...Моя книга, не робей, выполняй, что тебе предназначено,-
Ведь ты не только напоминание о земле,
Ты тоже одинокий парусник, рассекающий эфир, бегущий к неизвестной цели, но всегда уверенный.
Отплывай же и ты вместе с плывущими кораблями!
Отнеси им всем мою любовь (родные моряки, я вкладываю в каждый лист мою любовь к вам!),
Спеши, спеши, моя книга! Раскрой свои паруса, утлое суденышко, над величественными волнами,
Плыви все дальше и пой; во все моря, через безграничную синь, неси мою песню
Морякам и их кораблям.

Пролог

«Вначале было море» — эту истину открыл людям Фалес. Из моря, по мнению Анаксимандра, вышел весь животный мир, не исключая и человека. Море связывало народы, и оно же толкало их на то, чтобы завладеть им. Власть над морем — это власть над его берегами. «Море способствует большой торговле», — изрек Платон (25, IV, 1){*1}. Но вывод о том, что морские волны испокон веков вспарывались форштевнями купеческих кораблей, был бы неверен. Гомеру, например, слово «купец» вообще неведомо, хотя из этого вовсе не следует, что в его время не было торговли. Просто, отправляясь в море, никто не мог предугадать, что его там ожидает: сбудет ли он прихваченный на всякий случай товар, сразится ли с соперником или не упустит случая умножить свое состояние.

В римских юридических сборниках — дигестах — зафиксирован закон, приписываемый Солону, где перечислены три равноправные профессии: моряки, пираты и купцы (48, XLVII, 22, 4). Никто не мог игнорировать пиратский промысел, хотел он того или нет. Тут все зависело от обстоятельств, и никто не знал, в какой из этих ипостасей ему придется выступить, едва берег скроется из виду. Это была единая «трехглавая» профессия. Тысячу раз прав был Гёте, утверждавший устами Мефистофеля, что «война, торговля и пиратство — триедины, и отделять их друг от друга нельзя».

И в более поздние времена, когда море бороздили большие купеческие корабли и внушительные флоты, эта истина не устарела. Хотя «трехглавая» профессия распалась на свои составные части, доля их самостоятельности была весьма относительной, а грани расплывчатыми. «Настойчивость торговли и сильное развитие пиратства заставляли этих крупных торговцев быть вместе с тем моряками-военными, если они хотели так или иначе обезопасить себя от ограбления пиратами, — пишет М. И. Ростовцев и добавляет: — При случае, конечно, и эти торговые корабли превращались в пиратов и грабили суда, плохо вооруженные и богато нагруженные...» (97, с. 13). Ни один дошедший до нас античный роман не обошел молчанием действия пиратов. И с полным правом можно утверждать, [5] что с пиратством связано развитие судостроения, навигационных знаний, торговых связей, военно-политических союзов — всего того, что составляет историю античного общества. Значительна роль «мужей, промышляющих морем», как называл их Гомер, и в сфере географических открытий. Им приходилось прокладывать новые трассы, отыскивать новые якорные стоянки и гавани, изобретать новые типы кораблей и вооружения.

Слово «пират» вызывает у нас ассоциации двоякого рода. Либо перед нашим мысленным взором предстает жутковатый усатый разбойник с черной бархатной повязкой на глазу, деревяшкой вместо ноги и с кружкой рома в изувеченной руке, покрытой татуировкой, горланящий приличествующие случаю песни и обучающий попугая популярной в данной среде терминологии. Либо перед нами смутно вырисовывается байронический лик учтивого идальго в бархатном камзоле, шляпе с плюмажем и томиком Горация в холеной, хотя и загорелой руке, этакого разочарованного жизнью изгоя, лишь волей обстоятельств ставшего джентльменом удачи, странствующим «рыцарем, лишенным наследства».

Два мира — два полюса. На одном — Джон Сильвер («Пиастры! Пиастры!»), Билли Бонс («Йо-хо-хо и бутылка рома!»), капитан Шарки («Не зевай! Налетай! Забирай его казну!»). На другом — Морган, уже сменивший имя Генри на Джон, но еще не знающий, что его ждет вице-губернаторство на Ямайке и пожизненная литературная слава в образе капитана Блада; тонкий поэт, талантливый ученый, государственный деятель, историк и неудачливый придворный Уолтер Рейли; организатор государства Либерталии на Мадагаскаре Миссон{1}. Различие между этими полюсами не столь существенно, как кажется на первый взгляд: если первых мы бы назвали «типичными», то вторые — безусловная реальность, хотя и сильно подгримированная Временем. Все они вполне добросовестно и профессионально относились к своим пиратским обязанностям — каждый на своем месте и в меру своих способностей. Тех и других в равной мере «прославляли» Р. Л. Стивенсон и Р. Сабатини, Э. По и А. Конан Дойл, Ф. Купер и В. Р. Паласио. В немалой степени популярности пиратской вольницы способствовали и более серьезные книги, отнюдь не романы — «Пираты Америки» А. О. Эксквемелина (прежде чем стать писателем, он сам несколько лет был пиратом), «История морского пиратства» Я. Маховского, «В Индийском океане» И. В. Можейко, «Пираты» Г. Нойкирхена, мемуары Моргана и некоторых его коллег.

Постепенно, исподволь сложилась устойчивая ассоциативная связь пиратства с определенными временными рамками — XVI — XVIII вв. Времена Елизаветы, обласкавшей Уолтера Рейли и пользовавшейся его «услугами» в угоду государственным интересам; времена Якова II, обезглавившего его в угоду тем же интересам, [6] но трактованным уже с позиций парламента; эпоха Петра I, пытавшегося завязать дипломатические отношения с Миссоном и снарядившего за два года до своей смерти неудачную морскую экспедицию на Мадагаскар. Можно подумать, что пиратство не столько социальное явление, порожденное вполне конкретными условиями, а мода, внезапно возникшая и столь же внезапно почившая в бозе, что это какой-то дьявольский смерч, в течение двух веков носившийся над Океаном в треугольнике, вершины которого отмечены пиратскими государствами: на Ямайке — со столицей в Порт-Ройяле, на северо-западном побережье Африки — со столицей в Сале и на Мадагаскаре — со столицей в Диего-Суаресе.

А между тем этот сомнительный промысел имеет древнейшую родословную и довольно бурную биографию. Ее начало неясно проглядывает сквозь дымку времени.

Первые сведения о пиратах отрывочны и неполны, мы находим их в скупых строках легенд и мифов, изложенных древними авторами, а порой и между строк. Означает ли это, что мы должны отнестись к ним с недоверием? Не отложилось ли в памяти поколений, наоборот, типичное, привычное, обыденное? Античные писатели повествуют о пиратах без излишних эмоций, как о заурядной прозе жизни, но в то же время связывают с морским разбоем деяния выдающихся личностей, полубогов и героев; некоторые из них состоят в родстве с самим Зевсом. Эти личности сильны (Геракл), изобретательны (Одиссей), мудры (Минос), как правило, выступают в роли правителя (Минос, Алтемен), иногда — правителя, оказавшегося волею судеб в экстремальных обстоятельствах (Одиссей, Ясон). Иными словами, сей малопочтенный, с нашей точки зрения, промысел трактуется как проявление ума, силы и инициативы, и это в общем не противоречит и тому, что мы знаем о пиратах XVII в. Правда, с той лишь разницей, что ни Людовику XIV, ни Елизавете, ни Филиппу II никогда не приходило в голову самолично взять в руку абордажную саблю, вздернуть на рее «Веселого Роджера» и отправиться с неофициальным визитом в территориальные воды своих соседей. В XVII в. это уже не было принято, для этого существовали адмиралы и государственные преступники, которых за определенные услуги разыскивали не слишком усердно.

Не то было в глубокой древности.

Происхождение слова «пират» не вполне ясно, но то, что оно родилось в Греции, несомненно. Словом πείρατής пользовались Полибий и Плутарх, и они ничего не говорят о его происхождении, из чего следует, что это слово было хорошо известно и привычно. Его исток — πείραι — можно толковать различно: «пытаться овладеть чем-либо, нападать на что-нибудь», «пытаться захватить (или штурмовать)», «совершать покушение или нападение на кораблях». Четкое разграничение в этой области провели лишь римляне: их [7] слово pirata заимствовано из греческого как синоним именно морского грабителя, разбойников же и грабителей вообще они обозначали словом latrunculus. В дигестах зафиксировано, что «враги — o это те, которым или объявляет официальную войну римский народ, или они сами римскому народу: прочие называются разбойниками (latrunculi) или грабителями (praedones)» (48, XLIX, 15, 24).

Пиратство, как и война, всегда считалось у древних народов обычным хозяйственным занятием наряду со скотоводством, земледелием или охотой (6в, I, 3, 10). Разве что оно было опаснее и хлопотнее. Одно дело, когда царевна Иавсикая стирает белье, бывший царевич Эвмей со знанием дела пасет свиней или царица Пенелопа сутками просиживает у прялки (что их ничуть не унижало), и совсем другое — если царь Одиссей, рискуя жизнью, возглавляет набеги на Фракию и Египет, а цари Минос и Катрей непосредственно руководят штурмом Сицилии или Родоса (где оба и гибнут). Это как раз те случаи, когда мы можем проверить, насколько мифы отражают реальное положение вещей: известны исторические личности, водившие в бой войска и сражавшиеся бок о бок со своими подданными, превращавшимися в данном случае в товарищей по оружию. История пестрит именами таких царей. Это спартанец Леонид, македонец Александр, карфагенянин Ганнибал, этруск Порсенна, понтиец Митридат, перс Дарий, римлянин Траян, египтянин Рамсес и неисчислимое множество других.

Поскольку пиратство считалось отраслью хозяйственной деятельности и было чрезвычайно широко распространено, оно неизбежно должно было иметь и собственную производственную базу, окончательно уравнивающую его, например, с военным делом.

Пираты должны были иметь свои якорные стоянки, гавани и крепости, где они могли бы чувствовать себя в безопасности на время отдыха или ремонта судна, отразить любое нападение и хранить добычу. Для этого нужны инженеры и строители разных специальностей, обслуживающий персонал и вообще все, без чего не может обойтись ни одна крепость.

Пираты должны были иметь корабли, по крайней мере не уступающие быстроходностью и маневренностью обычным типам торговых судов (чтобы можно было догнать) и военных кораблей (чтобы можно было удрать или принять бой). Для этого нужны верфи, материалы и постоянно действующие «конструкторские бюро».

Пираты должны были иметь эффективное оружие нападения, чтобы предприятие принесло максимальную выгоду, и защиты, так как участь пойманного разбойника была ужасна. Для этого нужны грамотные специалисты в морском и военном деле, а также знатоки военной теории и стратегии.

Пираты должны были иметь лучшую для своей эпохи оснастку кораблей, превращавшуюся в умелых руках в дополнительное [8] оружие. Для этого нужно взаимодействие, кооперация усилий конструкторов, теоретиков и практиков, а также «испытательные полигоны».

Пираты должны были иметь рынки сбыта рабов и награбленного добра, а также разветвленную сеть посредников, ибо без их помощи они быстро поменялись бы местами со своими пленниками. Для этого нужны преданные агенты, совмещающие в себе таланты и разведчиков, и наводчиков, и провокаторов.

Иными словами, они должны были иметь государство в государстве. Как правило, они имели его. И мощь некоторых из них была такова, что соперничала с мощью Рима в период его расцвета, в эпоху Помпея, Цезаря и Августа.

Борьба за свободу морей — постоянный предмет заботы властителей античных государств — почти всегда вступала в противоречие с экономическими и военными интересами не только пиратов, но и царей соседних держав. И в этой схватке пираты играли роль ударного резерва, предлагая свои услуги тому, кто больше платит, то есть превращаясь по существу в каперов — разбойников на государственной службе. В XVII в. пиратские корабли тоже нередко меняли «Веселого Роджера» на английский, французский или испанский флаг. Но в любую эпоху это были опасные соратники: перед лицом опасности или ослепленные жаждой легкой наживы, они не задумываясь предавали своих минутных союзников и становились вдвое опаснее для них, нежели «официальный» противник. Таких оборотней знает немало и античная история. Вчитываясь в летопись пиратства, в полной мере постигаешь смысл пословицы: «Новое — это хорошо забытое старое».

В картинах, которые пройдут перед вами, понятие «античные пираты» несколько отличается от общепринятого. Это не только греческие и римские эвпатриды (рыцари) удачи, но и египетские, финикийские, карфагенские. Эти люди не имели национальности, их объединяло нечто большее: общее дело. Это были братья по крови — не по той крови, что текла в жилах их предков, а по крови их жертв и еще по собственной, проливаемой в беспокойном настоящем ради неясного собственного будущего. Они не могли воскликнуть подобно киплинговскому Шер-Хану: «Мы одной крови — ты и я». Не могли не потому, что это было бы неправдой, а потому, что провозглашенное этими тиграми моря равенство — в опасности, в дележе добычи, в бою, в кутежах — напрочь исключало деление по какому-либо другому признаку. Язык и имена — вот то единственное, что напоминало им об их детстве, что связывало их с утерянной родиной. И когда мы говорим о пиратах Иллирии, Сицилии, Киликии, мы говорим не об их происхождении, а всего лишь о районе Средиземного моря, облюбованном ими для занятия своим ремеслом. Древние писатели и историки переносили их дурную славу [9] на всю нацию. Читатели древнегреческого историка Диодора Сицилийского, например, твердо знали, что все киликийцы — разбойники. Страбон добавил к ним корикейцев и множество других народов. Их объединяют как общность профессии, так и эпоха, и район деятельности, то есть одинаковые ветры и течения, несущие по одним и тем же путям, к одной и той же цели пиратские корабли. Такой подход позволяет во многих случаях восполнить скудость исторических данных одних источников относительным избытком в других. Кроме того, неоценимую помощь в восстановлении реальных событий оказывают и дошедшие до нас сведения по античной навигации, астрономии, судостроении и т. д., так как без них не могли обойтись древние моряки, так же как не обходятся и современные, и они помогут понять выбор маршрута или места засады, введут нас прямо в рубку античного Моргана.

История пиратства теснейшим образом связана с историей мореплавания. Но типы древнейших кораблей, их технические характеристики и вооружение, их достоинства и недостатки известны немногим больше, чем имена кормчих, выводивших эти челны в морской простор. Некоторые данные можно установить лишь косвенным путем, опираясь на немногочисленные примитивные изображения и мифологический материал, достаточно туманный при всей своей красоте и поэтичности. Греческие мифы известны неплохо, иные можно даже «датировать», то есть привязать к тому или иному историческому событию: например, поход аргонавтов или историю Троянской войны. Но ведь мореплавателями и пиратами в античную эпоху были не одни только греки. Можно ли восстановить «заслуги» других народов в этой области? Мы упомянули слово «кормчий». Что оно означает: рулевой? капитан? штурман? Какое место занимал он в социальной структуре общества и на борту корабля?

Сведения об этом мы получаем, как это ни печально, из вторых рук — от тех же греков: в Древнем Египте не было историков, потому что не было постоянного летосчисления. Календарь вели только жрецы и держали его в секрете, а официально время измерялось по разливам Великого Хапи{*2} и по годам царствования фараонов. Царские списки, составленные жрецами, дошли до нас с разночтениями и пробелами.

Не удивительно поэтому, что наши первые достоверные сведения о начале человеческой истории уходят в глубь веков не дальше чем на 6 тыс. лет. Начиная лишь с этого времени можно попытаться выяснить что-то и о древнейших претендентах на звание властителя морей. [14]