Укрепление Чат, основанное в 1878 году, находится на правом берегу р. Атрека, близь впадения в нее р. Сумбара и расположено на небольшом выступе на краю обрыва, сажень в 40, спускающегося почти отвесно к Атреку. С двух других сторон оно защищено несколькими рядами глубоких балок и промоин, отделяющих его от остальной равнины. Благодаря такому положению, Чат представляет весьма надежный оплот против всяких нападений и совершенно неприступен. С северной стороны Чат соединен с остальной равниной дорогой с мостом, через самую глубокую из балок, оканчивающуюся небольшим земляным валом. Укрепление заключало в себе несколько десятков палаток и кибиток, в которых и расположился местный гарнизон, состоявший из батальона пехоты, сотни дагестанцев и взвода пешей артиллерии. Единственная деревянная постройка, находившаяся в Чат, была небольшая деревянная церковь, построенная вскоре после его основания, [38] кроме того, в укреплении находились интендантский и провиантский склады, артиллерийский парк и около 12 лавок, в которых продавались всевозможные припасы по довольно высокой цене. К юго-западу от Чата, в полуверсте расстояния расположился в нескольких десятках кибиток госпиталь «Красного Креста», на 200 кроватей; из них половина была уже занята больными диссентерией, цингой (из солдат авангарда), лихорадкой и т. п. Замечательно, что этот госпиталь пользовался среди войск удивительно дурной репутацией; солдаты с каким то суеверным страхом говорили о нем и твердо верили, что раз попавший в него, живым уж не выйдет; они объясняли это не неуменьем или небрежностью докторов, а просто тем, что «ужь на таком, значить, месте заклятом стоит, что никакие доктора то не помогут, а коли кто попал, то, значит, и черед ему помирать». От местного гарнизона взгляд этот на госпиталь тотчас же перешел и в наш отряд и уже в день прихода вечером, за ужином, я слышал следующий разговор:

— Слышь, ребята, тут не болеть! крикнул один из унтер-офицеров.

— А што? почему? отчего? послышалось с разных сторон.

— А то, что коли кто в гошпиталь попадет, тому, значить и конец; тутошние пехотные давеча сказывали, что на заклятом месте стоит.

— Брешут...

— Понапрасну пужают, каянные, штоб им места хватило.

— А ты, молокосос, сунько-ся туда, небось места хватит и для тебя и для них, на кладбище-то. Нет, братцы, кто и заболеет, так лучше перемогись, а в гошпиталь не ходи.

Это убеждение окончательно укоренилось, когда на обратном пути солдаты наши узнали, что один из заболевших [39] драгун, оставленный в чатском госпиталь, помер, несколько дней спустя после нашего ухода.

Действительно, смертность в этом госпитале была весьма велика, но она объясняется тем, что сюда присылали из соседних околотков (Дуз-Олума, Тер-Сахана и др.) лишь одних безнадежно больных, которые вскоре и помирали; кроме того, свирепствовавшая в Чате, в течение летних месяцев, диссентерия уносила на тот свет не мало жертв. Было время, когда ежедневно хоронили от 7-ми до 10-ти человек. Развитию диссентерии в Чате способствовали: невыносимая жара, доходившая здесь до 48° и, как говорили некоторые, до 52° по Реомюру, вода дурного качества, употребляемая солдатами в большом количестве и зараженный миазмами воздух, так как все балки, окружающие укрепление, были переполнены разными нечистотами и остатками животных, употребляемых в пищу гарнизоном.

К северо-востоку от Чата, невдалеке от дороги, раскинулось довольно большое кладбище, огороженное невысоким земляным валом. Среди группы серых могил резко выделялась одна, с небольшим белым памятником, принадлежавшая одному из умерших офицеров местного гарнизона.

В Чате назначена была дневка, вследствие чего солдатам приказано было разбить палатки. Здесь мы нагнали колонну графа Борга, пришедшую накануне и также дневавшую; убыль в людях в пехотном отряде была значительно больше чем у нас. Порядок движения в этом отряде был несколько иной, что, впрочем, вполне обусловливалось разностью состава обоих отрядов: кавалерия выступала обыкновенно в 5, 6 часов утра, иногда и позже и двигалась зачастую в самую большую жару, тогда как пехота выступала обыкновенно в час и два ночи и к 10-ти часам утра была уже всегда на месте предназначенном для привала; дело в том, что, хотя дневные переходы были в высшей степени неприятны и утомительны для людей, но ночной отдых лошадям [40] был крайне необходим, без этого они не вынесли бы похода.

На другой день стояла до того невыносимая жара, что за весь поход не припомню подобного дня; ничто не спасало от жгучих лучей солнца, никакая тень не облегчала и не уменьшала мучений, нами испытанных; с 11 часов утра до 4-х пополудни весь лагерь казался мертвым и невидно было ни живой души: все лежали раздетые в палатках и ждали с нетерпением временя, когда спадет жара; единственным утешением для нас было то, что в этот день нам не предстоял переход. В подобную жару, никакое количество жидкости не в состоянии утолить жажду; лишь только напьешься воды или чаю, как через несколько минут в горле уже все пересохло и чувствуется потребность, непреодолимая, утолить возбужденную жажду. В некоторые дни я выпивал до 17 кружек (в полтора стакана) чаю, не считая двух бутылок воды или чаю, которые брал с собой на переход, а между тем пил не более других. И что это был за чай! Большей частью — из мутной воды, не дававшей никакого просвету, с неприятным вкусом, для заглушения которого на кружку приходилось класть пол-ложки лимонной кислоты. Пили мы его, разумеется, в прикуску и пили с наслаждением, особенно пока чай был горяч и благодаря этому трудно было разобрать его вкус, за то в пище мы не чувствовали недостатка. Пока мы шли по Туркмении (землям аттабаевцев, джафарбайцев, иомудов и гокланов) пищи и чаю у солдат было вдоволь: на каждого выдавали в сутки 1 1/2 фунта баранины и столько же сухарей, кроме того, полагалась сарачинская крупа или гречневая каша, консервы к супу, чай, сахар и фруктовая кислота, одним словом морская порция, хотя и несколько уменьшенная. На лошадь выдавалось два гарнца ячменя и 5 фунтов сена.

8 августа, в 6 часов утра, мы выступили из Чата и направились по степи параллельно правому берегу р. Сумбара. Переход до Хор-Олума (21 1/2 верст) ничем не [41] отличался от предыдущих, но за то это последний степной переход. Недоходя версты три до этого пункта, местность начинает постепенно волноваться, сперва попадаются невысокие песчаные и глинистые холмы и возвышенности, мало по малу переходящие в более высокие известковые горы, доходящие вплоть до самого Копет-Дага, высокого (до 3500 ф.), скалистого хребта, отделяющего Туркмению от Текинского оазиса. Вся эта гористая страна принадлежит иомудам и гокланам, находящимся в постоянной и непримиримой вражде с текинцами; оба эти племена живут по аулам, разбросанным, большей частью, по реке Сумбару, его притоку Чандырю и вдоль южного склона Копет-Дага, по рекам Гермау и Гемау.

Близь Хор-Олума, в одной версте, находятся развалины древней гробницы какого-то Джан-Махмуда. Остатки здания, выстроенного из кирпичей, представляют четыре арки соединенные сверху общей массивной крышей.

Переночевав в Хор-Олуме, мы выступили с рассветом (в 5 1/2 час. утра) на Дуз-Олум. Недоходя Дуз-Олума, спустились по крутой дороге, в почти высохшее русло реки Сумбара и переправившись по небольшому мостику на левый берег ее, расположились лагерем.

Дуз-Олум расположен у впадения Чандыря в Сумбар, на трех-угольной площади, окаймленной с двух сторон вышеназванными реками, с третьей же рвом и невысоким земляным валом. Со стороны рек Дуз-Олум положительно неприступен, так как они протекают по дну глубоких балок, с совершенно отвесными берегами, вышиной в сажен 15 или 20 и лишь в двух местах (кроме дороги, о которой я уже упомянул) можно спуститься к ним по пробитым узким тропинкам. По берегам Сумбара и Чандыря растет в изобилии высокий кустарник и изредка попадаются более крупные деревья; чащи их изобилуют фазанами и дикими курочками, а из более крупных животных встречается дикий баран. В Дуз-Олуме, отстоящем от Чекишляра в [42] 210 верстах, также были устроены интендантские склады, хотя в значительно меньших размерах чем в Чате.

В Дуз-Олуме стояли гарнизоном: батальон ахалцыхского пехотного полка, сотня казаков и пешая полубатарея. Войска эти сильно пострадали от цинги и диссентерии, особенно же ахалцыхский батальон, входивший в течение летних месяцев в состав авангарда и занимавшийся тяжелыми работами на прокладке дороги вообще и особенно, через гору Бек-Тепе. Кроме местного гарнизона, мы повстречали здесь вторично колонну гр. Борха.

По приходе в Дуз-Олум мы вскоре узнали, что на завтра назначена дневка и что из складов будут принимать для отряда провиант и фураж на 30 дней. Однако же нам выдали их лишь на 15 дней и, вдобавок, сена не оказалось ни клочка. Тут простояли мы, вместо одного дня, целых три и чего только не наслышались за это время. По одним сведениям, в виду авангарда кн. Долгорукого, по ту сторону бендесенского перевала, сосредоточилась армия текинцев в 6,000 кавалерии и 2,000 пехоты; по другим же, напротив, о неприятеле — ни слуху, ни духу. Одни сообщали; за верное, что экспедиционный отряд сосредоточиваться будет в Хаджи-Кала и оттуда выступит, после достаточного снабжения провиантом и фуражем, в общей колонне, другие, напротив, из еще более верных источников, объявляли, что отряд сосредоточится в Бендесене и будет разделен на три отдельные колонны, под начальством генералов, гр. Борха и кн. Витгенштейна, и полковника генерального штаба Гродекова; при главной же колонне пойдет генерал Лазарев со штабом, прямо на Геок-Тепе и т. п.

10-го августа было получено известие, что на следующий день прибудет в Дуз-Олум штаб отряда, но без генерала Лазарева, которого усилившаяся болезнь задержала в Чекишляре, хотя к 17 числу он рассчитывает нагнать отряд. Ночью колонна графа Борха выступила в Тер-Сахан. Часов в 9 утра следующего дня пришел штаб с [43] генералом Ломакиным во главе. Все бросились с расспросами о здоровья генерала Лазарева, причем узнали, что у него открылся новый карбункул на спине, вследствие чего он вынужден был остаться в Чекишляре, на что, впрочем, согласился лишь после усиленных и настойчивых просьб окружающих его лиц, сына и докторов. Последние требовали, чтобы он уехал хотя на короткое время в Баку, так как необходимо было более серьезное лечение, но генерал об этом и слышать не хотел. Вечером на другой день пришла из Чата почта, с которой начальник штаба получил донесение, извещавшее, что генерал Лазарев, выехавший из Чекишляра 10 числа в коляске, прибыл в Чат и что в состоянии его здоровья произошла перемена к худшему, так как болезнь его осложнилась открытием двух новых карбункулов на шее. Известие это мигом облетело весь отряд и всех сильно встревожило, хотя никто все еще не предвидел столь печального конца болезни; все смотрели на нее как на неприятную задержку отряда на более или менее продолжительное время, отсрочивавшую начало открытия военных действий, которые всеми ожидались с нетерпеньем.

13-го августа, в 5 часов утра, кавалерийский отряд князя Витгенштейна выступил из Дуз-Олума на Бек-Тепе. Дорога проходит сперва вдоль левого берега Сумбара, а затем пролегает по холмистой и крайне пресеченной местности, лишенной всякой растительности. Весь этот переход (18 верст) был чрезвычайно тяжел, благодаря страшной пыли, подымавшейся густыми облаками при движении отряда. Не доходя до привала, мы почти незаметно поднялись на гору Бек-Тепе (желтая гора), находящуюся близь левого берега Сумбара; с вершины ее открылся прекрасный вид на реку и прилегающую к ней долину. Северный спуск с горы чрезвычайно крут и по склону ее зигзагами извивается довольно узкая дорога; с одной стороны ее идет высоко подымающаяся отвесная стена, с другой — крутой обрыв. Дорогу [44] эту в течение летних месяцев, прокладывали два батальона (ахалцыхского и александропольского полков), входившие в состав авангарда, и, надо им отдать справедливость, превосходно исполнили возложенную на них тяжелую задачу. Не дешево, впрочем, обошелся им этот труд, так как работать пришлось в самое жаркое время года, в июне и июле, под палящими лучами солнца, нередко при 48° по Реомюру; вследствие этого солдаты уничтожали страшную массу злокачественной воды, результатом чего было, естественно, сильное развитие диссентерии, которая порядком опустошила ряды этих батальонов. К половине июля дорога эта была окончена и как раз на середине перевала в память этого солдаты выбили в стене скромную надпись:

«15-го июля 1879 года».

Движение по этой дороге было невыносимо; целые облака пыли закрывали все от глаз, наполняя мельчайшим раскаленным песком нос, рот, глаза и уши. Едучи верхом, не видно было не только ближайших соседей, но даже головы собственной лошади; густая мгла окутывала каждого со всех сторон. По временам, положительно, захватывало дыханье и не доставало воздуху. Мы двигались ощупью, наугад, рискуя каждую минуту слететь в пропасть. Местами порывом ветра, вырвавшегося из какого нибудь небольшого ущелья или расщелины, рассеивало на одно мгновение песчаную мглу и тут глазам представлялась глубокая пропасть, на дне которой виднелись гниющие трупы верблюдов, свалившихся туда и заражавших миазмами воздух. Каждый транспорт, каждый отряд, проходивший по этой дороге, платил дань Желтой горе верблюдами, а иногда и людьми.

Пройдя благополучно бектепинский перевал мы остановились в долине, близь реки Сумбара, и стали поджидать отставший от нас обоз; мы пришли в 10 часов утра, тогда как последний стянулся весь лишь к 2 часам пополудни, так что все это время пришлось по неволе жариться на солнцепеке. [45]

От Бек-Тепе до Тер-Сахана дорога пролегает по горным ущельям, то взбирается на гору или кряж, то снова спускается в лощину; на всем протяжении (11 3/4 версты) она разработана довольно сносно и на столько широка, что два всадника, а местами и три, могут свободно ехать в ряд. Несмотря однако на свою малость, переход этот был в высшей степени утомителен, благодаря ужаснейшей пыли. На каждом шагу около дороги попадаются пропасти, крутые обрывы, ямы, и ничего этого не видишь при движении; подвигаешься вперед отдав повод и слепо доверившись инстинкту лошади; изредка порывом ветра рассеет на минуту пыль и тут только заметишь, бывало, что находишься на самом краю обрыва. За то с каким удовольстием мы снова спустились в долину Сумбара, покрытую сплошь кустарником и лесом: пыль сразу прекратилась и все словно ожили. Переправившись в брод на правый берег реки, мы очутились в Тер-Сахане. [46]