Глава 1.

Начало корейской войны

От гражданской войны к международному конфликту: 25–30 июня 1950 года

Начался сезон дождей. Ливни обрушились на районы, прилегающие к 38-й параллели, вдоль которой на двести миль протянулась граница между Северной и Южной Кореей. К западу от центральной части полуострова, в отдаленном районе прибрежного города Онджин в монотонный шум дождя внезапно вмешались треск автоматных и пулеметных очередей и глухие раскаты артиллерийской стрельбы. Было раннее воскресное утро 25 июня 1950 года.

До сих пор неясно, кто открыл огонь в предрассветные часы этого тоскливого утра. Район Онджина уже давно стал местом приграничных перестрелок между военными сопредельных сторон, и часто именно южнокорейская сторона провоцировала начало боевых действий. Свидетельства того июньского дня неоднозначны и даже противоречивы.

Однако то, что последовало за инцидентом в Онджине, не вызывает сомнений. К рассвету северокорейская артиллерия начала вести огонь по шести другим пунктам, расположенным вдоль 38-й параллели. Вскоре тысячи северокорейских солдат ринулись на Юг. Ряд воинских частей нанес удар со стороны моря, высаживаясь вдоль восточного побережья Южной Кореи. К 9:30 утра атакующие захватили Кэсон — имеющий ключевое значение город, расположенный на главной [26] железнодорожной магистрали, ведущей в Сеул — столицу Южной Кореи. Две пехотные дивизии, в авангарде которых двигались танки советского производства, овладели главными дорогами, ведущими к Ыйчжонбу — городу, который также открывал прямой путь к Сеулу. В первой половине дня истребители «Як» атаковали как столицу, так и близлежащий аэродром Кымпхо. Началось крупномасштабное вторжение{1}.

Нападение не было неожиданностью для Южной Кореи и ее покровителя — Соединенных Штатов. Южнокорейские чиновники высшего ранга неоднократно предупреждали о том, что вторжение неизбежно. Американские наблюдатели не были столь встревожены — однако все они тоже допускали возможность нападения Северной Кореи.

И все же натиск северокорейцев застал Южную Корею врасплох. Ряд военных руководителей страны был за границей — в Японии или в США. Поскольку нападение произошло в выходные, часть офицеров из воинских подразделений, расположенных вдоль границы, отсутствовала на боевых постах — они, как и многие американские советники, приписанные к этим соединениям, находились в краткосрочном отпуске. Из четырех дивизий и одного полка, назначенных нести службу на границе, лишь четыре полка и один батальон находились непосредственно у самой границы. Постоянный руководитель группы американских советников в Корее незадолго до нападения уехал за новым назначением в Соединенные Штаты. Временно исполняющий его обязанности офицер в этот момент находился в Токио, где прощался с семьей, которая возвращалась домой.

Объяснение такой явной неподготовленности кроется в психологии отдельных людей, которые, как позже писал первый секретарь посольства США в Сеуле Гарольд Джойс Нобл, «так долго жили на краю вулкана, что просто привыкли к такой жизни».

«Мы знали, что когда-нибудь произойдет катастрофа, — вспоминает Нобл, — но проходил день за днем, месяц за месяцем, год за годом, а взрыва так и не было, и мы уже не могли поверить в то, что на следующий день все будет по-другому»{2}.

Но «на следующий день», то есть 25 июня 1950 года, все оказалось как раз по-другому, а в последующие дни южнокорейцам [27] и представителям США пришлось дорого заплатить за свое неумение подготовиться к таким неожиданным обстоятельствам. Если бы Соединенные Штаты заранее знали об этом наступлении, то, возможно, были ими бы предприняты дипломатические шаги, препятствующие агрессии. И даже если бы эти шаги не имели успеха, южнокорейцы и американцы приняли бы меры предосторожности с целью ослабить мощь северокорейского удара еще на его начальном этапе.

Как оказалось, нападение застало врасплох неопытных южнокорейских солдат и офицеров, замешательство которых сыграло на руку северокорейским войскам. К полуночи 27 июня оборона Сеула была на грани краха. В панике, которая стала результатом поспешной эвакуации, южнокорейские войска взорвали главный мост через реку Ханган, еще до того как через него были переправлены важнейшие припасы и несколько воинских частей, в результате чего оборона южного берега реки стала бесперспективной{*7}. Более серьезное сопротивление южнокорейской армии, особенно если бы оно было поддержано американскими военно-воздушными силами и мощью военно-морского флота США, неизмеримо увеличило бы шансы на быстрое окончание военных действий.

Фактор неожиданности отчасти объясняет быстрое продвижение северокорейской армии. Но более важной причиной было то, что атакующая сторона имела превосходство над противником — как по количеству артиллерии, так и в живой силе. Благодаря щедрой помощи Советского Союза северокорейская армия имела 150 средних танков и небольшое количество тактической авиации; Южная Корея не имела танков, и фактически у нее не было военной авиации. У Северной Кореи было трехкратное превосходство в дивизионной артиллерии, а дальность стрельбы ее лучших орудий намного превосходила дальность стрельбы орудий противника. Хотя обе стороны располагали примерно равным количеством живой силы, дивизии Северной Кореи, которые шли в авангарде вторжения{3}, по большей части, состояли из тех десятков тысяч корейцев, которые уже получили боевой опыт во время гражданской войны в [28] Китае{*8}. Война начиналась как внутрикорейский конфликт, но решающего преимущества над противником воюющие стороны достигали в основном благодаря помощи извне.

Встревоженные Соединенные Штаты приняли срочные меры, направленные на то, чтобы предотвратить гибель Южной Кореи. В Токио генерал Дуглас Макартур, командующий вооруженными силами США на Дальнем Востоке, начал отправку морем оружия и боеприпасов из Японии в Южную Корею — даже не получив на это разрешения Вашингтона. Вечером 25 июня (утром 26 июня по корейскому времени, которое на тринадцать часов опережает время восточного часового пояса США), президент Гарри Трумэн отдал приказ американским военно-воздушным и военно-морским силам оказать содействие эвакуации граждан США из Южной Кореи. На следующий день, после того как генерал Макартур доложил, что южнокорейские войска не могут больше удерживать Сеул и находятся на грани краха, Трумэн снял все ограничения с оперативной деятельности военно-воздушных и военно-морских сил США южнее 38-й параллели. Еще через четыре дня, после того как активные действия авиации и флота не смогли остановить продвижение северокорейской армии, президент отдал приказ американским сухопутным войскам начать боевые действия на полуострове{4}.

Почти с самого начала участие Объединенных Наций увеличило международную значимость конфликта. Эта организация стала играть видную роль в Корее с конца 1947 года, когда она способствовала созданию на юге полуострова Республики Корея. Теперь [29] США искали способы сохранить эту роль ООН, с тем чтобы использовать ее возможности и дать коллективный международный отпор Северной Корее. 25 июня Совет Безопасности ООН отклонил предложенную Югославией нейтральную формулировку принимаемых мер и вместо нее принял резолюцию, которая потребовала «немедленного прекращения боевых действий» на полуострове, отвода северокорейских войск к 38-й параллели. Государства — члены ООН должны были оказывать «всемерное содействие» выполнению принятых решений. Однако резолюция была совершенно проигнорирована северокорейцами и через два дня пришлось вновь собирать Совет Безопасности. И снова советская делегация, несмотря на свое право вето, решила не присутствовать. В ее отсутствие Совет Безопасности рассмотрел еще одну резолюцию, предложенную делегацией США, в которой было обращение к членам ООН «оказать Республике Корея всю помощь, какая только может понадобиться, для того, чтобы отразить вооруженное нападение и восстановить мир и безопасность в регионе»{5}. К этому времени Совет Безопасности уже получил доклад Комиссии ООН по делам Кореи (КПДК), созданной под влиянием США еще год назад на Генеральной Ассамблее Объединенных Наций. Среди прочих обязанностей, эта комиссия должна была «наблюдать и докладывать о любых фактах, которые могли бы привести к военному столкновению Корее «. Военные наблюдатели КПДК возвратились в Сеул всего за два дня до начала военных действий. Они проводили инспекционную проверку обстановки в пограничных районах, расположенных вдоль 38-й параллели и пришли к выводу, что Северная Корея намерена осуществить хорошо спланированное, целенаправленное и крупномасштабное вторжение в Южную Корею и вступить в противодействие с силами, которые на всем протяжении границы выполняют чисто оборонительные задачи. Военных наблюдателей было немного, к тому же они испытывали трудности с транспортом, а их знания местности и обычаев населения были явно недостаточными, поэтому вынесенные ими суждения были не очень убедительны; более того, точка зрения КПДК по этому вопросу была далека от объективности. Тем не менее Соединенные Штаты воспользовались докладом КПДК, чтобы убедить шестерых членов Совета Безопасности оказать поддержку американским предложениям{*9} — [30] количества их голосов хватило бы для принятия резолюции{6}. Еще до конца месяца англичане и австралийцы предложили в помощь американским и южнокорейским вооруженным силам на полуострове свои военно-воздушные и военно-морские соединения, расположенные в Японии. Канада, Нидерланды и Новая Зеландия также предложили свои военные суда{7}.

Ожидалась еще большая поддержка, так как большинство стран ООН были согласны с тем, что «агрессия» могла быть только первым актом повторения трагических событий 1930-х годов, когда западные демократии пребывали в полном бездействии, в то время как диктаторы поглощали одно малое государство за другим{8}. Глава австралийской миссии Шанн в письме домой выразил общее мнение представителей ООН из некоммунистических стран:

«... по всем законам справедливости и взаимопомощи, а также по причине того, что американскому народу в течение долгого времени приходилось отвечать за все, что происходило в остальном мире, нужно надеяться на то, что... бремя оказания помощи... ляжет и на Объединенные Нации, что могло бы привести к более благоприятным результатам»{9}.

К третьему июля сорок одна из пятидесяти девяти стран, входящих в ООН, объявила о своем одобрении действий Совета Безопасности{10}. То, что начиналось как внутрикорейский конфликт, целью которого было объединение страны, вскоре стало борьбой целого ряда государств, грозящей перерасти в прямое противостояние между западными странами и советским блоком.

Корея и окружающий ее мир: историческая ретроспектива

Вряд ли кого-то может удивить тот факт, что северокорейское нападение в июне 1950 года недолго оставалось внутренним делом Кореи. Продолжительная история этого государства отмечена печатью частых вторжений и практически постоянного иностранного влияния. Участие Китая в делах полуострова продолжается уже более двух тысячелетий. Тринадцать столетий тому назад китайская династия Тэн сыграла видную роль в деле объединения Кореи. В течение большей части последующих двенадцати столетий Корея выплачивала Китаю дань, оказывая почтение этой державе, дабы сохранить собственную независимость. Но несмотря на это, с XIII по XVII век Корея подвергалась вторжениям монголов, японцев и маньчжуров. Затем в течение двухсот лет она оставалась «государством-отшельником». Пользуясь [31] в отношениях с Китаем статусом «младшего брата», заимствованным из конфуцианства, Корея сохраняла свою изоляционистскую позицию. Однако в середине XIX века эта система начала разрушаться, в результате чего Корее становилось все труднее изолироваться от внешнего мира.

«Когда бьются киты, креветке не миновать беды» — гласит старая корейская пословица. Конец XIX и начало XX века наглядно показали, насколько этот афоризм применим к Корейскому полуострову. В Северо-Восточной Азии наступило время изменения баланса сил. Правящая в Китае маньчжурская династия, которой угрожало как внутреннее разложение, так и внешний натиск Запада, не могла защитить Корею ни от быстро идущей по пути промышленного развития Японии, ни от постоянно расширявшей свои владения России. Япония в течение более десяти лет пыталась сдерживать усилия Китая, направленные на укрепление своих позиций в Корее, и 1894 году она вступила в войну. Победа Японии заставила Китай надолго уйти с политической сцены.

Теперь роль защитника независимости Кореи взяла на себя Россия. Эта защита означала экономическое и политическое господство России в Корее, что оказалось неприемлемым для Японии{*10}. [32]

В феврале 1904 года, после нескольких лет нерешительной и лицемерной политики в Корее, Япония нанесла внезапный удар и разбила сухопутные и военно-морские силы России, находившиеся в Порт-Артуре и Инчхоне. Корея заявила о своем нейтралитете, но вскоре была оккупирована японскими войсками. К этому времени Япония уже пользовалась выгодами союза с Великобританией{*11} и дружественным нейтралитетом Соединенных Штатов — державы, которая совсем недавно появилась на азиатской политической арене, и теперь охотно допустила оккупацию Кореи Японией в обмен на гарантии последней в отношении присутствия США на Филиппинах.

Так как военное поражение России было делом рук Японии, великие державы согласились с тем, чтобы Корея оставалась под японским контролем. В 1905 году Япония установила свой протекторат над несчастной страной. Спустя пять лет, после того как оккупационная армия нещадно подавила местное движение за независимость, Япония окончательно аннексировала полуостров. Битва китов закончилась, и победитель проглотил креветку{11}.

Гибель страны ускорили традиционные корейские междоусобицы. Как и Китай, в начале XX века Корея находилась в состоянии политической дезинтеграции. Монархи династии Йи перестали контролировать ситуацию в стране и погрязли в коррупции. Одна правящая коалиция сменяла другую. Придворные были заняты мелкими склоками и шли на все, чтобы получить благосклонность монарха. Борьба за сохранение собственной независимости сосредоточилась, как это было и в Китае, на попытках использовать противоречия, существующие между иностранными державами. В период между 1896 и 1898 годами несколько усилилась роль «Клуба Независимости», который представлял собой группу реформаторов, разделявших американские идеалы демократии{*12}. Но им не хватило единства и решимости провести радикальные преобразования, без которых было бы невозможно победить придворную элиту, имевшую достаточно [33] прочные позиции{12}. Хотя монархия и растоптала движение в поддержку реформ внутри страны, она оказалась не в состоянии организовать сопротивление натиску Японии. С момента установления протектората в 1905 году и до окончательного разгрома Японии в 1945 году Корее так и не удалось сбросить чужеземное ярмо.

Пик борьбы за независимость имел место после окончания Первой Мировой войны и выступлений тогдашнего президента США Вудро Вильсона по вопросу о национальном самоопределении народов. Корейские патриоты обратились с петицией к мирной конференции в Париже и к властям США в Вашингтоне, а у себя дома сотни тысяч корейцев демонстрировали свое недовольство японским оккупационным режимом{*13}. Национальные лидеры Кореи создали два временных правительства — одно в Шанхае, другое в Сеуле. Большевистская революция в России послужила толчком к созданию корейского коммунистического движения в Маньчжурии и Восточной Сибири — районах, которые уже давно использовались корейскими эмигрантами в качестве баз подготовки к партизанской войне против японцев.

Однако этим усилиям не хватало координации и международной поддержки. Временное правительство в Шанхае пыталось сплотить силы борцов за независимость, но эмигранты были разобщены географически и очень неоднородны в социальном отношении. Это препятствовало единству действий и даже просто нормальным взаимоотношениям между фракциями. В 1921 году корейское Временное правительство представляло собой хрупкую коалицию всех групп эмиграции, но единства среди них не было.

События, имевшие место после окончания Первой Мировой войны, выдвинули два обстоятельства, которые оставались самыми важными вплоть до 1945 года. Они оказали большое влияние как на движение за независимость, так и на всю корейскую политику, главной целью которой было освобождение страны от японцев. Первым обстоятельством был раскол между левыми и правыми, между приверженцами марксизма-ленинизма, Советского Союза, а также китайских коммунистов — с одной стороны, и сторонниками западного либерализма и конфуцианства, а иногда и их сочетания — с другой. Коммунисты и антикоммунисты объединили свои усилия лишь в 1927 году, однако [34] этот единый фронт раскололся всего через четыре года. Правое и левое крылья эмигрантского движения, которое обосновалось в гоминьдановском Китае{*14}, вновь объединились под руководством Временного правительства только в начале 1944 года. Стороны смогли заключить соглашение лишь через тринадцать лет после того, как рухнул предыдущий альянс — но и это соглашение в сущности было лишь видимостью единства.

Зачастую причинами расколов внутри движения за независимость были даже не столько идеологические мотивы, сколько борьба за власть между различными ветвями одного и того же течения. Фракционность истощала силы корейских патриотических организаций — как левых, так и правых. В 1919 году коммунистическое движение раскололось на две фракции: Иркутскую и Шанхайскую группы. Иркутская группа состояла из «русифицированных корейцев», которые хотя и родились в Корее, но уже некоторое время прожили в России и крепко были связаны с советской коммунистической партией. Шанхайская группа относилась к коммунистическим идеям как к средству достижения главной цели — освобождения Кореи от японского владычества. К 1945 году среди эмигрантов-коммунистов произошел еще больший раскол. Появились следующие фракции: «советская» (в которую входили те, кто долго жил в советском Приморском крае), фракция «Яньань» (состоявшая из тех, кто работал в Китае в период между двумя мировыми войнами, эта фракция имела тесные связи с китайскими коммунистами, возглавляемыми Мао Цзе-дуном{*15}), и фракция «Кэпсан», включавшая корейцев, которые в 1930-е годы действовали в Маньчжурии, но во время Второй Мировой войны перешли на советскую территорию. Эти группы [35] имели ограниченные контакты с коммунистами в самой Корее, которые, в свою очередь, тоже были расколоты на множество фракций.

Не было единства и в лагере правых. В середине 1920-х годов вражда внутри Временного правительства доходила до смешного. Когда из-за президента Ли Сын Мана{*16} остановился поток денег, собранных в Соединенных Штатах для финансирования штаб-квартиры Временного правительства в Шанхае{*17}, Законодательная Ассамблея вынесла ему обвинение в совершении государственного преступления, а пять членов президиума признали его виновным. Ли объявил это решение незаконным и продолжал сбор средств, а также свои закулисные махинации на Гавайских островах и в континентальной части США, где корейцы тоже постоянно ссорились. В 1941 году был достигнут некоторый прогресс на пути к единству и даже примирению Ли с Временным правительством — но межфракционная борьба снова вспыхнула уже через два года, когда Ли и его сторонники вышли из Объединенного Корейского комитета, который находился в США. Ситуация, сложившаяся тогда внутри корейской эмиграции, с зеркальной точностью повторяла ситуацию, сложившуюся на Корейском полуострове в последние столетия правления династии Йи. И в том и в другом случае преобладали родственные, внутриклановые связи, которые отнюдь не способствовали серьезной борьбе с японским владычеством, а после его свержения — организованному переходу к независимости государства.

Международные условия в период между японской аннексией Кореи и Второй Мировой войной также исключали серьезное сопротивление японскому господству на полуострове. В то время ни одна великая держава не предложила серьезной помощи силам, борющимся за независимость. Советский Союз и Китай — две страны, которые испытывали наибольший интерес к Корее, не имели достаточных сил, чтобы оказать ей помощь. Обе эти страны в то время сами отражали нападения агрессоров и наводили порядок у себя дома. Соединенные Штаты, [36] обладавшие потенциальными возможностями оказать такую помощь, не испытывали желания делать это — ведь подобные действия могли бы привести к конфликту с японцами и подвергли бы опасности американскую торговлю и инвестиции в Китае и Японии, а также американское присутствие на Филиппинах. А без иностранной помощи эффективное сопротивление японским захватчикам было просто невозможно. В военном и экономическом отношении оккупанты были гораздо сильнее, а из-за географической близости Японии контроль над полуостровом являлся для нее относительно несложной задачей. Практически полное отсутствие каких либо перспектив порождало настроения безысходности внутри движения за независимость и усиливало тенденцию к фракционности{13}.

Вторая Мировая война изменила настроения корейской эмиграции и стала причиной новых попыток создания единого фронта борьбы за независимость — однако эти попытки все еще не соответствовали реальным условиям. Союзники по-прежнему считали, что корейцев нельзя использовать в борьбе против Японии. Однако война породила решимость американцев разрушить Японскую империю и создать условия, при которых Советский Союз мог бы в этом помочь.

Вполне понятен тот интерес, который проявляла к Корее Москва. Советский Союз граничил с северными рубежами этой страны, и полуостров часто сравнивали с кинжалом, которым можно нанести смертельный удар и по Японии, и по Маньчжурии, и по Восточной Сибири. Словом, находясь в непосредственной близости от трех великих держав Северо-Восточной Азии, Корея являлась потенциальным плацдармом для наступательных операций любой из этих держав против остальных. Подобно Польше на Западе, находясь под контролем СССР, Корея могла бы усилить его позиции — и наоборот, будучи под контролем его противника, угрожала стать причиной ослабления позиций Советского Союза. В течение четырех десятилетий после 1905 года Россия была занята обороной своих западных рубежей, но после падения Германии в 1945 году Кремль неизбежно обратил свое пристальное внимание на Корею и Маньчжурию.

Менее очевиден интерес к Корее Соединенных Штатов. В течение второй половины ХIX века США играли активную роль в попытках сделать Корею более открытой для западных держав. В 1871 году на побережье полуострова, недалеко от Инчхона, небольшой американский экспедиционный отряд вступил в [37] генеральное сражение с корейскими войсками{*18}. Как раз в это время предпринимались безуспешные попытки начать переговоры с корейским правительством о торговле и оказании помощи попавшим в кораблекрушение{14}. Через одиннадцать лет Соединенные Штаты стали первой западной страной, с которой Корея подписала «договор о дружбе и коммерции»{15}. Корейские правители всегда смотрели на международные отношения сквозь призму конфуцианства, поэтому Соединенные Штаты обрели статус «старшего брата», тем более что в середине 1890-x годов с политической арены был устранен Китай. Корейцы ожидали, что Соединенные Штаты защитят их от других великих держав{*19}.

Эпоха, наступившая после окончания гражданской войны в США, выдвинула новую идею американской политики — идею «прорыва во внешний мир». Однако активность американских действий в Корее скорее отражала оптимизм некоторых представителей США за рубежом, нежели устойчивый интерес со стороны Вашингтона. В то время как Россия смирилась с фактом господства Японии на Корейском полуострове только после поражения в русско-японской войне, США признали этот факт без всяких колебаний — несмотря на вежливые просьбы Кореи «оказать содействие», предусмотренное статьями договора 1882 года{16}. Корея, удаленная от берегов США на шесть тысяч [38] миль, была не слишком богата полезными ископаемыми, к тому же она являлась ареной ожесточенной борьбы других держав, и поэтому не привлекала особого внимания Соединенных Штатов.

Вторая Мировая война положила конец этому равнодушию. И хотя Корея не занимала центрального места в послевоенных планах США, она привлекала некоторое внимание Вашингтона ввиду того, что теперь Соединенные Штаты решили играть на мировой арене более активную роль, чем раньше. Американские политики считали, что нестабильность внешнеполитической ситуации в период с 1919 по 1939 годы — и в особенности успех агрессивных планов Японии, Италии и Германии в большой степени были следствием того, что США не сумели занять более ответственную позицию в мировом сообществе{*20}. Чтобы избежать повторения случившегося, Соединенным Штатам после поражения держав «Оси» было необходимо взять на себя роль мирового лидера.

В период между двумя мировыми войнами Корея не стала очагом напряженности, как это случилось в начале XX столетия, но поражение Японии во Второй Мировой войне грозило превратить Корейский полуостров в арену соперничества великих держав. Эта озабоченность зародилась еще в начале войны, когда гоминьдановское правительство Китая подталкивало США признать корейское Временное правительство, находившееся тогда в Чунцине — временной столице Китая. Это было попыткой Китая восстановить свои позиции на полуострове после окончания войны с Японией, а для Америки могло сулить только ухудшение отношений с Советским Союзом{17}.

Потенциальную опасность представляла явная неподготовленность Кореи к принятию независимости. Почти все американские аналитики были склонны считать, что разобщенность эмигрантских группировок и непонимание ими интересов простого населения Кореи вряд ли давали им возможность обеспечить стабильное самоуправление в стране{18}. Президент Франклин Делано Рузвельт предложил взять территорию Кореи под опеку, которая применялась в отношении бывших итальянских колоний в Африке и захваченных японцами французских колоний в Индокитае. План был многонациональным и предусматривал [39] присутствие в Корее Советского Союза, Китая и Соединенных Штатов, что было лучшим средством защиты интересов всех заинтересованных сторон. Объединенными усилиями великие державы подготовили бы корейский народ к принятию независимости.

На международных конференциях, состоявшихся в период с конца 1943 года по начало 1945 года, Соединенные Штаты получили лишь частичную поддержку своей инициативы. Англичанам никогда не нравилась идея опекунства, поскольку они боялись возможности ее применения в отношении собственной колониальной империи{19}. В ноябре 1943 года в Каире Великобритания и Китай согласились с тем, что Корея «в конечном счете... станет свободной и независимой». Вскоре после этого в Тегеране Рузвельт отметил, что глава Советского Союза Иосиф Сталин согласился с тем, что Корее, перед тем как получить независимость, придется некоторое время оставаться под опекой{20}. Впрочем, другие заявления, сделанные в это время советскими руководителями, показывают, что решения, принятые по корейскому вопросу не всегда были для них обязательными{21}. В начале 1945 года в Ялте президент США предложил осуществлять опеку полуострова силами Советского Союза, Соединенных Штатов, Китая и, возможно, Великобритании. Сталин хотя и дал свое устное согласие, но явно не испытывал при этом энтузиазма{22}.

Однако еще задолго до Ялты возможные советские планы вызывали беспокойство у американских специалистов по Корее. В октябре 1943 года в документе Госдепартамента было сказано следующее:

Корея может оказаться заманчивой возможностью (для Сталина)... чрезвычайно усилить экономические ресурсы Советского Дальнего Востока, приобрести незамерзающие порты и занять господствующую стратегическую позицию по отношению как к Китаю, так и к Японии... Советская оккупация Кореи создала бы совершенно новую стратегическую ситуацию на Дальнем Востоке, а ее отголоски в Китае и Японии могли бы иметь весьма серьезные последствия{23}.

События следующих двадцати месяцев усилили эти опасения. Китайское правительство партии Гоминьдан погрязло в коррупции и было не в состоянии ни бороться с японцами, ни сдерживать рост авторитета коммунистов, с которыми было [40] подписано соглашение о совместной борьбе против Японии. Росла вероятность того, что Китай после войны останется слабым и разделенным, и пропорционально этому уменьшались надежды Рузвельта на то, что Китай превратится в великую державу и будет выполнять роль азиатского «жандарма». Это вызывало мрачные предчувствия относительно того, что Советский Союз может заполнить политический вакуум, образовавшийся в Северо-Восточной Азии. Такая перспектива стала еще более отчетливой после Ялтинской конференции, на которой Рузвельт, чтобы заручиться поддержкой СССР в войне против Японии, согласился с претензиями Сталина на Курильские острова и южную часть Сахалина, а также на особый статус СССР в Маньчжурии{*21}. Лишь Соединенные Штаты могли обеспечить равновесие сил в регионе. Американские планы в отношении Корейского полуострова теперь были направлены непосредственно на сдерживание советской экспансии.

Беспокойство Соединенных Штатов имело основания. И в Тегеране, и в Ялте Сталин неохотно шел на обсуждение корейского вопроса. Всегда уступая инициативу Рузвельту, сам он давал лишь невнятные устные обещания. Рузвельт его не торопил, так как даже в Ялте окончание войны на Тихом океане казалось довольно далекой перспективой. Все считали, что она закончится не ранее чем через год, другие же вопросы требовали немедленного решения. У Сталина были все основания не заключать никаких конкретных договоров по Корее. Американцы всеми способами старались показать, что они хотят избежать наземных операций против Японии в материковой части Северо-Восточной Азии. Советы были намерены объявить войну Японии через два или три месяца после падения Германии — возможно, Сталин рассчитывал, что его войска оккупируют всю Корею, или большую ее часть, что даст ему возможность требовать гораздо большего, нежели четверть корейской территории, которую планировалось передать под временную опеку советских военных властей{24}.

В июле на конференции в Потсдаме ни одна из сторон не попыталась выработать каких-либо конкретных мер относительно Кореи. Сначала Гарри Трумэн, новый президент США, не стал выдвигать мысль об опеке, поскольку британский премьер-министр [41] Уинстон Черчилль болезненно воспринимал эту идею, которая могла быть применена к бывшим итальянским владениям в Средиземноморье и даже к самой Британской империи{25}. Затем 23 июля Трумэну сообщили, что атомную бомбу можно будет использовать против Японии уже в начале августа. Появилась надежда, что это оружие принудит Японию сдаться еще до того, как СССР вступит в войну. Еще во время Ялтинской конференции отношения между Вашингтоном и Москвой начали охладевать, так как стороны порой не могли договориться о том, какое значение вкладывать в то или иное соглашение, достигнутое на конференции. Теперь президент Трумэн считал возможным вообще не пускать Советы в Корею{26}.

Однако последующие события опровергли эти надежды. Ближе к середине июля японцы попросили Москву взять на себя роль посредника на переговорах об окончании войны{27}. Сталин знал о том, что Япония могла рухнуть быстрее, чем ожидалось — и отдавал себе отчет в том, что этот преждевременный крах повлияет на долю трофеев, которые его страна может получить в северо-восточной Азии сразу же после окончания войны. Поэтому он требовал от своих генералов ускорить подготовку к вступлению в войну. В Потсдаме он сказал Трумэну, что советские войска будут готовы к боевым действиям в середине августа, но уже восьмого августа Советский Союз объявил о вступлении в войну{28}. Советские войска вошли в пограничные северо-восточные районы Кореи, а через шесть дней Япония капитулировала. Силы англичан были сосредоточены в южной части Тихого океана и в Юго-Восточной Азии, а войска Гоминьдана лишь закреплялись в районах Китая и северного Индокитая, ранее оккупированных японцами. Только Советский Союз и Соединенные Штаты могли оккупировать Корею — но сухопутные силы США все еще находились в нескольких сотнях миль от полуострова.

По воздуху или морем, с помощью быстроходных десантных судов, американские подразделения можно было бы высадить на полуострове еще до того как их советские коллеги продвинулись далеко на юг. Но генерал Дуглас Макартур, командующий вооруженными силами США на Дальнем Востоке, хотел сосредоточить все свои армии на территории Японии и таким образом осуществить оккупацию страны. Вашингтонские аналитики, которые следили за советским продвижением в Корее, не настаивали на том, чтобы Макартур изменял свои планы{29}. [42]

Сталин даже не пытался оккупировать всю территорию Кореи. В середине августа он легко согласился с предложением Соединенных Штатов использовать 38-ю параллель в качестве линии, разделяющей советскую и американскую оккупационные зоны, хотя это соглашение оставляло под контролем США две трети населения страны и Сеул — важнейший город Кореи. Сталин согласился с этим предложением главным образом из-за того, что его устраивали условия военного присутствия в Корее. Кроме того, он не совсем понимал, чего добиваются Соединенные Штаты.

В середине августа на полуострове находились только две советские пехотные дивизии. Им противостояли девять японских дивизий, которые были полны решимости вступить в бой{30}. Советские войска заняли лишь маленький кусочек корейской территории на крайнем северо-востоке страны, между ним и Сеулом лежали сотни миль пересеченной местности. Если бы Сталин отклонил предложение о 38-й параллели, американцы могли бы перебросить в Сеул по воздуху свои войска, оккупировавшие японский остров Окинава. А что, если бы японцы сдались им, но продолжали бы сражаться с Советами?{31} Кроме того, оккупация территорий южнее 38-й параллели дала бы Советам доступ к столь желанным незамерзающим портам и к большей части промышленных объектов Кореи, в том числе и к гидроэлектростанциям, а также создала бы серьезный защитный рубеж в дополнение к существующей дальневосточной границе государства.

Возможно, Сталин хотел, чтобы эта линия четко разделила Корею на сферы влияния. Еще накануне русско-японской войны, в начале XX века, Япония предложила использовать 38-ю параллель в качестве линии, разделяющей сферы влияния. Но тогда Россия пожадничала — и дорого заплатила за свои попытки господствовать на всем полуострове. Теперь Соединенные Штаты обладали монополией на обладание атомной бомбой, а их вооруженные силы находились в состоянии полной боевой готовности. Поэтому Сталин решил, что сейчас не самое лучшее время вступать в спор по столь незначительному вопросу. Быть может, он считал, что дух сотрудничества в Корее заставит Соединенные Штаты согласиться с более весомой ролью Советского Союза в оккупации Японии. Этот вопрос был для Сталина в тот момент неизмеримо важнее.

Советско-американская оккупация Кореи, и особенно отсутствие конкретных соглашений, определяющих характер [43] этой оккупации и ее продолжительность, намного снизили перспективы плавного перехода Кореи к независимости и государственной целостности. Когда вместе с общими врагами исчезла непосредственная угроза Советскому Союзу и Соединенным Штатам, ставшим двумя самыми мощными государствами мира, стало все труднее достигать новых договоренностей и даже выполнять условия старых — если в них имелись какие-то неточности. Размежевание движения за независимость Кореи на коммунистические и антикоммунистические группировки создавало потенциальную опасность для формирования в будущем единого национального правительства. К началу сентября 1945 года, когда американские войска наконец высадились на полуострове, зерна грядущей беды уже были посеяны.

Оккупация, разделение и беспорядки

Тысячи корейцев ликовали, когда американские оккупационные власти в Сеуле спустили японский флаг и подняли звездно-полосатый флаг США{32}. Американские войска высадились за день до этого — восьмого сентября, через месяц после того, как советские войска вошли в страну с Севера. Корейцы, так долго жаждавшие независимости, находились в состоянии эйфории.

Однако с самого начала советско-американская оккупация омрачила надежды корейцев. Советские войска севернее 38-й параллели обращались с населением настолько плохо, что скоро были вынуждены передвигаться только глубокой ночью, чтобы обезопасить себя от оскорбленных местных жителей{33}. Американские солдаты на Юге были немногим лучше, а их командир генерал-лейтенант Джон Р. Ходж оказался абсолютно бесчувственным к просьбам корейцев немедленно освободить их от ненавистных японских господ.

Ходж отличился в ходе сражений с Японией, имевших место в бассейне Тихого океана. Он проявил себя как способный и волевой командир. Генерал придерживался крайне консервативных взглядов, хотя и не имел никакого политического опыта. О Корее Ходж тоже не имел практически никакого представления — если не считать элементарных знаний об этой стране, полученных им от начальников в Вашингтоне и в штабе командования Вооруженных сил США на Дальнем Востоке. Выбор именно этой кандидатуры на должность командующего [44] оккупационными войсками в большой степени был обусловлен тем, что 24-й армейский корпус Ходжа после окончания войны оказался ближе к Корее, чем другие подразделения, не принимавшие участие в оккупации самой Японии{34}. Он находился на Окинаве — всего в шестистах милях от полуострова. Его советский коллега на севере Кореи генерал-полковник Иван Чистяков был Героем Советского Союза и командовал армией под Сталинградом. Большую часть 1930-х годов он служил на советском Дальнем Востоке{35}. Чистяков произвел быструю замену японских чиновников корейцами, многие из которых вернулись из изгнания вместе с советскими войсками. Его американский коллега Ходж, наоборот, заявил, что в американской зоне японцы, занимающие административные должности, останутся на своих постах до тех пор, пока их не смогут заменить достаточно квалифицированные корейцы. «Сегодня корейцам прежде всего необходимо терпение», — объявил Ходж{36}.

Но «необходимость» и действительность на этот раз не совпали. Десятого сентября толпы корейцев вышли на улицы Сеула, чтобы выразить свое недовольстве действиями сил охраны порядка. Два корейца, пытавшиеся захватить полицейский участок, погибли по вине японской военной полиции. Под давлением как Вашингтона, так и местного населения Ходж снял с должности японского губернатора и начальника полиции, заменив их{*22} американцами{37}.

Другие действия Ходжа были еще хуже. Нельзя было допустить превращения зон оккупации в два враждебных политических лагеря, но тогда нужно было избавиться и от двух тенденций корейской политики — идеологической поляризации и фракционности. Первая тенденция увеличивала взаимные опасения Советов и США, что на полуострове будет установлено господство соперника. Это сводило на нет перспективы достижения компромиссного решения, которым мог стать нейтралитет полуострова. В свою очередь, фракционность уничтожала возможность создания коалиции внутренних сил и ставила обе державы в условия, когда каждая из них должна была сделать выбор — какое политическое движение нужно поддерживать, чтобы сохранить в стране порядок. Поскольку идеологические цели СССР и США отличались друг от друга коренным образом, [45] то маловероятно, что эти страны могли бы поддерживать одни и те же политические группировки.

Действия Ходжа только усугубляли обе тенденции корейской политики. Он отказывался признавать и вести переговоры с «Народной Республикой» — самопровозглашенным правительством, которое получало поддержку широких слоев населения. И хотя среди лидеров этого правительства преобладали левые взгляды, тем не менее они пытались найти самую широкую поддержку, назначая на ключевые посты представителей центра и правого крыла, в том числе даже эмигрантов. Ли Сын Ман был назначен председателем этого правительства — хотя он и не дал своего согласия, поскольку ничего об этом не знал. Хотя он несколько десятков лет жил в Соединенных Штатах, его хорошо знали в Корее, где он пользовался большим уважением народа. Причиной этого уважения в какой-то степени был его преклонный возраст — в 1945 году он перешагнул семидесятилетний рубеж, который в корейском патриархальном обществе считается источником мудрости. Кроме того, он имел родственные связи с царской династией Йи{38}. То, что он еще задолго до 1945 года был членом Клуба Независимости, его ученая степень доктора философии Принстонского университета и неустанная борьба с японским владычеством, которую он вел за границей, также были причиной его высокого положения на родине. В то время как советские оккупационные власти стали широко использовать народные комитеты, которые были местными органами управления республики, Ходж, чтобы сохранить порядок в американской оккупационной зоне, оставил без изменений японскую бюрократическую структуру. Он просто заменил уехавших японских колониальных чиновников американцами и консервативными корейцами — многие из которых при прежнем режиме занимали менее значительные посты. Идя на конфронтацию с Народной Республикой, Ходж разрушил первую в современной истории и самую перспективную возможность осуществить идею национального единства Кореи{39}.

Ходж поощрял создание политических партий. Один американский офицер, лишь слегка преувеличивая ситуацию, говорил, что «всякий раз, когда корейцы садятся поесть они создают новую политическую партию». В результате к началу ноября американская военная администрация зарегистрировала 205 новых политических групп{40}. В целях поддержания порядка и подрыва движения левых Ходж стал поддерживать [46] корейских консерваторов, многие из которых сотрудничали с японцами, а накануне высадки американцев создали Корейскую демократическую партию{*23}, для того чтобы противостоять Народной Республике. Он также настоял на возвращении в Корею консерваторов Ли Сын Мана и Ким Ку, который был главой Временного правительства. Первый прибыл в середине октября, второй — месяцем позже. Вскоре оказалось, что Ким как политик мало чего стоит, зато Ли работал за двоих и превзошел себя. Выступая с резкими обвинениями против корейских коммунистов и Советского Союза, он все выше поднимался по лестнице успеха. Правые по-прежнему были разобщены, хотя теперь у них был деятельный лидер, который отклонил предложение войти в правительство Народной Республики{*24}, так как считал, что искать компромисс, с левыми бесполезно. Таким образом, перспективы национального единства стремительно уменьшались{41}.

И все же остается непонятным — была ли возможность у руководства американской оккупационной администрации препятствовать разделу полуострова? Поначалу в своей зоне советские власти разрешили принимать участие в деятельности правительства как противникам коммунизма, так и местным корейским коммунистам, которые не были лояльны Советскому Союзу. Но Советы не поощряли сеульское правительство Народной Республики и, несмотря на потребности Севера в рисе, который привозили с Юга, вводились очень жесткие экономические ограничения. В октябре, несмотря на возражения со стороны большинства местных коммунистов, советское командование поддержало создание северного отделения партии. А уже через два месяца Советы просто назвали его Коммунистической партией Северной Кореи. Ким Ир Сен, который с самого начала [47] поддерживал идею создания этой организации, стал ее председателем{*25}.

Тридцатитрехлетний бывший командир партизан, воевавших с японцами в Маньчжурии, он большую часть Второй Мировой войны оставался офицером многонационального подразделении Советской Армии, дислоцированного под Хабаровском. Ким выдвинулся, потому что умел вызывать чувство симпатии у советских должностных лиц и делал это с первых дней оккупации{42}. В январе 1946 года большинство противников коммунизма, в том числе и видный христианский лидер Чо Ман Сик{*26} подверглись репрессиям за то, что они выступали против оккупации Кореи. Очевидно, эти действия были ответом на желание Ходжа создать отдельное независимое самоуправление на Юге и на его симпатии к антикоммунистическим группировкам. Вероятнее всего, Сталин просто не хотел, чтобы в этой «дальневосточной Польше» появилась единое национальное правительство, независимое от СССР{43}.

Весной 1946 года на переговорах между оккупационными властями был затронут вопрос о мирном воссоединении полуострова. Еще в декабре прошлого года на встрече министров [48] иностранных дел в Москве было выработано решение о создании совместной комиссии по корейскому вопросу. Комиссия должна была рассмотреть два основных вопроса — о формировании Временного правительства Кореи и о пятилетней четырехсторонней опеке над страной со стороны Советского Союза, Соединенных Штатов, Великобритании и Китая. В процессе выработки рекомендаций комиссия должна была консультироваться с «корейскими демократическими партиями и общественными организациями». Окончательное решение о том, принимать или нет предложения комиссии, оставалось за правительствами двух держав, которые оккупировали Корею{44}.

Совместная комиссия быстро определила, кто с кем будет проводить консультации. Советы решили консультироваться только с теми группами, которые поддерживали то, с чем была согласна сама Москва — например, опеку полуострова. Поскольку корейские коммунисты шли в фарватере решений Советского Союза и поддерживали идею опеки, а также по той причине, что умеренные и правые были против такого подхода, советский план не предусматривал консультаций с теми партиями, которые не были подвластны влиянию СССР. Соединенные Штаты отказались от такой схемы, и с лидерами антикоммунистических партий, которые организовали массовое движение против опеки, американцы ограничились обсуждением именно этой проблемы. В начале мая работа зашедшей в тупик комиссии была прервана{*27}. После этого ее больше года не созывали{45}.

Тем временем корейская политика все более и более поляризировалась. Севернее 38-й параллели «Корейский Национально-демократический фронт», в котором преобладали коммунисты, держал все под жестким контролем. Коммунистическое движение состояло из трех главных фракций:

1. Советской группы во главе с Ким Ир Сеном — которая теперь включала как тех корейцев, которые до 1945 года жили в Советском Союзе, так и тех, кто входил во фракцию «Капсан»; [49]

2. Группы «Янань» под руководством Ким Ту Бонга;

3. Внутрикорейской фракции, лидер которой Пак Хен Ен, до 1948 года действовал в основном на Юге{*28}.

Лидеры фракций постоянно обманывали друг друга, но Советский Союз всегда оставался главным арбитром в их спорах, и его решения были окончательными. Во многих случаях эти решения были в пользу Ким Ир Сена. Фракционность никогда не распространялась на северокорейское общество — хотя весной 1946 года имели место некоторые волнения и в городах, и в сельской местности. Однако присутствие Советской Армии, земельная реформа и реформа условий труда, а также массовое бегство в американскую зону (к 1948 году число северокорейцев, перебежавших на Юг, по всей видимости, превысило миллион человек) — все это в конечном счете умиротворило Север{46}.

Напротив, условия на Юге были далеки от умиротворения. Проблема опеки стала причиной раскола. В отличие от своих советских коллег, которые следили за тем, чтобы их поддерживал каждый коммунист, и производили чистки среди инакомыслящих, американским оккупационным властям не хватило твердости пригрозить жесткими мерами, когда они столкнулись с упорной оппозицией идее опеки. Причем эта оппозиция исходила от их естественных союзников — группировок правых сил.

Ли Сын Ман пришел к горькому выводу, что Соединенным Штатам нельзя больше поручать действовать в интересах Кореи. В 1904 году, когда он был еще молодым человеком, корейский император Кочжон послал его в США искать защиты от посягательств Японии. Согласно договору 1882 года правительство Соединенных Штатов должно было оказать такую услугу Корее. Однако американские руководители придумывали совершенно безосновательные причины технического характера, чтобы как-то оправдать свое бездействие{47}. Поэтому теперь Ли и другие ультранационалисты отказались безропотно следовать за США. Их кампания, направленная против иностранной опеки, на время затихла после прекращения деятельности совместной комиссии в мае 1946 года. Но фракционность по-прежнему царила всюду — среди крайне правых, лидерами которых были [50] Ли и Ким Ку, в центре, лидером которого был Ким Кью Сик, среди умеренных левых, которых возглавлял Ео Ун Хенг{*29} и у левых радикалов, вождем которых был Пак Хен Ен. В борьбе за власть эти лидеры всегда занимали передовые позиции. Госдепартамент в Вашингтоне все время подталкивал генерала Ходжа искать пути создания коалиции умеренных сил, которая в случае успеха могла бы нейтрализовать Ли и сорвать попытки коммунистов получить широкую поддержку населения. Однако Ходж оставил рычаги управления полицией в руках правых и не стал проводить крупномасштабные экономические реформы, с тем чтобы улучшить жизнь крестьянства или рабочих.

В результате ситуация практически вышла из-под контроля. Деятельность сторонников Ли в полиции обеспечивала ему значительное большинство голосов и победу на любых выборах, что и произошло на Временной Законодательной Ассамблее в октябре 1946 года. Но ни коммунисты, ни умеренные не признали результаты выборов — а то, что Ходж не возразил против занятия назначаемых должностей на Ассамблее представителями умеренных сил, привело в ярость Ли, которому не удалось переманить на свою сторону новых избирателей. К началу 1947 года Ходжу пришлось противостоять все более усиливающейся воинственности правых, которые решили немедленно покончить с американской оккупацией.

Коммунисты, несмотря на репрессивные меры полиции и американской армии, продолжали использовать ситуацию экономического спада. В октябре 1945 года Ходж снизил арендную плату, взимаемую с крестьян-арендаторов, которые составляли значительную часть сельского населения. Но ему не удалось провести перераспределение земли, без которого сельские бедняки не могли улучшить свое положение. Еще менее обнадеживающей была ситуация, сложившаяся в городах. В период между июлем 1945 года и мартом 1946 года цены росли в пять раз быстрее, чем оплата труда. Система перевозок урожая с ферм в города совершенно не отвечала условиям ценовой политики оккупационных властей — эта политика лишь способствовала тому, что состоятельные люди старались деньги копить, а не вкладывать. Но на этом неприятности не кончились — летом 1946 года наводнение уничтожило 20 процентов урожая. [51]

Для широких масс населения Южной Кореи первый год освобождения от японского владычества стал годом несбывшихся ожиданий. В сентябре начались забастовки и даже мятежи рабочих, которые таким способом выражали свое недовольство. Волнения распространились и на сельскую местность, где объектами нападений часто становились землевладельцы. В беспорядках погибли сотни мирных граждан и полицейских. Эти обстоятельства едва ли могли способствовать проведению переговоров о воссоединении полуострова. Такие переговоры не могли состояться ни между командованиями оккупационных зон, ни между корейскими фракциями и партиями{48}.

«Холодная война» и Объединенные Нации

Безвыходное положение в Корее в какой-то степени было отражением ситуации, сложившейся в международной политике. В течение 1946 года советско-американские отношения быстро ухудшались. Все чаще лидеры США рассматривали установление просоветских коммунистических режимов в Польше, Болгарии и Румынии как проявления экспансионизма Москвы. В течение февраля и марта разногласия двух сверхдержав усиливались. В конце марта разразился кризис, причиной которого стало присутствие советских войск в Иране. В мае Советский Союз под давлением США наконец-то вывел свои войска из Ирана и Маньчжурии. В это же время Соединенные Штаты остановили поставки по репарациям, поступающие из американской оккупационной зоны Германии в советскую, французскую и британскую — что в значительной степени способствовало дальнейшему разделению Германии на просоветскую и прозападную части.

В августе сложилась напряженная обстановка в восточном Средиземноморье, которая была вызвана претензиями Советского Союза на более значительную роль в контроле над Черноморскими проливами. Несмотря на явную сдачу Москвой своих позиций в этом вопросе, Средиземное море оставалось взрывоопасным районом из-за возглавляемого коммунистами восстания в Греции. Когда в феврале 1947 года Великобритания сообщила Вашингтону, что она скоро прекратит оказывать помощь нерешительному правительству Греции, администрация Трумэна подошла к решению этого вопроса с совершенно неожиданной стороны — она попыталась использовать влияние Советского Союза. Сначала США ассигновали 400 млн. долларов [52] на помощь Греции и Турции. Через четыре месяца госсекретарь Джордж Маршалл предложил план оказания широкой экономической помощи разрушенным войной странам Европы. В то же время коммунистическая революция стала реальной угрозой для западноевропейских стран. Началась «холодная война».

Несмотря на то что советско-американские отношения оставляли желать лучшего, в середине 1947 года Вашингтон предпринял последнюю попытку выйти из корейского тупика. В апреле Маршалл высказал советскому министру иностранных дел В.М. Молотову предложение вновь созвать Совместную комиссию. Советы согласились, и уже в следующем месяце в Сеуле вновь начались совещания. Однако дело опять уперлось в трудности проведения консультаций с корейскими группами. Советская сторона продолжала настаивать на исключении из переговорного процесса партий, открыто выступающих против соглашений, достигнутых в Москве в 1945 году.

Ли был уверен, что тупиковая ситуация в работе Совместной комиссии и создание независимого правительства в Южной Корее как нельзя лучше соответствуют его собственным планам — поэтому он яростно выступал против идеи иностранной опеки. Ли раздражал Соединенные Штаты, но они не хотели оказывать на него давление. С ним трудно было бороться, поскольку он пользовался репутацией безупречного антикоммуниста, а как политический деятель не имел себе равных в лагере правых. Так как переговоры в Совместной комиссии были безнадежно заблокированы, руководители США решили сбросить груз этой проблемы и отдать ее на рассмотрение Генеральной Ассамблеи ООН.

Этот шаг показал слабость США в Корее. Ситуация южнее 38-й параллели неуклонно ухудшалась. Отсутствие земельных реформ в сочетании с разделом полуострова, а также приток корейцев из советской зоны и Японии — все это разрушало экономику страны. Коммунисты, которым помогали шпионы, проникающие с Севера, в полной мере воспользовались сложившейся ситуацией. Джозеф Джейкобе из тогдашнего Госдепартамента следующим образом оценил политическую обстановку в Корее:

«По крайней мере тридцать процентов населения Южной Кореи придерживаются левых взглядов и пойдут за коммунистами, которые оказывают поддержку Советам за спиной у Соединенных Штатов»{49}.

Весной 1947 года Госдепартамент предпринял меры, направленные на экономическое оздоровление Японии. Американцы [53] понимали, какую роль играет Корейский полуостров в качестве поставщика продовольствия и рынка сбыта для японских товаров. Поэтому параллельно был разработан план оказания помощи Южной Корее. Но позиция Конгресса, на которую сильно повлияла озабоченность консерваторов тем, что расширение международной роли Америки требует слишком больших расходов, оказалась непреодолимым препятствием, и Госдепартамент отложил осуществление этого плана. Военная обстановка в Корее, как, впрочем, и экономическая, не внушала оптимизма. Вооруженные силы Северной Кореи были намного сильнее, чем южно-корейские. Соединенные Штаты стали повсюду брать на себя обязанности гаранта военной безопасности — а Конгресс тем временем уменьшил расходы на оборону. Оба эти обстоятельства привели к сокращению американских оккупационных сил в Корее. Американское военное руководство, которое прежде отводило Корее значительную роль в регионе Китая и Японии, теперь пришло к выводу, что присутствие американских войск в Корее «не представляет большого стратегического значения» для Соединенных Штатов{50}. Впрочем, само оно в это не очень-то верило.

Администрация Трумэна по-прежнему считала, что она должна принять какие-то меры, чтобы спасти часть Кореи. Хотя Соединенные Штаты обязались вывести с полуострова свои войска «как можно быстрее», однако это не должно было выглядеть как простое бегство{51}. Перевес Советского Союза в живой силе еще ничего не значил, поскольку он мог быть нейтрализован американскими военно-воздушными силами, дислоцированными в Японии. Что же касается поставок сельскохозяйственной продукции и рынков сбыта японских товаров, то их можно было найти и за пределами Кореи.

Однако американское присутствие в Корее больше не было чисто формальным. Корея оказалась единственной страной, где Советы и Америка прямо противостояли другу. Кроме них в этой конфронтации здесь не принимал участия никто — ни законное национальное правительство, ни какая-либо третья держава.

«Именно здесь, — заявил один американский дипломат в середине 1946 года, — состоится проверка того, сможет ли рыночная демократия прийти на смену поверженному феодализму, или какая-то другая система, то есть коммунистическая, окажется сильнее»{52}.

«Я опасаюсь, — писал в сентябре 1947 года сотрудник Госдепартамента, — что уход США из Кореи будет воспринят во [54] всем мире как признак того, что Соединенные Штаты решили отказаться от своего господства на Дальнем Востоке. Это могло бы самым неблагоприятным образом сказаться на советской политике по отношению к Соединенным Штатам как на Дальнем Востоке, так и в Европе»{53}.

Поскольку другие государства — как дружественные, так и враждебные — с тревогой ожидали, хватит ли у Соединенных Штатов политической воли сохранить свое присутствие за пределами Западного полушария, уход из Южной Кореи грозил подорвать международный престиж США.

Благодаря Организации Объединенных Наций стал возможен уход американских войск из Кореи. ООН стала последним шансом Соединенных Штатов избежать катастрофы на Корейском полуострове. Если бы США обратились к Генеральной Ассамблее под предлогом того, что необходимо ускорить провозглашение независимости полуострова, то Советскому Союзу было бы довольно сложно противиться наблюдению ООН за выполнением демократических процедур в ходе объединения страны{54}. На этих выборах могли одержать победу и коммунисты — но эта победа, по крайней мере, была бы демократической. Корея не оказалась бы ввергнута в хаос и гражданскую войну. С другой стороны, поскольку Соединенные Штаты имели большое влияние в Генеральной Ассамблее, Сталин, скорее всего, должен был воспротивиться вводу войск ООН в Корею — так как интервенция ООН стала бы первым шагом к созданию независимого государства южнее 38-й параллели. Такое государство было бы весьма чувствительно как к процессам внутренней дезинтеграции, так и к нападениям извне. Но ограниченная, тщательно контролируемая США экономическая помощь могла бы предотвратить внутренний распад. Советам было бы непросто решиться на санкционирование северокорейской агрессии, поскольку южнокорейский режим благодаря ООН получил бы широкую международную поддержку. Таким образом, преимущества вмешательства ООН были очевидны.

Тем временем администрация Трумэна становилась все менее разборчива в средствах, пытаясь остановить коммунистов в Западной Европе и в бассейне Средиземного моря. Однако для того, чтобы помочь Соединенным Штатам выйти из затруднительного положения, сложившегося на Корейском полуострове, Организация Объединенных Наций могла воспользоваться лишь безупречными в правовом отношении средствами. Соединенные Штаты изменили сам принцип участия международного [55] сообщества в делах Кореи, превратив его из двухстороннего в многосторонний — что в дальнейшем имело серьезные последствия.

Советы, которые не имели большого успеха на свободных выборах в странах Восточной Европы, удерживая под своим контролем треть населения Кореи, воспротивились резолюции, принятой на Генеральной Ассамблее ООН, и выступали за создание национальной ассамблеи путем всекорейского голосования. Тем не менее резолюция прошла, после чего была образована Временная комиссия ООН по Корее (ВКПК). Ее целью стало наблюдение за развитием ситуации в стране. Советы не разрешили комиссии работать в своей оккупационной зоне. Американцы обеспечили выполнение решения ООН, создав при Генеральной Ассамблее Временный комитет, целью которого стало создание «Национального правительства» путем проведения выборов только на Юге полуострова{55}.

Выполнение этого решения требовало значительных усилий американских дипломатов. Австралия и Канада выступили против поддерживаемых ООН выборов на Юге, а Индия выразила серьезные сомнения в правильности такого решения. Эти страны считали, что это решение выходит за рамки резолюции, принятой Генеральной Ассамблеей осенью прошлого года и только усугубит разобщенность полуострова, увеличивая перспективы возникновения в будущем конфликта. Предложение лидера южнокорейских умеренных Ким Кью Сика провести совместную конференцию представителей Севера и Юга по вопросу воссоединения полуострова, представляло собой нечто среднее между зашедшими в тупик советско-американскими переговорами и предложениями, прямо направленными на раздел полуострова. Сама ВКПК ожидала того, что ей будет рекомендовано наблюдать за выборами консультативной ассамблеи на Юге.

Американский подход к решению корейского вопроса привел к правительственному кризису в Канаде. Министры, занимающие наиболее важные посты, пригрозили не поддерживать американские предложения по Корее, а премьер-министр Канады Маккензи Кинг согласился только после того, как Трумэн выступил с прямым обращением к канадскому кабинету министров. Англичане согласились с американским планом — правда, тоже без особого энтузиазма.

Только настойчивые уговоры Соединенных Штатов, которые проходили на фоне возрастающих антисоветских настроений, вызванных недавним коммунистическим переворотом в [56] Чехословакии, убедили правительства большинства стран поддержать позицию США. Но даже в этих условиях треть делегатов Временного комитета воздержалась при голосовании. Представители стран советского блока вообще отказались от участия в голосовании. Этот эпизод показал, что ООН скорее является инструментом проведения политики холодной войны, нежели организацией, призванной обеспечить проведение переговоров по вопросам, требующим коллективного решения{56}.

Выборы в Южной Корее, несмотря на протесты левых, умеренных и некоторых правых, состоялись 10 мая 1948 года. Незадолго перед ними, в конце апреля, состоялась конференция представителей Севера и Юга, на которой присутствовали Ким Кью Сик и Ким Ку. Но она не смогла сорвать проведение выборов. По возвращении в Сеул, 5 мая, эти два деятеля отказались принимать участие в избирательной кампании — но им также не удалось помешать проведению выборов. Оба лидера, как и множество других представителей Юга, приехавших в Пхеньян, были разочарованы тем, что лидеры Северной Кореи, решили взять конференцию под свой контроль. Таким образом, широкий «объединенный фронт», в который входили бы представители северных и южных политических групп, так и не был создан.

Оказавшись снова в Сеуле, оба Кима столкнулись с решимостью властей не допустить срыва выборов{*30}. То, что оба лидера отказались участвовать в избирательной кампании, а также активная поддержка сторонников Ли в полиции и среди молодежи, в конечном счете сыграли на руку ему и его союзникам{57}. Имевшие место во время выборов акты насилия вредили процессу. Несмотря на возражения делегаций Канады, Австралии и Сирии, ВКПК, после горячих дебатов, подтвердила, что выборы в Корее, действительно являются «реальным выражением свободной воли избирателей»{58}.

В течение последующих недель только что созданное «национальное собрание» разработало и одобрило проект конституции Республики Корея (РК), избрав Ли ее первым президентом. Правда, сотня мест в Национальном Собрании, отведенных представителям районов Кореи севернее 38-й параллели, так и остались пустыми. Республика начала свое хрупкое существование [57] 15 августа — как раз в тот день, когда генерал Макартур нанес свой первый визит в Сеул.

В своей оккупационной зоне Советский Союз последовал примеру США. Двадцать пятого августа состоялись «национальные» выборы в Высшее народное собрание, которое уже через неделю одобрило конституцию — после чего здесь тоже было объявлено о создании правительства. В середине сентября в Пхеньяне северокорейские коммунисты провозгласили Корейскую Народно-Демократическую Республику (КНДР), премьер-министром которой стал Ким Ир Сен.

Существование на полуострове двух правительств, каждое из которых заявляло о том, что его юрисдикция распространяется на территорию всей Кореи, стало явным признаком надвигающейся войны. В идеологическом отношении у двух корейских государств не было ничего общего — впрочем, как и у двух великих держав, которые стояли за ними. Взаимоотношения этих держав продолжали ухудшаться. Желанной целью обоих корейских правительств стало распространение своей верховной власти над всем полуостровом, разделенным 38-й параллелью. Все больше отдалялись перспективы мирного воссоединения страны, и все более привлекательным становился путь насилия. Каждая из сторон искала способ подавить своего соперника.

Неустойчивое равновесие

Северная Корея продолжала оставаться более стабильной, чем ее южный оппонент. Хотя руководство Кима в Пхеньяне и подвергалось критике, однако фракционность ничуть не подрывала внутренний порядок в государстве. И наоборот — южнее 38-й параллели разобщенность правых привела к более жестким действиям правительства. Корейская Демократическая партия, которая представляла интересы крупных землевладельцев и имела в Национальном Собрании относительное большинство, сопротивлялась попыткам Ли подчинить Собрание своей воле. Эта партия поддержала Ли на выборах президента, но теперь она пыталась поставить правительство под свой контроль с помощью законодательной ветви власти. Ей даже удавалось проводить через законодательную палату свои законопроекты, регулировавшие деятельность бюрократического аппарата — что угрожало интересам государственных чиновников и полиции. [58]

Эти конфликты показали, что политика Ли отвечает интересам лишь очень узкой группы людей. Он не смог избежать критики, причем те же самые политические группировки, которые помогли ему на выборах, теперь часто оказывались в лагере его оппонентов{59}. в полной же мере Ли Сын Ман проявил свое упрямство при формировании кабинета министров, в котором не оказалось мест для представителей большинства политических течений, входивших в Национальное Собрание. В дальнейшем позиция Ли от этого только пострадала.

Особого же внимания требовала аграрная реформа. Американская военная администрация отложила осуществление программы перераспределения земли до весны 1948 года — надеясь на то, что корейцы к этому времени сами придадут этой программе правовой статус через свое Временное Законодательное собрание. Видя, что законодатели явно не торопятся, американцы все-таки начали перераспределение земли — правда, оно коснулось только тех участков, которые ранее принадлежали японцам. Тем не менее эта реформа имела настолько большой успех, что большинство кандидатов, принявших участие в выборах в мае 1948 года, обещали ее продолжить и распространить на другие участки земли. Увы, когда победившие на выборах кандидаты занимали свои посты, они далеко не всегда голосовали за точное правовое оформление этой реформы. Тем временем, чтобы обезопасить себя в случае издания закона о перераспределении земель, многие землевладельцы принуждали своих арендаторов покупать участки на невыгодных условиях{60}.

Ожесточенные дебаты по аграрному вопросу происходили на фоне усиления волнений в провинциях. Осенью 1948 года восстание, вспыхнувшее на острове Чечжудо у южного побережья страны, перекинулось на материковые города Йосу и Тэгу. Но эти события были лишь частью гражданских беспорядков намного большего масштаба, охвативших несколько прибрежных и горных районов. В ответ на это Ли Сын Ман ввел во многих районах Южной Кореи военное положение{61}. Главными причинами беспорядков и восстаний, поддержанных Северной Кореей, были экономические неурядицы и недовольство политикой правительства Ли Сын Мана. Посол США Джон Маччио охарактеризовал это правительство как «некомпетентное» и «не имеющее широкой поддержки общества»{62}.

Доклад Маккио поступил в Госдепартамент США как раз в тот момент, когда китайские коммунисты захватили Маньчжурию и Северный Китай. По мнению американских дипломатов, [59] победа коммунистов над силами Гоминьдана во многом была вызвана коррупцией и некомпетентностью режима Чан Кай-ши, отказавшегося от проведения широких политических и экономических реформ. Американские наблюдатели отмечали, что Ли и его правительство имеет много общего с потерпевшим поражение режимом Чан Кай-ши.

Однако правительство Гоминьдана, в отличие от правительства Корейской республики, не было детищем Соединенных Штатов. Нельзя было в такой тяжелый момент бросать Ли на произвол судьбы и вывести с полуострова все американские войска — ведь это могло бы в значительной степени снизить престиж США. Если бы Корея вслед за Китаем пошла по пути коммунизма, то в тяжелую ситуацию попала бы и Япония, которой в этом случае стало бы весьма трудно оставаться на стороне Запада. А после этого многие друзья Америки в Западной Европе и странах Средиземноморья могли бы усомниться в надежности США как союзника в борьбе против советского экспансионизма{63}. Несмотря на всеобщее недовольство политикой Ли и призыв Генеральной Ассамблеи ООН от 12 декабря 1948 года вывести иностранные войска из Кореи «настолько быстро, насколько это возможно», Соединенные Штаты отложили вывод из Южной Кореи семи тысяч пятисот американских солдат — не приняв во внимание даже заявление Советского Союза о том, что его вооруженные силы покинут Северную Корею к концу года.

В июне следующего года, несмотря на возражения Ли и некоторых лиц в Госдепартаменте, а также комиссии ООН, последние американские войска наконец покинули полуостров{64}. К этому времени обстановка в Южной Корее стала менее угрожающей. Крестьяне остались довольны хорошим урожаем, собранным прошлой осенью, а программа американской помощи уже начала оказывать свое влияние на экономику. Поставки американского оружия и помощь военных советников помогли укрепить южнокорейскую армию. По некоторым расчетам, вооруженные силы Корейской республики теперь не уступали северокорейским. Посредством ограниченной экономической и военной помощи, а также путем дальнейшего привлечения наблюдателей ООН Вашингтон надеялся сдерживать возможное нападение Северной Кореи{65}.

Правда, не существовало единого мнения о том, что нужно будет предпринять, если все же не удастся предотвратить агрессию. Объединенный Комитет начальников штабов отвергал любую возможность ввода американских войск на полуостров, [60] считая интервенцию «необоснованной в военном отношении» Однако служебная переписка между Госдепартаментом и Министерством обороны, а также имеющиеся планы военных операций свидетельствуют, что для решения некоторых политических задач все же предусматривалось — в качестве крайней меры — развертывание в Корее американских войск как составной части сил ООН{66}.

Хотя Южной Корее и удалось практически нейтрализовать военное преимущество Севера, однако до устойчивого равновесия сил было далеко. В конце 1946 года или в начале 1947 года Ким Ир Сен начал отправку десятков тысяч корейцев в Китай для оказания помощи коммунистам в борьбе против Чан Кайши. Судя по всему, первые корейские подразделения возвратились на родину в феврале 1948 года, после чего они сразу же были включены в состав северокорейской армии. Осенью 1948 года начался стремительный развал вооруженных сил Гоминьдана — это означало, что многие тысячи корейцев, служивших в армиях Мао, теперь могли возвратиться домой и значительно усилить северокорейскую армию{67}. Кроме того, в марте 1949 года Пхеньян и Москва заключили договор о военном сотрудничестве, по которому СССР брал на себя обязательство снабжать военной техникой и боеприпасами набирающую силы северокорейскую военную машину{68}.

Соединенные Штаты не были намерены оказывать Южной Корее помощь в гонке вооружений, навязанной ее соперником. Американские политики и господствующие тогда в Вашингтоне взгляды на развитие экономики накладывали жесткие ограничения на финансирование внешней политики. В 1948 году, в преддверии выборов, Конгресс преодолел вето президента Трумэна и провел законопроект о сокращении налогов. У президента США, сторонника сбалансированного бюджета и роста благосостояния нации, теперь оказались связаны руки в отношении планирования как внутренних, так и внешних расходов. Ему пришлось сократить расходы на оборону, и теперь они стали недостаточны для выполнения обязательств США за границей. Этот факт объясняет, почему, несмотря на царившую в Госдепартаменте панику, американские войска все-таки были выведены из Кореи{*31}. [61]

Акт о взаимопомощи в области обороны, принятый в октябре 1949 года, обеспечил финансирование поставок вооружений для 65-тысячной южнокорейской армии. Но запасы пригодного для этих целей вооружения были ограничены, а в военной помощи нуждались многие другие страны. Поэтому Америке пришлось выбирать приоритеты, а в иерархии этих приоритетов Корейская республика уступала дружественным Соединенным Штатам государствам Западной Европы и Ближнего Востока. Поэтому к середине июня 1950 года боевое обеспечение южнокорейской армии позволяло ей вести оборонительные действия только в течение пятнадцати дней{69}.

Ограничению американской помощи Южной Корее способствовало и то недовольство, которое Ли Сын Ман вызывал у Соединенных Штатов. И дело было не только в том, что он был действующим лидером полицейского государства, отказывавшимся от проведения экономических реформ (акт о перераспределении земельной собственности был принят только в июне 1949 года, но и тогда Ли не проявил готовности заняться его выполнением). Гораздо хуже было то, что он, как считали многие аналитики, при необходимости сам вполне мог пойти на силовое решение проблемы объединения полуострова. В мае 1949 года вдоль всей границы с Северной Кореей происходили инциденты, спровоцированные Корейской республикой{*32}. Попытки южнокорейской стороны усилить напряженность на границе в какой-то мере были вызваны желанием предотвратить окончательный вывод американских войск, либо получить от Вашингтона дополнительные гарантии безопасности. Эти инциденты продолжались до конца года, часто переходя в полномасштабные боевые действия между вооруженными силами Северной и Южной Кореи. В конце концов вашингтонские чиновники начали задаваться вопросом: а не являются ли просьбы Ли об увеличении поставок оружия просто уловкой? И не готовит ли он поход на Север, собираясь выполнить свое предназначение — стать отцом объединенной Кореи?{70}

Американские наблюдатели считали, что в данный момент Северная Корея постарается сдерживаться — чтобы скрыть те [62] методы, с помощью которых она собирается в будущем разгромить Корейскую республику. Появлению такой точки зрения способствовали подозрения, высказанные по этому поводу самим Ли, а также инспирированные Севером волнения внутри Южной Кореи. К весне 1950 года война с партизанами, которую начал в свое время Ли, привела к сокращению подрывной деятельности — но американские разведывательные службы считали, что это лишь временное затишье перед тем как коммунисты снова попытаются «подорвать режим изнутри»{71}. Поскольку американские представители в Корее считали, что нападение Севера в ближайшее время маловероятно, чиновников в Вашингтоне куда больше беспокоило планируемое китайскими коммунистами вторжение на Тайвань, который стал последним бастионом Чан Кай-ши. Кроме того, Вашингтон был озабочен интенсивной деятельностью коммунистов в Индокитае, где французы пытались отстоять свой плацдарм{72}.

Выступая в Национальном пресс-клубе 12 января 1950 года, государственный секретарь США Ачесон выразил свою уверенность в том, что нападение Северной Кореи неизбежно. Главную угрозу существованию Южной Кореи, по мнению Ачесона, представляли «подрывные действия и проникновение». Этому могла воспрепятствовать ограниченная экономическая помощь и дальнейшее развитие демократических реформ. В западной части Тихого океана Соединенные Штаты могли предоставить надежные гарантии защиты от «военного нападения» только Японии, островам Рюкю и Филиппинам. Прочее население этих регионов должно было вначале полагаться только на самостоятельную оборону — а также на «Организацию Объединенных Наций, которая до сих пор оставалась надежной опорой для тех, кто решил отстаивать свою независимость перед лицом внешней агрессии»{73}.

У Ачесона хватило мудрости не говорить об оборонительном периметре США — но в остальном его речь просто повторяла публичное заявление генерала Макартура, сделанное им в марте прошлого года. Это заявление едва ли снизило тревогу по поводу развития ситуации в Корее{74}. Главным же было то, что эта речь стала ответом на требования прессы и части конгрессменов — сторонников Чан Кай-ши спасти гоминьдановский режим Тайваня. Но подобные действия США могли привести к тому, что китайские коммунисты под угрозой потери инициативы решили бы пойти на сближение с Советским Союзом. Поэтому Ачесон возражал против активной помощи Тайваню, и в [63] этом его поддержал президент Трумэн. Объединенный Комитет начальников штабов все же выразил некоторую обеспокоенность по поводу Тайваня и убедил президента включить в его заявление о том, что у США нет желания иметь военные базы на острове, слова «в данный момент». Поскольку в прессе и в Конгрессе имелись силы, сочувствующие Чан Кай-ши, корейские дела отошли для военных на второй план{75}. В подобных обстоятельствах госсекретарь, даже имея такое желание, просто не смог бы занять более решительную позицию в отношении защиты Южной Кореи.

Дорога к войне: коммунистический лагерь

Лишь недавно стали известны многие факты, проливающие свет на далеко идущие планы Северной Кореи и на ту роль, которую в них играли Советский Союз и Китай. Уже в марте 1949 года, на своей встрече со Сталиным в Москве, Ким поднял вопрос о полномасштабном нападении на Южную Корею. Советский лидер считал, что эта идея является преждевременной, поскольку южнее 38-й параллели находятся американские войска{*33}. Хотя Сталин в принципе был не против этой идеи, тем не менее в течение нескольких месяцев уже после ухода американцев с полуострова он по-прежнему не давал своего согласия на проведение крупномасштабной операции вторжения — поощряя усилия своего подопечного, направленные на подрыв Корейской республики изнутри, посредством ведения партизанской войны. Ким продолжал свои попытки добиться согласия Москвы. В январе 1950 года он сообщал советскому [64] послу в Пхеньяне: «Я не сплю ночами, думая о воссоединении {*34} страны» {76}.

В конце месяца Сталин начал склоняться к тому, чтобы дать согласие. Через два месяца Ким снова приезжает в Москву — где наконец-то получает разрешение советского лидера. Теперь все зависит от согласия Мао Цзе-дуна. Во время своего визита в Пекин, в середине мая, Ким получает и его. Тем временем Советский Союз отправляет в Северную Корею самолеты, крупнокалиберную артиллерию и танки, которые наряду с шестьюдесятью тысячами корейских солдат, прибывших из Китая, дают режиму Кима явное военное превосходство над Корейской республикой{77}. В мае Советы направляют в КНДР новых военных советников с большим, нежели у их предшественников, боевым опытом. Фактически именно советские военные советники разработали план северокорейского{*35} вторжения{78}.

Инициатива была полностью на стороне Кима. Мало кто из корейцев был согласен с разделом своей страны — но не было никаких гарантий того, что коммунистов устроит какой-либо другой способ воссоединения полуострова, кроме прямого вторжения Северной Кореи{*36}. Тем не менее коммунисты пытались разбить Южную Корею и менее откровенными способами. В июне 1949 года Ким создал Единый Демократический Отечественный фронт (ЕДОФ). В период между июнем и сентябрем Север осуществил операцию по проникновению на территорию Южной Кореи тысячи трехсот хорошо обученных и вооруженных бойцов, многие из которых пополнили ряды уже действующих в Корейской республике партизан. [65]

Действия партизан быстро охватили горные районы юго-западной, центральной и северо-восточной части страны. Но уже в конце года вооруженные силы Корейской республики начали контрнаступление и в течение первых месяцев 1950 года уничтожили значительную часть организованных партизанских соединений. Однако власти Корейской республики не спешили с проведением земельной реформы, а в армии и полиции важные посты все еще занимали бывшие пособники японских захватчиков. Оба эти фактора способствовали тому, что угроза подрывной деятельности так и не была ликвидирована. Все еще оставался некоторый шанс уничтожить Корейскую республику изнутри — но этот шанс уменьшился бы еще больше, если бы закон о земельной реформе, принятый в июне 1949 года, был приведен в действие летом 1950 года, как это и планировалось ранее{79}.

Сам факт уменьшения перспектив дальнейшего ведения партизанской войны мог стать достаточной причиной для того, чтобы Ким перешел к более откровенным методам воссоединения полуострова. Но признаки явного роста политических и экономических взаимоотношений между Южной Кореей и Японией побудили его еще больше ускорить приготовления к военной акции. В течение 1949 и в начале 1950 года объем торговли между Южной Кореей и Японией продолжал увеличиваться, кроме того, возрастала интенсивность дипломатических отношений. В феврале 1950 года Ли даже совершил двухдневный визит в Токио. В то время как в Соединенных Штатах обсуждались возможности заключения с Японией сепаратного мирного договора и выдвигались новые инициативы, направленные на оздоровление японской экономики и даже на восстановление вооруженных сил этой страны, Пхеньян выступил с осуждением развития взаимоотношений между Южной Кореей и ее бывшим колониальным хозяином. Это выступление передавалось по радио и было опубликовано в прессе.

Взаимоотношения Южной Кореи и Японии могли не только сорвать планируемое КНДР силовое присоединение Юга, но и расширили бы возможности Ли осуществить поход на Север{80}. Однако к этому времени уже было достигнуто военное превосходство Северной Кореи, которое могло быть еще более усилено за счет народных восстаний на Юге. Таким образом, у Кима имелось достаточно причин начать военную акцию как можно скорее, [66] возможности Северной Кореи во многом зависели от чисто региональных условий, тогда как Советский Союз был евроазиатской державой, и главным направлением внешней политики СССР оставался Запад. За последние три года интересы Советского Союза были поставлены под угрозу, причиной которой стала проводимая им агрессивная внешняя политика. К осени 1949 года был введен в действие план Маршалла, были созданы НАТО и Федеративная Республика Германия, а Конгресс США принял закон о военной помощи странам Западной Европы. Все это должно было показать Кремлю, что нужно избегать любых действий, которые могли бы вызвать ответную реакцию со стороны США и их союзников.

Рассматривая скрытый характер советского участия в корейских делах, необходимо понять смысл решений, принятых в Москве в 1950 году. Иосиф Сталин единолично принимал решения как по вопросам внешней, так и по вопросам внутренней политики, но он оставался очень подозрительным человеком и всегда был очень осторожен, рассматривая предлагаемые ему варианты действий. Санкционированные им чистки в руководстве коммунистических организаций Ленинграда и Москвы в 1949 и 1950 годах, а также то, что в последние годы своего правления он часто занимался сменой других руководителей высшего уровня, было следствием стремления Сталина обеспечить собственную безопасность. Удержаться на вершине советской иерархии означало для него гораздо больше, чем просто сохранить в максимальном объеме свою личную власть — это было его единственным способом сохранить свою собственную жизнь. Не вызывает сомнений и то, что Сталин отчетливо себе представлял, каким образом выбор внешнеполитического курса может повлиять на его личную власть{81}.

То ли полная уверенность в незыблемости своей власти, то ли сильная неуверенность в собственной безопасности (а возможно, и то и другое сразу) повлияли на решение Сталина разрешить широкую общественную дискуссию по вопросам внешней политики. В течение всего 1949 года и в начале 1950 года советская пресса отразила два различных подхода к внешнеполитическим вопросам. Один из них поддерживали такие деятели, как Вячеслав Молотов и Михаил Суслов. Их выступления появились на страницах главного рупора партийной прессы — газеты «Правда». Другого подхода придерживались Георгий Маленков и Лаврентий Берия — их позицию отразила газета «Известия», которая была печатным органом советского правительства. [67]

Сторонники первого, «воинственного» подхода утверждали, что капиталистические государства всегда были и будут враждебно относиться к СССР и странам советского лагеря, и поэтому нельзя полагаться на то, что они будут выполнять свои договорные обязательства. К тому же растет сопротивление политике США среди народов и правительств стран Западной Европы, а американская экономика испытывает все большие трудности в связи с растущим кризисом. Если Советский Союз будет продолжать оказывать давление на Запад, то Соединенные Штаты скоро лишатся иллюзий по поводу своей внешней политики, и их влияние будет ограничено пределами Западного полушария.

В отличие от своих оппонентов, сторонники «умеренного» подхода делали ставку на внутренние и внешние противоречия западных стран, а также на экономические проблемы Соединенных Штатов. «Умеренные» подчеркивали успехи американцев в Западной Европе и преимущества, полученные США в результате эксплуатации этого региона. Поскольку советское давление только усилило западный альянс, было необходимо снизить уровень международной напряженности. Шаги Советского Союза к примирению могли создать ситуацию, в которой Соединенным Штатам было бы труднее поддерживать и укреплять западный альянс{82}.

Компромисс был достигнут в декабре 1949 года, когда сторонники «воинственного» подхода согласились с принципами долговременного мирного сосуществования, а «умеренные» признали необходимость и в дальнейшем проявлять внутриполитическую бдительность и внимательно следить за военными расходами и развитием экономики, которая уже позволяла заняться укреплением стран Восточной Европы. В течение первых шести месяцев 1950 года дискуссия, развернувшаяся в советской прессе, постепенно затихала. Очевидно, Сталин сделал свой выбор и решил проводить в отношении Западной Европы достаточно осторожную политику, с тем чтобы уделить внимание куда более привлекательной для него ситуации, сложившейся в Азии{83}.

Это отнюдь не означало его готовности вести серьезные переговоры по проблемам Германии и Австрии или отказа от дальнейшего давления на Тито, с которым Сталин порвал отношения в 1948 году. Не предполагался и отказ от пропагандистских атак на западные правительства{84}. Тем не менее это означало отказ — по крайней мере на время — от планов вторжения [68] в Югославию и некоторое ослабление прямых нападок на Западную Европу со стороны контролируемого Москвой движения борцов за мир{85}.

Но зачем Сталин решил уделить такое внимание Восточной Азии? Почему бы ему не согласиться с политикой примирения, которую предлагали умеренные? Сталин почти наверняка рассматривал баланс сил в Азии с точки зрения достижения трех главных целей: первое — удержать власть у себя дома, второе — усилить свое влияние на коммунистические режимы, расположенные у границ СССР, и третье — отвлечь внимание и ресурсы США от более важного европейского региона.

Что касается первой цели, то мы уже видели, что обеспокоенность Сталина проявилась в виде чисток, начавшихся в 1949 году. Поддержание высокого уровня международной напряженности с помощью активной внешней политики в Азии могло бы в дальнейшем воспрепятствовать любым отклонениям от генеральной линии, которые могли бы возникнуть внутри СССР. То же самое можно было бы сказать и о Восточной Европе, где до сих пор существовал режим Тито, который весьма тревожил советского вождя. Чистки в странах Восточной Европы начались осенью 1949 года и продолжались до самого конца правления Сталина{86}. Преследования британских и американских дипломатов, санкционированные властями восточно-европейских стран, являются дополнительным свидетельством решимости Сталина не допустить повторения югославского варианта и изолировать эти страны от внешнего мира{87}. То, что ему не удалось подчинить себе Тито, и то, что он, несомненно, знал о тайной подрывной деятельности США (масштабы которой, по-видимому, были сильно преувеличены), заставляли его испытывать беспокойство по поводу своих западных рубежей.

Развитие ситуации на Востоке также внушало беспокойство. Китайские коммунисты выиграли гражданскую войну фактически без помощи Советского Союза, а тесные партийные связи с Москвой уже давно были прерваны. Еще в конце 1920-х годов китайские коммунисты отошли от классической марксистско-ленинской доктрины и сосредоточили свое внимание на крестьянстве, а не на городском пролетариате. Через десять лет Мао Цзе-дун арестовал Ван Миня — лидера просоветской фракции китайской компартии и, видимо, принуждал его уехать в Советский Союз. Затем в 1941 году, когда Германия напала на Советский Союз, Мао сопротивлялся нажиму Москвы, которая предлагала ему начать наступление на японцев, с тем [69] чтобы обезопасить восточный фланг Советского Союза. В конце войны Советы подписали договор о дружбе и взаимопомощи с гоминьдановским Китаем и оказывали давление на коммунистов, с тем чтобы они также нормализовали отношения с этим режимом. Хотя Мао и вступил в переговоры с Гоминьданом, однако лидер китайских коммунистов все же выбрал путь гражданской войны.

Сталин помог Мао выйти из нескольких критических ситуаций, имевших место в 1945 и 1946 годах. Но перспектива появления сильного и единого Китая, равного по мощи США, всегда пугала Сталина, и он никогда не верил, что его договор с правительством Гоминьдана может предотвратить такую перспективу. Его отношение к победе коммунистов на материке было двойственным. С одной стороны, Сталина вполне удовлетворяло снижение влияния США, но с другой — ему внушало беспокойство, что теперь его сосед может оспорить руководящую роль Кремля в революционном движении Азии — а возможно, и во всем мире{88}.

В 1949 году советско-китайские отношения были прочными. В конце июня, накануне визита в Москву высокопоставленной китайской делегации, Мао заявил, что он в отношении внешней политики будет придерживаться советской линии{89}. Уже во время визита Сталин извинился перед китайскими гостями за то, что Советский Союз не сумел оказать им помощь в борьбе против Гоминьдана и пообещал оказать помощь в реконструкции китайской экономики и в развитии военно-воздушных сил{90}. Во время декабрьского визита в Москву Мао пришлось испытать на себе смесь презрения и милостивого расположения, которую Сталин обычно оказывал своим денщикам. Заявление Мао о том, что его визит должен «создать нечто... не только красивое на вид, но и восхитительное на вкус», сначала озадачило хозяина Кремля, но потом он, видимо, понял, что китайский вождь имеет в виду советскую военную помощь, фактически военный союз — причем советско-китайский договор, заключенный в 1945 году, должен был подвергнуться пересмотру{91}.

Сталин по-прежнему не доверял Мао. Во время визита китайской делегации в Москву летом предыдущего года советский вождь заявил главному советнику Мао, Лю Шао-ци, что китайским коммунистам следует избегать контактов с американцами — но у него не было уверенности в том, что они последуют этому совету. Сталин был обеспокоен тем, что китайско-советский альянс может уменьшить страх, который Мао испытывал перед [70] Соединенными Штатами — а это, в свою очередь, могло убедить китайского вождя в том, что он сам может разговаривать с Вашингтоном на равных. В этом случае китайцы могли бы использовать свои отношения с США для того, чтобы подорвать господство Советского Союза в Маньчжурии и Синьцзяне — районах, где советское влияние вызывало явное раздражение китайского вождя.

В итоге Мао получил желаемый военный альянс и финансовую помощь, но Сталин настаивал еще и на подписании нескольких секретных протоколов, которые напомнили китайцам неравноправные договоры, заключенные Китаем в прошлом{92}. Постоянная осторожность Сталина повлияла на его решение не только самому проводить активную внешнюю политику в Азии, но и подталкивать к аналогичным действиям Китай. Втягивание Соединенных Штатов в дела азиатского региона преследовало двоякую цель: продлить вечную изоляцию Китая от Запада и отвлечь силы США от Европы.

Какие же действия планировал Сталин? Видимо, нападение Северной Кореи было одним из этих действий, но оно не было ни первым, ни последним в цепи планируемых акций. К июню 1950 года коммунистические партии и правительства некоторых стран предприняли четыре акции, которые вполне соответствовали идее Сталина о широком наступлении в азиатском регионе. В середине января Советский Союз вышел из Совета Безопасности ООН. Официально это было сделано в ответ на провал попыток СССР ввести коммунистический Китай в состав постоянных членов Совета Безопасности. Но, возможно, истинная причина заключалась в желании Кремля вытеснить режим Мао из международной жизни, и этот демарш стал первым шагом в направлении к окончательному выходу коммунистических стран из ООН и созданию новой международной организации, в которой ведущую роль играли бы коммунисты{93}. Позднее, в том же месяце, Китай, а затем и Советский Союз признали правительство Хо Ши Мина во Вьетнаме. В середине февраля коммунистические державы подписали договор о дружбе и взаимопомощи. Вскоре коммунистическая партия Японии резко сменила свой «умереннный» курс и заняла более агрессивную, непримиримую позицию{94}. И, наконец, уже после начала корейской авантюры, вооруженные силы Хо Ши Мина развернули генеральное наступление во Вьетнаме{95}.

Северокорейское вторжение являлось наиболее рискованным из всех этих шагов. Действия США в отношении Кореи были [71] неоднозначны. В течение 1949 года Соединенные Штаты вывели с полуострова свои последние оккупационные войска и прохладно отреагировали на предложение Филиппин, гоминьдановского Китая и Южной Кореи создать «Тихоокеанский пакт» по образцу НАТО. В своем выступлении от 12 января 1950 года госсекретарь Дин Ачесон фактически вывел Южную Корею за пределы тихоокеанского оборонительного периметра США и заявил, что в случае нападения Корейская республика может надеяться на помощь ООН{96}. В нескольких предыдущих выступлениях лидеры США называли Корею азиатским испытательным полигоном, где проверялись на прочность идеи и коммунизма, и демократии. В июне 1949 года Трумэн сравнивал оказание экономической помощи Корейской республике и странам Западной Европы — но последние вскоре должны были получить от США и гарантии защиты в случае военной опасности{97}.

Все эти разглагольствования были несерьезными, а военная опасность возрастала. В Азии Соединенные Штаты тщательно избегали давать гарантии, подобные тем, какие они давали в Европе. В период между 1947 и 1948 годами администрация Трумэна отказалась от прямого вмешательства и не предотвратила победы китайских коммунистов в гражданской войне. Теперь, в начале 1950 года, она настойчиво сопротивлялась давлению общественного мнения США, которое призывало спасти Тайвань от коммунистического вторжения. Более того, попытки американцев создать в Азии объединенный фронт закончились провалом. Соединенные Штаты убедили своего ближайшего союзника Великобританию и крупнейшее в Азии некоммунистическое государство Индию отложить признание Китайской Народной Республики{98}. Однако к середине января 1950 года обе эти державы, а также еще десять других, не входивших в советский лагерь, признали новый китайский режим.

Что касается Кореи, то здесь Соединенные Штаты получили поддержку Генеральной Ассамблеи ООН — но эта поддержка больше впечатляла количеством проголосовавших за нее стран, чем энтузиазмом, с которым они это сделали. Режим Ли Сын Мана не испытывал симпатий к представителям ООН, работавшим в комиссиях по Корее, последняя из которых была создана в конце 1948 года. Южнокорейское правительство просто раздражало представителей ООН из Индии, Канады, Австралии, Франции и Сирии тем, что оно препятствовало их усилиям, направленным на расширение представительных политических институтов на Юге и установлению контактов с властями Северной [72] Кореи. Невысокий статус, который имели члены Комиссии ООН по Корее у себя дома, а также то, что они часто покидали полуостров — все это превращало Корею в малопривлекательный объект внешней политики даже тех государств, которые имели желание принять участие в деятельности ООН на полуострове{99}.

В Соединенных Штатах администрации Трумэна было уже трудно поддерживать дальнейшее оказание помощи Корее. В середине января 1950 года Палата представителей блокировала законопроект о предоставлении экономической помощи Корейской республике{100}. Сталин понимал, что даже в случае крайней опасности Южная Корея едва ли сможет рассчитывать на помощь военного контингента ООН.

Во время переговоров Сталин дал понять Киму, чтобы тот не рассчитывал на прямую интервенцию Советского Союза. По словам одного советского дипломата того времени, Сталин сказал Киму, что в случае провала авантюры ему придется обращаться за помощью к Пекину, а не к Москве{101}. Кроме того, на первой стадии вторжения Сталин запрещал советским военным советникам сопровождать северокорейские войска{102}. Но Сталин дал указания, чтобы просьбы Северной Кореи о военных поставках были удовлетворены{103}. Со своей стороны Ким заверил своих советских покровителей в быстрой победе над Югом. Но решающее превосходство армии Кима над вооруженными силами Корейской республики обеспечивалось не только возвратившимися из Китая корейскими солдатами и советской военной помощью. Северокорейское нападение должно было сопровождаться восстанием на Юге, которое сорвало бы сопротивление наступающим войскам.

Сталин дал зеленый свет согласованному с ним наступлению через 38-ю параллель еще в апреле 1950 года, однако целый ряд непредвиденных обстоятельств как в самой Корее, так и за ее пределами помешал начать вторжение уже тогда. Хрущев в своих мемуарах указывает на то, что Сталин боялся внезапного американского «прыжка» на полуостров. Это вполне соответствует широко распространенному представлению о том, что советский диктатор был всегда осторожен в сфере внешней политики, особенно когда дело доходило до прямого военного конфликта{104}. Но если он и боялся присутствия американских войск на полуострове, то вполне вероятно, что многие другие ответные шаги США он рассматривал даже как желательные. В самом начале списка этих ответных шагов стояли американские военные гарантии защиты Тайваня — которые [73] Сталин конечно же, считал вероятными, несмотря на опубликованные в начале января заявления Трумэна и Ачесона о невмешательстве в дела острова{105}. Ответные шаги Соединенных Штатов могли также включать и усиление помощи антикоммунистическим силам в Индокитае и на Филиппинах, и даже усиление своего военного присутствия в Японии — для нейтрализации воинственно настроенной коммунистической партии этой страны, а также моральных последствий возможного падения соседней Кореи. Более всего Сталин опасался усиления активности США в Европе — хотя он, скорее всего, считал это маловероятным как по экономическим, так и по политическим причинам. Он продемонстрировал готовность пойти на определенный риск ради того, чтобы его власть находила поддержку не только дома, но и в странах Азии и в странах Европы. Его уверенность подкрепляли и агентурные данные, которые говорили, что Америка ни в политическом, ни в экономическом, ни в военном отношении не готова к войне с Советским Союзом{106}.

В июне события подтвердили расчеты Сталина. Режим Ли Сын Мана продолжал терять поддержку собственного населения, а отношения Кореи с Соединенными Штатами еще более ухудшались. В апреле Ачесон открыто пригрозил, что приостановит американскую помощь до тех пор, пока Ли не проведет назначенные на весну выборы и не остановит рост инфляции{107}. В начале мая председатель комитета по внешним связям при Сенате США демократ Том Коннели публично заявил, что Южная Корея, возможно, будет захвачена коммунистами, «хотим мы того или нет». В ответ на это заявление Ачесон отказался связывать Соединенные Штаты обязательствами применения вооруженных сил для предотвращения подобных ситуаций{108}. Во время визита в Москву, в конце месяца, генеральному секретарю ООН Трюгве Ли не удалось даже начать обсуждение проблемы Кореи со Сталиным{109}. На выборах в Национальное Собрание Корейской республики, состоявшихся 30 мая, оппоненты Ли одержали уверенную победу — еще более укрепив уверенность Москвы в том, что как только северокорейские войска пересекут 38-ю параллель, они получат широкую поддержку местного населения{110}.

Озабоченность Вашингтона положением дел в Азии возрастала, но Соединенные Штаты сосредоточили свое внимание на Японии и Юго-Восточной Азии, особенно на Филиппинах и Индокитае, куда в мае начала поступать американская помощь, предназначенная французам. Однако этого было явно недостаточно, [74] чтобы отвлечь внимание США от Европы. Весеннее заседание руководства НАТО показало, что участники этой организации, продолжая соблюдать нейтралитет, готовились к самому худшему. Имелся ли лучший способ отвлечь США от самого важного театра «холодной войны», развеять антикоммунистические настроения в Западной Европе и усилить изоляцию Китая от Запада, чем быстрая и победоносная военная авантюра своего подручного в Корее?{*37}

О многих расчетах Сталина Мао не имел никакого представления — но он знал, что Сталина тревожила возможность появления на политической сцене азиатского Тито. За последние несколько лет стали доступны многие документы предвоенного периода, но среди них очень мало документов, проливающих свет на роль Китая в северокорейском походе на Юг в июне 1950 года. Хрущев утверждал, что Сталин консультировался с Мао по поводу планов Ким Ир Сена, и китайский вождь их одобрил. Это утверждение кажется правдоподобным, но очень уж общим — скрыты подробности этих{*38} консультаций{111}. Другие свидетельства указывают на то, что в январе 1950 года Пекин согласился вернуть на родину как минимум четырнадцать тысяч хорошо вооруженных корейских солдат{*39}, которые принимали участие в китайской гражданской войне{112}. Через четыре месяца Ким Ир Сен прибыл в Пекин, с тем чтобы обсудить с китайским руководством свое намерение напасть на Южную Корею{113}.

Не подлежит сомнению то, что китайцы вполне разделяли главные идеи Кима, и Мао в целом одобрил его план. Связи Кима с китайскими коммунистами возникли еще в начале 1930-х годов, когда он, будучи еще молодым человеком, вступил в их партию. Его речи и работы, написанные в течение следующих десяти лет, имеют явные черты маоизма{114}. Хотя Ким не избежал традиционного отношения корейцев к Китаю (для него, как и для других корейцев, эта страна сохранила статус «большого брата»), тем не менее он оставался ярым националистом. Есть основания полагать, что к 1950 году он перестал доверять группе «Яньань», которая [75] входила в его партию. Кима возмущало то, что члены этой фракции откровенно льстили Мао. Видимо, он так и не сообщил Мао дату начала планируемого им похода на Юг{*40} {115}. Что касается Мао, то идеологическая и расовая близость, а также его неоплатный долг Киму за помощь, оказанную во время гражданской войны, и желание не отстать от Сталина — все это привело к тому, что его ответ Киму был более чем благоприятным.

Позиция Мао играет решающую роль в понимании предпосылок и хода Корейской войны. Китайский вождь был националистом и, хотя он в течение почти трех десятилетий оставался приверженцем марксизма-ленинизма, в тридцатые и сороковые годы Мао пытался приспособить коммунистическую идеологию к китайским условиям, при этом часто отвергая советы и требования Кремля. Он никогда не забывал те случаи, когда советский вождь ставил интересы СССР выше дела революции в Китае. Мао всегда считал самой важной задачей восстановление исторического места Китая в мировом сообществе{116}. Идеология лишь обеспечивала средства достижения этой цели, но не могла быть самоцелью.

Идеология Мао и поддержка Соединенными Штатами режима Чан Кай-ши во время гражданской войны стали причиной того, что китайский вождь стал считать Соединенные Штаты главной угрозой своей нации и своей революции. До 1949 года Вашингтон открыто не вмешивался в ход гражданской войны. Однако теперь, когда режиму Чан Кай-ши грозило неминуемое поражение, американцы могли пойти и на прямой конфликт. При таких обстоятельствах помощь Советского Союза могла бы оказаться для Мао решающей{117}. Мнение о том, что победа «возможна даже без внешней помощи... ( является) ошибкой, — заявил он в своем обращении от 30 июня 1949 года. — В эпоху империализма... подлинная народная революция не может одержать победу без помощи международных революционных сил» {118}. Несмотря на стремление получить военную помощь, лояльность Мао советскому режиму имела определенные границы. Тем не менее военное сотрудничество с СССР, несомненно, являлось одним из приоритетных направлений внешней политики КНР в 1949 и 1950 годах. [76]

События лета и осени 1949 года укрепили решимость китайского вождя заключить с Советским Союзом военный альянс. Поездка Лю Шао-ци в Москву прошла как нельзя лучше. Сталин признал ошибки, которые были допущены в отношении Китая, и убеждал китайских коммунистов ускорить процесс образования народной республики и взять на себя ведущую роль в революционном движении Восточной Азии. Он также согласился расширить поддержку Китаю в экономической и в военной области путем предоставления как материально-технической помощи, так и помощи советских специалистов{119}.

Тем временем режим Чан Кай-ши начал морскую блокаду Шанхая и предпринял ряд воздушных налетов на этот город и близлежащие районы. Администрация Трумэна пыталась отговорить Чан Кай-ши от этих действий — но тем не менее продолжала оказывать Тайваню экономическую и военную помощь, в том числе и военными кораблями. Мао уже знал о том, что Вашингтон ищет пути политического отделения Тайваня от материковой части Китая. Это укрепляло его уверенность в том, что США лелеют агрессивные намерения{120}. В августе Лю вернулся из Москвы, а Мао в течение последующих двух месяцев готовился к собственному визиту в советскую столицу{121}. В конце октября 1949 года войска Чан Кай-ши разбили силы Мао, пытавшиеся захватить остров Кьемой. Это поражение в прибрежном районе наглядно показало, что КНР необходима советская военно-воздушная и военно-морская помощь, которая стала бы гарантией окончательной победы в гражданской войне{122}.

К концу года Советы в принципе согласились вести переговоры о заключении военного договора. Чтобы не создавать впечатления чрезмерной заинтересованности, Мао дал указание своему министру иностранных дел Чжоу Энь-лаю также прибыть в Москву — но этот визит не должен был выглядеть чересчур поспешным. Именно по этой причине Чжоу и прибыл в Москву только через полмесяца{123}. Чтобы убедить Сталина в своей надежности, китайцы признали Демократическую Республику Вьетнам (ДРВ), которой фактически руководили коммунисты. Кроме того, была захвачена территория американского консульства в Пекине{124}.

Кульминацией советско-китайских переговоров стало подписание 14 февраля 1950 года договора о военном сотрудничестве и некоторых других соглашений. Мао и Чжоу через три дня уехали, а чиновники более низкого ранга оставались в Москве вплоть до апреля, чтобы подготовить целую серию экономических [77] соглашений — которые, помимо прочего, предоставляли Советам возможность воспользоваться сырьевыми ресурсами китайской провинции Синьцзян{125}. Самым важным для Мао был заключенный сроком на 30 лет договор о дружбе, союзе и взаимопомощи, в котором каждая из подписавшихся сторон брала на себя обязательства предоставлять военную и любую другую помощь «всеми доступными средствами» в случае нападения Японии «или любого союзного ей государства».

Сталин взял на себя такие обязательства только после долгих колебаний. Он также согласился к концу 1952 года вывести советские войска из Порт-Артура и, видимо, был вполне удовлетворен тем, что его гости изъявили желание временно сохранить статус этой советской военной базы на территории Китая для устрашения американцев. Он также выразил готовность удовлетворить просьбу китайской стороны об оказании помощи в защите прибрежных городов от продолжающихся налетов авиации Чан Кай-ши. Для выполнения этой цели дивизия советских ВВС{*41} должна была прибыть в район Шанхая{126}. И, наконец, Советский Союз согласился предоставить Китаю кредит на сумму 300 миллионов долларов сроком на пять лет с выплатой 1% годовых. Сумма казалась несерьезной, однако она была выбрана самим Мао, который боялся попасть в финансовую зависимость от иностранных кредиторов{127}. И хотя Мао заплатил высокую цену за все эти соглашения (среди прочего ему пришлось признать и независимость Внешней Монголии), тем не менее он уехал из Москвы, разрешив все основные проблемы ближайшего будущего.

Цели внешней политики Мао не ограничивались лишь защитой от агрессии США и проведением своей линии в отношении государств, с которыми Китай граничил на материке. Прилегающие к побережью Китая острова, наиболее важными из которых были Хайнань и Тайвань, все еще оставались в руках режима Чан Кай-ши. Корея и Индокитай, которые традиционно входили в сферу китайского влияния, теперь стали ареной борьбы между силами «прогресса» и «империализма». Мао хотел [78] потратить половину суммы полученного кредита на закупку советской военно-морской техники, необходимой для проведения наступательных операций, целью которых был захват островов, занятых войсками Гоминьдана{128}.

Приверженность китайского вождя революционной идеологии сочеталась с традиционным для любого китайца представлением о своей родине как о «Срединном Царстве». Поэтому Мао был убежден в том, что он обязан помочь «антиимпериалистическим» силам в соседних странах. И хотя его главной целью оставалось заключение военного договора с Советами, направленного на возврат прилегающих островов и уничтожение последних бастионов Гоминьдана, тем не менее он никогда не забывал и о своих интересах в государствах, граничащих с Китаем на северо-востоке и юге. Согласно достигнутым в январе соглашениям корейские военнослужащие в течение весны 1950 года вернулись из Китая на родину. Кроме того, в ходе переговоров с Хо Ши Мином, которые продолжались с января по февраль, была достигнута договоренность о создании китайской группы военных советников для оказания помощи силам коммунистов в Индокитае{129}.

Одним словом, несмотря на наличие громадного количества нерешенных политических и экономических проблем у себя дома, националистические и идеологические взгляды Мао не давали ему возможности сосредоточить внимание лишь на решении этих проблем. Правда, он не был так глубоко втянут в планы Северной Кореи, как Сталин. Возможно, что он даже несколько сдержанно относился к северокорейской акции, поскольку она должна была начаться раньше планируемого китайцами нападения на Тайвань, намеченного на весну-лето 1951 года. Заявление США об отказе от прямого вмешательства с целью не допустить победы коммунистов на Тайване могло заставить Мао поверить в то, что и в Корее американцы будут действовать столь же нерешительно{130}. Более того, то ли из-за своих отношений со Сталиным и Кимом, то ли по причине своего националистического сознания, китайский руководитель был вовсе не против северокорейского наступления. Есть даже некоторые основания полагать, что во время визита Кима в Пекин в мае 1950 года Мао сам предложил развернуть вдоль пограничной реки Ялу три китайских армии, которые стали бы резервом северокорейцев — однако его заверили в том, что такие меры предосторожности излишни{131}. И хотя окончательная выработка плана нападения велась Москвой и [79] Пхеньяном, тем не менее Пекин вряд ли оставался сторонним наблюдателем.

В последние недели перед нападением северокорейцы приняли участие в мастерски проведенном обмане{132}. В то время как советские военные советники и небольшая группа северокорейских штабных чинов были заняты последними приготовлениями, американские и южнокорейские разведовательные службы зафиксировали подозрительное усиление активности севернее 38-й параллели{133}. Но Пхеньян произвел достаточно шума в сфере политики, чтобы отвлечь внимание от своих подлинных планов. Северокорейское радио посвящало множество передач партизанскому движению на Юге, явно преувеличивая его масштабы. Видимо, эта уловка преследовала цель ввести в заблуждение противника, заставив его считать, что единственным методом, выбранным Северной Кореей для уничтожения Корейской республики, является партизанская война. Сама Северная Корея избегала начинать приграничные перестрелки, но в мае 1950 года, когда на границе произошло несколько незначительных инцидентов, она постаралась их раздуть — видимо, для того, чтобы впоследствии заявить, что война началась из-за нападений Корейской республики.

Последнее политическое наступление началось 1 июня, когда северокорейская пресса предложила Единому Демократическому Отечественному фронту (ЕДОФ) еще раз выступить с призывом к воссоединению страны — как это уже было сделано год назад. ЕДОФ последовал этому совету, призвав к проведению через три месяца общенационального голосования и созыва к 15 августа 1950 года Национального Собрания. Вновь повторилась ситуация, имевшая место весной 1949 года. Тогда ЕДОФ призвал к созыву конференции политических лидеров Северной и Южной Кореи. И хотя Ли Сын Ман и другие правые, а также официальные представители ООН не должны были на ней присутствовать, Комиссии ООН по Корее было предложено послать своего представителя на Север, для того чтобы он получил официальное уведомление. В то время как Ли отговаривал южнокорейских политиков от участия в этом мероприятии, представителю Комиссии ООН удалось пересечь границу и возвратиться с официальным уведомлением{134}.

После этого Пхеньян объявил, что три представителя ЕДОФ пересекут 38-ю параллель для того, чтобы установить прямой контакт с южнокорейскими лидерами. Как только они перешли [80] границу, их сразу же арестовали и подвергли допросу{*42}. Вскоре по сеульскому радио можно было услышать их пропагандистские выступления в поддержку режима Ли Сын Мана. Как заметил историк Джон Мерилл, остается до сих пор неясно, были ли все эти высказывания искренними, или они являлись лишь частью «сложной дезинформационной схемы». Так или иначе в сочетании с двумя другими северокорейскими предложениями «они поглотили все внимание южнокорейских властей в самые решающие дни перед началом войны»{135}.

Первым было предложение об обмене двух известных южнокорейских коммунистов, недавно взятых под стражу в Корейской республике, на Чо Ман Сика — видного христианского демократа, который с 1946 года находился под арестом в Северной Корее. Вторым — идея о слиянии Верховного Народного Собрания КНДР с недавно избранными законодательными органами Корейской республики. Несмотря на то что обмен надо было делать немедленно, Ли поставил такие условия обмена, которые препятствовали быстрому решению этого вопроса{136}. Что касается второго предложения, то оно до начала военных действий вообще никем всерьез не рассматривалось.

Июньские инициативы не были альтернативой войне, они являлись лишь прикрытием подлинных намерений Северной Кореи. Эти действия помогли придать элемент неожиданности военному наступлению, которое оставалось тайной за семью печатями даже для северокорейской армии. Более того, они дали Северу возможность говорить о якобы мирных намерениях КНДР даже после того, как война уже началась. Безусловно, Ким не испытывал желания вести серьезные переговоры о воссоединении страны. Его выступление в одном из подразделений северокорейской армии, состоявшееся 5 июня, подтверждает, что он знал о начале боевых действий в самом ближайшем будущем. Он говорил своим солдатам, что «все указывает на то, что большая война, спровоцированная американскими империалистами и марионеточной кликой Ли Сын Мана, может разразиться в нашей стране в любой момент... <если это случится> мы должны сразу же перейти в решительное [81] контрнаступление, нанести смертельный удар врагу, прогнать американских империалистов с нашей территории и объединить страну» {137}. Конечно это была провокация — но Ким решил скрывать истину даже от собственной армии и продолжал настаивать на том, что первой напала Южная Корея. Он был уверен в превосходстве его вооруженных сил над силами противника, а также в том, что вторжение спровоцирует серьезные антиправительственные восстания на Юге. Ким считал, что Соединенные Штаты либо останутся в стороне, либо их вмешательство будет осуществляться слишком медленно и слишком незначительными силами для того, чтобы повлиять на ход боевых действий — то есть имел все основания добиваться объединения страны силой.

Дорога к войне: Соединенные Штаты

Ким Ир Сен, Сталин и Мао добились большего, чем они рассчитывали. Северокорейское нападение произошло как раз в тот момент, когда в Вашингтоне нарастала тревога по поводу развития международной обстановки. Здесь усиливалось давление на администрацию Трумэна, от которой требовали более решительных действий в Азии. Взрыв первого советского ядерного устройства в августе 1949 года положил конец монополии США на обладание самым мощным оружием в истории человечества. А 1954 год стал годом величайшей опасности, причиной которой стало появление у Советов средства доставки атомного оружия. Тогда же его количество стало достаточным для нанесения Соединенным Штатам непоправимого урона.

Такое развитие событий резко понизило ценность американского ядерного арсенала как средства устрашения на случай начала Советским Союзом военных действий с применением обычных видов оружия. В результате этого получилось, что СССР мог даже первым нанести удар по Соединенным Штатам, чтобы ликвидировать их экономическое превосходство. Такая перспектива стала причиной того, что некоторые государственные деятели стали рассматривать возможности превентивной войны{138}. Фоном для советских атомных испытаний было изгнание коммунистами сил Гоминьдана из материкового Китая и заключение китайско-советского военного союза. Вскоре американская разведка сообщила о базировании советских реактивных самолетов в Китае и о сосредоточении китайских вооруженных сил в провинциях, расположенных вдоль границ с [82] Индокитаем, где французы нерешительно действовали против коммунистического Вьетминя{139}. Коммунистические повстанцы китайского происхождения усиливали давление на англичан в Малайе, то же самое происходило и на Филиппинах, где правил продажный и бездарный проамериканский режим{140}. Среди возрастающего хаоса усиливались опасения относительно воздействия, которое могла оказать на филиппинцев китайского происхождения победа Мао на Тайване в случае уничтожения этого последнего оплота правительства Гоминьдана{141}. Не меньшей выглядела коммунистическая угроза в Бирме и Таиланде{142}. Уже сама администрация Трумэна все больше склонялась к тому, чтобы предотвратить коммунистическое завоевание Тайваня, предоставить материальную помощь французам в Индокитае (что фактически началось еще в мае) и оказать военную помощь Филиппинам, а также Южной Корее{143}. Республиканская партия Соединенных Штатов, которая тогда находилась в оппозиции, уже в течение многих лет фактически не имела возможности контролировать действия федерального правительства. Внутри партии все более значительным становилось влияние ее правого крыла, которое яростно критиковало демократов за то, что Советский Союз получил атомное оружие раньше, чем того ожидали в Вашингтоне, а также за «потерю» Китая. Республиканцы, за которыми стояла консервативная пресса, называли администрацию Трумэна в лучшем случае излишне мягкой по отношению к коммунистическим режимам Азии, а в худшем — вслух твердили о засилье в ней «подрывных элементов»{144}.

Документ NSC-68, который долгое время оставался совершенно секретным, был представлен Трумэну в апреле 1950 года. Этот документ свидетельствовал о нарастании кризиса внутри исполнительной власти. Еще раз констатировав, что Европа по-прежнему сохраняет свое важнейшее стратегическое значение, документ характеризовал «холодную войну» как идеологическую борьбу глобального масштаба. Советский Союз, как утверждали авторы документа,

«воодушевлен новой фанатической верой, которая противоположна нашей вере, и ищет способы распространить свою абсолютную власть на весь мир... В условиях сегодняшнего глобального противостояния поражение институтов свободы в любом отдельном регионе повлечет поражение институтов свободы повсюду».

Судя по всему, перемены во внешнеполитическом курсе США начались еще в 1947 году — когда продолжающаяся коммунистическая [83] экспансия, как военная, так и политическая, привела к значительному увеличению сил, средств и ресурсов, затрачиваемых Соединенными Штатами на это противостояние. Советский Союз привлекал для этого практически все свои возможные ресурсы, и Соединенные Штаты уже не могли больше игнорировать колоссальный разрыв между своими потенциальными и фактическими возможностями. Устранение этого разрыва было необходимо не только для защиты границ самой Америки, но и для того, чтобы помочь «нашим действительным или потенциальным союзникам» оказать сопротивление «советскому запугиванию» и заставить их отказаться от нейтралитета{145}.

В течение некоторого времени усиливались опасения мировой атомной войны, что было вызвано просчетами политиков, не ожидавших столь быстрого появления ядерного оружия у СССР. Пол Нитце, новый глава отдела Госдепартамента по планированию политики и главный составитель документа NSC-68, в феврале писал, что недавние действия Кремля говорят о том, что Советский Союз, возможно, более чем когда либо раньше испытывает желание

«предпринять целый ряд акций, в том числе с возможным применением силы в отдельных регионах, что могло бы привести к случайной вспышке всеобщего военного конфликта»{146}.

Эти идеи, зародившиеся в недрах бюрократического аппарата, ответственного за национальную безопасность, носили не только оборонительный характер. В документе говорилось о «сокращении» советских

«владений и сфер влияния, которые в настоящий момент прилегают к историческим границам России, и появлению на их месте стран — союзников США, которые были бы независимы от СССР»{147}.

Но средством достижения этой цели была бы не война в ее традиционном понимании. Соединенные Штаты должны были не только остановить советское наступление, но и перехватить инициативу в этой войне. Это мнение отражало растущую уверенность в том, что Соединенные Штаты должны, наконец, перейти к наступательным действиям. Разрыв Сталина с Тито в 1948 году породил надежду на то, что может произойти и разрыв между Кремлем и другими восточноевропейскими коммунистическими странами, а также усилил надежды на усиление тенденций к независимости Мао от Москвы. Однако к весне 1950 года ограниченные тайные операции, проводимые в Восточной Европе, не дали больших результатов, а перспектива [84] разрыва китайско-советских отношений казалась весьма отдаленной{148}. Осенью 1949 года в США активно обсуждалась перспектива признания нового режима в Китае — но отношение КНР к американским официальным представителям было таким грубым, что в апреле 1950 года Вашингтон отозвал всех своих дипломатов, которые еще оставались в КНР{149}. Бывший заместитель госсекретаря Роберт Лоуэтт, который был консультантом группы составителей документа NSC-68, считал, что

«мы должны найти все слабые места в обороне противника, как в центре, так и на периферии, и нанести по нему удар всем, что попадется под руку». «Всеми доступными средствами... ограничение выбора средств будет непростительной ошибкой», — настаивал он{150}.

Хотя Лоуэтт и выразил наиболее распространенную точку зрения исполнительной власти, однако американский народ и большинство конгрессменов не были так настойчивы, как он. Их самодовольство в сочетании с финансовым консерватизмом президента Трумэна делало немедленную мобилизацию всех ресурсов страны просто невозможной{151}. В мае президент даже публично высказывался по поводу снижения расходов на оборону в наступающем финансовом году{152}.

Война в Корее подтолкнула к осуществлению планов, изложенных в документе NSC-68. Соединенные Штаты не только вмешались в ход этой войны, но и усилили помощь антикоммунистическим силам в Индокитае и филиппинскому правительству Элпидио Квирино, которое находилось в отчаянном положении. Вашингтон также заявил, что будет защищать Тайвань от нападения коммунистов. В результате таких действий перспективы китайско-американского сближения стали еще более отдаленными, чем раньше — чему, без сомнения, был очень рад Сталин. Корейская война способствовала укреплению и расширению НАТО, дальнейшему сближению Югославии с Западом, активизации тайных операций в Восточной Европе, продолжению военного присутствия США в Японии и — во всяком случае на первых порах — возрождению духа ООН. Все эти факторы мешали осуществлению планов Москвы.

Для Соединенных Штатов конфликт в Корее стал проверкой того, сможет ли либеральная демократия, потенциал которой до сих пор почти не использовался в международной политике, принять вызов, брошенный международным коммунизмом. Северокорейское наступление стало причиной того, что полуостров стал занимать центральное место на мировой политической [85] арене. Трумэн, который увлекался историей и считал, что из уроков прошлого надо извлекать пользу, 27 июня 1950 года заявил, что

«агрессия в Корее наглядно показывает, что коммунизм уже перешел от применения подрывных действий против независимых государств к их завоеванию, и впредь будет для этого использовать средства вооруженного вторжения и войны»{153}.

Корея 1950-х годов стала подобна Маньчжурии, где военная агрессия впервые показала свое истинное лицо. И хотя решительные действия США в Корее не имели большого стратегического значения, Ачесон уже на следующий день писал, что активность будет «жизненно необходима... как символ решимости и силы Запада». Недостаточно решительный ответ мог бы привести к новым агрессиям в других районах и деморализации стран, примыкающих к советскому лагерю{154}. Чтобы не допустить повторения 1930-х годов, когда западные демократии потакали агрессии и таким образом способствовали тому, что разразилась Вторая Мировая война, Соединенные Штаты должны были решительно действовать сразу в нескольких регионах.

Два ключевых вопроса определяли масштабы ответных действий США в Корее. Не было сомнений в том, что за северокорейцами стояли Советы — весь вопрос заключался в том, носит ли агрессия чисто локальный характер или является лишь частью более масштабного советского военного наступления? Второй вопрос состоял в том, сколько сил необходимо для того, чтобы отстоять Корею? Западноевропейский отдел Госдепартамента считал, что Южную Корею нужно спасать, «никогда не забывая о том, что попытка спасения будет иметь значительные шансы на успех только в том случае, если действия будут достаточно оперативны»{155}. Опасаясь того, что им не хватит сил для проведения операции в столь отдаленном районе, военные руководители в Вашингтоне сначала выражали сомнения относительно вовлечения американских войск в боевые действия. Такого же мнения придерживался и генерал Макартур, находившийся в Токио. Через несколько дней после начала северокорейской агрессии он заявил одному официальному лицу, прибывшему к нему с визитом из Соединенных Штатов, что любой, кто выступает за схватку с коммунистами в материковой части Азии, «должен обратиться к психиатру»{156}.

Однако уже к 30 июня командующий силами США на Дальнем Востоке, воодушевленный энергичными ответными действиями своей страны, приступил к активным действиям, чтобы [86] выполнить обязательства, взятые Соединенными Штатами в отношении обеспечения безопасности западной части Тихого океана. Первым делом он потребовал от правительства немедленно отправить в Корею две дивизии. Объединенный Комитет начальников штабов с самого начала кризиса поддержал действия Госдепартамента и Белого дома. Теперь же, когда действующей армией США командовал прославленный генерал, к тому же настаивавший на активных действиях, и не было никаких признаков подготовки коммунистами военных авантюр в других регионах земного шара, появилась надежда на то, что более внушительный американский атомный и экономический потенциал удержит Советский Союз от проведения других военных акций. В этих условиях военное руководство США решилось на интервенцию{157}.

Первоначально ее целью было восстановление границы, проходившей по 38-й параллели — но настроения внутри администрации президента и общественное мнение, которое требовало проведения жесткого курса в Азии, говорили о том, что здесь вряд ли удастся обойтись полумерами.

Перспективы

Любые усилия, направленные против коммунистической экспансии в Корее и особенно использование американских войск севернее 38-й параллели, могли спровоцировать интервенцию Советского Союза или Китая — а возможно, и обеих этих стран. Ни СССР, ни Китай не хотели участвовать в прямом столкновении с США. Несмотря на претенциозные выступления Москвы, Советский Союз явно испытывал беспокойство по поводу своей безопасности. Эта страна потеряла во время Второй Мировой войны более 10% своего населения, и хотя начиная с 1920-х годов были проделаны гигантские шаги в направлении индустриализации страны, тем не менее по промышленному производству она на десятки лет отставала от США. И хотя Сталин имел возможность содержать в мирное время огромные армии, однако в случае войны он вряд ли мог что-либо противопоставить военно-промышленной мощи Соединенных Штатов. В 1950 году у него не было достаточного количества атомного оружия и бомбардировщиков дальнего действия, необходимых для нанесения главного удара по США. Он хотел избежать любых столкновений, которые могли произойти между советскими и американскими вооруженными силами. В тревожной международной [87] обстановке, вызванной северокорейской агрессией, Сталин отклонил предложение возобновить членство СССР в Совете Безопасности ООН, чтобы сорвать попытки США привлечь эту организацию к делу спасения Корейской республики{158}.

Возможно, Сталин даже хотел, чтобы американская интервенция проходила в рамках ООН — чтобы таким образом избежать формального объявления войны Вашингтоном, которое могло бы привести в действие положения китайско-советского договора и принудить СССР к прямому военному вмешательству{159}. Тем не менее нельзя сказать, что у Сталина не было возможности влиять на ход Корейской войны. Он мог поддерживать северокорейцев, снабжая их оружием и боеприпасами, оказывая помощь в тыловом обеспечении и тактическом планировании. Такую же помощь он мог оказывать и армиям коммунистического Китая — которые хотя и были сосредоточены в прибрежных районах центральной части Китая, в непосредственной близости от Тайваня, однако в случае необходимости могли быть легко переброшены на Север.

У Пекина были свои причины избегать конфликта с Соединенными Штатами. Власть режима Мао еще не вполне укрепилась на территории материкового Китая. Впрочем, до настоящего времени выполнить эту сложную задачу в полной мере не смогло еще ни одно китайское правительство в течение вот уже ста лет. Мао столкнулся с проблемами восстановления и развития экономики, во многом схожими с проблемами, которые встали перед Советским Союзом в 1945 году. И хотя советская экономика намного отставала от американской, она по крайне мере уже вошла в индустриальную стадию — на что китайской экономике требовалось еще несколько десятилетий.

Поединок с Соединенными Штатами в Корее стал бы серьезной помехой для Китая. Он мог привести к ответным ударам США по территории самого Китая и вызвать значительное перераспределение ресурсов государства, подвергнув риску поступательное движение к социалистическому обществу, которое Мао называл «новой демократией». В своей речи 23 июня китайский вождь провозгласил, что военные испытания в основном преодолены. Он с нетерпением ожидал начала постепенного процесса «широких социалистических преобразований». А на следующий день Народно-революционный совет и Административный совет правительства утвердили план частичной демобилизации народно-освободительной армии Китая. Демобилизацию планировалось провести в течение ближайших шести месяцев{160}. [88]

Китай преодолевал последствия одной из самых значительных революций XX века — а возможно, и всей истории человечества — и для него имело очень большое значение возрождение национальной гордости народа, создавшего древнюю цивилизацию, народа, чье государство так долго опустошали иностранные завоеватели. Большинство американцев признавало существование исторических связей между Америкой и Китаем, но сами китайцы были склонны считать всех представителей западной цивилизации лицемерными варварами. Что касается китайских коммунистов, то они ставили Соединенные Штаты в самое начало списка своих отъявленных врагов. Лидер мирового капиталистического лагеря все еще признавал правительство Гоминьдана и продолжал оказывать ему помощь. Кроме того, США препятствовали вхождению КНР в ООН{161}. И, наконец, Соединенные Штаты оккупировали Японию — которая еще совсем недавно использовала Корею в качестве плацдарма для нападения на Китай. Желание восстановить традиционный статус покровителя Кореи и чувство благодарности Киму за оказанную им помощь в гражданской войне стали дополнительными поводами для усиления активности Китая на Корейском полуострове. В случае приближения к границам Китая американских вооруженных сил могла возникнуть необходимость всерьез противостоять им — как из соображений государственной безопасности, национальной гордости и единства страны, так и из чувства братского долга перед корейским народом. Кроме того, поскольку Советский Союз более всего угрожал безопасности Соединенных Штатов, а самым важным форпостом США в Восточном полушарии все-таки была Западная Европа, Вашингтон не имел возможности обрушить на Китай всю свою военную мощь. В этом случае огромные армии Китая, действуя в непосредственной близости от собственных границ, при материально-технической поддержке Советского Союза могли бы выполнить возложенные на них задачи. Тактика партизанской войны, выдвинутая Мао, ставила во главу утла живую силу и моральный дух, а не технику и современное вооружение. Эта тактика хорошо себя зарекомендовала в борьбе против японцев и сил Гоминьдана{162}.

Таким образом, война в Корее, начавшаяся в июне 1950 года, была вызвана политическими, идеологическими и националистическими причинами. Именно они препятствовали сначала сдерживанию, а впоследствии и прекращению этого конфликта. [89]

Возможно, самым обнадеживающим фактором для противников эскалации конфликта было то, что в первые дни войны американская интервенция носила характер международной акции. Точнее, ООН служила просто прикрытием американской политики. СССР бойкотировал Совет Безопасности, и эта акция выглядела весьма угрожающе. Тем не менее европейские союзники США первоначально приветствовали американскую интервенцию — хотя прекрасно понимали, насколько она опасна.

С одной стороны, она содействовала консолидации сил Запада и стала фактором сдерживания Советского Союза от других возможных в будущем авантюр. С другой стороны — она могла отвлечь внимание США от НАТО и перераспределить силы Америки таким образом, что Советы могли бы напасть на беззащитную Западную Европу{*43}. Поэтому конфликт в Корее мог стать началом Третьей Мировой войны, которая стала бы бойней для Европы, вне зависимости от конечного результата. Поскольку Вашингтон выступал в Корее как представитель интересов ООН, это придавало американской интервенции некую законность. К тому же американские союзники могли использовать эту организацию в качестве инструмента сдерживания действий США. Если бы Советы не возобновили свое участие в заседаниях Совета Безопасности, англичане и французы поставили бы его в безвыходное положение, высказав свое вето. Если бы Генеральная Ассамблея заняла центристскую позицию, тогда американские союзники и нейтралы все равно принудили бы США к ограничению своих действий в Корее. Одним словом, хотя начало войны в Корее усилило международную напряженность и возникла опасность неконтролируемой эскалации конфликта, тем не менее все еще сохранялась возможность урегулирования. Возобладает ли стремление к урегулированию или во всем мире начнется невиданная вакханалия насилия — в конечном счете все зависело от расчетов политиков и военных в Вашингтоне и Москве. Но действия дипломатов в только что созданной международной организации, которая не смогла предотвратить возникновение конфликта в Корее, могли в значительной степени повлиять на расчеты политиков. [90]