Победа!

В тяжелый 1942 год социалистическая система прошла решающую проверку. Испытанию в огне войны подверглось то, что было создано мирным трудом советских людей, теперь отстаивавших с оружием в руках свою Родину. Ни одно государство в мире не могло бы вынести сокрушающих тягот, которые выпали на долю Советской страны. И не только вынести, но и подготовить условия для конечной победы. Жизнеспособность социализма, прочность советского государственного и общественного строя были доказаны вне всяких сомнений.

Под руководством Коммунистической партии вся страна превратилась в единый военный лагерь. Плановая социалистическая экономика дала возможность мобилизовать все ресурсы на службу войне. Достижения Советского Союза в этом отношении были неслыханны. Ни одно из воевавших государств даже отдаленно не достигло такого уровня организации и рационального использования производства для военных целей. Советские люди самоотверженно трудились в тылу, отчетливо понимая, что без победы на фронте экономики невозможна победа на боевом фронте.

По основным экономическим показателям положение Советского Союза представлялось катастрофическим. В результате захвата врагом обширных областей (только в 1942 году гитлеровцы заняли территории площадью 380 тысяч квадратных километров) промышленное производство в СССР резко сократилось. Без металла ведение войны невозможно. А вот как обстояло дело в 1942 году: чугуна было выплавлено 4 миллиона 779 тысяч тонн (в 1940 году 14 миллионов 902 тысячи тонн), стали — соответственно 8 миллионов 70 тысяч и 18 миллионов 317 тысяч тонн. В 1942 году по сравнению с предыдущим годом страна получила 49,8 процента угля, 66,6 процента нефти, было выработано 61,7 процента электроэнергии. Падение производства машиностроения было еще значительнее.

В год Сталинградского сражения советское производство по отношению к тому, что было выработано в одной Германии, без оккупированных стран Европы, составляло: электроэнергии — 41 процент, стали — 39, чугуна — 31, угля — 24, металлорежущих станков — 21, цемента — 13 процентов. Гитлеровская Германия захватила плодородные [433] районы: утрата всей Украины, приход войны на Северный Кавказ серьезно осложнили продовольственное положение Советского Союза. В этих условиях казалось, что только чудо может спасти положение. Оно произошло: плановое советское народное хозяйство оставило позади экономику Германии, разжиревшую на награбленных европейских харчах.

В те дни, когда вермахт прорывался к Сталинграду, гений советского инженера и рабочего преодолел величайшие технологические трудности. 22 августа 1942 года во исполнение решения Государственного Комитета Обороны, обязавшего, не снижая выпуска другой продукции, дать фронту танки Т-34, уральский Кировский завод снял с конвейера первый такой танк. Через три недели другой танковый завод приступил к массовому производству машин этого образца. Если во второй половине 1941 года советская промышленность давала ежемесячно 696 танков, то в 1942 году — 2060!

В 1942 году в СССР было выпущено 25,4 тысячи самолетов, 24,7 тысячи танков, 29,5 тысячи орудий калибра 76 миллиметров и выше. Цифры военного производства в Германии в этом году: самолетов — 14,7 тысячи, танков — 9,3 тысячи, орудий калибром 75 миллиметров и выше — 12 тысяч. По тактико-техническим показателям боевая техника, поступавшая в Советские Вооруженные Силы, не уступала, а во многих случаях превосходила то, что получал вермахт.

Обеспечение фронта всем нужным для победы над заклятым врагом было величайшим подвигом и самопожертвованием советского народа. Больше половины — 53 процента — рабочих и служащих в 1942 году в народном хозяйстве СССР составляли женщины (в 1940 году — 38 процентов), 15 процентов всех работавших были моложе 18 лет (в 1939 году — 6 процентов). Что это означало, иллюстрируют абсолютные цифры: в 1942 году в народном хозяйстве насчитывалось всего 18,4 миллиона рабочих и служащих по сравнению с 31,2 миллиона человек в 1940 году.

Как работали наши люди и есть ли слова, чтобы описать их трудовой подвиг! Любые эпитеты меркнут перед тем, что сделали инженеры, организаторы производства и рабочие в годы Великой Отечественной. В тяжкую годину в Советском Союзе достигли неслыханной производительности труда. В гитлеровской Германии в 1942 году было занято 31,3 миллиона человек плюс миллионы пригнанных в неволю рабов. Грубо говоря, на каждого работавшего [434] в народном хозяйстве СССР приходилось два человека в фашистском рейхе. А в эту статистику не входят еще многие миллионы людей, которые в оккупированных европейских странах и государствах-сателлитах Германии обслуживали гитлеровскую военную машину. Только оккупированные страны в 1942 году дали четверть германского военного производства.

То, что сделал советский тыл для фронта уже в 1942 году, никогда не померкнет в истории. И если нужны какие-либо доказательства преимуществ социализма, то достаточно взглянуть на год Сталинграда!

К ноябрю 1942 года героическими усилиями всего советского народа было ликвидировано былое превосходство агрессора. Несмотря на утрату громадной территории, военная мощь Советского Союза возросла, гитлеровская Германия вместе со своими сателлитами не обладала крупным перевесом в силах. На советско-германском фронте враг имел войска численностью 6,2 миллиона человек, более 70 тысяч орудий и минометов, 6600 танков и штурмовых орудий, 3500 самолетов. Советские Вооруженные Силы насчитывали 6,1 миллиона человек, 72,5 тысячи орудий и минометов, 6014 танков и самоходных орудий, 3088 самолетов.

При сложившемся соотношении сил успех или неуспех в дальнейшей вооруженной борьбе решало моральное состояние борющихся сторон, полководческое искусство, а все это в первую очередь зависело от прочности строя воевавших государств.

В Москве и в Нюрнберге

На 1942 год падало 25-летие Советского государства. Рожденная в огне революции в октябре 1917 года Советская власть через 25 лет также осенью проходила закалку в испепеляющем пламени Великой Отечественной. Никому не было дано усомниться в прочности нашей державы. Хотя германские войска вышли к Волге и Кавказу, Советское правительство говорило языком победителя, решительно отметая даже тень сомнения в неизбежности разгрома захватчиков.

В октябре 1942 года корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс Кэссиди попросил Сталина ответить на вопросы, «интересующие американскую общественность», в том числе: «Какова еще советская способность к сопротивлению?» Ответ: «Я думаю, что советская способность к сопротивлению немецким разбойникам по своей силе [435] ничуть не ниже — если не выше — способности фашистской Германии или какой-либо другой агрессивной державы обеспечить себе мировое господство».

Советский Союз не скрывал, что тяжелое положение в войне против Германии и ее сателлитов сложилось главным образом ввиду невыполнения западными союзниками своих обязательств. Мы не желали быть участниками заговора молчания, скрывавшего рассчитанное бездействие Англии и США в Европе. В конце сентября 1942 года английский посол в Москве А. Кларк-Керр пожаловался Наркомату иностранных дел на «возбуждение», которое «растет в СССР по вопросу о втором фронте». В ответ ему заявили, что советская печать «ограничивается лишь помещением некоторых выдержек из американских и английских газет» и читатели «не могут не относиться с сочувствием к тому, что пишут в пользу второго фронта в Великобритании и Америке». Посол тем не менее просил не печатать их, «чтобы люди забыли на некоторое время о втором фронте». Беспримерному официальному обращению правительства Англии был дан достойный ответ.

Выступая с докладом о 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции 6 ноября 1942 года, Сталин прямо указал: «Главная причина тактических успехов немцев на нашем фронте в этом году состоит в том, что отсутствие второго фронта в Европе дало им возможность бросить на наш фронт все свободные резервы и создать большой перевес своих сил на юго-западном направлении.

Допустим, что в Европе существовал бы второй фронт, так же как он существовал в первую мировую войну, и второй фронт отвлекал бы на себя, скажем, 60 немецких дивизий и 20 дивизий союзников Германии. Каково было бы положение немецких войск на нашем фронте? Нетрудно догадаться, что их положение было бы плачевным. Более того, это было бы начало конца немецко-фашистских войск, ибо Красная Армия стояла бы в этом случае не там, где она стоит теперь, а где-нибудь около Пскова, Минска, Житомира, Одессы. Это значит, что уже летом этого года немецко-фашистская армия стояла бы перед своей катастрофой. И если этого не случилось, то потому, что немцев спасло отсутствие второго фронта в Европе».

7 ноября 1942 года в приказе № 345 народного комиссара обороны были слова, которые облетели всю страну: «Недалек тот день, когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии. Будет и на нашей улице праздник!» По понятным соображениям большего сказать было нельзя, но вся [436] обстановка на советско-германском фронте говорила — грядут великие события. Куда ударит молния и какова будет ее сила? Эти отнюдь не праздные размышления повергали в тягостные раздумья на самой вершине власти в Германии, а иные предводители разбойничьей шайки впали в панику. В приказе ясно указывалось: «Мы знаем... строителей «нового порядка» в Европе... Пусть знают эти палачи, что им не уйти от ответственности за свои преступления».

В тот же самый день, 7 ноября, личный поезд Гитлера направлялся в Мюнхен, где предстоял очередной нацистский шабаш. «Обстановка была напряженной, — вспоминал Шпеер об этом дне в салон-вагоне Гитлера. — Мы шли с запозданием на много часов, ибо на каждой большой станции долго стояли: подключались к телеграфной линии, чтобы узнать последние известия». Они никак не радовали, а тут еще и зримое доказательство. «Поздно вечером, — продолжает Шпеер, — мы сели за ужин с Гитлером в его вагоне, отделанном розовым деревом. Стол был элегантно сервирован: поблескивало серебро, хрусталь, хороший фарфор, вазы с цветами. Мы начали обильный ужин и сначала не заметили, что на соседнем пути остановился товарный состав. Из вагонов для перевозки скота глазели оборванные, исхудавшие, небритые, некоторые раненые солдаты, ехавшие с Восточного фронта. Они смотрели, как мы ели. Внезапно Гитлер увидел мрачное зрелище в двух метрах от него. Не поприветствовав солдат, он высокомерно приказал слуге спустить шторы». Очень типично для нацистского рейха. Каждому свое: рядовой вермахта должен был подыхать на фронте, а нацистские бонзы купались в роскоши, время от времени вдохновляя соотечественников высокими словами. На них фюрер и другие «вожди» никогда не скупились.

8 ноября 1942 года Гитлер выступил с традиционной речью в Мюнхене в годовщину «пивного путча». Обстановка, конечно, была иной, чем в салон-вагоне фюрера, — Гитлер объявился среди старых «партийных товарищей» в коричневой форме, с повязкой со свастикой на рукаве под истошные вопли и утробный рев песни о Хорсте Весселе. Приняв и вернув нацистское приветствие, Гитлер заверил с трибуны: «Я хотел выйти к Волге в определенном месте, у определенного города. По совпадению город этот благословлен именем Сталина... это необычайно важный город — здесь перехватывается транспортировка тридцати миллионов тонн грузов по реке, включая девять миллионов тонн нефти, сюда, к этому городу, следовало зерно плодородной [437] Украины и Кубани, здесь переплавлялись руды цветных металлов. Это громадный транспортный узел. Его я хотел захватить, и вы знаете, мы скромны, но я скажу: мы взяли и его! Остались только небольшие «карманы» сопротивления. Некоторые могут спросить: почему вы не возьмете их побыстрее? Потому что я не хочу второго Вердена, вот почему!»

Произнеся хвастливую речь, Гитлер отправился отдыхать в Бергхоф, в Альпах. Там он ожидал известий об окончательном овладении Сталинградом.

Операция «Уран». Подготовка

Почти на три месяца растянулась оборонительная фаза Сталинградского сражения, стоившая многих жертв советским войскам. Но герои, стоявшие насмерть в руинах города и обессмертившие его имя, выиграли время. Пока они держали развалины каждого дома, бились за комнаты, лестничные площадки, воронки и подвалы, готовилось контрнаступление, в ходе которого предстояло покрыть сотни и сотни километров. Оставалось правильно выбрать момент для уничтожения зарвавшегося врага.

Учитывая обстановку, сложившуюся глубокой осенью 1942 года, советские военачальники считали, что время для этого настало. Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский писал:

«Гитлеровское командование, как и в 1941 году, просчиталось, переоценив свои и недооценив силы Советского Союза. Наступил момент, когда Гитлеру и его военным советникам при здравой оценке ситуации следовало бы подумать о том, как выбраться из этого критического положения».

В чем оно состояло?

Группа армий «Б», действовавшая на Воронежском и Сталинградском направлениях, растянулась на 1300-километровом фронте. На 1 ноября в ней насчитывалось 82 дивизии и 4 бригады, которые, давно исчерпав наступательный порыв, не могли больше продвигаться. Ударная группировка — 6-я и 4-я танковая армии прочно завязли в Сталинграде. Группа армий «А» — 27 дивизий — не могла преодолеть оборону советских войск на Кавказе. Она держала фронт почти в 1000 километров.

Вермахт, поставивший перед собой в начале лета 1942 года честолюбивые цели, понес большие потери и был измотан в тяжелых боях с Красной Армией. Снабжение войск, разбросанных на фронте общей протяженностью 2300 километров и одновременно ведших бои на Сталинградском, Туапсинском и Нальчикском направлениях, [438] было затруднительным. Стратегический тыл лежал далеко позади, пропускная способность коммуникаций невелика, и они подвергались постоянным ударам партизан. Крупных резервов гитлеровское командование создать не могло — Сталинград сжигал все новые дивизии, частые наступательные операции наших войск против вражеских групп армий «Север» и «Центр» не дали возможности перебросить войска на юг.

Никакие понукания не могли больше заставить немецкие войска идти вперед — любая попытка продвижения натыкалась на отпор Красной Армии. Как ни беспредельны были претензии нацистского руководства, оно все же не могло не считаться с очевидными фактами. После длительных колебаний Гитлер 14 октября отдал приказ о переходе к обороне, за исключением района Сталинграда, участков у Туапсе и Нальчика. Решение об обороне имело в виду создать предпосылки для нового наступления в 1943 году, которое уж теперь-то должно было привести к «окончательному уничтожению» Советских Вооруженных Сил. Немецким войскам предписывалось во что бы то ни стало удерживать зимние позиции. Любой отход исключался, а в случае, если какая-нибудь часть в результате операций советских войск будет отрезана, заранее приказывалось держаться в ожидании помощи.

Жесткий приказ Гитлера был, несомненно, порожден воспоминаниями об избиении германских войск под Москвой минувшей зимой. Командование Красной Армии сочло своевременным напомнить немцам, что их ждало. В листовке, приуроченной к наступлению зимы, говорилось:

«Вспомните, что такое зима 1941 года в России... Из-за неприспособленности к русскому морозному воздуху у многих немецких солдат рвалась легочная ткань. В немецких окопах наступающие русские части находили скрюченные замерзшие трупы солдат, целые взводы и роты... Белая смерть... В этом году вам придется зимовать в безлесных районах. Там нет укрытий от страшных морозов и метелей. Там нет топлива и леса для землянок и блиндажей. Самая незначительная рана в условиях русских морозов — смертельна... Кто не погибнет от русских пуль, тот погибнет в объятиях белой смерти».

Надо думать, немало немецких солдат вздрагивали, читая вещие слова. А фюрер попытался успокоить немецких солдат, с тревогой ожидавших прихода зимы. «Сами русские, — говорилось в приказе, — в ходе последних боев были серьезно ослаблены и не смогут зимой 1942/43 года располагать такими же большими силами, какие имелись [439] у них в прошлую зиму». Нацистское руководство просчиталось: если немецкие войска и армии сателлитов были почти целиком введены в дело, то Ставка Верховного Главнокомандования сумела к ноябрю 1942 года создать большие стратегические резервы: 25 дивизий, 13 танковых и мотомеханизированных корпусов, 7 отдельных стрелковых и танковых бригад. Имея такие силы, можно было уверенно планировать разгром вражеской группировки, вышедшей к Волге.

Уже само очертание фронта германской группы армий «Б» подсказывало возможность окружения ее ударных сил, ведших бои в Сталинграде. На крайнем левом фланге группы армий к северо-западу от Воронежа действовала 2-я немецкая армия, занимавшая фронт в 210 километров. Правее следующие 190 километров фронта занимала 2-я венгерская армия. К ней примыкал 180-километровый участок 8-й итальянской армии, далее тянулись 170 километров, оборонявшихся 3-й румынской армией. Двести километров с небольшим в Сталинграде, непосредственно севернее и южнее города, были зоной операций немецких 6-й и 4-й танковой армий, 200 километров участка фронта, шедшего на юг, держали 7 румынских дивизий. Наконец, еще одна немецкая дивизия контролировала последние 300 километров, вплоть до стыка с группой армий «А», действовавшей на Северном Кавказе.

На среднем Дону и южнее Сталинграда противник с октября приступил к строительству тактической зоны обороны в среднем глубиной в пять — восемь километров. На километр фронта было три-четыре дзота, все населенные пункты готовились к круговой обороне. Шло оборудование пресловутых зимних позиций, на которых враг надеялся отсидеться.

Положение по ту сторону фронта было в общих чертах известно Советскому командованию, анализ различных разведывательных данных давал возможность довольно точно вскрыть состав группы армий «Б». «Советскому Главнокомандованию было хорошо известно, — отмечал Маршал Советского Союза А. М. Василевский, — что в результате героической обороны наших войск в междуречье Дона и Волги основные и к тому же лучшие силы немецких войск южного крыла фронта — 6-я и 4-я танковая армии втянуты в затяжные и, как правило, безрезультатные для них бои на узком участке непосредственно в районе города, а фланги этой группировки прикрыты более слабыми во всех отношениях, тяготившимися войной румынскими войсками. Большая протяженность участков обороны [440] румынских войск и отсутствие за ними резервов еще более усугубляли уязвимость здесь вражеских позиций».

С сентября 1942 года, когда в Ставке созрел замысел нанести удар врагу, вопрос о стратегическом направлении сомнений не вызывал — врага нужно бить под Сталинградом. Разгром группы армий «Б», имевшей свыше 1 миллиона человек, позволил бы Красной Армии перейти в широкое наступление. Поражение под Сталинградом немедленно поставило бы в тяжелое положение группу армий «А» на Кавказе. Это привело бы к захвату стратегической инициативы на всем советско-германском фронте.

План предстоявшего наступления, закодированный под условным наименованием «Уран», предусматривал окружение ударной группировки врага, ведшей бои в Сталинграде. С севера предстояло наступать войскам Донского фронта и вновь созданного на его правом фланге Юго-Западного. Глубина их операции намечалась в 120–140 километров. С юга удар наносил Сталинградский фронт, соединения которого до встречи с войсками, идущими с севера, должны были покрыть до 100 километров. На всю операцию по окружению отводилось трое-четверо суток.

Решающее значение при подготовке имела скрытность сосредоточения. Было необходимо перебросить на исходные позиции массу войск и боевой техники так, чтобы противник не догадался о намерениях Советского командования. Сложнейшая задача была выполнена с блеском — немецкая разведка так и не смогла предупредить о предстоящем наступлении Красной Армии.

Меры введения врага в заблуждение достигли своей цели. На серии штабных совещаний у Гитлера был сделан вывод: советские войска перейдут в наступление либо в районе Великих Лук, либо у Смоленска. На эти участки фронта Гитлер распорядился перебросить подкрепление. Что касается южного участка фронта, то служба Гелена докладывала: русское наступление здесь совершенно невозможно. Гитлер заикнулся было о том, что удар на Ростов не исключается, генеральный штаб встал на дыбы: русские никогда не смогут преодолеть трудностей организации наступления на юге. Совершенно невозможно наладить снабжение крупных соединений в этом районе, бедном коммуникациями.

Надменные германские генералы мерили возможности Красной Армии аршином, пригодным для вермахта. От внимания врага ускользнули поражающие воображение воинские перевозки — в сентябре в район Сталинграда было подано 22 292 вагона, в октябре — 33 236, в ноябре — [441] 41 461 вагон. Это еще не все — некоторые части шли в районы сосредоточения 300–400 километров походным порядком из Астрахани и Камышина. Ежедневно на прифронтовых дорогах было занято 27 тысяч автомашин. Особые трудности представляла переброска войск для Сталинградского фронта — с 1 по 19 ноября через реку, покрывшуюся льдом, было перевезено 160 тысяч личного состава, 10 тысяч лошадей, 430 танков, 600 орудий, 14 тысяч автомашин, около 7 тысяч тонн боеприпасов.

Войска нужно было надежно укрыть по большей части в заснеженных голых степях. Это была работа, требовавшая титанических усилий, — только ночные марши, неукоснительное соблюдение жестких требований маскировки. И так многие недели — к затерянным полустанкам подходили эшелоны, выгружались войска, иной раз поезда останавливались прямо на линии. Колонны грузовиков следовали через степь с потушенными фарами. «Меня в те дни мучил вопрос, — вспоминал Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов, — знало ли гитлеровское командование что-либо о нашей подготовке к наступлению? По всем данным нашей наземной и воздушной разведок, противник ни о чем не догадывался. Мы следили за врагом во все глаза. Наблюдение велось круглосуточно. Непрерывно работала звукометрическая разведка, которая выявляла вражеские артиллерийские и минометные батареи. С воздуха шло систематическое фотографирование расположения противника, особенно тех районов, где намечался прорыв его обороны. Генералы-артиллеристы часами просиживали за стереотрубами на наблюдательных пунктах».

Успех операции «Уран» был возможен только при условии ее тщательного планирования и умелого руководства войсками. Соотношение сил трех советских фронтов и вражеской группы армий «Б» было примерно равным: по людям — 1 000500 и 1 011 500 (1:1), орудия и минометы — 13 541 и 10 290 (1,3:1), танки — 894 и 675 (1,3:1), самолеты — 1115 и 1216 (1:1,1). Но направления главных ударов Советское командование сумело обеспечить двойным и тройным превосходством в силах.

План контрнаступления под Сталинградом был разработан Ставкой Верховного Главнокомандования и Генеральным штабом с учетом соображений штабов, командующих фронтами, видами вооруженных сил и родов войск. Что касается роли Сталина, то А. М. Василевский (в то время начальник Генерального штаба) особо выделил: «Важной вехой (для Сталина) стала Сталинградская битва». В отличие от предшествующего периода он, наученный [442] опытом войны, прекратил грубое вмешательство в руководство операциями и обычно без возражений соглашался с предлагавшимися ему решениями.

Первоначально переход в наступление планировался 9–10 ноября. Трудности сосредоточения войск, подвозки боеприпасов и горюче-смазочных материалов заставили отсрочить начало операции «Уран» на десять дней.

Солдаты и офицеры дивизий, накапливающихся непосредственно за линией фронта, конечно, не могли не догадываться, что предстоит наступление. Однако с целью сохранения тайны об операции знал очень узкий круг лиц — высшие командиры, которые на картах и макетах проигрывали «сценарий» грядущих боев. 17 ноября, пишет генерал П. И. Батов, командовавший 65-й армией, «было решено созвать командный состав на проигрыш операции. Мы собрались близ берега Дона на скате Дружилинских высот. Над головами трепетали под порывами холодного ветра раскинутые саперами маскировочные сети. Вокруг макета были отрыты щели с легкими перекрытиями на случай огневого налета. В 50–60 метрах стояли оптические приборы, у которых работали наблюдатели. Это было очень удобно: каждого командира можно подвести от макета к стереотрубе, увидеть свое направление и рубежи, которые должны быть достигнуты к определенному сроку».

В Москве шли последние обсуждения мельчайших деталей контрнаступления. 13 ноября на совещании обратились к его неизбежным последствиям — немцы, как обозначится угроза под Сталинградом, потянут на южное крыло фронта подкрепления, снимая войска с других участков. Наверняка они попытаются взять их и из-под Вязьмы, где в предвидении активных действий наших войск у гитлеровцев крупная группировка. Нужно не только сковать ее здесь, но и разгромить, о чем Г. К. Жуков уже договорился с Генштабом. Он доложил Сталину, что в предшествующие две недели провел последнюю тщательную проверку готовности войск к контрнаступлению под Сталинградом и теперь готов взяться за разгром немцев западнее Москвы, в первую очередь в Ржевском выступе. Жуков предложил:

«Сталинградская операция во всех отношениях уже подготовлена. Василевский может взять на себя координацию действий войск в районе Сталинграда, я могу взять на себя подготовку наступления Калининского и Западного фронтов». С этим Сталин согласился, но все же направил его под Сталинград еще раз убедиться в том, что командование и войска четко представляют свои задачи. Выполнив поручение Ставки, Г. К. Жуков 17 ноября вылетел [443] на Калининский фронт. Представителем Ставки под Сталинградом остался А. М. Василевский.

В ночь с 18 на 19 ноября войска Юго-Западного и Донского фронтов получили приказ о наступлении, Сталинградского — в ночь с 19 на 20 ноября. Разница в сроке выступления фронтов на одни сутки была вызвана тем, что армиям, наступавшим с севера, предстояло пройти больший путь до района предполагавшегося соединения со Сталинградским фронтом. Даже в последние часы перед наступлением принимались самые тщательные меры предосторожности, что обеспечило полную внезапность.

Паулюс в «котле»

Каждый год 19 ноября наша страна отмечает День ракетных войск и артиллерии — славную дату начала разгрома гитлеровцев под Сталинградом. В тот день 1942 года в 7.30 утра на трех участках прорыва Юго-Западного фронта и на участке прорыва на Донском фронте залп реактивных установок «катюш» возвестил начало наступления. Тысячи орудий и минометов час двадцать минут били по вражеской обороне на протяжении в общей сложности 38 километров. Погода стояла туманная, и авиация могла действовать лишь мелкими группами.

Три фронта Сталинградского направления имели в общей сложности свыше 15 тысяч орудий и минометов, 1250 установок реактивной артиллерии («катюш»), боевые порядки прикрывали более 1100 зенитных орудий. На некоторых участках прорыва Юго-Западного фронта плотность артиллерии достигала 117 стволов на километр. Только Донской фронт имел к началу операции около 3 миллионов снарядов и мин. «Иной читатель, пожалуй, задаст вопрос: а что, 3 миллиона снарядов — это очень много? — объяснял командующий артиллерией фронта В. И. Казаков. — Отвечу сравнением: к началу наступления на трех фронтах было сосредоточено не менее 8 миллионов снарядов и мин, а во всей царской армии к началу первой мировой войны имелось в наличии только немногим более 7 миллионов снарядов всех калибров. Думаю, что эти цифры не нуждаются в комментариях».

Пока 19 ноября 1942 года продолжалась артиллерийская подготовка, советские части подошли на 200–300 метров к переднему краю противника. Едва отзвучали последние разрывы, как красноармейцы бросились в атаку. Однако, несмотря на большие потери, которые понесли румыны от огня артиллерии, прорвать главную полосу обороны [444] врага сразу не удалось. В глубине ее пришлось вести тяжелый бой. Тогда примерно в 13.00 были введены в действие 1-й и 26-й танковые корпуса, мощным ударом пробившие наконец брешь. Не выдержав натиска советских танков, румынские войска побежали, бросая оружие и сдаваясь в плен. Юго-Западный фронт выполнил первую задачу — тактическая оборона врага была прорвана.

Тут грубо просчиталось командование немецкой группы армий «Б», принявшее удар в полосе Донского фронта за основной. К месту прорыва этого фронта направили практически единственный резерв группировки Паулюса — 48-й танковый корпус. В пути он получил приказ, перенацеливавший его на северо-запад, к наконец определенному истинному участку прорыва — наступлению советских 1-го и 26-го танковых корпусов, заходивших западнее в немецкий тыл. Последовал встречный бой, в котором немецкий танковый корпус был наголову разбит вместе с румынскими подразделениями, которые командир корпуса успел поспешно подчинить себе. Советские танкисты далеко превзошли по мастерству немецких. Гитлер немедленно сместил командира 48-го танкового корпуса генерала Гейма и предал суду военного трибунала, приговорившего его к смертной казни. Гейма в конечном счете не казнили, но он провел немало времени в тюрьме.

5-я танковая армия под командованием генерал-лейтенанта П. Л. Романенко вырвалась на оперативный простор и устремилась на Калач. В прорыв вошли другие советские соединения. Вражеский тыл подвергся страшному разгрому, советские танки и пехота неудержимо шли вперед. Они громили штабы, захватывали склады, аэродромы. Дикая паника охватила вражеские войска, обгоняя передовые советские танки.

Германский офицер, посланный разобраться в обстановке в районе прорыва, увидел картину, повергшую его в ужас, — в ледяной степи он встретил бежавшее румынское воинство. «Безудержная, беспорядочная, течет мимо меня толпа, солдаты шагают группами и поодиночке... Навстречу нам полевая кухня. Она облеплена ранеными солдатами сверху донизу, так что лошади еле тянут. Еще несколько полевых кухонь, потом три небольших грузовика. Они тоже нагружены доверху. Несчастные, отупевшие лица. За борта скрюченными пальцами держатся какие-то тени. Они тупо шагают, механически переступая ногами. Высокие бараньи шапки сползли почти на нос, воротники закрывают рот, так что виднеется только кусок небритой щеки, спрятанной от обжигающего ветра. Почти все, за [445] исключением горланящих пьяных, шагают молча. На мой оклик никто не обращает внимания... Я рад выбраться из этого кошмара. Но через несколько километров нам снова встречается группа. И снова мимо нас плетутся еле движущиеся тени с открытыми и закрытыми глазами. Им все равно, куда их приведет эта дорога. Они бегут от войны, они хотят спасти свою жизнь. А все остальное не играет никакой роли. Румынский полковник откровенно говорит мне, поправляя пропитавшуюся гноем повязку на голове: «С моими солдатами больше ничего не сделаешь. Они не подчиняются никаким моим приказам...»

Другой немецкий очевидец, попав в бегущие войска, впоследствии вспоминал: «На.лицах солдат застыло выражение ужаса, словно за ними по пятам гнался сам сатана... Бросая все на своем пути, бегущие без оглядки войска увеличивали и без того огромную армию отступающих, создавая в целом картину, напоминающую отступление Наполеона». Вероятно, эта аналогия пришла ему на ум позднее, а тогда, услышав приближающиеся разрывы снарядов, уханье мин и визг «катюш», наблюдатель счел за благо присоединиться к бегущим.

Подошло время выступать войскам Сталинградского фронта. За предстоящими действиями 4-го механизированного корпуса в штабе фронта и в Ставке собирались следить с особым вниманием. В последние дни перед наступлением командир корпуса генерал-майор В. Т. Вольский обратился с письмом на имя Сталина, настаивая, что при имевшемся соотношении сил и средств наступление обречено на неудачу. Как «честный член партии» он предрекал провал со всеми вытекавшими последствиями. Зная мнение других ответственных участников наступления, Вольский просил ГКО проверить реальность операции, отложить ее или даже отказаться от нее.

Сталин затребовал объяснений у Василевского, который заверил, что автор письма никаких сомнений раньше не высказывал. Что касается операции, то никаких оснований для пересмотра сроков ее начала или даже отмены не существует. «Сталин, — пишет Василевский, — приказал тут же соединить его по телефону с Вольским и после короткого, отнюдь не резкого разговора с ним порекомендовал мне не обращать внимания на это письмо, а автора письма оставить в корпусе, так как он только что дал ему слово во что бы то ни стало выполнить поставленную корпусу задачу. Окончательно вопрос о нем, как о командире корпуса, должны были решить по результатам действий корпуса». [446]

20 ноября перешел в наступление Сталинградский фронт. С огромным подъемом бойцы пошли вперед, разметав румынские дивизии. В середине дня в прорыв были введены подвижные войска — 13-й и 4-й механизированные корпуса полковника Т. И. Танасчишина и генерал-майора В. Т. Вольского. В приволжской степи колонны советских танков, сбивая врага, пытавшегося зацепиться за тот или иной рубеж, стали развивать стремительное наступление. Вспыхивали скоротечные бои, гремели орудия, нигде румынским и немецким войскам не удавалось организовать сколько-нибудь длительное сопротивление. Василевский доложил в Ставку об «отличных действиях» корпуса генерала Вольского, войска которого «проявили в первый же день операции исключительный героизм, мужество, отвагу и продвинулись, ломая сопротивление врага, на 20 километров».

На рассвете 21 ноября в селе Варваровка советские войска захватили врасплох 52 танка врага с экипажами, скопившимися на заправочном пункте. Попытка немцев отбить танки успеха не имела. В тот же день танкисты генерала Вольского перерезали железную дорогу на Сталинград, взяв станцию Абганерово. Железнодорожный путь был немедленно разрушен, телеграфная связь прервана. А ведь это был основной путь, по которому снабжались 6-я и 4-я танковая армии немцев.

В первые дни операции плохая погода сковала действия авиации обеих сторон. Генерал Рихтгофен, незадолго до начала советского наступления улетевший на Северный Кавказ руководить операциями на Тереке, был как громом поражен драматическим поворотом событий под Сталинградом. Спесивый авиационный начальник, разумеется, не мог признать, что стратегия и тактика Красной Армии уже превосходят перехваленные немецкие. Бессилие гитлеровского командования изменить обстановку в свою пользу Рихтгофен объяснил просто. В промежутках между потоками брани в адрес Красной Армии он восклицал: «Эти русские опять мастерски воспользовались плохой погодой! «

В эти исторические дни командирами владела только одна мысль — во что бы то ни стало выполнить приказ, окружить зарвавшегося врага. Танковые и мотомеханизированные корпуса с величайшей решимостью шли вперед. Высокая цель окрыляла бойцов и командиров, принимались и выполнялись дерзкие решения. Войскам Юго-Западного фронта для соединения со Сталинградским фронтом было необходимо форсировать Дон. У командира 26-го [447] танкового корпуса генерал-майора А. Г. Родина созрел смелый замысел — взять с ходу единственный мост через реку в этом районе у города Калач. План был выполнен молниеносно.

В ночь на 23 ноября передовой отряд подполковника Г. Н. Филиппова на большой скорости двинулся по дороге на Калач с запада. Танки и автомашины с пехотой зажгли фары, они беспрепятственно проносились мимо немецких солдат, принимавших отряд за свой. В шесть утра советские танки проскочили мост; его охрана, не оказавшая сначала сопротивления, была перебита. Опомнившиеся гитлеровцы попытались вернуть мост, но неоднократные свирепые атаки врага были отбиты. Вскоре подошли главные силы корпуса, и советские войска с боем овладели городом Калач. Подполковнику Г. Н. Филиппову за этот подвиг было присвоено звание Героя Советского Союза.

В Ставке Советского Верховного Главнокомандования внимательно следили за пульсом сражения, разыгравшегося западнее Сталинграда. Управление битвой постоянно находилось в твердых руках. Войска Юго-Западного фронта под командованием генерал-лейтенанта Н. Ф. Ватутина успешно выполняли свою задачу. Тревогу в Ставке вызвало положение на Донском фронте, который наносил вспомогательные удары. 23 ноября на имя командующего фронтом генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского поступает указание из Ставки: «Товарищу Донцову (Рокоссовскому). Копия товарищу Михайлову (Василевскому). По докладу Михайлова, 3-я мотодивизия и 16-я танковая дивизия немцев целиком или частично сняты с Вашего фронта, и теперь они дерутся против фронта 21-й армии. Это обстоятельство создает благоприятную обстановку для того, чтобы все армии Вашего фронта перешли к активным действиям. Галанин действует вяло, дайте ему указание, чтобы не позднее 24 ноября Вертячий был взят. Дайте также указание Жадову, чтобы он перешел к активным действиям и приковал к себе силы противника. Подтолкните как следует Батова, который при нынешней обстановке мог бы действовать более напористо». Войска Донского фронта усилили нажим на врага, преодолевая его сильнейшее сопротивление.

23 ноября, 16 часов. Свершилось! В зимних сумерках в районе хутора Советского соединились войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов. Кольцо окружения вокруг немецкой группировки замкнулось. Отныне задача состояла в том, чтобы, сжимая внутреннее кольцо окружения, уничтожить противника и в то же время отогнать [448] максимально на запад вражеские войска, которые, несомненно, попытаются нанести деблокирующий удар. Ликвидацию окруженных в районе Сталинграда немецко-фашистских войск Ставка возложила на Донской и Сталинградский фронты. Им было приказано, не теряя времени, продолжать наступление.

Последовала неделя тяжелейших боев с отборными гитлеровскими дивизиями, которые яростно сопротивлялись, часто переходя в контратаки. С 24 по 30 ноября плацдарм, занятый окруженной группировкой, сократился примерно вдвое, не превышая по протяженности с запада на восток 70–80 километров, а с севера на юг 30–40 километров. Однако выполнить поставленную задачу — уничтожить войска Паулюса — не удалось. Попытки продолжить наступление привели бы к необоснованным потерям. «К декабрю 1942 года, — писал К. К. Рокоссовский, — развитие действий войск Донского фронта было явно неутешительным. Не лучшим оно стало на участке Сталинградского фронта».

Это объяснялось рядом причин. Ставка стремилась развить наступление на запад, пополнив действовавшие там соединения за счет войск, сражавшихся на внутреннем кольце окружения. Это было оправдано со всех точек зрения, ибо создавало предпосылки для отражения неизбежного германского контрнаступления с целью освободить блокированную группировку. Сокращение территории, занятой войсками Паулюса, дало возможность противнику уплотнить оборону и маневрировать резервами внутри кольца, направляя их на угрожаемые участки. Наконец, вероятно, важнейшее обстоятельство — размах окружения далеко превзошел первоначальные наметки советских штабов. Враг у Сталинграда оказался много сильнее, чем ожидалось.

«Дело в том, — писал А. М. Василевский, — что в наших исходных расчетах, за которыми последовало решение Ставки на уничтожение окруженного противника с ходу, была допущена серьезная ошибка относительно численного состава окруженной в районе Сталинграда вражеской группировки. На основе разведывательных данных фронтов, принимавших участие в контрнаступлении, подтвержденных также Генеральным штабом, мы определяли в то время общую численность окруженной группировки, которой командовал Паулюс, в 85–90 тысяч человек. Фактически же в ней насчитывалось более 300 тысяч. Значительно преуменьшенными были наши представления и в отношении боевой техники, вооружения, особенно артиллерии [449] и танков, которыми располагали окруженные немецко-фашистские войска».

Для ликвидации такой значительной группировки требовались время и тщательная подготовка. Между тем с запада надвигалась угроза, которую необходимо было отвратить любой ценой.

Советское наступление застало врасплох немецкие 6-ю и 4-ю танковую армии. Штаб Паулюса бежал из станицы Голубинской, считавшейся глубоким тылом, едва ускользнув от советских танков. Войска, попавшие в «котел», испытали сначала величайшую растерянность — они, кичившиеся репутацией экспертов брать противника в клещи, сами были зажаты в стальные тиски, прочно сели в окружение! Офицер-разведчик штаба одного из корпусов 6-й армии Видер вспоминал о тех днях:

«Ошеломленные, растерянные, мы не сводили глаз с наших штабных карт — нанесенные на них жирные красные линии и стрелы обозначали направление многочисленных ударов противника, его обходные маневры, участки прорывов. При всех наших предчувствиях мы и в мыслях не допускали такой катастрофы! Штабные схемы очень скоро обрели плоть и кровь в рассказах и донесениях непосредственных участников событий, с севера и запада в Песковатку — еще недавно тихую степную балку, где размещался наш штаб, — вливался захлестнувший нас поток беспорядочно отступавших с севера и запада частей».

Из штаба Паулюса в штаб группы армий «Б» и в «Волчье логово» в Восточной Пруссии и Бергхоф катилась лавина панических сообщений, в них просматривалась крайняя тревога по поводу мастерства, с которым Красная Армия окружила германские войска в Сталинграде. Бегущие, естественно, не могли точно сообщить, какие силы ввели в бой советские командующие. Но сомнений не было в одном — очень большие. В эти дни видели, как мертвенно бледный генерал Йодль повторял: «Русские сильнее, чем в 1941 году!» Разумеется, подальше от ушей фюрера. Тем не менее в высшем командовании превалировало мнение — войска Паулюса можно вызволить.

Начальник штаба ВВС генерал Яшонек авторитетно заверил: наладим снабжение по воздуху. ВВС уже привыкли снабжать Паулюса, ему перебрасывались по воздуху саперные батальоны и зенитные батареи. Вечером 22 ноября чудовищный поезд «Америка» тронулся из Берхтесгадена. Сутки, потребовавшиеся для того, чтобы доехать до Восточной Пруссии, Гитлер провел в совещаниях с Йодлем, Кейтелем и Яшонеком. Договорились, что Паулюсу будет [450] подана помощь — нужно только сколотить танковый кулак под командованием генерала Гота. Поздно вечером 23 ноября Гитлер вернулся в «Волчье логово», где работал аппарат ставки фюрера, покинувший лагерь под Винницей. Фюрер ободрил Цейтцлера: «Величие познается в беде — как, например, было с Фридрихом Великим».

Гитлер приказал 6-й армии занять круговую оборону и ожидать помощи извне. Командование группой армий «Б» и Паулюс сочли, что окруженная группировка находится в большой опасности и необходимо немедленно прорываться на юго-запад. Это повлекло бы за собой оставление Сталинграда. Прорыв был намечен на 25 ноября. Однако Гитлер в последний момент воспротивился операции, приказав армии Паулюса стоять на месте и обещав деблокировать ее в самое ближайшее время. В приказе Гитлера говорилось: «Войска 6-й армии, окруженные в Сталинграде, впредь будут именоваться войсками крепости Сталинград».

Цейтцлеру Гитлер объяснил: «6-я армия останется там, где она находится сейчас! Это гарнизон крепости, а обязанность крепостных войск — выдержать осаду. Если нужно, они будут находиться там всю зиму, и я деблокирую их во время весеннего наступления». Геринг тут же дал обещание доставлять по воздуху необходимое — по минимальной оценке, окруженной группировке требовалось ежедневно 500 тонн грузов.

После войны битые германские генералы сочинили версию о том, что упорство фюрера, не желавшего оставлять Сталинград, в конечном итоге погубило 6-ю армию. Они настаивают, что прорыв на юго-запад спас бы окруженную группировку. Дело, однако, в том, что эта версия, как и многие другие выдумки задним числом о разногласиях Гитлера с генералитетом, мало связана с действительностью. Немецкие командующие не менее Гитлера ценили достижение рубежа Волги. И они прежде всего думали о восстановлении там фронта, а потом уже об отходе. Пусть Паулюс действительно трижды предлагал оставить Сталинград, но одновременно указывал: «При известных условиях имелись предпосылки для запланированной операции по деблокированию и восстановлению фронта». Иными словами, он полностью разделял генеральное направление гитлеровской стратегии. Утверждение о том, что отступление 6-й армии могло бы сохранить ее, естественно, малообоснованно. Если бы гитлеровцы попытались осуществить план, намеченный на 25 ноября, они должны были бы вылезти из укрепленных позиций и непременно попали бы под удар [451] советских войск. Высказываемые задним числом надежды на то, что 6-й армии удалось бы оторваться от Сталинградского фронта, смехотворны.

Уже 21 ноября штаб 11-й немецкой армии под Витебском, которой командовал генерал-фельдмаршал Э. Манштейн, возглавил группу армий «Дон», которая с большой поспешностью сколачивалась для деблокирования окруженных у Сталинграда. Группа армий «Дон» брала на себя фронт между группами армий «Б» и «А». Манштейн считался в Германии к этому времени лучшим стратегом. Ему подчинили около 30 дивизий на 600-километровом фронте группы армий «Дон» — от Вешенской до речки Маныч. 6-я армия Паулюса формально также подчинялась ему. Группе армий «Дон» ставилась задача «остановить наступление противника и вернуть утерянные с начала наступления противника позиции».

Для ее комплектования лихорадочно перебрасывались войска с Кавказа, из Германии и даже из оккупированной Франции. Собиралось все, что мог наскрести вермахт. Однако войска, предназначенные для наступления, сосредоточивались с большим запозданием против первоначальных сроков. К этому времени враг хорошо почувствовал на своей шкуре, что значила всенародная партизанская война. Эшелоны с трудом проталкивались по железным дорогам, постоянно подвергаясь нападениям партизан.

Самому Манштейну потребовалась неделя, чтобы добраться до нового места службы из Витебска до Новочеркасска. Поезд полз с черепашьей скоростью, и у Манштейна нашлось время предаться воспоминаниям: «Десять лет назад я ехал по этому же пути в Ростов, чтобы в качестве гостя принять участие в маневрах Красной Армии на Кавказе. Тогда у меня осталось много интересных впечатлений, но сегодня перед нами была задача, относительно трудности которой мои помощники и я не предавались никаким иллюзиям». В пути Манштейн отдавал приказы собирать войска, подбрасывать боеприпасы, горючее для группы армий «Дон», но затруднения возникали везде.

Поучителен путь только одной 6-й танковой немецкой дивизии, которая после разгрома под Москвой находилась на переформировании и укомплектовании во Франции. Дивизию довели до штатной численности, в начале ноября погрузили в эшелоны и направили на восток. Позади благополучно остались Франция, Германия, и вот территория нашей страны. Офицер дивизии Шойберт писал: «Когда достигли Барановичей в Белоруссии, началась партизанская область. Разбитые локомотивы и вагоны по обе стороны [452] железнодорожной линии отчетливо показывали, какая ожесточенная малая война шла здесь. Всюду на этой огромной лесистой территории вплоть до Гомеля была усиленная охрана железнодорожных путей. Локомотив толкал перед собой вагон с песком, как защиту от мин». 27 ноября эшелон дивизии прибыл к месту назначения — станции Котельниково. Именно в этот день советские части сделали попытку ворваться в город. «Уже через несколько минут дивизия докладывала о первых убитых и раненых», — заключает рассказ Шойберт.

А советская разведка доносила — для деблокирования войск Паулюса прибыла еще одна танковая дивизия, эта прямо из Франции. В Ставку пришло немало донесений о том, что в районе Тормосин и Котельниковский очень быстро сосредоточивается ударная группировка. Ближайшее будущее — ее яростный натиск на восток, на соединение с 6-й армией — было нетрудно предвидеть.

Немного о стратегии

Хотя генерал армии Г. К. Жуков с 17 ноября работал в штабе Калининского фронта, готовя здесь наступление, донесения командования фронтов Сталинградского направления докладывались и ему, как заместителю Верховного Главнокомандующего. Надо думать, он остро переживал приостановку операций Донского и Сталинградского фронтов и, отрывая время от текущих дел, размышлял, как надежнее разгромить окруженную группировку. Конфигурация «котла» к концу ноября — эллипс, вытянутый с запада на восток на 70–80 километров и сплющенный с севера на юг до 35–40 километров, — подсказывала образ действия — рассечь вражескую группировку по кратчайшему расстоянию примерно посередине встречными ударами с севера и юга, а затем добить по частям, начиная со слабейшей — западной. Но решающая предпосылка успеха — всемерное укрепление внешнего кольца окружения, с тем чтобы уверенно отбить любую попытку прийти на помощь Паулюсу.

Как раз в эти дни группа полководцев — А. М. Василевский, начальник артиллерии Красной Армии генерал-полковник Н. Н. Воронов, командующий ВВС генерал-полковник А. А. Новиков в штабах Воронежского и Юго-Западного фронтов (командующие Ф. И. Голиков и Н. Ф. Ватутин) горячо обсуждали и готовили новую наступательную операцию, носившую условное название «Сатурн». Термин уместно отражал ее цель — создание на [453] внешнем, западном кольце второго, а затем третьего кольца окружения, подобно кольцам планеты Сатурн. Ставка первоначально задумала провести операцию одновременно с завершением окружения под Сталинградом. Эта задача ставилась перед войсками Юго-Западного фронта и левого крыла Воронежского фронта. Они должны были разгромить противника на среднем Дону, в первую очередь итальянскую 8-ю армию, и продвигаться в общем направлении на Каменск-Шахтинский и Ростов.

Нельзя сказать, чтобы противник не ожидал удара здесь. Гитлер, помня еще операции Красной Армии в гражданскую войну в этом районе, приказал срочно укрепить противотанковую оборону итальянской и венгерской армий, передав им трофейные французские орудия. Наскребли кое-какие немецкие подкрепления, взяв их из числа первоначально предназначенных для оказания помощи Паулюсу. Следя за этими приготовлениями, критиканствующий Рихтгофен заметил: «Судя по всему, русские обрушатся и на итальянский сектор. Плохо! Итальянцы, вероятно, бегают быстрее румын». В Риме Муссолини думал по-иному, публично заявив: «Армия, находясь на берегу Дона, высоко несет славные фашистские знамена и готова броситься в любой момент вперед для окончательного разгрома ненавистных красных войск». Великий стратег Манштейн заверил фюрера — русские все же не в состоянии серьезно ударить по итальянцам, дело сведется к ложному наступлению, чтобы связать немецкие войска и воспрепятствовать их переброске для деблокирования 6-й армии.

Боевые качества 8-й итальянской армии наши военачальники четко представляли. «Мне, побывавшему в 1932 и в 1935 годах в Италии на больших маневрах в составе официальной советской миссии, — писал Воронов, — теперь пригодились тогдашние наблюдения. Я помнил, сколько показного было в этой итальянской армии, как слаба ее артиллерия. Поэтому я не преувеличивал силы противника». Операция «Сатурн» планировалась с непоколебимой верой в успех. Ориентировочно срок ее начала Ставка установила 10 декабря.

24 ноября, писал Воронов, «неожиданно раздался звонок. Ставка вызывала А. М. Василевского. По очень серьезному и немного растерянному лицу Александра Михайловича и по его бесконечным ответам «слушаюсь» было легко заключить, что разговор носил неприятный характер. Василевский положил трубку и тяжело вздохнул. Сталин обвинял всех нас, представителей Ставки, находившихся здесь, [454] в том, что мы не понимаем необходимости как можно скорее закончить разгром окруженной группировки. Василевскому приказано выехать на место и завершить операцию.

— Что же делать мне? — спросил я Василевского.

— Я не знаю. А впрочем, вероятно, то же, что и мне.

Весьма расстроенный, он распрощался со мной и поспешно уехал. «Что за перемены настроений в Ставке? — думал я, шагая в одиночестве из угла в угол. — Мы должны начать на Среднем Дону важную операцию в очень трудных условиях. И вдруг все бросить... Странно, очень странно». Василевский получил категорические указания, по его словам, Сталин подчеркнул: «В данное время самой важной и основной задачей является быстрейшая ликвидация окруженной группировки немцев. Это освободит занятые в ней наши войска для выполнения других заданий по окончательному разгрому врага на нашем Южном фронте». Василевский с командованием Донского и Сталинградского фронтов принялись выполнять приказ.

Поздно вечером 28 ноября Сталин связался с Жуковым по телефону и приказал доложить соображения по ликвидации немецких войск, окруженных под Сталинградом. 29 ноября Жуков в своем ответе указал: «Окруженные немецкие войска сейчас, при создавшейся обстановке, без вспомогательного удара противника из района Нижне-Чирская — Котельниково на прорыв и выход из окружения не рискнут.

Немецкое командование, видимо, будет стараться удержать в своих руках позиции в районе Сталинграда и в кратчайший срок собрать в районе Нижне-Чирская — Котельниково ударную группу для прорыва фронта наших войск...

Чтобы не допустить соединения нижне-чирской и котельниковской группировок противника со сталинградской и образования коридора, необходимо: как можно быстрее отбросить нижне-чирскую и котельниковскую группировки и создать плотный боевой порядок на линии Обливская — Тормосин — Котельниково. В районе Нижне-Чирская — Котельниково держать две группы танков, не менее 100 танков в каждой в качестве резерва». Лишь за отражением неизбежного натиска извне, подчеркивал Жуков, придет черед ликвидации группировки Паулюса. Это надлежало выполнить так: «нанести рассекающий удар в направлении Бол. Россошка. Навстречу ему нанести удар в направлении Дубининский, высота 135. На всех остальных участках перейти к обороне [455] и действовать лишь отдельными отрядами в целях истощения и изматывания противника».

Документ ушел Сталину с Калининского фронта 29 ноября 1942 года.

Жуков продемонстрировал стратегический гений, способность проникнуть в планы противника. Под руководством генерал-фельдмаршала Манштейна штаб группы армий «Дон» аналогичным образом оценил положение 6-й армии и пришел к выводам, предсказанным Г. К. Жуковым, а именно: «6-я армия на первом этапе не могла рассчитывать на помощь немецких войск, даже если бы ей удалось прорвать вражеский фронт окружения в юго-западном направлении... Было ясно, что рано или поздно армия, не поддержанная другими немецкими войсками, была бы вновь остановлена противником в степи, не имея достаточного количества боеприпасов, горючего и продовольствия! Уничтожение 6-й армии было бы предрешено!.. Был, видимо, упущен момент, когда армия без помощи извне смогла бы завоевать себе свободу».

По плану Манштейна войска группы «Дон» должны были действовать точно так, как предвидел Жуков: «начать наступление основными силами из района Котельниково». Это направление Манштейн избрал, по его словам, ибо тогда «не приходилось бы преодолевать Дона. Можно также надеяться, что противник меньше всего будет ожидать такое наступление на восточном берегу Дона. При существовавшей на фронте обстановке сосредоточение в этом районе крупных сил связано для немцев с большим риском. Поэтому противник вначале выдвинул только относительно слабые силы в направлении на Котельниково».

Если же, планировал далее Манштейн, «количество войск противника перед Котельниково значительно возрастет», тогда «приказом был предусмотрен запасной вариант: танковые дивизии срочно и скрытно перебрасываются по западному берегу Дона на север, на донско-чирский плацдарм у Нижне-Чирской, и наносят главный удар отсюда». Все учли немецкие штабисты, и первый из них Манштейн, кроме стратегического предвидения Г. К. Жукова.

Через несколько десятилетий в своих мемуарах Маршал Советского Союза Г. К. Жуков напишет: «После доклада Верховному (29 ноября) я разговаривал по ВЧ с А. М. Василевским. Он согласился с моими соображениями». Можно не сомневаться, что Жуков был глубоко удовлетворен — его замысел будет претворен в жизнь. На деле случилось совершенно иное. Ставка, а следовательно, Сталин, Василевский, [456] согласившийся с Жуковым, Рокоссовский и Еременко принялись готовить в первую очередь разгром окруженной 6-й армии, а не отпор Манштейну. Усилием коллективной мысли они забраковали план Жукова — рассечь группировку Паулюса по кратчайшему расстоянию с севера на юг — и организовали наступление с запада, чтобы в конце концов выйти к развалинам Сталинграда. Навстречу должны были наступать наши войска с юго-востока на запад. Донскому фронту предстояло идти по дороге армии Паулюса летом 1942 года. На ее пути тогда были созданы оборонительные рубежи, ряд из них был оставлен без боя и, значит, неповрежденными. Теперь роли поменялись: в укреплениях — дотах, дзотах и блиндажах — засели немцы, а штурмовать их пришлось нашим войскам, видным, как на ладони, в бескрайней, зимней степи.

Командующий 57-й армией Ф. И. Толбухин сокрушался, показывая в штабах нашим стратегам карты и схемы этих укреплений с собственной резолюцией: «Утверждаю». Летом 1942 года он руководил возведением оборонительных рубежей на дальних подступах к городу. «Эх, на свою же голову построил я все это», — твердил Ф. И. Толбухин.

А. М. Василевский сообщает в мемуарах:

«Выполняя указания Ставки, мы в первых числах декабря снова попытались расчленить и уничтожить окруженную группировку. Однако и на этот раз сколько-нибудь значительных результатов не достигли. Противник, опираясь на сеть хорошо подготовленных инженерных оборонительных сооружений, яростно сопротивлялся, отвечая ожесточенными контратаками на каждую нашу попытку продвижения. Безусловно, некоторую отрицательную роль при этом сыграли и допускавшиеся нами ошибки. На них мне указал в телеграмме от 4 декабря Верховный Главнокомандующий. Вот ее содержание: «Тов. Михайлову (Василевскому). Ваша задача состоит в том, чтобы объединять действия Иванова и Донцова (Еременко и Рокоссовского). До сего времени у вас, однако, получается разъединение, а не объединение. Вопреки вашему приказу 2 и 3 числа наступал Иванов, а Донцов не был в состоянии наступать. Противник получил свободу маневра. 4-го будет наступать Донцов, а Иванов окажется не в состоянии наступать. Противник опять получает свободу маневрировать. Прошу вас впредь не допускать таких ошибок. Раньше, чем издать приказ о совместном наступлении Иванова и Донцова, нужно проверить, в состоянии ли они наступать».

Полководцы учли замечание Ставки и указали — нужны дополнительные силы, чтобы справиться с окруженной [457] группировкой. Василевский попросил «в качестве основной ударной силы» для ее ликвидации передать из резерва Ставки 2-ю гвардейскую армию генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского. Сформированная из отборных соединений в районе Тамбов, Раненбург, Мичуринск, эта армия должна была сыграть роль оперативного эшелона развития прорыва в операции «Сатурн» — выйти в район Ростова. Ее войска уже прибывали на Юго-Западный фронт. 4 декабря Ставка постановила: пусть 2-я гвардейская в качестве «предварительной» задачи добьет Паулюса — и соответственно переадресовала ее на Донской фронт. Срок завершения сосредоточения — 18 декабря. Севернее «котла».

В напряженной, творческой обстановке разработали план операции «Кольцо» — разгрома 6-й армии. Послали его в Ставку, которая 11 декабря утвердила этот плод стратегической мысли практически без поправок. 2-й гвардейской армии предстояло наступать на «котел» в юго-восточном направлении: срок начала операции — 18 декабря, уничтожение группировок противника, кроме находившейся непосредственно в городе, — к 23 декабря. Все предусмотрели, но, сокрушался Василевский в послевоенных мемуарах, «не замедлил внести свои коррективы противник».

Горячий снег

Хотя внешний фронт советских войск у Дона местами прямо на запад только на 40 километров отстоял от внутреннего фронта окружения, Манштейн, как и предвидел Жуков, решил начать наступление из района Котельниково, откуда до армии Паулюса было примерно 100 километров. Здесь он рассчитывал встретить более слабое сопротивление и, воспользовавшись равнинной местностью, двинуть танки вдоль железной дороги Тихорецк — Сталинград. Опытнейшему немецкому генералу-танкисту Готу, командовавшему ударной группировкой, поручалось на узком участке пробить советскую оборону и выйти к 6-й армии. Когда деблокирующая группировка прорвется к высотам в районе Ерико-Крепинский, то есть окажется примерно в 30 километрах от окруженной армии, последняя нанесет встречный удар. Операция группы Гота получила претенциозное название «Зимняя гроза», а встречный удар из «котла» заранее обозвали «Удар грома».

Армейская группа Гота сумела перейти в наступление только 12 декабря вместо первоначально намеченного срока 8 декабря. В ней насчитывалось 13 дивизий, включая [458] две полноценные танковые дивизии. Особые надежды возлагались на новейшие тяжелые танки «тигр». Из этих машин, имевших 88-миллиметровое орудие, толстую лобовую броню, был сформирован отдельный танковый батальон, приданный армейской группе Гота.

В полосе советской 51-й армии, на которую обрушился первый удар, врага встретили «наши 3 довольно слабые стрелковые, 2 кавалерийские дивизии и одна танковая бригада» (Василевский). Гитлеровцы имели шестикратное превосходство в танках: 500 против 77. В лютую стужу в голой степи развернулось упорнейшее сражение.

По всему «котлу» разнеслась радостная весть — «Манштейн идет!». Германская солдатня воспрянула духом: к ним пробиваются войска под командованием полководца, сумевшего обойти линию Мажино в 1940 году, возглавлявшего штурм Севастополя полгода назад. Наслаждаясь былями и небылицами о свершениях Манштейна, уже отощавшие солдаты 6-й армии бодро подшучивали над своим временным пребыванием «мышами в мышеловке».

Хотя немецкий танковый клин не пробил боевых порядков советских 51-й и 5-й ударной армий, противник все же медленно прогрызал оборону наших войск. Овладевать безымянными высотами, преодолевать замерзшие ручьи и речки врагу удавалось лишь тогда, когда гибли все защитники рубежей. Как в развалинах Сталинграда, так и здесь, в ледяной степи, бойцы и командиры Красной Армии стояли насмерть.

Продвижение германских дивизий, как вехи, отмечали подбитые и сгоревшие танки с закопченными крестами на броне. Снегом заносило трупы немецких солдат, их не успевали хоронить. Было не до того, скорей бы пробиться к «котлу», вызволить окруженных. За грубо окрашенными в белый цвет танками тащились длинные колонны автомашин, конные обозы, везли продовольствие, горючее и боеприпасы для 6-й армии.

Смысл неслыханных по ярости боев был очевиден нашим войскам. Среди частей, отражавших натиск гитлеровцев, многие три недели назад участвовали в окружении армии Паулюса. Они отчетливо понимали, что враг стремится вернуть утраченные позиции. Но воинов, дравшихся в декабрьские дни на подступах к Сталинграду, сломить было нельзя. Бронебойщик И. М. Каплунов 1378-го стрелкового полка 87-й стрелковой дивизии подбил пять танков, но сам получил тяжелое ранение. Когда солдат очнулся, он увидел в своем секторе еще четыре танка. Он подбил три танка и, оставляя кровавый след на снегу, пополз к следующему. [459]

Товарищи нашли погибшего бронебойщика у последнего подбитого им танка. Илье Макаровичу Каплунову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Советское командование не сомневалось, что враг поставил на карту все, что удалось собрать и бросить в огонь сражения. Уже в первый день, когда танки Гота наползли на войска 51-й армии, Василевский попросил Сталина разрешить немедленно перебросить с Донского фронта 2-ю гвардейскую армию и развернуть ее на рубеже реки Мышкова, протекающей восточнее реки Аксай. Удержание его имело огромное значение. То было последнее естественное препятствие на пути армейской группы Гота.

Сталин сначала резко возразил, но ровно через сутки после выступления Гота, в 5 утра 13 декабря, удовлетворил просьбу Василевского. К этому времени из 165 эшелонов, в которых перебрасывалась 2-я гвардейская армия, 60 уже разгрузились. Теперь в течение каких-то 10 дней армия в третий раз меняла место своего сосредоточения. Для выхода к намеченному рубежу 2-й гвардейской пришлось проделать марш почти в 200 километров, и только по ночам, в сильные морозы, метели. Гвардейцы каждую долгую зимнюю ночь проходили по 40–50 километров. В пути почти не было возможности отдохнуть и обогреться, немногие уцелевшие дома в населенных пунктах занимали госпитали и тыловые учреждения.

На марше бойцам суровыми словами разъяснялось, что их ждет. Говорили только правду. Начальник штаба армии С. С. Бирюзов записывал: «Во время перехода я спросил одного солдата:

— Какая у вас задача?

Мне хотелось выяснить, знает ли он, куда и зачем идет. Но солдат понял мой вопрос по-своему и ответил так:

— Моя первая задача — уничтожить один танк врага. А там будь что будет...

Долго я размышлял над этим ответом. Солдату хочется уничтожить хоть один танк. Он знает, что танки являются у Манштейна основной ударной силой и если перебить их все, то наступление захлебнется. То, что подбить фашистский танк, — дело опасное и трудное, солдат, конечно, понимает, но это не меняет сути дела. Главное — уничтожить врага».

Мужественное сопротивление советских войск на реке Аксай и севернее ее дало возможность выиграть время. 2-я гвардейская армия успела сосредоточиться и занять, пусть наспех подготовленные, оборонительные рубежи. [460]

Когда 19 декабря гитлеровцы наконец прорвались к реке Мышкове, помимо отошедших туда советских частей они встретились с гвардейцами.

В тот день Гот ближе всего подошел к выполнению поставленной перед ним задачи: до 6-й армии осталось 35–40 километров. По ночам в сталинградском «котле» видели, как над фронтом Гота взлетали ракеты, а ветер доносил звуки канонады. Паулюс приказал 10 радистам круглосуточно прослушивать эфир на волнах танковых радиостанций, чтобы не пропустить сигналы идущих к нему танков, даже одиночных машин.

20–23 декабря на рубеже реки Мышковы немецкие войска круглосуточно штурмовали советские позиции. Атака сменялась атакой, все они отбивались с огромными потерями. Местные вклинения тут же ликвидировались сильными контрударами.

Немецкие офицеры в панике теряли головы, когда видели, что вверенные им части несут катастрофические потери, но продвинуться вперед не могут. «Река Аксай-Есауловский, возле которой развернулись бои, — писал германский генерал Мелентин, — имела двадцать пять метров в ширину и глубокое ложе. Снега было очень мало, а морозы стояли сильные. В этот период произошли полные трагизма события, историческое значение которых трудно переоценить. Не будет преувеличением сказать, что битва на берегах этой безвестной речки привела к кризису «третьего рейха», положила конец надеждам Гитлера на создание империи и явилась решающим звеном в цепи событий, предопределивших поражение Германии». Таким представал перед гитлеровцами советский солдат, победить которого оказалось невозможно.

Между штабами Манштейна и Паулюса не прерывались переговоры. Однако по мере того, как угасали надежды у Манштейна на соединение с 6-й армией, его штаб все детальнее расспрашивал окруженных, чем они располагают для прорыва. 21 декабря на вопрос о наличии горючего из «котла» сообщили: есть 140 кубических метров, что «даст возможность боевым машинам продвинуться на 20 километров, включая сбор для атаки». Ах, только 140 тонн! Цифру доложили Гитлеру. Конечно, «Удар грома» исключен, указал фюрер.

23 декабря Паулюс осведомился у Манштейна, когда поступит приказ на прорыв. Тот ответил, что надеется «сообщить завтра», и спросил, сколько нужно горючего для прорыва. Паулюс назвал цифры — 1000 кубических метров горючего и 500 тонн продовольствия. Иначе окруженные [461] не решались вылезти из укрепленных позиции. Советские войска были начеку.

Манштейн и Гот требовали от поредевших дивизий наступать, в бой бросалось все, что успевали протолкнуть и подвезти по железной дороге. Но тщетно: германские войска топтались на месте, их наступательный порыв иссяк. С 12 декабря было потеряно 230 танков, в мотопехоте перебито 60 процентов личного состава. Гот все же не терял надежды, назначив на 24 декабря очередную атаку. Она не последовала — днем 23 декабря он получил категорический приказ перейти к обороне, а некоторые части снимались с его фронта. В ночном мраке головорезы 6-й танковой дивизии, которой приказали повернуть на 180° и уходить, церемонно отсалютовали темному северному горизонту, вытерли слезы и, зримо выразив друг другу свою скорбь, скрылись в танках. Они-то понимали: о том, чтобы пробиться к Сталинграду, больше не могло быть и речи.

Что же случилось?

«Малый Сатурн»

А случилось то, что Манштейн ощутил во всем объеме последствия операции, теперь носившей название «Малый Сатурн». Усилия Гота деблокировать армию Паулюса заставили Советское командование внести коррективы в первоначальный план — вместо удара на юг, на Ростов, было приказано развернуть наступление на юго-восток, в тыл деблокирующей группировки Манштейна.

Операция готовилась с трудом, 2-я гвардейская армия, первоначально назначенная для нее, ушла под Сталинград. Не хватало тяжелой артиллерии. Воронов обратился к группе артиллеристов во главе с генералом Н. Д. Векиловым, воевавшим в первую мировую войну: «Чем вы били немецкую артиллерию в прошлую войну? Ведь основной пушкой в русской артиллерии была тогда прославленная трехдюймовка. Вот вы, товарищ Векилов, и теперь помогите организовать борьбу с итальянской артиллерией, кстати сказать являющейся далеко не передовой, с помощью сосредоточенного огня наших 76-миллиметровых пушек, имеющих достаточную дальность и неплохую гранату с фугасным и осколочным действием. Навалитесь на каждую батарею противника одним-двумя дивизионами этих пушек! А когда прорвем оборону, посмотрим результаты нашего артиллерийского огня». Да, результаты оказались более чем внушительными — итальянские батареи были разбиты. [462]

Хлопоты по подготовке наступления оказались сложнее, чем предполагалось. Наши командующие на местах убедили Ставку перенести начало операции «Малый Сатурн» на 16 декабря. После войны, когда оказалось достаточно времени для размышлений о минувшем, советские военачальники, причастные к сражениям на южном крыле фронта зимой 1942/43 года, единодушно сочли: потеряв неделю и сузив масштаб операции, мы упустили многообещавшие стратегические преимущества.

Генерал армии М. И. Казаков, в описываемое время начальник штаба Воронежского фронта, в мемуарах отмечал, что отказ от «Сатурна» в пользу «Малого Сатурна» «не позволил тогда завершить окружение всех войск противника, сражавшихся на Северном Кавказе». Василевский настаивает: «Начнись операция 10 декабря, то вполне возможно предположить, что тот успех, которого добились войска Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов 16 декабря, исключил бы переход в наступление войск Манштейна 12 декабря на Котельническом направлении». Все это, несомненно, так, но и действия в рамках операции «Малый Сатурн» явились из ряда вон выходящей победой Красной Армии.

16 декабря советские войска перешли в наступление, наголову разбив итальянскую армию. Марш танковых корпусов, введенных в прорыв, развивался с неудержимой силой — они шли по тылам противника, перерезая коммуникации, захватывая аэродромы, с которых снабжалась армия Паулюса.

18 декабря в «Волчье логово» явились нежданные визитеры из Италии — министр иностранных дел Чиано и начальник генерального штаба Кавальеро. В ставке фюрера было не до посетителей. В ответ на вопрос о потерях 8-й итальянской армии последовал небрежный ответ: «Потерь нет, она бежит без остановки». Итальянцы смогли теперь оценить своих союзников! Но они прикусили языки, главная задача миссии Чиано заключалась в том, чтобы обсудить с Гитлером «гипотетический» вопрос Муссолини: не пора ли пойти на политическое решение с Россией типа Брест-Литовска в 1918 году? Гитлер напрочь отказался обсуждать это предложение.

Он выпроводил посетителей и вернулся к картам — красные стрелы, показывавшие продвижение советских войск, рвали германский фронт. Гитлер распорядился перебросить две бомбардировочные эскадрильи, поддерживавшие Гота, действовать в бреши, образовавшейся в результате разгрома итальянцев. «Бросать шестую армию — [463] убийство!» — взвизгнул Рихтгофен. Фронт рассыпался. Прошло ровно два года с того дня 18 декабря 1940 года, когда Гитлер уверенно утвердил план «Барбаросса».

19 декабря советские танкисты с боем взяли Кантемировку, перервав сообщение по железной дороге Ростов — Воронеж. Беспримерный глубокий рейд по тылам врага совершил 24-й танковый корпус В. М. Баданова. Введенный в бой 19 декабря корпус за пять суток прошел около 240 километров, громя оперативные резервы врага. Растерянность гитлеровцев нарастала. «Наш радист, — вспоминал В. М. Баданов, — перехватил радиограмму. Какой-то отчаявшийся командир дивизии доносил командующему армией: «Остатки дивизии отходят в беспорядке, потеряна вся артиллерия и другая боевая техника. С фронта, справа и слева, русские. Прошу ваших указаний». И ответ, далекий от прежних трескучих речей, короткий и безнадежный, как вздох: «Мужайтесь!»

В ночь на 24 декабря танкисты Баданова скрытно вышли к немецкой авиационной базе в Тацинской, где находился громадный аэродром. Не дожидаясь подхода мотострелковой бригады и дав утомленным танкистам только короткий отдых, генерал Баданов решил внезапно напасть на немцев, уверенных, что они в глубоком тылу в безопасности. Сумрак позднего зимнего утра 24 декабря разорвало море огня — дали залп «катюши». Едва стихли взрывы, как советские танки ворвались на аэродром. Немцы не ожидали нападения, прислуга зенитных и противотанковых батарей спасалась от мороза в землянках. Последовал неслыханный разгром — танкисты стали «топтать хвосты самолетов». Избегая ударов по шасси — падавший самолет мог накрыть и повредить танк, — механики-водители разбивали хвостовую часть самолетов, стрелки били по моторам и поджигали машины, стоявшие на аэродроме. Целей было множество — в Тацинской в общей сложности был уничтожен 431 вражеский самолет.

Через десять лет уцелевший германский летчик напечатал в западногерманской газете статью «О тех, кто вырвался из преисподней, или Кровавая баня в Тацинской»:

«Утро 24 декабря 1942 года. На востоке брезжит слабый рассвет, освещающий серый горизонт. В тот момент советские танки, ведя огонь, внезапно врываются в деревню и на аэродром. Самолеты сразу вспыхивают, как факелы. Всюду бушует пламя. Рвутся снаряды, взлетают в воздух боеприпасы. Мечутся грузовики, а между ними бегают отчаянно кричащие люди. Кто же даст приказ, [464] куда направиться пилотам, пытающимся вырваться из этого ада?

Стартовать в направлении Новочеркасска — вот все, что успел приказать генерал. Начинается безумие... Со всех сторон выезжают на стартовую площадку самолеты. Все это происходит под огнем и в свете пожаров. Небо распростерлось багровым колоколом над тысячами погибающих, лица которых выражают безумие. Вот один Ю-52, не успев подняться, врезается в танк, и оба взрываются со страшным грохотом в огромном облаке пламени. Вот уже в воздухе сталкиваются «юнкерс» и «хейнкель» и разлетаются на мелкие куски вместе со своими пассажирами. Рев танков и авиамоторов смешивается со взрывами, орудийным огнем и пулеметными очередями в чудовищную симфонию».

Немецкое командование попыталось спасти положение, бросив против вырвавшегося корпуса Баданова войска, находившиеся поблизости. Танкисты оказались в окружении. Судьба героического корпуса тревожила Ставку.

28 декабря ликующий Ватутин докладывал по прямому проводу в Ставку — Сталину и Жукову, находившимся у аппарата, о славных делах фронта. Он говорил о том, что наши войска проделали во вражеской обороне брешь шириной по прямой в 350 километров. Упорное сопротивление оказывают пока только немецкие части, выведенные из-под Котельниково, которые, «может быть», стремятся прикрыть этот район, чтобы попытаться, действуя из него, «выручить» 6-ю армию. Ватутин заверил, что образовавшийся выступ будет отрезан. Он просил войск, войск и войск для превращения «Малого Сатурна» в «Большой Сатурн».

Сталин, однако, указал, что первая задача фронта — не допустить разгрома корпуса Баданова. Он пообещал дать на подкрепление фронту несколько корпусов. Жуков, уточнив у Ватутина обстановку, был куда более конкретен, подчеркнув: «Помните Баданова, не забывайте Баданова, выручайте его во что бы то ни стало!» Корпус стал снабжаться по воздуху, а 28 декабря, получив приказ на отход, прорвал кольцо окружения и с небольшими потерями вернулся к своим.

Хотя противник вновь временно овладел Тацинской, дело было сделано — база снабжения армии Паулюса перестала существовать, были уничтожены сотни остро необходимых самолетов и громадные склады. Такая же участь постигла многие другие аэродромы. Манштейн в своих мемуарах писал: «Гитлер приказал обеспечить всем необходимым окруженную армию Паулюса, а обеспечить было [465] нечем, так как аэродромы Морозовский и Тацинский подверглись жесточайшему разгрому, в результате которого материальная часть и горючее были уничтожены, а личный состав наполовину перебит, другая половина разбежалась неизвестно куда».

В ту же ночь с 23 на 24 декабря, когда танкисты Баданова готовились к нападению на Тацинскую, в сотнях километров от них войска Сталинградского фронта выходили на исходные рубежи для разгрома группы Гота. 24 декабря 2-я гвардейская и 51-я армии перешли в решительное наступление. Врагу потребовалось двенадцать дней, чтобы от Котельникова доползти до реки Мышковы. Под натиском советских войск битые дивизии Гота, отдавшие часть сил для противодействия операций «Малый Сатурн», проделали обратный путь за пять дней. 29 декабря советские войска овладели Котельниковом и продолжали гнать врага на запад.

Все надежды гитлеровцев на деблокирование армии Паулюса рухнули. Группа армий «Дон» фельдмаршала Манштейна потерпела тяжелое поражение. Войска Юго-Западного, Сталинградского и левого крыла Воронежского фронта на среднем Дону и в районе Котельникова отогнали гитлеровцев на 200–250 километров. Перед советскими армиями открывались возможности для развития стратегического наступления на всем южном крыле советско-германского фронта — от Воронежа до Черного моря. Гитлеровцам нужно было срочно выводить свою группировку с Кавказа, ибо выход советских войск к Ростову отрезал ее.

Воинство Паулюса в Сталинграде было обречено.

«Кольцо»!

Наверняка только к рождеству 1942 года сидевшие в «котле» начали прозревать, отдав наконец себе отчет (не все и не до конца) в своем истинном положении, отрезвляясь от большой лжи, которую распространяла гитлеровская пропаганда о делах в 6-й армии. В рождественскую ночь солдаты и офицеры Паулюса сгрудились у приемников, где они были, послушать вести с далекой родины. Концерт по заявкам вермахта закончился, и ближе к полуночи по среднеевропейскому времени Геббельс бодрым голосом объявил о «круговой перекличке» — докладывали с границ раздувшегося рейха. «Говорит Нарвик», — слова Геббельса покрыл хор, якобы певший в арктическую ночь в этом порту; «теперь из Туниса» — сладкая песенка «Тихая ночь, волшебная ночь» в исполнении солдат, сдерживавших [466] англичан и американцев. Внезапно Геббельс пронзительно закричал: «Теперь из Сталинграда» — и грянула разухабистая мелодия, подтверждавшая: в «котле» все прекрасно! Слушатели в Сталинграде в большинстве своем выключили приемники.

Проблески озарения были замечены у Паулюса и его штаба. Начальник штаба генерал Шмидт, ведший бесконечные переговоры со штабом Манштейна, сообразил наконец, что окруженных водят за нос. Он установил, что Гот отходит, а ему рассказывают об исполинских усилиях вермахта по спасению Паулюса. Вместо рождественских поздравлений генерал телеграфирует: «Предлагаем люфтваффе снабжать нас хлебом, а не разбрасывать кое-как считанные бомбы». 26 декабря начальник оперативного отдела штаба Паулюса полковник Куновски оповещает подчиненных Манштейна: «Я больше писать не буду. Мне никогда не приходилось так глубоко сидеть в дерьме. Наилучшие пожелания». В этот же день телеграмма Паулюса Манштейну: «Требую, чтобы на высшем уровне были приняты самые энергичные меры для скорейшего оказания помощи, если общая обстановка не требует пожертвовать армией».

Телеграмму немедленно доложили Гитлеру, который, вне всяких сомнений, рассвирепел — по крайней мере Паулюс начинает понимать, что ждет его армию.

На новый, 1943 год 6-я армия получила очередную телеграмму от Гитлера с заверениями, что «героические бойцы на Волге» не будут оставлены, а Германия имеет силы для освобождения окруженных. Это были не только обычные новогодние пожелания, верховное командование вермахта действительно всерьез задумало наступательную операцию. С запада в экстренном порядке перебрасывались отборные соединения СС — дивизии «Адольф Гитлер», «Рейх», «Мертвая голова», группа армий «Центр» отдала дивизию «Великая Германия». Завершение сосредоточения ударной группировки намечалось в середине февраля 1943 года в районе юго-восточнее Харькова. Командованию 6-й армии было сообщено, что предпосылкой успеха планируемого наступления является удержание Сталинграда, ибо это даст возможность отвести войска с Кавказа, которые будут использованы для укрепления фронта. Паулюс и его генералы, как ни трудно, поверили этим сведениям, так как они подкреплялись ссылками на то, что все рассчитано до точки. Что же касается снабжения окруженных, то были получены повторные успокоительные заверения.

Командование 6-й армии, однако, не знало, что гитлеровская [467] Германия больше не властна над развитием боевых действий. О планомерном отводе войск с Кавказа не могло быть и речи — отступление в сущности было бегством. Иначе и быть не могло, ибо, как указывал в беседе с Гитлером Цейтцлер в конце декабря, «если вы теперь же не отдадите приказ об отступлении с Кавказа, то вскоре нам придется пережить второй Сталинград». В это время против группы армий «А» наступали Южный фронт (так были переименованы в самом начале 1943 года главные силы Сталинградского фронта) и северная группа войск Закавказского фронта. Войска Юго-Западного фронта уже дрались в Донбассе, а Воронежский фронт приступил к наступательным операциям на Верхнем Дону. Для развития общего стратегического наступления было необходимо в кратчайший срок покончить с армией Паулюса, что позволило бы высвободить советские войска, занятые у Сталинграда.

Проведение операции «Кольцо», уничтожение окруженной группировки, целиком возлагалось на Донской фронт, в состав которого передавались с 1 января 1943 года 62, 64 и 57-я армии ликвидированного Сталинградского фронта. Представителем Ставки на Донской фронт 19 декабря был назначен генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов, которому поручалось «представить не позднее 21.12.42 в Ставку план прорыва обороны войск противника, окруженного под Сталинградом, и ликвидации их в течение пяти-шести дней», то есть до нового, 1943 года! Разумеется, в штабе Донского фронта пропустили мимо ушей установление нереального срока, а принялись обстоятельно готовить наступление. Замысел операции по-прежнему предусматривал рассечь «котел» по прямой линии «таранным ударом», но выражению Воронова, с запада на восток, уничтожив на первом этапе вражеские войска в юго-западном выступе.

Стратегическое наступление Красной Армии требовало все больше сил, поэтому в распоряжении Донского фронта осталось только самое необходимое. Особого превосходства над врагом в районе Сталинграда не было. В войсках Донского фронта на 10 января 1943 года было 212 тысяч человек, у противника — 250 тысяч, орудий — соответственно 6860 и 4130, танков — 257 и 300, боевых самолетов — 300 и 100. Но боеспособность советских войск, преисполненных уверенности в победе, была неизмеримо выше гитлеровских.

Очень многое зависело от артиллерийской подготовки в первый день наступления. Старшие артиллерийские начальники фронта к этому времени пришли к выводу, что [468] нужно проводить ее в сжатые сроки — они отвели на нее 55 минут. Воронов и прибывшие с ним генералы высказались за артподготовку продолжительностью 2 часа 30 минут при том же расходе снарядов. Спор вынесли на суждение Рокоссовского и того же Воронова.

Ссылки на опыт первой мировой войны отвели, заключив, что тогда плотность артиллерии на километр фронта была много ниже, что требовало более продолжительной артподготовки. По этим же причинам отвели и ссылки на предшествовавший период Великой Отечественной. Теперь, указали артиллеристы Донского фронта во главе с начальником артиллерии фронта генералом В. И. Казаковым, войска много богаче орудиями и минометами. «Удар артиллерии должен быть очень сильным, но более коротким, — писал Казаков, — образно говоря, мы намеревались сбить противника с ног одним ударом увесистого кулака, а не тратить время на слабенькие пощечины, от которых можно быстро оправиться». Прошло предложение — ограничить артподготовку 55 минутами, но провести ее чрезвычайно интенсивно.

Сроком начала операции «Кольцо» Ставка установила 6 января 1943 года. В этот срок не укладывались. Воронов направил Сталину докладную с просьбой «утвердить начало «Кольца» плюс 4». Немедленно гневный звонок из Москвы. Воронову из многих фраз, сказанных Сталиным, запомнилось:

— Вы там досидитесь, что вас и Рокоссовского немцы в плен возьмут! Вы не соображаете, что можно, а что нельзя! Нам нужно скорее кончать, а вы умышленно затягиваете!

Затем Сталин осведомился, что значат слова «плюс четыре». Воронов объяснил — перенести начало операции на 10 января. В ответ короткое: «Утверждается».

Конечный исход операции не вызывал сомнений, однако Советское командование попыталось избежать ненужного кровопролития. Было решено перед началом наступления предъявить ультиматум о сдаче. «В штабе Донского фронта, — писал К. К. Рокоссовский, — каких-нибудь готовых материалов у нас под рукой не было, поэтому стали вспоминать исторические примеры: походы Чингисхана, события XVII века, осады замков, крепостей и городов». В конце концов текст ультиматума был составлен, утвержден Ставкой. О предстоявшем вручении ультиматума было объявлено противнику по радио, с самолетов над «котлом» разбрасывались листовки с его текстом. Первая попытка 8 января послать парламентеров не удалась, с немецких [469] позиций по ним был открыт огонь. 9 января парламентеров все же приняли в расположении противника, где они вручили пакет с ультиматумом. Им ответили, что штаб Паулюса отвергает предложение о сдаче, о котором уже знает из содержания листовок.

6-я армия отвергла рыцарские обычаи войны в соответствии с нормами международного права — сдавшимся Советское командование гарантировало жизнь и безопасность, а после окончания войны — возвращение в Германию или в другую любую страну, куда изъявят желание военнопленные. Сам Паулюс впоследствии объяснял: «Преждевременное прекращение сопротивления под Сталинградом означало бы, что я дал толчок к проигрышу войны и что такие действия, как я тогда представлял себе, были бы направлены именно против немецкого народа... Мне тогда совсем не приходила в голову революционная мысль о том, чтобы сознательно вызвать поражение и тем самым привести к падению Гитлера и нацистского режима как препятствия для окончания войны. Мне также не было известно, чтобы подобное мнение высказывалось среди моих подчиненных». Действительно, ни один из командиров вверенных Паулюсу частей не высказался за принятие ультиматума.

Вероятно, некоторые думали, как командующий армией, другие слепо повиновались приказу, а для фанатичных нацистов сопротивление до конца отвечало их внутренним убеждениям. Эти мотивы, однако, не исчерпывают объяснения причин, по которым 6-я армия продолжала безнадежное сопротивление. Среди солдат и офицеров было немало таких, кто смертельно боялся ответственности за неслыханные злодеяния, чинившиеся вермахтом против советских людей. Наверняка некоторым оголодавшим солдатам 6-й армии в морозном мареве мерещились их деяния летом и осенью 1941 года — участие в массовых расстрелах мирного населения, чудовищные рвы, заполненные трупами. Гитлеровцы очень недолго были в Сталинграде и так и не сумели овладеть всем городом, но они успели показать свое подлинное лицо и здесь, во фронтовых условиях. Никакими ссылками на военную целесообразность нельзя было оправдать бесконечные убийства женщин, детей и стариков в ходе боев. По неполным данным, в Сталинграде от бомбардировок с воздуха, артиллерийского и минометного обстрелов погибло 42 754 мирных жителя.

У битых гитлеровцев вошло в привычку сваливать все преступления против человечества на СС, «зондеркоманды» и т. д. Но Сталинград находился в ведении военных [470] властей. За непродолжительное пребывание в Сталинградской области гитлеровцы повесили 108 человек, расстреляли 1744. совершили насилия и пытки над 1593, угнали в фашистскую неволю 64 244 человека. Террор в городе проводила военная комендатура, разместившаяся в здании 3-го Дома Советов на площади 8 Марта Дзержинского района. В комендатуру на пытки и расправу тащили каждого и всякого заподозренного в сопротивлении оккупантам. На улицах города были развешены бесконечные объявления комендатуры, грозившие смертью буквально за каждый проступок. После освобождения города на улицах Дзержинского района были обнаружены сотни могил замученных и расстрелянных комендатурой мирных жителей Сталинграда.

В «котле» оказались многочисленные непосредственные виновники этих злодеяний, руки которых были обагрены кровью советских граждан. Эти помнили, как в прекрасные летние дни в одних плавках и сапогах, но со «шмайсером» в руках они расстреливали толпы людей, согнанных на очередное место массового убийства. Страшась справедливого суда, они отбивались до последнего патрона или пополняли ряды самоубийц, которых было немало среди окруженных. Гитлеровские солдаты, даже не принимавшие прямого участия в истреблении советских людей, не были слепыми и глухими, они прекрасно знали о сущности «нового порядка», насаждавшегося на оккупированных территориях в интересах «расы господ». Теперь, когда пришел час расплаты, у них зашевелились мысли о том, что все же придется отвечать, хотя бы за поощрение убийств, насилий и грабежей. Отсюда упорство в борьбе, которое проявила 6-я армия, оно было порождено не воинской доблестью, а скорее отражало отчаяние бандитов, связанных круговой порукой. Воспитанные в духе звериных догм нацизма, они не могли понять гуманности Красной Армии к разоружившемуся врагу и злобно сопротивлялись, не считаясь с колоссальными потерями.

В 8 утра 10 января 1943 года немецкая солдатня, толпившаяся у полевых кухонь, трепала языки, гадая, почему последние сутки с небольшим на линии фронта не гремят орудия, слышатся только отдельные винтовочные выстрелы или автоматные очереди на нейтральной полосе. За жидким кофе в 8.05 они получили ответ — 7 тысяч советских орудий и минометов открыли сокрушительный огонь на участке наступления — в полосе 65-й армии. Начинался штурм «котла» с запада. Когда умолкла артиллерийская подготовка, в тыл стали пробираться толпы контуженных [471] вояк, иные в истерике, у других шла кровь из рта, ушей и носа. Но немало упрямых продолжали драться. Пошло медленное прогрызание глубокоэшелонированной обороны врага. Немногочисленную советскую пехоту повсеместно «проталкивала» артиллерия, поддерживавшая наступление огнем прямой наводкой. На артиллерию легла основная тяжесть борьбы.

В. И. Казаков, командовавший артиллерией фронта, невольно сравнивал действия своих подчиненных с тем, что он знал о вражеской артиллерии в эту войну, и с тем, что помнилось о ней со времен первой мировой войны. В Германии создали легенды о действиях своей артиллерии в 1914–1918 годах. Оценивая результаты артподготовки 10 января 1943 года, В. И. Казаков вспомнил «события, происшедшие четверть века тому назад. В моей памяти возникла картина артиллерийской подготовки, которую проводили немцы 17 августа 1917 года под Ригой. Та подготовка, длившаяся 6 часов, по-моему, была менее страшна, чем теперь наша, хотя она длилась всего 55 минут. Во время боев под Ригой я был пулеметчиком и хорошо чувствовал на себе артиллерийский огонь противника». Теперь Казаков видел — противник проявляет «верность шаблону, весьма вредному в бою». За что, как и в прошлом, дорого платил.

Гитлеровцы, имевшие превосходство в живой силе и танках, часто контратаковали. Быстротечные схватки разыгрывались вокруг каждого опорного пункта, блиндажа, зачастую едва видного в заснеженной степи, где крутила вьюга. Мороз был более двадцати градусов, красноармейцы продвигались по открытой местности, гитлеровцы укрывались в обжитых за многие недели подготовки окопах, землянках, блиндажах. Каждый километр отвоевывался кровью, войска пробивались на восток к городу мучительно медленно. Под плотным огнем. Заготовив для штурма Сталинграда горы снарядов, мин и патронов, немцы сначала не скупились на боеприпасы.

После первых двух дней боев Военный совет Донского фронта потребовал от солдат и офицеров: «Медлить нельзя! Стремительно и смело атакуйте врага, истребляйте всех, кто не сдается в плен. Дело чести каждого бойца, каждой части, соединения быстрее покончить с заклятым врагом, который находится перед вами».

Наши бойцы и командиры прекрасно знали, кто сидит в обороне перед ними. Генерал-лейтенант К. Ф. Телегин, являвшийся в то время членом Военного совета Донского фронта, рассказывает, что на бойцов огромное впечатление [472] производили увиденные ими картины зверств фашистских извергов над военнопленными. Изувеченных трупов наших бойцов находили немало, а на хуторе Вертячем советские войска обнаружили лагерь для военнопленных. В нем было уничтожено не менее 1500 советских военнопленных, часть из них зверски замучена. «Некоторым из прибывающих на фронт частям, — пишет К. Ф. Телегин, — а также войскам, выводимым с передовых позиций на отдых, удалось побывать и осмотреть места, где были совершены чудовищные преступления гитлеровских вандалов, пришедших на нашу землю как бандиты и грабители, попирающие всякие нормы международного права. В лагере смерти в бараке под соломой было обнаружено 87 трупов советских бойцов и командиров, некоторые из них были изуродованы до неузнаваемости. Видевшие все это бойцы уходили на фронт с решимостью как можно скорее освободить родную землю от этих гуннов XX века».

Несмотря на лютое сопротивление, плацдарм, занятый 6-й армией, постепенно сокращался, передний край приблизился к аэродромам, на которые приземлялись самолеты, доставлявшие боеприпасы и снабжение. Уже 12 января первые советские танки вышли к основному аэродрому в районе Питомника. Хотя это была только разведка, работа аэродрома была полностью дезорганизована. «Паника началась неожиданно и переросла в невообразимый хаос, — рассказывал немецкий очевидец. — Кто-то крикнул: «Русские идут!» В мгновение ока здоровые, больные, раненые — все выскочили из палаток и блиндажей. Каждый пытался как можно скорее вырваться наружу. Кое-кто в панике был растоптан. Раненые цеплялись за товарищей, опирались на палки или винтовки и ковыляли так на ледяном ветру в направлении Сталинграда. Обессилев в пути, они тут же падали, и никто не обращал на них внимания. Через несколько часов это были трупы. Ожесточенная борьба завязалась из-за мест в автомашинах. Наземный персонал, санитары и легкораненые первыми бросились к уцелевшим легковым машинам на краю аэродрома Питомник, завели моторы и устремились на шоссе, ведущее в город. Вскоре целые гроздья людей висели на крыльях, подножках и даже радиаторах. Машины чуть не разваливались под такой тяжестью. Некоторые остановились из-за нехватки горючего или неисправности моторов. Их обгоняли, не останавливаясь. Те, кто еще был способен передвигаться, удирали, остальные взывали о помощи. Но это длилось недолго. Мороз делал свое дело, и вопли стихали. Действовал лишь один девиз: «Спасайся, кто может!»...» [473]

В «котле» с конца ноября болтался таинственный майор фон Цитцевиц, присланный с туманным мандатом представителя генерального штаба. На деле он был офицером связи Гитлера. Вероятно, унылый службист, майор совал нос везде, вызывая большие подозрения у Паулюса, Шмидта и других, видевших в нем в лучшем случае назойливого соглядатая самого фюрера. Цитцевиц слал безотрадные сообщения в «Волчье логово». Реакция на них оказалась неожиданной. Геринг, прочитав некоторые из них, изрек: «Германский офицер не может позволить себе таких пораженческих донесений. Их можно объяснить только тем, что враг захватил его радиопередатчик и посылает эти донесения от себя». С одним из последних самолетов Цитцевица отозвали из «котла». С собой он увез некоторые ордена, доверенные ему Паулюсом.

Аэродром в Питомнике советские войска окончательно взяли 15 января. И без того недостаточное снабжение армии Паулюса уменьшилось: если в декабре в среднем доставлялось по воздуху 105 тонн в день, то с 12 января поступало 60–80 тонн. Советские летчики охотились за вражескими транспортными самолетами и бомбардировщиками, приспособленными для перевозки грузов, сбивая ежедневно десятки машин. У Сталинграда фашистские самолеты встречал плотный зенитный огонь, оставшиеся в руках врага посадочные площадки непрерывно атаковались советской авиацией и обстреливались артиллерией. В то же время продолжавшееся наступление советских войск на запад удлиняло маршрут самолетов, следовавших к Сталинграду. Если первоначально базы немецкой авиации отстояли от «котла» на 200 километров, то к концу января это расстояние возросло до 450 километров.

Когда стало ясно, что Геринг обанкротился со своими обещаниями, 15 января 1943 года Гитлер приказал фельдмаршалу Мильху взять на себя обеспечение 6-й армии по воздуху. Мильх принял экстренные меры — отовсюду были переброшены военно-транспортные соединения, даже из Норвегии и Западной Европы. Командир соединения, прибывшего со Средиземного моря, прилетел в «котел» и заверил Паулюса, что в его распоряжении 200 самолетов, в том числе новейшие четырехмоторные машины, и за сутки можно будет перебрасывать 300 тонн грузов. Разумеется, и эти обещания не были выполнены.

Воздушная блокада становилась все эффективнее. Вражеские самолеты били везде, в том числе на аэродромах вылета! В начале января было установлено, что на аэродроме Сальск из-за ненастной погоды скопилось до 150 транспортных [474] самолетов. Хотя шел снег, была опасность обледенения, штурмовики под командованием капитана Бахтина поднялись в воздух. Они прижимались к земле и появились у Сальска внезапно. Несколько заходов, и 75 вражеских самолетов обращены в горящие обломки. Немецкие зенитчики опомнились, открыв нестройный огонь вдогонку только тогда, когда «Илы» легли на обратный курс.

Если вражеские самолеты и прорывались к «котлу», то чаще предпочитали сбрасывать груз с воздуха. Все реже они рисковали приземляться, а когда все же садились, то за места на обратный рейс разыгрывались кровавые схватки. Заградительная цепь не всегда удерживала сотни обезумевших людей, бросавшихся к самолету. В ход шли ножи и кинжалы, через массу тел в кабину пробивались самые сильные. В самолет набивалось столько народу, что машина не могла взлететь. Тогда, пишет Вельц, наблюдавший такую посадку, «лишних приходилось вышвыривать силой. Но как ни слабы эти полускелеты, силы у них возрастают, руки судорожно цепляются за что попало. Им отдавливают каблуками пальцы, пока те, окровавленные, не размыкаются, но они снова цепляются, и все повторяется сначала. В конце концов сброшенный падает на двойной ряд уже валяющихся у самолета и стукается головой о промерзшую землю. Но за самолет, начинающий разбег, все еще цепляются, звучат выстрелы, и руки наконец опадают... Самолет уже стартует, поднимается в воздух и берет курс на юго-восток. В этот момент с него что-то падает. Это солдат, пытавшийся улететь. Слышится тяжелый звук удара — падение в безнадежность, в «котел», в смерть».

17 января дисциплинированный Паулюс решился — он радирует в ставку Гитлера: «Мой фюрер! Ваши приказы о снабжении моей армии не выполняются». Последовала перепалка среди ответственных за «воздушный мост» в Сталинград. Геринг объявил виновным в нехватке продовольствия в «котле»... Паулюса! «Зачем обременять себя безнадежными ранеными, они должны отойти в небытие». Точно по-нацистски — бесполезных едоков умертвить. Генерал Хубе, прилетевший из «котла», заявил Гитлеру: «Люфтваффе провалил снабжение. Виновные должны быть найдены. Почему вы не расстреливаете генералов авиации, а ставите к стенке только армейских генералов?» Гитлер успокоил Хубе и послал бодрую телеграмму Паулюсу. Слова! Слова! [475]

Перед концом

С тупым упорством 6-я армия продолжала драться. Бессмысленное кровопролитие побуждало Советское командование снова и снова взывать к разуму окруженных. Над «котлом» разбрасывалось множество листовок: к 15 января 1943 года — 1 млн 549 тысяч! Текст некоторых из них был короток и энергичен: «Теперь наш разговор короткий: хотите жить — сдавайтесь в плен, причем без промедления.

Каждый, кто будет продолжать сопротивляться, будет уничтожен подобно тому, как уничтожают бешеную собаку. Ваше положение безнадежно…

Принимайте решение быстро.

Завтра будет поздно».

В других листовках с картами и схемами подробно разъяснялось, почему 6-й армии нет выхода, кроме капитуляции.

Профессору Кутчера, начальнику госпиталя, принесли советскую листовку, в которой содержалась горькая правда — солдаты 6-й армии «проданы» Гитлером. Кутчера пробежал листовку и заметил: «Мы никем не проданы. Это звучит лучше, не так ли? Вайнерт{11} — коммунист, а я по своим взглядам очень далек от коммунистического мировоззрения. Правда, в студенческие годы я везде совал нос. В Гамбурге как-то попал на митинг, слушал Тельмана. Он говорил о том, что Гитлер — это война. В то время я не знал, верить этим словам или нет. Теперь же я вижу, что коммунисты оказались правы. И вот мы в сталинградском «котле» хлебаем баланду». Вывод? Когда появились советские солдаты, Кутчера пустил себе пулю в висок...

Наконец в одной из листовок был воспроизведен текст секретного приказа командования 6-й армии, в котором говорилось, что «среди солдат и даже офицеров» советские предложения о сдаче «вызвали стремление к капитуляции, так как создавшееся положение рассматривается как безнадежное. Далее, до меня дошли сведения о случаях неповиновения во время атак, перехода на сторону врага, особенно групповых, о выступлениях перед рядовыми солдатами с призывом складывать оружие и сдаваться в плен.

Приказываю:

1. Всеми имеющимися в вашем распоряжении средствами, вплоть до расстрелов, пресечь разговоры солдат или офицеров о капитуляции...» [476]

Приказ не остался на бумаге, а неукоснительно выполнялся.

То там, то здесь в «котле» гремели залпы — расстреливали солдат: одних — за попытку сдаться в плен, других — за воровство продуктов, сброшенных с самолетов (с 24 января, когда наши войска захватили последнюю посадочную площадку противника, снабжение 6-й армии шло только таким путем). Всего было приведено в исполнение свыше 360 смертных приговоров.

Советское командование 22 января вторично предложило врагу капитулировать. Штаб 6-й армии отказался. В этот день майора фон Цитцевица вызвали к Гитлеру. С понятным для верноподданных трепетом он предстал перед фюрером. Гитлер произнес перед ним трескучую речь, показывая на карте, как пробьются через Дон немецкие танки, за ними последуют машины с припасами и т. д. А пока, заверил фюрер, войска Паулюса будут сражаться «до последнего патрона». Майор слабо усомнился, будут ли у них силы для этого, и тут же был отпущен.

24 января Паулюс все же обратился к Гитлеру с просьбой разрешить капитуляцию, ибо «катастрофа неизбежна». Из ставки фюрера последовал обычный приказ: «Армия должна удерживать свои позиции до последнего человека, до последнего патрона». Паулюс ответил: «Ваш приказ выполняется. Да здравствует Германия!» В этот день территория, занятая гитлеровцами, сократилась до 100 квадратных километров.

Утром 26 января войска 65-й и 21-й армий, наступавшие с запада, встретились с пробивавшимися к ним навстречу частями героической 62-й армии. Соединение советских войск произошло у поселка Красный Октябрь и на Мамаевом кургане. Остатки 6-й немецкой армии были расчленены на две группировки — южную, в центре города, и северную, в районе заводов СТЗ и «Баррикады».

Даже и теперь гитлеровцы продолжали злобное и бессмысленное сопротивление. Их ждала лишь бесславная смерть. Положение остатков Паулюсова войска было жалким и плачевным. Продовольственный рацион был ничтожен. В «котле» съели всех лошадей — 39 тысяч.

«Воздушная блокада, — заметил маршал авиации С. И. Руденко, — наряду с блокадой на земле оказалась теми смертельными клещами, которые схватили за горло окруженного врага. Сто пятьдесят граммов мокрого хлеба в день — рацион далеко не достаточный для поддержания боевого духа таких любителей жирно поесть за чужой счет, какими были немецко-фашистские захватчики. Не помогли [477] конина 1-й румынской кавалерийской дивизии и одичавшие кошки сталинградских жителей. Теперь войска «третьего рейха» думали не о русских расстегаях с черной икрой, а о мерзлой картошке». Паулюс приказал снять с довольствия всех, кто не мог больше держать оружие.

В последние недели боев 6-й армии генерал артиллерии фон Зейдлиц, командир разбитого 51-го корпуса, пришел к убеждению о необходимости капитулировать. Он несколько раз обращался к Паулюсу с просьбой принять решение. Командующий отказался. Тогда Зейдлиц 25 января отдал последний приказ по корпусу — двум оставшимся у него дивизиям, — давая право командирам на местах принимать решение о сдаче. В своих записках о Сталинградской битве Зейдлиц писал:

«Глядя на жалкие фигуры изголодавшихся, замерзающих и обреченных на медленную смерть людей; наблюдая, как подъехавшие вплотную русские танки сеют смерть, я просто не мог примириться с мыслью, что сопротивление в этих условиях и является высшим проявлением солдатского духа и солдатской чести... Все мое существо восставало против безумия и тех бессовестных руководителей, которые были в этом повинны».

Большего, чем негодовать, Зейдлиц сделать не мог — остаток его штаба был подчинен командованию 8-го корпуса. Во главе его находился «твердокаменный» генерал Гейц, который, собрав на инструктаж 29 января подчиненных ему генералов и офицеров, включая Зейдлица, разразился потоком брани и угроз в адрес пораженцев. Гейц издал приказ, содержавший перечень деяний, за которые назначается смертная казнь: «Кто станет сдаваться русским, будет расстрелян! Кто выкинет белый флаг, будет расстрелян! Кто немедленно не сдаст сброшенную с самолета буханку хлеба или связку колбасы, будет расстрелян!» Зейдлиц пожимал плечами — Гейц говорил как прусский фельдфебель с унтер-офицерами. «То была поистине заупокойная сцена на фоне смерти, уносящей с собой обмороженных, изголодавшихся и медленно околевавших людей». Госпитали, куда сваливали раненых, обмороженных и больных, превратились в большие братские могилы. Немецкий медик О. Рюле записывал: «С нами бог», — было написано на пряжке ремня у каждого, но для этого солдата бога больше не существовало. Раненого беспокоила судьба его жены и детей. И особенно его мучило то, что он так бессмысленно кончает свою жизнь. Некоторые были настолько слабы, что не могли ни исповедоваться, ни возмущаться. Смерти оставалось только дохнуть, и они попадут [478] в ее лапы. Этим людям не помогут и победители, пусть даже у них самые лучшие врачи, санитары, медикаменты и продукты питания».

Животный страх заставлял многих отощавших, но здоровых людей прятаться, где-то пересидеть, избежать неминуемой гибели в бою или раны, что влекло за собой также неизбежную смерть. Командование армии нашло их и здесь.

По темным подвалам, погребам и выдолбленным в мерзлой земле норам, где прятались солдаты, пошли «команды по сбору героев» — офицерские патрули и полевые жандармы. Тусклый свет фонариков выхватывал из темноты группы тесно сбившихся людей — живых и тех, в ком едва теплилась жизнь. Способных стоять на ногах выгоняли наружу и, наскоро подкормив у полевых кухонь жидким супом, гнали на передовую — отстаивать «крепость Сталинград». Упиравшихся пристреливали на месте. Выполняя приказ Гитлера, нацисты тужились хоть на день затянуть сопротивление, нанести максимум потерь Красной Армии.

Что они писали из «котла»

Нацистские фанатики продолжали безнадежную борьбу, понуждая солдат держаться до горького конца. Геббельсовская пропаганда торопилась объявить очередной акт безысходного отчаяния величайшим «подвигом» и, конечно, во имя фюрера. Командир 71-й дивизии генерал Гартман избрал оригинальный способ самоубийства — средь бела дня он вылез на железнодорожную насыпь и, стоя, стал стрелять из винтовки. Конец, как и следовало ожидать, не замедлил — спустя несколько мгновений труп генерала остывал под насыпью.

««На следующий день, — писал участник боев Г. Вельц, — радио захлебывается от восторга. Германский генерал погиб за фюрера, народ и рейх! На передовой! С винтовкой в руках!» Звучат напыщенные слова об обороне германской «крепости Сталинград», где генерал рядом с простым пехотинцем с ручной гранатой и лопаткой в руке цепко держится за последние развалины стен бывшего индустриального центра на Волге. Эти россказни призваны осушить слезы немецкого народа, который оплакивает своих сыновей и с замиранием сердца следит за их судьбой».

«Преждевременные заупокойные речи нежелательны, — с убийственной иронией радирует в ставку командующий 11-м армейским корпусом. — Подождите называть [479] нас «кончеными», пока нас не прикончили».

Берлин сколько мог распространялся о «высочайшем» боевом духе армии Паулюса и страстном желании солдат сложить головы за национал-социализм, но правящая верхушка Германии имела сведения из первоисточников о подлинных настроениях в «котле». Военная цензура работала исправно, просматривая письма из «котла» в Германию. Корреспонденция была более или менее удовлетворительной по нацистским меркам в первые два месяца окружения. Разумеется, мораль падала, но не слишком резко. Перед новым. 1943 годом солдат писал родным: «Наше оружие и наши командиры лучшие в мире»; другой: «Мы с радостью пожертвуем всем для страны»; третий: «Конечно, мы всегда будем сильнее, никто в этом не сомневается». 30 декабря 1942 года унтер-офицер заверяет мать: «Победить могут только немцы. В любом сражении нужно приносить жертвы, и ты гордись — твой сын в самом центре решающих событий. Как я буду рад предстать перед тобой во всех моих наградах». 31 декабря рядовой просвещает близких: «Русские забрасывают нас листовками. Когда я вернусь домой, я покажу некоторые глупости, которые они пишут. Они хотят, чтобы мы капитулировали. Что они, принимают нас за марионеток в их руках? Мы будем сражаться до последнего человека и патрона. Мы не капитулируем. Нам трудно в Сталинграде, но фюрер не оставит нас в беде».

В середине января 1943 года цензоры разбирали груду писем, в основном от офицеров. Все письма от 13 января, написанные к отлету самолета с почтой. Писавшие еще крепились, хотя фатализм уже просматривается, и довольно отчетливо. Капитан жене: «Снаружи сияет луна, и ее синий свет чудесным образом преображает снег на стенах конюшни, в овраге, в котором мы зарылись в землю. Как наши древние тевтонские воины, мы заставили врага направить на нас все копья. Все, что случится, отныне будет записано в Книгу судеб. Там сочтут «беспримерную битву», Сталинградскую битву самой выдающейся, и мы каждый день клянемся прилично завершить ее, независимо от конца».

Другой капитан, не претендовавший на философские обобщения, также пишет супруге, но много проще и яснее: «Мы искренне надеемся, что сумеем продержаться до тех пор, пока нас не вышибут с этих позиций. Если конец будет иной, пусть бог даст тебе силы вынести его героически как жертву ради любимого фюрера». Еще один капитан родителям: «Мы никогда не капитулируем. Верные присяге, мы [480] выполним наш долг, веря нашему дорогому фюреру Адольфу Гитлеру. С парнями вокруг меня мы постараемся отправить как можно больше большевиков на тот свет. Наш лозунг есть и будет в самые трудные часы: «Бороться до последней гранаты», «Да здравствует фюрер». Перелом в настроениях среди захватчиков, добравшихся до русской реки Волги, произошел в ближайшие дни, когда многие окруженные поняли, что «котел» и будет их могилой.

Солдаты и офицеры накануне утраты последнего аэродрома получили разрешение написать письма на родину, которые оказались прощальными. Последний самолет, ускользнувший из Сталинграда, вывез 19 раненых и семь мешков писем от окруженных родным и близким. Геббельс распорядился изъять почту и передал письма для анализа настроений тех, кто, по его словам, был готов отдать жизнь за фюрера на Волге. Министра пропаганды, естественно, прежде всего интересовала вера солдат в нацистское руководство. Письма изучили, сгруппировали. В целом сложилась следующая картина: позитивное отношение к руководству — 2,1 процента, сомнение в нем — 4,4, отрицательное отношение — 57,4, активно настроены против — 3,4, безразличны — 33 процента. Так прозревали под сокрушительным огнем русского оружия германские солдаты, которые совсем недавно следовали бездумно за нацистами.

Написавшие письма перед лицом неминуемой смерти пытались быть искренними и сказали немало горькой для себя правды. По крайней мере в них нет прежней, обычной бравады, трескотни и наглой хвастливости. Казалось, пелена спала с глаз. Некий офицер в начале своего письма к жене исступленно заклинал: «Ты супруга германского офицера, поэтому примешь мои слова так же стойко, как ты стояла на платформе, провожая меня на Восток... Это мрачная борьба в безнадежной обстановке...» А закончил письмо определенным раскаянием: «Я не могу отрицать моей личной вины в этом. Однако соотношение 1:70 миллионам. Соотношение ничтожно, но оно существует. Я не хочу избегать своей ответственности и думаю, что жизнью оплачу долг... Я не боюсь, только скорблю, что не могу дать лучшего доказательства мужества, чем погибнуть за это бесполезное, если не сказать преступное, дело». Трезвое суждение! Так ли он думал летом 1942 года, когда в бронетранспортере катил по донским степям?

Солдат озлобленно писал другу: «Только не тревожь меня добронамеренными советами... Легко давать прекрасные советы, но сейчас они бесполезны... Нужно было действовать в 1932 году, ты прекрасно знаешь это. А мы упустили [481] момент. Десять лет назад дело можно было сделать избирательным бюллетенем. Теперь это будет стоить жизни». Отправитель письма наверняка голосовал за нацистов, ожидая от них манны небесной, а теперь околевал в промерзшем вонючем бункере. Здесь он научился больше, чем за десять лет жизни при нацистах.

От молодого солдата, воспитанного в рядах «гитлерюгенда», весточка невесте: «Никто больше не убедит меня, что умирают со словами «Германия» или «хайль Гитлер!» на устах. Многие умирают, но последние слова «мама», или имя кого-нибудь близкого, или мольба о помощи... Я видел сотни погибавших, многие из них принадлежали, как и я, к «гитлерюгенду», однако все они, если еще могли говорить, взывали о помощи или выкликали имя кого-нибудь, кто в любом случае не мог им помочь. Фюрер обещал вызволить нас отсюда, нам сообщили об этом, и мы твердо верили. Даже сейчас я верю, ибо я должен чему-то верить... Поэтому, Грета, оставь мне мою веру, всю мою жизнь, по крайней мере восемь лет я верил фюреру и его слову. Ужасно, как в нем сомневаются здесь, и стыдно слушать, что о нем говорят, и не возразишь — у них факты».

Те, кто еще вчера согласился признать верховным арбитром дел человеческих фюрера, а национал-социалистский вздор почитал евангелием, вдруг вспомнили о боге. Капеллан порадовал жену, что наконец нашел христиан. В пастве, вверенной его попечению, таковых обнаружилось одиннадцать, он отслужил молебен. Алтарь — ящик из-под снарядов. «Они сидели передо мной, глядя громадными глазами на изголодавшихся лицах. Все молоды, за исключением одного, которому 51 год». А солдат, сын пастора, пишет отцу в Германию: «В Сталинграде поставить вопрос о боге — значит отрицать его существование... Я искал бога в каждой воронке, в развалинах каждого дома, везде, в каждом товарище, в моем окопе и в небе. Бог нигде не проявил себя... Нет, отец, бога нет... Он только в молитвах, песнопениях пасторов, в звоне колоколов, но не в Сталинграде». Едва ли набожный сын священнослужителя интересовался существованием бога, когда с автоматом топал по нашей земле, развлекался убийствами советских людей.

Письма писали разные люди, по-разному выражавшие свои эмоции, но главным в них было понимание того, что их погнали на гибель. Впрочем, они ощутили это только тогда, когда встретились лицом к лицу с превосходящей силой. Обер-лейтенант из потомственной военной семьи сухо сообщает отцу: «Ты полковник генерального штаба, отец. Потому ты прекрасно понимаешь, что это значит, и мне не [482] нужно ничего объяснять, чтобы не быть сентиментальным. Это конец. Еще одна неделя, и игра окончена... Говорить о причинах ныне нет смысла. Я только могу сказать следующее: не нам объяснять обстановку, а вам и тому человеку, который несет ответственность за нее. Не сгибайся ты, отец, и все те, кто думает, как ты. Берегитесь, чтобы еще большая катастрофа не постигла страну... А теперь личные дела. Можешь быть уверен, что конец будет приличным. Конечно, немного рано в тридцать лет, я знаю. Но без эмоций. Жму руку Лидии и Елене. Поцелуй маму (помни о ее сердце, старик), поцелуй Герду, привет всем. Руку под каску, отец! Обер-лейтенант просит разрешения убыть!»

Все они предчувствовали конец, даже профессиональный бодрячок, шутник-артиллерист, просвещавший приятеля: «Вот и я: все еще цел, сердце бьется почти нормально, дюжина сигарет, позавчера ел похлебку, сегодня добыл банку консервов (спер из контейнера, сброшенного с самолета), теперь каждый снабжается как может, поплевываю в бункере, топлю мебелью, мне 26 лет, один из тех, кто любил орать «хайль Гитлер!» вместе с вами, а теперь либо подыхай, как собака, либо — в Сибирь. Неплохо. Однако мысль о том, что это бессмысленно, приводит в бешенство. Но пусть они идут. У третьей батареи еще 26 снарядов, а у ее командира в пистолете шесть сверкающих пуль...» Надо полагать, что отправитель этого письма нашел смерть, за которой дошел до Волги.

Таковы были настроения гитлеровского воинства перед концом, если судить по прощальным письмам. Они никогда не были доставлены адресатам, а запрятаны в сверхсекретных архивах. Нацисты боялись разложить тыл. Из Сталинграда было отправлено еще одно письмо, которое дошло по адресу. В нем была фраза: «Я сражаюсь — таков мой приказ!» — писал Паулюс своей жене. Письмо было сожжено, когда в конце 1944 года гестапо добралось наконец и до нее...

КОНЕЦ «КОТЛА»

30 января 1943 года гитлеровская Германия корчилась в отвратительных конвульсиях национального праздника — 10 лет пребывания национал-социалистов у власти! На этот раз в центре патетики для потребления немецкого народа насквозь лживая версия — о поголовном желании 6-й армии лечь костьми во имя фюрера. Кое-какой пропагандистский материал подбросил сам Паулюс — 29 января, накануне нацистского праздника, он послал Гитлеру [483] верноподданнейшую телеграмму, в которой говорилось «о развевающемся над Сталинградом знамени со свастикой» и содержался прочий вздор. Берлинские пропагандисты немедленно водрузили упомянутое знамя «на самую высокую руину Сталинграда» и сочинили надлежащие слова. Но ничего подобного не было и в помине. Просто желаемое, как обычно, выдавалось за действительное.

Когда после хриплых завываний фанфар и рева оркестра на торжественном заседании в Берлине 30 января взял слово Геринг, вся его речь была выдержана в прилично траурных тонах — он говорил о 6-й армии как павшей во славу нацистской Германии. А примерно 100 тысяч гитлеровских вояк с подведенными животами в Сталинграде в этот день и час были живы и помышляли не о смерти, а о том, как бы выжить. В плену. Генералы упаковывали чемоданы, некоторые любопытные, сгрудившись в грязных подвалах, слушали речь Геринга, заупокойную мессу о себе. Теперь, когда солдатский паек сократился до 50 граммов дрянного хлеба в день, они прозрели.

Капитан Вельц находился среди кучки солдат, прильнувших к приемнику. «Голос из репродуктора, — пишет Вельц, — вещает о «народной общности» и «народном войске» — все это слова, которые мы слышали тысячи раз, они нам достаточно хорошо известны. Геринг заявляет: «Противник тверд, но и германский солдат стал еще тверже!» А ну приди сюда! — хочется крикнуть в лицо этому фразеру. — Приди погляди сам на ставших «еще тверже солдат»! Вот они лежат в подвалах и снежных ямах, едва в состоянии пошевелиться. Похлебка из конины, да и та раз в день, — вот вся их сила!.. Геринг разглагольствует, как в бою генералы и солдаты стояли вместе плечом к плечу, распространяется насчет героической битвы Нибелунгов: «Они тоже стояли до последнего!»

— Выключи ящик! — кричит Фрикке. — Заткни его! Или, может, хотите слушать надгробное слово самим себе!..

Теперь речь идет уже о Леониде и его трехстах спартанцах. Геринг не жалеет слов, расписывая наш героизм, и ловко совершает переход к нашей судьбе: «Настанет время, и скажут: «О, путник, как придешь ты в Германию, поведай о нас, о тех, кто полег в Сталинграде, как велел нам закон!»

— Пустите меня, пустите, не могу это слушать! — кричит пожилой ефрейтор. Он отталкивает своего соседа, пробивается к приемнику. Короткий удар прикладом винтовки — все происходит молниеносно, никто не успевает удержать его — и от приемника одни обломки». Тут раздается [484] тревожный крик — русские у входа в убежище! Вельц бросается вверх, сердобольный красноармеец у входа встречает чумазого костлявого немца не пулей, а ударом приклада. Вельц отправляется в желанный плен.

30 января Паулюс отправил фюреру радиограмму: «Конец нельзя оттянуть более чем на 24 часа». Ответом был указ Гитлера о производстве Паулюса в генерал-фельдмаршалы, повышения получили еще 117 генералов и офицеров. На окруженных ливнем хлынули рыцарские и железные кресты, которые, как ожидали в Берлине, обязательно превратятся в деревянные и послужат отличным пропагандистским топливом. Гитлер ожидал, что обласканные режимом вояки рванутся умереть в бою или по крайней мере покончат с собой. «В истории не было случая, чтобы германский фельдмаршал сдался в плен», — многозначительно заметил Гитлер Йодлю.

Командованию советской 64-й армии, добивавшей южную группу врага, стало известно, что Паулюс со штабом в подвале универмага на площади Павших Борцов. 38-й мотострелковой бригаде под командованием полковника И. Д. Бурмакова была поставлена задача — окружить универмаг и пленить штаб 6-й армии. К утру 31 января полуразрушенное здание было в кольце, все провода, ведшие из немецкого штаба, перерезаны.

В грязи, копоти и вони штаб доживал последние часы. В ночь на 31 января Гитлер по радио передал приказ о производстве Паулюса в генерал-фельдмаршалы. Начальник штаба генерал Шмидт остановил офицеров, направившихся было к Паулюсу с поздравлениями: «Пусть спит. Он может узнать о своем производстве и завтра утром». Паулюс, проснувшийся поутру генерал-фельдмаршалом, задал окружающим уже ставший привычным вопрос: «Не нужно ли мне застрелиться?» Замызганные штабисты хором повторили также уже избитый ответ: «Не надо» — он должен разделить судьбу солдат до конца.

В семь утра из подвала универмага выполз немецкий офицер с белым флагом и доложил командиру стоявшего вблизи советского танка о готовности немцев капитулировать. Советские офицеры направились в штаб 6-й армии. В грязной комнате, освещенной тускло горевшей лампочкой и огарком свечи, Шмидт подписал приказ о прекращении сопротивления и сдаче оружия. Южная группа прекратила огонь.

Тысячи и тысячи обовшивевших немцев потянулись в плен. Они брели, съежившись от мороза, в драных и грязных зеленых шинелях, поверх головных уборов намотано [485] тряпье, на сапогах или ботинках боты из соломы. «Бесконечные колонны этих незадачливых завоевателей, — писал Воронов, — мне сразу напомнили знаменитую картину Верещагина «Отступление французской армии в 1812 году». Но я обратил также внимание: почти не видно конвоиров — наших бойцов, так легко отличаемых по шапкам-ушанкам, полушубкам и валенкам. Оказалось, что некоторые колонны шли вовсе без охраны. Колонну обычно вел назначенный старшим немецкий унтер-офицер, в руках которого был белый листок бумаги с надписью по-русски: «Бекетовка» (пункт назначения). Регулировщик читал листок и указывал направление».

Днем 31 января Паулюса, Шмидта и полковника Адама доставили к командующему 64-й армией генерал-лейтенанту М. С. Шумилову. «Но что это? — вспоминал Шумилов. — Все трое подняли правую руку со словами: «Хайль Гитлер!» Я сначала растерялся, а потом мне стало смешно и горько. Гитлер угробил 6-ю немецкую армию, а они его славят. Я резко сказал: «Здесь нет Гитлера, а перед вами командование 64-й армии, войска которой пленили вас, извольте приветствовать так, как положено». Все трое подчинились». Как в штабе 64-й армии, так и в штабе Донского фронта, куда Паулюс был доставлен к вечеру в тот же день, он отказался отдать приказ о прекращении сопротивления все еще дравшейся северной группировке.

Напоминания о том, что по его вине гибнут еще многие немецкие солдаты, впечатления на свежеиспеченного, ныне пленного генерал-фельдмаршала не произвели. Тут же с великолепной последовательностью он выразил единственное желание — чтобы хорошо отнеслись к немецким раненым и больным. Ему разъяснили, что Красная Армия гуманно относится к пленным, но немецкий медицинский персонал бросил на произвол судьбы переполненные ранеными госпитали, что неизбежно создало большие трудности.

1 февраля, перегруппировав силы, советские войска атаковали северную группировку, дравшуюся в заводском районе. По данным разведки, ее численность составляла десять тысяч человек. На позиции врага обрушился ужасающий артиллерийский огонь. Генерал П. И. Батов, находившийся на наблюдательном пункте, записал: «После трех — пяти минут из блиндажей, из подвалов, из-под танков начали выскакивать, выползать гитлеровцы. Одни бежали, другие становились на колени, обезумев, вздымали к небу руки. Некоторые бросились обратно в укрытия, скрывались среди столбов из дыма и взвихренного камня и [486] снова выскакивали». Когда советские войска по завершении артиллерийской подготовки и бомбардировки с воздуха начали продвигаться, гитлеровская солдатня стала поднимать руки. Вспыхивавшее кое-где сопротивление беспощадно подавлялось.

К полудню 2 февраля капитулировала и эта группировка. Когда закончился подсчет пленных, выяснилось, что советская разведка ошиблась — на сборные пункты, как крысы из нор, сползлось около 40 тысяч человек, являвших собой отвратительное зрелище. Как написал Батов, «только тот, кто это видел собственными глазами, будет помнить эту лавину поверженных врагов, еще недавно лютых, надменных, а теперь беспомощных, в платках и одеялах, в многоцветных убранствах разбойников с большой дороги». И. Видер, сдавшийся в плен на этом участке, писал: «Подобно тому, как поздней осенью люди сметают рукой вялых, полумертвых мух, русские собирали и уводили толпы истощенных, удрученных бесконечными страданиями и апатично покорных своей судьбе солдат. Те из них, кто еще мог двигаться на ногах, выползали из развалин, убежищ и подвалов и образовывали на дороге длинные унылые вереницы».

Германский разведывательный самолет, пролетавший над Сталинградом 2 февраля в 2.46 дня, радировал: «Никаких признаков боев в Сталинграде нет».

2 февраля Воронов и Рокоссовский докладывали Верховному Главнокомандующему: «Выполняя Ваш приказ, войска Донского фронта в 16.00 2 февраля 1943 года закончили разгром и уничтожение сталинградской группировки противника... В связи с полной ликвидацией окруженных войск противника боевые действия в городе Сталинграде и в районе Сталинграда прекратились».

За время уничтожения окруженной группировки, состоявшей из 22 дивизий и 160 частей усиления и обслуживания 6-й армии, войска Донского фронта захватили 5762 орудия, 1312 минометов, 12 701 пулемет, 156 987 винтовок, 10 722 автомата, 744 самолета, 1666 танков, 261 бронемашину, 80 438 автомашин и другое военное имущество. В период воздушной блокады, с 23 ноября 1942 по 2 февраля 1943 года, советские летчики и зенитчики сбили в воздухе и уничтожили на аэродромах 685 бомбардировщиков и транспортных самолетов, 120 истребителей. При этом погибло 2200 человек летного состава. После войны Геринг признал: «Там погиб цвет германского бомбардировочного флота». Из состава 6-й армии, которой Гитлер приказал стоять [487] до последнего человека, 91 тысяча сдалась в плен. Среди них были 24 генерала и 2500 офицеров. Примерно 42 тысячи раненых гитлеровцев успели эвакуировать самолетами из «котла», 140 тысяч было подобрано и захоронено на поле боя. Вражеская группировка, первоначально насчитывавшая 330 тысяч человек, была ликвидирована.

В целом с 19 ноября 1942 по 2 февраля 1943 года, как отмечает Г. К. Жуков, было уничтожено 32 дивизии и 3 бригады, еще 16 дивизий потеряли от 50 до 75 процентов личного состава.

«Общие потери вражеских войск в районе Дона, Волги, Сталинграда составили около 1,5 миллиона человек, до 3500 танков и штурмовых орудий, 12 тысяч орудий и минометов, до 3 тысяч самолетов и большое количество другой техники. Такие потери сил и средств катастрофически отразились на общей стратегической обстановке и до основания потрясли всю военную машину гитлеровской Германии».

Родина высоко оценила подвиг советских воинов. Свыше 700 тысяч участников исторической битвы были награждены медалью «За оборону Сталинграда», 112 человек стали Героями Советского Союза, 183 части, соединения и объединения преобразованы в гвардейские.

Траур в Германии

1 февраля 1943 года в ставке Гитлера состоялось очередное совещание. Над всем доминировало только что полученное известие — Паулюс капитулировал. Гитлер безуспешно попытался отменить свой указ о производстве Паулюса в фельдмаршалы, но опоздал — текст уже попал в газеты. Теперь фюрер неистовствовал: фельдмаршал нагло обманул его — не пустил пулю в лоб, а пошел в плен. В мирное время в Германии ежегодно случалось 18–20 тысяч самоубийств, а Паулюс сдался. Фрагменты из стенограммы совещания поучительны, ибо лишний раз показывают, что между Гитлером и приближенными ему генералами отнюдь не было глубоких разногласий.

«Гитлер. ...Как он мог сдаться большевикам?! Ах, это...

Цейтцлер. Это нечто такое, что совершенно непостижимо!

Гитлер. ...Как это просто сделать! Пистолет — это же легкая штука. Какое малодушие испугаться его! Ха! Лучше дать себя похоронить заживо. И именно тогда, когда он точно знал, что его смерть явилась бы предпосылкой удержания других «котлов». Теперь, когда он подал такой пример, [488] нельзя ожидать, чтобы солдаты продолжали сражаться.

Цейтцлер. Тут нет никаких оправданий. Он обязан был ранее застрелиться...

Гитлер. ...Они сдались там по всем правилам, можно было поступить иначе: сплотиться, образовав круговую оборону, оставив последний патрон для себя... Одна очень красивая дама, которая была действительно красавицей в полном смысле слова, была оскорблена только одним словом. После чего она сказала (и ведь из-за сущего пустяка): «Тогда я могу удалиться. Я не нужна». — «Ну и иди!» После чего женщина ушла, написала прощальное письмо и застрелилась... Если представить себе, что у одной женщины достаточно гордости, чтобы, услышав несколько оскорбительных слов, выйти, запереться у себя и немедленно застрелиться{12}, то я не испытываю уважения к солдату, который в страхе отступает перед этим и предпочитает сдаться в плен... В эту войну никто больше не получит звания фельдмаршала. Все это будет сделано только после окончания войны. Не видав вечера, и хвалиться нечего!»

Так банально рассуждал Гитлер о катастрофе, в которую он вверг Германию. Несколько отощавший Цейтцлер — он посадил было на несколько дней себя и ряд офицеров на сталинградский паек, дабы разделить тяготы войны, — раболепно слушал.

3 февраля по немецкому радио раздался приглушенный рокот барабанов, затем диктор замогильным тоном прочитал сообщение верховного командования вермахта, полное пошлых и сентиментальных фраз о гибели 6-й армии. Нацисты стремились сохранить лицо, в сообщении говорилось об «образцовом командовании» Паулюса. Диктор замолк, прозвучали звуки Пятой симфонии Бетховена. В Германии начался трехдневный траур по 6-й армии, а 7 февраля последовал указ о тотальной мобилизации. Ложной патетикой и пустой болтовней нацистские руководители, могильщики Германии, клялись в решимости воевать до победного конца. Они силились использовать гибель 6-й армии для умножения военных усилий.

Неизбежно и во весь рост вставал вопрос: возможна ли вообще военная победа над Россией? Среди офицерского корпуса испуганно припоминали, что все традиционное наследие немецкой военной мысли давало отрицательный ответ. Гитлер клялся Фридрихом II. 7 февраля он собрал гауляйтеров и предложил им припомнить войны Фридриха II, неоднократно терпевшего поражения. «Если бы у Фридриха было наше вооружение, его бы никогда не назвали [489] Великим, ибо Семилетняя война закончилась бы в два месяца», — сказал он. Но именно хрестоматийный король-полководец предостерегал: «Всякая вражеская армия, которая осмелилась бы проникнуть в Россию и пройти дальше Смоленска, безусловно, нашла бы там в степях свою могилу». Пусть поучение Фридриха II относилось ко временам довольно отдаленным, однако его подкрепляло профессиональное мнение генералов-теоретиков, стоявших у истоков действовавшей тогда немецкой военной доктрины.

Генерал Грёнер:

«У входа в чудовищную, охватывающую государство и народ равнину между Вислой и Уралом стоит предостерегающий образ Наполеона, чья судьба должна внушить каждому нападающему на Россию зловещий ужас перед вступлением в эту страну».

Другой генерал, Хорст фон Метч:

«Клаузевиц уже 100 лет тому назад оценивал трудность покорения обширных русских пространств, которые невозможно завоевать. Он предвидел то, что мы должны учесть».

Наконец, столп немецкого военного мышления генерал-фельдмаршал Мольтке:

«Остерегайтесь вступать на бескрайние русские просторы, берегитесь русской силы сопротивления».

Теперь, когда полностью обнаруживался крах германского нашествия, эти изречения припоминались и повторялись не только шепотом, но и вполголоса — максимум того, на что пока были способны находившиеся поблизости от высшего эшелона власти в Германии.

Сталинград глубоко травмировал предводителей нацистской шайки. От шока Сталинграда они никогда не оправились. Об этом с медицинской точки зрения рассказали после войны врачи, пользовавшие Гитлера. С февраля 1943 года вплоть до конца войны у фюрера вошло в обыкновение произносить перед послушными секретарями и врачами мрачные монологи, затягивавшиеся на всю ночь. «Иначе я не могу, — объяснил он врачу по весне 1945 года. — Мне нужно говорить о чем-то другом, ибо стоит мне лечь, как я вижу в темноте штабные карты и часами думаю о них. Если я включу свет, то я могу показать, где именно стояла каждая дивизия в Сталинграде. Это продолжается часами, и я засыпаю только в 5 или 6 утра». Но монологи, которыми Гитлер заменил кошмар Сталинграда, по словам одного из слушателей, создавали в бункере обстановку серого ноябрьского дня на кладбище.

Немцы, попадавшие в плен даже много времени спустя после Сталинградского сражения, цепенели при опросах, стоило напомнить о нем. Их по большей части бессвязные речи, отдававшие сверхъестественным страхом, побудили [490] Советское командование выпустить неоднократно переиздававшуюся листовку, текст которой отражал типичную реакцию в вермахте на Сталинград. Листовка называлась «Мертвые говорят живым»:

«Где бы вы ни были, товарищи, — в доте или блиндаже, на отдыхе или на посту, днем и ночью, мы — ТЕНИ СТАЛИНГРАДА — следуем за вами по пятам.

Нас было 240 тысяч. 240 тысяч таких же солдат, как и вы. Теперь мы в могиле. Но и здесь мы не нашли себе покоя. Бессмысленна была наша смерть. Придайте же ей последний смысл — выслушайте наше предостережение и запомните:

НЕ ВЕРЬТЕ ТОМУ, ЧЕМУ ВЕРИЛИ МЫ!..

Мы не верили, когда внутренний голос нашептывал нам: «Один Гитлер виноват в этой злосчастной войне! Это он хотел ее, это он хочет вашей смерти!» Это неверие стоило нам жизни. Но Сталинград разоблачил Гитлера как врага Германии, а его стратегия — это невежество и авантюризм, приведшие нас в могилу. И вам внутренний голос твердит:

«Освобождайтесь от Гитлера, и война кончится!»

Верьте этому голосу, товарищи!

Так говорят вам тени Сталинграда».

Катастрофа, постигшая вермахт на Волге, вызвала лихорадочную деятельность среди немногих германских деятелей, вынашивавших планы верхушечного переворота и достижения, пока не поздно, соглашения с Западом, разумеется на антисоветской основе.

Уже в ноябре 1942 года, когда обозначился провал планов захвата Сталинграда, в лесу вблизи Смоленска заговорщики собрались на тайное совещание. Они пытались побудить командующего группой армий «Центр» генерал-фельдмаршала Клюге принять участие в попытках устранить Гитлера. Идеолог верхушечного заговора Герделер лично убеждал Клюге присоединиться к заговорщикам. Генерал-фельдмаршал сначала согласился и тут же струсил.

Взоры заговорщиков обратились к Паулюсу. Его командование 6-й армии было широко распропагандировано самими нацистами. В глазах миллионов немцев Паулюса представляли чуть ли не героем. Заговорщики не без оснований считали, что его голос из «котла» услышит страна, а произнести нужные слова против Гитлера, по их мнению, он мог. Паулюс осуществлял верховную власть в «котле», едва ли гестапо могло пробиться к нему в случае выступления против нацистов через стальное кольцо окружения. [491]

Генерал-фельдмаршал Бек с доверенным офицером направил Паулюсу личное письмо. От имени заговорщиков Бек просил Паулюса обратиться с призывом к вермахту свергнуть тирана Гитлера, обрекающего в Сталинграде на бессмысленную гибель сотни тысяч немецких солдат. Ответом Паулюса были телеграммы Гитлеру с выражением беспредельной преданности фюреру.

Они были по достоинству оценены Гитлером: в конце января 1943 года, после очередной ссоры с начальником штаба верховного командования вермахта Йодлем, он решил назначить на его пост Паулюса. Опоздал! Кандидат не смог взлететь на высокий пост. Все аэродромы в «котле» были в руках советских войск.

Если разгром под Сталинградом побудил заговорщиков поднять голову и вызвал всеобщее замешательство в правящих кругах Германии, то сателлиты, впрягшиеся в военную колесницу рейха, просто впали в панику. Муссолини, пославший против СССР 8-ю армию, цвет вооруженных сил страны, теперь знал: армия наголову разбита в донских степях. Вдруг припомнили 1812 год — тогда отборные итальянские батальоны, пошедшие с Евгением Богарне и Мюратом за Наполеоном, почти до последнего человека остались на заснеженных русских просторах. В Риме больше не верили в возможность победы и молили Гитлера вступить в переговоры о мире с СССР. Фюрер уперся. Не помогла и личная встреча Муссолини с Гитлером весной 1943 года.

Разгром на Волге вызвал серьезный кризис в блоке европейских держав фашистской «оси», который отныне неуклонно углублялся. Пытаясь возместить чудовищные потери в Сталинградской битве, Гитлер в начале 1943 года потребовал новые войска от Венгрии и Румынии. Венгрия отказалась, диктатор Румынии Антонеску согласился поставить еще порцию пушечного мяса только после выкручивания рук на личной встрече с Гитлером. Однако Берлин получил отнюдь не те контингенты, на которые рассчитывал. В германо-румынском коммюнике об этой встрече были вставлены угрожающие слова в адрес всех сателлитов рейха: «Германский союз с малыми странами базируется на принципе — каждому по заслугам после победы». Угрозы от державы, потерпевшей поражение, не имели прежней действенности.

Из Хельсинки правители Финляндии осведомились, будет ли Германия возражать, если они начнут зондаж о возможности заключения мира с Советским Союзом.

Берлин ответил отказом, а геббельсовская пресса и радио прикрикнули: доводы Финляндии о том, что она-де [492] ведет «отдельную» войну, несостоятельны. Финляндия — союзник Германии и поэтому «не может выйти из войны, как выходят из трамвая, когда вздумается». Но финские правители видели несомненное — рейх шел к поражению. Один из них, Таннер, под свежим впечатлением о Сталинградском сражении записал в дневнике о причинах приступа миролюбия в Хельсинки: «Все сходятся на том, что наступил момент для Финляндии выйти из конфликта, который угрожает закончиться неудачей».

На рубеже 1942–1943 годов Япония, еще недавно бряцавшая оружием на советских дальневосточных границах, заняла осторожную позицию. Сталинград образумил даже отъявленных милитаристов. 7 ноября 1942 года на приеме в советском посольстве в Токио удрученный бывший японский посол в Москве Татекава в припадке неожиданной откровенности сознался советскому послу: «В силе и крепости Советского Союза и в стойкости духа советского народа просчиталась не только Германия, но и Япония. Ожидаемого краха Советского Союза не получилось».

20 января 1943 года японский посол в Берлине Осима явился к Гитлеру и завел осторожный разговор о необходимости «политического» решения в войне против СССР. Ответом было настоятельное пожелание фюрера — Япония должна напасть на СССР. С этим Осима ушел. Участившиеся обращения Германии о вступлении Японии в войну Токио отклонял под благовидными предлогами.

Когда нажим Берлина приобрел неприличный характер, 6 марта 1943 года Осима передал официальный ответ:

«Японское правительство полностью сознает опасность, которая исходит из России, и прекрасно понимает желание своего союзника — Германии, чтобы Япония также вступила в войну против России. Однако ввиду сложившейся в настоящее время военной обстановки Япония не может вступить в войну».

Посол дополнительно пояснил: «С давних пор Япония имела намерение обратить свои силы против России. Но она не чувствует себя достаточно сильной, чтобы сделать это».

Разгром гитлеровских полчищ на Волге круто изменил стратегическую обстановку и в войне на Тихом океане, где США и Англия сражались с Японией. В Токио по достоинству оценили последствия катастрофы, постигшей вермахт под Сталинградом.

Японские штабы с начала 1943 года стали помышлять только об обороне. Хотя Советский Союз не принимал участия в войне на Тихом океане, японские политики видели, что Объединенные Нации едины в целях войны. Отсюда [493] вывод в распределении военных сил и средств Японии — на Тихий океан отправлялось ограниченное количество войск, японские милитаристы продолжали усиленно укреплять Квантунскую армию. Все это значительно облегчило США и Англии ведение боевых действий против Империи восходящего солнца.

Победа на Волге резко ухудшила стратегическое положение всех держав фашистской «оси».

Во имя всего человечества

Сталинградская битва решала судьбы всего мира. Мы сражались за свободу всех, над кем нависла страшная угроза фашистского порабощения. Война против Германии и европейских держав фашистской «оси» была коалиционной. Москва звала к объединению усилий противников фашизма, что приблизило бы победу. Но усилия эти не достигали цели. Тому свидетельство — отношения между СССР, США и Англией на высшем уровне.

В те месяцы, когда Красная Армия добивала окруженную группировку Паулюса, переписка Сталина с Рузвельтом и Черчиллем приобрела беспримерный характер. Американский президент и британский премьер звонким эхом вторили советским успехам, безудержно восторгались Красной Армией. Они шли по уже испытанному пути — направлять в Москву самые теплые послания с пожеланиями всех и всяческих успехов, а что касается обещанного (теперь на 1943 год) второго фронта — помалкивать. 24 ноября Черчилль пишет Сталину: «К нам поступают славные вести о Вашем наступлении. Мы следим за наступлением затаив дыхание. Всяческие добрые пожелания». 26 ноября Рузвельт добавил: «Вести из района Сталинграда самые обнадеживающие, и я шлю Вам свои самые горячие поздравления». 27 ноября Сталин пишет Черчиллю, что с «большим вниманием прочитал Ваше сообщение» о намерениях англичан и американцев сковывать силы врага в районе Па-де-Кале. «Надеюсь, — заключил Сталин, — что это не означает отказа от Вашего обещания в Москве устроить второй фронт в Западной Европе весной 1943 года».

Еще и еще послания от Черчилля. 6 декабря Сталин напоминает ему: «Жду от Вас ответа на мое предыдущее послание в части, касающейся открытия второго фронта в Западной Европе весной 1943 года». 12 декабря Черчилль выдавливает из себя: «Я не в состоянии ответить на этот вопрос иначе как совместно с президентом Соединенных Штатов». Тогда 14 декабря Сталин пишет Рузвельту: «Разрешите [494] выразить уверенность, что время не проходит зря и обещания насчет открытия второго фронта в Европе, которые были даны Вами, г. Президент, и г. Черчиллем в отношении 1942 года и уже, во всяком случае, в отношении весны 1943 года, будут выполнены и второй фронт в Европе действительно будет открыт общими силами Великобритании и США весной будущего года».

Вместо ответа на точный вопрос поток славословия. 20 декабря, Черчилль: «Мы все с восхищением следим за великолепными наступательными операциями, которые проводит Красная Армия». 28 декабря, Ф. Рузвельт: «С глубоким и вечным чувством благодарности конгресс Соединенных Штатов в совместной резолюции просил меня передать от имени народа Соединенных Штатов Вооруженным Силам и вспомогательным частям наших союзников на суше, на море и в воздухе наилучшие пожелания и приветствия к праздникам...» 30 декабря Черчилль пишет: «Мы глубоко ободрены растущими размерами Ваших побед». 8 января 1943 года Рузвельт вторит ему: «Выражаю мою высокую оценку продолжающегося наступления Ваших армий. Принцип постепенного перемалывания сил противника на всех фронтах начинает давать свои результаты «.

Какие же силы в то время США ввели в действие после начала операции «Торч»? В Северной Африке в начале 1943 года было 227 тысяч американских солдат и офицеров. Эти войска совместно с английскими дивизиями никак не могли изгнать очень ограниченные по масштабам сражений на советско-германском фронте силы врага.

13 января Сталин поинтересовался у Рузвельта: «Мои коллеги смущены тем обстоятельством, что операции в Северной Африке затормозились, причем затормозились они, как говорят, не на короткий срок, а на долгое время. Нельзя ли получить от Вас какое-нибудь разъяснение по этому вопросу?»

Президент США имел возможность дать исчерпывающее разъяснение — на следующий день в африканском городе Касабланке началось его совещание с Черчиллем, которое продолжалось до 27 января. Руководители США и Англии рассмотрели основные стратегические проблемы с участием начальников штабов. Все они высоко оценили победы Советского Союза и сошлись на том, что можно смело доверить нашей стране и дальше нести основное бремя войны и неизбежных потерь. В Касабланке решили по завершении операций в Северной Африке провести высадку на Сицилию. О вторжении во Францию в 1943 году в этих условиях и говорить не приходилось. Следовательно, в [495] дальнейшем практически снова бездействие со стороны западных союзников в отношении Германии. Но как оправдать этот курс в глазах широких народных масс в тех же Соединенных Штатах и Англии?

Рузвельт нашелся. 24 января 1943 года Рузвельт и Черчилль выступили в густом лесу микрофонов перед строем газетчиков и фотокорреспондентов. Они возгласили, что США и Англия будут добиваться «безоговорочной капитуляции» врагов Объединенных Наций. То был рассчитанный пропагандистский ход: Советская Армия громила десятки вражеских дивизий, лидеры США и Англии произносили звучные тирады. Англо-американская пропаганда подняла страшный шум по поводу лозунга «безоговорочной капитуляции». Так во время Сталинградского сражения, в котором решались судьбы человечества, США и Англия с железной настойчивостью проводили свой курс: слова вместо дел в борьбе против держав фашистской «оси». Они провозглашали морально-безупречные принципы, претворение которых в жизнь должно было лечь на плечи советского солдата.

27 января Рузвельт и Черчилль вместе написали Сталину: «Мы хотим немедленно сообщить Вам о наших намерениях. Мы полагаем, что эти операции, вместе с Вашим мощным наступлением, могут, наверное, заставить Германию встать на колени в 1943 году. Нужно приложить все усилия, чтобы достигнуть этой цели». Далее шло довольно расплывчатое перечисление предстоявших операций. 30 января 1943 года Сталин, поблагодарив обоих за «дружеское совместное послание», писал: «Я был бы Вам признателен за сообщение о конкретно намеченных операциях в этой области{13} и намечаемых сроках их осуществления. Что касается Советского Союза, то я могу Вас заверить, что Вооруженные Силы СССР сделают все от них зависящее для продолжения наступления против Германии и ее союзников на советско-германском фронте. Мы думаем закончить нашу зимнюю кампанию, если обстоятельства позволят, в первой половине февраля сего года. Войска наши устали, они нуждаются в отдыхе...»

Спустя несколько месяцев США и Англия сообщили, что второй фронт не будет открыт и в 1943 году. Советский Союз, как и раньше, сражался почти в единоборстве с Германией и ее сателлитами. Но до этого еще должно было пройти время, а в начале февраля 1943 года в СССР праздновали свою победу.

На 4 февраля в Сталинграде был назначен митинг по случаю великой Победы. Секретарь Сталинградского обкома [496] А. С. Чуянов пригласил на него К. К. Рокоссовского и Н. Н. Воронова. Они не смогли принять участия в торжестве, были вызваны в Москву. «К. К. Рокоссовскому и мне, — писал член Военного совета Донского фронта генерал-лейтенант К. Ф. Телегин, — очень хотелось быть на этом торжестве, поздравить героических борцов и трудящихся города с великой Победой. Но уже в ночь на 4 февраля мы получили приказ Ставки: штабу Донского фронта со всеми фронтовыми управлениями срочно приступить к погрузке в эшелоны и следовать в район Курска для формирования нового, Центрального фронта». Время не ждало...

4 февраля Рокоссовский и Воронов прилетели в Москву. «Когда машина подруливала к аэровокзалу, — писал Рокоссовский, — мы увидели в окно группу встречавших нас генералов и офицеров, на плечах которых резко бросились в глаза блестевшие золотом погоны. Это, признаться, нас очень удивило. Обратившись к Николаю Николаевичу, я сказал ему: «Смотрите, куда мы попали?» Он тоже был удивлен, но вскоре мы узнали хорошо знакомые нам фигуры и лица работников генштаба и НКО. Все стало понятным. У нас в Красной Армии ввели погоны, о чем мы до этого еще не знали». В Ставке подвели итоги операции и поставили задачи в новых условиях. Наступление продолжалось.

4 февраля на центральной площади Сталинграда, окруженной руинами, состоялся митинг. Среди шинелей солдат мелькали ватники и штатские пальто — на митинг пришли рабочие и служащие города. В обращении к бойцам и командирам Южного и Донского фронтов сталинградцы выражали горячую благодарность героям, отстоявшим родной город. Они клялись восстановить город, возродить его для новой жизни.

Среди трофеев советских войск оказался тяжелый литографский камень, доставленный специальным самолетом из Берлина. На нем гитлеровцы собирались печатать плакаты о взятии города. «Сталинград пал! — гласил подготовленный текст. — Москва — это голова Советского Союза, Сталинград — его сердце!» Врагу не удалось остановить сердце. Уже через четыре месяца после завершения исторического сражения из города-героя на фронт пошли первые эшелоны танков. На составах были гордые надписи: «Ответ Сталинграда».

Победоносное завершение Сталинградской битвы, разгром немецких войск на Кавказе создали благоприятную обстановку для развертывания наступления всех фронтов на юго-западном направлении. После поражения вражеских [497] войск в районе Дона и Волги, писал маршал Г. К. Жуков, была «успешно проведена Острогожско-Россошанская и Воронежско-Касторненская операции. Советские войска, развивая зимнее наступление на запад, заняли Ростов, Новочеркасск, Курск, Харьков и ряд других важных районов. Общая оперативно-стратегическая обстановка для гитлеровских войск резко ухудшилась на всем советско-германском фронте».

В Советском Союзе Сталинградская эпопея вызвала чувство высочайшей гордости за Красную Армию. Это была долгожданная и радостная победа. Каждый ощущал себя причастным к беспримерному подвигу сталинградцев. И это было справедливо: победа советского оружия в Сталинграде — победа всего советского народа, нашего социалистического строя, всего советского образа жизни.

Люди радовались величайшей победе, скорбели о павших и обращались мыслями к будущему — впереди еще предстояла тяжелая борьба. Для миролюбивого советского народа война была опасной и тяжелой работой, которую нужно было выполнить как можно лучше, мобилизовав всю энергию и ресурсы во имя победы над фашизмом.

Бессмертные бойцы советского «второго фронта», партизаны, зримо ощутили последствия Сталинграда для врага. Ранней весной 1943 года соединение Ковпака действовало в Подолии и на Волыни. «Вот оно, — записывал П. В. Вершигора, — докатилось и до нас эхо Сталинградской битвы. Ошметки разбитых под Воронежем итальянских дивизий, венгерские бригады, румынские полки, понюхавшие под Краснодаром русского пороху, шли они, позабыв о Кавказе и Волге. Шли оборванные, усталые, с тупой, пугливой мыслью, с растерянным, бегающим взглядом попавшегося воришки... Вот как оно звучало, эхо Сталинградской битвы, докатившись до Житомира, Ровно и Шепетовки».

Победа русского оружия на далекой Волге вдохновила тех, кто передовыми разведчиками с оружием в руках в глухой ночи немецкой оккупации выходил тогда на рубежи нашей Родины предвестниками грядущего освобождения. В сталинградской победе, как видели ее современники эпохального события, сливались воедино воинские традиции великого русского народа. Партизаны Ковпака воевали в тех местах, где дрались их отцы и немало их самих в первую мировую войну против того же врага. «Спасали нас, — писал Вершигора, — осыпавшиеся, но еще глубокие окопы, вырытые лопатами русских солдат. Кости [498] их давно лежали в земле, а труд солдатский, пот и кровь помогали нам, разведчикам Советской страны.

Ночью над Серетом поднимались туманы, и в топоте конских копыт нам слышались атаки казацких полков и мощное «ура» русской пехоты».

На следующий год грохот танков заглушил то, что слышалось партизанам, — в эти места пришла Красная Армия, завершившая освобождение советской земли. Гордая фронтовая солдатская песня того времени напоминала, откуда и куда пришли воины: