Среднеазиатский вопрос в 60–70-х гг. XIX в.
Успешное продвижение России в глубь Средней Азии в 60-х гг. привело к новому серьезному обострению англо-русских отношений. Британская дипломатия и высшие военные круги, энергично поддерживаемые консервативной прессой в Англии, а особенно в Индии, с новыми силами принялись пропагандировать избитую версию о русских планах вторжения в Индию.
Известный венгерский путешественник востоковед Арминий Вамбери, тесно связанный с английскими консервативными кругами и британской разведкой, доказывал в своих сочинениях, что Туркестан это лишь первый этап русской экспансии, главной целью которой является Индия. «Желал бы я встретить политика, — писал Вамбери, — который осмелился бы утверждать, что Россия, однажды овладев Туркестаном, будет в состоянии устоять против соблазна продвинуться дальше, в Афганистан или Северную Индию, где, как говорят, политические интриги всегда найдут плодоносную почву»{129}.
В 1868 г. английский военный теоретик Генри Роулинсон, «специалист» по делам Среднего Востока, выступил с нашумевшим меморандумом по вопросу о «противодействии продвижению России в Средней Азии». По мнению Роулинсона, русскими в самое ближайшее время готовилось наступление на британские владения в Индии. Продвижение русских войск в Средней Азии он сравнивает с операциями по «заложению параллелей против осаждаемой крепости». Первая параллель, которую он именует «линией наблюдения», была якобы заложена в 40-х гг. в направлении от Каспийского моря через Оренбург и сибирские степи к Иртышу. Вторая линия — «линия демонстрации» — должна пройти от Красноводска к Хиве и оттуда по Аму-Дарье к Памиру. Наконец, третья параллель в направлении Астрабад, Герат, Кандагар, Кабул даст России «ключ к воротам Индии»{130}.
Пять лет спустя, во время похода русских войск на Хиву (1873 г.), Роулинсон в своем докладе в Лондонском королевском обществе развил эти положения, указав, что если Россия утвердится на юго-восточном берегу Каспия, растянет линию укреплений вдоль Атреха, а с другой стороны овладеет Хивой, то в ее [110] руках окажется «тот путь, по которому победители центральной Азии делали свои нашествия на равнины Индии»{131}.
Предположения эти были голословными и носили явно тенденциозный пропагандистский характер.
Экспансия России в Средней Азии была следствием хорошо известных нам социально-экономических и внешнеполитических причин. Это, во-первых, потребность в среднеазиатских рынках и сырье быстро развивающейся после крестьянской реформы 1861 г. русской капиталистической промышленности, во-вторых, стремление установить русский контроль над ханствами и племенами Средней Азии, которые находились значительно ближе к Каспийскому морю, Южному Уралу и нижнему Поволжью, нежели к британским владениям в Индии, и имели чрезвычайно важное значение для торговли России и для обороны ее жизненных центров; это, наконец, дипломатические соображения, т. е. попытка добиться уступок со стороны Англии на главном для России направлении — ближневосточном.
Политика царизма на Востоке носила агрессивный, захватнический характер и определялась интересами эксплоататорских классов России — помещиков и капиталистов. Однако, несомненно, что царское правительство даже в этот период быстрого продвижения в Средней Азии ставило себе ограниченные, реально выполнимые задачи.
Накануне и во время Крымской войны в России появилось несколько проектов, посвященных проблемам Среднего Востока. Авторы этих проектов, видные военные деятели того времени: Чихачев, Торнау, Бларамберг, Хрулев и др., считали целесообразным организовать внушительную военную демонстрацию в Средней Азии. О формах, размерах и назначении такой демонстрации высказывались различные мнения. Так, например, Хрулев в своей записке, поданной военному министру в начале 1856 г., прямо предлагает поход тридцатитысячного русского отряда с юго-восточного берега Каспийского моря на Герат, Кандагар и далее — на Индию{132}.
Напротив, Бларамберг (его проект также датирован 1856 г.) полагает, что «завоевание самой Индии — химера, о коей нечего и думать», и советует ограничиться пока отправкой в Афганистан посла, в сопровождении внушительного конвоя из двух пехотных батальонов, шести казачьих сотен, конной батареи и нескольких ракетных станков. Лишь впоследствии, по его мнению, можно будет предпринять демонстрацию к индийской границе, силами персидской армии, реорганизованной и обученной русскими офицерами. «Сохраняя каким бы то ни было образом влияние над этой страной [111] (т. е. Афганистаном. — Е. Ш.), — писал Бларамберг, — мы постоянно бы держали над Индией меч Дамокла, так что может быть и восточный вопрос принял бы совсем другой оборот»{133}.
Приблизительно аналогичное предложение выдвинул Чихачев, еще накануне войны. По мнению Чихачева, в случае войны с Англией, следует двинуть русскую колонну, численностью в 4–5 тыс. чел. из Астрабада на Герат, Кандагар. «Не предрешая сейчас успеха этого вторжения, — говорилось в его записке, — я сохраняю непоколебимое убеждение на протяжении уже более 15 лет, что оно имеет величайшее значение в случае серьезной войны с Англией. Осмеливаюсь утверждать, что оно повлияет на английскую политику и на действия английского флота на Черном и Балтийском морях, — несравненно сильнее, чем подкрепление в 30 тыс. чел. на берегах Дуная и чем многочисленные винтовые суда в Кронштадте или Севастополе»{134}.
Проект Торнау значительно более осторожен и скромен. В нем не упоминалось о каком-либо походе не только в Индию, но и в Афганистан, автор его предлагал лишь принять срочные меры по укреплению русских позиций на Каспии и, в частности, помимо существующих укрепленных баз (Баку и Новопетровск), соорудить новую крепость на туркменcко-иранской границе, между реками Гюрген и Кара-су. Эта крепость, которую Торнау именует «Ах-кале»{135} явилась бы ценным дополнением к системе обороны Каспийского моря, основы которой были заложены еще в начале 40-х гг., когда в Астрабадском заливе было создано русское крейсерство, а на острове Ашур-Ада оборудована русская военно-морская станция.
Торнау справедливо подчеркивал важность проходящих через Каспийское море коммуникаций, связывающих Центральную Россию с Закавказьем. Он настаивал на усилении русской Каспийской военной флотилии, которая не должна ограничивать свои функции охраной русских берегов, рыбных промыслов и торгового судоходства от туркменских набегов, а должна также обладать «силой, способной противодействовать всяким покушениям, с какой бы стороны ни было, к увеличению и укреплению власти на Каспийском море, как через постройку судов, так и через возведение крепостей приморских или близ моря»{136}.
Помимо этих непосредственных целей, проект Торнау намечал и более обширные задачи. Он предусматривал, что создание русской укрепленной базы в прикаспийском районе Туркмении окажет сильнейшее влияние на англо-индийское правительство. «Одним действием этим Россия приобретет нравственное влияние на Афганистан-и на разноплеменные царства в Туркестане. Последствия сего влияния будут ощутительны и в Индии. Английское правительство не решится тогда отправить значительное число войск своих из [112] Индии в Персию; оно будет нуждаться во всех силах своих для противоборства внутренним волнениям, которые легко возбудятся при одной мысли о приближении русских войск к границам Индии»{137}.
Итак, все авторы приведенных нами записок 50-х гг. прошлого столетия рассматривали среднеазиатский театр как подсобный по отношению к главному — черноморско-ближневосточному, а предполагаемое продвижение в сторону афгано-индийской границы только как демонстрацию. Кроме того, в этих проектах подчеркивались и некоторые другие обстоятельства, требующие от России принятия энергичных военных мер в Средней Азии. Важнейшими из них были: оборона подступов к Каспийскому морю и содействие развитию русской торговли с Ираном и среднеазиатскими ханствами.
Ни один из авторов, за исключением С. А. Хрулева, не ставил вопроса о прямом походе на Индию. Впрочем, и Хрулев рекомендовал этот поход главным образом в качестве ответного мероприятия, при помощи которого можно повлиять на враждебную России политику британского правительства на Ближнем Востоке.
Заметим, что все эти проекты были отклонены царским правительством. Военное министерство указало на их нереальность, поскольку предложенные авторами мероприятия «требуют длительной многолетней подготовки»{138}.
Следует отметить, что некоторые видные британские военные и политические деятели того времени не разделяли антирусского психоза, разжигавшегося консервативной печатью. К ним принадлежал, например, Джон Лоуренс, занимавший во второй половине 60-х гг. (1864–1869) пост вице-короля Индии. Лоуренс считал, что опасность русского наступления на Индию чрезмерно преувеличена, и предлагал уладить противоречия между обеими державами мирным, дипломатическим путем.
Его преемник лорд Мэйо, прибывший в Индию в начале 1869 г., на первых порах также разделял эту точку зрения. Он полагал, «что если обе державы смогут отбросить в сторону взаимное недоверие и подозрительность, то не будет никаких оснований для того, чтобы интересы России в Азии постоянно сталкивались с нашими».
Однако это трезвое, примирительное направление в восточной политике Великобритании не смогло одержать верх над твердолобой агрессивной группировкой. Начиная с 70-х гг. XIX в. колониальная экспансия капиталистических держав в Азии и Африке приобрела весьма интенсивный характер. Раздел мира шел к концу. Соперничество между европейскими государствами обострялось. Успешное продвижение России в Средней Азии и на Дальнем Востоке, активная колониальная политика Франции в Северной Африке и Индо-Китае внушали сильнейшее беспокойство правящим кругам Великобритании. Руководители британской политики стремились во что бы то ни стало сохранить за собой колониальную гегемонию. [113]
К тому же тревожное положение, создавшееся внутри Индии в 60-х гг., когда в стране разразился катастрофический голодный мор, который повлек за собой серьезные народные волнения, побуждало англичан к возобновлению агрессивной политики по отношению к сопредельным странам.
Английские генералы и колониальные чиновники считали, что успешный исход новых захватнических авантюр способен упрочить британское господство в Индии и поднять британский престиж среди всех народов Востока. Исходя из этих соображений, англоиндийское правительство переходит от так называемой «политики закрытой границы» («close border policy»), осуществлявшейся в 50–60 гг. XIX в., к «наступательной политике» («forward policy») на Среднем Востоке.
Влиятельные круги в Англии и особенно в Индии повели кампанию против Джона Лоуренса и, в конце концов, добились его отставки. Русский посол в Лондоне Бруннов в феврале 1869 г. писал, что «система бездействия, которой придерживался вице-король Индии сэр Джон Лоуренс в своей политике по отношению к странам, расположенным за пределами управляемой им территории, приходит к концу. Эту систему, не пользующуюся популярностью не только в Калькутте, но и в Англии, теперь признано необходимым пересмотреть»{139}.
Характерно, что сторонники агрессивного, антирусского направления, беспрестанно трубившие о русском походе на Индию, и сами не верили в его реальность. Тот же Генри Роулинсон в 1873 г. в одном из своих докладов допустил многозначительную обмолвку, признав, что «Россия пока еще далека от планов вторжения в Индию». Приблизительно в том же духе высказывались и многие другие английские военные теоретики.
Итак, не опасения мнимого русского вторжения в Индию определяли собой английскую политику на Среднем Востоке, а чисто экспансионистские стремления. Это явствует из цитированного меморандума Генри Роулинсона, который под предлогом обороны Индии настаивал на укреплении английского «влияния и могущества в Персии и Афганистане». Предлагая ввести английские войска в Афганистан, Роулинсон утверждал, что «вмешательство в дела Афганистана сделалось в настоящее время долгом».
Политическое положение в Афганистане в этот период действительно было весьма выгодным для английских специалистов по части уженья рыбы в мутной воде.
После смерти Дост Мохаммеда в 1863 г. началась междоусобная борьба за престол. В 1868 г. сын покойного эмира Шир Али-хан одержал верх над своими противниками и провозгласил себя властелином всего Афганистана. Но положение нового эмира еще не было достаточно прочным, его главный соперник Абдуррахман-хан спасся бегством и нашел убежище в русском Туркестане; да и [114] вожди окраинных племен далеко еще не были окончательно покорены. Шир Али-хан был непрочь обзавестись сильным покровителем. Это было своевременно учтено англо-индийским правительством. В марте 1869 г. Мэйо пригласил эмира встретиться с ним на территории Индии. Свидание состоялось в Амбалла, где эмир был встречен подчеркнуто торжественно и пышно. Результаты переговоров несколько разочаровали Шир Али-хана. Мэйо заверил афганского правителя в том, что окажет ему помощь деньгами, оружием и снаряжением, но уклонился от заключения формального договора. Все же связь была налажена. Англо-индийское правительство стало смотреть на афганского эмира, как на своего вассала.
Осенью 1869 г. в Петербург для переговоров с русским правительством по среднеазиатским делам был командирован чиновник англо-индийской администрации Дуглас Форсайт. Основным вопросом переговоров являлось соглашение о размежевании обеих держав и об установлении некой нейтральной территории (буфера) между их сферами влияния. Еще в начале 1869 г., т. е. до прибытия Форсайта, русское правительство предложило считать такой нейтральной территорией весь Афганистан и соглашалось взять на себя обязательство не вмешиваться в его внутренние дела. Однако британская сторона не удовлетворилась этим и потребовала «значительно расширить пределы означенной территории на север»{140}, иными словами, в сторону Бухары и туркменских земель. Твердая позиция русского правительства заставила английского уполномоченного пойти на некоторые уступки.
В результате переговоров между Форсайтом и русским военным министром Милютиным были установлены следующие принципы соглашения по афганскому вопросу: «1) Пределом Афганистана считаются те местности, которыми в настоящее время Шир Али-хан действительно владеет. Англия употребит все зависящие от нее средства для того, чтобы не дозволить ему расширять своих границ к северу. 2) Со своей стороны Россия использует свое влияние, чтобы воспрепятствовать Бухаре расширяться за счет Афганистана. 3) Если бы впоследствии Россия была вынуждена действовать враждебно против Бухары и, вопреки своему желанию, заняла бы все это ханство или часть его, — она не предпримет завоеваний в направлении Афганистана, а Англия со своей стороны не допустит афганского властителя тревожить своих северных соседей»{141}.
Однако директор Азиатского департамента Министерства иностранных дел, сообщая русскому послу в Лондоне об этом соглашении, предусмотрительно заметил: «Мы не станем льстить себя слишком большими надеждами в этом отношении»{142}. [115]
В начале 1873 г. завершились длительные переговоры между Россией и Англией по вопросу о северной границе Афганистана. Россия согласилась признать власть афганского эмира над Бадах-шаном, Ваханом и Афганским Туркестаном. Это была крупная ошибка царской дипломатии. Земли, населенные узбеками и таджиками, чрезвычайно важные в стратегическом отношении, были добровольно отданы Афганистану, и стало быть, легко могли очутиться под английским контролем.
Недоверчивое отношение к обязательствам британской дипломатии оказалось вполне оправданным. Англичане отнюдь не собирались на деле считать, Афганистан нейтральным. Они снабжали Шир Али-хана современным вооружением, в частности, скорострельными ружьями и горной артиллерией, предоставили ему своих офицеров-инструкторов, даже пытались учредить английские военные посты на афганской стороне Хайберского прохода{144}.
Англичане не оставили своих захватнических замыслов и в отношении прочих государств Среднего Востока, находившихся, по англо-русскому соглашению, вне сферы британского влияния. Центры подрывной деятельности английской агентуры находились не только в Индии, Афганистане, Иране; одним из важнейших таких центров являлся Константинополь. Интересные сведения по этому вопросу приведены в донесениях Н. П. Игнатьева, состоявшего с 1864 по 1877 гг. русским послом в Турции. В январе 1869 г. Игнатьев доносил об отправке британским правительством в Бухару турецкого панисламиста Суави-Эффенди в качестве английского шпиона и агитатора. «На него возложено, как уверяют, тайное поручение, — писал Игнатьев, — с одной стороны, доставлять в Англию сведения о положении дел в Средней Азии, а с другой — направлять умы тамошних населений (так в подлиннике. — Е. Ш.) в смысле, конечно, нам враждебном»{145}.
В донесениях, относящихся к последующим годам, приводились многочисленные факты, характеризующие совместные действия английской агентуры и тесно связанных с ней младотурецких кругов по пропаганде враждебных России настроений в различных среднеазиатских ханствах. В январе 1873 г. Игнатьев сообщил о пребывании в Константинополе бухарского посланника Мирзы Хисаметдина Мирахура и о его сношениях с лидерами младотурецкой организации (в том числе самым крупным из них Мидхат-пашой), которые использовали бухарского дипломата в качестве проводника панисламистской пропаганды. Если вспомнить о тесных связях младотурок и в частности Мидхата с англичанами, то становится очевидным, что их деятельность в Средней Азии была весьма выгодной для Англии.
«На первых порах, — писал Игнатьев, — турецкая литературная пропаганда, конечно, ограничится препровождением сочинений, подходящих под уровень духовного и нравственного развития бухарцев. [116] Но истинная цель ее, разумеется, приучать бухарских фанатиков к излияниям здешней мусульманской и западной печати. «Юная Турция», равно и английские агенты надеются мало-помалу возбудить враждебные к нам чувства в Средней Азии, пользуясь местным неудовольствием. Нет сомнений в том, что англо-турецким пропагандистам легко удастся со временем нарушить внутреннее спокойствие страны и даже поколебать власть бухарского эмира и кокандского хана, ежели они не подчиняются их влияниям»{146}.
В другом своем донесении, относящемся к июню 1873 г., Игнатьев обращал внимание на усиленную политическую обработку дипломатических представителей среднеазиатских ханств вКонстантинополе младотурками и англичанами под флагом «культурного» общения. «Представители этих государств в Константинополе часто собираются у бывшего министра народного образования Ахмед Вефика-эффенди, который, под предлогом подготовки словаря турецко-персидских диалектов, занимается всем, что относится к Средней Азии. А так как известно, что политические взгляды Ахмед Вефика проникнуты симпатией к Англии, то можно легко разгадать, в каком смысле обсуждаются интересы Средней Азии на этих собраниях. Установлены сношения с Вамбери и различными английскими путешественниками... и пытаются убедить мусульман в том, что Великобритания истинная защитница исламизма и что в этом отношении между интересами англичан и интересами Турции существует глубокая солидарность»{147}.
Особенное внимание в этот период английская агентура уделяла Кашгарии. Страна эта, на юге и юго-западе примыкающая к Кашмиру и Афганистану, а на северо-западе к русским владениям в Туркестане (Киргизия), представляла существенный интерес и для России, и для Англии. Завоеванная китайцами в 1760 г. Кашгария вошла в состав Маньчжуро-Китайской империи и была включена в ее окраинную северо-западную провинцию Синь-Цзян. Сто лет спустя мощное восстание местного мусульманского населения привело к временному освобождению Кашгарии от китайского владычества; в 1868 г. здесь было образовано самостоятельное мусульманское государство, во главе которого стал феодальный предводитель Якуб-бек, провозгласивший себя эмиром и принявший почетный титул «аталык гази»{148}.
В декабре 1868 г. в Кашгарию прибыл английский разведчик Шоу, через два года за ним последовал уже известный нам Дуглас Форсайт. Английский историк Боулджер указывал на живейший интерес, проявленный в начале 70-х гг. англо-индийскими властями [117] к установлению прочных связей с новым кашгарским правителем: «Для нашей торговли открылся новый путь. Восточный Туркестан, помимо всего прочего, мог стать удобными воротами к рынкам Бухары и Кульджи. В наиболее близком соседстве с нами можно было бы возродить нефритовые промыслы Хотана, и одна только шерсть Татарии, пользующаяся старинной славой, составила бы важную статью торговли. Да и манчестерские и индийские товары имели широкие возможности сбыта в густо населенных районах Яркенда и Кашгара»{149}.
Однако виды англичан в Кашгарии далеко не ограничивались только экономическими интересами. По сведениям Игнатьева (полученным от кашгарского посла, прибывшего в 1873 г. в Константинополь), англичане, помимо официальных дипломатических представителей, отправили в Кашгарию своего секретного агента, грека по национальности, который под видом купца объехал всю страну, а затем исчез; позже выяснилось, что это был чиновник калькуттской полиции{150}. Тот же кашгарский посол подробно рассказал Игнатьеву о намерениях англо-индийского правительства соорудить в горной местности между Кашмиром и Яркендом свои станции, со складами продовольствия и фуража, которые якобы должны были облегчить караванный транспорт, но фактически имели военное назначение. Англичане снабжали кашгарского аталыка оружием и предоставляли ему из офицерского состава индийской армии строевых командиров, военных инженеров, телеграфистов, полицейских инструкторов и др., стремясь подчинить своему контролю вооруженные силы и административный аппарат Кашгарии{151}.
Одновременно англичане весьма энергично действовали в Иране. В 60-х гг. английская фирма «Братья Линч» получила концессию на судоходство по реке Карун, а компания Индо-европейского телеграфа принялась сооружать телеграфные линии и телеграфные конторы на иранской территории. В 1870 г. английский капиталист барон Юлиус Рейтер получил от шаха грандиозную концессию на постройку железных дорог и разработку ископаемых богатств Ирана{152}. Все эти концессии носили не только экономический, но и военно-политический характер.
К началу 70-х гг. Англия полновластно хозяйничала на Персидском заливе и контролировала южные провинции Ирана: от Белуджистана до месопотамской границы. Но англичане стремились проникнуть и в Северный Иран, к побережью Каспия, а оттуда в Западную часть Средней Азии. Обходя установленные русскими властями таможенные правила, англичане, через своих иранских и туркменских агентов, систематически провозили контрабанду в Каспийские порты, откуда она шла караванными трактами [118] в глубь Средней Азии. На эти факты не раз обращали внимание комендант русской военно-морской базы в Астрабадском заливе и русский консул в Астрабаде. «Мной замечено, — сообщал в 1872 г. консул русскому посольству в Тегеране, — что в последнее время с названными (т. е. туркменскими. — Е. Ш.) караванами бывали отправляемы в Хиву, в числе прочих товаров, иностранные изделия, доставленные в Персию транзитом через Баку»{153}.
Проводники контрабанды выполняли также поручения английской военной разведки. Кроме того, в различных районах Северного Ирана, в Туркмении и Хиве орудовали и профессиональные военные разведчики-англичане, в задачу которых входили детальная информация и организация вооруженной борьбы против России.
В конце апреля 1873 г. английская военная миссия в составе полковника Валентина Бэкера, капитана Клейтона и лейтенанта Джилла совершила поездку по туркменским областям Астрабада и Хоросана. Бэкер пытался проникнуть также в Мерв и установить связь с вождем мервских текинцев — Коушут-ханом, но эта попытка не удалась. Коушут-хан за четыре года до этого через своих лазутчиков вел переговоры с английским посольством в Тегеране и не получил ничего, кроме туманных обещаний{154}; теперь он отнесся к предложениям англичан весьма холодно. Просьбу Бэкера о пропуске в Мерв Коушут-хан вежливо отклонил, пояснив, что появление англичан может возбудить волнения среди народа и что он не может ручаться за их безопасность{155}.
Деятельность этих и некоторых других английских агентов и дипломатов не увенчалась успехом. Почти все они в своих служебных рапортах и опубликованных литературных работах констатировали огромный рост престижа России в Иране, Афганистане и среди туркменских племен.
Все же происки британской агентуры в Афганистане, Северном Иране, среди туркмен и в Хиве представляли очевидную опасность для русских экономических и стратегических интересов в Средней Азии и Каспийском бассейне. Особенно беспокоила русское правительство Хива, которая после покорения Бухары стала центром притяжения всех антирусских сил в Средней Азии и главным очагом подрывной деятельности англичан. «Всего важнее в этом отношении оградить Хиву, — указывалось в письме Азиатского департамента русскому послу в Лондоне, — так как в этом ханстве находится нижнее течение Аму-Дарьи. Мы ни в каком случае не можем допустить, чтобы на этом пространстве какой-либо пункт на реке был занят афганцами. Всякая попытка с этой целью имела бы самые пагубные последствия. Она заставила бы нас прибегнуть к решительным мерам для ограждения наших торговых и политических интересов, — и мы быстро приблизились бы к началу именно тех [119] затруднений, которых Россия и Англия так искренно желают избегнуть»{156}.
В 1869 г. Россия перешла в наступление на Ближнем и Среднем Востоке. В ноябре русский отряд, под командованием Столетова, высадился на берегу Красноводского залива; в начале следующего года началось сооружение Красноводского порта и укреплений. Так была создана постоянная русская база на восточном берегу Каспийского моря и ворота для дальнейшего движения в глубь Туркменской степи.
Франко-прусская война, а также успехи русского оружия в Средней Азии помогли русской дипломатии добиться в 1871 г. отмены унизительных условий Парижского трактата 1856 г. В 1873 г. был предпринят Хивинский поход, закончившийся взятием Хивы и переходом ханства под протекторат России.
К этому же периоду относятся и попытки восстановить связь России с Афганистаном. Еще в 1870 г. генерал-губернатор Туркестана фон-Кауфман адресовал Шир Али-хану письмо, заверив его, что русские власти не намерены оказывать поддержки сопернику эмира Абдуррахману, который с 1868 г. жил в русском Туркестане. Шир Али, тщетно добивавшийся от английского правительства каких-либо прочных формальных гарантий помощи, в конце концов разочаровался в своих союзниках. Причин для такого разочарования было много. Во время междоусобной войны в Афганистане английские агенты всячески заверяли Шир Али-хана в своей дружбе, но в то же время снабжали оружием и деньгами его соперника — Афзал-хана. Затем, уже после победы Шир Али-хана, они упорно уклонялись от признания установленного им порядка престолонаследия и поддерживали его опального сына Якуб-хана.
Англо-индийское правительство настойчиво домогалось согласия эмира на учреждение постоянного британского резидентства в Кабуле, при котором должен был состоять вооруженный отряд, что было бы равносильно отказу от независимости Афганского государства. Действия англичан в Белуджистане и Юговосточном Иране (Сеистан) создавали непосредственную угрозу для Кандагарской провинции Афганистана.
Завоевание Хивы Россией заставило Шир Али-хана пересмотреть политику по отношению к своему мощному северному соседу. С 1875 г. между Шир Али-ханом и Кауфманом завязывается оживленная переписка, которая быстро стала известной англо-индийской разведке и вызвала немалый переполох в Калькутте и Лондоне.
Происшедшая незадолго до того в Англии смена кабинета и приход к власти консерваторов способствовали обострению англорусских противоречий на Востоке: Глава консервативного правительства Дизраэли, его министр по делам Индии Солсбери и их ставленник лорд Литтон, занявший весной 1876 г. пост вице-короля [120] Индии, были убежденными сторонниками агрессивной политики на Востоке и стояли за решительную борьбу с Россией. Такая позиция нового английского кабинета вызвала ответные меры со стороны России: в феврале 1876 г. Кокандское ханство было присоединено к русским владениям.
Лорд Литтон по заданию лондонского правительства повел переговоры с афганским эмиром, добиваясь отправки официальной английской миссии в Кабул и допуска в Афганистан английских военных агентов. За это британское правительство изъявляло готовность увеличить денежные субсидии Шир Али-хану и признать его младшего сына законным наследником престола. Однако предложения эти запоздали. К тому же Англия попрежнему отказалась от формальных гарантий военной помощи, и Шир Али-хан окончательно решил искать сближения с Россией. Предложения Литтона были отклонены.
Англо-индийское правительство перешло от учтивых дипломатических увещеваний к неприкрытым угрозам. Лорд Литтон заявил эмиру, что не только лишит его прежней поддержки деньгами и оружием, но будет оказывать помощь его соперникам (вице-король имел в виду главным образом старшего сына эмира Якуб-хана). Литтон даже намекнул эмиру на возможность англо-русского сговора, чтобы «совершенно смести Афганистан с географической карты». Угрозы Литтона были подкреплены действиями. В ноябре 1876 г. англичане ввели войска в Белуджистан и заняли Кветту, находящуюся в непосредственной близости к Кандагару. По договору, навязанному англичанами келатскому хану, Белуджистан перешел под протекторат англо-индийского правительства.
Ближневосточный кризис 1875–1878 гг. еще больше обострил англо-русские противоречия. В 1877 г. Россия вступила в войну с Турцией; русские войска победоносно пpeoдолeли Шипкинский перевал, захватили Адрианополь и приближались к столице Оттоманской империи Константинополю. Англия реагировала на это поспешными военными приготовлениями. В парламент был внесен билль о чрезвычайных военных кредитах. Английский флот вошел в Дарданеллы.
Хотя русско-турецкий договор, подписанный в Сан-Стефано в марте 1878 г., оставлял за Турцией не только Константинополь, но и занятый русскими войсками Адрианополь, все же правящие круги Великобритании сочли преимущества, приобретенные Россией на Балканах, опасными для британских интересов. Английская дипломатия потребовала пересмотра Сан-Стефанского договора; это требование было подкреплено отправкой восьмитысячного корпуса англо-индийских войск через Египет на Мальту.
Царское правительство согласилось на созыв Международного конгресса для рассмотрения «Восточного вопроса». Однако одновременно оно предприняло дипломатическую диверсию в Средней Азии. В начале июня, когда только собрался Берлинский конгресс, Кауфман отправил в Афганистан экстренную военную миссию, во главе с генералом Столетовым. Этот маневр, который К. Маркс [121] в письме к Ф. Энгельсу охарактеризовал, как «шахматный ход русских в Афганистане»{157}, оказал некоторое отрезвляющее действие на англичан, тем не менее он не смог коренным образом изменить в пользу России невыгодной для нее ситуации на конгрессе. Столетов прибыл в Кабул в середине июля, т. е. когда Берлинский трактат был уже подписан. Рисковать теперь серьезным конфликтом из-за Афганистана для России уже не имело смысла.
Если прежде русские власти в Туркестане обещали афганскому эмиру военную помощь в случае английского вторжения, то теперь Столетов и Кауфман стали уклоняться от подобных конкретных обязательств. В конце концов Столетов отправился назад в Россию, сославшись на необходимость получения детальных инструкций. Начальником миссии был оставлен генерал Разгонов, который не имея никаких полномочий, оказался в самом неопределенном положении.
Между тем англо-индийское правительство давно приняло твердое решение предпринять самые решительные действия, чтобы окончательно подчинить Афганистан. [122]