Из Дуруна мы пошли по старой дороге, по которой уже проходили, идя на Геок-Тепе. До следующего аула, Арчмана, было 30 верст, а потому генерал Ломакин, в виду общего утомления солдат, остановил отряд на половине пути, близь аула Сунче.

Приблизившись к аулу, отряд расположился в полу-версте от него, на берегу ручья. Часа два спустя пронеслась по отряду весть, что текинцы отвели воду и в ручье ее больше нет. Между тем, лошадей только что собрались вести на водопой. Генерал Ломакин тотчас же приказал полуэскадрону драгун и роте сапер двинуться в горное ущелье и пустить воду, уничтожив заграждение в русле ручья. Небольшой отряд этот, под начальством прапорщика Лашкарева, быстро направился к горам и вскоре скрылся в ущелья. Часа чрез полтора после их ухода, в ручье показалась снова вода, к которой с жадностью все и бросились. Тотчас же напоили лошадей и [147] наполнили водою все, что только можно было, как-то: бочки, бурдюки, баклажки, бутылки и пр.

Было уже совершенно темно, когда вернулся в лагерь прапорщик Лашкарев с своей командой исполнив так удачно и быстро данное ему поручение. Немало препятствий преодолели переяславцы и саперы, прежде чем добрались до места, у которого текинцы отвели воду. Им пришлось карабкаться с лошадьми по камням, на довольно большую высоту; дойдя к закату солнца до места заграждения и уничтожив его, они должны были возвращаться при совершенной темноте. Лошади поминутно обрывались и падали. Шли все время ощупью.

Часов около 11 вечера, вдруг засветились на одной из возвышенностей огоньки; сперва незначительное, число их все более и более увеличивалось. Очевидно было, что текинцы умышленно развели массу костров, думая испугать нас и расчитывая, что мы, по числу костров, составим себя преувеличенное понятие о их числе и тотчас же будем продолжать наше отступление. Нечего и говорить, что расчеты их не оправдались и они обманулись в своих надеждах, так как никто не подумал беспокоиться о появлении костров. Солдаты острили, что текинцы в благодарность за то, что мы, по добру по здорову, уходим из их страны, устроили нам иллюминацию. «След бы поблагодарить текинца за ляминацию, да устроить ему ферверк, пустив по нем с полдюжины ракет», острил один солдатик. — «Что нам толку в его ляминации; нечего задабривать. Я бы на него самого и его ляминацию плюнул бы из всех орудий шрапнелькой, век бы помнил, как над нами тешиться», отвечал ему шутя другой солдатик. Вскоре понемногу стали исчезать огоньки на горе; все меньше и меньше становилось число их и, наконец, возвышенность, на которой они виднелись, покрылась густым мраком. В то же время и у нас исчезли огни костров и весь лагерь погрузился в глубокий сон. [148]

В Сунче, вскоре после нашего прихода туда, прискакал туркмен-почтальон, привезший почту и приказ наместника кавказского об утверждении генерала Ломакина навременно командующим экспедиционным отрядом. Начались бесконечные толки и предположения о том, кого назначат начальником отряда. Вопрос этот живо интересовал нас, так как все были уверены, что войска отступят до Бами, Бендесена или Хаджи-Кала и там будут поджидать прибытия нового начальника, транспортов с провиантом и подкреплений с тыла, а вслед за сим вторгнутся снова в оазис. Большинство офицеров и солдат были уверены, что начальником будет назначен или Скобелев или Тергукагов. «Супротив текинца, говорили солдаты, надо назначить важного енерала».

С рассветом мы выступили с места ночлега и пошли по направлению к аулу Арчману. За весь переход этот текинцы нас не безпокоили, но отряд тем не менее шел в боевом порядке, имея небольшие разъезды по всем направлениям. Несмотря на то, что переход был только в пятнадцать верст, все были утомлены, подойдя к Арчману, так как день был очень жаркий и солнце жгло немилосердно.

Вечером на близлежащих холмах появились текинцы и завязали с аванпостной цепью перестрелку, продолжавшуюся, с перерывами, почти всю ночь.

3 сентября, задолго до восхода солнца, весь лагерь был уже на ногах. Предстоял большой переход, в 26 верст; конечно, при других обстоятельствах никто бы и не думал о нем, но для нашего отряда переход в 26 верст, был весьма труден. Не говоря уже о большом числе раненых, следовавших с отрядом, для которых и десятиверстный переход казался невыносимо тяжелым, все люди, лошади и верблюды были сильно изнурены походом и недостатком в пище. За предъидущие переходы, многие из раненых, шедших, за недостатком перевозочных средств при отряде, пешком, окончательно выбились из сил и были не в состоянии [149] следовать далее; таких несчастных было довольно большое число. Артиллеристы явились им на помощь и попривязывали их к лафетам и к зарядным ящикам, где только возможно было. Странное зрелище представляли эти орудия, с привешенными к ним человеческими телами.

Едва отряд стал выступать с места ночлега, как вдали, со стороны аула Нухура, показалась довольно большая партия текинцев, направлявшаяся прямо на нас. Против нее немедленно был выслан князь Витгенштейн с двумя сотнями дагестанцев и ракетной батареей. Отряд остановился. На правый фланг, в тылу, был выдвинут дивизион переяславских драгун, так как в то же время и против этой стороны стали появляться разъезды текинской кавалерии. Между тем лихо понеслась дагестанская сотня навстречу врагу, за ней на рысях шли остальные две части. Подойдя на ружейный выстрел, они открыли частый огонь; подоспевшая ракетная батарея, под командой капитана Цумпфорта; пустила несколько ракет, которые и разорвались в густой толпе текинцев. Неприятель не выдержал и обратился в бегство, преследуемый дагестанцами вплоть до самого ущелья.

Как только князь Витгенштейн вернулся обратно, отряд тотчас же двинулся в путь, по направленно к аулу Беурме. Не стану описывать этого перехода; он был похож на все предъидущие. Местность такая же; та же ровная глинистая почва, кое-где перерезываемая горными ручьями, тот же, по левую руку, подымающийся к небесам, отвесной стеной скалистый Копет-Даг, а по правую — бесконечная равнина. Страдания раненых — такие же, как и в предыдущие дни; те же стоны раздаются отовсюду и болезненно отзываются у всякого на сердце. Одним лишь отличался этот переход от других — ни одного текинца не видно было в тылу отряда. Убедившись, что ни одно живое существо к ним в руки больше не попадает, так как солдаты усердно прикалывали отстававших верблюдов и других животных, они [150] прекратили следование за отрядом и вернулись назад. Перед самым закатом солнца мы вступили в Беурму.

Придя в этот аул, отряд был размещен в следующем порядке: внутри крепости расположился санитарный отряд с ранеными; около южной стены ее расположился штаб. С восточной стороны аула стала пехота, пешая и горная полубатарея; с северной дагестанцы; с западной драгуны, ракетная сотня и терская полубатарея; с южной две сотни казаков; обоз же разобрали по частям. Расположившись по местам, мы узнали, что на завтра назначена дневка... и все обрадовались. Отдых был так необходим.

Первая ночь в ауле Беурма прошла совершенно спокойно. Ни одного выстрела не раздалось из нашей аванпостной цепи и секретов, и мы думали, что больше уж не увидим текинцев. С рассветом был выслан на рекогносцировку окрестностей лагеря дежурный полуэскадрон драгун, который, объехав их, нигде не заметил ни малейшего присутствия неприятелей.

Впервые, со времени геок-тепинского боя, провели спокойно ночь наши раненые. Несчастных мучеников, впервые, не подняли на ноги в 4 часа утра и не потревожили их утреннего сна. За последние дни у многих из них развилась лихорадка, которая увеличилась вследствие холодных ночей. Раненые спали под открытым небом, на голой земле, прикрываясь своими потертыми и износившимися за поход шинелишками. Бывало уснет раненый, укутавшись с головой и скорчившись насколько возможно; пока засыпает — ему хорошо. А заснет, так тотчас же, будучи в жару от донимающей его лихорадки, раскинется, сбросит с себя шинель и спит, пронизываемый насквозь холодом; но уставши и выбившись из сил за весь день, он не чувствует ни холоду, ни боли от ран, а спит непробудным сном, пока его не разбудят для новых мучений — для нового перехода. Тут за то со всей силой давал себя знать холод, усиливавшийся к рассвету. Проснется раненый, диким взором [151] окинет вокруг себя и, повидимому, долго не может понять где он, и что с ним; глаза его блуждают, смотрят, ничего не замечая, и сильно блестят от лихорадки. Мертвенно бледное лицо его посинело от холода, губы побелели, ноги и руки окоченели. «Да ну же, поварачивайся, прикрикнет на него обозный солдатик, верблюд и то уж давно ждет; не тебя одного надо нагрузить». Поднимется с трудом раненый и, шатаясь, безотчетно направится к верблюду, который уже стоит на коленях, готовый принять свой печальный груз.

Между тем, в Беурме раненых разместили в палатках (разбитых в виду дневки) и впервые они хорошо могли выспаться, никем не потревоженные. Но кроме раненых и весь отряд провел эту ночь хорошо: разрешено было спать без амуниции; в кавалерии же, кроме того, разбить коновязи и расседлать половину лошадей.

Утром мы узнали о намерении генерала Ломакина остановить отряд в Беурме, чтобы, укрепив ее, устроить в ней большой провиантский и артиллерийский склад и оставить тут большую часть отряда на зиму. Мысль, несомненно, хорошая. Всем ясно было, что дабы господствовать над текинским оазисом, необходимо было занять какой-либо пункт, хорошенько укрепить его и оставить в нем сильный гарнизон, который служил-бы грозой для текинцев. Но в данном случае, как-то не верилось в возможность приведения в исполнение этого плана. Положение было поистине критическое. Люди все обессилели от бескормицы; в частях выдавали уже по 1/2 фунту сухарей в день и по небольшому куску козлятины; сухарей в частях имелся запас, где на два, где на три дня; стадо козлов, прокармливавшее отряд, также было на исходе. Правда, на бахчах были еще дыни, уцелевшие после первого пребывания русских в Беурме, но и в тех, к концу второго дня нашего пребывания в этом ауле оказался недостаток. На третий день утром уже не было их у солдат. С трудом можно было приобрести лишь их [152] у туркмен-верблюдчиков, платя по 10, 15 копеек за штуку. Положение лошадей было еще хуже; до сих пор мы кое-как перебивались; кормя лошадей саманом и давая им понемногу ячменю; но последнего хватило только до Беурмы. Саману мы нашли здесь очень мало, так как запас его зарытый текинцами в разных местах аула, был почти весь уничтожен при нашем проходе на Геок-Тепе; небольшое количество его; оставшееся, ко дню нашего возвращения, в Беурму, было тот-же час разобрано по частям и немедленно уничтожено лошадьми. Оставался у нас еще небольшой запас лошадиных галет турецкого производства. Эти галеты находились в Карсе и после взятия этой крепости были перевезены в разные интендантские склады Кавказа и часть их, между прочим, после сформирования ахал-текинского отряда, была прислана в Чекишляр, для прокормления лошадей. Любопытней всего то, что, вместо лошадей, поели все галеты наши, неразборчивые в пище, солдатики. На первый взгляд это покажется, конечно, невероятным; между тем это так и было. Надо сказать, что галеты эти на вид очень похожи на туркменские чуреки (плоские ржаные хлебцы) и несравненно аппетитнее солдатских сухарей; в состав их входят отруби, сено, мука несшего достоинства в незначительном количества и выжимки конопляного масла; последние придают галете особый вкус, заглушающий все прочие элементы ее. Не смотря на все это, солдаты, положительно, предпочитали галеты своим сухарям и считали их за лакомство. «Как вы можете есть такую гадость, ведь это же лошадиные галеты» заметил я нескольким солдатикам, с аппетитом уничтожавшим только-что полученные на лошадей порции галет. — Да ваше благородие, ведь они только называются лошадиными, ответил один из них, ведь они на маслице, а сухари-то наши, что? — только на воде. Они, верно говорю, много скуснее... А вот откушайте, ваше благородие маленький кусочек — останетесь довольны». Пока пищи было вдоволь, солдаты взамен галет давали лошадям часть получаемых сухарей; [153] когда-же в Беурме выдали в последний раз по два фунта галет на лошадь, то солдаты их съели, уделив лишь малую долю лошадям. Лошади сильно отощали и похудели до невозможности. В виду оказавшегося, недостатка в фураже приказано было скосить бахчи и кормить их листьями арбузными и дынными. Лошади с жадностью стали пожирать этот импровизированный корм, благодаря которому в последующие дни не одна из них поплатилась жизнью. — Итак получалось в итоге следующее: люди питаются, главным образом, незрелыми дынями, лошади — дынными листьями, несчастные же верблюды, прогуливаясь по оголенным дынным бахчам, питаются превосходным и чистым воздухом... Не удивительно, что в виду вышесказанного, все недоверчиво отнеслись к возможности зимовки в Беурме и все понимали, что вместо артиллерийских и провиантских складов, при более продолжительном пребывании в ауле, мы устроим лишь огромный склад лошадиных и верблюжьих костей.

Так или иначе, но, пока, мы все были довольны, что проводим этот день на дневке и отдыхаем. Но и тут не суждено было не долго наслаждаться отдыхом. — Около полудня заметили позади одного из холмов, лежащих у самого Копет-Дага на юго-восток от нашего лагеря, небольшое облачко пыли; вскоре показался отряд текинских всадников человек в 700. Все закопошилось в нашем лагере. Тотчас же послали на встречу врагу ракетную батарею, эскадрон переяславских драгун и две сотни дагестанцев. Четверть часа спустя загорелась горячая перестрелка. Зашипели ракеты — и текинцы, как и под Арчманом, не выдержали и обратились вспять. Дагестанцы понеслись за ними, нагнали и успели еще нескольких текинцев изрубить и четверых захватили в плен.

Вскоре по возвращении этих частей в лагерь, вдали с западной стороны Беурмы показалось новое облако пыли. Мы думали уж, что текинцы обошли нас; но высланные несколько небольших разъездов вернулись и донесли, что к нам идет колонна полковника Чижикова. Полчаса [154] после этого к нашему отряду присоединилось пять рот пехоты апшеронского полка, пришедших из Бендесен. Жаль, что они пришли слишком поздно. Под Геок-Тепе, при малочисленности отряда, помощь лишних 600–700 человек (апшеронцев и дагестанцев, присоединившихся к нам в Дуруне), могла бы нам очень пригодиться; теперь же колонна эта была только излишней обузой для отряда.

После обеда я увидел на холме, около крепостной стены, где расположился штаб, тесную кучку офицеров, кого-то окруживших. Направившись туда, я узнал, что по поручению генерала Ломакина наш отрядный переводчик, штабс-капитан Ягубов, производит допрос пленных текинцев, захваченных в утренней стычке. По их показаниям, в отряде текинцев было 750 человек и отряд этот шел за нами из Геок-Тепе, по дороге же к нему присоединились всадники из аулов Арчмана и Нухура; далее от них мы узнали, что Нур-Верды-Хан, над трупом своего сына, убитого осколком гранаты, поклялся жестоко отомстить русским, и что он выступил уже из Геок-Тепе и следует за нами. Пленные текинцы вели себя с большим достоинством, но отвечали на все задаваемые вопросы уклончиво, оправдываясь незнанием. [155]