Глава 2.

Дипломатия конфронтации и консолидации

Военный аспект

Приблизительно в тридцати четырех милях к югу от Сеула, на главном шоссе и железнодорожной магистрали, соединяющих столицу с юго-восточным портом Пусан, находится маленькая деревушка Осан. Ранним утром 5 июля 1950 года колонна хорошо вооруженной дисциплинированной пехоты, во главе которой шли тридцать шесть танков Т-34 из 105-й бронетанковой дивизии северокорейской армии, продвигалась на юг в направлении этого населенного пункта. Ввиду отсутствия подробных планов оперативных действий южнее Сеула, северокорейские войска, форсировав реку Ханган, замедлили свое продвижение{163}. Тем не менее они недавно взяли город Сувон, подавив сопротивление намного превосходящих сил армии Корейской республики. Однако в игру уже вступил новый соперник, и у Южной Кореи появилась надежда на то, что ход войны скоро изменится.

Первые американские подразделения численностью около четырехсот человек прибыли в аэропорт города Пусан 1 июля. Местные жители оказали им теплый прием, население приветствовало американскими флагами и лозунгами грузовики, которые увозили солдат из аэропорта на железнодорожный вокзал. На следующее утро американские военнослужащие прибыли в Тэджон — временную столицу Корейской республики. Здесь их приветствовал действующий [91] премьер-министр Корейской республики Син Сун Мо, два представителя ООН, а южнокорейский оркестр пытался сыграть американские мелодии. Генерал-майор Джон X. Черч, начальник штаба действующей американской армии в Тэджоне, еще за день до этого откровенно заявил журналистам: «Мы вышвырнем северокорейцев, а если вмешаются русские, то мы вышвырнем и их»{164}. Пятого июля северокорейские танки подошли к Осану, их атака оказалась главной проверкой того, насколько соответствуют истине высказывания генерала. Четыреста пехотинцев американской «ударной группы Смита» залегли в ожидании противника на возвышенностях, расположенных вдоль главной дороги, менее чем в трех милях от деревни. В 8:16 утра американская артиллерия, расположенная позади линии обороны, открыла огонь по танкам. Затем обнаружила себя и пехота, передовые ряды которой открыли огонь из противотанковых ружей и реактивных гранатометов. Но танки не остановились и не повернули назад. Хотя четыре из них были повреждены и вышли из строя, остальные двадцать девять машин прорвали американскую линию обороны. За ними шли еще три танка и два полка северокорейской пехоты. К вечеру американцы беспорядочно отступали по размытым дождями холмам и рисовым полям.

Бой у деревни Осан показал, что появление американских войск в Корее само по себе не изменит ход войны. Огневая мощь американских войск оказалась недостаточной, чтобы противодействовать танкам советского производства, а северокорейских солдат не испугало появление нового противника. Их не смущал ни белый цвет кожи американских солдат, ни тот факт, что пять лет тому назад они победили японских захватчиков. Американская авиация имела превосходство в воздухе, но из-за удаленности авиабаз, расположенных в Японии, а также по причине пасмурной погоды, установившейся в небе Кореи (здесь начался сезон дождей), ее применение носило лишь ограниченный характер. Материально-техническое обеспечение и боевой дух американских солдат оставляли желать лучшего. К тому же у них, как правило, не было никакого опыта ведения боевых действий. За годы службы в оккупационных силах США в Японии они так и не получили навыков, необходимых для выполнения боевых задач, стоявших теперь перед ними. В течение первых недель войны американским войскам и остаткам армии Корейской республики пришлось вести отчаянные бои для того, чтобы просто удержаться на территории полуострова. [92]

К началу августа северокорейские войска проделали путь до реки Нактонган, и теперь во многих местах их передовые части находились на расстоянии чуть более тридцати миль от Пусана. Они прижали силы противника к юго-восточной оконечности полуострова. Здесь обороняющиеся цеплялись за так называемый «Пусанский периметр» — линию, охватывающую район шириной около пятидесяти и глубиной около ста миль. Подразделения северокорейской армии часто прорывались сквозь оборонительные позиции американских и южнокорейских войск, порой угрожая даже штабу американской действующей армии, расположенному в Тэгу. На исходе последнего августовского дня 1-й корпус северокорейской армии нанес удар по периметру с юго-запада и быстро рассек линию фронта. Следующие две недели боев привели к тому, что американские войска, которые теперь действовали под флагом ООН, понесли более значительные потери, чем раньше. И это несмотря на то, что в течение последних полутора месяцев Соединенные Штаты продолжали усиливать свои подразделения в Корее, пополняя их все большим количеством живой силы и техники.

Начиная с конца июля фронтовые подразделения американской и южнокорейской армии по численности уже превосходили северокорейские войска. Надежды Кима на народные восстания, которые могли бы оказать содействие коммунистической экспансии, остались несбыточными. Несмотря на впечатляющие успехи, достигнутые в первый месяц боевых действий, армии КНДР тоже понесли значительные потери, превышавшие 50 тысяч человек. Без прямого вмешательства Китая и Советского Союза КНДР не смогла бы полностью компенсировать эти потери. Растянутость северокорейских коммуникаций и господство американцев в воздухе и на море препятствовали нормальному снабжению армии северян оружием и боеприпасами. Одновременно с наращиванием количества американских войск в Корее имел место и постоянный приток американских воинских подразделений в Японию. Столь интенсивное наращивание войск позволило силам ООН перейти в наступление{165}.

Тем временем Корея стала главной проблемой как для ООН, так и для сверхдержав и их главных союзников. За исключением режима Чан Кай-ши на Тайване, который надеялся на то, что расширение корейского конфликта поможет ему вернуть материковую часть Китая, все остальные государства не желали дальнейшей эскалации войны. Однако страхи, амбиции и подозрительность уводили политиков далеко от решения этой проблемы. [94]

Наличие атомного оружия у обеих сторон препятствовало неограниченному разрастанию конфликта, но высокий уровень напряженности в отношениях между Советским Союзом и Соединенными Штатами, внутриполитические интриги и отношения со своими союзниками препятствовали достижению дипломатического решения проблемы. И Вашингтону, и Москве казалось легче и даже безопаснее задействовать свои военные ресурсы, чем достичь компромисса.

Некоторые западные державы, а также многие арабские и азиатские государства видели и другие решения этой проблемы, и этот разнобой мнений еще более усложнил биполярные тенденции мировой политики того времени, отодвигая решение корейской проблемы. Оказали эти мнения хоть какое-то влияние на позиции сверхдержав или же, наоборот, вызвали их раздражение — остается неясным, поскольку жестокая схватка в Корее продолжалась все лето.

Первые попытки установить мир

Во время войны дипломатические акции обычно зависят от хода боевых действий, а не наоборот. В условиях непримиримого идеологического противостояния, когда соперники не желают признавать законность друг друга, конструктивные переговоры, скорее всего, могут произойти только после того, как боевые действия окончательно зайдут в тупик. Только тогда — и то лишь на время — воюющие стороны могут отказаться от стремления одержать немедленную военную победу.

Летом 1950 года руководители Кореи не были заинтересованы в урегулировании конфликта политическими средствами. Северная Корея имела хорошие шансы одержать военную победу. Что касается Южной Кореи, то для нее военная обстановка складывалась настолько неблагоприятно, что не могло быть и речи о каких-то дипломатических усилиях, за исключением тех, которые бы касались условий капитуляции. Помощь Соединенных Штатов могла помочь южнокорейцам избежать капитуляции — а в конечном счете и разгромить ненавистного северного соперника.

Трумэн, Сталин и Мао — все они хотели избежать военного столкновения великих держав в Корее. В своем послании советскому руководству от 27 июня президент США выразил желание локализовать конфликт. Это было первым, с момента начала кризиса, официальным посланием Соединенных Штатов советскому правительству. В послании не было даже намека на [95] причастность Советского Союза к северокорейской агрессии — это была лишь просьба к Кремлю оказать любезность и убедить Пхеньян вывести свои войска из Южной Кореи{166}. Советский премьер отказался удовлетворить эту просьбу, продолжая делать вид, что он верит вымыслу о том, что причиной войны было наступление на север, якобы предпринятое южнокорейскими вооруженными силами. Он заявил, что конфликт является внутренним делом Кореи и что проблему гражданской войны должны решить сами корейцы.

Советская пресса и радио обрушились на Соединенные Штаты с нападками по поводу предполагаемого «вторжения» войск США на полуостров и называла американцев «зверями с Уоллстрит» и «высокомерными американскими бандитами». Китайская коммунистическая пропаганда сосредоточилась на военном вмешательстве США в Тайваньском проливе, называя Соединенные Штаты «бумажным тигром» и утверждая, что многомиллионный народ Китая уверен в том, что народно-освободительная армия освободит всю территорию Китая. Мао отдал приказ 13-му армейскому корпусу, который состоял из четырех армий, покинуть место прежней дислокации на юге Центрального военного округа и приступить к развертыванию на корейской границе. Но ни Сталин, ни Мао не ответили на американскую военную интервенцию в Азии. Они не стали отправлять на поле боя свои войска — несмотря на то, что в самом начале войны эти силы могли бы сыграть решающую роль. Более того, Китай даже перестал заявлять, что он скоро освободит Тайвань, и отложил планы вторжения на Циньмэн — небольшой остров, расположенный у берегов провинции Фуцзянь. Приготовления к войне с Тайванем стали носить оборонительный характер. И, наконец, Китай теперь уже старался не давать конкретных обещаний, касающихся предоставления материальной помощи Северной Корее{*44} {167}. [96]

Вместо того чтобы начать прямые переговоры, сверхдержавы пустились в бесполезный обмен мнениями по поводу сложившейся в Корее обстановки. 6 июля заместитель министра иностранных дел СССР Андрей Громыко обратился к послу Великобритании в Москве сэру Дэвиду Келли с просьбой сообщить, имеются ли у британского правительства какие-либо предложения по урегулированию конфликта. Лондон, который поддерживал действия США в Корее, но хотел предотвратить эскалацию конфликта, немедленно сообщил Вашингтону об этой акции советского правительства{168}. Американцы, хотя и допускали возможность того, что инициатива Громыко была просто уловкой, целью которой было «ослабить напряженность в Корее» путем подрыва единой позиции стран «свободного мира», тем не менее считали, что Сталин, первоначально недооценив реакцию США на северокорейскую агрессию, теперь может быть действительно заинтересован в прекращении конфликта.

Госсекретарь Ачесон разделял это мнение и хотел, чтобы англичане подробнее выяснили, какова позиция СССР. Тем не менее он резко отреагировал на предложение министра иностранных дел Эрнста Бевина, который ради восстановления корейской границы, проходящей по 38-й параллели, был готов пойти на уход американских сил из Тайваньского пролива и дать согласие на вступление коммунистического Китая в ООН. Ачесон проинструктировал посла США в Лондоне Льюиса Дугласа, чтобы тот объяснил Бевину, насколько опасными для англо-американских отношений могут быть расхождения в этом вопросе{169}. В свою очередь Кремль проявил нежелание рассматривать вопрос о прекращении боевых действий в Корее до тех пор, пока Китай не получит место в Совете Безопасности ООН.

Индия также приняла участие в поисках урегулирования конфликта. Эта страна поддержала решения по Корее, принятые Советом Безопасности в конце июня — что было логическим продолжением политики Индии, которая и раньше поддерживала идею существования независимого государства к югу от 38-й параллели. Дели рассматривал действия Северной Кореи как акт агрессии, однако премьер-министр Джавахарлал Неру придерживался независимого политического курса и нейтралитета в «холодной войне». Как и англичане, он не был сторонником действий США, направленных на защиту Тайваня, опасаясь, что это может привести к расширению корейского конфликта. [97] Он также выступал за прием КНР в ООН. Неру всегда считал, что главной функцией этой международной организации является посредничество, а не коллективная безопасность. Аристократ по происхождению, получивший престижное образование в Англии, Неру с недоверием относился к американской политической системе и ее зависимости от изменчивого общественного мнения. Третьего июля он писал своему другу, что «американцы как нация более склонны к истерике, чем кто-либо другой». Однако с его позицией в Совете Безопасности не были согласны такие высокопоставленные деятели, как верховный уполномоченный Индии в Великобритании В.К. Кришна Менон и посол Индии в Советском Союзе Сарвепалли Радхакришнан. Существовала оппозиция и в кабинете министров{170}.

В начале июля индийские дипломаты в Москве и Пекине представили собственные планы урегулирования корейского конфликта. В Москве Радхакришнан предложил Советскому Союзу в обмен на вступление КНР в ООН возвратиться в Совет Безопасности и поддержать резолюцию о немедленном прекращении огня в Корее, отводе северокорейских войск к 38-й параллели и созданию «единой и независимой Кореи» при посредничестве ООН. Посол Индии в коммунистическом Китае В.М. Паниккар сообщил правительству Мао, что прием Китая в Совет Безопасности вполне возможен — но только в том случае, если он станет первым шагом в решении корейского вопроса. Советский Союз отклонил инициативу Радхакришнана, но Китай благосклонно отнесся к плану Паниккара. Позже такое же предложение, но теперь уже Сталину и Трумэну, сделал и сам Неру. Причиной, побудившей индийского премьера к такому шагу, были сообщения Паниккара о возможном вторжении коммунистического Китая на Тайвань. Советский вождь выразил согласие, но Вашингтон колебался{171}.

Все эти ранние инициативы отражали две существенные особенности корейского конфликта. Во-первых, наибольшее влияние на результаты любых переговоров — а в конечном счете и на урегулирование конфликта — оказывали правительства иностранных государств, а не правительства корейских республик. Время от времени значимость Корейской республики и Корейской Народно-Демократической республики возрастала, но, как и прежде, окончательная судьба Кореи решалась за рубежом — на этот раз в Москве, Вашингтоне и Пекине. Судьбу Кореи решали лидеры, для которых эта страна была просто пешкой в их политической игре. [98]

Во-вторых, державы второго порядка, такие, как Великобритания и Индия, не просто безучастно следили за развитием событий, но надеялись оказать влияние на сверхдержавы и коммунистический Китай, с тем чтобы они покончили с войной еще на ее начальном этапе — или по крайней мере воспрепятствовали ее распространению за пределы полуострова.

Международная реакция на северокорейскую агрессию заключалась не только в прямом участии американских войск в конфликте на стороне Южной Кореи. Действия Соединенных Штатов поддержали не только их европейские союзники, но даже такие нейтральные страны, как Индия, Швеция и Израиль. Коммунистические державы не ожидали такой реакции — но в тот период они вряд ли стремились к прекращению войны. Поскольку северокорейские войска планомерно продвигались вперед, а риск выхода конфликта за пределы полуострова был минимальным, Москва и Пекин вполне могли себе позволить выжидательную позицию. Помимо перспективы военной победы Северной Кореи, Сталин, возможно, рассчитывал и на то, что благодаря продолжающимся боевым действиям в Корее будет сохраняться и американская военная угроза в Тайваньском проливе — что могло бы способствовать дальнейшему отчуждению Пекина от Вашингтона и ослаблению сил США в Европе. Что касается Мао, то он, хотя и был обеспокоен независимым статусом Тайваня, тем не менее понимал, что действия Соединенных Штатов могут стать стимулом к национальному единению и отвлекут внимание народа от экономических проблем внутри Китая. Как вождь китайской революции он был уверен в агрессивности Соединенных Штатов и не собирался идти на уступки. Тем не менее Мао остался в стороне от проводимой в Китае с 17 по 24 июля антиамериканской кампании, целью которой было «сорвать маску с американского империализма» — особенно в отношении Тайваня. Зато он стал инициатором развернувшейся по всей стране кампании по борьбе с «реакционерами и реакционной деятельностью»{172}.

Возможно, что советское предложение, сделанное британской стороне, а также реакция Москвы и Пекина на предложения Индии были отражением желания выяснить, какие цели преследует дипломатия Запада и есть ли единство в лагере противника. И хотя ответ Великобритании на эти инициативы продемонстрировал единство стран НАТО, тем не менее Москва понимала, что у Лондона и Вашингтона есть расхождения, [99] касающиеся условий прекращения военных действий в Корее. Начиная с января 1950 года правительства Великобритании и Соединенных Штатов придерживались разных взглядов и в отношении Китая. США продолжали оказывать поддержку режиму Чан Кай-ши на Тайване, а Великобритания признала власть коммунистов в материковой части Китая{173}. Благодаря предательству сотрудников британского министерства иностранных дел Гая Берджеса и Дональда Маклина, которые передавали советским агентам документы, касающиеся англо-американских отношений, Сталин, несомненно, знал о том, что Лондон в течение нескольких месяцев пытался содействовать приему КНР в ООН. Вероятно, он догадывался и о том, что действия американских вооруженных сил в Тайваньском проливе, которые имели место в конце июня, подорвали доверие к лейбористскому правительству Клемента Эттли{174}.

Индия также в течение многих месяцев не поддерживала политику США в отношении Китая. Ее стремление связать воедино вопрос приема Китая в ООН с резолюцией по корейскому кризису шло вразрез с американской политикой. В свою очередь китайский вождь всячески демонстрировал свои симпатии в отношении Индии. Мао проявлял к послу Паниккару особое расположение, выделяя его из всего дипломатического корпуса, аккредитованного в Пекине{175}. У политиков Великобритании и Индии вызывала опасения возможность распространения войны на другие регионы. Этим воспользовались Советы и китайцы, открыто заявляя о том, что Тайвань будет освобожден, несмотря на противодействие американского 7-го флота{*45}.

В основе реакции США на дипломатические маневры СССР и Индии лежала решимость администрации Трумэна отстаивать восстановление границы, проходившей по 38-й параллели. Поскольку военное присутствие США в Тайваньском проливе было ответной реакцией на вспышку войны в Корее, возможно, госсекретарь считал, что приемлемое решение корейского конфликта может быть достаточным основанием для прекращения участия США в китайской гражданской войне. В том же [100] свете мог рассматриваться и вопрос приема коммунистического Китая в ООН — поскольку еще до северокорейского вторжения Соединенные Штаты отказались использовать право вето, которое исключало вступление КНР в ООН, и даже не стали убеждать своих союзников препятствовать вступлению Китая в эту международную организацию{176}.

Соединенные Штаты надеялись, что решение тайваньского вопроса и дебаты по поводу представительства Китая в ООН помогут преодолеть барьеры и наладить конструктивные отношения с коммунистическим Китаем. Но Ачесон настаивал на отдельном рассмотрении корейского вопроса. В ситуации, когда американские и южнокорейские войска отступали под натиском северокорейской армии, рассмотрение корейского вопроса в неразрывной связи с каким-либо другим вопросом могло бы оказаться своего рода «поощрением агрессии» и побудило бы коммунистов к новым военным авантюрам в других районах земного шара. Вспышка войны в Корее подчеркнула значение представительства Тайваня в Совете Безопасности. Резолюция Совета от 27 июня была принята минимальным большинством — каждый голос мог сыграть решающую роль{177}.

Более того, поскольку администрация Трумэна относилась к северокорейской агрессии как к качественно новому проявлению советской угрозы, возможность захвата Тайваня коммунистами приобретала еще более опасный характер для стратегических интересов США в западной части Тихого океана{178}. В условиях чрезвычайно напряженной международной обстановки и полной невозможности предсказать, как ситуация сложится в будущем, приходилось учитывать возможность использования острова советской авиацией. Это могло бы сделать весьма проблематичным американский контроль над морскими коммуникациями, связывающими Филиппины, острова Рюкю и Японию, а также угрожать американским военно-воздушным силам, базирующимся на острове Окинава. Некоторые деятели в Госдепартаменте признавали необходимость временной поддержки режима Чан Кай-ши, но возражали против оказания ему постоянной помощи.

Однако накануне Корейской войны в результате развития ситуации в Китае и Индокитае произошла переоценка американской политики в отношении Тайваня. Новая американская политика предполагала действия, направленные на спасение острова, и эти действия были бы предприняты независимо от [101] развития ситуации в Корее{179}. Лишь в течение очень короткого момента времени и только очень немногие деятели в высших кругах Вашингтона придерживались мнения, что Соединенным Штатам следует рискнуть и не препятствовать падению тайваньского режима.

Необходимость дать свой ответ на выдвинутые другими мирные инициативы по урегулированию корейского конфликта диктовала и внутриполитическая ситуация, сложившаяся в то время в Соединенных Штатах. Республиканская партия горела желанием отомстить своим оппонентам за поражение на выборах 1948 года. В своем стремлении получить решающий перевес в законодательной ветви власти накануне очередных выборов лидеры республиканцев были готовы использовать даже проблемы, которые недавно возникли у Соединенных Штатов в Восточной Азии. Сенатор от штата Висконсин Джозеф Р. Маккарти уже привлек внимание общественности к своим нападкам на экспертов Госдепартамента по Китаю, обвиняя их в недостаточной лояльности{180}. Президент и его политические советники не хотели подливать масла в огонь и согласиться с таким урегулированием корейского конфликта, которое могло бы усилить позиции коммунистического Китая.

Глубокую озабоченность американских дипломатов вызывала не предвыборная борьба, а непримиримые противоречия внутри США по поводу политики, проводимой в Восточной Азии. Республиканцы и конгрессмены, считавшие Азию самым важным направлением политики США, а также американская пресса в течение долгого времени выступали за то, чтобы политика США была направлена как против захвата китайскими коммунистами Тайваня, так и против вступления КНР в ООН. За две недели до северокорейского вторжения заместитель госсекретаря Дин Раск писал Ачесону, что выработка политического курса в отношении Восточной Азии должна проводиться на «широкой двухпартийной основе», что имеет «жизненно важное значение для национальных интересов Соединенных Штатов»{181}.

Внутренние разногласия по поводу американского политического курса в отношении западной части Тихого океана могли сорвать усилия администрации Трумэна, направленные на выполнение программ укрепления стран Западной Европы с целью сдерживания коммунизма. Угроза состояла не только в том, что Конгресс мог выхолостить содержание этих программ, но и в том, что европейские союзники могли усомниться в [102] надежности США, парализованных внутренними противоречиями. Действия президента Трумэна, вызванные корейским кризисом, привели к наступлению затишья в межпартийных склоках и получили поддержку общества. Заигрывания с англичанами и индийцами, дипломатические инициативы которых затрагивали интересы США, могли разрушить столь благотворное развитие внутриполитической ситуации.

Соединенные Штаты, Западный союз и Организация Объединенных Наций

Конфликт в Корее представил Ачесону возможность сплотить Западный союз и усилить военную мощь соразмерно обязательствам, принятым США в отношении обеспечения безопасности своих союзников. Ответная реакция США на северокорейское вторжение развеяла сомнения европейцев по поводу того, что у Соединенных Штатов хватит решимости вступить в военное противоборство с Советским Союзом{182}. Однако к середине июля в результате продолжающегося продвижения северокорейских войск и переброски на азиатский театр боевых действий десятков тысяч американских солдат состояние «эйфории», которое царило в странах Западной Европы, сменилось, по словам Ачесона, состоянием «леденящего ужаса».

Страхи доходили до того, что в Европе уже опасались вторжения коммунистов в Западную Германию и другие страны. Развернутым в Восточной Германии двадцати семи советским дивизиям и шестидесятитысячному контингенту немецкой военной полиции противостояли двенадцать плохо вооруженных и не имеющих единого управления дивизий, дислоцированных в Западной Европе{*46}. Это обстоятельство давало союзникам США повод задуматься о том, есть ли хоть какой-то прок от НАТО. В намерениях Соединенных Штатов больше не сомневались, но возможности Америки не у всех вызывали доверие{183}. Американский посол во Франции Дэвид Л.К. Брюс отмечал, что недавние события в Корее усилили опасения французов по поводу возможного прорыва советских войск к Ла Маншу. В конечном счете Соединенные Штаты перешли бы в контрнаступление, но за освобождение Франции пришлось бы заплатить ценой полного разрушения всей страны{184}. [103]

О подобных настроениях сообщали и американские представители в Западной Германии{185}. Ачесон утверждал, что опасения имеют место даже в Японии. Совершив в июне визит в Японию, советник Госдепартамента Джон Фостер Даллес заявил, что в стране царит атмосфера «подавленности и неопределенности»{186}. Консервативное правительство Йосиды Сигеру сразу же заявило о поддержке действий США в Корее. Находившаяся в оппозиции социалистическая партия недавно заявила о том, что мирный договор, ознаменовавший конец войны на Тихом океане, должен быть подписан и Советским Союзом как одной из воевавших сторон — и теперь считала, что Япония должна оставаться нейтральной, а американские войска необходимо вывести из страны. Эта партия предлагала не поддерживать действия ООН в отношении Кореи. Ачесон считал, что такое отношение является следствием опасений социалистов, что «близость к американскому курсу может им навредить»{187}.

Одним из средств против всех этих опасений было наращивание военной мощи, направленной против коммунистов. И первым шагом в этом направлении было увеличение американских вооруженных сил. Девятнадцатого июля Трумэн попросил Конгресс о выделении еще 10 миллиардов долларов на национальную оборону, сверх уже предложенных на 1951 финансовый год 14 миллиардов. Кроме того, было предложено увеличить количество войск в дружественных странах и размеры предоставляемой им военной помощи. Предусматривалось и проведение целого ряда мер, направленных на подготовку экономики к предстоящей схватке{188}.

Другим средством было экстренное укрепление НАТО. Это мероприятие включало в себя по крайней мере три очень спорных момента. Расширение вклада США в европейскую оборону, особенно если под этим подразумевались американские сухопутные силы, вызвало бы ожесточенные споры в Соединенных Штатах. В предыдущем году Сенат США ратифицировал Северо-Атлантический пакт, но администрации пришлось дать гарантии того, что она не будет увеличивать количество уже имеющихся за границей войск{189}. Опасения, которые появились в результате северокорейской агрессии, могли стать достаточным стимулом для того, чтобы преодолеть сомнения и изменить позицию законодателей — но только в том случае, если бы сами западноевропейцы продемонстрировали желание увеличить свой вклад в собственную оборону. В свою очередь, американская помощь могла бы снять напряжение, вызванное необходимостью [104] увеличения военных расходов и неизбежно ведущее к снижению уровня жизни.

Но при отсутствии собственных вооруженных сил у Западной Германии едва ли можно было достичь паритета сил НАТО и сил, которыми располагал советский блок в Европе. Объединенный Комитет начальников штабов в течение долгого времени предлагал принять меры по созданию западногерманской армии, однако Госдепартамент и Белый дом отклоняли эти предложения. В середине июля Ачесон и Трумэн стали постепенно менять свою позицию в этом вопросе — но они по-прежнему опасались политического резонанса, который мог возникнуть в Западной Европе. Французы, без сомнения, отнеслись бы к идее создания западногерманских вооруженных сил весьма негативно. Да и сами западные немцы, вероятно, испытывали некоторые опасения, вызванные тем, что создание отдельных вооруженных сил на Западе могло негативно отразиться на перспективах объединения страны.

Но даже зная об этих противоречиях, американские стратеги развернули бурную деятельность — сначала внутри страны, а затем и среди своих партнеров в Западной Европе. Эта деятельность была направлена на поиски оптимальных способов противодействия коммунистической военной мощи в регионе, который по-прежнему оставался важнейшей ареной соперничества двух сверхдержав{190}.

Укрепление взаимоотношений между США и Японией стало другим не менее важным направлением внешней политики администрации Трумэна. Необходимо было наладить дружеские отношения со своим бывшим врагом, который теперь занимал центральное место в тихоокеанской стратегии Соединенных Штатов, однако это требовало выдвижения новых инициатив. Правительство Йосиды прочно держало власть в своих руках, но до окончательного выздоровления экономики было еще далеко — к тому же навязанный Соединенными Штатами дефляционный курс финансовой политики не приносил пользы. Накануне Корейской войны возросшая агрессивность коммунистов принудила Макартура к принятию репрессивных мер. Хотя Япония и не находилась в состоянии кризиса, тем не менее в Госдепартаменте считали, что еще рано говорить о стабильности, которая являлась необходимым условием прекращения американской оккупации. Прекращение оккупации означало ликвидацию американских военных баз, что оставляло Японию совершенно беззащитной и безоружной. [105] Опасаясь такой перспективы, Объединенный Комитет начальников штабов задерживал подписание мирного договора. Генерал Макартур успокоил всех, предложив вести переговоры о заключении военного союза с Японией параллельно с переговорами о заключении мирного договора. Исключение Советского Союза из этого процесса делало такую процедуру вполне возможной.

Когда в Корее начались военные действия, республиканец Джон Фостер Даллес, который с весны 1949 года нес непосредственную ответственность за выработку условий этого договора, убеждал Ачесона в том, что работа продвигается как никогда быстро. Мирный договор должен был положить начало сотрудничеству между Соединенными Штатами и Японией в области обороны. Это сотрудничество могло существенно облегчить выполнение Соединенными Штатами взятых на себя обязательств в отношении безопасности Японии. Восьмого июля Макартур объявил о создании японских полицейских сил и сил морской безопасности, что стало скромным началом восстановления вооруженных сил побежденной страны{191}.

Одновременно госсекретарь США искал способы придать американской интервенции характер международной акции. Участие других государств в Корейском конфликте должно было снять часть бремени военных расходов с Соединенных Штатов, вовлечь дружественные страны в начатую американцами интервенцию и стать фактором устрашения для Москвы. Более того, это опровергло бы советские заявления о том, что действия США в Корее не пользуются международной поддержкой и усилило бы уже существующую поддержку интервенции внутри самих Соединенных Штатов. Ачесон заметил своему канадскому партнеру и старому другу Лестеру Б. Пирсону: «...если бы Соединенным Штатам пришлось взять на себя всю тяжесть боев в Корее, то общественному мнению (в США)... пришлось бы смириться с дальнейшей эскалацией конфликта и исключить участие в нем наших союзников» {*47}. Ачесон и Трумэн были глубоко заинтересованы в том, чтобы конфликт рассматривался как противостояние «свободного мира» и «коммунистического лагеря», а не как противостояние Соединенных Штатов и [106] СССР. В этом смысле война в Корее могла стать для США поворотным моментом{192}.

Реакция США на северокорейскую агрессию была воспринята в ООН с энтузиазмом. Последние полгода среди делегатов наблюдался рост пессимистических настроений. Выход СССР из Совета Безопасности, произошедший в январе, и безрезультатная поездка в Москву генерального секретаря ООН, состоявшаяся весной, вызывали у делегатов большие опасения. Но решимость Соединенных Штатов противостоять северокорейскому наступлению вселяла надежду на то, что Организация Объединенных Наций, это все же нечто большее, чем простая «совокупность ее членов»{193}. Поговаривали даже о формировании и отправке в Корею легиона ООН{194}.

Однако действительность внесла свои коррективы. Первой проблемой оказалось стремление американского Объединенного Комитета начальников штабов достичь максимальной эффективности боевых действий. Американское военное руководство отклонило предложение генерального секретаря ООН о создании комитета, который должен был заниматься координацией военной помощи ООН и осуществлять проведение совместных боевых операций. Пентагон предпочел оставить планирование и проведение боевых действий в руках американских военных{195}. 7 июля после долгих пререканий Совет Безопасности, на заседании которого так и не появился советский делегат, проголосовал за создание Объединенного командования, руководящую роль в котором должны были играть Соединенные Штаты. Оно должно было оказывать всемерное содействие проведению совместных операций. Президент Трумэн сразу же назначил генерала Макартура командующим силами ООН в Корее{*48}.

В отношении резолюции Совета Безопасности у Соединенных Штатов и их союзников возникли две проблемы. Во-первых, некоторые государства не хотели, чтобы силы ООН были использованы для защиты Тайваня. В тексте проекта резолюции Совета Безопасности были следующие слова: «...чтобы помочь Корейской республике защитить себя от вооруженного нападения и таким образом восстановить мир между государствами и безопасность в регионе». Некоторые делегаты сочли, что такой текст недостаточно ясно определяет территориальные [107] границы применения сил ООН. Во-вторых, некоторые наблюдатели сочли, что решение Совета Безопасности предоставить «вооруженные силы и другую возможную помощь в распоряжение объединенного командования под руководством Соединенных Штатов» давало слишком много власти в руки американцев.

Соединенные Штаты настаивали на том, чтобы обе предложенные формулировки были приняты без каких-либо изменений. Однако Совет Безопасности особо подчеркнул, что американцам не следует смешивать ведение боевых действий в Корее с другими действиями США в Восточной Азии. Что касается второй формулировки, то позиция США выражала закономерное желание контролировать развитие ситуации в Корее из Вашингтона, поскольку чрезмерная агрессивность Макартура могла создать проблемы. Главенствующая роль США в Объединенном командовании побудила другие страны переложить на плечи Соединенных Штатов основную тяжесть ведения боевых действий на полуострове{196}.

Представителю Соединенных Штатов в ООН Уоррену Р. Остину не удалось достичь со своими коллегами полного взаимопонимания. Обеспечение поддержки Организации Объединенных Наций Конгрессом США, причем как республиканцами, так и демократами, было главной задачей бывшего сенатора-республиканца. В 1950 году Остину было семьдесят два года и ему явно не хватало энергии для выполнения возложенных на него обязанностей — однако он все еще был достаточно активен, когда речь заходила о защите моральных устоев и интересов США. Впрочем, эти понятия были для него, как правило, тождественны. Его излишняя эмоциональность в этих вопросах часто действовала на нервы другим делегатам. Оказывая сопротивление попыткам внести изменения в проект резолюции о создании командования силами ООН, Остин оскорбил нескольких человек. Он очень жестко обошелся с послом Норвегии Арне Зюнде — а это могло привести к тому, что личные отношения между представителями американской и норвежской делегациями были бы навсегда испорчены{197}. В августе один австралийский дипломат, работавший в ООН, сообщал своему руководству:

«...общее мнение здесь таково, что все просто ждут не дождутся, когда же правительство Соединенных Штатов отзовет сенатора Остина и тот наконец уедет домой в Вермонт, чтобы там, под сенью яблонь своего сада, предаваться тяжелым раздумьям»{198}. [108]

Оставив в стороне персоналии, следует обратить внимание на то, что Объединенный Комитет начальников штабов хотел, чтобы военная помощь других государств носила действенный характер. Необходимо было решить проблему отбора военнослужащих для многонационального контингента сил ООН в Корее. При формировании такого подразделения американцам пришлось учитывать целый ряд факторов: язык, особенности национальной кухни, религию, принятое в армии данной страны вооружение, а также численность армии государства, готового предоставить свои вооруженные силы в распоряжение ООН и действовать в Корее совместно с армией США. Так, например, армия Египта насчитывала пятьдесят семь тысяч солдат и офицеров — но они были мусульманами, и их совместные действия с подразделениями армии США были бы весьма затруднительны ввиду значительных различий в вероисповеданиях и пищевых рационах армий двух стран. Языковая проблема и низкий уровень боеспособности египетских войск тоже создавали дополнительные трудности. Афганистан также обладал довольно многочисленной армией, но она не могла быть использована по тем же причинам, что и египетская. В подобных случаях американское военное руководство считало прямое участие подразделений таких стран в совместных боевых операциях нежелательным, даже если эти государства изъявляли свое желание принимать в них участие.

Иногда государство просто не имело возможности выделить достаточное количество воинских подразделений для участия в совместных действиях на полуострове, поскольку вооруженные силы уже выполняли свои обязанности в других районах мира. Общая численность французской армии составляла полмиллиона солдат и офицеров{*49}, при этом часть подразделений дислоцировалась во французских оккупационных зонах в Австрии и Германии, другие несли службу в гарнизонах, расположенных на территориях, входящих в состав французской колониальной Африки, а третьи вели боевые действия в Индокитае. Кроме того, были и воинские части, несущие службу на территории самой Франции. Ирак, а в особенности Иран, также имели большие армии, но Объединенный Комитет начальников штабов считал, что им следует оставаться дома, чтобы служить защитой [109] от «постоянно существующей опасности советской агрессии в отношении нефтяных промыслов, расположенных на берегах Персидского залива»{199}.

В соответствии с пожеланиями генерала Макартура Объединенный Комитет начальников штабов в конце июля объявил, что международный контингент войск должен состоять как минимум из одного усиленного пехотного батальона, полная численность которого должна составлять приблизительно 1000 человек. Эти силы должны прибыть на поле боя, имея все необходимое для ведения боевых действий в течение шестидесяти суток. «Государства, чьи подразделения входят в состав этих сил, должны нести ответственность за обеспечение этих войск всем необходимым в течение всего времени участия международных сил в боевых действиях», однако в тех случаях, когда это не представляется возможным, «международные силы могут воспользоваться материально-техническим обеспечением армии Соединенных Штатов» — в том случае, если будет достигнута договоренность о последующем возмещении расходов правительства США{200}.

Считая, что политическая необходимость широкого международного участия в корейском конфликте важнее неизбежных при этом военных издержек, Госдепартамент стал оспаривать жесткие требования, выдвигаемые Пентагоном в отношении международных сил. В начале августа Ачесон принял участие в заседании Совета Национальной Безопасности, во время которого президент согласился с тем, что Соединенным Штатам следует сделать все возможное, чтобы в состав международных сил вошли подразделения из таких азиатских стран, как Филиппины, Таиланд, Индия и Пакистан{201}. К этому времени Министерство обороны уже ограничило до шестнадцати количество стран, которые могли бы предоставить свои воинские подразделения для формирования сил ООН. Размеры возможного вклада различных стран в создание этих сил варьировали от двух дивизий, которые могла бы предоставить Великобритания, до чисто символической сотни солдат из крошечного Люксембурга{202}.

Госдепартамент не ограничивал себя в поисках военной помощи. 31 июля Соединенные Штаты через Совет Безопасности ООН выдвинули резолюцию о возложении на командование сил ООН ответственности за привлечение гражданского населения Кореи к разнообразным вспомогательным работам и за осуществление управления этими работами. Кроме того, США [110] призвали и другие органы ООН помочь Макартуру выполнить свои обязанности в регионе{203}.

Попытки Ачесона усилить Запад не препятствовали действиям, направленным на прекращение конфликта в Корее, но озабоченность США укреплением антикоммунистического блока не позволяла Соединенным Штатам выступать с собственными мирными инициативами или последовательно поддерживать мирные инициативы, выдвигаемые другими странами. С точки зрения Госсекретаря, плодотворные переговоры с Советским Союзом могли бы иметь место только после того, как Запад в этом регионе будет обладать достаточными политическими, экономическими и военными силами{204}. Нападение Северной Кореи произошло в силу того, что успехи, достигнутые Южной Кореей в военной области, явно отставали от достижений в политической и экономической областях. Возможно, что с восстановлением мира следовало подождать до тех пор, пока не улучшится военно-стратегическое положение американских вооруженных сил в Корее.

Что касается Советского Союза, то нет свидетельств того, что он был готов обсуждать мирное решение конфликта. Даже если бы Соединенные Штаты согласились не препятствовать захвату Тайваня коммунистами и вступлению КНР в ООН в обмен на отвод северокорейских войск к 38-й параллели, все равно это не давало бы полной гарантии того, что Сталин примет такие условия и война будет прекращена. Такие условия могли быть весьма соблазнительными для Пекина — но для советского вождя устранение барьеров на пути восстановления отношений между коммунистическим Китаем и Западом было крайне нежелательно. К тому же оно могло привести к возникновению разногласий между Москвой и Пхеньяном. Поэтому Сталин, скорее всего, отклонил бы такие условия. По всей вероятности, развитие событий в Корее более чем устраивало коммунистические державы. Их дела неплохо обстояли и в других частях света, поэтому идея мирного окончания войны на столь раннем этапе вряд ли привлекла бы внимание Кремля.

Раздоры в ООН

Возросшая роль США в деятельности Совета Безопасности ООН стала настолько раздражать Сталина, что он решился на возобновление прерванного по собственной инициативе участия СССР в деятельности этого международного органа. В результате [111] бойкота советской делегацией деятельности Совета Безопасности Соединенным Штатам удалось добиться международной поддержки своего присутствия в Корее. Судя по всему, уже в июне 1950 года Сталин пришел к выводу, что такая поддержка может привести к скорому прекращению боевых действий. В любом случае, возобновление участия Советского Союза в деятельности Совета Безопасности могло еще больше осложнить и без того взрывоопасную ситуацию. Через месяц обстановка несколько стабилизировалась, так как Соединенные Штаты дали понять всем, что их целью является прекращение войны.

Возвращение в Совет Безопасности предоставляло Советскому Союзу возможность блокировать с помощью права вето неугодные советской стороне резолюции, отражать нападки США на страны коммунистического блока, а возможно, и подорвать единство Запада в отношении корейского конфликта. «Мирное» наступление Советов, начатое еще весной 1949 года, усилилось в марте 1950-го, когда коммунистические партии, разнообразные движения левых и комитеты пацифистов во многих странах мира приступили к сбору подписей в поддержку Стокгольмского мирного воззвания, которое призывало к запрету атомного оружия. В июле это воззвание уже включало и лозунг «руки прочь от Кореи». Совет Безопасности вполне мог превратиться, как это уже было раньше, в трибуну, с которой распространялась пропаганда{205}. Во время военных действий в Корее Кремль мог использовать Совет Безопасности в качестве трибуны для мирных воззваний, точно так же как год назад он это делал во время Берлинского кризиса. Несмотря на продолжающееся отступление сухопутных сил ООН в Корее, быстрое наращивание американских войск и боевой техники могло изменить ход войны и не допустить победы коммунистов. В конечном счете дипломатические усилия могли понадобиться либо для того, чтобы вывести воюющие стороны из безвыходного положения сложившегося на фронте, либо для того, чтобы избежать военного поражения. 27 июля советский представитель Яков Малик сообщил генеральному секретарю ООН, что он возвратится в Совет Безопасности через пять дней и будет председателем Совета в течение августа.

Советский дипломат сразу же поссорился со своим американским коллегой Уорреном Остином — как, впрочем, и с большинством других членов Совета Безопасности. Открыв 480-ю сессию Совета, он сразу же попытался изменить повестку дня и [112] вместо дискуссии по корейскому вопросу начать обсуждение вопроса о вступлении КНР в ООН{*50}. Миллионы американцев, в домах которых недавно появились телевизоры, и сотни других, находившихся в зале заседаний, могли воочию следить за ходом дебатов, бурно выражали свое одобрение всякий раз, когда дородный Остин или полный достоинства англичанин сэр Глэдвин Джебб решали спорные вопросы в пользу Запада. Тем не менее Совет Безопасности — международный орган, призванный нести народам мир, был втянут в водоворот процедурных баталий и горячих, но бесполезных дискуссий, которые продолжались целый месяц. Совет отклонил предложения Малика по процедурному вопросу, но его предложение, касающееся вступления КНР в ООН, получило поддержку индийской делегации. Выступления Малика сводились к повторению обычных советских заявлений о том, что корейский конфликт — это гражданская война, которую могут прекратить лишь сами корейцы, а бомбардировки американской авиацией территорий севернее 38-й параллели ведут к бесчеловечному разрушению гражданских объектов{206}.

Действия Малика в Совете Безопасности были лишь частью усилий СССР, направленных на то, чтобы привлечь внимание к позиции США в отношении Китая и ослабить поддержку действий Соединенных Штатов в Корее. В середине августа «Постоянный Комитет в защиту мира» — прокоммунистическая организация, которая пыталась сорвать усилия США, направленные на укрепление вооруженных сил западных стран, перешла от сбора подписей в пользу запрещения атомной бомбы к полномасштабной пропаганде, направленной против действий ООН в Корее{207}. Оказывая воздействие на мировое общественное мнение, эта пропагандистская кампания могла привести к тому, что США были бы вынуждены смягчить свою политику в Азии — и таким образом проложить путь к урегулированию корейского конфликта.

Проект резолюции, выдвинутый Маликом четвертого августа, показывал, что СССР, возможно, и в самом деле стремился к серьезному обсуждению ситуации, сложившейся в Корее. Отступив от прежней позиции, Малик предложил, чтобы коммунистический Китай и «представители корейского народа» были [113] приглашены в Совет Безопасности для участия в переговорах по корейскому вопросу. Он не настаивал ни на официальном присутствии делегации режима Мао в качестве представителей государства — члена ООН, ни на изгнании из этой международной организации представителя режима Чан Кай-ши. Малик лишь говорил о необходимости участия в обсуждении корейского вопроса делегаций режимов Ким Ир Сена и Ли Сын Мана, причем на равных правах{208}.

Это предложение совершенно не совпадало с позицией США. Малик настаивал на том, чтобы резолюция по корейскому конфликту включала вывод всех иностранных войск с полуострова. Даже если бы это сопровождалось отводом северокорейских сил к 38-й параллели, все равно вывод войск ООН мог впоследствии спровоцировать возобновление наступления коммунистов — что, естественно, не устраивало Вашингтон. Малик также настаивал на том, чтобы делегации режимов Кима и Ли прибыли на заседания Совета Безопасности одновременно. Отчасти такую позицию объясняла уверенность Малика в том, что решение Совета от 25 июня, в котором говорилось о приглашении лишь делегации Южной Кореи, было незаконным из-за отсутствия делегаций двух постоянных членов — Советского Союза и коммунистического Китая. Если бы Соединенные Штаты согласились с такой позицией, то пришлось бы признать и незаконность резолюций, принятых 25 и 27 июня, что превратило бы действия ООН в Корее в юридически ничем не обоснованную акцию. Впрочем, тогда можно было бы усомниться и в законности вступления Китая в ООН.

Восьмого августа Малик воспользовался своим статусом председателя для того, чтобы, вопреки регламенту, представить заявление Пхеньяна, в котором говорилось, что американские бомбардировщики осуществляют «варварские налеты на беззащитные корейские города и промышленные центры». Эти действия советского представителя дали понять, что коммунисты намерены использовать ООН скорее как трибуну для своих пропагандистских акций, а не как инструмент для урегулирования корейского конфликта{209}.

Однако 21 августа, когда ситуация на фронте изменилась, Советский Союз внес некоторые изменения в свою позицию. На неофициальной встрече с членами Совета Безопасности Малик намекнул на то, что вопрос войны в Корее сначала можно было бы обсудить с представителями Южной Кореи, и сразу же после этого пригласить делегацию Северной Кореи. На этот раз [114] разговор о неправомерности резолюции, принятой 25 июня, уже не заходил. Остин и другие представители Совета Безопасности колебались и настаивали на том, чтобы не проводить никаких переговоров с северокорейцами до тех пор, пока не будет завершена «полицейская акция» ООН (то есть, возможно, до тех пор, пока войска Северной Кореи не будут выведены за 38-ю параллель){210}. Делегаты Совета Безопасности вновь отклонили предложение Малика, которое он на этот раз выдвинул уже во время официального заседания, состоявшегося первого сентября{211}.

Еще в августе появилось множество проблем, связанных с регламентом проведения заседаний. Эти осложнения были результатом вмешательства ООН в корейский конфликт. Советский Союз не мог признать законность резолюций, принятых 25 и 27 июня. Оспаривая правомочность этих решений Совета Безопасности, он не мог не затронуть вопроса о представительстве КНР в ООН. В свою очередь Соединенные Штаты противостояли попыткам объявить эти резолюции незаконными и настояли на том, чтобы корейский вопрос рассматривался независимо от вопроса о вступлении КНР в ООН.

Ни Северная, ни Южная Корея не были членами этой международной организации, причем одно из этих государств признавали коммунистические державы, а другое — большинство западных стран. Оба противоборствующих лагеря оставались верными своим принципам, и их оценки причин возникновения корейского конфликта были разными. Поэтому сложнее всего было добиться того, чтобы в ходе заседаний Совета Безопасности начались переговоры между двумя корейскими государствами. Эти проблемы не могли воспрепятствовать желанию двух сверхдержав как можно быстрее прекратить войну, однако они могли усложнить поиски взаимоприемлемых решений.

Демарши СССР в Совете Безопасности не привели ни к прогрессу в поисках мирного окончания конфликта, ни к ослаблению поддержки другими странами позиции США. Действия Малика, который, исполняя обязанности председателя Совета Безопасности, выставлял напоказ соблюдение правил регламента, лишь укрепили единство некоммунистических стран. Они вряд ли сомневались в том, что Советский Союз считает победу Северной Кореи единственным средством прекращения войны, и все чаще приходили к выводу, что восстановление границы по 38-й параллели является недостаточным условием для поддержания «мира и безопасности» на полуострове. [115]

Конечная цель — объединение Кореи

К сожалению, эти тенденции отнюдь не способствовали проявлению благоразумия внутри администрации Трумэна. В конце июня Соединенные Штаты заявили, что «единственной целью американской интервенции является восстановление статуса Корейской республики в том виде, каким он был до вторжения с Севера». Тем не менее исполнительная власть в Вашингтоне вскоре стала рассматривать и возможности ведения боевых действий под эгидой ООН севернее 38-й параллели — что должно было стать началом процесса объединения страны под властью прозападного режима{212}.

Мнения по этому вопросу в Госдепартаменте разделились. Группа планирования политики, которая все еще испытывала влияние своего бывшего руководителя, советника Джорджа Ф. Кеннана, была против наступательных операций американских сухопутных сил в Северной Корее, а Дин Раск и начальник отдела Северо-Восточной Азии Джон Эллисон считали, что возможность проведения таких операций не следует исключать. Первые полагали, что такие действия США могут вызвать недовольство союзников в Европе, дадут еще больший повод для советских обвинений в агрессии и, что хуже всего, приведут к прямому военному вмешательству Советского Союза или коммунистического Китая. Эллисон считал, что отказ США наказать агрессора своим наступлением на север сделает невозможным осуществление резолюции Совета Безопасности, принятой 27 июня, в которой говорилось о восстановлении «мира и безопасности в регионе», и приведет к тому, что коммунисты станут проявлять военную активность в других районах мира{213}.

Последний тезис был отражением распространенных в Соединенных Штатах опасений, которые сформулировала газета «Нью-Йорк Таймс» в номере от второго июля:

«Советы могут начать оказывать давление практически в любой точке, расположенной на окраинах Евразии, заставляя американцев применять свои силы то в одном районе, то в другом, изматывая Соединенные Штаты в бесконечном противостоянии»{214}

По мнению некоторых аналитиков, в том числе секретаря по вопросам обороны Луиса Джонсона, секретаря по военно-морским делам Фрэнсиса Б. Мэттьюза, генерала военно-воздушных сил Орвила Андерсона и влиятельного сенатора Ричарда Б. Расселла, превентивная война против Советского Союза могла быть единственной разумной альтернативой такой перспективе{215}. [116]

Трумэн и Ачесон не поддержали идею превентивной войны, но они с пониманием отнеслись к желанию окончательно решить корейский вопрос. Еще со времен Второй Мировой войны главной целью американской политики в отношении Кореи было создание на полуострове единого и свободного государства{*51}. Достижение этой цели было бы крупной победой Соединенных Штатов над Советским Союзом{216}. Остановить силы ООН у 38-й параллели значило еще более осложнить и без того нестабильную обстановку, сложившуюся в Южной Корее, где президент Ли уже призывал к проведению полномасштабных военных операций на севере страны{217}.

Комитет начальников штабов считал, что объединение Кореи под властью дружественно настроенного режима изменит «опасные стратегические тенденции, сложившиеся за последний год на Дальнем Востоке в результате нарушающих стратегическое равновесие действий, которые СССР осуществляет в районах, примыкающих к его дальневосточным территориям». При этом Пекин, возможно, даже изменит характер своих «зависимых» отношений с Москвой{218}.

Планы генерала Макартура были еще более грандиозными. Тринадцатого июля, во время совещания в Токио с генералами Дж. Лоутоном Коллинзом и Хойтом Ванденбергом, начальниками штабов сухопутных и военно-воздушных сил США, соответственно, командующий силами ООН заявил, что северокорейские войска должны быть разбиты, а не просто отброшены к 38-й параллели. Как только это произойдет, весь полуостров станет единым государством. Он предложил использовать атомные бомбы для уничтожения коммуникаций, по которым осуществлялось снабжение северокорейской армии из Китая и Советского Союза. «Либо мы победим здесь, либо проиграем повсюду, — утверждал Макартур. — Если мы победим здесь, то этим мы улучшим наши шансы выиграть и в других местах» {219}.

Тем не менее среди представителей исполнительной власти в Вашингтоне преобладало мнение, что Советский Союз или [117] Китай — а возможно, и обе коммунистические державы — отправят свои войска в Корею, чтобы предотвратить продвижение сил ООН в северные районы полуострова. С самого начала конфликта в американских официальных кругах существовало мнение, что советско-американская конфронтация в Корее приведет к мировой войне. К августу стало понятно, что в результате прямого вмешательства в корейский конфликт у Соединенных Штатов оказалось мало шансов разрешить вопрос с помощью военной силы. Во всяком случае, низкая боеспособность вооруженных сил США в Корее вызывала сомнения по поводу окончательного исхода войны. При оптимальном для США исходе поражение Советского Союза могло наступить только после длительной и дорогостоящей войны, во время которой территория самих Соединенных Штатов могла значительно пострадать в результате налетов авиации. Результаты китайско-американского противостояния были менее предсказуемы, но не вызывало сомнений то, что оно увеличило бы риск возникновения мирового конфликта и в течение длительного времени отвлекало бы значительные ресурсы Соединенных Штатов на ведение боевых действий в Корее. К середине августа даже ястреб Эллисон признал, что говорить о ведении Соединенными Штатами боевых действий севернее 38-й параллели слишком рано — во-первых, ввиду того что Америка не готова к войне с Советским Союзом, а во-вторых, из-за неясности намерений Москвы и Пекина{220}.

Тем не менее в дальнейшем точка зрения относительно ведения боевых действий севернее 38-й параллели была принята во внимание. Десятого августа, когда войска ООН все еще были прижаты к юго-восточной оконечности полуострова, администрация Трумэна уже начала проводить политический зондаж этого вопроса. В этот день Уоррен Остин в своей речи на заседании Совета Безопасности риторически воскликнул: «Разве только часть страны <Кореи> получит гарантии свободы?..» «Я считаю, что нет, — тут же ответил он на собственный вопрос. — Объединенные Нации проводили последовательную работу, направленную на объединение страны и создание независимой Кореи. И теперь ООН не станет отказываться от этой цели». Через неделю он сделал приблизительно такое же заявление. Затем, в конце месяца, президент Трумэн заявил в своем обращении по радио, что «корейцы имеют право жить в свободной, независимой и единой стране» и что «под руководством ООН Соединенные Штаты помогут им обрести это [118] право» {221}. Все чаще Госдепартамент рассматривал объединение Кореи как метод перехвата инициативы в «холодной войне». В одном из документов, определяющих позицию Госдепартамента, был сделан вывод о том, что полная победа на полуострове будет иметь огромное значение как для Азии, так и для всего мира. Достижение этой победы произведет неизгладимое впечатление на Японию и усилит как скрытые, так и явные противоречия между Пекином и Москвой. Даже союзники СССР в Европе смогут ощутить последствия этой победы{222}.

К этому времени американские дипломаты уже провели политический зондаж своих европейских союзников на предмет военных действий ООН севернее 38-й параллели и получили предварительную поддержку{223}. Одиннадцатого сентября, когда генерал Макартур уже готовился начать контрнаступление, президент Трумэн одобрил документ NSC-81, который призывал к продвижению сухопутных сил ООН на территорию Северной Кореи, «обеспечив, чтобы во время проведения этих операций не было доступа в <этот район>... значительных советских или китайских сил, и сохраняя втайне маршрут собственного движения, с тем чтобы исключить угрозу военного противодействия нашим операциям» {224}. Надежда на объединение страны военным путем появилась благодаря уверенности в том, что осуществить объединение другими способами просто невозможно.

Эта уверенность и легла в основу реакции Соединенных Штатов на мирные инициативы, которые были выдвинуты Индией в августе. В середине месяца сэр Бенегал Pay, представитель Индии в ООН, предлагал создать комитет непостоянных членов Совета Безопасности, который на основе анализа сложившейся ситуации внес бы предложения, касающиеся будущего Кореи. Канада выступила с поддержкой этой инициативы, рассматривая ее как средство сближения позиций Дели и Запада{225}. Австралийская делегация считала, что хотя этот план и отличается «некоторой неясностью, как... и все индийские предложения», тем не менее он дает Соединенным Штатам и Великобритании возможность «реабилитировать себя в глазах стран Азии, и особенно Индии». Поскольку среди непостоянных членов некоммунистические страны находились в явном большинстве, вероятность того, что доклад комитета сыграет на руку русским, была невелика{226}. Малик угрожал воспользоваться правом вето в отношении предложения Pay в том случае, если оно будет хоть как-то связано с резолюциями, принятыми 25 и [119] 27 июня. В свою очередь Остин высказал свою озабоченность тем, что если план, предложенный Pay, будет осуществляться без учета уже принятых Советом Безопасности резолюций, то это поставит под сомнение законность самих резолюций. Возобновление участия советской делегации в работе Совета Безопасности привело к тому, что Генеральная Ассамблея, где предложения Соединенных Штатов всегда пользовались поддержкой значительного большинства и где практически не возникало необходимости использовать право вето, стала для американских дипломатов наиболее удобным инструментом.

Однако ситуация в Корее оставалась слишком неясной для того, чтобы делать какие-то окончательные выводы по поводу будущего этой страны. К двадцатому сентября, когда Генеральная Ассамблея ООН должна была открыть свою ежегодную сессию, обстоятельства могли измениться. Столкнувшись с противодействием Остина и не получив поддержки со стороны Дели, Pay пришлось смириться с тем, что его план, который даже не получил форму официального предложения, так и не был осуществлен{227}

Реакция Китая

В странах коммунистического блока обратили внимание на высказывания Остина, касающиеся возможных попыток ООН объединить Корею. Двадцатого августа министр иностранных дел Китая Чжоу Энь-лай отправил в ООН послание, в котором основное внимание уделялось корейскому вопросу, а не проблеме Тайваня, как было в предыдущих заявлениях Китая. Поскольку Корея является соседом Китая, заявлял Чжоу, китайский народ не может не быть заинтересованным в решении корейского вопроса{228}. Он потребовал, чтобы делегация КНР принимала участие в обсуждении корейской проблемы на Совете Безопасности ООН. Через два дня, когда делегаты не входящих в советский блок стран отклонили предложение Малика об участии делегаций Северной и Южной Кореи в заседаниях Совета Безопасности, посвященных решению корейской проблемы, представитель Советского Союза подверг нападкам политику США, предупреждая, что

«любое продолжение корейской войны неизбежно приведет к расширению конфликта, ответственность за последствия которого ляжет на Соединенные Штаты»{229}.

Затем, 26 августа, в китайском журнале «Мировая культура» появилась статья, в которой говорилось:

«Варварские [120] действия американского империализма и его приспешников, имеющие место в ходе вторжения в Корею, не только несут угрозу миру в Азии и во всем мире, но в особенности угрожают безопасности Китая. Китайский народ не может оставаться безучастным к действиям американского империализма в Корее»{230}.

Эти заявления, наряду с действиями Малика в ООН, были политикой «кнута и пряника», направленной на предотвращение возможного вторжения сил ООН на территорию Северной Кореи.

В соответствии с этой политикой китайцы начали активные военные приготовления к интервенции. С точки зрения Мао, американские действия в Корее представляли собой не только серьезное испытание для только что созданного китайского коммунистического режима, но и возможность укрепить молодое государство. С одной стороны, они могли еще больше активизировать противников коммунистической революции, которые еще оставались как в континентальном Китае, так и на Тайване. Как отметил исследователь Чен Цзянь, все более активные действия США в соседней Корее стали проверкой того, сможет ли новый режим управлять Китаем, сохраняя престиж страны и соблюдая ее интересы{231}. С другой стороны, как сообщалось во внутренней директиве Главного информационного бюро от 29 июня, возросшая опасность со стороны Соединенных Штатов создала условия,

«благоприятные для дальнейшего пробуждения китайского народа... Мы должны использовать эту возможность... для того, чтобы начать широкую пропаганду, посредством которой мы сможем воспитать свой народ и нанести сильный удар по самонадеянности американских империалистических агрессоров»{232}.

Четвертого августа, в самый разгар антиамериканской кампании, несколько китайских армий были переброшены в Маньчжурию. На заседании политбюро Китайской коммунистической партии Мао заявил, что «если бы американские империалисты выиграли войну, они бы стали еще более самонадеянны и начали бы нам угрожать... Мы должны протянуть им <северокорейцам> руку помощи и отправить туда наших добровольцев». Время проведения акции можно будет назначить позже, но подготовка должна идти полным ходом{233}. На следующий день он сообщил генералам, чьи войска дислоцировались на северо-востоке страны, что они должны быть готовы начать боевые действия уже в августе. Позже он продлил период подготовки к началу интервенции до конца сентября. [121]

Он также потребовал расположить вдоль пограничной реки Ялу двенадцать армий, в дополнение к восьми армиям, которые были здесь развернуты еще в начале июля{234}. Мао опасался, что силы ООН могут нанести контрудар в тыл северокорейских войск, которые слишком далеко продвинулись на юг{235}.

Американская разведка имела сведения о целенаправленном движении китайских войск в направлении Кореи. Но, по всей видимости, ее сообщения о том, что именно Москва подстрекает Пекин к вторжению на полуостров, а режим Мао, столкнувшись с серьезными экономическими проблемами у себя дома, противостоит давлению Советского Союза, были ошибочными{236}. Судя по всему, Сталин испытывал смешанные чувства в отношении прямого участия Китая в Корейской войне. В ближайшей перспективе такое развитие событий могло только усилить зависимость Китая от СССР, однако оно могло и увеличить вероятность возникновения глобального конфликта. В отдаленной перспективе готовность Китая взять на себя основную тяжесть ведения Корейской войны могла привести к ослаблению руководящей роли Советского Союза в международном коммунистическом движении. Китай же мог получить значительный международный престиж и уверенность в собственных силах, что побудило бы Мао проводить собственную внешнюю политику. При сложившейся обстановке Сталин поддерживал интервенцию Китая — но не исключено, что он уже искал способы ограничить активность своего союзника.

Фактор Макартура и дипломатия великой державы

Присутствие генерала Макартура в Токио усиливало опасения СССР и Китая в отношении контрнаступления сил ООН в Корее. Будучи одновременно главнокомандующим силами ООН в Корее и командующим вооруженными силами США на Дальнем Востоке, Макартур играл значительную роль в политике Соединенных Штатов в Восточной Азии. Во-первых, он осуществлял оперативный контроль над американскими, южнокорейскими и любыми другими силами, действующими в Корее под эгидой ООН. Во-вторых, ему были предоставлены точно такие же полномочия и в отношении американских сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил в западной части Тихого океана. Президент Трумэн мог отменить его распоряжения, но престиж Макартура в Объединенном Комитете начальников штабов, популярность, которой он пользовался в республиканской партии [122] и среди широких слоев населения — все это весьма затрудняло контроль над его действиями.

Блестящая и продолжительная карьера генерала, которому было уже семьдесят лет, подходила к концу. Он отличился в обеих мировых войнах и в течение пяти лет был главнокомандующим американской армией. Первое назначение на военную службу Макартур получил в 1903 году, поэтому его выслуга лет превышала выслугу лет всех других офицеров действующей армии, в том числе и членов Объединенного Комитета начальников штабов. Однако его стремления и достижения часто выходили за пределы чисто военной области. После Второй Мировой войны он стал командующим союзными оккупационными силами в Японии, где в его обязанности входило не только поддержание порядка и управление побежденной страной, но и подготовка Японии к будущему вступлению в мировое сообщество. Фактически он правил страной как независимый монарх, и большинство аналитиков положительно оценили результаты его деятельности. В 1948 году он стал убеждать влиятельных республиканцев поддержать его намерение стать кандидатом на пост президента США от республиканской партии{237}. Хотя эта кампания окончилась неудачей, его жажда проявить себя на поприще большой политики осталась. «Я готов служить в любое время, в любой области и в любом месте», — заявил он во время интервью 25 июня 1950 года{238}.

Обладая запоминающейся внешностью — а по некоторым оценкам, и блестящим интеллектом — Макартур был яркой и притягательной личностью. Но в то же время он был тщеславен и эгоцентричен. Его окружали подчиненные, которые в большинстве своем были подхалимами и посредственностями. Они только способствовали проявлениям самых непривлекательных качеств его характера. Обладая чрезмерно развитым чувством собственной значимости и большим опытом службы в западной части Тихого океана, генерал стал неистовым сторонником главной роли азиатского фактора в политике Соединенных Штатов. Макартур решил поменять приоритеты американской политики, в которой традиционно господствовало пренебрежение к азиатско-тихоокеанскому региону, а главное внимание уделялось Европе. Война в Корее предоставила ему долгожданную возможность достичь этой цели{239}.

Макартур никогда не понимал роли ООН в Корее. Напротив, весной 1948 года имел место небольшой инцидент, когда он не допустил на территорию Японии представителей Временной [123] комиссии ООН по Корее, которые хотели заняться в Токио составлением одного из своих отчетов{240}. Став командующим силами ООН, Макартур отнюдь не способствовал сотрудничеству армии с этой международной организацией, поскольку в сводках для прессы он сообщал такие сведения, которые скорее, предназначались для докладов в Совет Безопасности ООН{241}. Макартур был одиночкой и не вполне соответствовал требованиям, которые предъявлялись к руководителю столь хрупкой структуры, какой являлись международные силы ООН.

События, связанные с ситуацией вокруг Тайваня, показывают, насколько трудно было контролировать действия Макартура. В течение некоторого времени своенравный генерал настаивал на том, что Соединенные Штаты должны препятствовать захвату острова коммунистами. Когда в ответ на агрессию Северной Кореи президент Трумэн заявил, что 7-й флот США в течение некоторого времени будет обеспечивать нейтралитет Тайваня, командующий вооруженными силами США на Дальнем Востоке направил все свои усилия на то, чтобы предоставить острову постоянные гарантии, обязывающие США защищать Тайвань от нападений со стороны материка. Здесь он пользовался сочувствием (если не прямой поддержкой) секретаря Джонсона и Комитета начальников штабов. Но на этот раз и президент, и Госдепартамент выразили свои сомнения. Они не испытывали симпатий к режиму Чан Кай-ши, к тому же защита Тайваня Соединенными Штатами осуществлялась бы без санкций ООН и не имела шансов на получение широкой международной поддержки.

Тайваньский вопрос представлял особую опасность для англо-американского сотрудничества. Англичане были по-прежнему обеспокоены тем, что действия США в Тайваньском проливе могут привести к противостоянию Соединенных Штатов и коммунистического Китая. Такой конфликт мог подорвать все еще выгодные позиции Британии в Гонконге и поставить под вопрос существование их стратегического аванпоста в Малайе, где китайцы из числа местного населения уже вели партизанскую борьбу с правительством. В ожидании возможного китайско-американского кризиса лейбористское правительство Эттли дало понять, что оно не собирается помогать Соединенным Штатам защищать Тайвань{242}.

Но даже если бы Мао не напал на остров, защита американцами режима Чан Кай-ши усилила бы враждебность коммунистического Китая к Западу и отчужденность других [124] азиатских стран — особенно Индии. Защищая интересы страны, возможности которой во внешней политике были ограничены, лидеры Великобритании предпочитали грубым силовым методам дипломатическое маневрирование, часто используя возможности Британского Содружества наций. Недавно получившая независимость Индия все чаще выполняла роль инструмента, с помощью которого Великобритания могла оказывать влияние на страны Азии. В своих попытках убедить Соединенные Штаты не вмешиваться в решение тайваньского вопроса, Англия рассчитывала на поддержку своей бывшей главной колонии. Идя навстречу пожеланиям англичан, Трумэн в своем послании конгрессу от 19 июля, которое получило широкую огласку, заявил, что нынешняя политика США в отношении Тайваня является лишь временной необходимостью и не затрагивает политических проблем острова{243}. Существовала надежда на то, что этих заверений будет достаточно, чтобы отложить решение проблем Тайваня до окончания конфликта в Корее{244}.

Однако эти надежды исчезли, когда 31 июля Макартур отправился в Тайбэй на переговоры с Чан Кай-ши. Заявление для прессы, которое командующий силами США на Дальнем Востоке сделал на обратном пути в Токио, имело важное политическое значение. Он похвалил Чан Кай-ши за непреклонную решимость бороться с коммунизмом и заявил, что непоколебимость готового принять бой вождя «совпадает с интересами и целями американцев, которые хотят, чтобы все люди, живущие в тихоокеанском регионе, были свободными людьми, а не рабами» {245}. Воспользовавшись представленным случаем, китайский генералиссимус заявил, что он и Макартур заложили основу будущего китайско-американского военного сотрудничества. Если вооруженные силы Тайваня будут тесно сотрудничать с нашим старым боевым товарищем, утверждал Чан Кайши, — победа будет обеспечена{246}. Американская пресса во всеуслышание задавалась вопросом: существовали ли между Чан Кай-ши и Макартуром секретные договоренности, и не эти ли соглашения являются причиной активной позиции генерала в его отношениях с Вашингтоном.

Этот инцидент случился в самый неподходящий момент для Госдепартамента, который как раз объявил о переводе чиновника дипломатической службы Карла Лотта Ранкина из Гонконга в Тайбэй, где он должен был возглавить американскую миссию. Хотя власти Соединенных Штатов отнеслись к этому перемещению [125] как к обычной рутине, тем не менее тот факт, что Ранкин занимал пост министра, в то время как его предшественник Роберт Стронг был всего лишь первым секретарем, по мнению многих наблюдателей, отражал потепление отношений администрации Трумэна к режиму Чан Кай-ши{247}. Это событие, наряду с поездкой Макартура, стало поводом для того, чтобы Яков Малик начал в ООН пропагандистскую кампанию по обвинению США в подготовке агрессии против Китая{248}.

В действительности Комитет начальников штабов рекомендовал Макартуру выяснить, что необходимо для обороны Тайваня, а Совет Национальной Безопасности одобрил эти рекомендации. Наблюдатели в Госдепартаменте, Министерстве обороны и Центральном разведывательном управлении опасались нападения коммунистов на остров и сомневались в способности американского 7-го флота, большая часть которого находилась в корейских водах, отразить это нападение{249}. Решение президента Трумэна разместить на острове Гуам бомбардировщики B-29, некоторые из которых могли нести ядерное оружие, отчасти было вызвано именно этими опасениями — причем госсекретарь Ачесон способствовал тому, что информация о передислокации бомбардировщиков попала в прессу{250}.

Перед тем как отправиться на Тайвань, Макартур провел ряд предварительных консультаций с Пентагоном, в ходе которых его руководители советовали генералу послать в Тайбэй кого-нибудь из старших офицеров, а не лететь самому. Однако приказывать ему они не стали{251}. Госдепартамент не был заранее уведомлен о планах Макартура, что было отражением некорректных взаимоотношений между военными и дипломатами в период, когда секретарем по делам обороны был Джонсон. Этот инцидент также продемонстрировал, насколько трудно было Макартуру совмещать обязанности главнокомандующего вооруженными силами США на Дальнем Востоке с обязанностями командующего силами ООН в Корее — ведь с географической точки зрения в первом случае зона ответственности генерала распространялась гораздо дальше, чем во втором. Для того, чтобы действия в Корее превратились в международную акцию, требовалось большое искусство в решении вопросов, выходящих за рамки собственно корейской проблемы, и особенно это касалось вопросов, связанных с Тайванем. Нетерпение и упрямство Макартура в сочетании с нерешительной политикой США в отношении острова мешали генералу эффективно выполнять возложенные на него обязанности. [126]

Доклад чиновников американской дипломатической службы на Тайване еще больше усилил опасения Госдепартамента в отношении возможных последствий экскурсии Макартура. В докладе сообщалось о планах генерала разместить на острове эскадрильи американских истребителей{252}. Не так давно Объединенный Комитет начальников штабов сообщил Макартуру об одном своем предложении, направленном в Совет Национальной Безопасности. Оно заключалось в том, что американская авиация могла бы рассеять войска КНР, сосредоточенные на материке в непосредственной близости от Тайваня. Теперь госсекретарь опасался, что «Проконсул Востока» может и в самом деле начать такую операцию. Чтобы исключить эту возможность, Трумэн отправил Макартуру депешу, в которой сообщалось, что только президент, будучи главнокомандующим, может дать санкцию на проведение операций против Китая{253}. Кроме того, Трумэн отправил в Токио Аверелла Гарримана, нового советника Белого Дома по иностранным делам, который должен был объяснить Макартуру политику США{*52}.

В Соединенных Штатах быстро бы забыли этот эпизод, если бы строптивый командующий не стал публично высказывать свое недовольство подходом администрации Трумэна к решению тайваньского вопроса. Американская организация «Ветераны зарубежных войн» пригласила генерала выступить на своем ежегодном собрании. В ответ Макартур отправил письмо, которое должны были зачитать на собрании ветеранов. В этом письме он подчеркивал стратегическое значение острова и опровергал утверждения, что защита Тайваня Соединенными Штатами будет непопулярна в Азии:

«...Те, кто так говорят, не понимают Востока. Они не хотят понять, что частью восточной психологии является уважение чужой агрессивности и собственное стремление действовать агрессивно, решительно и динамично, быстро избавляться от руководителей, для которых характерны робость и нерешительность... За последние пять лет ничто так не вдохновляло Дальний Восток, — как решимость американцев защитить [127] наши тихоокеанские стратегические бастионы от будущих посягательств»{254}.

Пресса получила копии письма Макартура 25 августа, а днем ранее министр иностранных дел КНР Чжоу Энь-лай отправил телеграмму генеральному секретарю ООН. В ней он требовал, чтобы Совет Безопасности «осудил... и немедленно принял меры, направленные на полный вывод с Тайваня всех американских сил вторжения» {255}. Таких сил на острове не было, но письмо Макартура стало дополнительным основанием для обвинений, выдвигаемых коммунистами, и усилило опасения союзников, что Соединенные Штаты дали себя втянуть в азиатский конфликт — тем самым сменив политические приоритеты и ослабив Европу. Трумэн призвал генерала дать опровержение собственным заявлениям.

Президент также взял на себя труд публично объяснить политику США в отношении Тайваня. Он повторил, что 7-й флот покинет Тайваньский пролив как только закончится война в Корее и заявил, что он будет удовлетворен, если ООН займется рассмотрением будущего этого острова{256}. Ранее Соединенные Штаты не испытывали большого желания выносить проблему Тайваня на рассмотрение ООН, однако 29 августа, когда Совет Безопасности принял решение рассмотреть выдвинутые коммунистическим Китаем обвинения, в которых говорилось об агрессии США на Тайване, американцы изменили свою позицию{257}.

Действия Макартура стали причиной озабоченности Москвы и Пекина. У китайских коммунистов, которых более всего беспокоило, как сбросить режим Чан Кай-ши и захватить его последнюю твердыню, заявления Макартура вызвали смешанное чувство гнева и мрачных предчувствий. Высказывания генерала по поводу Тайваня и особенностей восточного менталитета совпали с целым рядом опасных событий: обстрелами американской авиацией железнодорожного терминала в Далицзу и аэродрома в Аньдуне, на территории Маньчжурии{*53}, заявлениями секретаря по военно-морским делам Мэтьюза в защиту идеи «войны, которая заставит искать мира» и сообщениями прессы о том, что эта идея находит поддержку среди администрации Трумэна{258}. Кроме того, заявления Макартура были [128] сделаны на фоне продолжающейся блокады побережья Китая силами Гоминьдана, которые нападали на китайские торговые суда и сбрасывали листовки на материк. Все эти факты явно противоречили заявлению о нейтралитете, сделанному США гу июня. Президент Трумэн упрекнул Мэтьюза, но 1 сентября он предостерег Китай от ввода войск в Корею, заявив, что такие действия могут привести к всеобщей войне{259}.

Заявление Трумэна было попыткой предотвратить вторжение Китая в Корею. Налеты американской авиации в Маньчжурии, скорее всего, не были преднамеренными, к тому же у Вашингтона не было планов проведения крупных военных операций против пекинского режима, и он не поощрял действия тайваньского режима, направленные против КНР. Тем не менее исследователь Аллен Уайтинг заметил, что правительство Мао, рассматривая ситуацию сквозь призму коммунистической идеологии, могло сделать вывод, что события, имевшие место в конце августа, являлись частью большого плана, целью которого была проверка уязвимости КНР и поиски возможных способов ниспровержения существующего режима{260}. Отсутствие прямых дипломатических контактов между Пекином и Вашингтоном, прерванных еще в апреле, когда генеральному консулу США Эдмунду Клабу пришлось покинуть китайскую столицу, создавало дополнительные трудности для администрации Трумэна, которая хотела развеять опасения китайцев.

Утверждения Макартура были на руку Кремлю, так как они являлись еще одним фактором, который крепко удерживал Китай в советском лагере и благодаря которому Соединенные Штаты вполне могли увязнуть в трясине азиатской войны. Тем не менее высказывания генерала могли вызвать у Советов опасение, что его воинственный пыл и тенденции внутри Соединенных Штатов являются отражением зловещих планов американской политики. Сталин дал согласие на северокорейское вторжение, считая, что Соединенные Штаты уже списали со счета Южную Корею. В тот момент, когда администрация Трумэна лихорадочно отправляла войска на полуостров, изменил свою политику в отношении Тайваня и решительно приступил к укреплению военной мощи США и Западной Европы, советское руководство, которое во всем было склонно видеть заговоры капиталистического окружения, вполне могло заподозрить циничный сговор, который заключался в том, чтобы спровоцировать коммунистическую авантюру в Корее и тем самым дать возможность Вашингтону проводить более агрессивную внешнюю [129] политику{261}. Несмотря на то что Трумэн проявил твердость и осудил заявления Макартура и Мэтьюза, Сталин мог неправильно истолковать тот факт, что два своенравных чиновника даже не были понижены в должности — что в Советском Союзе было бы неизбежным наказанием за публичное выражение мнения, не совпадающего с официальным{262}.

В связи с тем что американские планы военных действий носили скорее наступательный, а не оборонительный характер, добровольный отход северокорейских войск к 38-й параллели приобретал уже совсем иной смысл. Такой маневр северокорейцев мог привести к тому, что Соединенным Штатам не пришлось бы вести боевые действия севернее старой границы — действия, исход которых тогда никто не мог предсказать.

Таким образом, прекратить корейский конфликт было совсем непросто. Зондаж американской позиции не должен был дать Западу ни малейшего повода сомневаться в силе коммунистического лагеря. Поэтому советские дипломаты в отношениях со своими оппонентами гораздо чаще применяли метод «кнута», нежели метод «пряника». Это значительно снижало перспективы проведения серьезных переговоров с Соединенными Штатами, которые тоже были весьма подозрительны.

Доверие: Соединенные Штаты и их союзники

Хуже всего было то, что в период между серединой августа и серединой сентября сверхдержавы не предприняли совместных действий, направленных на прекращение конфликта. На исходе первой недели августа северокорейское наступление уже утратило свой первоначальный темп. С каждым днем возрастала уверенность в том, что силы ООН смогут удержаться на полуострове. Наращивание американских войск, продолжающих прибывать в Японию, шло быстрыми темпами, и контрнаступление сил ООН было уже не за горами. Безусловно, это был самый подходящий момент для прекращения боевых действий и восстановления границы, проходящей вдоль 38-й параллели. Чтобы успокоить опасения коммунистов, которые могли вызвать военное присутствие США в Корее, Соединенные Штаты могли бы пойти на передислокацию своих войск южнее реки Ханган — а затем в течение шести месяцев после отвода северокорейских войск за 38-ю параллель можно было бы и вообще вывести все американские войска с полуострова. Возможность возобновления боевых действий уже после ухода американских [130] войск можно было бы исключить с помощью введения демилитаризованной зоны глубиной в несколько миль к северу и к югу от 38-й параллели, а также использования международных полицейских сил — или, по крайней мере, наблюдателей ООН, которых можно было бы разместить в демилитаризованной зоне. Такой поворот событий, безусловно, не устроил бы ни режим Кима, ни режим Ли, но Советский Союз и Соединенные Штаты имели возможности заставить их принять подобные условия.

Тот факт, что не было предложено ничего даже отдаленно напоминающего такой план, показывает степень отчуждения, которое существовало в отношениях сверхдержав. И Советский Союз, и Соединенные Штаты стремились избежать прямого столкновения друг с другом — что им на первых порах вполне удавалось. Тем не менее проводимая ими политика препятствовала быстрому окончанию конфликта, а военные действия, которые так и не были прекращены, еще более усилили риск столкновения двух сверхдержав.

Курс, проводимый администрацией Трумэна, предусматривал некоторые преимущества для Соединенных Штатов. Этот курс в большей степени был направлен на усиление военной мощи Запада, а не на быстрое прекращение войны в Корее. К началу сентября Англия и Франция достигли значительных успехов на пути укрепления своей обороны{263}. В середине месяца Конгресс США одобрил законопроект о выделении и миллиардов долларов на укрепление американских вооруженных сил и увеличение военной помощи союзным государствам. Кроме того, Соединенные Штаты представили на рассмотрение Североатлантического Совета пакет предложений по укреплению НАТО. Этот план предусматривал увеличение американской группировки в Европе еще на четыре-шесть дивизий, наращивание английских и французских вооруженных сил и создание значительного западногерманского военного контингента.

Все войсковые соединения, как новые, так и уже имеющиеся, должны были входить в состав общеевропейской системы обороны, во главе которой стоял бы верховный командующий и международный штаб. Французы опасались восстановления вооруженных сил Германии и поэтому блокировали те пункты договора, которые предусматривали создание германской армии и являлись важнейшим аспектом американского плана. Тем не менее общее согласие с принципом единых вооруженных сил и централизованного командования стало важным шагом на пути осуществления действенных мер, гарантирующих [131] безопасность Западной Европы. Франция уже не возражала против того, чтобы Западная Германия участвовала в производстве материальной части для подразделений НАТО и создавала полицейские силы в ответ на создание таких сил в просоветской восточной зоне Германии. Со временем французы также смягчили и свое отношение к восстановлению германских вооруженных сил{264}.

Соединенные Штаты достигли прогресса и в укреплении Японии, которая стала бастионом Запада на Дальнем Востоке. В начале июля Макартур приказал создать 75-тысячный корпус полицейских сил Японии, который первоначально предназначался и для поддержания порядка внутри страны, и для отражения внешней угрозы, а впоследствии мог стать основой для будущих вооруженных сил Японии. Что касается экономики, то производство продукции, которая была необходима воевавшей в Корее армии США, способствовало возрождению японской экономики, у сентября 1950 года Ачесон и Джонсон представили на рассмотрение президента меморандум, в котором говорилось о принципах ведения переговоров и конкретных процедурах, необходимых для заключения с Японией договоров о мире и обороне. После многомесячного конфликта между Госдепартаментом и Министерством обороны американские дипломаты наконец-то могли двигаться вперед, укрепляя позиции США в Северо-Восточной Азии{265}.

И, наконец, просьбы Соединенных Штатов оказать конкретную помощь были удовлетворены странами, поддержавшими действия ООН в Корее. Правда, Госдепартамент был по-прежнему недоволен действиями Пентагона. Даже после того как президент Трумэн в начале августа выразил желание всеми средствами способствовать привлечению других государств к военным действиям в Корее, военные продолжали выступать против участия в конфликте стран «третьего мира». Министерство обороны не проявило особого интереса к идее использовать Организацию американских государств для выработки и координации помощи латиноамериканских стран, готовых отправить подразделения своих вооруженных сил в Корею для участия в международной акции. Американские военные были против формирования, обучения и вооружения этих тысяч добровольцев из некоммунистических стран.

Возможно, аналитики Госдепартамента и недооценивали нехватку живой силы, оружия и амуниции, которая имела место в собственной армии, но они хорошо понимали, что существуют [132] препятствия как материального, так и иного характера, которые не позволяют в полной мере использовать возможности международного сотрудничества в Корее. Но тонкое политическое чутье заставляло аналитиков Госдепартамента более тщательно, чем их военные коллеги, изучать каждую возможность. Дипломаты были раздражены сообщениями о том, что полностью подготовленные турецкие войска не могут получить разрешения на отправку в Корею. Их также возмущали сообщения о негодовании в странах Латинской Америки, которое было вызвано завышенными требованиями к воинским контингентам, участвующим в международной акции ООН. Войска латиноамериканских стран совершенно не отвечали этим требованиям. Госдепартамент хотел, чтобы Соединенные Штаты взяли на себя издержки по обеспечению и перевозке иностранных войск в Корею, но Пентагон выступил против, считая, что это может создать плохой прецедент для будущих совместных мероприятий под эгидой ООН.

В сентябре, несмотря на все трудности, все же удалось достичь соглашения, которое позволяло странам — участницам акции ООН в Корее получать от США помощь, предназначенную для обеспечения воинских контингентов этих стран, с последующей компенсацией затрат Соединенным Штатам. Это соглашение появилось в результате жестоких межведомственных битв Госдепартамента и Министерства обороны. К середине месяца уже двадцать девять государств предложили свою военную, экономическую или медицинскую помощь{266}.

Правительства некоторых стран отправляли свои сухопутные силы даже несмотря на значительные неудобства. Экономика Великобритании испытывала некоторый спад. Возросшая в последнее время активность повстанцев в Малайе заставила англичан усилить свои вооруженные силы в Юго-Восточной Азии, а победа коммунистов в Китае сделала военное присутствие Великобритании в Гонконге более чем необходимым. Поэтому отправка войск в Корею была для британцев весьма нежелательна{267}. Тем не менее в конце июля кабинет министров дал согласие сформировать войсковую бригаду, предназначенную для действий в Корее. Когда в середине августа американцам срочно потребовались дополнительные подразделения сухопутных сил для обороны Пусанского периметра, англичане немедленно перебросили из Гонконга два своих пехотных батальона{268}.

В соответствии с планами военного ведомства Австралии ее армия (численностью менее 15 тысяч человек) должна была [133] использоваться главным образом на Среднем Востоке и в Юго-Восточной Азии. Единственным подразделением, которое Австралия могла быстро отправить в Корею, был пехотный батальон неполного состава, который нес службу в оккупированной Японии. Но прежде чем отправить это подразделение в Корею, необходимо было пополнить его людьми и техникой, а также обучить личный состав тактике боевых действий. В любом случае Австралия смогла предложить только этот батальон{269}. Правительство Филиппин во главе с Квирино располагало армией, которая по численности превосходила австралийскую армию более чем в два раза. Но на Филиппинах набирало силу повстанческое движение, к тому же правительство испытывало серьезные финансовые трудности. Военное ведомство этой страны и даже некоторые представители оппозиционной партии национальной независимости были против отправки войск за границу. Однако министру иностранных дел Карлосу Р. Ромуло и послу в Соединенных Штатах Мэй Элизальде удалось преодолеть это сопротивление, и в середине сентября пехотный батальон из Филиппин прибыл в Корею{270}. Франция и Греция тоже предложили свои воинские подразделения — несмотря на то, что и в этих странах обстоятельства складывались не лучшим образом.

Многие предложения носили чисто символический характер, некоторые другие были либо слишком сомнительны, либо слишком конъюнктурны — или же совмещали в себе и то и другое, как в случае с предложением режима Чан Кай-ши, который изъявил желание отправить в Корею тридцать три тысячи своих солдат. Рассмотрение такого рода инициатив старались откладывать. За исключением Тайваня, единственными азиатскими государствами, выразившими свою готовность отправить войска в Корею, были Турция (которая вообще не считала себя азиатской страной), Филиппины и Таиланд — причем ни одна из двух последних держав не пользовалась достаточным авторитетом среди государств Дальнего Востока, а воинские части обеих стран были плохо обучены и вооружены. Индия, участие которой в международных военных действиях на территории Кореи имело бы огромное политическое значение, предложила лишь полевую медицинскую часть. Ачесон считал, что отправка пакистанских войск была бы «чрезвычайно желательна», однако премьер-министр Пакистана Лиакват Али Хан колебался — при этом намекая, что участие США в делах обороны его страны и поддержка в ООН его позиции по Кашмиру могли бы дать желаемый результат{271}. [134]

Некоторые государства предлагали свои вооруженные силы, надеясь что-то получить взамен. Турция, Греция, Австралия и Филиппины — все они хотели, чтобы Соединенные Штаты взяли на себя обязательства в отношении обороны этих стран. Нападение Северной Кореи, войска которой имели советское вооружение, усилило опасения Турции и Греции, поскольку в непосредственной близости от их границ, в Болгарии и Албании, стояли войска оснащенные точно таким же оружием{*54}. Турция была особенно настойчива в своем желании стать членом НАТО. Впрочем, Греция от нее отставала ненамного. Соединенные Штаты знали, что Балканам угрожает опасность — в особенности Греции с ее внутренней нестабильностью. Тем не менее, понимая, что Соединенные Штаты и их европейские союзники уже имеют взаимные обязательства, к выполнению которых они еще недостаточно готовы, Госдепартамент безуспешно пытался препятствовать вступлению в НАТО новых государств{272}.

Австралия в лице министра иностранных дел Перси Спендера энергичнее других настаивала на том, чтобы США вступили в оборонительный союз с государствами юго-западной части Тихого океана. Напуганный тем, что Великобритания утрачивает способность защищать регионы, расположенные вдали от метрополии, а для Америки главным приоритетом остается Европа, Спендер желал, чтобы Вашингтон взял на себя определенные обязательства в отношении обороны юго-восточной части Тихого океана. Он был настолько обеспокоен ситуацией, что невольно оставил о себе в Соединенных Штатах весьма благоприятное впечатление. В конце июля, без санкции премьер-министра Роберта Мензиса (который в это время находился на корабле «Куин Мэри» в Атлантике), Спендер клятвенно заверил, что австралийские войска будут посланы в Корею. Аналогичное заявление Великобритании было сделано лишь спустя несколько часов{273}.

В Новой Зеландии правительство Сиднея Холланда не столь рьяно стремилось к созданию оборонительного пакта с участием США, но оно уже давно испытывало опасения по поводу собственной безопасности, вызванные коммунистической экспансией в Азии{*55}. Считая, что его страна должна играть собственную [135] роль на мировой арене, а не идти в фарватере политики Великобритании и Австралии, Холланд настолько быстро получил согласие своего кабинета министров, что объявил об отправке в Корею новозеландского артиллерийского подразделения на полтора часа раньше, чем было сделано аналогичное заявление Австралии{274}.

Филиппины также стремились к участию в военном альянсе с Соединенными Штатами. Победа коммунистов в Китае, последовавшая сразу же вслед за изгнанием японских оккупантов с филиппинского архипелага, вызвала опасения, что Соединенные Штаты, будучи слишком заняты в Европе, опять не смогут защитить Филиппины{275}. В то же время финансовый кризис, в котором находился режим Квирино, требовал неотложной помощи США. Сомневаясь в способностях филиппинского правительства должным образом использовать эту помощь, администрация Трумэна отправила в страну экспертную комиссию. Участие филиппинских войск в корейском конфликте могло усилить молчаливое осуждение режима Квирино в американской прессе и конгрессе США, но могло стать и основой будущей внешней поддержки режима{276}.

Великобритания, Франция и другие страны НАТО уже состояли в оборонительном союзе с Соединенными Штатами, но они хотели, чтобы военное присутствие США в Европе было еще более интенсивным. Участие европейских государств в Корейском конфликте могло привести как к усилению американской поддержки странам Западной Европы, так и к повышению степени влияния последних на политику США в Корее{277}. Таиландский режим Файбана Сонграма, выразивший готовность отправить войска в Корею, имел проблемы, схожие с проблемами своих филиппинских коллег. Хотя в Таиланде и не надеялись вступить в официальный оборонительный союз с Соединенными Штатами, а внутренняя обстановка в стране не была столь отчаянной, как на Филиппинах, однако консервативное правительство в Бангкоке все же испытывало тревогу — как по поводу внутренней обстановки, так и по поводу нестабильной ситуации, сложившейся на еще размытых границах государства. Вашингтон уже предоставлял стране экономическую и военную помощь, а участие Таиланда в корейском конфликте могло поднять рейтинг режима Файбана в списке американских приоритетов{278}.

Южная Африка, предложившая для совместных действий в Корее свою авиаэскадрилью, имела на то совсем другие — хотя и не менее серьезные причины. С 1948 года в ООН продолжались [136] дебаты по поводу расовой политики Южно-Африканского Союза и претензий этого государства на Юго-Западную Африку{*56}, которая прежде была колонией Германии. Действия экстремистского правительства Дэниела Мейлана, проводившего политику апартеида, стало причиной растущего недовольства ООН. Участие в совместных действиях международных сил ООН в Корее предоставляло режиму Мейлана возможность укрепить свои позиции как в Организации Объединенных Наций, так и в Соединенных Штатах. Отправка в Корею авиаэскадрильи была «минимальным приемлемым вкладом», с помощью которого Южная Африка надеялась достичь своих целей{279}.

Участие в корейском конфликте не только расистской Южной Африки, но и других африканских государств могло быть весьма полезным — хотя бы из пропагандистских соображений. Двадцать четвертого июля, более чем за полмесяца до того как Соединенные Штаты узнали о том, что Претория собирается принять участие в совместных действиях на Корейском полуострове, республика Либерия сообщила о своем намерении отправить в Корею пехотный батальон. Однако Ачесон в тактичной форме отклонил это предложение, так как либерийское подразделение имело низкий уровень подготовки и было плохо вооружено{280}.

Госдепартамент оказался более сговорчив, когда в начале августа Эфиопия выразила желание направить в Корею обученный англичанами батальон, офицеры которого владели английским языком. Но предложение Эфиопии, которая в 1930-х годах стала жертвой краха политики коллективной безопасности, вряд ли можно было назвать бескорыстным шагом. Будущее соседних стран, Эритреи и Сомали, теперь находилось в руках ООН, а Эфиопия была здесь заинтересованной стороной — она намеревалась получить себе Эритрею, поэтому для нее было очень важно укрепить свои позиции в Организации Объединенных Наций. Другим способом увеличить свой политический вес было укрепление собственной армии. В ходе политических контактов между Вашингтоном и Аддис-Абебой вскоре выяснилось, что Эфиопия надеется получить от Соединенных Штатов такое количество оружия которого будет достаточно, чтобы вооружить две или три дивизии{281}. Таким образом, в американо-эфиопских отношениях сложилась ситуация, которая часто возникала в отношениях с латиноамериканскими странами. [137]

Опыт Соединенных Штатов, стремившихся получить помощь других стран, показывает, что многие события, имевшие отношение к Корейской войне, в значительной степени были обусловлены ситуацией, сложившейся за сотни и тысячи миль от Кореи. Один американский дипломат был вынужден с горечью признать, что Соединенным Штатам приходится соблюдать осторожность, дабы поддержка действий ООН в Корее не сводились к тому, что Америка, с готовностью выполняя просьбы других государств, будет перевооружать их армии{282}. Но, несмотря на все затраты и издержки, неизбежные в ходе обеспечения конкретной поддержки действиям ООН в Корее, сотрудничество государств, сразу же предложивших свою помощь, внушало американцам надежду на дальнейшие успехи. Такое международное сотрудничество помогло противостоять коммунистической пропаганде, целью которой было представить попытки спасти Корейскую республику как действия «американского империализма». Все это в дальнейшем сказалось на политике Вашингтона, который рассматривал «холодную войну» в равной степени и как борьбу за умы и сердца людей во всем мире, и как оборону воображаемых рубежей — разделявших сферы влияния и в Европе, и на далеком азиатском полуострове.

Негативные факторы

Несмотря на достижения администрации Трумэна, состояние американской дипломатии и политики вкупе с решимостью военных идти до конца оставляли мало надежды на то, что после изменения хода войны Америка проявит благоразумие. Ачесон, главный архитектор внешней политики США, обладая высокими личными качествами и интеллектом, был в то же время человеком действия. Решимость использовать Корейскую войну в качестве инструмента для будущего сдерживания настолько овладела им, что в дальнейшем его дипломатия привела к тому, что ограничить конфликт стало весьма сложно.

С самого начала госсекретарь столкнулся с полным отсутствием свободы маневра. Макартур был лишь частью этой проблемы. Генерал не был согласен со стратегией, приоритетным направлением которой была Европа. Его совершенно не беспокоило ни то, что боевые действия, которые уже велись в Корее, могли вспыхнуть и в других местах — ни то, что коммунистический Китай или Советский Союз (либо обе эти державы) могли вступить в войну на стороне Северной Кореи. Присутствие на [138] вверенном ему театре боевых действий сотен тысяч американских солдат и значительной части военно-воздушных и военно-морских сил США казалось ему совершенно естественным и правильным. Ему бы и в голову не пришло остановить американские войска у 38-й параллели, чтобы предотвратить военное вмешательство Советского Союза или Китая.

Конечно, Вашингтон всегда мог его остановить — но скандал, вызванный заявлениями генерала по поводу Тайваня, показал, что Макартур и в дальнейшем будет без всяких колебаний публично показывать свое недовольство. Трумэн выпутался из этого скандала, но благодаря высказываниям генерала в стране сложилась непростая ситуация. Республиканцы пытались использовать этот инцидент для критики курса, проводимого президентской администрацией в Азии. Они получили энергичную поддержку со стороны газетных империй Херста и Маккормика. Тем не менее опрос общественного мнения показал, что количество тех, кто согласен с текущей политикой США в отношении Тайваня, в три раза больше, нежели число тех, кто с ней не согласен. В большинстве газетных передовиц, посвященных эпизоду с Макартуром, также выражалось согласие с курсом президента{283}. Большинство американцев рассматривали Тайвань как часть Китая, а конфликт между коммунистическим Китаем и Тайванем — как часть гражданской войны.

Что касается Кореи, то здесь дело обстояло по-другому. Американцы считали, что Корейская республика подверглась нападению со стороны агрессивного коммунистического режима, который заслуживает наказания. Более того, Трумэну удалось добиться общественной поддержки предложенных им мер, ограничивающих участие США в решении тайваньского вопроса — но он не смог получить поддержки аналогичным мерам в отношении Кореи. С середины августа его администрации пришлось учитывать настроения американского общества, которое надеялось на то, что ООН сможет объединить полуостров.

Пентагон часто разделял взгляды Макартура. Его богатейший опыт, репутация и активный образ жизни — все это производило сильное впечатление на военных руководителей Соединенных Штатов. Они не были согласны с его идеей приоритета Азии в стратегии США и прекрасно знали о том, что Америка не готова к глобальному конфликту. Тем не менее руководство Министерства обороны довольно скептически воспринимало осторожную политику Госдепартамента в отношении Китая{284}. Проблема подъема национальных движений в Азии беспокоила их [139] гораздо меньше, чем многих дипломатов. Военные никогда не разделяли мнения, что проводимая Соединенными Штатами умеренная политика поможет высвободить Пекин из тесных объятий Москвы. Шла война, и они стремились одержать военную победу.

Дальнейшее развитие плана NSC-81 и включение в него возможных в будущем действий войск ООН на территории Северной Кореи показывает, что Объединенный Комитет начальников штабов был намерен предоставить Макартуру значительную свободу действий. В проекте этого документа, составленного Госдепартаментом 31 августа, говорилось, что

«не следует ни при каких обстоятельствах использовать (не корейские войска) в северо-восточных провинциях, граничащих с Советским Союзом, или в районах вдоль маньчжурской границы»{285}.

Но последний вариант документа отличался большей гибкостью:

«Следует поставить себе целью не допускать участия не корейских подразделений в составе любых сухопутных сил, которые могут быть использованы (в этих районах)»{286}.

Ответственность за эти изменения лежала на военных. Дальнейшие события покажут, что формулировка Комитета начальников штабов «следует поставить себе целью» оказалась более расплывчата, чем формулировка «ни при каких обстоятельствах»{287}. Чем дальше в глубь Северной Кореи продвигались американские сухопутные войска, тем большей становилась вероятность прямой китайской или советской интервенции.

В своей политике Ачесону приходилось учитывать мнение американской общественности, которая ратовала за объединение Кореи. Другим же государствам не удавалось оказать влияния на политику США и ограничить действия Вашингтона в Корее, как это произошло в случае с Тайванем. В этом отношении показателен пример Великобритании. К началу сентября британский министр иностранных дел Эрнст Бевин надеялся на то, что он может смягчить наиболее опасные тенденции американской внешней политики в Азии. В какой-то мере этот оптимизм основывался на уважении, которое Бевин испытывал к Ачесону, унаследовавшему британский стиль ведения внешней политики. Однако этот стиль чаще приносил свои плоды в умеренном политическом климате европейских столиц, нежели в суматохе Вашингтона. Кроме того, в руководителя Форин Офиса вселял оптимизм явный успех британской дипломатии, сумевшей убедить администрацию Трумэна ограничить свое участие в делах Тайваня{288}. Бевин надеялся на то, что он сможет [140] развить этот успех и распространить его на другие регионы, причем для достижения этой цели он использовал различную тактику. Обещание отправить в Корею свои сухопутные силы, сделанное в конце июля, должно было придать Англии большую политическую значимость в глазах Вашингтона. Тот же эффект должна была произвести готовность Великобритании увеличить расходы на национальную оборону. И, наконец, Бевин надеялся, что активные дипломатические маневры за рубежом (особенно в странах Британского Содружества) помогут его рекомендациям ограничить вмешательство в Азии получить поддержку большинства делегатов ООН{289}.

Преследуя эти цели, Бевин сдерживал стремление народов к свободе, а его попытки оказать влияние на Соединенные Штаты были весьма опасны. За год до этих событий, на февральских выборах 1949 года, правящая лейбористская партия в значительной степени утратила свой прежний рейтинг и теперь едва набирала большинство в Палате Общин. Консерваторы, которыми активно руководил Уинстон Черчиль, почувствовав запах крови, набрасывались на любую инициативу лейбористов, в которой был хотя бы намек на несогласие с позицией заокеанского союзника Великобритании{290}. Бевин даже подозревал американского посла Льюиса Дугласа в сговоре с Черчиллем, направленным на то, чтобы заставить лейбористское правительство уйти в отставку{291}. Тем не менее тот факт, что Бевин в целом поддерживал внешнюю политику США, всегда вызывало недовольство левого крыла его партии — опасавшегося, что расходы Великобритании на оборону приведут к уменьшению ассигнований, необходимых для других программ{292}.

Политические тенденции в самих Соединенных Штатах были еще опаснее. Выборы были уже не за горами, и республиканцы усилили свои атаки на внешнюю политику демократов в Восточной Азии. Тридцатого августа в одном из документов кабинета министров Бевин отметил, что американское общественное мнение сейчас слишком эмоционально. Это относилось и к восприятию самой ситуации, сложившейся в Корее, и к чувству досады, вызванному тем, что, сражаясь с северокорейцами, американцы не вступят в схватку со своим подлинным врагом{*57}.

«Пребывая в таком состоянии, американское общество может [141] утратить чувство здравого смысла... в отношении Соединенного Королевства, там, где наша политика не совпадает с политикой Соединенных Штатов»{293}.

Вряд ли администрация Трумэна испытывала на себе прямое давление англичан, поскольку это давление могло вызвать такую ответную реакцию в США, что встал бы вопрос о самом существовании Атлантического альянса. Поэтому Бевину приходилось соблюдать осторожность, выбирая только те конфликтные ситуации, где он мог смягчить позицию Соединенных Штатов без ущерба англо-американским отношениям. Поступая именно так, он сосредоточил свои усилия на политике США в отношении Китая. Эта политика, по его мнению, могла легко втянуть Запад в трясину азиатских проблем и грозила лишить Англию возможности использовать Британское Содружество в качестве инструмента для сохранения своих позиций в мире.

В Форин Офисе, безусловно, задумывались и над будущей судьбой Кореи. Что, собственно, делали и в Госдепартаменте США, где рассматривали объединение полуострова под контролем ООН в качестве конечной цели, однако сомневались в том, что Советский Союз с этим согласится. Хотя в Лондоне видели множество «взрывоопасных перспектив», вытекающих из силовой акции ООН, направленной на объединение Кореи, англичане считали, что еще слишком рано говорить о политическом решении этой проблемы. Чтобы не оказывать давления на Соединенные Штаты, они сосредоточились на идее создания новой комиссии ООН по Корее — а в качестве политического средства решения проблемы объединения отдавали предпочтение идее общекорейских национальных выборов. Серьезные опасения вызывала и перспектива того, что Ли Сын Ман, опираясь на поддержку США, снова вернется к своим заявлениям о том, что его правительство должно распространить свою юрисдикцию на весь полуостров. Режим Ли не был популярен в Азии, и даже на Западе многие страны не испытывали к нему симпатий. Его попытки подкрепить свои амбициозные заявления поддержкой ООН, безусловно, должны были вызвать противодействие со стороны некоммунистических государств. К середине августа комиссия ООН по Корее приняла неофициальное решение рекомендовать Генеральной Ассамблее план объединения, который будет включать национальные выборы{294}.

Летом 1950 года в Лондоне и повсюду на Западе интерес к идее окончательного урегулирования корейской проблемы пропал, поскольку возникли вопросы, требующие немедленного [142] решения — и эти вопросы напрямую были связаны с Китаем. Не позднее середины августа британское военное руководство пришло к выводу, что силы ООН по-прежнему имеют шанс удержать плацдарм в Корее, и если это удастся, то потребуется по крайней мере три или четыре месяца для того, чтобы отбросить северокорейцев к 38-й параллели{295}. Бевин оказал небольшой нажим на Вашингтон, целью которого было склонить американцев к тому, чтобы они сами заранее приняли меры по ограничению своих действий на полуострове.

Политика Бевина вряд ли могла вызвать удивление — особенно если принять во внимание ухудшающееся состояние его здоровья и прочие негативные обстоятельства, с которыми ему пришлось столкнуться. Кроме того, было крайне сложно предугадать дальнейший ход войны и то, как он повлияет на международные отношения. Тем не менее можно только сожалеть о том, что англичане не поддержали стремление Индии создать в ООН коалицию из некоммунистических государств, которая должна была убедить США действовать в Корее более осторожно.

К чести Ачесона следует отметить, что главный приоритет в своей стратегии госсекретарь по-прежнему отдавал Европе и предотвращению, насколько это было возможно, военной конфронтации с Советами и Китаем. Потерпев неудачу в поисках дипломатических решений проблемы Корейской войны и крушение надежд на полную победу, он в большей степени преуспел в воспитании общественного мнения, которое начало осознавать опасность удара ООН по Северной Корее. Однако Ачесон все больше и больше ограничивал свободу политического маневра, и этим ставил под угрозу более значимые цели американской внешней политики.

Неиспользованные возможности: советские перспективы

Мотивы советской политики менее доступны пониманию, чем мотивы политики США. Сталину не удалось ни подорвать единой политики Запада в отношении Кореи, ни сорвать процесс укрепления НАТО и наращивания военной мощи США, ни препятствовать установлению отношений между Америкой и Японией. Не вызывает сомнений, что внешняя политика была одним из средств укрепления позиций Сталина внутри Советского Союза, а также советского господства в коммунистическом мире. Возможно, Сталин пришел к выводу, что высокий уровень [143] международной напряженности поможет ему жестко руководить партией и государством. Дальнейшее укрепление советской гегемонии в международном коммунистическом движении было предметом его особой заботы{296}. После того как Соединенным Штатам в какой-то мере удалось сплотить некоммунистические государства, любые волнения в коммунистических странах и партиях стали особенно нежелательны для СССР. Нажим на северокорейцев с целью заставить их начать позорное отступление еще до того, как это стало необходимо с военной точки зрения, вряд ли мог придать Советскому Союзу героический облик в глазах его революционных товарищей во всем мире.

Другой причиной неудач Сталина, которые сделали его сторонником прекращения корейского конфликта, возможно, было то, что он в упрощенном виде рассматривал развитие международных событий, сущность которых искажалась в призме марксистско-ленинской идеологии. С одной стороны, эта идеология учила, что капиталистические государства всегда агрессивны. Но тогда все попытки установить мир на принципе восстановления границы вдоль 38-й параллели могли лишь сыграть на руку Соединенным Штатам, которые проводили политику глобальной военной экспансии.

Такая точка зрения казалась тем более надуманной, если учесть, что даже в конце августа дальнейшее развитие военных событий в Корее никак нельзя было предугадать. Китайские генералы опасались контрнаступления сил ООН на Западном побережье Кореи — считая, что удар, скорее всего, будет нанесен по Инчхону, расположенyому вблизи Сеула. В конце августа Мао предупредил Сталина и Кима о такой возможности. Однако китайский вождь предложил военные меры противодействия этой угрозе, а не дипломатические уступки. Советский Союз и Северная Корея, которые были заняты разработкой военных ударов по пусанскому периметру, запланированных на начало сентября, не обратили внимания на предупреждения Мао{297}.

Но даже если бы контрнаступление противника состоялось и оказалось успешным, в Маньчжурии вдоль корейской границы были сосредоточены китайские войска численностью более двухсот тысяч человек. Они бы стали главным препятствием на пути сил ООН и не допустили бы оккупации всего полуострова. Было ясно, что Сталин не пойдет ни на какие уступки, если они не будут продиктованы ходом военных действий{298}.

Это особенно верно в свете двух других аспектов коммунистической идеологии. Во-первых, уверенности в том, что [144] неизбежные конфликты между капиталистическими государствами вносят центробежную тенденцию (по крайней мере, потенциальную) во взаимоотношения этих государств — и, во-вторых, убежденности в том, что народные массы капиталистических стран и стран «третьего мира» кипят недовольством и вряд ли пойдут за своими «реакционными» лидерами{299}.

К концу августа были достигнуты значительные успехи на пути укрепления военной мощи НАТО — хотя в то время этот факт не был столь очевиден. Гонка вооружений неизбежно приводила к снижению потребления в западных странах (за исключением Соединенных Штатов), поскольку поднимался спрос на дефицитное стратегическое сырье — например, олово и резину. В конечном счете это вело к росту цен. Такое развитие событий усиливало недовольство трудящихся слоев населения и обостряло как внутренние, так и внешние противоречия западных стран. Тем не менее достоверно известно, что левое крыло лейбористской партии Великобритании еще до начала Корейской войны тратило на оборону на 1,5% больше национального дохода, чем Соединенные Штаты, а социалисты во Франции (не говоря о коммунистах), пожертвовав другими государственными программами, смогли направить крупные ассигнования на военные расходы. Если бы эти, порой завуалированные, шаги не были вовремя сделаны, в Соединенных Штатах возникло бы недовольство тем, что союзники не хотят разделить с ними бремя военных расходов. Вопрос о вооружении Германии обещал вызвать еще большие противоречия между Англией и Францией — к тому же эти противоречия существовали и внутри самой Западной Германии, население которой отнюдь не было единым в вопросе прямого участия страны в обороне Запада{300}.

Коммунистическая пропаганда также могла повлиять на общественное мнение западных стран{301}. Одной из сильных сторон этой пропаганды были гибкие методы воздействия на население некоммунистических стран. Для того чтобы привлечь группировки левых, коммунистическая пресса и радиостанции твердили о желании Советского Союза жить в мире и запугивали стремлением «империалистов» наращивать свои вооруженные силы. Стокгольмское мирное воззвание использовалось как «глас народа». В середине августа парижское отделение организации «Борцы за мир» заявило, что более 273 миллионов человек подписали петицию, призывающую поставить вне закона атомное оружие, причем среди них были подписи двенадцати миллионов французов и двух миллионов западных немцев [145] {302}. Чтобы ослабить антикоммунистические силы на Западе, Советы искали способы подорвать доверие к способности Соединенных Штатов защитить Западную Европу от коммунистической военной мощи. В радиопередачах говорилось, что военные неудачи ООН в Корее ставят под вопрос профессионализм американских военных, а эскалация военного присутствия США в Азии угрожает программе укрепления обороны Европы{303}. Во Франции опасения, вызванные коммунистической пропагандой, были готовы перерасти в панику, так как уже ходили слухи, что если силы ООН не смогут удержаться на корейском полуострове, то непременно начнется мировая война. В связи с этим домохозяйки бросились скупать товары первой необходимости{304}.

Пропагандистская атака коммунистов в Азии была еще внушительнее, чем в Европе. Здесь коммунисты играли на национальных чувствах народов, которые либо совсем недавно освободились от колониального правления западных стран, либо еще боролись с ним. Кроме того, коммунисты использовали в своих целях расовые проблемы, которые существовали в Соединенных Штатах. В конце августа Московское радио заявило, что «отвратительные бомбардировки мирных граждан Кореи и угнетение цветных в США — все это звенья одной цепи, так как и то и другое является проявлением расовой дискриминации» {305}.

Советская радиопропаганда имела гораздо более широкую аудиторию, чем американская. Их радиовещание распространялось на большее число государств, чем передачи «Голоса Америки». Но дело было не только в этом, и даже не в том, что и у них были лучшие технические условия передачи радиосигналов, а программы велись на азиатских языках. Главной причиной было то, что в распоряжении советской пропаганды находилась целая сеть политических партий и других организаций, которые во много раз усиливали действие советской пропаганды, агитируя безграмотные массы населения. Западные наблюдатели в Азии были единодушны во мнении о том, что коммунисты побеждают в пропагандистской войне{306}.

Оставив в стороне пропаганду, следует заметить, что внутренняя обстановка, сложившаяся в большинстве некоммунистических государств Азии стала благоприятной почвой для активных действий революционных сил. В Индокитае Соединенные Штаты уже начали оказывать экономическую и военную помощь французам — но признаков того, что ход войны с [146] прокоммунистическим движением Вьетминь изменится в пользу французов, по-прежнему не было. Осенью было в разгаре мощное наступление сил Вьетминя. На Филиппинах все активнее действовали партизанские силы левых. Один американский дипломат отмечал, что коррупция бюрократического аппарата на Филиппинах достигла невероятных размеров и продолжает расти, так что неясно, осталось ли в стране хоть что-то, еще не пораженное коррупцией{307}. Даже самые оптимистично настроенные американские наблюдатели вынуждены были признать необходимость достаточно активных действий США, без которых было бы невозможно сдерживать коммунизм в пределах Юго-Восточной Азии. Чтобы предпринять такие действия, Соединенные Штаты были бы вынуждены значительно распылить свои силы и ресурсы, что могло бы только ослабить мощь США в Европе. Несомненно, что именно к такому выводу пришел Сталин.

Даже в Индии, правительство которой постоянно подвергалось нападкам советской пропаганды, обвинявшей его в реакционности и в том, что оно послушно выполняет волю «англоамериканских империалистов», Кремлю нечего было опасаться, поскольку и здесь отсутствовала единая линия антисоветской внешней политики. Неру поддержал июньскую интервенцию Соединенных Штатов в Корее, а до этого уже в течение двух лет он жестко подавлял коммунистическую партию Индии. Тем не менее поддержка Индией претензий КНР на Тайвань и на представительство в ООН, а также посредничество в Корее, несомненно, произвели впечатление на Советский Союз{308}. Балансирование Индии в области внешней политики было прямым воплощением курса премьер-министра Неру, который придерживался концепции национальных интересов как во внешней, так и во внутренней политике. В начале августа индийский парламент проявил единство и проголосовал за предложение Неру поддержать резолюции ООН по Корее — но за избирательными бюллетенями скрывалась достаточно многочисленная оппозиция. Если бы в рядах правящей партии Конгресса не было жесткой дисциплины, Неру мог бы столкнуться с многочисленными трудностями{309}. Премьер-министр понимал, что решение серьезных экономических проблем, стоявших перед Индией, требовало, чтобы его страна не вмешивалась в чужие конфликты. Географическая близость Индии к более крупным и сильным Советскому Союзу и Китаю заставляла соблюдать особую осторожность в отношениях с этими государствами [147] {310}. Более того, индийского премьера весьма привлекали социалистические идеи, и он испытывал вполне понятное недоверие к капиталистическим странам. Склонность США выставлять напоказ свое преуспевание глубоко его оскорбляла{311}.

Неру соблюдал осторожность в отношениях с государствами антисоветского лагеря, поскольку они поддерживали реакционные и милитаристские элементы в различных странах, особенно азиатских, и в связи с тем, что далеко не все они разделяли идеи расового равенства и независимости колоний{312}. Американская поддержка политики Франции в Индокитае наглядно это демонстрировала — как и ситуация с недавно получившей независимость Индонезией. Во время войны за независимость в Голландской Ост-Индии США далеко не сразу проявили недовольство позицией Голландии — да то было сделано лишь под значительным давлением со стороны арабо-азиатского блока, возглавляемого Индией{313}.

Недовольство Неру позицией США в споре Индии с Пакистаном по поводу Кашмира, который был вынесен на рассмотрение Совета Безопасности ООН еще в 1948 году, только усилило недоверие индийского премьера к политике, проводимой Соединенными Штатами в других регионах{314}. Индийский лидер уже продемонстрировал свое отрицательное отношение к отказу США увязать решение проблемы урегулирования корейского конфликта с выводом американских сил из Тайваньского пролива и принятием коммунистического Китая в ООН{315}. На персональном же уровне визит Неру в Соединенные Штаты осенью прошлого года способствовал установлению корректных, но достаточно прохладных отношений с американскими лидерами, а Индия так и не получила экономической помощи, на которую он надеялся{316}. Вряд ли Неру собирался оказывать содействие советскому лагерю — но у него и не было намерений помогать Соединенным Штатам в Корее и вообще в Азии{317}.

Обстановка в странах, расположенных западнее Индии, также не вызывала у Сталина опасений. Ответная реакция Израиля на резолюции, принятые Советом Безопасности ООН в конце июня, как и позиция Индии, учитывала национальную политику нейтралитета в «холодной войне» и поддержку позиции США. Лежащий в основе деятельности ООН принцип коллективной безопасности наряду с экономической помощью (как со стороны правительства, так и со стороны еврейской общины Соединенных Штатов) мог оказаться решающим фактором выживания государства, окруженного врагами. Тем не [148] менее поддержка правительством Израиля политики США в Корее вызвала разногласия как в партии большинства Мапай, так и в партии меньшинства Мапам{318}. Кроме того, у Израиля было мало ресурсов и еще меньше друзей на Ближнем Востоке. Создание этого государства два года назад привело к вспышке арабского национализма, который был порождением как прошлой, так и нынешней ближневосточной политики Великобритании. Этот национализм вполне можно было направить против Запада.

Ливан, Сирия, Иордания и Ирак высказывались в пользу поддержки действий ООН в Корее, хотя и достаточно туманно. А вот Египет, важнейшая из арабских стран, вел себя по-другому. Член Совета Безопасности ООН с 1950 года, Египет проголосовал за резолюцию от 25 июня только потому, что его представитель, Махмуд Фавзи Бей, действовал без санкций Каира. Получив инструкции, он воздержался от поддержки резолюции, принятой спустя два дня. Объясняя позицию своего правительства, он дал понять, что Египет стремится избежать участия в противостоянии блоков и выразил глубокое недовольство методами, которые ООН использовала для решения спорных вопросов. В особенности это касалось палестинского вопроса, решая который, эта международная организация стала инициатором раздела Палестины — таким образом способствовав созданию Израиля. Был упомянут и факт оккупации англичанами стратегически важных пунктов на территории Египта, когда Совет Безопасности так и не сумел сформулировать свою позицию по этому вопросу{319}. Летом 1950 года в ходе двусторонних переговоров был достигнут некоторый прогресс в отношении проблемы английских военных баз в Египте{320}. Едва ли Египет, важнейшая держава Лиги арабских государств, стал бы инициатором создания на Ближнем Востоке прозападного антисоветского блока.

То же самое можно сказать и об Иране. Несмотря на поддержку, которую в 1946 году Соединенные Штаты оказали этой стране, столкнувшейся с советской угрозой, а также на перспективы американской экономической и военной помощи, правительство премьер-министра Али Размара не особенно стремилось связать свою судьбу с Западом. В августе Сталин продемонстрировал свое стремление к примирению, освободив несколько иранских солдат, попавших в плен во время пограничных инцидентов, имевших место в прошлом году. В начале следующего месяца правительства двух стран заявили о том, что они [149] приступят к переговорам, целью которых будет урегулирование нескольких спорных вопросов относительно советско-иранской границы. Напряженность в отношениях с Великобританией еще больше усилилась, когда Иран отказался ратифицировать договор, регламентирующий доли обоих государств в доходах Англо-Персидской нефтяной компании{321}. Корейский конфликт только усилил тенденцию к потеплению советско-иранских отношений. В сентябре второй секретарь посольства США в Тегеране Джозеф Ваггонер сообщал, что:

«В то время как силы ООН терпят одно поражение за другим, в Иране снова стали понимать, что страна находится очень близко от Советского Союза и может в любой момент испытать на себе мощь Советской армии... Если американцы не в состоянии быстро разбить северокорейские вооруженные силы, даже имея базы в соседней Японии, тогда нечего и надеяться на американскую военную помощь в случае советской агрессии против Ирана... Советы быстро почувствовали эти перемены в психологии иранцев и сменили дубину на оливковую ветвь»{322}.

Гораздо больше беспокойства вызывала у Сталина Скандинавия. Традиционно нейтральная Швеция поддерживала действия ООН в Корее, а основные политические партии этой страны были едины в стремлении увеличить расходы Швеции на оборону. Тем не менее шведы отказались предоставить свои войска в распоряжение ООН и отправили в Корею лишь полевой госпиталь. В прессе появились многочисленные домыслы о том, что Швеция готовится вступить в НАТО. Однако в середине августа министр иностранных дел Остен Унден еще раз публично подтвердил, что его страна не собирается вступать ни в какие альянсы. Если же начнется война, заявил он, то Швеция будет придерживаться политики «вооруженного нейтралитета» — точно так же, как она это делала во время двух прошлых мировых войн{323}. Хотя Швеция и вызывала раздражение у Советского Союза, однако вряд ли он рассматривал ее в качестве противника.

Одним словом, ситуация, сложившаяся в мире, предоставляла Советам значительную свободу маневра. Беспокоило лишь наращивание Соединенными Штатами военной мощи и то, что действия в Корее до сих пор не привели к запланированным результатам. Тем не менее в обычных видах вооружения Советский Союз был по-прежнему сильнее своих противников, [150] а внутренние и внешние политические разногласия некоммунистических государств ставили под вопрос перспективы совместных действий этих стран против стран коммунистического блока.

Даже в Корее ситуация складывалась таким образом, что было еще слишком рано говорить, чья сторона возьмет верх в борьбе Востока и Запада. Судя по всему, в Москве понимали желательность осторожного зондажа политической обстановки, царившей в ООН — однако ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы признаки нервозности просочились за стены Кремля. Это могло скомпрометировать ведущую роль СССР в коммунистическом движении Азии и привести к тому, что психологическое преимущество в продолжающейся «холодной войне» перешло бы к Соединенным Штатам.

Биполярность и ее границы

Корейскую войну часто рассматривают как событие, которое впервые после окончания Второй Мировой войны позволило повысить степень биполярности международной политики. Летом 1950 года дипломатическая обстановка действительно говорила о наличии такой тенденции. Соединенные Штаты и их союзники по НАТО начали укреплять свою военную мощь. Вашингтон стремился перейти от оккупации Японии к созданию военного альянса со своим бывшим противником, а несколько других антикоммунистических государств, расположенных в бассейне Средиземного моря, Тихоокеанском регионе, в Юго-Восточной Азии и даже в Африке, стремились укрепить свои отношения с Соединенными Штатами. С другой стороны, Советский Союз и Китай оказали мощную поддержку действиям Северной Кореи, а Китай готовился осуществить прямое военное вмешательство в конфликт на стороне северокорейцев.

Действия США, направленные на защиту Тайваня от коммунистов, усилили опасения и враждебное отношение КНР к Соединенным Штатам. Эти действия отнюдь не способствовали установлению двусторонних отношений между США и КНР, а приводили к дальнейшему сближению Пекина и Москвы. Для лидеров обеих сверхдержав усиление поляризации мировой политики было в какой-то степени даже выгодно. Такое развитие ситуации позволяло им сосредоточиться на решении своих внутренних задач и на политике создания альянсов — что прежде было для них недосягаемой задачей. В результате у них [151] притупилось чувство опасности, а это уже было недопустимо, особенно в отношении продолжавшейся Корейской войны.

Однако наряду с определенными границами поляризации существовали и обратные тенденции. Возвращение Советского Союза в Совет Безопасности ООН было одним из проявлений этих тенденций, так как оно отражало понимание Москвой того, что поддержание контактов с некоммунистическим миром в ООН вполне отвечает интересам Советского Союза.

Но, конечно же, важнее было то, что СССР как член Совета Безопасности мог блокировать неугодные ему резолюции и поощрять разногласия с позицией США. Москва часто переоценивала перспективы, имеющиеся в этой области, а ее представители довольно неуклюже пытались их реализовать. Тем не менее Советы смогли увидеть озабоченность партнеров Америки по НАТО, а также Индии и других нейтралов, вызванную позицией США в отношении корейского кризиса. Организация Объединенных Наций как форум, на котором встречались представители большинства государств, и как инструмент коллективных действий в Корее, представляла хорошие возможности использовать это беспокойство.

То, что Сталин имел основания рассматривать данный вопрос именно под таким углом зрения, говорит о сложности международной политической обстановки, которая не укладывалась в рамки биполярности. С одной стороны, эта сложность до некоторой степени освобождала советского вождя от необходимости искать выход из корейской трясины. Не исключено, что и Соединенные Штаты она заставила отказаться от попыток выдвигать предложения другой стороне — поскольку это могло вселить несбыточные надежды, которые только воспрепятствовали бы мобилизации сил Запада. С другой стороны, среди западных союзников и нейтральных держав существовала достаточная свобода мнений. К тому же имелись и установленные процедурой способы, позволявшие выразить коллективное несогласие с позицией США. То есть, в случае ухудшения ситуации в Корее, всегда оставалась возможность оказать эффективное давление на Соединенные Штаты и принудить американцев воздержаться от действий, которые могут привести мир к краю пропасти. [152]