Содержание
«Военная Литература»
Военная история

Картина третья.

Время и место действия: XI — VI вв. до н. з., западная часть Средиземноморья

Троянская война сломала последний барьер между человеком и морем. Средиземноморье было испахано вдоль и поперек. Открылся путь на север — в Понт. Критяне не препятствовали больше плаваниям на запад. Этот период можно уподобить XV — XVII вв. н. э. — эпохе Великих географических открытий. Границы Ойкумены стремительно расширялись, раздвигаемые рострами кораблей на море и мечами воинов-купцов на суше.

* * *

Начали финикийцы.

Как и Греция, Финикия не была целостным политическим образованием. Крупные города-государства оспаривали друг у друга первенство в торговле и власть над морем. Сильнейшими среди сильных были Тир и Сидон. Их возвышению в немалой степени способствовало исчезновение со сцены южных соперников-пиратов.

Между Финикией и Египтом появилось еще одно государство. Одна из ветвей эгейских «народов моря» — пулусати, или пелесет, — сумела пустить корни на этом побережье и стала равноправным торговым партнером своих новых соседей. Египетские «пелесет» — это филистимляне. Их страна получила название Палестины. Соверши Унуамон свое путешествие чуть позже — ему не пришлось бы иметь дело с чакалами. Дор вошел в состав филистимского царства. А еще немного времени спустя филистимлян вытеснили воинственные племена израильтян и иудеев. Юноша Давид победил филистимского великана Голиафа, и в 1020 г. до н. э. Саул стал первым царем Израильско-Иудейского царства, возникшего в юго-восточной части Средиземного моря.

Отпадение юга нанесло финикийцам чувствительный удар: именно здесь был самый оживленный перекресток караванных путей, связывавших Египет с Сирией, Аравией и Междуречьем. Эти пути сходились в Газе. Здесь товары перегружались на корабли и развозились по всему Восточному Средиземноморью. Не сразу финикийцы смирились с новым положением вещей. Лишь убедившись, что Израильско-Иудейское царство не случайное эфемерное образование, каких возникало и исчезало много в то беспокойное время, они заключили с ним серию торговых договоров. Третий царь иудеев [85] — младший сын Давида Соломон (965 — 928 гг. до н. э.), женатый на египетской царевне, стал торговым партнером финикийцев. В Египте и Гиве он закупал коней и колесницы и перепродавал их хеттам и арамеям; через гавани Красного моря Эцион-Гебер и Элаф он установил торговые отношения с загадочной Страной золота — Офиром, богатой также красным деревом и драгоценными камнями. Но особенно тесные связи установились у него с Тиром.

X — IX вв. до н. э. историки называют «темным периодом»: о событиях той эпохи известно мало достоверного. В Тире трон занимал Хирам. Соломон заключил с Хирамом долгосрочный договор на следующих условиях: он предоставляет тирийцам собственных рабов и нанимает дополнительно царских рабов Хирама, чтобы они рубили для него кедровые и кипарисовые деревья в горах Ливана. Дерево закупалось в несметных количествах, что видно из способа его транспортировки. Плоты пригонялись из Библа в Яффу, и оттуда караванами дерево доставлялось в Иерусалим. В обмен на них Хирам ежегодно получал 2000 коров{*7} пшеницы и 20 коров сливочного масла. Так продолжалось много веков.

Самостоятельно иудеи, видимо, не плавали. Их морские связи, сохраненные историей, пролегали в южных морях, и, подобно египтянам, корабли они укомплектовывали финикийцами, «знающими море». Одна их трасса вела в Офир, другая — в Фарсис. Где только не искали копи царя Соломона! От Испании до Аравии и от Индии до Перу — все золотоносные рудники попеременно объявлялись страной Офир. Р. Хенниг объединяет Офир и Фарсис (106, с. 49), основываясь на указаниях древних источников. Известно, например, что иудейский царь Иосафат (873 — 849 гг. до н. э.) пытался снарядить экспедицию за золотом Офира, но корабли были разбиты штормом в гавани Эцион-Гебера. На последовавшее предложение израильского царя Охозии (850 — 849 гг. до н. э.) о совместном плавании Иосафат ответил отказом. Позднее он вступил все-таки в соглашение с Охозией, чтобы послать совместную экспедицию в другую легендарно богатую страну — Фарсис, но и ее постигла участь первой!

«Только экспедиция при царе Соломоне принесла неисчислимые богатства; о других плаваниях ничего похожего не сообщается, — пишет Хенниг. — Экспедиция эта, видимо, была чем-то необычайным» (106, с. 56). Но была ли эта экспедиция вообще? Из свидетельств древних источников видно, что иудеи были не только беспомощными моряками, но и никудышными судостроителями. Другое дело — Финикия. Хирам не случайно заигрывал с Иудеей: ему нужен был выход в Южные моря, а самый удобный путь туда вел через владения Соломона. Хирам добился своего: Эцион-Гебер и Элаф стали по существу финикийскими гаванями. Раз в три года в эти гавани корабли [86] доставляли из Фарсиса золото, серебро, слоновую кость, обезьян и павлинов. Корабли эти так и назывались — «фарсисские». Возможно, что с этой таинственной страной Соломон и Хирам заключили договор, аналогичный тирско-иудейскому.

После смерти Соломона Израильско-Иудейское царство раскололось на Израиль и Иудею. Примерно в это же время умер Хирам. Вероятно, при его сыне плавания в Офир и Фарсис еще продолжались. Но внук Хирама Абдаштарт был свергнут с трона своими молочными братьями, и тиранам стало не до морских прогулок. В Тире не утихала теперь борьба за власть. Междоусобицы привели к ослаблению Тирской державы. Тир лишился флота, от него отвернулись многие из тех, кто еще вчера искал благосклонного взгляда его владыки, кто кормился с его стола и обогащался оброненными им крохами.

Воспользовавшись междоусобицами, в Финикию ворвались ассирийцы. Ашшурнасирпал II (883 — 859 гг. до н.э.) хвастался в наскальной надписи, что Тир, Сидон и Арвад приносили ему дань — золото, серебро, свинец, бронзу, ткани, чаши. «Я принял их дань, — говорится в надписи, — и они целовали мои ноги». Коммерческие плавания пришли в упадок, а попытка Иосафата и Охозии выйти в море самостоятельно кончилась плачевно.

* * *

...Элисса металась по дворцовым покоям и не знала, что предпринять. После того как ее младший брат и соправитель, царь Тира Пигмалион, сын Мутгона, залил алтарь кровью ее мужа и дяди Акербы, Элисса не могла чувствовать себя в безопасности. Богатства Акербы, верховного жреца Мелькарта, стали теперь ее богатствами, они лишали Пигмалиона сна и покоя.

Но бежать некуда, у Пигмалиона цепкие руки и длинные стрелы. Обсудив ситуацию, Элисса и верные ей люди пробрались к снаряженному втайне кораблю. Преодолевая западное течение, они плывут к Ливии. Там — египетские поля Иалу, туда не заглядывает ни один смертный. Но не успел корабль приблизиться к земле, как его подхватило... восточное течение! Финикийцы плыли на запад. Наконец — земля.

Местность, куда привел их Мелькарт, понравилась, и они решили здесь остаться. С корабля была принесена огромная воловья шкура, и Элисса договорилась с туземцами, что они ей уступят навечно столько земли, сколько можно охватить этой шкурой. Тирийцы разрезали шкуру на тончайшие нити, связали их и отхватили этим шнуром достаточно земли, чтобы можно было начать строить город. Так возник Карт-Хадашт, называемый римлянами Картаго и известный нам как Карфаген. В переводе Карт-Хадашт означает «Новый город», теперь это район Туниса — Картажана. Частично [87] развалины Карфагена сохранились примерно в 2,5 км к юго-западу от мыса Картаж.

Город древний стоял — в нем из Тира выходцы жили,
Звался он Карфаген — вдалеке от Тибрского устья,
Против Италии; был он богат и в битвах бесстрашен,-

деловито информирует Вергилий (9, I, 12-14).

Но, избежав огня в Тире, Элисса угодила в полымя. Не успело закончиться строительство Карфагена, как над ним нависла опасность. Царь берберов влюбился в нее и потребовал ее руки. В противном случае — война. У колонистов не было ни армии, ни флота, и Элисса добровольно отдала свою жизнь ради спасения города: она принесла себя в жертву на алтаре богов.

Так говорят легенды, переданные историком II в. Юстином (56, XVIII, 3-5). На самом деле все было иначе.

На рубеже 2-го и 1-го тысячелетий до н. э. финикийцы уже совершали плавания в те края. И судя по тому что вслед за ними последовало основание серии городов, рейсы эти не были убыточными. Когда Элисса основывала свой Новгород, по соседству, в 30 км западнее, уже существовал город финикийцев Утика. Хираму приходилось высылать против него карательные экспедиции, чтобы получить дань. Финикийцы трижды отваживались пройти Столпы Мелькарта и с третьей попытки основали на островке к северу от них Гадес, а к югу — цепочку факторий для коммерческих операций с аборигенами. В Гадесе, писал Страбон, «живут люди, снаряжающие множество огромных торговых судов для плавания как по Нашему, так и по Внешнему морям...» (33, 168).

К северу от Столпов лежало легендарно богатое царство Тартесс. Его столицей был одноименный город, расположенный в одном морском переходе от Гадеса на острове, образованном раздвоением устья реки, тоже носившей это имя. Тартесская держава, по словам Авиена (42, 205-459), занимала пространство между реками Анас и Теодор, или Тадер. Их истоки в Андалусских горах отстоят друг от друга лишь на несколько километров, а русла отсекают всю юго-восточную часть Пиренейского полуострова, превращая ее в гигантский «остров». Карфагеняне получали в Тартессе серебро и олово. Если тартесситы не могли удовлетворить спрос на олово, они прикупали его на Касситеридах — «Оловянных островах» и с выгодой перепродавали тем, кто испытывал потребность в этом исключительно ценном для бронзового века металле.

Первостепенную роль в возвышении Карфагена сыграло его идеальное географическое положение. Город занимал восточную часть небольшого Гермейского мыса, с юга ограниченного цепью холмов. Поэтому карфагенянам не имело смысла строить сложные фортификационные [88] сооружения. Достаточно было укрепить узкую полосу земли в непосредственной близости от города, используя природный рельеф. Так они и поступили, после чего перенесли свое внимание на море. Карфагеняне соорудили дамбу, отделившую часть бухты и превратившую ее в озеро (ныне — озеро Тунис). Дамба тянулась до самого города. Там, где она примыкала к берегу (в районе холма Саламбо, известного как имя героини романа Флобера), она разрезала лагуну на две части. На внешней акватории был оборудован порт для парусных судов. Внутреннюю гавань Котон, круглую в плане, приспособили для военных нужд. В центре ее сделали искусственный остров, и на нем построили верфи и адмиралтейство. Здесь находилась резиденция морского военачальника — суффета. Сама же бухта стала военным портом, вмещавшим несколько позже более 200 тяжелых боевых галер — пятипалубных пентер и флагманских семипалубных гептер. В случае опасности с башни адмиралтейства подавались звуковые и световые сигналы по специальному коду, а узкий проход между внешним и внутренним портами перекрывался массивными цепями.

Такое сооружение делало город практически неуязвимым с моря, хотя чужеземцев, следуя укоренившейся традиции, карфагеняне все же побаивались и на берег не допускали (9, I, 540-541). Южные границы их мало тревожили: аборигены, некогда угрожавшие Элиссе, давно уже не осмеливались нападать на Карфаген. Не боялись карфагеняне и осады: питьевая вода подавалась акведуком с кряжа Зегуан в Атласских горах. Его длина — 132 км, на 32 км больше, чем длина прославленного водопровода, «сработанного рабами Рима» при императоре Клавдии (42-54 гг.).

Устроив свои домашние дела, карфагеняне устремили взоры на море. Оно бывает здесь настолько бурным, что ветры нейтрализуют течение и иногда даже меняют его направление на обратное. Такое течение могло доставить Элиссу к Гермейскому мысу. Возможно, с этим феноменом связан и один рассказ Геродота. Жителям Тиры пифия повелела основать в Африке колонию. Тиряне долго думали, как им перебраться через море наперекор течению. Но один критянин, по имени Коробий, сообщил, что ему уже приходилось бывать у африканских берегов: буря отбросила его к острову Платее. Тиряне наняли его в качестве лоцмана, и он провел их на Платею. Оставив Коробия на острове, они поспешили на Тиру с радостной вестью. Тем временем у Коробия кончился запас продовольствия, и умер бы он голодной смертью, если бы к Платее не был отнесен ветрами самосский корабль, следовавший в Египет. Владелец корабля Колей оставил робинзону годовой запас продовольствия и отплыл своим путем. «Однако, — пишет Геродот, — восточным ветром их отнесло назад, и так как буря не стихала, то они, миновав Геракловы Столпы, с божественной помощью прибыли в Тартесс. [89]

Эта торговая гавань была в то время (ок. 630 г. до н. э. — А. С.) еще неизвестна эллинам» (10, IV, 152). Колей вернулся оттуда настолько разбогатевшим, что другой самосец, современный ему поэт Анакреонт, назвал Тартесс «стоблаженным» и «рогом Амальтеи» — символом изобилия (2, с. 72). С таких случайностей нередко начинались географические открытия.

Карфагеняне действовали планомерно, не полагаясь на случай. Им нужны были опорные базы, где можно было бы хранить товары и укрываться от шалостей Мелькарта. Первым шагом пунийцев (так называли карфагенян римляне) было объединение под эгидой финикийских колоний — Утики, Гадрумета, Гиппон-Диаритта и всех остальных. Тирский Новгород стал хозяином африканского побережья вплоть до Столпов Мелькарта. Следующей жертвой пала Малака, основанная примерно в одно время с Утикой. В 665 г. до н. э. карфагенский флот устремился из Малаки к северу, оставив на Питиусских островах, принадлежавших Тартессу, поселенцев, образовавших колонию Эбесс, и достиг южного берега Кельтики. Здесь карфагеняне основали торговую факторию Массилию — по своему географическому положению копию Карфагена: она располагалась на гористом мысе, далеко выдававшемся в море. Название этой колонии позволяет предположить, что она была заселена массилиями — африканским племенем, обитавшим к югу от Нумидийского хребта (в районе Касентины) и, очевидно, союзным Карфагену{14}.

В другом направлении пунийцев заинтересовала Сицилия. На ее северном берегу, в западной части низменной бухты, окаймленной цепью скалистых гор, они основали город-крепость Панорм, откуда намеревались завоевывать Сардинию и Корсику. Постепенно вся Сицилия стала карфагенской. Пунийцы заняли все стратегически важные мысы и прибрежные островки и вели оживленную торговлю с местными жителями. При этом, по словам Эратосфена, карфагеняне «топили в море корабли всех чужеземцев, которые проплывали мимо их страны в Сардинию или к Геракловым Столпам...» (33, С802). (Поэтому, делает вывод Страбон, большинство рассказов о западных странах «не заслуживает доверия».) Между Сицилией и Карфагенской областью тирийцы создали два неприступных форта, оккупировав острова Коссура и Мелита. Южный берег Сицилии, крутой и скалистый, настолько изобиловал рифами, что уследить здесь за направлением течения мог только кормчий-виртуоз. Редкий корабль решался приблизиться к Пахинскому мысу, и эта боязнь охраняла владения карфагенян надежнее всяких эскадр. Западная часть моря оказалась под контролем Карфагена.

* * *

Но был другой путь на запад. Он вел мимо чудовищ, измышленных карфагенянами и расцвеченных воображением Гомера. [90]

Этот путь прошли греки.

К VIII в. до н. э. в Эгейском бассейне сложилась греческая народность, состоявшая из трех основных ветвей. Соответственно и в Малой Азии возникли области Эолия, Иония и Дорида.

Их объединила религия. Когда грека спрашивали, где находится «пуп земли», он, не задумываясь, отвечал: в дельфийском храме Аполлона. Именно здесь, в Фокиде, у подножия Парнаса, где обосновались Музы, предводительствуемые Аполлоном, хранился священный черный камень Омфал, символизировавший центр мира. Здесь, над расселиной, пропускавшей из недр одурманивающие пары, стоял священный золотой треножник Аполлона. Восседавшая на нем пифия от имени бога давала за плату советы, весьма невнятные и двусмысленные, дабы при любом исходе дела их можно было бы истолковать благоприятным для Аполлона образом. В VIII в. до н. э. Дельфы стали религиозным центром всей Эллады. Дельфы оставались главным святилищем всего Средиземноморья вплоть до III в. н. э.

О Дельфийском оракуле много писали древние авторы. Но есть одна черта, не сразу бросающаяся в глаза, и когда читаешь о прорицаниях пифии у Геродота или Плутарха, только при втором или третьем прочтении улавливается то общее, что роднит все эти, казалось бы, далекие друг от друга пророчества. Этим общим является яркая политическая окраска Дельфийского оракула. Пифия советует начать или, наоборот, не начинать войну. Греки не предпринимают ничего серьезного, не посоветовавшись с оракулом. Персы проходят с огнем и мечом по всей Элладе и... приносят богатые дары храму Аполлона, и не только приносят дары — получают там дельные советы. Дельфийский храм принимал не всякий дар. Вручить его оракулу считалось честью как для частного лица, так и для государства. Со временем на священной территории вокруг храма выстраиваются отдельные сокровищницы, аналогичные банковским сейфам, — афинские, египетские, критские, книдские, этрусские.

Дары поступали непрерывно, и вместе с ними поступало главное сокровище, постоянно укреплявшее авторитет оракула, — информация. В ранние времена она добывалась дорогой ценой. Прежде чем основать Дельфы, критяне основали Крису — там, где река Плист выходит на прибрежную равнину. Криса быстро превратилась в богатый торговый город. Она дала имя заливу и оборудовала в нем собственную гавань — Кирру. С ростом авторитета Дельфийского храма возрастали и толпы паломников к нему. Они не могли миновать Крису, так как единственный вход в ущелье пролегал через этот город. И разумеется, крисейцы не могли равнодушно взирать на проплывавшие мимо них богатства. Первым их шагом было обложение паломников податью. Затем, пишет Курциус, «крисейцы начали под разными предлогами устанавливать в [91] гаванях и на больших дорогах пошлины и поджигать суда с паломниками, желая также извлекать пользу из процветания своего прежнего выселка (Дельф. — А. С. )» (85, с. 202). Амфиктионии пришлось встать на защиту оракула Аполлона, и после изнурительной войны Криса и Кирра перестали существовать. Теперь информация поступала в Дельфы бесперебойно. Ее приносили моряки, путешественники и воины, пираты и их жертвы, купцы и изгнанники. Члены амфиктионии надзирали за состоянием и безопасностью путей, ведущих к храму. С этого времени Аполлон стал изображаться с лирой — символом мира, а роль морского божества окончательно была поручена Посейдону, олицетворявшему до того слепую ярость морской стихии. Он получает эпитеты Пелагий (Морской) и Асфалий (Дающий безопасное плавание), ему иногда приписывают изобретение корабля и паруса.

Нерегулярная торговля и ни на минуту не утихающий грабеж на морях наводнили Грецию толпами рабов и наполнили ее несметными богатствами. Рост населения способствовал классовому расслоению и подтачивал патриархальные устои. Мелкие собственники уступали место земельным магнатам, земледельцы — ремесленникам. Земля и без того не слишком плодородная не могла прокормить всех желающих. Особенно страдали острова (они-то и дали наибольшее число пиратов и колонистов). Кто-то должен был уйти. Кто? Прежде всего неудачливые «политические деятели». Куда? Куда им будет угодно. Ойкумена велика. Перенаселение было главной причиной колонизации в древнем мире. С этого начинали и финикийцы: «Когда у них было изобилие богатств и населения, они отправили молодежь в Африку и основали там город Утику», — сообщает Юстин (56, XVIII, 3). Морские народы не могли искать новые пристанища в глубине страны, ибо они кормились морем, но, рассуждает Курциус, «так как оба противолежащие берега Архипелага были уже заняты, то беглецы-мореплаватели могли только грабить и разорять их, не находя места, где бы поселиться. Они должны были плыть все далее и далее по неведомым путям, к более отдаленным берегам. Об этом бегстве... сохранилось предание в хитросплетенных сказаниях, повествующих о скитаниях троянских героев, о выселении тирренцев (тирренцами, тирренами или тирсенами греки называли этрусков по имени их легендарного прародителя. — А. С.) из Лидии, о поселениях беглых дарданцев в Ликии, Памфилии, Киликии, Сицилии, в Южной и Средней Италии; содержание этих сказаний обыкновенно обозначалось впоследствии под именем передвижения народов, последовавшего будто бы за падением Трои» (85, с. 182).

В 735 г. до н. э. эвбейские халкидяне кладут начало городу Наксосу в устье Акесина, а коринфяне — Сиракузам, причинившим позднее немало хлопот Карфагену. Примерно в 730 г. до н. э. [92] изгнанники эвбейских городов Халкиды и Ким объединяются и покидают насиженные места. Направление им указал Дельфийский оракул. Корабли доставляют беглецов к Западной Италии, и там они основывают Кимы, вскоре переименованные в Кумы. Однако Кумы были не первой эллинской колонией в Западном Средиземноморье. Еще раньше там возникла Писа, основанная в 20 стадиях вверх по течению Арно жителями Писы Элидской, соседями олимпийцев. Когда они возвращались после победы под Троей, их кормчие заблудились и привели корабли к североиталийским берегам. По словам Страбона, «город Писа, по-видимому, некогда процветал и даже небезызвестен благодаря плодородию, каменоломням и корабельному лесу. В древности писаты пользовались этим лесом для защиты против опасностей, грозивших с моря (ибо они были воинственнее тирренцев, и лигуры, их дурные соседи с фланга, возбуждали их воинственный пыл)...» (33, С223).

Греки плыли в Италию между Скиллой и Харибдой — через Мессинский пролив. Этих чудовищ, измышленных пунийцами, они сделали явью. После освоения Кум часть колонистов снова села на корабли и вернулась к проливу. Халкидянами предводительствовал Кратемен, кимейцами — Периерес. На сицилийском берегу они основали Занклу, отвоевав местность, имеющую вид серпа, у аборигенов-сикулов. По словам Фукидида, название города сикульское и означает «серп». «Занкла, — пишет историк, — была первоначально основана морскими разбойниками, вышедшими из Кимы, халкидского города в Опикии; впоследствии явились сюда в большом числе поселенцы из Халкиды и остальной Эвбеи и сообща с прежними поселенцами поделили землю» (35, IV, 4). Примерно в 493 г. до н. э. Занклу переименовали в Мессану, теперь это город Мессина. По словам Страбона, римляне использовали его как опорный пункт во время Пунических войн (33, С268).

На противоположном берегу пролива возник Регий — первоначально небольшое укрепленное поселение, а позднее — важный стратегический пункт. Его тиран Анаксилай (494-476 гг. до н. э.) безраздельно властвовал над южноиталийскими водами. Он захватил Скиллейский мыс, лежащий у северного входа в пролив, «укрепил этот перешеек против тирренцев, построив якорную стоянку, и воспрепятствовал проходу пиратов через пролив» (33, С257).

Скилла и Харибда стали греческими. В 689 г. до н. э. греки осваивают и юго-запад Сицилии: родосец Антуфем и критянин Энтим приводят сюда поселенцев и основывают колонию Линд, переименованную вскоре в Гелу.

В 631 г. до н. э. дорийцам с острова Тира удается после нескольких попыток закрепиться в северной Африке восточнее Карфагена: здесь вырастает Кирена, положившая начало расцвету обширной греческой области Киренаики. По свидетельству Геродота, город [93] был основан по указанию оракула, изрекшего: «Эллины! Здесь вы должны поселиться, ибо небо тут в дырках» (10, IV, 158). Столь важное обстоятельство греки игнорировать, конечно, не могли.

Со второй половины VII в. до н. э. греки устремились в Понт, ставший для них теперь Эвксинским (Гостеприимным), и в Египет. В стране Хапи шла в это время грызня между номархами за титул фараона. Самый предприимчивый из них, в погоне за короной едва не лишившийся головы, вопросил оракула, и тот предрек, что «отмщенье придет с моря, когда на помощь явятся медные люди». С моря занесло ветром ионийских и карийских пиратов в медных доспехах. С их помощью номарх стал фараоном Псамметихом I. В благодарность он пожаловал им участки земли на обоих берегах Нила. В Египет хлынул поток греческих переселенцев, основавших здесь город Дафны, а чуть позднее представители 12 греческих городов основали в дельте Нила торговый центр — Навкратис, ставший, по выражению Курциуса, «египетским Коринфом» (85, с. 339). С этого времени военно-политические договоры фараонов с пиратами стали обычным явлением. «Когда-то карийцы были очень воинственным народом, — вспоминает Помпоний Мела, — и даже вели чужие войны за определенную плату» (21, I, 16). На службу в египетский флот поступили и лукки (ликийцы), причинившие некогда столько бед Египту.

В это же время на восточном берегу Кирна фокейцы основали Алалию. Оракул со знанием дела указывал места для организации колоний. Мало того, что это были трассы древних догреческих морских путей, это были еще и ключевые пункты, способные контролировать эти трассы. Обладание Корсикой и Сардинией означало надежный контроль над Тирренским морем и создавало угрозу карфагенским берегам Африки. Фокейские греки были одним из наиболее отважных народов-колонизаторов. «Жители этой Фокеи, — сообщает Геродот, — первыми среди эллинов пустились в далекие морские путешествия. Они открыли Адриатическое море, Тирсению, Иберию и Тартесс. Они плавали не на «круглых» торговых кораблях, а на 50-весельных судах. В Тартессе они вступили в дружбу с царем той страны по имени Арганфоний. Он царствовал в Тартессе 80 лет, а всего жил 120. Этот человек был так расположен к фокейцам, что сначала даже предложил им покинуть Ионию и поселиться в его стране, где им будет угодно» (10, I, 163).

Это произошло около 600 г. до н. э. Воспользовавшись любезностью Арганфония, вызванной желанием заполучить союзников в назревавшей войне с Карфагеном, фокейцы основали несколько колоний на средиземноморском побережье Тартесса. Но там их постоянно тревожили пунийцы. И греки нанесли ответный удар: они захватили Массилию. Вряд ли будет натяжкой предположение, что им помогли местные племена, кому не по вкусу были жестокость [94] пунийцев и их человеческие жертвоприношения. Тогда можно понять, почему греки вопреки обыкновению сохранили прежнее название города, изменив лишь одну букву. Массалия — в этом имени слышалось теперь имя Сала, верховного божества племени салиев, обитавшего на всем пространстве от Родана на западе до Альп на востоке и от Друентия на севере до моря на юге. Может быть, именно салии, прекрасные стрелки из лука и отважные воины, помогли грекам одолеть карфагенян. Некоторые древние авторы утверждают, что греки, основавшие Массалию, были пиратами (56, XIII, 3), а уже позднее часть их перешла к оседлой жизни. Косвенное подтверждение можно усмотреть в сообщении Лукана о том, что «были фокейцы всегда в нападеньи на море искусны, в бегстве умели свой путь изменять крутым поворотом» (19, III, 553-554). Корабли фокейцев, как и корабли пиратов, были более маневренны, чем карфагенские, а потом и римские.

Во второй половине VI в. до н. э., когда на запад хлынул новый поток фокейских переселенцев, Массалия быстро превратилась в цветущий город. «У массалиотов есть верфи и арсенал, — с ноткой зависти пишет Страбон. — В прежние времена у них было очень много кораблей, оружия и инструментов, пригодных для мореплавания, а также осадные машины...» (33, С180). На Стойхадских островах они «устроили заставу для защиты от набегов морских разбойников, так как на островах было много гаваней» (33, С184-185).

Вот как характеризует этих властителей моря Курциус:. «Они начинали там, где кончали другие: предпринимали экспедиции в те страны, которых избегали все остальные народы, оставались на море даже тогда, когда зимний сумрак покрывал небо и делал затруднительными наблюдения над звездами; они строили длинные и стройные корабли, всячески увеличивая их подвижность; торговые суда их были в то же время и военными кораблями, имея 25 опытных гребцов с каждой стороны; матросы их были вместе с тем и вооруженными к бою солдатами. Так крейсировали они по морям, ловя всякую добычу, представлявшуюся им; так как и вся их численность была незначительна, они, скитаясь по морю, походили скорее на морских разбойников... Они въезжали даже в самую утесистую часть Адриатического моря и объезжали острова моря Тирренского, не боясь карфагенских сторожевых кораблей; они проникали в кампанские бухты и в устья Тибра и Арно, плыли вдоль альпийского берега вплоть до устья Родана и достигли наконец Иберии...» (85, с. 360-361).

Талассократия дала массалиотам неисчислимые преимущества и на суше. Их колонии усеяли все побережье от Италии до западной границы Тартесса. Рядом с Гадесом они основали Гавань Менесфея, а в Средиземном море захватили стратегически важные Гимнесийские острова, обуздав карфагенскую экспансию в северном [95] направлении, и древнее родосское поселение Роду. Они не расставались с оружием, и соседи называли их сигинами — «копьеносцами». Их корабли по-хозяйски сновали вдоль побережья Иберии, где все чаще звучал напевный ионийский диалект. Их постоянные выходы в Атлантику ставят их в один ряд с выдающимися морскими народами древности.

У восточного берега Испании карфагеняне попали между двух огней. Их колониям на Ивисе фокейцы угрожали и с материков и с Гимнесийских островов. Ситуация сложилась комичная, ибо тирийцы всегда рассматривали Гимнесии как свои форпосты, словно нарочно созданные для морских действий против массалиотов.

Прямо против Питиусских островов далеко выдается в море обрывистый мыс Артемисий. На его северном берегу, богатом железными рудниками, стояла фокейская крепость Гемероскопий, или Дианий, с прославленным святилищем Артемиды Эффесской — патронессы массалиотов. «Это святилище, — пишет Страбон, — служило... базой для операций на море, ибо оно является естественной крепостью, местом, приспособленным для пиратства, и заметно издалека подплывающим мореходам» (33, С159). Святилище, очевидно, было построено на холме (его высота — 72 м), там, где теперь высится замок Дения. В случае опасности осажденные могли отступить на близлежащую гору Монго высотой 761 м или укрыться на одном из прибрежных островков, явно служивших пиратскими базами.

Благодаря плодородным землям и рыбообильным рекам Гимнесийские острова с множеством удобных бухт и наблюдательных пунктов самой природой предназначены для пиратства. Между ними и материком проходил один из главнейших торговых путей Западного Средиземноморья. Зимой сильные юго-западные ветры, сопровождающиеся ливнями, создают идеальные условия для нападения на зазевавшегося кормчего. Особенно страдали новички. Корабль мог покинуть Массалию при хорошем восточном ветре и... встретить в районе Гимнесийского архипелага ураганный юго-западный шквал. Неприветливые скалистые берега с россыпью рифов, напоминающих зубы дракона, заставляли держаться от них подальше, и корабль попадал в зубы карфагенским или балеарским пиратам. «Вследствие плодородия этих мест, — пишет Страбон, — и жители их миролюбивы... Некоторые, правда немногочисленные, среди них преступные элементы вступили в связь с пиратами открытого моря... Из-за того же плодородия своих островов жители часто становились жертвами враждебных замыслов, хотя сами отличались миролюбием...» (33, С167). Миролюбие их было относительным, оно не мешало балеарцам разбойничать на море и грабить на суше, нанимаясь в карфагенское войско. На материке, не менее плодородном, по словам того же Страбона, «большинство населения пренебрегло [96] жизнью за счет даров земли и обратилось к занятию разбоем, ведя постоянные войны друг с другом и со своими соседями...» (33, С154).

* * *

Карфаген сблизила с этрусками не только угроза греческой экспансии, но и появление в западных водах новых конкурентов. Их привел Эней — сын Венеры и зять последнего троянского царя Приама. О том, что Троя была обречена, дарданцы узнали заблаговременно по множеству знамений, явленных им богами. Видя пожар города и понимая, что это означает проигрыш войны, Эней с женой Креусой, кормилицей Кайетой, сыном Асканием и отцом Анхисом в сопровождении нескольких десятков уцелевших троянцев спешно снарядил 20 кораблей и вышел в открытое море. Согласно римской традиции, это произошло в 1198 г. до н. э. Не обретя покоя во Фракии, он отправляется на Крит, но как раз в это время на остров обрушилась кара богов за преступление его царя. Крит являет безотрадную картину (9, III, 121-123):

...Покинул отчее царство
Изгнанный Идоменей и безлюдны Крита прибрежья:
Бросил дома свои враг, и пустыми остались жилища.

Троянский флот плывет дальше на запад и достигает Сицилии и затем Лациума. Но тут по просьбе Юноны бог ветров Эол устраивает на море ураган, доставивший потрепанный флот Энея в Карфаген. (Дата основания Карфагена в точности неизвестна, обычно называют промежуток от 825 до 814 г. до н. э. Как видно, римляне считали его значительно старше). Из Трои Эней отплыл на 20 кораблях, в Африку прибыло семь. Злопамятной Юноне этого мало. По согласованию с матерью Энея она заставляет царицу Карфагена Дидону (римское имя Элиссы) влюбиться в Энея. Но в своем договоре с Венерой она не упоминает о том, что любовь должна быть взаимной. А посему, когда Энею наскучили излияния Дидоны, он сослался на волю своего деда Юпитера, переданную ему дядей Меркурием, — «править Италией средь грома боев, от рода Тевкра высокий род произвести и весь мир своим подчинить законам» (9, IV, 229-231) — и был таков. Возмущенная и оскорбленная Дидона прокляла Энея и его потомков (а ими стали римляне) и объявила им вечную войну (9, IV, 622-629):

Вы же, тирийцы, и род, и потомков его ненавидеть
Вечно должны: моему приношением праху да будет
Ненависть. Пусть ни союз, ни любовь не связует народы!
О, приди же, восстань из праха нашего мститель, [97]
Чтобы огнем и мечом теснить поселенцев дарданских
Ныне, впредь и всегда, едва появятся силы.
Берег пусть будет, молю, враждебен берегу, море -
Морю и меч — мечу: пусть и внуки мира не знают!

Оглянувшись в сторону африканского берега, Эней видит Карфаген в огне — это погребальный костер Дидоны, заколовшейся мечом, чтобы ее проклятие имело полную силу. (Во время Пунических войн римляне всегда ссылались на то, что царица Карфагена первая объявила им войну, да еще вечную. Должны же они защищать свою свободу! Римляне защитили ее. Как и Эней, они увидели Карфаген в огне. Видом пылающего города, увезенным их прародителем в своем сердце из Трои и воскрешенным в его памяти костром Дидоны, любовались его потомки в 146 г. до н. э.)

Вернувшись в Италию (по римской традиции — за 437 лет до основания Рима, то есть в 1190 г. до н. э.), Эней приступает к выполнению воли Юпитера. Чтобы жениться на дочери местного царя — Лавинии и тем самым обосновать свои права на будущий престол, Эней решает прежде всего избавиться от соперников. Он отвоевывает Лациум у рутульского царя Турна, разбивает этрусские войска, предводительствуемые тираном города Кере — Мезенцием Тирренским («врагом надменных богов», по определению Вергилия), побеждает царицу амазонок Камиллу. Но в одной из стычек гибнет царь Лациума — Латин Сильвий, союзник и благодетель Энея. Эней женится на Лавинии, а жителей Лациума нарекает латинами в честь покойного тестя. Сочтя свою миссию законченной, Эней с легкой душой возносится на небо, а его сын Асканий основывает в 1152 г. до н. э. город Альба-Лонгу и становится его первым царем.

Таким представляли себе римляне начало своей истории. Очевидно, не случайно будущие союзники карфагенян этруски оказались в числе врагов римлян, хотя Вергилий допускает здесь явный анахронизм. Происхождение этрусков окутано тайной. В их культуре находят следы, характерные для культур пеласгов и лидийцев, финикийцев и италийцев, египтян и греков. Одни из этих связей гипотетичны (например, лидийское происхождение, базируемое на словах Геродота), другие — бесспорны (росписи гробницы Быков на темы «Илиады» недвусмысленно указывают на знакомство с архаической Грецией). Кажется, только один Дионисий Галикарнасский (50, I, 29-30) твердо стоял на том, что этруски — это... этруски, а не пеласги, не лидийцы и не жители Атлантиды (выдвигалась и такая версия!).

В римскую эпоху этруски жили в междуречье Тибра и Арно. Но раньше это была огромная империя, давшая название Тирренскому морю. Этот топоним напоминает о высоком авторитете этрусков и их морской мощи. Название второго моря тоже связано с этрусками; [98] в 325-324 гг. до н. э. греки основали для защиты от их пиратов Адрию. По свидетельству Цицерона, этрусские пираты долго наводили ужас в западных водах, а само слово «тиррены» часто употреблялось как синоним слова «пираты»{15}.

Оставили они память о себе и в восточных водах. Об этом повествуют легенды.

...Двадцативесельный корабль, шедший из Лидии на Делос, ночь застигла вблизи Хиоса. Там моряки и заночевали. С первыми лучами солнца кормчий Акет взошел на холм, чтобы узнать направление ветра, а команда отправилась к студеным ключам пополнить запасы воды. Когда моряки вернулись, Акет убедился, что на острове можно раздобыть кое-что более ценное, нежели родниковая вода: командир корабля Офельт привел прелестного чернокудрого мальчика, одурманенного не то крепким вином (Хиос славился этим напитком), не то долгим сном. Вели его под руки, ибо узы спадали с него сами по себе, сколько ни пытались их накладывать. И тогда внутренний голос подсказал кормчему, что это не простая добыча. И впрямь, едва мальчик пришел в себя от свежего морского бриза, на корабле начались чудеса. Прежде всего сам корабль застыл недвижно среди моря с наполненными ветром парусами. Затем по всему судну зажурчали струи вина, распространяя неземной аромат. Вокруг мачты и весел обвился виноградный плющ, усыпанный тяжелыми гроздьями, и смеющегося мальчика вдруг окружили грозные защитники — рыси, тигры, пантеры, медведица. Вдоволь натешившись ужасом, обуявшим незадачливых андраподистов, мальчик обернулся львом и растерзал Офельта, а остальные моряки в панике попрыгали в воду и обратились в дельфинов. Мудрый же кормчий стал с тех пор верным служителем Диониса — так звали чудесного мальчика, получившего также прозвище Вакх (Приводящий в безумие).

Это был корабль тирренских пиратов.

Если Геродот прав и этруски переселились в Италию из Лидии, то это не могло произойти позднее VIII в. до н. э.: римский царь Тулл Гостилий (672-638 гг. до н. э.) уже воевал с этрусками, и тогда существовали хорошо защищенные этрусские города с каменными домами (их остатки нашли на морском дне). Обычай этрусков выкладывать улицы каменными плитами был воспринят и Карфагеном и Римом. Впрочем, существует мнение, что «по иронии судьбы римляне, почитавшие Энея как праотца римского народа, даже само предание об Энее заимствовали у этрусков» (73, с. 53). Хорошо известны этрусские некрополи. Гробницы они или высекали в скалах, или делали их похожими на свои жилища, создавая из них целые «селения», а терракотовые урны имитировали дома и храмы. Интерьеры гробниц украшались фресками, выполненными яркими, сочными красками, а на саркофагах устанавливалась скульптура. [99]

Их столица Спина была городом-республикой и располагалась в сотне километров от того места, где потом выросла Венеция. Спину тоже называли «царицей Адриатики». (Венецианцы считают себя прямыми потомками этрусков.) Этот крупный порт в результате поднятия и изменения берегового рельефа постепенно оказался отрезанным от моря и был засосан болотистым озером-лагуной Валли-ди-Комаккьо, которая представляла собой раньше систему глубоких судоходных озер. Теперь лагуна отделена от моря лишь узкой косой, а ее глубина не превышает полуметра. По косе тянется гряда песчаных дюн, много песчаных банок и в самой лагуне. Видимо, в недалеком будущем здесь нельзя уже будет увидеть ставшие привычными силуэты дноуглубительных снарядов, и лагуна исчезнет с географических карт. «Спина теперь деревушка, — писал Страбон, — а некогда — известный греческий город (во времена Энея там уже жили греческие поселенцы. — А. С.). Во всяком случае сокровищницу спинитов показывают в Дельфах. Впрочем, история также говорит об их господстве на море. Кроме того, утверждают, что город был расположен на море, теперь же он находится внутри страны и отстоит от моря приблизительно на 90 стадиев» (33, С214). Собственные сокровищницы имели в Дельфах и другие этрусские города, например Тарквинии, но сокровищница «царицы», конечно, была поистине царской, ее упоминают и другие авторы. Остатки Спины обнаружили рыбаки, когда в их сети попали великолепные краснофигурные вазы, а в 1952 г. Нерио Альфиери из Феррары произвел в этих местах аэрофотосъемку и начал раскопки.

Этрусские пираты были полновластными хозяевами северной Адриатики. Случай, упомянутый Диодором, — о захвате Тимолеоном пиратской эскадры тиррена Постумия, опустошавшей сицилийские берега и насчитывающей 12 триер, — был редчайшей удачей (49, XVI, 82). Их ближайшие конкуренты действовали далеко к югу — в районе «шпоры Итальянского сапога», где в древности жили френтаны (совр. области Абруцци и Молизе). Их опорными пунктами здесь были Бука и особенно Ортона. Пиратские традиции сохранились в этих местах до времен Августа. Страбон писал об Ортоне: «Это город на утесах, обитаемый пиратами, жилища которых сколочены из корабельных обломков; во всех прочих отношениях это, как говорят, звероподобные люди» (33, С242).

В Тирренском море важнейшим городом этрусков был Популоний, расположенный на высоком крутом мысе и имевший хорошо оборудованную корабельную стоянку в небольшой гавани (позднее там у подножия горы построили две верфи). Страбон особо отмечает, что «из всех старинных тирренских городов только один этот город расположен на самом море», и тут же указывает вполне правдоподобную причину: «...основатели городов или совершенно избегали моря, или же выставляли впереди укрепления со стороны [100] моря, чтобы эти города не оказались (как незащищенные) легкой добычей для нападения с моря» (33, С223). Этот обычай был широко распространен в древнем мире. Фукидид упоминает (35, I, 7), что между городами и водой оставался промежуток от 3 до 10 км — в зависимости от характера местности, позволяющей жителям отрезать пиратов от моря: более глубокое проникновение на сушу могло кончиться для разбойников столь же печально, как и для Одиссея в Египте. Популоний располагался на мысе с таким узким перешейком, что защита его со стороны суши не представляла трудностей. Это был почти остров. Аналогичные мысы были заняты этрусками почти по всему побережью и превращены в неприступные крепости, служившие и пиратскими базами.

Вот с этим-то народом и заключили союз карфагеняне. «В VI в. до н. э. могущество этрусков достигло своей вершины. Влияние этрусков на суше и на море можно без преувеличения сравнить с влиянием греков и карфагенян. Эта большая тройка определяла в ту эпоху ход политического развития в Западном Средиземноморье. Дружественные отношения этрусков и карфагенян не были кратковременными. Их союз против греков долго определял равновесие сил в этой части древнего мира» (73, с. 43). С помощью этрусков карфагенский полководец Магон в 550-530 гг. до н. э. захватил остров Ивису, основал колонии на Сардинии и в Западной Сицилии, покончил с фокейскими пиратами у Корсики. Этруски не случайно соединили свои силы с пунийцами в бою при Алалии: пролив между Корсикой и Эльбой издавна рассматривался ими как собственность, ибо вводил в центр богатейшей торговли, проходившей через этот и затем через Мессинский проливы.

Этрурия еще могущественна, но уже вполне реальной силой в Западном Средиземноморье становится Рим. Впервые римляне обратили свои взоры к морю при царе Анке Маркий (638-616 гг. до н. э.). Основатели Рима учли опыт этрусков и заложили город вдали от моря, где он мог стать легкой добычей пиратов. По мере роста Рима росли и его торговые связи. Хотя город стоял на берегу судоходной реки, ее глубина не позволяла принимать тяжело нагруженные купеческие корабли. Для этого требовалась хорошая гавань, ворота города. Ее построил Анк Маркий в устье Тибра и назвал Остия — «устье, вход». Гавань эта не имела причалов. Корабли становились на рейде, и специальные гребные суда перевозили с них товары на берег. Это служило профилактической мерой против внезапного нападения пиратов. Более ценные грузы доставлялись в благоустроенную и хорошо охраняемую гавань Путеол и оттуда по суше переправлялись в Рим. Аналогично был устроен другой римский город — Анций — на одноименном скалистом мысе высотой 23 м и примерно в 45 км южнее. Страбон полагает, что Анций был городом латинов, существовавшим еще до прибытия Энея, [101] и сообщает, что раньше у его жителей «были корабли и они вместе с тирренцами занимались морским разбоем, хотя и находились уже под властью римлян» (33, С232).

В 509 г. до н. э. римляне изгоняют царей и провозглашают республику. Первый шаг первых римских консулов Лукия Юния Брута и Лукия Тарквиния Коллатина (родственника Тарквиния Гордого) — заключение договора с Карфагеном. Римским «длинным» кораблям воспрещается заплывать далее Прекрасного мыса, «разве к тому они будут вынуждены бурею или неприятелями. Если кто-нибудь занесен будет против желания, ему не дозволяется ни покупать что-либо, ни брать сверх того, что требуется для починки судна или для жертвы. В пятидневный срок он обязан удалиться» (28, III, 23). Аналогичное требование выдвигалось применительно к Сардинии и Северной Африке. Карфагеняне же обязывались воздерживаться от причинения вреда Лациуму. Пограничным районом стала Сицилия; ее западная часть принадлежала Карфагену, в восточной селились греки.

Сферы влияния в западных водах определялись надолго. Они будут еще не раз уточняться посредством договоров и при деятельном участии пиратских эскадр — вездесущих и неуловимых. Но ничего сколько-нибудь выдающегося здесь не произойдет вплоть до I в. до н. э., а о том, что происходило в Западном Средиземноморье в промежуточный период, дает представление предшествующий рассказ.

Мелькарт

«Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге, и осмоли его смолою внутри и снаружи. И сделай его так: длина ковчега триста локтей; широта его пятьдесят локтей, а высота его тридцать локтей. И сделай отверстие в ковчеге, и в локоть сведи его вверху, и дверь в ковчег сделай сбоку его; устрой в нем нижнее, второе и третье жилье» (101, с. 14).

Так, если верить Библии, выглядело самое первое в мире судно, построенное праведником Ноем для спасения «всякой плоти по паре» от ужасов всемирного потопа. Размеры его впечатляли: 132 м длины — почти втрое больше, чем в «солнечных ладьях» египетских фараонов, ширина — 22 м, высота — 13,2 м (но и эта высота маловата: если бы конструктор знал о существовании жирафы, он сделал бы междупалубные расстояния не 4,4 м, а по крайней мере вдвое больше).

Многие исследователи указывают на заимствование некоторых библейских сказаний, в том числе и о потопе, у месопотамцев. Но приведенные строки свидетельствуют еще и о дальних морских путешествиях жителей Двуречья. Дерево гофер, из которого Ной строил свой ковчег, это кедр, растущий на Бахрейнских островах. Бахрейнский архипелаг считался у шумеров Страной Блаженных (Дильмун), где обитал Зиусудра — «шумерский Ной», прообраз вавилонского Утнапиштима [102] и библейского праведника. Месопотамцы знали две местности, где можно было получить кедр, — склоны Ливанских гор и Бахрейнские острова, причем отдавали предпочтение последним, как «святым местам». Но почему «гофер»?

Известно, что часть северо-восточного побережья Африки — Эритрея с прилегающим архипелагом Дахлак — называлась «страной Афер» (здесь возможна этимологическая связь со словом Африка), а ее жители — аферами или афарами (народность данакиль). Не это ли Офир Соломона, Пунт египтян? Здесь была одна из самых крупных перевалочных баз для товаров, провозившихся со всех концов света. Другим таким международным рынком были Бахрейнские острова, расположенные точно так же относительно Аравии, как Дахлак — относительно Африки. Известно также, что древние предпочитали строить корабли из кедра; на это есть много указаний в памятниках Востока. Кедр назывался в Шумере eren и считался священным, деревом жизни, причем некоторые его разновидности могли иметь собственные названия, как имел особое имя в Греции священный черный тополь, В Африке кедра мало — он растет преимущественно в горах Атласа, на другом конце континента. А он был нужен: наивно было бы думать, что жители Пунта (или Офира), морской страны, сидели на своих сокровищах и дожидались, когда кто-нибудь за ними явится из-за моря. Аферы нуждались в кедре, чтобы строить корабли для связи со своими островными владениями и для торговли. Излишки они перепродавали всем желающим. Торговлю кедром в Северо-Восточной Африке можно уподобить торговле водой в пустыне.

Это поняли месопотамцы. Плавания вдоль берегов не представляли трудности, и бахрейнский кедр стал привычным товаром на берегах Красного моря. Быть может, в тех местах и эта порода кедра стала называться «деревом афер»: ведь тем, кто покупал его у посредников-аферов, не было дела до того, какая земля взрастила эти деревья. Об этом помнили только жители Двуречья, строившие из кедра корабли. Это лишний раз говорит о том, что библейская легенда о потопе основывается на шумеро-вавилонской и, может быть, Ной — это усеченное и искаженное имя Ут-на-пиштим, так же как «афер» превратился в «гофер» и Офир. Иудеи, бравшие кедровый лес под боком, в Ливане, со временем настолько добросовестно забыли об этих этимологических метаморфозах, что в своих анналах не дают никаких пояснений к «дереву гофер», делая вид, что оно и без того хорошо известно. Кедр фигурирует в текстах как самостоятельное растение. Корабли Соломона ходили в Офир и привозили оттуда нубийское золото, красное и черное дерево, доставленное из Центральной Африки, индийские или южноафриканские самоцветы, редкостные благовония Сокотры...

То, что экспедиции в Офир Соломон снаряжал совместно с тирянами, уже само по себе говорит о том, что иудеи были плохими моряками. Подобно Гомеровым кормчим, они знали лишь четыре румба — «четыре ветра небесных», а тексты IV в. до н. э. упоминают только три созвездия: Ас (Медведица), Кесиль (Орион) и Хим (Плеяды).

Все это дает основание усомниться в том, что описание Ноева ковчега может дать хотя бы приблизительное представление о чисто древнеиудейских кораблях. Гораздо большего доверия заслуживают намеки источников, позволяющие сделать вывод о том, что иудейские корабли строили финикийцы из Тира.

Те же источники подробно описывают тирские корабли, приоткрывая попутно завесу над международными связями Тира, чьи пределы были «в сердце морей». Для палуб и, по-видимому, для корпуса тиряне использовали кипарис из Сенира, или Сеннаара, то есть Шумера. Мачты изготавливались из ливанского кедра, весла — из «дубов васанских», произраставших в Батанее, или Басане, — районе Палестины. Скамьи для гребцов (ими были жители Сидона и Арвада) выстругивали из кипрского бука и отделывали слоновой костью. Для парусов доставлялись узорчатые полотна из Египта, они же служили флагом в дополнение к вывешивающимся по бортам щитам и шлемам. Строили эти корабли мастера из Библа, снискавшие всеобщее признание, а войско для них комплектовалось из персидских, ливийских и лидийских наемников, тогда как военачальники для сухопутного тирского [103] войска приглашались из Арвада, имевшего большой опыт в обороне островных крепостей, а ударные отряды для охраны города — из Фракии, славившейся своими лучниками, горцами с Гемского хребта. Только управление этими кораблями тиряне не доверяли никому, ревниво храня секреты морского ремесла.

При раскопках ассирийского города Дур-Шаррукин, в 50 км севернее Мосула, был обнаружен дворец Саргона II (721-705 гг. до н. э.), украшенный рельефами, прославляющими походы царя (теперь их можно увидеть в Лувре). На одном из них привлекает внимание изображение корабля, груженного лесом (не деревом ли «гофер»?). Его крутой форштевень, увенчанный конской головой, и выполненный в виде загибающегося кзади рыбьего хвоста ахтерштевень напомнили встречающийся в источниках термин «морской конь». Так называли финикийцы свои торговые «круглые» суда. Это килевое шпангоутное судно длиной 30 м и шириной 10 м имело осадку 2 м. Оно мало отличается от описанного выше типа, встречающегося также на рельефах ворот дворца Салманасара III (858 — 824 гг. до н. э.), но лишено мачты (вся палуба отведена для груза) и могло иметь как один, так и два ряда весел. Наверное, оно сошло с верфей Ниневии, где брали за образец халдейские суда, но стилизовали их под финикийские в отличие от Тил-Барсиба, выпускавшего чисто финикийские суда. «Вероятно участие сирийских или финикийских ремесленников в строительстве этих (месопотамских. — А. С.) судов; уже в первой половине 2-го тысячелетия до н. э. на верфях Финикии строились суда, способные совершать морские переходы» (112, с. 377). Об устойчивости этого типа, свидетельствующей о совершенстве конструкции, можно судить по рельефам ассирийских царей от Салманасара III до Синаххериба, создававшимся на протяжении почти двух веков.

Качественно иной тип являют собой военные корабли Финикии, известные по рельефам из дворца Синаххериба (704-681 гг. до н. э.), сына Саргона, использовавшего финикийско-греческий флот в войне с Эламом. Обладая всеми достоинствами египетских военных кораблей, они имеют совершенно иную конструкцию, перенятую позднее греками и римлянами. Прежде всего на них можно обнаружить по крайней мере две палубы. Основным движителем, как и на раннекритских судах, были весла, позволяющие маневрировать и передвигаться в любом направлении независимо от погоды и течения. Низкие борта компенсируются высоким фальшбортом, укрывающим гребцов. Гребцы сидят на двух уровнях: нижние не видны совершенно, их весла движутся в широких продольных прорезях фальшборта; гребцы верхнего ряда работают традиционно — поверх фальшборта, используя обычные крепления для весел. Такой корабль — ближайший прообраз греческой биеры и римской биремы. Над верхним рядом гребцов устроена боевая палуба, обнесенная сплошным ограждением наподобие ящика с развешанными на нем плетеными щитами (в них застревали неприятельские стрелы). Такие щиты — паррарумы — использовали потом и греки, возможно, заимствовав их вместе с конструкцией корабля: «ящик», в котором плавал Персей, очень напоминает финикийский корабль.

Управление таким кораблем представляло определенные трудности, так как рулевой находился на уровне верхнего ряда гребцов, а штаги одинарной мачты, имеющей единственный рей, закреплялись на боевой палубе. Следовательно, одна часть команды отделялась палубой от другой. Командир и матросы находились наверху вместе с воинами, рулевой — внизу вместе с гребцами. Обойти это неудобство можно было единственным способом — прорезать в палубе люк, чтобы слова команд были одинаково хорошо слышны всему экипажу. Вероятно, финикийцы так и сделали.

Но самым главным, революционным новшеством финикийских военных кораблей был мощный таран, заимствованный, вероятно, у критян. Вместо привычного форштевня носовая часть оканчивалась сплошной вертикальной стенкой, проходящей от киля до верха ограждения боевой палубы. Эта стенка для прочности обнесена поверху толстым канатом, привязанным к изогнутому наподобие оконечности лука ахтерштевню. Под стенкой киль вынесен вперед и заострен. Можно [104] предположить, что эта часть киля составная, ибо тараны ломались, и что внутри она налита свинцом, а снаружи обита медью, как это делали впоследствии греки.

Такие плавучие крепости могли удовлетворить самого взыскательного пирата, а если они были еще и быстроходны, то именно они могли внушать ужас купцам и правителям городов на протяжении веков. Недостаток сведений не позволяет уверенно назвать этот тип судна пиратским. Но забота о пропитании и о собственной безопасности должна была вынудить пиратских конструкторов обзавестись если не точно такими, то подобными кораблями и, быть может, попытаться совместить их мощь с быстроходностью и маневренностью египетских посыльных судов.

Типы судов этой эпохи известны еще менее, чем египетские времен Эхнатона. Если там мы можем разделить их хотя бы по функциям, то здесь мы знаем «круглые» торговые и «длинные» военные. Много лет ведутся споры, можно ли считать конструктивными типами упоминаемые древними источниками киттимские (кипрские) и фарсисские корабли. Однако сам факт, что оба этих названия употребляются в одинаковом контексте, отвергает такое предположение и приводит к выводу, что за ними скрывается всего лишь «порт приписки» или постройки корабля. При этом если Киттим известен совершенно точно, то под Фарсисом понимают чаще всего Тартесс или южнотурецкий порт Тарсус.

Современные исследователи, безоговорочно отождествляющие Фарсис с Тартессом, обычно деликатно обходят вопросы, каким образом «корабли Фарсиса», если это Испания, приходили регулярно в Красное море, почему финикийцы, основавшие к тому времени Гадес и североафриканские колонии, строили флот для торговли с Фарсисом не в Тире или Утике, а в том же Красном море и сколько павлинов, обезьян и слонов можно выловить на Пиренейском полуострове. (Справедливости ради следует упомянуть, что в 1936 г. разновидность павлинов была обнаружена в бассейне реки Конго, а колонии бесхвостых макаков водились на Пиренейском полуострове.)

В древнем тексте, написанном, как полагают, в VIII в. до н. э., говорится, что, когда Иона получил повеление возвестить погрязшим во грехах ниневийцам их скорую гибель, он решил скрыться с глаз подальше, дабы избежать этого малоприятного поручения (вестника несчастья могли и убить). Иона пришел в город Иоппию, сел там на корабль, отправлявшийся в Фарсис, и вскоре очутился в бушующем море. Казалось бы, все ясно. Но дальнейшие события вызывают недоумение: чтобы умилостивить бурю, корабельщики по жребию приносят человеческую жертву — выбрасывают за борт Иону, и его тут же проглатывает кит. Иоппия — это Яффа, но киты в Средиземном море никогда не водились. Эта несуразность замечена давно. В пересказе истории Ионы для учащихся гимназий не упомянут Фарсис (69, с. 123-125). Автор отождествляет его с Тартессом, но не снимает главного противоречия. Все стало бы логичным, если перенести действие в Индийский океан, подразумевая под Фарсисом Южную Индию или Цейлон. Эта местность лучше всего подходит для роли Фарсиса: только там водятся павлины и слоны, а священная обезьяна Хануман по сей день считается символом Цейлона — «Острова Обезьян». «Прежде, — вспоминает Страбон, — по крайней мере едва 20 кораблей осмеливалось пересечь Аравийский залив, чтобы выйти за пределы пролива...» (33, С798). Позднее, по-видимому, финикийцы раскрыли секрет муссона, и фарсисский корабль больше не приходил в Эцион-Гебер. Финикийцы тем не менее помогли Соломону построить флот, дали ему опытных моряков, и с этих пор корабли царя ходили в Фарсис самостоятельно, если можно назвать самостоятельными рейсы с иноземной командой и на корабле, построенном чужими руками.

В связи со сказанным проясняется и история Ионы. З. Косидовский пишет, что «источники этого сказания скрываются в неизвестном месопотамском мифе. Рыба или морское чудище, проглотившее Иону, слишком живо напоминает мифическую богиню хаоса Тиамат» (84, с. 433). Тиамат — вавилонская богиня, ее имя означает «море», а вавилоно-индийские морские связи известны хорошо. [105]

Вернее всего, автор предания об Ионе, убежденный в тождестве Фарсиса с уже разведанным к тому времени финикийцами Тартессом, изменил в месопотамском мифе место отплытия Ионы: вместо какого-нибудь южноморского порта он указал Иоппу, рассудив, что в Тартесс можно добраться только по Средиземному морю. В пользу перемещения Фарсиса на восток может свидетельствовать также фраза древнего текста, где упоминаются в одном ряду Сава, Дедан и Фарсис. Другой источник уточняет, что из Фарсиса привозили листовое серебро, а золото доставлялось из какого-то Уфаза — возможно, из того же Офира.

Но эти высказывания не вяжутся с другими. В VIII в. до н. э., когда «твердыня» средиземноморской торговли Тир пал и был вконец разорен, в нем раздавались голоса, призывающие тирян переселяться в Фарсис, подобно тому как восемь веков спустя Гораций призывал римлян бежать от гражданских смут на Острова Блаженных. Но здесь не все вполне ясно. Тир вполне мог быть «твердыней» Тарсуса, и тиряне могли туда переселиться. Но что целый народ был способен перекочевать с одного края Ойкумены на другой — маловероятно: ведь и карфагеняне и фокейцы прибыли туда лишь на нескольких кораблях... В тех же источниках говорится, что Фарсис расположен на каких-то островах или по соседству с ними и что он готов предоставить свои корабли в распоряжение старинных своих партнеров финикийцев, чтобы перевезти их к себе вместе со всем их золотом и серебром. Тартесс действительно владел несколькими островами, но в нем никогда не добывали золота... Иногда в одном ряду с Фарсисом упоминаются иные страны и народы — Пулу, Луду, Тубал, Яван, «натягивающие лук». И здесь мы видим страны Эгейского бассейна, ограниченные страной «натягивающих лук» — Критом, многие века оспаривавшим у фракийцев славу родины самых метких лучников. Что же касается Пулу, то это либо страна пулусати (Ликия и Палестина), либо, что вернее, Вавилон: ассирийский царь Тиглатпаласар III в 729 г. до н. э. воцарился в захваченном им Вавилоне под именем Пулу. Поэтому здесь под Фарсисом, скорее всего, понимается Тарсус. Упоминания же о том, что Финикия и ее торговля заняли выдающееся положение в Средиземноморском бассейне только благодаря фарсисским кораблям, могут свидетельствовать в пользу как Тарсуса, так и Индии, куда регулярно хаживал флот Хирама.

Тартесс, Тарсус, Индия... Кто из них присылал «корабли фарсисские»? Могли ли они плавать и в Средиземном море, и в Красном, когда еще не было Суэцкого канала, а последние сведения о Нильско-Красноморском канале относятся к царствованию Рамсеса III? Могли ли они привозить в одно и то же время золото, которого нет на Пиренейском полуострове, павлинов, никогда не водившихся в Малой Азии, и олово, едва знакомое индийцам?

Могли. Если ближневосточные тексты того времени именуют Тиглатпаласара Феглафелласаром, Шешонка — Сусакимом, Асархаддона — Асарданом, они вполне могли называть «фарсисские корабли», построенные в Барсибе, — «барсибскими»{16}. И тогда Фарсис оказывается синонимом Вавилона. Эти корабли могли выходить в Красное море с вавилонских верфей, их могли строить вавилонские корабелы и в любом портовом городе Средиземноморья — Тире, Тарсусе, Сидоне; с середины VIII в. до н. э. Финикия, Сирия и Вавилон объединились в рамках Ассирийской державы и оставались в них примерно полтора столетия. Тогда обретает смысл и информация о том, что у Соломона на Красном море был «фарсисский корабль с кораблем Хирамовым». Тогда понятен и широкий ассортимент грузов этих кораблей: Месопотамия вела обширную посредническую торговлю в Южных морях. Тогда не должна удивлять и встреча Ионы с китом.

«Фарсисские корабли», по-видимому, были наиболее совершенным типом финикийских торговых и транспортных судов, строившихся по заказу и использовавшихся в Средиземном море и Индийском океане. В 689 г. до н. э. Вавилон был рарушен Синаххермбом, лет десять спустя отстроен Асархаддоном, а 23 ноября 626 г. до н. э. на его троне воцарился халдей Набопаласар, правивший 22 года. Ему удалось отвоевать независимость Вавилонии и стать первым царем Нововавилонского царства. И с этого времени «фарсисские корабли», часто упоминаемые [106] в источниках VIII — VII вв. до н. э., исчезают со страниц дошедших до нас памятников. Вероятно, «барсибские корабли» уступают место ниневийским — «круглим».

Претерпели изменения и греческие ценители морей. Здесь мы находим гораздо большее разнообразие типов, выдающих их происхождение. От критян греки, как и финикийцы, заимствовали таран, от ахейцев — высокую закругленную корму и прямой нос. Полную палубу финикийских кораблей они видоизменили так, чтобы она не мешала гребцам, но позволяла в случае необходимости быстро передвигаться в продольной плоскости судна: для этого они соединили носовую и кормовую полупалубы переходным мостиком, оставлявшим околобортные пространства свободными (как на современных танкерах) н позволявшим устанавливать метательные орудия и работать эпибатам — воинам.

Таран требовал виртуозного управления кораблем, а следовательно, хорошо вышколенных гребцов, чья роль на военных кораблях возросла неизмеримо. Вероятно, к этому времени можно отнести зарождение первых «мореходных школ», где гребцы обучались всем тонкостям своего ремесла и приобретали быстроту реакции на слова команд. Во время движения корабля они, как полагает Л. Кэссон, «сидели на уровне палубы и работали веслами оттуда», а когда корабль вступал в бон, перемещались на более низкий уровень, соединенный с верхним «чем-то вроде решетки», являвшейся «не только прообразом вентиляции, но также спасательным люком на случай крайней необходимости» (111, с. 84-85).

Военный корабль — это не только маневренность, но и скорость. То и другое дают весла. Значит, чем их больше, тем лучше. Но длину корабля нельзя увеличивать до бесконечности: это влечет за собой изменение всей конструкции. Финикийцы нашли выход, разместив гребцов в два яруса в шахматном порядке. Двухрядные корабли служили верой и правдой много веков, в лондонском Британском музее хранится фрагмент греческого сосуда, датируемый примерно 540 г. до н. э., с изображением такой диеры (это изображение интересно тем, что нос корабля оканчивается тараном, выполненным в виде тщательно изготовленной... крокодильей морды; возможно, это египетский корабль).

Однако новая расстановка сил и ни на минуту не утихающая борьба за талассократию настоятельно подталкивали на поиски новых решений. Следующий шаг сделали греки: они изобрели триеру — корабль с тремя рядами весел. (По крайней мере так принято считать: если забыть о странном стоскамейном корабле троянцев и о трехпалубном Ноевом ковчеге.) Ее изобретателем традиционно считается корабельный мастер Аминокл из Коринфа, живший на рубеже VIII — VII вв. до н. э.{17} Конструкцию и способ постройки триер коринфяне хранили в глубокой тайне, и когда в 704 г. до н. э. такими кораблями захотели обзавестись самосцы, то коринфяне отправили к ним Аминокла, и он построил самосцам четыре триеры. Аминоклу приписывают и еще одно важное изобретение: ременные петли для весел он заменил колками — предвестниками уключин, жестче фиксировавшими весло и увеличивавшими точность и силу гребка (греки называли их «ключами»). Таран, завершение киля, был дополнен надводным тараном — окованной медью заостренной балкой, лишавшей вражеский корабль подвижности и ломавшей его весла.

По фрагменту барельефа V в. до н. э. с афинского Акрополя (это единственное сохранившееся изображение триеры) и обнаруженным археологами докам установили ее размеры: 36-38 м в длину, 5 — и м в ширину и осадка 1 м. Высота надводного борта не превышала 2,5 м. К. М. Колобова определяет скорость триеры в 18 км/ч, то есть 9,7 узла (83, с. 71), но здесь сказывается присущая многим исследователям тенденция к преувеличению, основанная на механическом подсчете весел без учета всей конструкции. На афинском рельефе изображен лишь один ряд гребцов, помещавшийся над упомянутой «решеткой». Это гребцы верхнего ряда — траниты, во время боя нередко сменявшие весла на луки и копья. Ниже размещались зигиты, а еще ниже — таламиты, набираемые, как иногда полагают, из рабов. [107] Относительно рабов-гребцов существуют большие сомнения, ибо нет ничего проще, чем удрать во время береговой стоянки и тем лишить корабль скорости. На такой риск едва ли пошли бы командиры триер, тем более что известно немало случаев, когда в сходных обстоятельствах с кораблей убегали слуги-рабы, сопровождавшие господ. Вероятнее, что в нижнем ярусе сидели феты — представители низшего сословия. Хотя тринитам приходилось ворочать более длинные и тяжелые весла, чем таламитам, силы им придавал целебный морской воздух, тогда как гребцы нижнего ряда задыхались в духоте трюма и работали вслепую, повинуясь лишь флейте авлета, задающей темп. Весла верхнего ряда направлялись колками, остальные продевались сквозь борт «через круглые, диаметром в полметра отверстия и специальные кожаные манжеты, которые не позволяли воде проникать внутрь корабля» (91, с. 47), и все они прикреплялись к борту ременными петлями, обеспечивающими свободу маневра.

Как и критские корабли, триера могла иметь до трех мачт, но чаще имела одну основную в районе мидель-шпангоута и одну вспомогательную, укрепленную под углом 60? в носовой части и предназначенную для небольшого квадратного паруса — гистиона. Паруса использовались редко — как правило, при длительных переходах. А поскольку триера была боевым кораблем и выходила с заданием в море ненадолго, то такелаж и рангоут обычно оставляли на берегу, чтобы они не занимали место и не мешали экипажу. «В бою, — пишет Г. Нойкирхен, — корабль приводился в движение всеми 170 веслами и мог идти со скоростью восемь узлов. Триера с натренированными гребцами, разделенными на три вахты, могла идти со скоростью до трех узлов» (91, с. 48). Л. Кэссон приводит почти те же цифры для торговых судов, но ставит скорость еще и в зависимость от ветра: «Когда он был благоприятным, дуя в корму... судно могло делать от 4 до 6 узлов; в противном случае — только около 2 или чуть больше» (111, с. 127). С этими цифрами хорошо согласуется известный факт, что торговые суда, отплывающие из Путеол, приводили в Остию на третий день. Кроме 170 гребцов на триере было до полусотни эпибатов и десятка полтора матросов.

Этот тип был малорентабельным в бою: 50 воинов обслуживались 200 моряками. Первыми это заметили пираты. Их конструкторы пошли противоположным путем: вместо того чтобы добавлять к финикийскому двухрядному судну еще один ряд гребцов, они сократили наполовину верхний ряд. Так в Средиземном море появилась полуторарядная гемиолия. Это легкое суденышко кроме весел пользовалось парусами, значительно увеличивающими скорость, и «было сконструировано так, что, когда намеченная жертва была настигнута и на борту готов был начаться бой, половина гребцов верхнего ряда, между мачтой и кормой, могла обезопасить (от поломки неприятельским тараном или бортом. — А. С.) свои весла и покинуть скамьи; они не только освобождали достаточно пространства в задней части корабля, где мачта и парус могли быть спущены и убраны, но дюжина рук или около того была полезна для завершения работы» (111, с. 86). Первыми оценили грозные преимущества этих судов родосцы и создали более быстроходный вариант триеры — 2,5-рядную триемиолию («триеру-гемиолию»), но широкого распространения она не получила и использовалась, вероятно, только для конвоя торговых эскадр и преследования. Были и иные типы пиратских судов, известные только по названиям, — лэстрис, эвагодий, эпактрида, быстроходный эпактрокелет и др. Однорядные суда (монеры) — · 12-15-весельные парусники, известные по изображениям на аттических вазах VI в. до н. э., 20-весельные эйкосоры, 30-весельные триаконтеры, 50-весельные пентеконтеры — для военных целей использовались теперь редко, разве что для преследования пиратов. В мирное время это были торговые суда, в военное — вспомогательные (посыльные, разведывательные, транспортные и т. п.). Впрочем, пентеконтеру можно теперь называть однорядной с оговоркой: судостроительная революция не обошла своим вниманием этот самый распространенный тип судна. Максимальную длину монеры оценивают в 45 м. Чтобы уменьшить ее размеры, сделать менее уязвимой мишенью для вражеских таранов, морские конструкторы изобрели новый тип корпуса, взяв за [108] основу двухрядные финикийские суда. Раньше гребцы сидели на скамьях, выступающих из бортов внутрь полого корпуса, и гребли, упираясь ногами в специальную скамейку, расположенную на полметра ниже и впереди, — трену. Конструкторы удлинили эту трену и посадили на нее гребца, до того сидевшего впереди на такой же скамье. Гребцы теперь не мешали друг другу: верхние гребли через планширь, нижние — через порты в корпусе. Скамьи были снабжены подушками, плавки с кожаной накладкой ушли в прошлое. Длина пентеконтеры после такой операции сократилась на треть, а характеристики улучшились. Есть мнение, что пентеконтера могла иметь до трех мачт, как и триера, и была достаточно быстроходной.

Чаще всего мореходство ограничивалось бассейном Эгейского моря. Быстрое течение, усиливаемое северными ветрами, нередко закрывало для греков Геллеспонт. На западе лежал мыс Малея, снискавший мрачную известность с незапамятных времен. Чтобы обойти это препятствие, купцы предпочитали другой путь — через Истм, где очень рано был устроен постоянный волок — Диолк. Корабли ставились на катки и перетаскивались из одного моря в другое. Это обеспечивало безопасность мореплавателям и сказочные барыши коринфянам. В случае крайней опасности морским богам приносились умилостивительные жертвы: за борт выбрасывали людей, как это произошло с Ионой (10, II, 119).

По сравнению с героической эпохой судоходство стало более упорядоченным, а главное — сезонным, т. е. появилось то, что мы теперь называем навигацией. Первую систему навигационных знаний дает Гесиод.

Навигация обычно открывалась в конце лета, через 50 дней после солнцеворота, и продолжалась до наступления зимы, когда после продолжительных ливней начинает дуть южный ветер, нагоняющий высокую волну. С декабрьским ветром возвращались домой те, кто рискнул выйти в море с июля по сентябрь. Эти три месяца считались мореходными, но опасными: сильный и ровный северный ветер позволял плыть только на юг и препятствовал обратному пути, а следовательно, мог сделать морехода беспомощной жертвой стихии или пиратов. Другое подходящее время для плавания наступало весной, с февраля по май, когда Аполлон усмирит волны и «первые листья на кончиках веток смоковниц станут равны по длине отпечатку вороньего следа» (39, с. 163), но оно было более опасным из-за неустойчивой погоды. После того как в ноябре Плеяды сменял на небе Орион, в Эгеиде задували яростные ветры всех направлений и навигация прекращалась до восхода Плеяд в феврале. Корабли вытаскивали на берег, обкладывали со всех сторон камнями, дабы их не повредил ветер, вытаскивали из днищ втулки, чтобы корпуса не сгнили от скопившейся воды, относили в дома снасти и паруса и подвешивали корабельные рули над дымом очагов. Устойчивая, наиболее безопасная и оживленная навигация продолжалась не более двух месяцев, с середины сентября до середины ноября.

Возможно, аналогичная система навигационных знаний была и у этрусков, но следы ее затерялись в потоке времени. Об этрусских кораблях тоже нет никаких сведений, но можно попытаться набросать обобщенный портрет их галеры, руководствуясь немногочисленными и бессистемными обмолвками источников.

Это были килевые быстроходные эйкосоры с полной палубой, бороздившие воды во всех направлениях. Предполагают, что этрусская конструкция двухмачтового корабля была воспринята греками (117, с. 500). Они несли по три паруса, расположенные один над другим, а гнутый форштевень высоко возвышался над низким раскрашенным бортом, позволяющим в случае высадки на берег обойтись без трапа. Работа с верхними парусами требовала не только хорошей выучки, но также и кошачьей ловкости и отваги, ибо ванты еще изобретены не были и морякам приходилось довольствоваться канатами. Не знали этруски и флейты, такт гребцам подавался голосом. Весла двигались в уключинах, хотя неизвестно, что они собой представляли. Хранящийся в Таркуинии фрагмент цветной настенной [109] живописи из этрусской гробницы Наве, датируемый примерно 450 г. до н. э., дает представление о торговых судах тирренов. Это двухмачтовые парусники с очень глубокой осадкой и обширным трюмом. Рей грот-мачты мог передвигаться в вертикальной плоскости, на фок-мачте он был закреплен по ее верхней оконечности в виде буквы «Т». Оба рея упруго выгнуты наподобие египетских. Прямоугольные паруса управляются посредством сложной системы снастей. Судно имеет обычную пару рулевых весел, а его борта обнесены сплошными релингами. Кормовой релинг, вероятно, был съемным и служил трапом, а возможно, и вантами: он выступает далеко за кормовую оконечность. Судно имело полную палубу, приподнятую в носу и корме относительно средней части. Как и у греков, на корме этрусских судов был алтарь, а на носу выставлялся впередсмотрящий.

По-видимому, этруски лучше других современных им народов знали и «уставы неба» (по-гречески — «астрономия»). Это было связано прежде всего с их искусством прорицания, в частности с гаданием по молниям. По свидетельству Цицерона (44, II, 42), этруски делили небосвод не только на четыре части (библейские «четыре ветра небесных»), но и те в свою очередь — еще на четыре. Каждым, из таких секторов заведовал свой бог.

Это число наводит на размышления: именно из 16 румбов состояла греко-римская роза ветров в период эллинизма. Только ли гадание по молниям привело этрусков к такой геометрии? Ведь имея в своем распоряжении 16 румбов, узнавая их по такому же числу созвездий и связывая с направлениями определенных ветров, любой моряк может считать море своим домом.

Вероятно, не только с мантикой было связано и то, что этруски, как и египтяне и греки, считали несчастливым западное направление. Возможно, это представление сыграло немаловажную роль в успешной колонизации Запада карфагенянами, лишенными подобных предрассудков. Оно же способствовало и относительной изоляции Запада. Если в более древнюю эпоху карфагеняне «заселили» западные воды измышленными ими чудищами, то в V в. до н. э. жители Восточного Средиземноморья вполне полагались на авторитетное свидетельство Фукидида, окрестившего своих соотечественников, осевших в Южной Италии и Сицилии, разбойниками (λησταί). Однако у карфагенян, римлян, этрусков и западных греков были ничуть не меньшие основания назвать точно так же обитателей Эгеиды. Просто у них еще не было своего Фукидида. [114]

Дальше