К 6-ти часам утра 31 июля, кавалерийская колонна была готова к выступлению и построилась на месте расположения лагеря; обоз выступил часом раньше. В состав нашей колонны вошли:

2 эскадрона переяславского драгунского полка,

1 сотня полтавского казачьего полка,

Ракетная батарея и

Полубатарея терской казачьей конно-артил. бригады. Командование этим отрядом было вручено начальнику кавалерии, свиты Е. И. В. генерал-майору светлейшему князю Зейн-Витгенштейн-Берлебургу.

Все ожидали, что генерал Лазарев придет проститься с нами, однако же он почувствовал себя в этот день хуже и принужден был лежать в постели. Около 7-ми часов утра князь Витгенштейн подъехал к отряду; поздоровавшись поздравил с походом и сказал краткую речь. Раздалась вскоре [28] команда «с права повзводно, шагом! Марш!» и, сняв фуражки и перекрестившись, мы двинулись в поход. «Песенники вперед!...» — и раздались веселые солдатские песни, песни боевые. Драгуны лихо затянули:

«Ура! драгуны переяславцы!

Кто не слыхал про молодцов?

Не даром помнят басурманы.

Про наших дедов и отцов.

***

«Недаром кровью и трудами.

Мы заслужили у Царя:

Штандарты с белыми крестами.

И трубы все из серебра.

***

«Ура! Наследнику Престола.

И шефу — дорогому нам.

Ура! всей армии кавказской,

Ура! начальники всем вам!

***

«Ура! драгуны переяславцы!

Вперед, дружнее на врагов!

Вперед, ура! мы не отстанем.

От наших дедов и отцов! и т. д.

За этой песней следовали другие. Из последних особенно пользовалась популярностью одна песня сочиненная солдатами в Чекишляре. Лишь только раздались слова ее:

Рассказать вам про текинский,

Про поход ахал-текинский:

Поехали на конях, и т. д.,

как и не песенники снова оживились и подхватили хором. [29]

Однако поднявшаяся пыль и начавшийся солнцепек заставили, вскоре, прекратить песни.

Первый переход предстоял в 32 версты и ночлег назначен был у колодцев Беюн-Баши, вырытых русскими войсками. Дорога идет сперва по рыхлому песчаному грунту, на протяжении 7, 8 верст, далее грунт становится тверже и начинает встречаться масса солончаков.

Вскоре после выступления скрылся из виду Чекишляр и мы вступили в песчаную пустыню. Куда ни взглянешь, всюду безбрежная степь. Жара стала нас донимать порядком и солдаты быстро опорожняли свои войлочные бутылки; не прошли мы и 10 верст, как почти ни у кого уже не было воды и многим пришлось терпеть от жажды. Впоследствии, впрочем, опыт заставил их осторожнее обращаться с водой. А то на первых переходах, не успеем, бывало, пройти и 5 верст, как у половины солдат уже вся вода была выпита. В 15 верстах от Чекишляра мы рассчитывали найти артезианский колодезь, который, по слухам, был уже готов; однако оказалось, что работы еще не окончены. К слову сказать, работы эти ни к чему не привели и впоследствии; буравили в двух местах, в одном не дошли до воды, в другом, хотя и оказалась вода, но настолько соленая, что была совершенно невозможна для питья.

— Братцы, вода! крикнул кто-то, из солдат. Все встрепенулись и стали вглядываться по указанному направлению.

— Да никак целое озеро... и тростник по берегам! Действительно, в версте или двух от нас ярко блестела поверхность озера, окаймленного тростниками, и даже видна была простым глазом небольшая зыбь и движение воды; мы обрадовались и быстро стали подвигаться вперед. Увы, вскоре наступило разочарование и озеро и тростник, все оказалось простым и обыкновенным в здешних степях миражем. Такие миражи беспокоили солдат до самого места привала и при каждом новом мираже находились субъекты, которые уверяли, что «все то был один обман, а это ужо [30] «доподлинное» озеро» и каждый раз снова разочаровывались наконец, когда в 4 часу пополудни показалось вдали настоящее озеро и колодцы Беюн-Баши, то между солдатами не нашлось уже ни одного, который бы поверил действительности их существования.

«Нет шалишь, таперь ужо не надуешь!» замечали некоторые из них, «знаем какое-такое озеро!» И дивились же они не мало, когда озеро, по ихнему выражению, оказалось «настоящинским».

Вода в колодцах Беюн-Баши оказалась значительно солонее чекишлярской, так что просто противно было пить ее. Чай из нее вышел невозможен и пришлось класть на стакан целую ложку лимонной кислоты и несколько кусков сахару, чтобы хоть сколько-либо сделать его возможным для питья, но и это, не в силах было заглушить соленого вкуса воды и большинству пришлось совсем отказаться от чаепития. За то суп из баранины, сваренный на этой воде, хоть и с грехом по полам, все же можно было есть.

В Беюн-Баши вырыты два колодца, один для людей, другой для животных; в самом же озере вода для питья совершенно непригодна.

В 6 ч. 10 м. утра, на следующий день, мы выступили дальше. Вся местность была лишена какой-либо растительности, почва глинистая и потрескавшаяся от жары. Кое-где лишь попадались небольшие площади, покрытые верблюжьей колючкой, своеобразным степным растением, служащим почти единственной пищей верблюда; оно растет небольшими приземистыми кустиками, причем каждый из них состоит из нескольких стебельков (около фута вышины), покрытых по бокам редкими, но твердыми и острыми шипами в вершок длины; как стебли, так и шипы ярко-зеленого цвета. Многие солдаты и лошади, наступавшие, по неосторожности, на кустики этого растения, поранили себе ноги, так как шипы его настолько тверды и остры, что прокалывают свободно чевяки. Впоследствии, когда обувь солдат поизносилась [31] они и вынуждены были мастерить себе новую из верблюжьей или бараньей кожи, шипы колючки с успехом заменяли иголки и дратву.

К 10 1/2 часам утра отряд подошел к довольно большому озеру Дели-Дефе, берега которого со всех сторон поросли высоким тростником. Вода в этом озере горько-соленая, а потому и непригодна для питья; в небольших же колодцах, вырытых вдоль берега, вода оказалась совершенно испортившейся. Вследствие этого, чтобы солдаты от жажды, не стали употреблять ее для питья, были немедленно выставлены около них часовые и назначена команда для рытья новых колодцев. Однако и в последних получилась горько-соленая вода, хотя и немного лучше озерной, но все же отвратительная на вкус. Тем не менее природа брала свое и пришлось пользоваться, скрепя сердце, тем, что было под рукой, и, Боже мой, что за суп и что за чай мы пили в этот день, а все же пили. Чай можно было, впрочем, пить только пока он был очень горяч и обжигал язык, ибо едва он простывал, как становился до того отвратительным, что невозможно было, несмотря на все желание, проглотить даже и маленкого глотка. В течение целого дня стояла нестерпимая жара в 40° по Р., без ветра, так что все лежали почти совсем раздетые в палатках. Превосходная дели-дефийская вода вскоре дала знать о себе — к вечеру того же дня почти поголовно у всего отряда открылся понос, а у нескольких солдат — диссентерия.

За эти два перехода отряд лишился 5 лошадей и был случай солнечного удара с одним из солдат. Такой же участи подверглись две черные собаки, бежавшие за отрядом; масть сгубила их.

С рассветом следующего дня (2-го августа) отряд выступил с Дели-Дефе и пошел снова по гладкой и ровной степи. Наступившая вскоре жара становилась нестерпимой, солнце положительно прожигало насквозь: ни к амуниции ни к сапогам нельзя было дотронуться, до того они [32] накалились. При малейшем движении обдавало потом, промачивавшем насквозь все белье и китель; но минуту спустя все уже высыхало. Вскоре мы увидели на краю горизонта верхушки Персидских гор, тянущихся по ту сторону Атрека, которые понемногу стали вырастать пред глазами из под земли и, час спустя, ясно можно было уже различить их очертания синевшие вдали. Мало по малу стала попадаться все чаще и гуще верблюжья колючка и мелкий кустарник и, наконец, мы увидели вдали массу зелени и деревьев, резко выделявшихся на желтовато-сером фоне окружающей местности. В 11 час. утра мы расположились биваком на берегу р. Атрека, в местности называемой Гудри-Олум{1}, сделав переход в 15 1/2 верст. Тут мы встретили 2 сотни дегестанского конно-иррегулярного полка, которые и присоединились к нашему отряду.

Атрек у Гудри очень не широк — не более 2 сажень: берега обрывисты, но не высоки, вдоль них растет много саксаула и камыша; течение медленно; вода, пресыщенная глиной, представляет собой полужидкую грязь, невозможную для питья. Чтобы получить хотя сколько нибудь годную к употреблению воду, приходилось рыть вдоль берега небольшие ямы и наполнив их водой, давать ей отстаиваться по крайней мере в течение 3-х часов; впрочем, после этого вода хотя и содержала в себе менее глины, все же не становилась прозрачной и оставляла на языке при питье осадок глины. Единственный способ получить совершенно прозрачную воду был весьма прост и легок, однако не многие могли им воспользоваться; способ этот всем бывавшим в степных походах хорошо известен и заключается в следующем: в ведро или какой либо другой сосуд наполненный водой следует погрузить на короткое время кусок обыкновенных квасцов и помешав им по всем [33] направлениям вынуть; через час в сосуде получится совершенно прозрачная вода, вся же глина и ил осаждаются густым слоем на дно; никакая фильтра не в состоянии так хорошо очистить воду. К сожалению, квасцы оказались лишь у нескольких человек, более опытных и запасливых.

На Гудри мы встретили первую русскую могилу, принадлежавшую какому-то пехотному солдату одного из батальонов колонны гр. Борха; могила эта произвела на всех тяжелое и грустное впечатление; невольно каждому из нас приходило в голову, что быть может на следующем привале или там, далее в степи, самому прийдется остаться на веки, не дойдя даже до неприятельской страны, сраженным диссентерией или солнечным ударом.

На следующий день была назначена дневка, так как люди и животные порядком утомились за предъидущие переходы. Воспользовавшись этим, я ознакомился с ближайшими окрестностями лагеря и посетил лагерь дагестанцев. Последний представлял своеобразное зрелище: посреди его тянулись в два ряда коновязи, а по бокам стояли одноэтажные и двухэтажные вышки, построенные весьма искусно и прочно; в жару дагестанцы прятались под ними от палящих лучей солнца, ночью же взбирались спать наверх, предохраняя себя от всевозможных укушение скорпионов, тарантулов, фаланг, сороканожек, змей и т. п., водящихся здесь в изобилии. Ряд этих вышек заменяющих палатки, с их обитателями в белых черкесках и папахах, с красными башлыками на шее и свирепыми физиономиями, этот своеобразный лагерь дагестанцев, представлялся воображению чем то до такой степени не русским, что казался скорей биваком башибузуков, перенесенным сюда целиком из какого либо уголка Турции. А лихой народ эти дагестанцы! В России немногие знают даже о существовании этого полка, между тем на Кавказе они пользуются громкой славой первейших храбрецов и наездников; и действительно, полк этот на подбор состоит из лучших джигитов и [34] удальцов Дагестана. Все они поступают на службу охотниками и в мирное время каждый из них, получая в месяц жалованья 10 руб. сер., обязан содержать себя и лошадь, одеваться и приобретать амуницию на свой собственный счет; в военное же время им увеличивают жалованье до 15 руб. в месяц и кроме того выдают провиант и фураж. Но не жалованье привлекает лезгин в ряды этого полка, нет: — на родине, в родных аулах, презирают тех, кто не побывает в походе и каждый из них знает, что чем больше он отличится на войне, чем больше получит крестов и медалей, тем большим уважением и влиянием он будет пользоваться у себя дома и всякая красавица пойдет охотно за него замуж. Кроме честолюбия, доводящего их до безумной храбрости, во время войны дагестанцы не прочь поживиться на счет неприятеля. Но вообще это превеселый, безшабашный народ, не смотря на свое магометанство — любящий выпить и покутить при всяком удобном случае.

4-го августа, в 6 1/2 часов утра, мы выступили дальше и направились по степи, придерживаясь правого берега реки Атрека. Начиная от Гудри, снова идет песчаная, обнаженная местность, кое-где прорезанная довольно глубокими балками и промоинами; впрочем, они не представляли, при движении отряда, никаких препятствий, так как авангард всюду устроил удобные спуски и подъемы. К 3 часам пополудни мы пришли на место, называемое Баяд-Хаджи, пройдя 28 верст. В позапрошлом году тут находилось небольшое русское укрепление, воздвигнутое на довольно высоком песчаном холме, находящемся почти у самого Атрека, следы которого, в виде земляных валов, сохранились и по днесь; хотя укрепление это и упразднено, тем не менее в этом пункте в течение всей ахал-текинской экспедиции стояли, для охраны пути, батальон пехоты и сотня дагестанцев. В двух верстах от укрепления, на запад, находятся развалины, по поводу которых я слышал два предания, объясняющих различно их существование. Первое [35] передает, что жил никогда в Туркмении благочестивый человек по имени Баяд-Хаджи, имя которого еще при жизни пользовалось громкой известностью по всему востоку и все считали его святым; после смерти его, труп был доставлен в эту местность и здесь похоронен в нарочно выстроенном для этого здании, при котором была устроена небольшая мечеть, дабы правоверные, приходящие на поклонение праху святого, могли в ней молиться. Другое предание, как я полагаю более правдоподобное, гласит, что во времена оно в этой местности находилось обширное туркменское кладбище, на котором хоронились покойники из всех аулов на 200 верст кругом. Так как у туркмен также существует обычай справлять тризну, то для большого удобства и с целью избавленья печалующихся родственников и друзей хоронимого от излишних и неприятных хлопот, почти на всех более обширных кладбищах выстраивается здание, хозяин которого берет на себя труд, конечно за известное вознаграждение, приготовлять для тризны вареный рис и все потребное для этого; он же роет могилы и присматривает за ними. И вот на этом кладбище и жил, как говорят, некто по имени Баяд-Хаджи, выстроивший это здание и занимавшийся приготовлением поминок и наблюдавший за кладбищем. Так как вскоре после смерти Баяд-Хаджи кладбище было покинуто, то здание и могилы, оставшиеся безо всякого присмотра, пришли в запустение и под влиянием времени первое превратилось в развалины, вторые же почти совершенно не оставили по себе следов и сравнялись с землею. По преданию, Баяд-Хаджи в течение многих лет занимал свой пост и пользовался среди туркмен большим уважением, так что после его смерти вся эта местность получила его имя и сохранила свое название до наших дней.

Развалины эти представляют небольшое четырехугольное здание, сажен пять длины и две ширины, с обрушившимся потолком, выстроенное из небольших квадратных необожженных кирпичей, довольно хорошо сохранившихся; внутри [36] его оказались три комнаты: против входных дверей небольшая, изображавшая, повидимому, переднюю, в которой правоверные оставляли свою обувь; направо — довольно большая круглая комната, вероятно мечеть или молельня; налево — крошечная конурка, в которой, как я думаю, и жил сам Баяд-Хаджи. Невдалеке от развалин ясно видны следы нескольких могил, которые вполне и подтвердили второе из рассказанных выше преданий.

В 3 часа утра (5 авг.), задолго до рассвета, весь отряд был уже на ногах, — предстоял большой переход в 46 верст. Чтобы облегчить, по возможности, лошадей, приказано было солдатские седельные чемоданчики, торбы и саквы сдать в обоз и разместить на верблюдов. В 5 1/2 часов утра колонна выступила из Баяд-Хаджи и к 11 часам, пройдя 18 верст, остановилась на р. Атреке, у переправы Яглы-Олум. После 3-х-часового привала мы пошли далее и только к 6 1/2 часам вечера пришли в Текенджик-Олум, на реке Атреке, где и расположились на ночлег, до изнеможения измученнные и усталые.

На следующий день мы выступили в 9 часов утра и направились на укрепление Чат. Переход этот, в 24 версты, был в высшей степени тяжел, благодаря 46° по Реомюру, без малейшего ветра; солнце не жгло, а прожигало насквозь. Это было какое то пекло, в котором утрачивалась всякая способность думать и соображать, в котором все чувства притуплялись и человек сознавал только, как палящие лучи солнца проходят насквозь все тело его и лишь смутно понимал, что вокруг него делается. Несколько солнечных ударов вырвало из среды нашей несколько жизней... В 3 часа пополудни мы пришли, наконец, в Чат. [37]