Глава 15.

Грехи и их искупление

Терпение скалолаза, упорство ученого, объективность исследователя, интуиция археолога, честность врача, изысканность формулировок журналиста, убедительность аргументации адвоката — все эти и многие другие качества в идеале являются обязательными качествами разведчика. Не было бы необходимости перечислять все эти качества, если бы роль разведки в войне не игнорировалась командирами всех степеней и историками, если бы была уверенность в том, что политические деятели извлекут уроки, вытекающие из изложенных в этой книге фактов. Качества, характеризующие настоящего разведчика, дают возможность любому руководящему и планирующему органу в какой-то степени нейтрализовать хорошо известные слабости и недостатки, присущие людям, находящимся у власти, — нетерпение, отчаяние, тенденцию к поспешным выводам, неспособность видеть лес за деревьями, подверженность воздействию слухов, стремление уйти от каких-либо трудностей в достижении цели.

Ничем не отличаются в этом отношении и военно-морские силы. Мы уже знакомы с примерами нетерпения, проявленного в абсурдных требованиях открыть второй фронт в Европе в 1942 году, с примерами излишних обобщений в оценке военных планов Германии и последствий бомбардировок. Можно привести бесчисленное множество примеров из истории войн, науки и дипломатии, подтверждающих эти выводы. Но забывать об уроках истории, как это было в 1939 году, нельзя.

В довоенный период слушатели военно-морского штабного колледжа проходили краткий курс по методам ведения разведки и источникам разведывательной информации. Даже такое поверхностное обучение офицеров иногда давало свои плоды. Захват секретных документов на подводной лодке «U-110» 9 мая 1941 года стал возможен частично потому, что командир сил охранения конвоя OВ.318 капитан 3 ранга Бейкер-Крессуэлл обучался в штабном колледже и знал, какой полезный урок извлекла английская военно-морская разведка из того факта, что во время первой мировой войны русские водолазы достали секретные своды сигналов с затонувшего немецкого крейсера «Магдебург». Бейкер-Крессуэлл рассказал мне, что, когда после бомбардировки глубинными бомбами немецкая подводная лодка всплыла, он сначала хотел было таранить ее, чтобы отомстить за потопленные ею суда. Однако почти в тот же момент Бейкер-Крессуэлл понял, что есть возможность захватить ценные секретные документы, и поэтому отказался от первоначального намерения.

На английском военном корабле в довоенный период так называемым офицером разведки был чаще всего штурман, которому в исполнении этих обязанностей иногда помогал кто-нибудь из подчиненных младших офицеров. Должностные обязанности офицера разведки излагались в небольшом наставлении, содержавшем общие принципы работы, многие из которых безнадежно устарели. Практически работа офицера разведки состояла в основном в обеспечении сохранности различных шифров и кодов. Никаких инструкций и указаний он не получал, хотя как штурман был обязан докладывать в гидрографическое управление обо всех изменениях навигационных условий в тех портах, где бывал корабль.

Когда Годфри перед своим отъездом из Лондона в конце 1942 года в докладной записке изложил некоторые взгляды относительно состояния разведки и уроков, которые следовало извлечь из опыта трех лет войны, записка вернулась в управление лишь с пометкой даты ознакомления первого морского лорда и его заместителя. Ожидать чего-либо другого было просто нельзя. Только настоящие полководцы и флотоводцы осмеливаются признавать свои ошибки в ходе войны. Конечно, теперь можно было бы извлечь пользу из опыта успешной работы небольшой группы офицеров, выработать какие-то основные принципы организации и ведения разведки. Такая попытка могла бы, по крайней мере, привлечь внимание к вопросу, который в нашей стране игнорировался, но очень тщательно изучался в Соединенных Штатах.

Следует оговориться, что наиболее вдумчивые руководители флота сразу поняли значение разведки. В 1945 году командующий Флотом метрополии Фрейзер прибыл с официальным визитом в оперативно-информационный центр, чтобы поблагодарить офицеров за оказанную ему помощь. Тови в своем донесении о потоплении «Бисмарка» [330] отмечал, что важную роль сыграла разведка. Даже вспыльчивый Рамсей после завершения Нормандской операции выразил восхищение по поводу собранной разведывательной информации и быстроты ее рассылки, а также мер, направленных на сохранение тайны. Каннингхэм, который зачастую очень грубо обходился с офицерами разведки, отмечал высокое качество подготовки разведывательной документации в операции «Торч». Дадли Паунд в разговоре с Годфри шутливо заметил, что «если вы, и дальше будете обеспечивать меня такой разведывательной информацией, то я завоюю репутацию великого стратега».

Конечно, были и неудачи, серьезные и многочисленные неудачи, особенно в первые дни войны. Слишком много времени потребовалось, чтобы узнать, что немцы читают нашу скрытую связь; плохо была обеспечена высадка войск в Норвегии; в первый год войны не удавалось выявить районы действий немецких «карманных» линкоров и тяжелых крейсеров (хотя «Граф Шпее» был выслежен и потоплен); недооценивалась роль немецкой морской авиации в действиях против наших надводных кораблей; необоснованно было признано правильным млей не Черчилля, что присутствие линкоров «Рипалс», «Принс ов Уэлс» в Сингапуре заставит японцев воздержаться от экспансии в южном направлении. Крупнейшим недостатком была неспособность разведки сделать логический вывод о том, что немецкие подводные лодки будут атаковать наши суда из надводного положения и в ночное время (эта ошибка объяснялась недостаточно глубоким анализом действий немецких подводных лодок в 1917–1918 годах и направления в развитии военно-морской доктрины Германии в 1936–1939 годах).

Специалист по немецким военным архивам капитан 3 ранга Сондерс указывал, что такую же ошибку в отношении изучения опыта и тенденции в развитии сил и средств допустило военное министерство, не сумевшее заранее определить методы действий бронетанковых войск противника в военной кампании 1940 года. Книги и статьи Деница и Гудериана, публиковавшиеся в открытой печати до начала войны, игнорировались или просто не были замечены.

Еще одним показателем плохой организации деятельности разведки являлся тот факт, что в первые дни войны сообщения разведывательного управления ВМС отрабатывались без должного внимания к формулировкам, часто основывались на информации от непроверенных источников. Например, 7 апреля 1940 года командующий Флотом метрополии получил из адмиралтейства следующее сообщение:

«Ну и что же? — мог воскликнуть адмирал Форбс, получив такое сообщение. — Нужно ли приводить флот в готовность? Если сообщения сомнительны, то зачем же их рассылать? Что означает упоминание о возражениях против плана?» Фактически же на следующий день, 8 апреля, вторжение в Норвегию уже шло полным ходом и группа немецких кораблей была обнаружена летающей лодкой у входа в Тронхеймс-фьорд. Странно, что разведывательное управление не сделало более настойчивых выводов из сообщения, полученного от генерального консула в Копенгагене, из данных о том, что 5 апреля проливы Большой и Малый Бельт очистились ото льда, из информации относительно активной деятельности противника севернее этих проливов. (Вполне возможно, что увеличившийся радиообмен между немецкими кораблями, зарегистрированный радиоразведкой, расценили в оперативно-информационном центре как следствие проведения нами минных операций у берегов Норвегии.) Сравните этот эпизод с потоплением «Шарнхорста» в 1943 году, после того как адмирал Фрейзер получил очень краткое сообщение: «Адмиралтейство считает, что «Шарнхорст» вышел в море».

Скептическое отношение к разведывательной информации не было необоснованным, и, очевидно, в этом состоит первый вывод, который нужно сделать. Будучи людьми дела, командующие на местах, как правило, с подозрением относятся к разведывательной информации, пока не накопят опыт и знания в области ведения разведки. То же самое можно сказать и о политических деятелях, которые проявляют еще меньшее стремление к расширению своих знаний. На штабном совещании в Коломбо в 1944 году один из опытнейших офицеров разведывательного управления, специально прибывший в этот район для реорганизации разведки в Юго-Восточной Азии, получил от командующего следующий упрек: «Мне не нравится вся эта возня. Я считаю, что гораздо полезнее выйти в море, отыскать противника и потопить его». На это разведчик нашел в себе смелость ответить: «Я стараюсь не для себя, а для вас, сэр. Без разведки вам не найти противника, и, возможно, не вы его, а он потопит вас, если я не сообщу вам информации о его мощи».

Удивительно, конечно, что подобные разговоры велись на пятом году войны. Однако следует помнить, что многие офицеры действующих сил флота не знали, какие результаты может дать активная деятельность разведки во время войны. Заместитель начальника разведывательного управления Ян Кэмпбелл признал, что когда после трех лет службы в управлении он стал командовать эсминцами в составе сил охранения так называемых арктических конвоев, то практически ничего не знал о деятельности своих бывших коллег по управлению, которая ведется в интересах обеспечения проводки [332] конвоев. Однако, приняв позднее участие в операции «Торч», Кэмпбелл был поражен «исключительной точностью разведывательной информации, которую получали командиры кораблей, заходя в Гибралтар для пополнения запасов топлива».

К сожалению, уроки прошлого быстро забываются. После войны, когда берлинский кризис 1948–1949 годов привел в движение весь аппарат адмиралтейства, выяснилось, что историческое помещение, где размещался пост слежения за движением подводных лодок, пришлось силой отнимать у гражданских служащих, установивших здесь столы для игры в пинг-понг. В самый разгар кризиса один высокопоставленный офицер, отправлявшийся на Дальний Восток, был приглашен в пост слежения за подводными лодками. Как и полагалось для командируемых на ответственные посты за границей, этот офицер был принят заместителем начальника разведывательного управления и сказал, что ему не хотелось бы терять время, так как он вряд ли узнает что-нибудь полезное. Офицеру решительно заявили, что он напрасно неуважительно относится к той области, с которой совершенно незнаком. Позиция, занятая этим офицером, во многом сходна с той, которой придерживался начальник управления связи, еще до начала войны заявивший, что Англии совсем ни к чему расширять сеть радиопеленгаторных станций, поскольку противник наверняка будет соблюдать радиомолчание во всех операциях.

Годфри и его современники отмечают, что состояние французской армии безо всяких оснований считалось в конце тридцатых годов вполне удовлетворительным. Никаких мер для установления скрытой связи между адмиралтейством и французским флотом на тот случай, если армия будет разгромлена, не предпринималось. Флеминг считает, что если бы такая связь существовала, то удалось бы избежать тяжелых последствий бомбардировки Орана.

Исходя из всего вышесказанного, следует первый вывод: командный состав, технические специалисты и политические деятели склонны игнорировать или недооценивать значение разведки. Это объясняется частично характером подготовки этих людей. Значит, руководство нужно доверять тем, кто имеет необходимую подготовку и образование. Отсюда вытекает второй вывод: руководство разведкой целесообразно поручать гражданским лицам. Такой практики никогда не придерживались в Англии и Германии, но в США в послевоенное время руководство крупными разведывательными органами все чаще и чаще вверяется гражданским лицам. Пост начальника английской секретной службы до 1939 года занимал морской офицер, и считалось, что так и должно быть всегда. Каждый вид вооруженных сил назначал начальником разведывательного управления одного из ответственных офицеров штаба и никогда не помышлял доверить такой пост гражданскому лицу. Все еще господствует мнение, что гораздо важнее отдавать приказы и разрабатывать планы, чем заботиться о том, чтобы они были правильные. Лучшие офицеры вооруженных сил отказываются служить в разведке, где их карьера быстро достигает высшей точки, когда они получают [333] звание капитана 1 ранга или бригадного генерала. (Единственным исключением является фельдмаршал Темплер, который служил в разведке еще до начала войны и в 1946–1948 годах был начальником управления военной разведки.) Кроме того, насколько мне известно, талантливые офицеры редко назначались на службу в разведку. В министерстве иностранных дел разведывательная деятельность тоже не поощрялась. «Наша задача, — сказал один дипломат, — состоит не в том, чтобы вести разведку, а в том, чтобы поддерживать отношения». Об этом я уже писал в главе 6, где говорится о деятельности военно-морских атташе. Служащие министерства иностранных дел не проходят какой-либо подготовки по сбору и составлению разведывательной информации. Наилучшая политическая информация, с точки зрения разведывательного управления ВМС, во время войны поступала от специальных отделов управления политической войны, в которых работали бывшие журналисты, ученые и другие лица, не имеющие опыта дипломатической деятельности.

Однако целесообразность гражданского руководства разведкой определяется не только неуважительным отношением к ней в вооруженных силах. Веское слово с этой точки зрения имеет опыт войны, свидетельствующий о том, что юрист, ученый, путешественник, банкир, даже журналист чаще проявляют принципиальность, чем кадровые военнослужащие. Кадровые офицеры и политические деятели стремятся преподнести такую разведывательную информацию своим начальникам, которая по вкусу последним. Возможно, эти слова звучат грубо и несколько несправедливо, однако они привлекают наше внимание к тому, как используется и трансформируется информация во имя оправдания заранее принятого решения или доказательства правоты той или иной точки зрения начальства. При этом может преследоваться цель повлиять на размеры бюджетных ассигнований, опорочить позицию другого вида вооруженных сил, оправдать политику умиротворения или добиться тех или иных внутриполитических решений. Лучшей иллюстрацией служит приведенный в главе 6 пример того, как Черчилль использовал данные о потоплении немецких подводных лодок. Этим грешат бизнесмены, привыкшие не выбирать средств для достижения цели, политиканы и карьеристы, грешат в разной степени, в зависимости от их общего кругозора и воспитания. (Годфри обычно утверждал, что моряки, привыкшие к опасностям и неожиданностям на море даже в мирное время, более реалистичны и менее повинны в таких грехах, чем военнослужащие сухопутных войск.)

Так или иначе, никто не станет отрицать, что разведка может и должна быть голосом разума в работе любого руководящего органа (пусть этот тезис явится третьим выводом) и что заниматься разведкой должен честный и принципиальный сотрудник. Ни один офицер, работавший в разведывательном управлении ВМС, не станет отрицать, что своими достижениями оно в значительной мере обязано гражданским специалистам, с уважением относившимся к военно-морским традициям, но оставшимся гражданскими людьми по своим [334] привычкам, нормам поведения и характеру подготовки. Никто не станет отрицать и того факта, что женщины (хотя лишь немногие из них имели возможность проявить себя) показали удивительные способности выполнять самую трудоемкую разведывательную работу.

Одна из женщин, как уже упоминалось, к концу войны стала экспертом оперативно-информационного центра по немецким силам береговой охраны на участке от Гельголанда до Биаррица. Она, археолог по специальности, имела опыт и подготовку для работы по сопоставлению и анализу скучнейших мельчайших фактов.

В этом-то весь секрет. Определенные профессии и исследовательский опыт вырабатывают в человеке те качества, которые необходимы разведчику. Более того, они создают у человека такую уверенность в суждениях, которая у офицера может быть подорвана привычкой постоянно подчиняться старшему по званию или должности. Совершенно не случайно, что лучшими пятью офицерами разведки, с которыми мне приходилось встречаться за время войны, были: юрист, маклер, философ, историк и, наконец, офицер-моряк, всю жизнь стремившийся стать (и если бы не война наверняка ставший бы) адвокатом. Среди личного состава объединенной топографической секции в Оксфорде руководящие должности занимали ученый Уэллс и гидрограф капитан 3 ранга Хьюз. Нет ничего удивительного в том, что они легко сработались. У них было много общего и в характере подготовки, и в подходе к делу.

Что же еще можно сказать по вопросу об интуиции? Строгий эксперт по разведке, вероятно, ответил бы «ничего», и это значило бы, что любую вещь можно понять без логических рассуждений. Такой тезис, возможно, справедлив в области искусства и религии, но в военных вопросах подобный вывод является не больше, чем догадкой. Как, например, расценить интуитивные выводы Гитлера о слабости Франции? Если бы Гитлер прислушался к утверждениям своих советников по разведке, то он ни за что не предпринял бы агрессии против Франции, Бельгии и Голландии. Но решения Гитлера носили скорее политический, а не военный характер, они основывались на догадках, касающихся морального духа противников, а не военного соотношения сил. Поскольку эти догадки принесли ему успех, Гитлер перенес их и на военные действия, даже не задумавшись и не поручив кому-нибудь проанализировать, почему его политические догадки оказались правильными. Поскольку события развивались благоприятно, никто не осмелился оспаривать правомерность решений Гитлера. Гитлеровская разведка потеряла веру в себя, поскольку к ее выводам никто не прислушивался. Правильно пишет американский специалист по стратегической разведке Шерман Кент: «Когда разведчики сознают, что бесполезно давать сведения, которые не соответствуют заранее сформулированным выводам начальства, их работа теряет смысл».

Вполне естественно, что военно-морские силы, от офицеров которых требуется сочетание выдающихся организаторских и физических способностей, не могут рассчитывать на смекалку в той степени, [335] в какой это часто делается в научных или творческих организациях.

Гражданский человек в случае призыва на действительную службу гордится тем, что стал офицером флота, но он всегда считает себя гражданским человеком.

Как отмечают Годфри и Рашбрук, привлечение гражданских специалистов на службу в военно-морскую разведку сыграло положительную роль, и эти люди успешно сотрудничали с кадровыми офицерами. Привлечение гражданских специалистов не только расширило возможность использования кадровых офицеров на кораблях флота, но и обеспечило более эффективную работу центральных разведывательных органов. Конечно, в каждом отделе нужно было иметь кадрового офицера в звании капитана 3 ранга и выше, чтобы избежать ошибок со стороны бывших гражданских лиц, ввиду отсутствия у них опыта службы на флоте и чтобы поддерживать связь и взаимодействовать с союзниками и другими видами вооруженных сил. Нужны были и офицеры в звании капитана 1 ранга и контр-адмирала, чтобы поддерживать нормальные отношения с оперативными и другими управлениями штаба ВМС, которые военно-морская разведка обслуживала.

Урок ясен: в мирное и в военное время большую часть сотрудников разведки должны составлять гражданские лица, а не кадровые офицеры. Эти люди должны быть обучены работе в разведке, и им нужно предоставить возможность устроить свою карьеру в данной области. Они должны быть готовы работать в разведывательных органах любого вида вооруженных сил или любого ведомства. Им следует предоставить возможность занимать самые высокие должности.

Нет какой-либо причины, по которой на пост начальника разведывательной службы нужно было бы обязательно назначать кадрового офицера.

До сих пор мы говорили о необходимости привлечения гражданских лиц к работе в разведке, не касаясь того, с кем придется столкнуться такому человеку в работе. Начнем с утверждения, что такие людские пороки, как одержимость и предубежденность, свойственны прежде всего людям, занимающим руководящие посты.

В своих неопубликованных мемуарах Годфри писал следующее:

Некоторые командиры не понимали разницы между приказом («я решил...») и выводом разведки («следует считать, что...»). Чтобы доказать правоту своего замысла, командиры убеждали себя в справедливости того или иного вывода, хотя в действительности дело обстояло совсем не так. Другие командиры полностью не сознавали того, что разведывательная информация не может изменяться по приказу и что настаивать на этом нельзя. Весьма примечателен эпизод, происшедший в 1943 году в посту слежения за движением подводных лодок, когда для ознакомления с его работой туда зашел вновь назначенный помощник начальника штаба ВМС. Это был грамотный и в общем здравомыслящий адмирал, и он быстро завоевал доверие у офицеров поста. Однако в первый день он посчитал вполне уместным сказать в конце проведенного совещания: «Итак, господа, мои требования будут состоять в том-то и в том-то». На это начальник поста, призванный из резерва офицер, твердо и спокойно ответил: «Мы здесь заняты оценкой фактов и не допускаем, чтобы какие-нибудь требования повлияли на наши выводы». Довольно смелое замечание, которое кадровый офицер вряд ли осмелился бы сделать. Если бы что-то аналогичное произошло не в разведывательных органах, то подобное замечание со стороны подчиненного (будь то кадровый офицер или офицер, призванный из запаса) было бы нетерпимо.

Интересный пример того, как командование безо всяких оснований взяло на себя задачу разведывательного анализа, произошел летом 1944 года, когда всех тревожил вопрос о том, что смогут предпринять немецкие подводные лодки во время переброски десанта и подкрепления через Ла-Манш в Нормандию. Оперативно-информационный центр разведывательного управления предупредил, что немцы строят подводные лодки с двигателем Вальтера. Центр сообщал о вероятных тактико-технических данных таких лодок, но одновременно указывал, что никаких признаков переброски новых лодок к берегам Нормандии из балтийских портов нет. Тем не менее, штаб Портсмутского района принял всерьез донесения о якобы замеченных новых лодках и, несмотря на заверения адмиралтейства о несостоятельности этих донесений, приказал снять с наших торпедных катеров торпедные аппараты и вооружить их глубинными бомбами для борьбы с новыми подводными лодками. Все это только ослабило возможности сил нашего флота в борьбе с надводными кораблями противника в зоне Ла-Манша. [337]

У самого Годфри в октябре 1940 года имел место занимательный эпизод во взаимоотношениях с Дадли Паундом, которого он хорошо знал и который всегда охотно принимал начальника разведывательного управления. Годфри доложил Паунду, что, по его мнению, угроза вторжения немцев миновала, по крайней мере, до весны следующего года. Это было не просто голословное утверждение, а очевидный вывод, основанный на данных фотографической разведки о передвижении десантных судов и группировке войск, на знании вероятных условий на море и прогноза погоды, а также на специальной информации, полученной от захваченных и перевербованных немецких агентов в Англии, которым приказали из Берлина не вести никакой работы в течение ближайших шести месяцев. Решающую роль сыграл тот факт, что люфтваффе не сумела выиграть битвы за Англию. И все же военное министерство продолжало убеждать адмиралтейство, что «такой момент, когда можно будет сказать, что угроза вторжения миновала, никогда не наступит, за исключением лишь периодов неблагоприятной погоды».

Основываясь на выводе Годфри, адмиралтейство могло бы изменить группировку сил флота, созданную для отражения угрозы немецкого вторжения, и перебросить часть кораблей в район Средиземного моря. Однако Паунд знал, что существуют политические причины, обусловливавшие необходимость сохранить у населения страны страх перед возможностью вторжения немцев, ибо этот страх являлся величайшим моральным стимулом к самоотверженной работе на благо укрепления вооруженной мощи страны. Даже сам премьер-министр тогда прилагал все усилия, чтобы возбудить в США тревогу за судьбы Англии и возможность того, что английский флот попадет в руки противника. Позднее, в марте 1941 года, Годфри понял, что по указанным выше причинам первый морской лорд либо забыл, о чем ему докладывали, либо неправильно понял сказанное.

Было бы преувеличением заявить, что наша стратегия основывалась на ложных предпосылках. Однако приведенный пример показывает тот политический самообман, против которого разведка всегда должна быть настороже. Согласно имеющимся документам, Гарри Гопкинс в декабре 1940 года сообщал Рузвельту из Лондона, что «большинство членов кабинета и все английские военные руководители считают вторжение немцев возможным в ближайшее время... Поэтому необходимо все наши действия основывать на предположении, что вторжение произойдет до 1 мая 1941 года». Годфри беспокоил тот факт, что подобная точка зрения (и, конечно, вытекающие из нее меры) господствовала до середины 1942 года. Именно этими соображениями оправдывалось удержание крупных сил в самой Англии и именно эти соображения породили миф о том, что немцы где-то скрывают целую армию в составе 20–30 дивизий, которые они якобы могут быстро перебросить для вторжения в Англию. Как отмечают бывшие офицеры объединенного разведывательного штаба, этот миф сохранялся длительное время спустя после того, как генерал [338] Алан Брук, отвечавший за подготовку к отражению вторжения, покинул пост главнокомандующего войсками в метрополии и стал начальником имперского генерального штаба. Миф о спрятанных немцами дивизиях поддерживался военным министерством, несмотря на то что и министерство иностранных дел, и министерство экономической войны, и военно-морская разведка не раз опровергали его.

Еще один пример того, как миф воздействует на стратегию, можно привести из опыта Годфри. В феврале 1943 года, получив назначение на пост командующего Индийским флотом, он прибыл в Индию и узнал, что правительство принимает меры для действий на двух фронтах — против Японии и Германии. Это противоречило выводам объединенного разведывательного комитета в Лондоне о том, что конечной целью немецкого наступления в районе Сталинграда является Баку и его нефтеносный район, а не Абадан, побережье Персидского залива и Индия, где немцы якобы должны были соединиться с японскими войсками.

Начальники разведывательных управлений ВМС, министерства авиации и министерства экономической войны полтора месяца убеждали своего коллегу из военного министерства, что соединение сил Германии и Японии невозможно, и только с большим трудом им это удалось. И это закономерно, потому что не было и нет каких-либо доказательств, что немцы и японцы координировали свои планы.

Тем не менее, в дневнике Годфри записано:

Годфри записал тогда, что министерство финансов в Дели ни на йоту не верило этой великой стратегии и возражало против соответствующих расходов, но безуспешно. Тот факт, что события подтвердили правоту министерства финансов и неправильность взглядов военного ведомства, позднее послужил для финансистов поводом для возражений против ассигнований на действительно необходимые мероприятия. «Если тенденциозная разведывательная информация, которая привела к таким печальным результатам, имела целью всполошить Индию и заставить ее создать двухмиллионную армию, то это, несомненно, удалось. Можно считать, что противнику удалось осуществить наиболее претенциозный план введения Британской империи в заблуждение».

Бывали случаи, когда штаб ВМС пытался использовать разведывательную информацию для осуществления своих идей в ходе разработки [339] различных оперативных планов и прогнозов. Например, осенью 1944 года, испытывая огромное удовлетворение итогами летней кампании против немецких подводных лодок, штаб намеревался перебросить около сотни эскортных кораблей с Атлантики на Дальний Восток, где ограниченность сил британского флота наносила ущерб нашему престижу и не позволяла противодействовать американским методам ведения операций. Один из помощников начальника штаба, лучше других знавший решимость Деница и его возможности, рассказал об этих намерениях начальнику оперативно-информационного центра. На очередном совещании Уинн поспешил высказать предположение о том, что ближайшей весной ожидается новое усиление активности немецких подводных лодок, которые могли создать угрозу нашим морским коммуникациям с войсками, действовавшими на Европейском континенте. Авторитет Уинна был настолько высок, что план переброски кораблей на Дальний Восток сразу же отменили.

Последней иллюстрацией к этому большому и сложному вопросу пусть послужит письмо, написанное Годфри в мае 1944 года адмиралу Тёрсфилду, являвшемуся обозревателем «Тайме», в связи с его просьбой прислать материал для биографического справочника. Речь шла о статье, посвященной вице-адмиралу Тому Филлипсу, бывшему заместителю Паунда.

Политический деятель, военачальник и гражданский служащий, конечно, имеют право в ответ на мое предупреждение относительно склонности высокого начальства к предубежденности и нежеланию верить фактам сказать, что сами офицеры разведки не свободны от подобной слабости. Когда офицер разведки составит оценку намерений противника или численности его сил, гордость может помешать ему признаться самому себе и командиру в том, что новые факты ставят под сомнение или даже опровергают составленную ранее [340] оценку. Подобным же образом офицеры отдела могут быть настолько заинтересованы каким-нибудь районом или действиями какого-либо корабля, что с предубеждением станут относиться к каждому выводу или замечанию работающих вместе с ними офицеров-оперативников. Например, за линкором «Тирпиц» так внимательно следили изо дня в день, так много о нем составлялось донесений, так много велось споров, что одно присутствие этого корабля бросало штаб ВМС в трепет даже долгое время спустя после того, как линкор утратил возможность угрожать нашим коммуникациям в одиночку или вместе с другими кораблями.

В апреле 1940 года разведывательное управление ВМС было так занято наблюдением за попытками немецких рейдеров прорваться в Атлантику, что не обратило внимания на перемещения сил противника, которые предшествовали вторжению немцев в Норвегию.

У разведки бомбардировочного командования было совершенно неправильное представление о точности наносимых бомбовых ударов, пока не были изучены снимки, сделанные в ходе ночных вылетов самолетами разведывательной авиации. Большинство офицеров разведывательного отдела штаба Эйзенхауэра осенью 1944 года были настолько уверены, что по чисто военным соображениям Гитлер не предпримет контрнаступления на Западе, что не заметили политических расчетов Гитлера, согласно которым такое контрнаступление могло бы спровоцировать американцев на сепаратные мирные переговоры.

Пятый вывод состоит в том, что разведывательная информация должна постоянно перепроверяться и уточняться. Об этом автору не раз говорили специалисты по вопросам военного планирования и оперативным вопросам. Командиры и штабы, хорошо информированные о слабых сторонах противника, обычно строят свои планы на основе именно этой информации. Это влечет за собой однобокость в оперативном мышлении командира. Командир должен следовать согласованной стратегии и добиваться политических целей, выдвинутых правительством. Однако командиры часто подменяют стратегические цели чисто тактическими, которых легко достигнуть, использовав известные слабые стороны противника.

Начальник разведки штаба фельдмаршала Монтгомери бригадный генерал Уильямс во время Нормандской операции и даже во время действий в Северной Африке подчеркивал, что фельдмаршал не считал нужным для принятия решения знать больше, чем общее состояние и группировка сил противника. Только приняв решение, он соглашался выслушать подробную информацию своего начальника разведки (именно так учили слушателей в штабном колледже).

В штабе 21-й группы армий вдумчивое отношение к мнению разведки объяснялось частично правильной оценкой достигнутых успехов и частично тем фактом, что начальник штаба группы армий сам раньше служил в разведке. (Между прочим, следует отметить, что подобная карьера была бы невозможна на флоте. Я не знаю ни одного офицера-моряка, служившего длительное время в разведке, [341] который занял бы позднее высокий командный пост на действующем флоте.)

Примерно такую же мысль проводит Маунтбэттен. Он отмечал, что в его штабе в Бирме был порядок, запрещавший офицерам оперативного отдела информировать офицеров разведки о намеченной операции до завершения разработки первого варианта ее плана.

Только потом имеющаяся разведывательная информация сопоставлялась с наметками плана, вносились необходимые поправки. Маунтбэттен считал, что если разработку оперативных планов начинать, опираясь на разведывательные данные, то наверняка отправным положением явится информация о группировке и составе сил противника. Разумеется, и разведчики могут тенденциозно направлять оперативную мысль и добиваться решения, которое, по их мнению, является наилучшим. Конечно, теоретически офицеры разведки не должны оказывать давление на оперативное планирование, но на практике их предложения часто приносили успех, как это было в рейде на Сен-Назер, в минно-заградительных операциях и в операциях против подводных лодок противника.

Однако ничто из вышесказанного не отвергает важного принципа, согласно которому разведчикам должна быть предоставлена возможность интересоваться не только разрабатываемыми оперативными планами. Видный государственный деятель рассказывает об ответе, который был дан в первые дни войны на запрос относительно потребления топлива военно-морскими силами Германии. Цифра, представленная адмиралтейством, казалась настолько высокой, что статистики, которые запрашивали эти данные, невольно сравнили ее с данными о потреблении топлива значительно большими английскими военно-морскими силами и увидели, что последние меньше первой. Соответствующее управление штаба ВМС признало тогда, что оно вычислило расход топлива немцами, не зная, сколько топлива расходуется английским флотом. Точно такой же пример отсутствия надлежащего взаимодействия между оперативными и разведывательными органами был отмечен Джастисом Синглтоном в январе 1941 года, когда Черчилль, считая, что данные о численности немецких ВВС завышены, попросил его определить вероятную численность фронтовой авиации противника в ближайшие шесть месяцев. Синглтон узнал, что, оценивая немецкие ВВС в начале войны, немецкий отдел разведывательного управления министерства авиации ничего не знал о численности английской авиации и поэтому недооценил вероятные потери в самолетах. Разведчикам было трудно предположить, что численность немецкой авиации в два с половиной раза превышала численность нашей авиации, тогда как по производству самолетов немцы превосходили нас только в полтора раза.

К августу 1942 года этот урок наконец был усвоен. Немецкий отдел разведывательного управления ВМС, например, доложил первому морскому лорду, что по опыту действий в районе Мальты бомбардировка защищенных баз подводных лодок может дать эффект, только если она будет осуществляться круглосуточно и если удастся [342] навести поражение самим подводным лодкам. Весной 1942 года немецкая авиация совершала до 200–300 самолето-вылетов в день с целью бомбардировки Мальты, но 10-я флотилия подводных лодок не покидала этой базы до 3 мая. Таким образом, количество самолето-вылетов, которое потребовалось бы для полного подавления баз в Бресте, Лориане и Сен-Назере, должно было составить 500–600 в день. Истребительное прикрытие, которым располагали немецкие силы, действовавшие с баз в Сицилии, было бы возможно обеспечить только в районе Бреста; к тому же нельзя было рассчитывать на такую же точность бомбометания английских тяжелых бомбардировщиков, какая была достигнута немецкими пикирующими бомбардировщиками на Мальте. В самом деле, донесения агентов и аэрофотоснимки показали, что не существует ни малейшей вероятности попадания в находящиеся в укрытиях немецкие подводные лодки. Несмотря на это предупреждение, девять месяцев спустя руководители адмиралтейства, к понятному неудовольствию бомбардировочного командования, требовали проведения массированных воздушных налетов на эти базы.

Из этих рассуждений вытекает шестой вывод — разведка играет обслуживающую роль и подчинена оперативным замыслам. Этот вывод, как кажется, противоречит тезису китайского философа Сунь-Цзы: «Армию можно сравнить с рекой, ибо как река обходит высоты и устремляет свои воды к долине, так и армия обходит очаги сопротивления и устремляется к слабо обороняемым участкам. Как река прокладывает свое русло в зависимости от местности, так и армия действует соответственно дислокации сил противника. Как непостоянно русло реки, так непостоянны и условия военных действий».

Теперь рассмотрим кратко еще два связанных с этим вывода.

Вывод седьмой — как абсолютная власть может рухнуть полностью, так и полная осведомленность может оказаться полнейшим блефом.

Адмирал Дениц, который в руководстве действиями подводных лодок во многом полагался на успех дешифровальной службы, оказался беспомощным, когда в 1943 году эта служба была лишена каких-либо практических возможностей. Другие источники разведывательной информации, в частности дальняя воздушная разведка, немцами недооценивались; агентурная сеть в Англии и Соединенных Штатах работала слабо. Подтверждение этому же выводу мы находим в меморандуме, который адмирал Кинг направил американскому комитету начальников штабов в мае 1942 года и в котором он предупреждал, что ему удастся сохранить свои позиции на Тихом океане только при наличии «своевременной информации» о перемещениях сил противника. «Если прекратится поступление своевременной информации и если по-прежнему мы будем испытывать недостаток в силах и средствах, катастрофа на Тихоокеанском театре станет вполне возможной». В те периоды, когда наша собственная дешифровальная служба добивалась наибольших успехов, наблюдалась тенденция игнорировать другие источники информации, вместо [343] того чтобы использовать получаемые таким образом сведения для проверки данных, поступающих из других источников.

Вывод восьмой — разведка должна постоянно заботиться о скрытности связи. Противник всегда слушает радиообмен, хотя часто не понимает перехваченные радиограммы. Нельзя позволить, чтобы противник знал, что вам известно о нем и что вы намереваетесь предпринять. Источники информации нужно беречь от противника точно так же, как и свои планы. Необходимо быть постоянно начеку против дезинформации. Те, кто занимался такой работой, знают, что наибольший успех достигается путем использования различного рода навязчивых идей, которые характерны для руководителей противника. Было бы бесполезно в июне 1944 года демонстрировать удар против Норвегии, чтобы отвлечь внимание от Нормандии, если бы Гитлера в течение многих лет не преследовала навязчивая идея об угрозе вторжения союзников в Норвегию (именно этим объясняется безрассудное отвлечение сил подводного флота для действий в Северном море).

Кроме того, необходимо постоянное внимание к удачам противника, к тем случаям, когда ему удалось лишить другую сторону возможности использовать фактор внезапности ко всякого рода «случайностям». Все это может служить признаком того, что противник перехватывает и дешифрирует самые секретные сообщения.

Важная задача разведки, или, точнее, контрразведки, состоит в том, чтобы не допустить подобных вещей.

До сих пор не упоминались еще два важных требования, предъявляемых к разведчику и составляющих основу восьмого и девятого выводов. Первое из этих требований сводится к тому, что разведчик должен быть готовым проявить жестокость и совершить бесчестный поступок в одном случае и быть честным и терпеливым в другом. Второе требование заключается в том, чтобы разведчик умел хорошо играть отведенную ему роль.

Давайте посмотрим сначала, как представлена работа разведчика в этой книге. Она полна таинственности, приключений, опасностей и примеров героизма: сбор образцов грунта на пляжах Арроманша под самым носом у противника; захват шифров и кодов на кораблях в море; захват и перевербовка агентов противника; тайные переброски людей через Северное море в Норвегию, осуществляемые при любой погоде; инструктаж штурмовой группы перед рейдом в Сен-Назер; воздействие на испанские власти с целью не допустить использование немцами радиолокационного и инфракрасного оборудования для наблюдения за Гибралтарским проливом; добыча данных, характеризующих противоторпедную сеть на стоянке «Тирпица»; оказание американцам помощи в создании управления стратегических служб, которое позже переросло в центральное разведывательное управление; раскрытие кодов, подделка документов, вскрытие сейфов, подброска трупов и другие операции людей «плаща и кинжала». В этом свете разведка выглядит как двуликий Янус, и вполне естественно, что именно с этой стороны чаще всего и судят [344] о деятельности разведки. Даже самые опытные офицеры военно-морских сил не могут отделаться от привычки считать разведку своего рода «чудотворцем» и ожидают от нее «чудес». Годфри был вынужден напомнить об этом штабу ВМС, когда в июле 1941 года представил доклад относительно американских военных приготовлений.

Так же как в памяти большинства людей сохраняются различного рода сказки и басни, так и в Уайтхолле, и в Вашингтоне жила легенда о сказочных успехах разведки в годы первой мировой войны. Холл был еще жив, но поскольку он не имел возможности рассказать правду о своей работе, его деятельность всегда была окружена ореолом тайны и небывалых свершений. Нет сомнения в том, что любого начальника разведывательного управления друзья часто наделяют необыкновенными качествами, а критики всегда готовы упрекнуть в чрезмерном властолюбии.

Из нашего повествования можно легко выделить ряд примеров тому, когда новые методы, выдвигаемые комнатой 39, встречались с подозрением, которое обычно не проявляется к предложениям армейских штабов и органов. Такими примерами являются так называемая топографическая разведка, предложение Флеминга об организационной структуре штурмовой группы, участие разведывательного управления ВМС в подрывной пропаганде. Автор испытал на себе неодобрительное отношение к разведывательному управлению со стороны одного высокопоставленного лица и отметил ту свободу действий, которую этот человек предоставил своим людям в межведомственном органе с целью выразить именно это отношение.

Таким образом, нужно еще раз сказать, что деятельность разведки имеет теневые стороны. Как бы быстро ни развивались технические средства сбора информации, предатель или жертва шантажа, квислинг или ренегат, амбициозный политический деятель или недовольный государственный служащий, низкооплачиваемый железнодорожник или бедный испанский рыбак — все они могут быть источником ценной информации. Они могут давать информацию постоянно или периодически, но и в том и в другом случае она будет ценной. Поэтому офицеру разведки может потребоваться пойти на подкуп, насилие, обман, предательство и ложь. Ему, возможно, придется встретиться и с необходимостью тайно вторгнуться в личные взаимоотношения людей, в их переписку. Если офицер-разведчик и не был ловким, пронырливым человеком к началу своей службы, то [345] к концу ее обязательно станет. Работа в таких областях разведки, как дезинформация и подрывная деятельность, наложит неизгладимый отпечаток на образ мышления людей.

Умение показать товар лицом — это такое качество, которое обычно не связывается с обликом офицера разведки, однако каждый, кому приходилось вести переговоры, знает, насколько оно ценно.

Офицеры разведывательного управления ВМС быстро поняли, что в их работе есть элемент общественной информации, с которым им пришлось знакомиться на практике. Информацию и выводы нужно было представлять уверенно и авторитетно, в удобной для восприятия форме. Это в равной степени относится и к устным и к письменным докладам. Бригадный генерал Уильямс научился писать сводки «языком Монти». Не всегда были ясны и требования начальника, получающего информацию: один мог требовать краткого доклада или информации, а другой мог терпимо относиться к пространному повествованию, лишь бы ясен был главный вывод. Нелегко было сделать выбор между краткостью и пространностью доклада. Нужно было быть готовым к любому варианту. Офицеру разведки необходимо также уметь отстаивать свои выводы, как бы трудно это ни было.

Дэннинг часто предупреждал своих коллег по оперативно-информационному центру о том, что командиры и штабы, приняв какое-то решение, обычно с большим трудом отказываются от него. Перед разведкой может встать задача убедить командира и его штаб, но при этом не нужно вступать в спор по стратегическим или тактическим вопросам, следует лишь придерживаться имеющейся информации, какой бы она ни была, положительной или отрицательной, по характеру. В случае с конвоем PQ.17, который рассматривался в главе 12, тот факт, что надежный источник не сообщал о каких-либо перемещениях противника, нужно было представить Дадли Паунду более настойчиво.

Дэннинг утверждал, что командир или начальник штаба обязательно выслушает разведчика, если последний завоюет должный авторитет, найдет в себе силы отказаться от «интересных» рассказов, поймет, что обстановка может в любую минуту опровергнуть приготовленный им вывод относительно действий того или иного корабля противника.

Дэннинг вспоминает о том, как в 1941 году он предупредил командующего подводными силами адмирала Макса Хортона, что, по данным оперативно-информационного центра, «Шарнхорст» и «Гнейзенау» намерены прорваться через Ла-Манш и возвратиться в Германию. Он предложил адмиралу выслать подводную лодку «Силайон» к Бресту, чтобы перехватить и атаковать немецкие корабли в этом районе. При этом Дэннинг заверил Хортона, что командир подводной лодки получит точные данные о минных полях противника и проходах в них. «Хорошо, я распоряжусь послать лодку, — сказал тогда Хортон, — но, если что-нибудь случится, пеняйте на себя». [346]

Такой же случай был и у Уинна. Он пишет:

Всегда приходилось делать скидку на то, что командиры и штабы быстро привыкли к потоку информации. Если сначала они проявляли большое внимание к сообщениям нового источника или к необычным сообщениям вообще, то потом их внимание постепенно ослабевало, сведения начинали казаться им ординарными. Нужно было постоянно поддерживать интерес командиров и штабов к информации, ибо только таким путем можно добиться, чтобы в решительный момент донесение разведки не ускользнуло от внимания тех, кто должен принять оперативное решение. С другой стороны, всякая сенсационность в изложении фактов приводит лишь к неправильной их оценке.

Возможно, следует сказать несколько слов об общечеловеческой слабости, которую люди склонны горячо порицать у других. Эта слабость состоит в том, что люди часто говорят: «Я знаю лучше».

«У меня на этот счет свое мнение и свои данные». Чаще всего это свойственно пожилым людям с большим жизненным опытом, которые обычно любят проводить аналогии с прошлым. Познакомимся с запиской, направленной Черчиллем генералу Исмею в августе 1940 года:

Очень скоро премьер-министр понял, что он поставил перед собой невыполнимую задачу. Дело не только в том, что документов оказалось очень много, но большинство из них требовали обработки, анализа и сопоставления. Премьер-министр хотел видеть оригинал своими глазами, сам судить о его содержании, и это, конечно, подрывало авторитет разведки и ее веру в свои силы. Премьер-министр, разумеется, имел на это право, но подобный порядок совершенно неприемлем в общей практике работы. Отсюда можно сделать десятый вывод — начальник не всегда знает лучше.

По сути дела, распоряжение премьер-министра привело к тому, что разведывательная информация подбиралась для него человеком, [347] который был готов угодить его вкусам. Этим, видимо, объясняется тот странный вывод, который содержится в книге Черчилля «Вторая мировая война». Черчилль пишет о том, что в Лондоне существовало неверие в то, что немцы нападут на Россию летом 1941 года. По разведывательной информации за минувшую зиму можно было сделать вывод, что немцы сосредоточивают свои силы на востоке в целях, запугивания русских, а не для того, чтобы напасть на них. По словам Черчилля, объединенный разведывательный комитет после долгих колебаний пришел к выводу, что Гитлер намерен вести войну на два фронта, и 5 июня 1941 года впервые доложил об этом комитету начальников штабов. «Комитет начальников штабов, — пишет Черчилль, — еще раньше сделал такой же вывод и высказался еще более определенно». Черчилль приводит сообщение комитета начальников штабов о том, что немцы сосредоточивают крупные силы против России и начнут военные действия, если русские не уступят их требованиям. Далее Черчилль подкрепляет свою мысль воспоминанием о том, как ему попался разведывательный документ, из которого следовало, что Гитлер распорядился сосредоточить максимальное количество танков на русско-польской границе, чтобы в мае напасть на Россию.

Этот разведывательный документ можно было расценивать по-разному. Справедливости ради следует сказать, что если комитет начальников штабов имел доступ к информации, которого был лишен объединенный разведывательный комитет, то в этом прежде всего вина, а не достоинство комитета начальников штабов. Если начальники штабов не считались в таком важном вопросе с объединенным разведывательным комитетом, то следовало или изменить состав этого комитета, или перестроить его работу.

«Я знаю лучше» — этот тезис использовался теми, кто вел переговоры, о которых другие знали лишь по документам. В 1936 году капитан 1 ранга (позднее вице-адмирал) Филлипс принимал участие в выработке текста англо-германского соглашения. Вскоре после этого он сказал, что «конструкция современных немецких крупных надводных кораблей свидетельствует об усилении внимания немцев к Балтике». Даже для того времени это заявление весьма примечательно. Позднее, являясь членом совета адмиралтейства, Филлипс был склонен недооценивать размеры и, следовательно, боевые возможности «Бисмарка» и «Тирпица», поскольку он участвовал в переговорах, в ходе которых для немецких кораблей установили предельное водоизмещение.

Один урок второй мировой войны совершенно очевиден, и он состоит в том, что разведка неделима. Знаменательно, что первый успех политики объединения, достигнутый министерством обороны в 1959–1965 годах, относился к области разведки. Возможно, данная книга поможет понять, почему последний начальник разведывательного управления ВМС адмирал Дэннинг должен был бы стать первым начальником объединенного разведывательного органа.

Однако вывод о том, что разведка неделима, значит больше, чем [348] очевидная истина о невозможности в современной войне строго делить источники информации на сухопутные, военно-воздушные и военно-морские, не говоря уже о дипломатических, экономических, научных и др. Этот вывод связан с необходимостью преодоления взаимной подозрительности и соперничества между видами вооруженных сил. Яркий пример можно привести из взаимоотношений разведывательного управления ВМС и бомбардировочного командования. Неблагоприятные последствия тенденциозности, проявленной в этом случае обеими сторонами, совершенно очевидны.

В марте 1944 года командующий бомбардировочного командования пожаловался начальнику разведывательного управления ВМС контр-адмиралу Рашбруку, что в разведывательной сводке, разосланной адмиралтейством, приведена ошибочная оценка тех последствий, которые оказали бомбардировки на строительство немецких подводных лодок. В этой сводке указывалось, что сокращение количества вводимых в строй немецких подводных лодок нельзя объяснить только результатами бомбардировок. Представлялось вероятным, что немцы сами решили сократить программу строительства подводных лодок. По мнению представителей ВВС, немцы действительно могли прийти к выводу, что их экономические возможности не позволяют вести строительство подводных лодок в прежнем масштабе, однако главная причина все-таки заключалась в действиях английской бомбардировочной авиации. При этом указывалось также, что производство оборудования для подводных лодок сократилось по тем же причинам. Обращаясь с просьбой уточнить выводы, содержащиеся в сводке, командующий бомбардировочным командованием высказал предположение, что составители сводки умышленно приуменьшили значение действий бомбардировочной авиации.

Поскольку некоторые члены правительства, особенно руководители адмиралтейства, считали, что результаты бомбардировок объектов в Германии в течение двух-трех лет систематически завышались, чтобы сохранить приоритет в производстве новых самолетов и другой техники для бомбардировочного командования, эта жалоба бомбардировочного командования на какое-то неприязненное отношение к нему носит иронический характер. Вполне возможно, что известная неприязнь действительно существовала у некоторых составителей сводки, но ведь наверняка среди них были и объективные люди. Однако в данной жалобе ставились под сомнение метод работы объединенного разведывательного комитета и его единство.

Ответ начальника разведывательного управления ВМС на жалобу командующего бомбардировочным командованием был принципиальным по содержанию и выдержанным по тону. В нем указывалось, что разведывательное управление ВМС не стремилось в какой-либо мере приуменьшать значение действий бомбардировочного командования. Начальник управления писал, что он и сам удивлен выводами, содержащимися в сводке, но вместе с тем отметил, что эти выводы были сделаны не адмиралтейством, а межведомственным органом, в работе которого участвовали и представители ВВС. [349]

Председателем в этом, органе был представитель министерства экономической войны, В состав объединенного органа входили четыре представителя адмиралтейства, четыре представителя министерства авиации (среди них один — от бомбардировочного командования), представитель ВВС США, три представителя министерства экономической войны, а также представитель научно-исследовательской организации, известной под названием RE8. Все эти люди единогласно признали, что главной причиной сокращения масштабов строительства немецких подводных лодок явилась блокада. Был подготовлен соответствующий проект выводов, которые объединенный разведывательный комитет утвердил после изучения имеющейся информации. Таким образом, в сводке, разосланной адмиралтейством, нашла отражение лишь работа объединенного органа.

И все же в оперативном масштабе, то есть в повседневной деятельности оперативно-информационного центра, в его мероприятиях по разведке, минированию, в оценке нанесенных противнику потерь и в выявлении его намерений в десантных операциях взаимодействие между моряками и летчиками было отличным. Представитель ВВС ежедневно являлся в оперативно-информационный центр, чтобы выяснить действительное состояние находившихся в Бресте «Шарнхорста» и «Гнейзенау». Моряк — офицер связи при бомбардировочном командовании пользовался доверием командующего, который гордился успехом минных операций на Балтике, достигнутым благодаря тем точным сведениям о маршрутах движения немецких судов, которые тщательно собирались оперативно-информационным центром. Моряки считали себя во многом обязанными береговому командованию за его настойчивую и часто опасную разведывательную деятельность против немецких баз и немецких подводных лодок в море.

Об опасностях, которые влечет за собой чрезмерное увлечение сохранением тайны со стороны разведчиков и в отношениях между различными ведомствами, можно написать отдельную книгу. Требование планирующих и оперативных органов о том, что они должны быть полностью обо всем информированы, совершенно справедливо.

Давайте рассмотрим эту проблему с точки зрения человека, отвечающего за сохранение тайны. Он постоянно опасается, что в результате предательства или небрежности противник сумеет узнать, что нам известно о нем. Неосведомленному человеку может показаться желательным, чтобы противник получил такую информацию и благодаря этому стал бы более осторожным и менее решительным.

В этом есть известная доля истины, но не менее справедливы и подозрения, проявляемые разведчиками. Разведчик не может рисковать своими источниками. Он не знает, насколько противник осведомлен о деятельности, направленной против него. Поэтому целесообразно обеспечить полное сохранение тайны и избежать какого-либо риска.

Очевидно, не передавая получаемую информацию, разведка теряет ценность Для тех, кого она призвана обслуживать. Разведчик редко может быть наилучшим судьей в вопросе о том, как следует использовать добытую информацию. Особые трудности возникают [350] при осуществлении пропагандистских мероприятий и освещении происходящих событий в печати.

Интересное решение этой проблемы было найдено разведывательным управлением ВМС два года спустя после начала войны. Сначала в ведении управления находился отдел печати и начальник управления был тогда в трудном положении — он должен был, с одной стороны, заботиться о сохранении тайны и, с другой стороны, проявлять заботу о рассылке информации. После того как отдел печати был изъят из ведения разведки, разведывательному управлению пришлось решать не менее трудные задачи — поставлять информацию для управления политической войны, которое использовало ее в пропагандистских целях. Поручить это отделу печати было нельзя, поскольку ему тогда пришлось бы сочетать распространение открытой информации через печать и рассылку секретной информации для органов пропаганды.

Выход был найден в создании подотдела при канцелярии начальника разведывательного управления. Этот подотдел был назван 17Z, в его задачу входило руководство всей пропагандистской деятельностью в интересах адмиралтейства и сбор необходимой для такой деятельности информации. Для этого нужно было сообщать таким офицерам оперативно-информационного центра, как Дэннинг и Уинн, об объектах текущей пропаганды (в большинстве случаев эти объекты выбирались по их просьбе или предложению) и затем получать от них информацию о немецких подводных лодках и надводных кораблях, которую можно было бы использовать в пропагандистских радиопередачах, в печати и другими путями. Подотдел 17Z взаимодействовал с отделом по работе с военнопленными, получая от него материал для радиопередач по каналам Би-Би-Си или для операций по разложению войск и населения противника, проводившихся Сефтоном Дельмером под руководством управления политической войны.

Поскольку в этой работе были заинтересованы в равной степени политические, планирующие и разведывательные органы, она контролировалась специальным комитетом, в состав которого входили парламентский секретарь, начальник управления планирования и начальник разведывательного управления ВМС. Этот комитет собирался на заседания только при возникновении каких-либо трудных проблем. Текущее руководство осуществлялось заместителем начальника управления планирования. Отдел печати был всегда информирован о проводимых мероприятиях и иногда принимал непосредственное участие в их подготовке.

Эта необычная организация работы (принятая и другими видами вооруженных сил) рассматривается подробно потому, что она как бы устраняла противоречие между стремлением офицеров разведки делать достоянием гласности как можно меньше информации и желанием органов политической пропаганды иметь как можно больше сведений для использования в своей работе. Задачи, подобные тем, которые выполнял подотдел 17Z в ВМС, решались и другими ведомствами [351] с помощью аналогичных подразделений. В сухопутных войсках эту роль играл отдел 17М управления военной разведки. На основе имеющихся сведений о намеченной операции и сведений о противнике этот отдел разрабатывал и проводил мероприятия по введению противника в заблуждение относительно места и времени проведении операции и состава используемых сил.

Остается напомнить еще один очевидный, но часто ускользающий от нашего внимания тезис. Основу разведки составляют сбор и учет информации. Но эту работу делают люди. Разведывательная информация — плод коллективного труда, а в каждом коллективе есть свои традиции, свой дух. В основе каждой доброй традиции лежит преемственность, а условием поддержания морального духа на высоком уровне является доверие.