Отойдя на запад от Геок-Тепе, наш отряд двинулся далее в следующем порядке: в голове отряда шел батальон пехоты, две сотни казаков и два горных орудия; тут же находился генерал Ломакин, начальник пехоты генерал-майор граф Борх, флигель-адъютант полковник князь Долгорукий, начальник штаба полковник Малама и весь штаб; на правом фланге шли: сотня дагестанского конно-иррегулярного полка, два батальона пехоты и два орудия пешей полубатареи 20-й артиллерийской бригады; на левом фланге: два батальона пехоты, сотня дагестанцев и два орудия той же полубатареи; в тылу отряда шел батальон лейб-эриванского полка, два эскадрона переяславских драгун, терская казачья полубатарея и два горных орудия; при этой части отряда находился начальник кавалерии свиты Его Императорского Величества генерал-майор светлейший князь Витгенштейн. В середине колонны шли санитарный отряд и весь наш обоз. [138]

Пройдя мимо аула Егман-Батыря, мы окончательно убедились в том, что слух об отступлении действительно верен.

За этим аулом отряд повернул к горам и мы двинулись далее вдоль самого хребта. Это было сделано для прикрытия нашего левого фланга, чтобы неприятель не мог окружить нас и напасть со всех сторон.

Медленно отряд подвигался вперед в час делали не более двух верст. Каждые пять, десять минут следовала остановка, то по той, то по другой причине. День был жаркий (градусов 30 по Реомюру) и солнце сильно припекало. Всех мучила жажда и голод. Сухари, выданные солдатам в Яродже, давно уже были съедены. В бутылках, обшитых войлоком, которыми наши кавалеристы запаслись еще в Чекишляре, пред выступлением в поход, и в баклажках пехотинцев не было ни капли воды. Люди, не евшие и не пившие, голодные и жаждущие, изнуренные боем и двумя бессонными ночами, шли вяло, понуря головы.

Между тем текинцы, убедившись совсем в нашем отступлении, сильно приободрились; понемногу стали показываться у нас в тылу и на правом фланге джигиты, на своих превосходных лошадях. Следом за ними появились небольшие конные партии, человек по десяти, по пятнадцати. Против них была выслана цепь. Понемногу завязалась перестрелка. Выстрелы текинцев были, однако, безвредны для нас, между тем как наши пехотинцы и драгуны, то тут, то там, сбивали их меткими выстрелами с коней. Но вот показалась довольно густая масса неприятельской кавалерии. Наш отряд остановился, цепь усилили. Позади эриванцев два горных орудия снялись с передков и стали наготове выжидать удобного момента. Едва враг приблизился на орудийный выстрел, как раздался залп из орудий. С необычайным интересом следили все за его результатом. Вот появились два облачка дыма над самой серединой неприятельской кавалерии; еще момент, и гранаты разорвались. [139] Несколько всадников и лошадей повалились, остальные же во весь дух рассыпались по всем сторонам, опасаясь повторения этого неприятного сюрприза.

Тем не менее, немного опомнившись, они продолжали следовать за нами, держась однако на приличной дистанции и подбирая отстававших верблюдов, баранов и козлов. Верблюдов, отказывавшихся вести на себе груз, у нас развьючивали и бросали на произвол судьбы; понемногу они начинали отставать и наконец выходили за цепь. Тут обыкновенно начиналась охота на них. Верблюд, становившийся, вследствие изнеможения, непригодным для нас, представлялся весьма заманчивым для каждого текинца, ибо стоило дать такому верблюду недельный отдых и покормить его, и он снова становился годным и полезным животным. Конечно, между бросаемыми нами верблюдами были и совершенно негодные, вследствие сильных и глубоких ран, протертых на спине седлами. Но так или иначе, а лишь только появлялся за цепью верблюд, как тотчас же несколько джигитов бросались к нему, забывая опасность, и старались обогнать друг друга, чтобы овладеть добычей. Случилось раз, что на одного из отставших верблюдов бросились сразу четыре всадника. Под выстрелами нашей цепи они затеяли спор; по ним открыли сильный огонь, они же, в пылу горячего спора не обращали на ложившиеся вокруг них пули ни малейшего внимания. Пристрелявшиеся солдаты живо решили спор; трое из текинских всадников свалились подстреленные с лошадей, четвертый же, более счастливый, повел с торжеством свою добычу. Сплошь да рядом приходилось видеть, как какой-либо текинец, разохотившись на барана или даже козленка, платился за это жизнью. Один ловкий джигит всех удивил своей неустрашимостью. Отделившись от одной из партий, следовавших за отрядом, он понесся во весь опор прямо на нашу цепь. Вокруг него стали ложиться пули, но он, невредимый, продолжал скакать вперед. На триста шагов от нашей цепи он остановился и начал стрелять. [140]

Одним из его выстрелов ранило лошадь сотника дагестанского полка. Но забава эта продолжалась не долго, — метким выстрелом из берданки уложил его на месте, выдвинувшись за нашу цепь, портупей-юнкер эриванского полка Изюмов. Как сноп свалился на земь бравый текинец, лошадь же его во весь опор прискакала к нам.

Отряд медленно подвигался вдоль Копет-Дага. Дорога шла по твердому глинистому грунту, покрытому рядками, приземистыми кустиками верблюжьей колючки.

Мы двигались на небольшую калу Кара-Карыз или Келете, принадлежавшую Нур-Верды-Хану. Взоры всего отряда были устремлены вперед, каждому хотелось поскорее увидеть место отдыха. Из-за пригорка показалась верхушка укрепления и все вздохнули свободней. Через 10 минут голова колонны была уже на пригорке, и глазам ее представился небольшой аул с раскинувшимися вокруг полями джугары; впереди нее тянулась широкой полосой арбузная бахча. «Бахча»! пронеслось по отряду. Это магическое слово всех оживило, на всех лицах появилась довольная улыбка. Несколько минут спустя, отряд расположился на бахче. Первый посев арбузов и дынь был давно уже снят и во время нашего отступления дозревал уже вторичный посев. Несмотря однако на то, что арбузы и дыни были еще совсем незрелые, все решительно с жадностью принялись за их уничтожение, утоляя ими жажду и голод. Солдаты съели их неимоверное количество; офицеры, высшие и низшие, также с неменьшим аппетитом уписывали их. Бедные солдатики, продолжавшие в цепи отстреливаться от назойливых джигитов, с завистью оглядывались на своих счастливых сотоварищей. Но и об них не забыли; один из батальонов, успевших уже вдоволь насытиться арбузами и дынями, был послан в цепь на смену им. Вскоре мы вошли в аул. Первым делом было сделано распоряжение о немедленной вырубке полей с джугарой. Эскадрон драгун живо исполнил эту работу; не прошло и 3/4 часа. Между тем отряд [141] располагался на бивуаке. Укрепление было занято санитарным отрядом «Красного Креста»; позади его расположился штаб, а за ним полукругом казаки, ракетная сотня, дивизион драгун, терская казачья полубатарея и две сотни дагестанцев; впереди укрепления расположилась вся пехота, пешая полубатарея и 4 горных орудия.

Живо появились костры, началась варка обеда. Солдаты кучами толпились вокруг артельных котлов, с нетерпением ожидая его. Офицеры то и дело подгоняли с обедом деньщиков. И не удивительно, что все так нетерпеливо ждали пищи. Как поужинали 27-го в 8 часов, так, до 29-го, 6 часов вечера, ничего не ели и не пили, кроме воды и малого количества сухарей (выдавали в день по одному фунту на человека); между тем моцион был за эти два дня слишком хорош.

Батальон лейб-эриванского полка был занят в это время приготовлениями к похоронам своего юного товарища, прапорщика Григорьева, погибшего накануне от 27 сабельных ударов. Тело его, молодцы солдаты вынесли из огня, но не успели предать земле у Геок-Тепе и несли на носилках до Кара-Карыза. На похороны явились почти все офицеры отряда, чтобы отдать последний долг доблестно павшему сотоварищу. Из 13 офицеров эриванского батальона было налицо только 7, так как остальные 6 выбыли из строя в предъидущем бою (из них 2 убито, 3 ранено и 1 сильно контужен). Могила была вырыта около стены Кара-Карызской цитадели. Тело убитого лежало поблизости. Вокруг места погребения встали офицеры и солдаты; глубокая скорбь выражалась на всех лицах, у многих на глазах блистали слезы. Тяжело было смотреть на бедного юношу, распростертого перед нами на земле. Три большие шрама чернели на его бледном лице; один из них начинался от средины лба, проходил через правый глаз и далее по щеке; другой шел по левому виску, третий — поперек всего лица. [142]

Явился отрядный священник и началось краткое отпевание тела. «Вечную память» пропели все стоявшие вокруг. Некоторые офицеры и солдаты плакали... Кончилась панихида. Попрощавшись с товарищем, офицеры понесли его к могиле. Медленно опустили труп... Десять минут спустя, могила была уже зарыта и поверхность ее сравнена с землей; из опасения, чтобы текинцы не вырыли труп и не предали его поруганию, постарались скрыть все следы. Не весело было на душе у каждого, когда стали расходиться, по совершении печального обряда. Мир праху твоему, храбрый воин! Еще накануне боя он опасался как бы не двинули на Геок-Тепе лишь одну колонну князя Долгорукого.

Солнце скрылось за Копет-Дагом. Полчаса спустя, в нескольких шагах трудно было видеть что нибудь. Заблестели костры по всем направлениям. Тишина царила повсюду. Лишь издали из лагеря лихих дагестанцев неслись до поздней ночи звуки зурны и песни. Они неоплакивали своих павших товарищей. Будучи все магометанами, они твердо верили в предопределение судьбы.

Понемногу весь лагерь затих. Войска спали не раздеваясь, в полной боевой амуниции. В кавалерии лошадей не расседлывали, и солдаты спали держа их в поводу. Ночь была темная и довольно холодная. Аванпостную цепь усилили. Все ждали ночного нападения.

Ночь с 29-го на 30-го августа прошла спокойно. Слухи, распространившиеся накануне, о предполагаемом, со стороны текинцев, нападении, не оправдались. Изредка, то тут, то там, раздавались из цепи одиночные выстрелы. Среди глубокой ночи, в аванпостной цепи, расположенной по восточной окраине Кара-Карыза, произошел следующий случай: какой то текинец задумал пройти через нашу цепь и пробраться к нам в лагерь. С кинжалом в руках пополз он на четвереньках, и приблизился, таким образом, никем не замеченный к нашей цепи. Солдат, стоявший в цепи, приметил его лишь тогда, когда он был от него [143] не более, как в десяти шагах; притаив дыхание, приготовился он к встрече врага. Между тем текинец подвигался прямо на него, думая, что в темноте часовой его не видит. Дав подползти к себе на два шага, солдат ловким ударом штыка уложил текинца, в то самое время, когда последний, не считая нужным более скрываться, вскочил на ноги и занес уже на него кинжал.

За час до восхода солнца был выслан 4-й эскадрон переяславских драгун, для обрекогносцирования ближайших окрестностей лагеря. Полчаса спустя, раздалась сигнальная повестка. В несколько минут весь лагерь оживился. Многочисленные костры запылали повсюду, начались сборы к выступлению. Поднялся шум, говор, суетня; громко стал раздаваться рев верблюдов.

Но вот обоз, наконец, навьючен; все готово к выступлению. Отряд понемногу вытянулся и построился в боевой порядок, как и накануне. Генерал Ломакин стал объезжать войска и, здороваясь с частями, благодарил их за доблестное поведение в бою и за их молодецкую службу. Жалко было смотреть на старого воина; глубокие следы оставило на его лице нравственное потрясение, пережитое им в два предыдущих дня. Сильно загоревшее лицо его осунулось и выражало глубокое горе.

Медленно стал подвигаться далее наш отряд; снова показались у нас в тылу текинские всадники. Цепь открыла огонь. По временам виднелись вдали довольно сильные партии конных текинцев. По одной из них, приблизившейся к нам более других, был сделан орудийный выстрел. Это был последний выстрел нашей артиллерии в кампанию этого года.

Кто были наши преследователи? По доставленным через лазутчиков сведениям, мы узнали, что часть их принадлежала к жителям лежащих по нашей дороги аулов, часть же были просто охотники до чужого добра, следовавшие за нами с единственным желанием и надеждой поживиться [144] чем нибудь на наш счет. Войско же текинское осталось в Геок-Тепе и занялось похоронами своих убитых. По показаниям лазутчиков, текинцы похоронили также и наших солдат и офицеров, павших под стенами крепости; по их рассказам, текинцы, подбирая тела убитых, нашли между ними двух русских офицеров и до 30 солдат тяжелораненых и тотчас же перенесли их в аул и разместили по кибиткам. Насколько это верно, не ручаюсь; но во всяком случае, нет сомнения, что если действительно в руках текинцев и оказались пленные, то они постарались сберечь их и залечить их раны, чтобы впоследствии с выгодой выменять их нашему правительству или же продать в рабство в Мерв или Афганистан.

Итак серьезного значения преследование текинцев не имело. Жители аулов, следовавшие за нами, держались вдалеке и лишь джигиты-мародеры беспокоили отряд. Чтобы отделаться от них, генерал Ломакин приказал всех отстававших верблюдов, баранов и козлов прикалывать. Это распоряжение было вполне целесообразно. Отставали лишь те животные, которые по той или другой причине не в силах были следовать за отрядом, между тем текинцы, видя, что все реже и реже попадает к ним в руки добыча, прекратили понемногу свое преследование.

Пройдя около шестнадцати верст, наш отряд расположился на ночлег у ручья, близь аула Карыза.

Карыз — небольшой аул расположенный у самой подошвы Копет-Дага; этот аул был постоянной резиденцией Берды-Мурад-Хана, которому принадлежали здесь обширные и плодородные поля.

Лишь только части расположились на отведенных им местах, как тотчас же солдаты принялись за варку пищи. Солдатики воспользовались слабым присмотром за барантой (стадами) и, едва стемнело, стали таскать барана за бараном, тут же резали их и готовили себе, кто суп, кто шашлык. Так как количество баранов было весьма не велико, то уже на [145] следующий день стали раздавать в части козлов. Крупа, за исключением двух, трех частей, вся вышла у всех. Сухарей также было немного, выдавалось в день по 1 фунту на человека.

Ночью в исходе второго часа раздался внезапно залп и пули засвистели и зашипели по всему лагерю. Оказалось, что по нас стреляла конная партия текинцев, подкравшаяся к нашему биваку, под прикрытием темноты. Сперва цепь, а за тем и подоспевшие части пехоты, отогнали меткими залпами.

Утром, в 11 часов, мы выступили далее и, отодвинувшись немного от гор, пошли по направлению к укрепленному аулу Дуруну. Переход был, при тех данных, в которых находился наш отряд, довольно велик; мы прошли около 20 верст и только перед самым закатом солнца подошли к аулу. Во время этого перехода, текинцы хотя и следовали за нами, но держались на приличной дистанции, так что лишь изредка раздавались в цепи одиночные выстрелы.

Почти совсем стемнело, когда войска расположились биваком. Впервые разбили коновязи, однако лошадей не расседлывали. В Дуруне баранов не стало, и войска начали питаться козлятиной. Не говоря уже об отвратительных качествах козлятины, ее выдавали очень мало: на 100 человек было отпускаемо по 4 тощих козла. — Здесь мы встретили две сотни дагестанцев. [146]