Эпилог

Сталинградская победа знаменовала собой начало коренного перелома в ходе войны в пользу Советского Союза. До Берлина оставалось два с небольшим года...

Сражение и победа под Сталинградом потрясли весь мир. Западные союзники присутствовали при этом грандиозном событии, по крайней мере в лице одного представителя. «На Юго-Западном фронте, — писал Н. Н. Воронов, — появился американский генерал... Москва приказала дать ему полную возможность побывать в наших наступающих частях и соединениях. Генерал ездил всюду куда только хотел. Он был весьма доволен, но его смущало лишь одно: в районе боев мало американской техники. Он видел только два американских «студебеккера» и три «виллиса»{14}. Да, помощь США была лишь каплей в бушующем море! Как потом выяснилось, этот американский генерал имел основной целью установить, какую роль сыграет американская техника в боях на Волге». Как видим, установил и доложил, надо думать, о том, чему был свидетелем.

Руководители Англии и США ознаменовали победу под Сталинградом памятными подарками советскому народу. У. Черчилль вручил И. В. Сталину почетный меч — дар короля Великобритании Георга VI гражданам Сталинграда. Ф. Рузвельт отослал в Сталинград грамоту, текст которой гласил:

«От имени народа Соединенных Штатов Америки я вручаю эту грамоту городу Сталинграду, чтобы отметить наше восхищение его доблестными защитниками, храбрость, сила духа и самоотверженность которых во время осады с 13 сентября 1942 года по 31 января 1943 года будут вечно вдохновлять сердца всех свободных людей. Их славная победа остановила волну нашествия и стала поворотным пунктом войны Союзных Наций против сил агрессии».

Оба дара заняли приличествующее им место в музее.

Так официально отмечали западные союзники нашу великую победу. А среди своих? Советский посол в Лондоне И. М. Майский в телеграмме в Москву в феврале 1943 года подытожил свои впечатления о реакции в Англии на победу в Сталинградской битве:

«Настоящее, глубокое восхищение СССР и Красной Армией испытывают только широкие массы... Чем выше по этажам общественной [500] пирамиды, тем больше чувство восхищения разбавляется примесью других, разъедающих чувств... Еще сложнее реакция британских господствующих классов на наши военные успехи. В их груди живут сразу две души. С одной стороны, очень хорошо, что русские так крепко бьют немцев, — нам, англичанам, легче будет. Сэкономим потери и разрушения. Еще раз используем наш извечный метод — воевать чужими руками. Но, с другой стороны, нам, англичанам, страшно: а не слишком ли в результате усилятся большевики? Не слишком ли возрастет авторитет СССР и Красной Армии? Не слишком ли повысятся шансы «коммунизма» в Европе... Британское правительство хотело бы отложить создание второго фронта на более отдаленный срок, с тем чтобы дождаться момента, когда Красная Армия сделает всю основную работу и перешибет становой хребет германской военной машины... С другой стороны, если англичане (и американцы) в погоне за своей «комфортабельностью» слишком затянут создание второго фронта на Западе, они могут пропустить момент и позволить Красной Армии прийти в Берлин раньше союзников. Этого англичане и американцы страшно боятся».

То, что констатировал советский посол в секретном документе в 1943 году, к нашим дням выплеснулось на страницы книг о той войне, вышедших на Западе.

К концу 1943 года наилучшим западным экспертам по СССР довелось собственными глазами увидеть Сталинград. Из Москвы в Тегеран на совещание глав правительств СССР, США и Англии вылетела группа дипломатов западных союзников во главе с послом США А. Гарриманом на американском самолете. Из-за неисправности самолет вынужден был пойти на посадку в Сталинграде. Пока ремонтировался двигатель, высоким гостям пришлось провести около суток в городе.

Вот что они увидели там, согласно авторитетнейшим, по меркам, принятым в США, книгам, вышедшим в середине семидесятых годов. Чтобы оценить угол зрения путешественников, очень стоит воспроизвести их впечатления полностью.

Из книги А. Гарримана и Э. Абеля «Специальный представитель при Черчилле и Сталине 1941–1945 гг.»:

«Когда поломка мотора заставила пилота пойти на вынужденную посадку в Сталинграде, Гарриман оказался в чистом поле под мрачным небом, в округе ни одного здания. Даже мастерские и контрольный пункт аэродрома были врыты в замерзшую землю. Встреча на аэродроме [501] была столь же ледяной, как и погода. Стоило Гарриману, разминавшему ноги, отойти от самолета, как вооруженный часовой заставил его вернуться. Узнав, что починка мотора займет день, Гарриман пришел в отчаяние. Но тут подкатила вереница разболтанных машин, очевидно отобранных у недавних германских захватчиков. Нежданных гостей приехал приветствовать мэр Сталинграда с белым комитетом.

Обледеневшими дорогами, изрытыми воронками, всю группу доставили в единственное уцелевшее в городе здание. Там размещался партийный комитет. Был подан ленч (черный хлеб, сыр, сосиски, все смоченное водкой в обильных количествах). Затем мэр гордо показал гостям планы нового города, составленные архитекторами, который надлежало построить на руинах разрушенного, и повез гостей по полю сражения. Они увидели высокий памятник, уже сооруженный на берегах Волги, в память павшим в Сталинграде и побывали в подвале, где помещался штаб сдавшегося фельдмаршала Паулюса.

Оба генерала, Дин и Мартел{15}, в жизни не видели всеобщего разрушения сталинградских масштабов. Насколько доставал глаз, улицы и площади, дома и магазины были сровнены с землей, не осталось ничего — пустыня битого кирпича и камня, выжившие ютились в землянках. Отцы города тем не менее раскопали достаточно еды и питья, включая шампанское для обеда, затянувшегося с конца дня до после полуночи. По-русски и по-английски произносились тосты, как на банкете в Кремле. Но то была в высшей степени неофициальная встреча, с песнями, военными рассказами и танцами, с которой не мог сравниться ни один официальный прием. Официантки отложили подносы и танцевали. Болен, припомнив свои холостяцкие дни мелкого чиновника в американском посольстве в Москве, пел популярные русские песни тридцатых годов. Гарриман сгибался под грузом даров — трофеев Сталинградской битвы: немецких пистолетов, часов и сабель. Посол пребывал «в приподнятом настроении, — припоминал генерал Дин. — Это проявилось в том, что он попросил меня спеть. Было поздно, я смертельно устал. Я спел «Покажи мне дорогу домой». Посол{16} сэр Арчибальд Кларк Керр сказал мне, что он никогда не слышал, чтобы эта песня исполнялась с таким чувством».

А теперь о том же пребывании в Сталинграде словами книги «Свидетель истории 1929–1969» Ч. Болена: [502]

«Пока пилот и механики чинили двигатель, нас отвезли в помещение партийного комитета, единственное здание, восстановленное в разрушенном городе. Там был подан роскошный ленч с большим количеством водки... В Советском Союзе, хотя во многих случаях безразличны к тому, что говорится о них в мировой печати, тем не менее чувствительны ко всему, что показывает их нецивилизованность. После ленча стало известно, что ремонт двигателя затягивается и нам предстоит провести ночь в Сталинграде. Наши хозяева организовали поездку по полю сражения, которое, должен признаться, я плохо помню. Я только помню, что глава английской военной миссии в Москве генерал-лейтенант Гефферд Мартел, который был среди нас и прочувствовал водку, заикаясь, комментировал: «На Ипре было еще хуже». Нет необходимости добавлять, что он был ветераном битвы на Ипре во Франции в первую мировую войну.

Мы вернулись в помещение партийного комитета, где провели ночь, и обнаружили, что русские со своим обычным гостеприимством устроили большой банкет. Он затянулся до поздней ночи, и последнее, что я помню, я пел русскую песню о Стеньке Разине, забавляя русских и, возможно, просвещая американцев. В песне повествовалось о казаке, герое крестьянского восстания семнадцатого столетия, который бросил свою подружку-персиянку в Волгу. Когда я ложился спать, старушка с лицом, как печеное яблоко, помогала мне раздеться. Конечно, я нуждался в помощи, но я как мог сопротивлялся. «Не беспокойтесь, молодой человек, — залепетала она по-русски, — мы всегда так поступаем с господами». Очевидно, она припомнила дореволюционные годы».

Последствия тогдашнего состояния наложили отпечаток на книгу Болена, вышедшую ровно через тридцать лет после описываемых событий. Переоборудованный бомбардировщик Б-24, в котором следовали дипломаты, превратился у Ч. Болена в самолет несхожей модели Б-25, а достопамятный «осмотр» в Сталинграде он перенес с правильного гарримановского 18 ноября на 21 ноября. Но какой спрос с «господ», обладающих избирательной памятью. Дочь американского посла, политиканствующая девица Катлин Гарриман, примерно в те дни сообщала из Москвы своей матери и сестре в США: «Учу русский. Между прочим, русские зовут меня «Гаспадина Гарриман»{17}. Звучит, как будто прочищает глотку старик».

Мемуары двух послов США в СССР в разное время, [503] Гарримана и Болена, говорят сами за себя, и комментарии, по всей видимости, усложнили бы бесхитростное изложение. Единственное, что стоит отметить: русские гостеприимны и хлебосольны, но радушным хозяевам, выставляющим иной раз на стол последнее, никогда не приходит в голову, что гости из зарубежья понимают это как приглашение упиться до бесчувствия. В наших глазах это, конечно, говоря словами Болена, не признак «цивилизованного» человека и было втройне омерзительно на залитой кровью героев святой сталинградской земле.

В конце ноября 1944 года на пути в Москву глава временного правительства Французской Республики генерал де Голль прибыл в Баку. Погода стояла плохая, и генерал отправился в Москву специальным поездом, который на несколько часов заехал в Сталинград. В официальном сообщении ТАСС отмечалось: «С вокзала генерал де Голль проследовал в облисполком, где от имени французского народа передал Сталинграду мемориальную доску». При этом он произнес краткую речь, в которой, в частности, сказал: «Я хочу воздать должное Сталинграду и отметить тот урок, который он нам дает. Сталинград является не только символом побед, он является прекрасным уроком того, что могут сделать союзники, объединившиеся вместе против ненавистной Германии. Никогда в дальнейшем Германия не сможет снова поднять оружие против демократических стран». Генерал де Голль, заканчивалось сообщение ТАСС, «осмотрел затем достопримечательности города и посетил Сталинградский тракторный завод. Позднее генералу де Голлю был показан фильм «Сталинград».

На приеме в Москве любознательный западный корреспондент попросил де Голля поделиться своими впечатлениями о Сталинграде. «А, Сталинград, — сказал генерал, — да, народ могучий, великий народ». Корреспондент согласился: «Конечно, русские...» Де Голль раздраженно прервал его: «Я говорю не о русских, а о немцах. Как они сумели зайти так далеко!» Вот так!

Всемирно-историческое значение Сталинградского сражения вышло далеко за рамки войны. Об этом знаем мы, люди Страны Советов; этого не могут не признать и те, кто отнюдь не замечен в симпатиях к коммунизму, но по профессиональным или по служебно-ведомственным [504] соображениям заинтересован в адекватно-правильном отражении современных тенденций развития мира.

Один из крупнейших английских историков XX столетия, профессор Джоффри Барраклоу, приложил особые усилия к созданию философии истории Запада. Попытавшись расставить вехи по важнейшим событиям нашего времени, он обнаружил, что среди них первое место занял Сталинград. В 1955 году Барраклоу выпустил книгу «История в изменяющемся мире», которая неоднократно переиздавалась и признана на Западе глубоким философским трактатом. Изложение в нем открывается выстраданным и взвешенным автором суждением:

«Для меня русская победа под Сталинградом сделала настоятельно необходимым полный пересмотр всей истории Европы. С величайшим замешательством я осознал, что три года исследовательской работы в английских и два года в германском университетах оставили меня практически невеждой в отношении истории стран Восточной Европы... и с еще большим замешательством я понял, что многие годы умудрялся учить истории (и довольно успешно, если судить по результатам экзаменов) немало одаренных студентов, не ощутив необходимости ликвидировать этот зияющий пробел».

Приняв за точку отсчета 1943 год, Барраклоу призвал своих коллег попытаться переосмыслить современный мир в свете того, что взошло в зарницах орудийных залпов русских артиллеристов в заснеженных степях у Волги и Дона. «Во всяком случае, — подчеркнул он, — привычная Европа, Европа наших учебников, Европа Людовика XIV, Наполеона и Бисмарка, мертва и не может воскреснуть, и нам нужно избавиться от иллюзии, что с точки зрения современных проблем есть смысл изучать этих деятелей времен неолита».

На что открыл глаза Сталинград безусловно думающему и способному английскому профессору истории? Барраклоу заключил:

«Я начал свое исследование, будучи убежденным в том, что русская победа под Сталинградом в 1943 году заставляет полностью пересмотреть историю Европы... Если нам потребовался шок Сталинграда, чтобы понять ограниченность нашей западной историографии, то это случилось только потому, что политические предрассудки, лежащие в основе нашей западной исторической науки, ослепили нас относительно истинного соотношения сил в 1943 году».

Да, Сталинград показал, что Красная Армия, выкованная трудом и гением советского народа, всех сильней. [505]

О нашу страну разбилась самая совершенная военная машина, созданная до тех пор в истории человечества и использовавшаяся в целях зла. Только наши люди смогли выстоять под безжалостным напором и победить.

В ряде немецких штабов Восточного фронта уже на исходе 1941 года ощупью стали искать выход из нараставших катастрофических трудностей вермахта. Некоторые генералы и работники абвера, считавшие себя специалистами по нашей стране, стали упорно настаивать на том, чтобы вовлечь в войну на своей стороне советских людей. Как мы видели, этот образ действия был отвергнут самим фюрером.

После войны сторонники отклоненных планов сокрушались по поводу политической слепоты тех, кто вел и проиграл войну против СССР. Абверовец В. Штрик-Штрикфельд в книге, вышедшей в середине семидесятых, заметил:

«Гудериан и летом 1945 года был способен думать лишь военными категориями, и в его мышлении для политического видения войны не было места. Так, Москва для него была не сердцем России, а всего лишь стратегически важным центром путей сообщения, связи и промышленности. Он отстаивал мнение, что при наличии определенных предпосылок он или командующий группой армий «Центр» могли бы взять Москву в 1941 году. Ему не приходила в голову мысль, что русские продолжали бы воевать и в случае падения Москвы, что слова Шиллера — «Россию могут победить только русские» — и в XX веке не потеряли своего значения».

Сразу по пятам за капитуляцией армии Паулюса в Сталинграде некоторые военные через ОКВ связались с всесильным в рейхе Геббельсом и предложили выпустить от имени Гитлера прокламацию, признающую «равные права за всеми европейцами... и русскими, выступающими против большевизма». Тем самым и компенсировать немощь вермахта перед грозной Красной Армией. Изворотливый ум Геббельса оценил инициативу, тем более что аналогичное предложение пришло от Квислинга из Норвегии. Ранней весной Геббельс сунулся было к Гитлеру, но получил отказ. Фюрер, пометил Геббельс в своем дневнике, «не хочет делать ничего, что могло бы быть истолковано как готовность уступить в момент временной слабости».

Новые попытки, новый отказ, новая пометка в дневнике: «Мы, конечно, смогли бы поднять многих в СССР против Сталина, если бы знали, как вести войну только против большевизма, а не русского народа». Вот оно в [506] чем дело! Геббельс уткнулся в проблему, которую безуспешно пытались разрешить его духовные предтечи и напрасно бьются его последыши ныне. Наконец он решил, что создал уникальную словесную выкройку, по которой удастся моделировать пропагандистское оружие огромной разрушительной силы, способное помочь нацистам в их войне против советского народа. Геббельс набросал обращение «Ко всем народам Востока», приглашая их «сражаться с нами» за «индивидуальные свободы, свободу вероисповедания и совести, уничтожение рабского труда, за частную собственность, за собственное хозяйство на собственной земле, за социальную справедливость, за право всех трудящихся получать справедливую оплату своего труда, за счастливое будущее для ваших детей, за их право продвигаться в жизни и получать образование независимо от происхождения, за обеспечение государством больных и инвалидов, их право получать материальное вспомоществование, за все, чего вас лишил большевизм».

Крупный американский советолог А. Даллин с большой долей двусмысленности прокомментировал сочинение Геббельса:

«Хотя прокламация так и не была опубликована, это конечный продукт усилий Геббельса, памятник его гибкости — умению давать обещания, которые он и не намеревался выполнять, его пониманию условий на Востоке, а также показывает, как нацизм ограничивал его перспективы».

Дело не только в констатации очевидного Даллином. Главное в другом. Этот образчик военной пропаганды, предложенный одним из главарей кровавого нацистского режима ради борьбы с Советским Союзом, в сжатой форме содержит всю аргументацию современного антикоммунизма против Советского Союза. Как в те годы, так и ныне подобные звонкие, но внутренне пустые фразы — не что иное, как оружие «психологической войны» против советского народа. Остается приискать дураков, готовых сложить головы за мыльные пузыри.

В 1943 году Геббельс считал, что они под рукой — Власов и его единомышленники. Да, доверился Геббельс дневнику, «призыв Власова был бы эффективнее» и удалось бы сколотить потребное войско, но «это, конечно, зависит от выпуска прокламации для Востока, которую фюрера пока не удалось уговорить издать». Так и не удалось, и не потому, что Гитлер был упрям, а потому, что он куда реалистичнее понимал положение на оккупированных территориях. 19 мая 1943 года он разъяснил: [507] «...ни один солдат с этих земель не захочет умирать за нас ввиду чрезвычайно жестоких мер», которые проводили там нацисты.

Между тем группа военных, подстрекавшая Геббельса на описанный демарш, попыталась сделать новую попытку обратить в свою веру «восточное министерство». Застрельщиком выступил обер-квартирмейстер армии генерал Вагнер, который по должности отвечал за «поддержание порядка» в тылу германских войск на оккупированной территории и за их обеспечение на фронте. Он потребовал от Розенберга прислать на совещание в его штаб представителей «восточного министерства». Совещание состоялось 25–26 мая 1943 года. Вагнер с пугающей ясностью обрисовал военное положение и в лучшем стиле германских милитаристов заранее стал выводить их из-под огня критики за неминуемое поражение вермахта.

Он потребовал вынести «фундаментальное решение», ибо, как он заявил, «я вам уже указал на горькую истину, что наши надежды завоевать победу на востоке только при помощи нашей военной машины — мираж! Иллюзия! Помните, что сейчас без пяти двенадцать!.. Если мы проиграем войну, ответственность будет нести не армия, а именно политики и политиканы. Всю ответственность!» Розенберговцы мялись, отделывались общими фразами, а вермахт — их было около 25 военных против 3 чиновников «восточного министерства» — наседал, причем очень искренне: Вагнер ведь на глазах изобрел способ свалить ответственность за то, что армию били, на других. Козырной картой на совещании был обширный меморандум, подготовленный Тресковом и подписанный после мучительных терзаний фельдмаршалом Клюге. В нем с великолепной последовательностью (Клюге все еще настаивал, чтобы разыскали и расстреляли спрятанных разведкой «бунтовщиков» — Жиленкова и Боярского) выставлялось требование поддержки германскими властями Власова, формирования «русских» частей и прочего. Меморандум заканчивался на высокой ноте от имени Клюге: «Я не считаю возможным достичь победы без русской помощи!»

Какие бы разногласия ни раздирали правящую верхушку Германии по поводу «русских», Сталинград подтвердил главное — в борьбе с врагом русский человек бескомпромиссен.

Масштабы достигнутого Советским Союзом в сражениях 1942–1943 годов запомнили наши друзья и оценили [508] враги. Когда после войны взбесившиеся атомные маньяки в США звали без промедления пойти походом на недавнего доблестного союзника, то стоило после исступленных воплей перейти к обсуждению практических мер, как призрак Сталинграда охлаждал самые горячие головы и сковывал безответственные языки. В одной из поджигательских книг, «Операция выжить», увидевшей свет в 1949 году и написанной известным тогда американским публицистом В. Хесслером, указывалось:

«По оценке весьма реалистического ученого доктора Филиппа Моррисона, потребовалось бы по крайней мере 1000 атомных бомб, чтобы причинить России ущерб, нанесенный только в ходе одной Сталинградской кампании... Это значительно больше того количества бомб, которое мы накопили после четырехлетних неустанных усилий».

Написано в 1949 году, — году, когда советские ученые поставили на службу миру отечественное атомное оружие.

Великий подвиг советской науки зримо прояснил соотношение сил в мире, начало завоеванию которого положил Сталинград. До общего сведения было доведено то, что уже было зафиксировано в сверхсекретных документах верховного американского командования еще по горячим следам Сталинградского сражения, подготовившего успех советского оружия в побоище под Курском летом 1943 года. Советские победы ясно показали, что дело идет к полному разгрому врага. В преддверии послевоенного мира высшие американские руководители попытались выяснить, что могут США на мировой арене.

Вашингтон обратился к людям сведущим — американскому комитету начальников штабов. В ряде тщательно разработанных документов, которые военные представили правительству с августа 1943 года, красной нитью проходило указание на то, что Советский Союз выйдет из войны сильнейшей военной державой в Европе. По всей вероятности, предельно точно взвесив соотношение сил между Соединенными Штатами, нажившимися на войне, и Советским Союзом, тяжело пострадавшим от гитлеровского нашествия, верховное командование американских вооруженных сил тем не менее пришло к выводу, что в мире капитала нет силы, превосходящей мощь Советского Союза. Генералы настоятельно советовали политикам помнить, что политические возможности Соединенных Штатов являются производными от их военного потенциала, что же до величины последнего, то он важен не абсолютно, а целиком зависит от соотношения сил между США и СССР. [509]

Американский комитет начальников штабов в рекомендациях государственному секретарю К. Хэллу 3 августа 1944 года предложил в качестве общей ориентировки придерживаться следующей оценки:

«Успешное завершение войны против наших нынешних врагов произведет в мире глубочайшие изменения в отношении соответственной национальной военной мощи, которые можно сравнить за последние 1500 лет только с падением Рима. Это фактор решающего значения для будущего международного политического урегулирования и всех обсуждений, связанных с ним... Соединенные Штаты и Советский Союз останутся двумя единственными первоклассными военными державами. В каждом случае это объясняется сочетанием их географического положения и огромным военным потенциалом. Хотя США могут перебросить свои силы во многие районы за океаном, тем не менее остается верным, что соответственная мощь и географическое положение этих двух держав исключают нанесение поражения одной из них другой, даже если одна из сторон находится в союзе с Британской империей».

Эти и аналогичные рекомендации подтверждались накануне Ялтинской и Потсдамской конференций глав правительств трех великих держав — СССР, США и Англии в 1945 году, определяя подход американской внешней политики к проблемам отношений с Советским Союзом. На протяжении всего исторического периода, начиная с февраля 1943 года — победы под Сталинградом — и по сей день, правящие круги Соединенных Штатов не оставляют попыток изменить соотношение сил в мире в свою пользу. Сенатор Маккарти в разгар антикоммунистического разгула в США в пятидесятые годы сказал об этом предельно откровенно и цинично: «Можно уверенно утверждать, что третья мировая война началась с русской победы у Сталинграда». Генезис «холодной войны» во всяком случае лежит здесь — советская победа на Волге тяжко разочаровала международную реакцию, всех ненавистников коммунизма.

Великая Отечественная война явилась гигантской классовой битвой середины XX столетия, хотя грани борющихся сторон прошли по национально-государственному признаку. В сражениях этой войны, в первую очередь у Сталинграда, стояла ударная мощь штурмового отряда империализма — германского фашизма. Если Великая Октябрьская революция прорвала цепь капитализма, то всемирно-исторический подвиг советского народа в 1941–1945 годах привел к возникновению равновесия в силах [510] между СССР и США, а следовательно, между капитализмом и социализмом. Победа СССР в войне обеспечила нам мир в последующие десятилетия, а всему человечеству — поступательное развитие. У истоков этого процесса — Сталинградская битва.

...На Мамаевом кургане стоит мемориальный памятник бессмертным героям Сталинграда. Миллионы людей ежегодно отдают дань признательности и беспредельного уважения тем, кто в 1942–1943 годах отстоял жизнь в борьбе с коричневой чумой. В зале, где горит огонь Славы и звучит траурная мелодия, лежит книга, в которую люди вписывают идущие от сердца слова.

В одном из томов запись Т. С. Зениной из сибирского города Ленинск-Кузнецкий: «Дорогой мой брат Ванюша! Я часто думала, где ты сложил свою головушку? И нашла тебя на Мамаевом кургане. На пятом знамени в первом ряду прочитала — Зенин Иван Семенович... В песне поется: «На Мамаевом кургане тишина». Это только ночью тишина, а днем потоком идут люди, сотни, тысячи людей. Слышишь, как стучат их сердца? Спи спокойно, Ванюша. Вас никто никогда не забудет».

Память о тех, кто в тяжелую годину отстоял Сталинград, не умрет. На крутом повороте истории они удержали мир от пропасти, в которую его толкал фашизм. В битве на Волге, жесточайшем сражении войны, был дан бой за будущее человечества. И сегодня в одном строю с теми, кто отстаивает мир во всем мире, кто строит наше будущее, стояли, стоят и будут стоять солдаты Сталинграда.