На путях к первой мировой войне
На рубеже XIX и XX столетий капиталистическое общество вступило в последнюю стадию своего развития — в стадию империализма. Крупные империалистические монополии приобретают решающее значение во внутренней и внешней политике больших и малых государств, борьба капиталистических держав за рынки сбыта и источники сырья становится еще более ожесточенной. К этим прежним стимулам агрессивной политики присоединяются новые: экспорт избыточных капиталов в экономически отсталые страны, погоня за сверхприбылью. Неравномерное, скачкообразное развитие капитализма в отдельных странах влечет за собой крайнее обострение противоречий между старыми империалистическими хищниками и их молодыми конкурентами: Германией, Японией, США, Италией, опоздавшими к разделу наиболее богатых и обширных территорий Азии, Африки, Тихоокеанского бассейна и стремящимися наверстать упущенное.
Закипает яростная борьба за передел мира. Колониальная политика становится важнейшим фактором в международных отношениях.
«Мир впервые оказался уже поделенным, — писал В. И. Ленин, — так что дальше предстоят лишь переделы, т. е. переход от одного «владельца» к другому, а не от бесхозяйности к «хозяину».
Мы переживаем, следовательно, своеобразную эпоху всемирной колониальной политики, которая теснейшим образом связана с «новейшей ступенью в развитии капитализма», с финансовым капиталом»{182}.
Положение Великобритании, наиболее могущественной в то время колониальной и морской державы, значительно осложнилось. Ее промышленная монополия в последней четверти XIX в. была подорвана успешной конкуренцией быстро развивавшейся промышленности Германии, России, США, Японии. К давнишним колониальным противоречиям с Францией (в Северной Африке) и царской Россией (на Среднем и Дальнем Востоке) прибавилась все возрастающая угроза германской экспансии. В 1888 г. немецкий финансовый консорциум, возглавляемый «Дейче Банк», получил у турецкого правительства концессию на постройку железных дорог в Анатолии; десять лет спустя, во время путешествия Вильгельма II по Ближнему Востоку, было достигнуто соглашение о продолжении [145] этой дороги к Багдаду и далее к Персидскому заливу. Немецкие военные круги настаивали на приобретении военно-морских баз и угольных станций на Красном море и Персидском заливе, а дипломаты Вильгельма II вели по этому поводу переговоры с царьками Аравии — султаном Омана и шейхом Ковейта{183}.
Попытки Германии проникнуть в эту важнейшую зону британских «имперских коммуникаций», соединяющих Англию с Индией, представляли серьезную опасность для английского империализма. Из этого, однако, не следует, что Великобритания ограничивалась лишь обороной своих владений от наступавших на нее соперников. Напротив, с конца XIX в. английские империалисты усиливают колониальную агрессию. Они оккупируют Египет и Судан, продвигаются в глубь африканского континента, предпринимают захватническую войну против бурских республик, направляют свою экспансию в сторону Афганистана, Ирака, среднеазиатских владений России, арабских стран.
Основной базой британской колониальной империи попрежнему оставалась Индия. Она была самой ценной и богатой из всех английских колоний, центром стратегической системы англичан на всем Востоке — от Средиземного и Красного морей до Тихого океана. Правящие круги Великобритании видели одну из своих важнейших задач в укреплении английского владычества в Индии, которое, по их мнению, очутилось в этот период под угрозой не только извне, но и изнутри.
Внешняя угроза Индии была сильно (и несомненно, сознательно) преувеличена английской империалистической пропагандой. Россия после определения среднеазиатской границы на всем ее протяжении — от Каспийского моря до Памира — приостановила наступление в Средней Азии и перенесла центр тяжести своей колониальной политики на Дальний Восток. Германские агрессивные планы еще находились в зачаточной стадии и пока угрожали английским экономическим и стратегическим позициям лишь на Балканах и в Турции, но никак не в Индии.
Что касается внутренней опасности, то она была более серьезной: борьба индийского народа за освобождение от чужеземного ига в этот период усилилась и приобрела новые, более четкие политические формы. Жестокая эксплоатация индийского крестьянства феодальными помещиками, ростовщиками и непосредственно английским административно-налоговым аппаратом, усилившаяся в 70–80-х гг. XIX в., привела к многочисленным крестьянским восстаниям в различных частях страны.
В феврале 1881 г. К. Маркс в письме к русскому народнику Николаю-ону (Даниэльсону) указывал:
«В Индии для британского правительства готовятся серьезные осложнения, если не всеобщее восстание. То, что англичане отбирают ежегодно у индийцев — в виде ренты, железнодорожных [146] дивидендов от совершенно бесполезных для самих индийцев железных дорог, пенсий военным и гражданским чиновникам, издержек на афганские и иные войны и пр., и пр., — то, что они берут у них без всякого эквивалента, не считая того, что они ежегодно присваивают себе в самой Индии, т. е. стоимость одних только неоплачиваемых продуктов, которые индийцы должны ежегодно отправлять в Англию, — превышает общую сумму дохода 60 миллионов земледельческих и промышленных работников Индии! Это — кровавое, вопиющее дело! Голодные, годы следуют там один за другим, причем голод достигает размеров, о которых в Европе до сих пор даже и не подозревают. Среди населения зреет настоящий заговор против англичан, в котором участвуют совместно и индусы, и мусульмане»{184}.
В 80–90-х гг. XIX в. в Индии появляются новые общественные силы, создаются предпосылки — для возникновения национально-освободительного движения. Аналогичные явления в эту эпоху происходят и в других колониальных и зависимых странах Востока: в Египте, Турции, Иране, Китае. Формирование в этих странах национального сознания было тесно связано с началом развития капитализма, медленно и мучительно прокладывавшего себе путь.
В 80-х гг. в Индии возникло множество предприятий по первичной обработке сырья: заводы по очистке и прессовке хлопка и джута, табачные фабрики, сахарные заводы, чайные фабрики и пр. В различных районах Индии стала развиваться текстильная машинная промышленность. Главными ее центрами стали Бомбей (хлопчатобумажная индустрия) и Калькутта (джутовая промышленность). В 1890–1891 гг. в Индии насчитывалось 125 хлопчатобумажных фабрик (из них 89 — в Бомбейском президентстве) с общим количеством рабочих в 112 тыс. чел. и 25 паровых джутовых фабрик (из них 24 — в Бенгалии), на которых было занято более 61 тыс. рабочих.
Большая часть промышленных предприятий Индии, особенно хлопчатобумажных, принадлежала акционерным компаниям, в которых участвовали и индийские капиталисты. В это время в Индии начало формироваться ядро национальной промышленной буржуазии. Естественно, что оно составило оппозицию британскому колониальному режиму. Индийская буржуазия уже не довольствовалась скромной ролью агента и посредника, обслуживающего хозяев Индии — англичан. Она хотела стать хозяином на своем индийском рынке.
«Основной вопрос для молодой буржуазии — рынок, — учит товарищ Сталин. — Сбыть свои товары и выйти победителем в конкуренции с буржуазией иной национальности — такова её цель. Отсюда её желание — обеспечить себе «свой», «родной» рынок. Рынок — первая школа, где буржуазия учится национализму»{185}. [147]
Возникнув на экономической базе, оппозиция индийской буржуазии вскоре приняла политический характер: речь шла о политических правах, об участии в управлении страной. В 1885 г. был создан «Индийский национальный конгресс», первая крупная политическая организация индийской национальной буржуазии. Однако конгресс, состоявший в огромном большинстве из представителей крупной буржуазии и буржуазной интеллигенции, вовсе не собирался поднимать народные массы на борьбу против англичан и пошел по пути умеренно-либеральной оппозиции, рассчитывая достигнуть компромиссного соглашения с британским правительством.
В то же время среди крестьянства, молодого рабочего класса, среди мелкой буржуазии и разночинной интеллигенции городов зрели более радикальные, национально-освободительные настроения. Индийские радикалы не могли удовлетвориться робкой, компромиссной тактикой руководства Национального конгресса; они проповедывали решительную борьбу против английского гнета методами индивидуального террора, массовых демонстраций и восстаний. Лидером этого радикального течения стал индусский общественный деятель и журналист Бал Гангадхар Тилак (марат по национальности). В 90-х гг., под влиянием агитации Тилака, в различных районах Бомбейского президентства вспыхнули крестьянские восстания и было совершено несколько террористических актов против английских чиновников. Британские власти ответили на это суровыми репрессиями. Братья Чапекар, убившие английского комиссара Ранда, были казнены, а Тилак заключен в тюрьму. Однако национальное движение продолжало усиливаться, распространяясь из Бомбейского президентства на другие области Индии, главным образом, на Бенгалию и Пенджаб.
Все эти обстоятельства — внешние и внутренние — заставили правящие круги Великобритании принять экстренные меры по укреплению английского колониального режима в Индии.
В 1899 г. на пост вице-короля Индии вступил лорд Керзон, крайний реакционер и империалист, ярый ненавистник России, ученик и «правая рука» известного консервативного лидера Солсбери. Три года спустя главное командование англо-индийской армией было вверено лорду Китченеру, представителю наиболее агрессивных кругов британской военщины. Оба эти назначения имели вполне определенный политический смысл. Консервативное правительство Великобритании взяло решительный курс на беспощадное подавление национально-освободительного движения в Индии, на усиление экспансионистской колониальной политики на всем Среднем Востоке.
Новые индийские правители первым долгом занялись укреплением северо-западной границы и усмирением обитающих в пограничной полосе независимых афганских племен. Но это была лишь небольшая часть преобразований, задуманных английскими колонизаторами. [148]
Китченер обратил внимание на ряд крупных дефектов организации англо-индийской армии; канцелярщину и бумажную волокиту в штабах и административно-хозяйственных органах, неправильный принцип дислокации войск, никуда негодную систему военного обучения и т. д. Прежнее деление вооруженных сил на три обособленные армии: Бенгальского, Бомбейского и Мадрасского президентств, было отменено еще в 1895 г. Три армии были изъяты из подчинения администрации президентств и слиты в единую армию с единым командованием и штабом. Эта армия состояла из четырех корпусов («commands») соответственно четырем территориальным округам. Однако Китченер считал эту реорганизацию недостаточной и мало эффективной. Его проект предусматривал разделение всех вооруженных сил Индии на две армии — Северную и Южную с общим числом в девять пехотных дивизий, каждая из которых должна иметь по 4 английских и по 9 туземных батальонов (3200 английских и 6489 индийских штыков). Кроме пехоты, в составе этой реорганизованной полевой армии предусматривалось 8 кавалерийских бригад и несколько особых батарей корпусной артиллерии.
Китченер предполагал провести следующие мероприятия. Во-первых, уменьшить контингента гарнизонов до минимума, необходимого для поддержания внутренней безопасности (эта задача возлагалась главным образом на полицию и «волонтеров») с тем, чтобы высвободить возможно большее количество войск для полевой службы. Во-вторых, добиться того, чтобы каждая воинская часть находилась всегда в постоянной боевой готовности. В-третьих, для того, чтобы всемерно облегчить мобилизацию, приблизить, насколько возможно, формирование и обучение войск в мирное время к потребностям военного времени{186}. Все эти мероприятия были одобрены вице-королем, а в сентябре 1904 г. санкционированы лондонским правительством.
Наряду с преобразованием организационной структуры были приняты меры к оснащению армии новым вооружением, повышению технического уровня и подготовки квалифицированных офицерских кадров.
Донесения русского генерального консула в Бомбее Клемма свидетельствуют о возросших военных расходах англичан. Клемм указывает, что бюджет англо-индийского военного ведомства на 1904–1905 гг. составил 19 114 700 фунтов стерлингов, т. е. возрос на 1 562 700 фунтов стерлингов по сравнению с предыдущим годом{187}. «Сумма эта, — пишет Клемм, — предназначена главным образом на увеличение содержания английским войскам с целью привлечения в них лучших элементов, а также на перевооружение пехоты и кавалерии новыми усовершенствованными ружьями и части артиллерии скорострельными орудиями»{188}. [149]
Клемм указывает дальше, что англо-индийское командование намечало увеличить количество туземных войск Бомбейского и Мадpaccкoго округов и улучшить качество их боевой подготовки, сформировать новый железнодорожный батальон, увеличить более чем вдвое запас туземной армии, учредить школу для подготовки штабных офицеров и т. д.
Однако, как мы увидим дальше, практические результаты деятельности Керзона и особенно Китченера оказались весьма мизерными.
В чем же заключалась главная цель этих преобразований? Ответить на этот вопрос нетрудно. Мы уже указывали, что китченеровский план дислокации предусматривал разделение войск на две армии. Северная армия, состоявшая из пяти дивизий (Пешаверская, Равалпиндская, Лахорская, Мирутская, Лукноуская) и трех отдельных пограничных бригад, была расквартирована в Северной Индии, почти параллельно Гималайскому хребту. Южная армия занимала остальную, значительно более обширную, территорию Центральной и Южной Индии; в ее состав входили четыре дивизии, расквартированные в округах Кветты, Мхоу, Пуны, Секундерабада, а также в гарнизонах Бирмы и Адена.
Обе армии эшелонировались вдоль главных железнодорожных линий, ведущих из внутренних областей страны к ее северо-западной границе, и были нацелены на два главных центра Афганистана: северная армия — в направлении на Пешавер, Кабул, южная — на Кветта, Кандагар. Основная группировка войск была сосредоточена вблизи северо-западной границы; здесь находились Пешаверская, Равалпиндская и Лахорская дивизии, три особые пограничные бригады из состава северной армии (в Когате, Банну, Дераджате) и четвертая (Кветтская) дивизия южной армии. По официальным данным, сообщаемым в донесении Клемма, в Северной Индии было сосредоточено около 2/3 всего состава англоиндийской армии (77 из 127 батальонов туземной пехоты, 33 из 38 полков туземной конницы, почти вся туземная и европейская горная артиллерия и т. д.){189}.
Программа железнодорожного строительства, предпринятого Керзоном-Китченером, также весьма красноречиво свидетельствует о характере и целях англо-индийской военной политики этого периода. Железную дорогу из Кветты, доведенную до Чамана (на границе Синда и Афганистана), было предложено продолжить до Кандагара; на северном участке границы запланировали к постройке ширококолейную железнодорожную линию через Хайберский перевал (по трассе Пешавер — Лой — Шильман — Дакка) и узкоколейную железную дорогу через Курамскую долину от Тала к подножью Пейвар-Котальского перевала (95 миль от Кабула).
Официальные англо-индийские документы изображают эти мероприятия как чисто оборонительные, направленные к укреплению охраны северо-западной границы от русского вторжения. [150] Однако и схема дислокации войск, и направление строительства железных дорог достаточно ясно изобличают наступательный характер англо-индийской стратегии. Китченер заявлял, ссылаясь на англо-афганский договор: «Если мы намерены выполнить наши обязательства в этом отношении, то к чему сводится школа, отвергающая всякую возможность русской агрессии на том основании, что нашу границу отделяют от русской пятьсот миль гористой и бесплодной местности? Приняв на себя ответственность за неприкосновенность афганской границы, мы тем самым превратили эту границу в нашу собственную»{190}.
В 1902 г. был заключен англо-японский союз, явно направленный против России; этот союз, гарантировавший Японии не только благожелательный нейтралитет Англии, но и ее финансовую поддержку, в значительной степени способствовал возникновению русско-японской войны. С началом этой войны британское правительство заняло выжидательную позицию. Русский министр иностранных дел Ламсдорф в конце января 1904 г. предупреждал Куропаткина (в то время военного министра): «Что касается вопроса о возможном поведении Англии в будущем, то, конечно, не следует терять из виду, что держава эта, заявившая официально о союзных обязательствах своих по отношению к Японии, — при известных условиях, способна была бы перейти на сторону нашего противника. Вследствие этого, принятие подготовительных мер на случай разрыва с Англией являлось бы небесполезным»{191}.
Связь внешнеполитической позиции Великобритании в период русско-японской войны с охарактеризованной выше интенсивной деятельностью англо-индийского командования очевидна. Английские правящие круги стремились воспользоваться затруднениями России, чтобы привести в исполнение свои старинные агрессивные планы на Среднем Востоке. Направляя начальнику главного штаба Сахарову копии донесений Клемма из Бомбея, Ламсдорф отметил «уверенность англо-индийских властей в полной военной неподготовленности нашей в Средней Азии и, с другой стороны, безостановочную спешную деятельность их по усилению военных сил на северо-западной границе Индии и по принятию разных подготовительных мер для возможных активных действий»{192}.
Афганский эмир Абдуррахман-хан умер в 1901 г. Его преемник Хабибулла пытался было высвободиться из-под исключительного контроля Англии и вести самостоятельную политику; он даже вступил в дипломатические переговоры с Россией. Однако усилиями англо-индийской дипломатии английское влияние в Афганистане было сохранено.
По мнению Клемма, эмир Хабибулла, хотя и «далеко не питает симпатий к англичанам», но все же настолько крепко связан с ними, что в случае войны бесспорно присоединится к Великобритании. Поражения русских войск в Маньчжурии подорвали [151] престиж царского правительства в глазах эмира. Он, кроме того, не без оснований побаивался, что в случае его отказа пропустить английские войска через территорию Афганистана, англичане организуют дворцовый переворот и заменят его более покладистым правителем{193}.
Весной 1904 г. русский политический агент в Бухаре доносил о продвижении афганских войск по направлению к русской границе, а также о движении шеститысячного английского отряда к Кандагару, а затем к Бала-Мургабу{194}. Афганскому эмиру «было предложено озаботиться постройкой в Кандагаре казарм для английских войск»{195}.
Разведка штаба 2-го Туркестанского армейского корпуса обнаружила в течение лета 1904 г. множество признаков поспешной подготовки англичан в пограничных районах Индии, в Афганистане и Юго-Восточном Иране к серьезным военным операциям. В Чаман беспрестанно подвозились различные материалы для строительства дороги на Кандагар, а в его окрестностях были выстроены десять фортов и заготовлен месячный запас продовольствия. Одновременно англичане приступили к строительству железной дороги из Нушки (Белуджистан) на территорию иранского Сеистана. В Читрале и Гильгите, по соседству с русским Памиром, шла усиленная концентрация английских войск, заготовлялись провиант, фураж, транспортные средства; английские офицеры производили рекогносцировку горных перевалов Гиндукуша. В Индии и Афганистане ходили слухи о намерении англичан занять афганскую часть Вахана, этого узкого клина, отделяющего северную границу Индии от русской территории. «Можно полагать, — говорилось в докладной записке русского Главного штаба, — что ближайшей целью военных приготовлений на читрало-гильгитской границе действительно является изменение существующих границ пригинду-кушских владений Англии, которые, как уже было сказано выше, англичане намереваются расширить и дальше к востоку, за счет Китайского Туркестана»{196}.
Такая же активность англичан наблюдалась и на западном участке афгано-русской границы. По сведениям русской разведки, весной 1904 г. английские офицеры и военные инженеры, сопровождаемые сотней афганской конницы, производили инструментальную съемку района Кала-Hoy и планировку участков, отведенных под постройку казармы. Оттуда они направились на перевал Зермаст и в Кушк-Афганский (невдалеке от русской пограничной крепости Кушки). По тем же сведениям, некий английский генерал (имя его не названо) прибыл в Герат для изучения дорог, ведущих к [152] русской границе. На границе персидского Сеистана англичанами были возведены солидные укрепления: в Нушки, Дальбандане, Рубате, Мелик-Сиях-Кухе, в которые введены гарнизоны англо-индийских войск{197}.
В то же время британская дипломатия прибегла к энергичному давлению на иранское правительство, добиваясь вывода русской противочумной охраны из Хоросана и соединения обоих индийских телеграфных линий с Керманской телеграфной линией Ирана. Комментируя эти демарши английского посольства в Тегеране, Ламсдорф указывал, что они «являются лишь одной из целого ряда мер, предпринятых англичанами, дабы убедить персов, что Россия всецело поглощена военными действиями на Дальнем Востоке и утратила всякое значение для Персии»{198}.
В другом документе, датированном декабрем 1904 г., Ламсдорф констатировал: «Во всяком случае старания Англии носят несомненно агрессивный характер и вполне очевидно, что они стремятся создать себе, на случай нападения на нас, нечто вроде афганского авангарда...»{199}.
Чтобы оправдать свои военные приготовления и замаскировать их истинные цели, британская дипломатия снова использовала испытанную «дымовую завесу». В августе 1904 г. английское министерство иностранных дел выразило русскому послу в Лондоне Бенкендорфу свое беспокойство в связи с якобы происходившей концентрацией русских войск в Средней Азии в целях нападения на Индию; в английском представлении указывалось, что для этого мнимого нападения на Индию 100 тыс. чел. сосредоточены в Туркестане, 80 тыс. — на памирской границе и тридцатитысячный резерв должен прибыть в Среднюю Азию тотчас же после открытия движения по новой железнодорожной линии Оренбург — Ташкент.
Русское министерство иностранных дел категорически опровергло эти измышления. В ответной телеграмме Бенкендорфу говорилось: «Сообщенные вами цифры совершенно фантастичны и по всем вероятиям рассчитаны на то, чтобы вызвать ваши объяснения»{200}.
Во всяком случае, несомненно, что в 1904 г. меньше, чем когда-либо, Россия могла и желала наступать на Индию.
Угрожающие военные приготовления англичан на средне-азиатских границах России оказались чистым блефом. Британское правительство знало, что начатые Китченером военные преобразования в Индии еще далеко не завершены, и отдавало себе отчет в неподготовленности англо-индийской армии к вооруженному конфликту с Россией, которая, даже при испытываемых ею в то время затруднениях, рассматривалась англичанами как весьма [153] опасный противник. Да и внутреннее политическое состояние Индии, где назревали предпосылки нового, значительно более серьезного и мощного народно-революционного движения, отнюдь не благоприятствовало такой военной авантюре.
Тем не менее международная политическая ситуация, сложившаяся во время русско-японской войны, принесла британским империалистам известный выигрыш. Ослабление военного и политического влияния царской России помогло англичанам укрепить их стратегические позиции в Иране, Афганистане, припамирских и пригималайских областях. В этой связи следует упомянуть об экспедиции в Тибет, предпринятой Керзоном. Тибет, находившийся под суверенитетом Китая, но управлявшийся теократическим правительством «далай-ламы», до этого времени был наглухо закрыт для англичан. Далай-лама упорно отказывался от установления договорных отношений с англо-индийскими властями. В начале 900-х гг. в Калькутте узнали о переговорах между тибетским правительством и Россией.
В 1903 г. Керзон отправил в Тибет трехтысячный отряд, во главе с полковником Ионгхэсбандом, который в апреле 1904 г. после трех небольших стычек с тибетскими войсками занял важный экономический центр Тибета Гианцзе, а в августе того же года вступил в Лхассу. Под угрозой английских штыков тибетское правительство было вынуждено подписать договор, по которому оно должно было уплатить англичанам «возмещение» за причиненные убытки и открыть отдельные города для английской торговли. Это положило начало подчинению Тибета британскому господству не только в экономическом, но и в военно-политическом отношении.
Вскоре после окончания русско-японской войны в англо-русских отношениях на Среднем Востоке наметился перелом, обусловленный главным образом двумя факторами международной политической обстановки: усилением германской агрессии и ростом национально-освободительного движения в странах Востока.
Германская дипломатия строила свои расчеты на противоречиях между Англией и Россией. «Когда британцы и русские погрызутся, — писал Вильгельм II в одной из своих собственноручных резолюций, — мы сможем, в качестве третьего радующегося, сунуть Багдадскую дорогу в карман»{201}. Однако германская экспансионистская политика привела как раз к обратному результату. Активизация политики Германии на Ближнем Востоке вызвала возрастающее беспокойство и в Петербурге, и в Лондоне. В 1903 г. английский министр иностранных дел Лэнсдоун сделал официальное заявление о том, что попытка какой-либо державы приобрести базу на Персидском заливе будет означать для Англии «casus belli»{202}. Это заявление Керзон подкрепил демонстративным посещением на британском военном судне портов Персидского залива. [154]
На этот раз британские предостережения были адресованы не России, а Германии.
Русская революция 1905 г. оказала огромное влияние на зависимые и колониальные страны Востока, открыв собой эру «пробуждения Азии». «Мировой капитализм и русское движение 1905 года окончательно разбудили Азию, — писал В. И. Ленин. — Сотни миллионов забитого, одичавшего в средневековом застое, населения проснулись к новой жизни и к борьбе за азбучные права человека, за демократию»{203}. Вслед за русской революцией волна национально-освободительных движений поднимается в Иране, затем в Индии, Индонезии, Китае. Освободительные движения угнетенных народов угрожали интересам и русского царизма, и британского империализма.
Так возникли предпосылки для перехода от длительного соперничества двух империалистических держав на Востоке к их сотрудничеству. Конечно, наступательное движение России в Средней Азии представляло серьезную опасность для англичан. Появление могущественного соперника в лице России по соседству с главной базой британской колониальной империи, во-первых, ставило преграду на пути английской экспансии, а во-вторых, усиливало сопротивление англичанам в Индии и в сопредельных с ней странах.
Однако опасности русского вторжения в Индию, о которой неустанно трубили английские военные писатели, дипломаты, историки, никогда не существовало. В. И. Ленин указывал, что «движение русских войск в глубь Средней Азии угрожало господству англичан в Индии»{204} и объяснял враждебность англичан русской политике тем, что «...Россия грозила подорвать господство Англии над рядом чужих народов»{205}. Ленин писал в той же своей статье («О сепаратном мире») о стремлениях царизма «...разбить Англию в Азии, чтобы отнять всю Персию, довести до конца раздел Китая и т. д.»{206}. Но ни в этой, ни в какой-либо другой работе Владимира Ильича мы не находим указаний на намерения царского правительства предпринять завоевание Индии.
Если версия английской пропаганды была лишена серьезных оснований в XIX в., то она стала совершенно беспочвенной в начале 900-х годов, т. е. после того, как среднеазиатская граница России была окончательно определена. Еще до 1905 г. правящие круги царской России испытывали страх перед национальным движением в колониях и зависимых странах, которому сочувствовали прогрессивные демократические силы русского народа. Этот страх побуждал царское правительство не к обострению англо-русского соперничества, а, напротив, заставлял его искать сближения и сотрудничества о английскими империалистами. Куропаткин в бытность его военным министром в своем «всеподданнейшем докладе» 1900 г. указывал на тождественность интересов обеих держав в [155] Азии, «ибо как нам, так и англичанам приходится считаться со стремлениями побежденных нами народностей свергнуть иго победителей»{207}. Дальше Куропаткин выражается еще более определенно: «Глубоко убежденный, что овладение в 20 веке Индией составит несчастье и непосильную тяжесть для России, я в то же время признаю естественным и желательным установление настолько дружеских отношений к Англии, чтобы в случае волнения против Англии в Индии, мы были бы на стороне англичан. 20 век должен принести с собой тяжелую борьбу в Азии народностей христианских против нехристианских. Для блага человечества необходимо, чтобы в этой борьбе мы были в союзе с христианской Англией против не христианских племен Азии»{208}. Эта точка зрения, откровенно высказанная махровым реакционером и колонизатором, вполне соответствовала общему направлению восточной политики царского правительства в начале текущего столетия.
Стремления обеих держав к установлению сотрудничества на Среднем Востоке получили конкретное выражение в известной англо-русской конвенции, заключенной в августе 1907 г. По условиям этой конвенции Иран был разделен на три зоны: 1) северная, ограниченная на юге линией Каср-и-Ширин, Исфаган, Иезд-Кахк-Зюльфагар, была отнесена к сфере влияния России; 2) юго-восточная зона — к югу от линии, начинающейся от афганской границы и проходящей через Газик, Бирджан, Керман к Бендер-Аббасу — вошла в британскую сферу влияния; 3) зона, расположенная между первыми двумя, была признана нейтральной.
Россия согласилась считать Афганистан «расположенным вне сферы русского влияния», обязалась не посылать туда своих агентов и вести политические сношения с этой страной исключительно при посредничестве британского правительства. Англия, со своей стороны, приняла на себя обязательства не производить никаких изменений в политическом статусе Афганистана и не принимать никаких мер, могущих угрожать России. Обе державы признали суверенные права Китая над Тибетом, обязались не нарушать территориальной целостности этой страны и не вмешиваться в ее внутренние дела; однако в тексте конвенции была подчеркнута особенная заинтересованность Великобритании в сохранении существующего режима внешних сношений Тибета.
Наибольшие выгоды из этого соглашения извлекли английские империалисты. Англия добилась официального признания ее исключительного контроля над Афганистаном и несколько более завуалированного признания ее особых интересов в Тибете. Что касается Ирана, то хотя России досталась наиболее обширная и экономически развитая «сфера влияния», однако и здесь Англия получила ряд важных преимуществ. По условиям конвенции обеим державам были предоставлены равные права приобретения концессий в средней, [156] нейтральной зоне Ирана, причем все концессии, существовавшие в пределах этой зоны, сохранялись. Важнейшие же английские предприятия были сосредоточены именно здесь; к ним относились, например, судоходство по реке Карун и особенно нефтяная концессия в юго-западной части страны, полученная в 1901 г. британским подданным д'Арси, а впоследствии перешедшая к знаменитой «Англо-Персидской нефтяной компании».
Таким образом, британский империализм по существу закрепил за собой командные позиции и в так называемой «нейтральной» зоне.
Одной из важнейших целей англо-русского соглашения несомненно являлось подавление революционного движения в Иране. Но, как известно, главные центры иранской революции: Иранский Азербайджан, Гилян, Тегеран, Мешхед, находились в пределах русской сферы влияния. Поэтому царской России и отводилась особенно активная роль в организованной обеими империалистическими державами контрреволюционной интервенции в Иране. Британские же империалисты получили возможность «умыть руки» и под лицемерной личиной либерализма загребать жар чужими руками. В. И. Ленин в своей замечательной статье «Горючий материал в мировой политике», написанной в августе 1908 г., указывал, что «Англия, фарисейски умывая руки, держит явный дружественный нейтралитет по отношению к персидским реакционерам и сторонникам абсолютизма...»{209}.
Казалось бы, соглашение с Россией должно было значительно ослабить милитаристический пыл англо-индийского командования. Однако этого не случилось. В своем меморандуме от 21 октября 1907 г. Китченер писал: «Заключенная только что конвенция, надо надеяться, устранит опасность непосредственного нарушения Россией мира в Средней Азии. Но, если даже она может рассматриваться, как полная гарантия длительного мира с самой Россией, то имеются и другие обстоятельства, вытекающие из нашей оккупации Индии, которые невозможно игнорировать при рассмотрении вопроса о наших вооруженных силах»{210}. Эти другие обстоятельства «по мнению англо-индийского главнокомандующего» были: «поддержание порядка» среди пограничных племен, выполнение английских «обязательств по отношению к Афганистану», борьба с революционным движением внутри Индии и, наконец, участие англоиндийской армии в «имперской обороне», т. е. использование ее за пределами страны.
Эта последняя из указанных Китченером задач имела немаловажное значение. Русский военный агент в Лондоне генерал Ермолов, посетивший Индию в 1911 г., отмечал: «В случае войны вне Индии, для обороны империи, англичане считают возможным предназначить 5 дивизий, т. е. половину англо-индийской армии. [157] До англо-русского соглашения 1907 г. вывод из Индии даже значительно меньшего количества войск считался невозможным»{211}.
Международное политическое значение англо-русской конвенции 1907 г. выходило далеко за пределы Среднего Востока. Заключенная три года спустя после англо-французской Антанты, она была важным шагом в процессе образования одной из двух главных империалистических группировок, а стало быть, и в подготовке первой мировой войны: «...делят Персию, Афганистан, Тибет (готовятся к войне с Германией)»{212}, так писал в то время Владимир Ильич Ленин. [158]