Часть четвертая.

Берега Европы

Глава 20.

«Нет лучше чариотеров»

Маленький итальянский лейтенант посмотрел на свои часы. Было половина восьмого вечера 21 июня 1944 г. Почти час прошел, думал он, с тех пор, как «Грекале», гладкий, обтекаемой формы, словно скаковая лошадь, эсминец, на который он был недавно назначен младшим вахтенным офицером, вышел в море из маленького корсиканского порта Бастия.

Все те несколько дней, которые он провел на острове, он наслаждался. Французы, кажется, называют его «благоуханным островом», но его привлекательность все же в большей степени ощущалась глазами, чем другими органами чувств: остроконечные горы, казалось, возвышались прямо из моря. В самом деле, не поворачивая головы, можно было одновременно видеть и синеву моря, и золото песка, и белые пики вершин. Да, он действительно наслаждался, несмотря на неудобства поездки по дурацкой узкоколейке между Аяччо и Бастией, несмотря на шумную, деловую атмосферу в самой Бастии, с ее традиционными базарами, борьбой за выживание среди пустых туристических магазинов, которые напоминали [248] об отдаленном прошлом, несмотря на «vin rose» в винных залах — хотя, возможно, он предпочитал посредственный кьянти; и несмотря на то, что их «пассажиры» сорвали его полуденный отдых на крошечном пустынном пляже на северном берегу бухты. Возможно, грубые развлечения были составной частью их деятельности. Он этого не знал.

Конечно, они должны были отплыть в 17.30. Ну опоздали они на час с минутами, но «пассажиры» были очень недовольны. Это не понравилось его командиру, которому указали на его старшего механика, допустившего неполадки с котлом как раз в это время. Само собой разумеется, что торпедный катер, который должен был их сопровождать, готов был сделать это в любую минуту, но это не улучшило обстановку.

Нос корабля был направлен на несколько градусов к северу от восточного направления, и они хорошо шли при прекрасной погоде — штиль, яркое солнце, хорошая видимость.

«Пассажиры», казалось, были обеспокоены столь хорошей видимостью, что было для него вполне понятным. Он взглянул на группу, расположившуюся на мостике, и подумал, насколько странно все, что происходит. Это не было похоже на прежнюю Италию, где звучали волнующие новости о подвигах отважных людей из Decima Flottiglia Mas (10-й флотилии субмарин){70}. Они атаковали британский флот в Александрии и Гибралтаре, они были острием направленного на врага оружия итальянского флота. А что теперь? Итальянский военный флот перевозит экипажи [249] британских человекоуправляемых торпед для атаки на два итальянских крейсера, которые сейчас, как известно, находятся в руках немцев, и знаменитый де ля Пени был теперь на «Грекале», организуя вспомогательный удар силами ребят «Гаммы», боевых пловцов итальянского военно-морского флота. Все это казалось очень странным. Он все еще не привык находиться «по другую сторону» в этой странной войне.

— Лоренцо! — позвали его.

Он обернулся при звуке своего имени и понял, что его сосед по каюте зовет его для помощи в общении с британскими «чариотерами», как они сами себя называли. После краткого представления они немного поговорили с ними на своем неуверенном английском, слушая некую смесь английского с итальянским в ответ, но главным образом наблюдая и приглядываясь.

Их было два экипажа — четыре человека. Первый экипаж состоял из сублейтенаита Малькольма Каузера и матроса Гарри Смита. Каузер был среднего роста, примерно пять футов восемь дюймов. Первое, что бросалось в нем в глаза, была необычайно широкая грудь и очевидная сила рук. Несмотря на форму хаки, он всеми своими чертами смотрелся моряком, неразличимо растворяясь среди флотской обстановки. Он был всегда весел, но не глуп и не ребячлив. И все же он безусловно молод, года двадцать два или двадцать три, не больше. Маленький итальянский офицер счел его приятной личностью и таким образом разделил общее мнение. Ему, конечно, нравилось, что некоторыми чертами он напоминал латинянина. Если бы его темные волосы были прямыми, а не кудрявыми и акцент выученного в Бразилии английского немного яснее, он мог бы остаться незамеченным в обществе итальянцев. [250]

Не то что матрос. Его розовое молодое лицо выдавало в нем англичанина на любом расстоянии. Но при всей своей молодости он смотрелся соответственно своему имени, этот Смит{71}. Его сложение было таким же крепким, как и у его номера первого, и если, как полагал Лоренцо, у него был недостаток воображения, то, конечно, он восполнял это своим мужеством. Казалось, он олицетворял собой фразу, которую часто применял, а именно: «Что, черт побери?»

Номер первый из второго экипажа звался Конрад Берей. Он был петти-офицером и... поваром. «Что это за боевая часть военно-морского флота? — размышлял Лоренцо. — Как повар, даже повар в младшем офицерском звании, мог получить работу водителя человекоуправляемой торпеды? И каким поваром мог быть человек такого типа?» Это было совершенно непонятно, но надо признать, что Берей хорошо подходил к своей роли. Казалось, у него было больше командирских способностей, чем у Каузера, он был немного выше, хотя не такой широкоплечий. Его темные гладкие волосы подчеркивали жесткое выражение лица. Он производил впечатление человека твердого как морально, так и физически, ничему не позволяя отвлекать себя от работы. Он не тратил время на болтовню на посторонние темы, был не охотник до любезностей, а когда ударялся в критику, то не щадил никого. Он был самый старший из четверых, и ему было сильно за двадцать. Его жизнью было море и военно-морской флот. Его флот. А ко всем иностранным флотам, как и вообще ко всему иностранному, особенно, как казалось Лоренцо, ко всему итальянскому и к итальянцам, у [251] него была неприязнь. «Меня от этого обезьяньего корабля просто тошнит!»

Номером вторым у Берея был Кен Лоуренс, механик. Он был высоким и худым, самым высоким из четверых. Его основной чертой была слепая вера в своего номера первого, и тот факт, что Берей никогда не изменял своему номеру второму, показывает, насколько первоклассным тот был ныряльщиком.

Это Лоренцо знал или, по крайней мере, мог предполагать. Он также знал, что остальная часть партии состояла из команды «Гамма» с двумя специальными моторными катерами, а также британских штабных офицеров и людей, отвечавших за костюмы водолазов.

Вскоре показались горы, окружающие Специю, и стал виден столб дыма, довольно большой, поднимавшийся на итальянском берегу немного юго-восточнее военно-морской базы. Вскоре можно стало разобрать, что это горит небольшое каботажное судно после налета Королевских ВВС. Два корабля снизили скорость, поскольку из-за исключительной видимости побережье казалось очень близким, и, хотя обнаружить эсминец и торпедный катер с такого расстояния трудно, на борту корабля забеспокоились.

В 8.30 вечера последовал приказ остановить машины. На воду были спущены два MTSM (специальные катера для подводных диверсантов), на борт одного из них пошли трое из «Гаммы». Другой использовали просто в качестве страховки. Как только они отошли, торпедный катер подошел к борту и принял экипажи чариотов.

Лоренцо наблюдал за их отъездом, махая им рукой и провожая добрыми пожеланиями так же, как и некоторые его товарищи по плаванию. Вот они идут, чтобы атаковать «Больцано» и «Горицию», [252] в собственной итальянской базе человекоуправляемых торпед в Специи. Конечно, он желает им успеха, но все-таки мир кажется перевернувшимся.

Торпедный катер под командованием британского старшего морского офицера, коммандера Королевского флота П.Е.Х. Хисфилда, отошел на скорости в двадцать три узла. Он пошел прямо на север, по направлению к Специи. Хисфилд считал, что вечер ужасно затянулся. Ему казалось, что сумерки никогда не наступят, и такие же признаки нетерпения он видел у четырех членов экипажей чариотов. Светлое время длилось, конечно, дольше, чем они ожидали, и до наступления десяти часов скорость пришлось сбросить до тринадцати узлов, что на корабле данного класса казалось скоростью заснувшей улитки.

Они могли уже в деталях рассмотреть дым, плывший от Ливорно. Хисфилд подозревал, что Королевские ВВС уделили этому городу особое внимание. И по-прежнему горело каботажное судно. Приятно было видеть, что враг пострадал во многих точках, к тому же обманное затишье могло сделать его менее осторожным, что снизит возможность неудачи атаки, которая должна была вскоре начаться.

Приблизившись, скорость снизили до шести узлов. Два MTSM отделились и быстро ушли в сторону мола. Торпедный катер был недалеко от точки выпуска чариотов, и Хисфилд решил переброситься несколькими словами с командующим офицером:

— Лейтенант Карминати, могу я побеседовать с вами?

Хисфилд знал, что при запуске двигателей или на холостом ходу торпедный катер сильно шумит, так что он собирался остановить двигатели, как [253] только точка выпуска будет достигнута, и не гонять их на нейтрале.

— Берег, кажется, совсем рядом справа, и я не могу рисковать быть услышанным. Кроме того, я вижу, что береговая батарея и прожектор находятся на траверзе. Мы подождем после отхода чариотов четверть часа, потом можно будет вновь запустить моторы. Дадим им отойти достаточно далеко, до того, как нас высветит прожектор, потому что это произойдет, я думаю, сразу, как только мы дадим газ. Хорошо? Благодарю.

Точка была достигнута через двадцать минут после полуночи. Команды оделись и были готовы сойти в воду, как только винты прекратят вращение, через несколько минут они будут уже далеко. Когда прозвучали все слова прощания и добрые напутствия, Хисфилд некоторое время постоял в одиночестве. Видимость, черт бы ее побери, была по-прежнему превосходной. С точки зрения джерри лучшей и быть не могло. И вот именно тогда упитанный итальянский моряк поймал его взгляд, указал на небо и на берег выразительным жестом, достойным «Grand Opera», и заметил:

— Раздражает, да, commandante?

Жаль, что никто не мог знать, что происходило в этот момент в мыслях Берея. Это касалось его отношения к итальянцам, особенно если учесть, что до сих пор он плохо скрывал неуважение к их методам. Две машины были спущены со специально срезанной кормы торпедного катера с очень небольшим шумом. Вхождение в воду со специально сконструированного низкого надводного борта было также легким для ныряльщиков. «Действительно, — думал Берей, — все это превосходно, лучший способ транспортировки, в котором я когда-либо участвовал». [254]

Чариотеры были в воде, машины выскользнули из своих креплений. Четверо человек провели и проверили регулировку, поставили моторы на «малый вперед». Через пару мгновений они миновали скулу торпедного катера и с головой ушли в темноту. Была волна от машины Каузера, затем они ушли: Каузер — чтобы отыскать и потопить «Больцано», Берей — «Горицию». Даже на борту торпедного катера номер 74, кажется, стихли все голоса.

Здесь уместно сказать о расхождениях в последующих свидетельствах. Командир торпедного катера и кэптен Хисфилд оба впоследствии заявляли, что торпеды были спущены примерно в трех милях от мола; оба экипажа, однако, были убеждены, что исходное расстояние было значительно больше трех миль. Каузер оценивал его в восемь миль, Берей — по крайней мере в шесть. Впоследствии выяснилось, что ошибались чарио-теры, а их неточная оценка произошла по той причине, что батареи торпед давали меньшую скорость, чем обычно.

Судьба этих двух экипажей разнилась с самого момента запуска. Каузер и Смит наслаждались беспрепятственным подходом к цели, если не считать того, что плавание это несколько затянулось. Спустя несколько минут после прощания с торпедным катером Каузер повернул голову, чтобы еще раз посмотреть на него, но смог увидеть только тьму, и даже не было никакого намека на силуэт. Только тогда он полностью ощутил, что теперь они со Смитом предоставлены сами себе и должны сами достичь сильно защищенной вражеской гавани. Это вызвало неприятное ощущение в желудке — разновидность волнения или напряжения, которую он всегда испытывал перед серьезной игрой или испытанием. [255]

В течение первого часа они шли по поверхности, не видя никаких признаков противника, но после того, как этот час прошел, они услышали «пуф-пуф» дизельного двигателя и тотчас же погрузились на двадцатипятифутовую глубину и сбросили скорость. Шум, казалось, приближался к ним и становился все громче, но в конце концов прошел прямо над ними и замер вдалеке. Как только Каузер счел ситуацию безопасной, он вновь поднялся на поверхность и остановил мотор, он тут же пояснил Смиту знаками и многократными подталкиваниями, что тот должен, сидя на корме (маневр, не характерный для этого типа чариотов), вести наблюдение за тем, что происходит сзади. Затем они продолжали идти по поверхности, и Каузер был весьма заинтригован оживленным движением на пути в гавань. По всему берегу была красивая стрельба трассирующими залпами, светили прожектора и целый набор сигнальных ракет.

Затем Каузер смог разглядеть на близком расстоянии черный силуэт. Это, как выяснилось, было боновозаградителыюе судно, как он и ожидал. Скорее всего, оно несло гидроакустическую вахту, и они, соответственно, на время изменили скорость и приняли некоторые предосторожности в ходе своего маневрирования. Переменив курс, они пошли вправо, где обнаружили навигационный буй, стоящий на полпути к молу. Пока никаких препятствий. Через полминуты Каузер развернул нос машины еще правее и повел ее параллельно молу ярдах в пятнадцати от него. Он полагал, что найдет восточный проход без особых затруднений.

Тем временем Берей и Лоуренс тоже приближались к молу. Все шло гладко, пока Берей не решил направить машину вниз, и тут она вдруг начала [256] демонстрировать странный набор всяческих уловок и проделок. Когда он толкал рычаг вперед, винт с шумом показывался из воды. Когда он выправлял это положение кормовым насосом, она тут же вставала «на хвост», так, что зарядное отделение поднималось над поверхностью и защитным щитком Берея, остававшегося под водой. Таким образом, если бы позже понадобилось сделать незаметный проход, это было бы проблематично. Также невозможно было плавно всплыть на поверхность.

Голова у Берея была холодной как лед. Он невозмутимо обследовал регулировку, в то время как машина продолжала идти по направлению к гавани. Оказалось, что в балластную цистерну проникал воздух, так что он не мог ею воспользоваться для регулировки. Причина неисправности, по его мнению, была в поломке какой-то детали в механизме, что искажало любой угол, задаваемый системе рулем глубины.

Его рассказ о происходившем выглядит так: «Теперь я шел к молу. На пути я заметил свет, по-видимому вспыхнувший на берегу, а возможно, он был у западного входа в гавань. Также слышали мотор, очень тихий звук. Решили, что это один из MTSM. В конце концов разглядели две мачты, которые, как нам сообщили на инструктаже, находились на середине мола и по которым можно было сверить наше положение на карте. Время — 2.30. При ближайшем рассмотрении я обнаружил, что «мачты» оказались двумя фабричными трубами на холме. Мы по-прежнему ничего не видели. Специя окружена холмами, и на их фоне увидеть силуэт какого-либо предмета невозможно. Затем увидели два маленьких островка, это позволило нам установить наше расположение — мы находились у восточного прохода в волноломе. Мой щиток запотел [257] и стал бесполезным. С того времени, как я обнаружил острова, я держал его открытым. Я решил осуществить прорыв в гавань по поверхности: во-первых, в погруженном положении я не мог видеть приборы, а во-вторых, погружение было просто невозможно из-за фокусов машины. Это была моя вторая операция; первая провалилась, поэтому я был настроен так или иначе провести эту. Мы теперь шли вдоль мола в западном направлении, думая, что разыскиваем вход, но успевали только уклонять головы от выступающих камней. Спустя примерно час мы обнаружили четыре радиомачты, которые, судя по их расположению и форме, не могли быть «нашими» мачтами, как я полагал.

Следующим моим планом было войти через основной вход, и мы вышли на него только благодаря большому скоплению огней типа сигнальных фонарей Олдиса, факелов, а также, конечно, шума множества голосов. Было совершенно очевидно, что они выискивают что-то на воде. Тогда я понял, что, если меня обнаружат, а это было почти неизбежно, учитывая, что торпеда постоянно находилась на поверхности, они поймут, что конкретно им нужно обнаружить, и вся операция сорвется. Возвратиться к другому входу было невозможно, так как приближался рассвет, а наша батарея, судя по показаниям приборов, начала разряжаться. Из-за отсутствия зарядных устройств во время дальнего перехода она простояла без зарядки почти неделю. Тогда я решил, что придется отказаться от атаки, хотя это было ужасно, потому что ничего иного нам просто не остается. Оставалось только найти тихое местечко, где можно высадиться, так что мы пошли дальше вдоль мола, пока не попали в такой поток, что не смогли двигаться дальше. Повернув к берегу, мы нашли маленький залив и, [258] установив на зарядном отделении время на 8.00 утра, отправили торпеду в сторону моря с включенными насосами затопления и с мотором на полном ходу. Время было 4.30, 22 сентября.

Тем временем Каузер почти одеревенел от напряжения, пока вел машину вдоль мола. Как бы ему хотелось находиться внутри гавани и под водой! Даже при хорошей погоде легкие шлепки волн по верхней части защитного щитка, прямо перед глазами, да еще согнутое вперед положение, как и было положено любому номеру первому, несколько утомляли, а под водой при этом все было несколько смягчено и, естественно, отсутствовало волнение моря.

Следуя все дальше вдоль мола, он выискивал любой проход, который мог бы открыть им путь внутрь, и один раз они действительно сделали попытку проникнуть в гавань, но обнаружили, что там не хватает глубины для прохода торпеды. К этому времени они уже запаздывали к расчетному времени по крайней мере на три часа, и каждая минута была на вес золота, так что Каузер решил не тратить больше времени впустую и отправился к старому входу на полном ходу.

Подойдя к концу мола, они сбросили скорость до минимальной, и машина взяла курс на огибание препятствия, чтобы войти в проход. Они находились в полностью позиционном положении, над поверхностью возвышалась только голова Каузера, для того чтобы видеть, куда они идут. Тут внезапно с окончания мола донесся звук тяжелых башмаков и щелчок взведенного затвора.

«Мы были так близко, что я едва осмеливался дышать, — вспоминает Каузер, — и я даже не смог нырнуть, чтобы не привлечь внимания охраны. Вместо этого мы продолжали идти вперед, и [259] вскоре я почувствовал, что мы вновь находимся в относительной безопасности».

В это время они на самом деле находились в середине неиспользуемого прохода и могли рассмотреть полузатопленное судно. Огибая это судно, они обнаружили, к своему неудовольствию, три ряда противоторпедных сетей. Это было не смешно! Они остановились вместе с торпедой рядом с первой сетью, а затем начали спускаться вниз, надеясь пройти под сетью на глубине примерно сорок пять футов. Но они достигли дна уже на тридцати пяти, а вес лежащей на дне части сети был слишком велик, чтобы приподнять ее и пройти под ней. Тогда они снова всплыли на поверхность. Как и положено, у них с собой были резаки для сетей, но времени было мало, а работа резаками — дело долгое. К тому же сетей было три ряда. Нужно было искать какой-то другой путь.

Они искали этот путь в окружающей их темноте. Костюмы Слейдена не были приспособлены для славной игры «найди наперсток». Их свободные складки на сгибах не способствовали быстроте передвижения, а склонность кислородного мешка складываться под острым углом могла привести к прекращению доступа необходимого кислорода. А если бы одна нога соскользнула с седла, машина могла бы уплыть прочь. Конечно, в воде было страшно неудобно. Ну почему все оборачивается против тебя? Да сгори оно все! Но по крайней мере, не так холодно, думал Каузер, вспоминая засевший в его подсознании Тронхеймс-фьорд.

А затем они нашли то, что искали, — дыру, достаточную для того, чтобы протащить через нее чариот. Обрадовавшись, они провели машину между тросами и ушли на малом ходу. Повезет ли им с двумя другими сетями? Времени размышлять [260] об этом у них было немного, и вскоре они были у второй линии буев. Удача продолжала им улыбаться. Дело пошло даже лучше, чем с первой, так как они нашли дыры в обеих остававшихся сетях без всякого труда. Они были так сильно повреждены, что сквозь них могли бы пройти и подводные лодки, — должно быть, это было результатом определенной «огневой обработки».

По-прежнему ведя торпеду на поверхности, Каузер взял курс в том направлении, где, судя по свежим донесениям и аэрофотоснимкам, стоял «Больцано». К сожалению, после того, как они прошли последнюю сеть, они наткнулись на нефтяное пятно, при этом нефтью залепило их щитки. Смит извлек из кормового ящика небольшой комок ваты, взятый как раз для подобного случая, и с его помощью они сумели очистить свои щитки от большей части нефтяной пленки.

Вскоре они заметили «Горицию» — такой же, как и их «Больцано», 10 000-тонный крейсер с 8-дюймовой артиллерией, с таким же обтекаемым силуэтом, который, казалось, был характерен для всех итальянских кораблей.

Как ожидалось по плану, чариоты должны были закончить свою атаку к 1.30, и всем атакующим, включая бойцов «Гаммы», были даны инструкции поставить свои заряды как можно ближе к 6.30. Но запланированное время безнадежно ушло, и, проходя мимо «Гориции». Каузер задавался вопросом, повезло ли другому чариоту и что находилось в этот момент под крейсером.

От цели, предназначенной Берею, Каузер смог рассчитать курс на свою собственную цель.

«Мы по-прежнему шли по поверхности, когда заметили темный контур. Я снизил ход до малого и приблизился, пока не подошел примерно на [261] двести ярдов. Затем — последний взгляд и хороший компасный пеленг на кормовую надстройку перед тем, как повернуть рычаг и отправиться на погружение примерно на двадцать пять футов.

Вскоре, присмотревшись, мы смогли ясно различить очертания «Больцано». Я продолжал сближение, пока не достиг расстояния в пятнадцать ярдов по горизонтали, затем я повернул к правому борту и уменьшил глубину примерно до пяти футов. Через несколько мгновений мы прибыли, продвигаясь вдоль подводной части борта огромного корпуса. Мы выключили двигатели, закрепили магниты и немедленно начали протягивать чариот вдоль корпуса корабля, одновременно перемещая один из магнитов. Мы продолжили это движение и под днищем судна, пока, по моим расчетам, не оказались на его середине и, насколько я мог понять, под котельным отделением.

Тотчас же, устроившись в подходящем положении, я продолжал укреплять магниты на днище корабля, не слезая при этом с чариота. Свободные концы тросов, отходящих от магнитов, я закрепил на зарядном отделении торпеды. Как только некоторые из них благополучно закрепились, я вылез из своего седла. В сложившейся ситуации, когда я держал в руках тяжелый магнит, это было ошибкой. Вес его был таков, что я начал немедленно опускаться на дно, так что я быстренько выпустил злосчастный предмет из своих пальцев и поднялся вверх за счет своей несколько положительной плавучести. Смит в это время также находился не на своем сиденье, а рядом с зарядными отделениями, проверяя, надежно ли оно закреплено. Но проверять это тщательно было некогда, поскольку было почти ровно 4.30 утра. Мы решили, что заряд закреплен хорошо и правильно, и, когда мы обменялись жестами «большой палец вверх», свидетельствующими [262] о степени нашего хвастовства, я повернул ручку установки часового дистанционного взрывателя, пока не услышал два четких щелчка. Два щелчка — два часа, и зарядное отделение камеры должно сработать где-то близко к проклятым 6.30. Поэтому — назад в наши седла, последний раз быстро все проверить, и затем я рванул ручку разобщающего механизма, освободив зарядное отделение от чариота».

Было задумано, что экипаж высадится на небольшом пляже внутри гавани и затем пересечет цепь холмов, чтобы выйти к открытому морю западнее Специи. Это место высадки предусматривалось, конечно, в том случае, если атака произойдет задолго до рассвета. В сложившейся обстановке это казалось не совсем подходящим. Каузеру вовсе не улыбалась идея появиться среди бела дня на людном пляже верхом на чариоте и одетым в водолазный костюм. Вторая часть первоначального плана состояла в том, чтобы ждать встречи в условленном месте за краем утеса в течение всего дня, с тем чтобы в 22.30 их могли подобрать.

Но, поскольку время уже приближалось к пяти часам утра, первая часть плана не имела смысла. Нужно было быстро решать, и единственное решение, которое приходило в голову Каузеру, состояло в том, чтобы преодолеть знакомый мол и, взяв курс на юг, дать полный ход. Погружение на тридцать футов, затем — курс на юг, ход — полный вперед. Курс и глубину установили сразу, но скорость была просто смехотворной. Батарея разряжалась, и ускорение было невозможно.

Ровно в 5.45, тем не менее, они достигли мола, и чариот медленно ткнулся носом в неровные камни его основания. Каузер остановил двигатель и [263] полностью затопил чариот. Он обернулся к Смиту и стал делать ему знаки, чтобы тот вылезал из седла и снимал костюм. Эта информация не вызвала никакого энтузиазма у номера второго, который, казалось, отказывался куда-либо перемещаться и только крепче устраивался на своем месте. В конечном счете Каузер вроде бы сумел его убедить, и тот стал всплывать. Но не успел он спешиться, как увидел с большим удивлением, что его номер первый карабкается вверх по камням и призывает его делать то же самое. «Ничего себе шутки!» — подумал он, видя, как Каузер исчезает наверху. Тогда, через несколько мгновений, рябь над его головой начала расходиться по поверхности.

Но и это было не все. Каузер частично возвышался над водой и уже срезал свой костюм грязным водолазным ножом. К тому времени, когда Смит всплыл на поверхность, его компаньон, крепко стоя на своих ногах, расставался со всей своей амуницией — костюмом, дыхательным аппаратом, со всем. Прежде чем Смит открыл свой щиток, он скатал все это в один тюк и отправил это вслед за чариотом.

Смит потряс головой, пытаясь стряхнуть барашковую гайку от своего щитка, срезал шлем ножом и заявил:

— Ладно, а что мы здесь, к дьяволу, делаем?