классных чиновников и солдат.
По прибытии в госпиталь, раненый поступал на попечение врача. Его раны промывались и на них накладывалась тщательная перевязка, пули извлекались, необходимые безотлагательные ампутации и операции тут же производились, после чего его помещали в круглую палатку, где он и оставался вместе с 10 или 12 другими ранеными, пока не находили возможным его выписать. Здесь не было особенного комфорта, обстановка была самая невзыскательная и я не думаю, чтобы европейская армия могла удовольствоваться таким устройством. Перевязки, лекарства и все остальное были самые дешевые. Раненые лежали на полу, на голых досках, без постелей, матрацов и подушек. Не было даже пологов для защиты от бесчисленных мух и москитов, которые были там более ядовиты и свирепы, чем где бы то ни было.
Между подножиями холмов, в узких долинах и извилистых оврагах, непосредственно за позициями пехоты, часто впереди батарей, везде можно было видеть эти палатки под сенью флага Красного Креста. Трудно было сказать, что достойнее удивления: умение, ловкость и неустанная заботливость японских врачей, или поразительная стойкость и выносливость японских солдат. С ужасными ранами, во время самых болезненных операций, люди лежали, не испуская даже стона. Только зубы судорожно стискивались и холодный пот покрывал лоб, когда боль становилась слишком острой. Только раз я услышал стон, или крик, и то от человека, у которого вся передняя часть головы и тела были обращены в клочья от ожога при взрыве снаряда.
Говорят, что нервная система японцев не так развита как наша, и что страдания, которые они испытывают не могут сравниться с тем, что мы чувствовали бы при тех же условиях. Врачи говорят, что их пищевой режим и весь обиход гораздо разумнее нашего и что, благодаря этому, они не подвержены разным осложнениям. Они также уверяют, что здоровое телосложение японцев делает их менее впечатлительными, чем нас. Если это действительно так, то это не послужит в нашу пользу, когда соперничество с восточными народами и избыток населения заставит западные народы принять тот же рациональный образ жизни.
Как и следовало ожидать, число ран от орудийных снарядов, сравнительно с ружейными ранами, было в японской армии у Порт-Артура значительно больше, чем в полевой войне. Статистические данные за июль и август показывают следующее:
ружейных и пулеметных ран — 72,16%
ран от орудийных снарядов и шрапнелей — 21,27 %
ран от холодного оружия — 6,57 %
Потери в пехоте были значительно больше, чем в артиллерии, но разница была не так велика, как это бывает во время полевых операций. Когда начались саперные работы, инженерные войска начали сильно страдать. Процент ружейных ран в голову, был незначителен, [90] но зато таких же ран от орудийных снарядов было 36,79 %. Приводим следующую таблицу распределения ран за июль и август: ружейные раны, %:
в голову — 21,16
в туловище — 25,72
в верхнюю часть ног — 26,66
в нижнюю часть ног — 26,46
раны от орудийных снарядов и шрапнелей, %:
в голову — 36,79
в туловище — 18,90
в верхнюю часть ног — 23,18
в нижнюю часть ног — 21,13
разные другие повреждения, %:
в голову — 22,47
в туловище — 12,83
в верхнюю часть ног — 25,26
в нижнюю часть ног — 39,44
Значительное число людей, унесенных на носилках, были не раненые, а больные. 3-я японская армия была особенно счастлива тем, что мало страдала от эпидемических и инфекционных болезней. Больше всего она страдала от злокачественного поноса и тифа. Статистические данные за июль и август показывают следующие заболевания:
тиф, %:
июль — 0,0
август — 0,10
понос, %:
июль — 2,13
август — 6,52
Но другая болезнь, совершенно не инфекционная, принесла здесь японской армии больше вреда, чем самая жестокая эпидемия, а именно бери-бери. Эта болезнь, как предполагают, вызывается каким-то микробом в рисе и известна в Японии, но, по-видимому, этот микроб достигает своего высшего развития в климате южной Манчжурии. Она не опасна, если ее захватить вовремя, но надолго выводит больного из строя, если же запущена, часто кончается смертью, нижние конечности парализуются и смерть наступает от паралича сердца. Симптомы этой болезни следующие: головная боль, общая слабость, боли и опухоль ног, в особенности в икрах, и полная невозможность стоять и даже ходить. Согласно статистическим сведениям общее число заболеваний бери-бери в войсках было следующее:
июнь — 81
июль — 1511
август — 8069
сентябрь — 6165
итого — 15826
Главный медицинский инспектор пробовал сперва предупредить эти заболевания, заменив рис пшеничным хлебом, но во время дождливого периода большая часть хлеба портилась при перевозке и солдатам, привыкшим к рису, хлеб не нравился. Кроме того, печение хлеба, [91] при том оборудовании, которое было под руками, было очень затруднительно, поэтому пришлось оставить эту попытку.
Но когда болезнь достигла широкого распространения, главный медицинский инспектор назначил смешанное довольствие из риса и хлеба, и с конца августа дневная порция состояла из 2 фунтов риса и 0,5 фунта хлеба. Эта мера оказалась спасительной и, со времени введения нового пищевого режима, число заболеваний заметно уменьшилось, хотя довольно большое число новых заболеваний были зарегистрированы даже в октябре и ноябре.
Полевые госпитали должны были быть всегда готовы принять, без предупреждения, значительное число раненых, поэтому, при первой же возможности, лежавшие в них раненые перевозились в дивизионный сводный госпиталь.
Сводные госпитали представляли большие резервы, куда стекались и собирались из полевых госпиталей потоки раненых и откуда они отправлялись целыми партиями на родину. При каждой дивизии был один сводный госпиталь, который обыкновенно открывался в деревне, в безопасном расстоянии от боевой линии, на равнине за Фенхоаншанским хребтом. Это были огромные учреждения, с соответствующим числом врачей и других служащих. Раненые помещались частью в палатках, принадлежащих полевым госпиталям (из шести полевых госпиталей каждой дивизии три обыкновенно устраивались как сводные госпитали), частью в китайских фанзах и оставались там лишь до того времени, пока не приобретали достаточно сил, чтобы вынести трехчасовой путь по железной дороге до Дальнего. [92]
Из сводных госпиталей раненые отправлялись на Чжанлинскую железнодорожную станцию, находящуюся в 3 или 4 милях за Фенхоаншаном и перевозились на открытых платформах, лежа на твердом полу, на одной простыне, в Дальний, в центральный госпиталь. Здесь они впервые встречали некоторый комфорт. Обширный госпиталь помещался в церкви и в некоторых из лучших зданий города.
Раненые укладывались в чистых, просторных комнатах, на хороших матрацах и были снабжены даже пологами. За ними ухаживали опытные врачи и сестры милосердия японского Красного Креста.
В центральном госпитале раненые делились на две категории: легкораненые, которые нуждались лишь в кратковременном лечении, чтобы возвратиться в строй, и тяжелораненые, которые нуждались не только в излечении своих ран, но также в продолжительном отдыхе и основательном лечении, чтобы приобрести достаточно сил для несения службы строевого солдата. Люди первой категории оставались в центральном госпитале, пока не становились вновь годными для полевой службы, остальные же отправлялись в Японию на госпитальных судах, как только врачи признавали их способными вынести морское путешествие. Во время этой войны было возведено в принципе, что при малейшем сомнении в возможности полного выздоровления раненый, часто даже против собственного желания, должен был возвращаться на родину. Это делалось как для пользы самого раненого, так и для удобства санитарной службы в сфере военных действий.
Во время этой войны, в распоряжении японской армии было 11 госпитальных судов. Два из них «Косай мару» и «Хакуай мару», принадлежали [93] японскому обществу Красного Креста, и два, «Кобе мару» и «Иокогама мару» — японскому правительству. Но так как количество потерь оказалось гораздо значительней, чем предполагали, то правительство зафрахтовало еще семь судов и приспособило их для этой цели. Шесть из них («Хакуай», «Косай», «Иокогама», «Мийосино», «Тариен», «Рохилла») поддерживали сообщение между Талиенванской бухтой и Японией, перевозя раненых 3-й армии и легкораненых из северных армий. Остальные пять судов перевозили тяжелораненых 1-й, 2-й и 4-й армий, которые были слишком слабы для железнодорожного путешествия, прямо из Инкоу в Японию. Даже с этими семью добавочными судами госпитальный флот был постоянно занят, безостановочно крейсируя между центральными госпиталями и Японией.
В Талиенванской бухте, где 2-я и 3-я армии устроили свои базы (Талиенван и Дальний), можно было ежедневно любоваться красивыми, белыми госпитальными судами, с широкой красной или зеленой полосой вокруг всего корпуса, весело расцвеченными флагами, японским и Красного Креста.
Среди темных канонерских лодок, истребителей, миноносцев, черных угольщиков и транспортов, госпитальное судно казалось стройным и изящным и похоже было на хорошенькую девушку в среде пожилых друзей ее отца.
Эти суда, приспособленные из пассажирских пароходов, около 3000 тонн водоизмещения, были так же хорошо оборудованы, как и красивы. Когда оказалось, что война неизбежна, они были взяты в распоряжение правительства, которое приспособило их для новой службы. Кроме отличного помещения для 200 больных и раненых на каждом судне имелись операционная комната и рентгеновский аппарат, кроме того они были снабжены всеми новейшими инструментами и приспособлениями.
С прекрасного госпитального судна раненые свозились в один из центральных госпиталей в Моджи, Уджина или Осака, и как только они становились способными к путешествию, их направляли в дивизионный госпиталь, каждого в свой округ. Здесь они оставались, в родной стране и вблизи родных до тех пор, пока не укреплялись настолько, что могли вернуться обратно в строй или же возвращались в свою семью.
Санитарная система японской армии, может быть, будет яснее понята из схемы, показывающей все градации, которые раненый должен пройти от поля сражения до родного дома.
Как видно, японская санитарная часть организована на тех же основаниях, как и в европейских армиях, и в этом отношении у них нечему учиться. Все их оборудование, перевязочный материал, носилки (у них нет особых лазаретных повозок), кровати и тому подобное дешевле и беднее и раненые пользуются меньшим комфортом, чем в западных армиях. Мелочь, на которую я обратил особое внимание — это удобная и остроумная укладка медицинских и хирургических инструментов в очень небольших сумках, в которых помещалось большое количество предметов и каждая вещь могла быть легко и удобно взята. [94]
Но если их организация и снабжение могут дать мало поучительного, зато каждая армия могла бы гордиться таким опытным, храбрым и неустанно работающим личным составом, каким является японский персонал. В течение одного дня тысяча раненых поступили в полевой госпиталь, и хотя, конечно, многим пришлось долго дожидаться своей очереди, но врачи не дали себе ни минуты отдыха, пока все раненые до одного не были осмотрены и перевязаны. Надо также запомнить, что во время этой войны раны были значительно худшего характера, чем раны, встречающиеся обыкновенно во время полевых операций. Как показывают вышеприведенные статистические данные, число ранений от орудийных снарядов было почти вдвое больше, чем это имело бы место при обыкновенных условиях войны, а число ранений холодным оружием было также сравнительно значительно. Немало людей было ранено ручными гранатами, такие раны ужасны и труднее всего поддаются лечению. Надо еще отметить одну особенность. Во время осады ружейная пальба часто производилась в упор, на расстоянии 25–50 саженей{36} (53–107 м. — Ред. ), а на такой дистанции ружейные пули наносят очень тяжелые раны, имеющие вид больших грушевидных отверстий в человеческом теле и похожи на раны от пуль дум-дум.
Таким образом японский врачебный персонал был выше всякой похвалы. Врачи несли свою трудную и тяжелую службу без всяких колебаний и делали свое дело прекрасно. [95]