Военно-политические проблемы Среднего Востока в период наполеоновских войн
Завоевание Индии было самой страстной, самой настойчивой мечтой Наполеона на протяжении всей его политической и военной карьеры.
Когда экспедиция в Египет была уже делом решенным, Бонапарт открыто заявил, что считает ее первым этапом похода на Индию.
Однако переброска французских войск из Египта в Индию в 1799 г. оказалась невозможной, так как у Наполеона не было ни достаточного флота, ни сколько-нибудь надежных баз в Аравии и в Персидском заливе.
Приготовления Наполеона на побережье Красного моря, пови-димому, имели в виду заставить англичан оттянуть на оборону Индии войска и флот с европейских театров войны. Что касается переписки с Типу-султаном, то это были лишь пробные шаги, весьма далекие от действительной координации действий.
После того как Майсор пал, а бесперспективность французских действий в Египте стала вполне очевидной, уже не могло быть и речи о наступлении на Индию со стороны Красного моря и Персидского залива. Тем не менее идея завоевания Индии не была покинута Наполеоном. Заключение франко-русского союза в 1800 г., казалось, открывало новые перспективы для ее осуществления. На смену первоначальному плану экспедиции — из Египта в Южную Индию — выдвигается новый вариант: поход через Афганистан к северо-западной границе Индии.
Замысел Наполеона был восторженно принят Павлом I, который собственноручно разработал обстоятельный проект совместного франко-русского наступления на Индию{25}.
Британская агентура сделала все возможное, чтобы сорвать союз России с Наполеоном. Роль английского посла Уитворта в дворцовом заговоре против Павла I хорошо известна. Но англичан, пугала вовсе не франко-русская экспедиция в Индию, а самая [31] возможность возникновения мощной антибританской коалиции в Европе. Что же касается угрозы вторжения в Индию, то сведения о ней дошли до англичан только после смерти Павла, когда проект русской экспедиции был уже отменен.
Смерть Павла I сорвала предполагавшуюся индийскую экспедицию и привела к разрыву России с Наполеоном. Это обстоятельство, несомненно, явилось одной из причин, побудивших Наполеона пойти на мирные переговоры с Англией. Но Амьенский мир, заключенный между Францией и Англией в конце марта 1802 г., не мог быть длительным и прочным; и Наполеон, и Питт, считали его лишь кратковременным перемирием. По Амьенскому договору англичане вернули Франции большую часть захваченных у нее во время войны колоний. Однако они сохранили за собой на Индийском океане Цейлон и, обязав Наполеона эвакуировать Египет, возвратили его Турции. Таким образом, подступы к Индии с моря были ограждены.
Внутри Индии Уэлзли{26} поспешил принять энергичные меры по закреплению победы над Майсором и утверждению британского владычества в южной части страны. Хайдарабад после майсорской войны окончательно перешел под английский контроль. Карнатик после смерти навваба Омдат-уль-Омра в 1794 г. был полностью аннексирован Ост-Индской компанией, его участь разделил Тан-жор. Непокоренной оставалась лишь Маратская конфедерация, которая сохраняла еще значительное политическое влияние не только в Южной и Центральной Индии, но и на севере; сам Великий Могол, шах Алам, все еще носивший гордый титул императора Дели, находился «под покровительством» маратского магараджи, властителя Гвалиора, Доулет Рао Синдия. Добавим, что Мараты, особенно Синдия, имели довольно значительные вооруженные силы.
Во главе войск гвалиорского магараджи стоял наемный французский генерал Перрон, под командованием которого состояла 40-тысячная армия; в ее составе находились 300 европейских офицеров и сильная артиллерия. Эта армия была расквартирована на обширной территории «доаба» (двуречья) — между Джумной и Гангом; ее главные базы находились в Дели, Агре, Алигаре. Таким образом, эти богатые области Индии в сущности оказались в руках не столько маратского магараджи, сколько француза Перрона.
Перрон, как и многие другие французские офицеры, состоявшие на службе у индийских князей, не мог считаться агентом Франции. Все эти наемники были лишь предприимчивыми авантюристами, и заботились о своей личной военной карьере и обогащении. В частности, Перрон откровенно объявил себя роялистом и противником французской революции. По свидетельству французского историка Мартино, подробно изучавшего документы о деятельности французских колониальных авантюристов в Индии, Перрон, находясь на службе у Маратов, занимался чисто военными делами, [32] воздерживаясь от вмешательства в политику{27}. Во время англо-майсорской войны 1794 г. Перрон также отклонил адресованные ему Типу-султаном призывы о помощи против англичан и советы подчиненных ему офицеров об установлении контакта с французским командованием в Египте.
Тем не менее Уэлзли предвидел, что в случае возобновления французской экспансии на Среднем Востоке, французы, занимающие руководящие военные посты в индийских государствах, могут стать опасными для англичан.
Междоусобия, непрестанно раздиравшие изнутри Маратскую конфедерацию, облегчили британским властям задачу подчинения Маратов.
Воспользовавшись вспыхнувшей в конце 1801 г. войной между маратским магараджей Холкаром и объединенными силами пешвы и Синдия, Уэлзли навязал пешве кабальный договор. По этому договору, заключенному в Бассейне в декабре 1802 г., пешва обязался допустить в свои владения шеститысячный английский отряд, уступить Ост-Индской компании часть своей территории, уволить всех служивших у него европейцев, кроме англичан, принять арбитраж английского генерал-губернатора во всех своих спорах с другими индийскими государствами и не вести с ними войны без согласия англичан.
Договор, отдававший номинального главу Маратской конфедерации под британский протекторат, не был признан властителями отдельных маратских княжеств. Летом 1803 г. Уэлзли начал военные действия против маратской коалиции. Английская действующая армия насчитывала около 55 тыс. чел. и состояла из двух главных группировок. Северная группировка войск под командованием генерала Лэйка, сосредоточенная на территории «доаба» (между Гангом и Джумной), имела в своем составе 8 полков конницы (5 местных и 3 английских), 11 батальонов индийской пехоты (сипаев), 1 индийский полк и 200 индийских артиллеристов. Общая численность группировки составляла 10 500 чел., кроме резерва в 3500 чел., расквартированного близ Аллахабада. Южная группировка войск под командованием брата генерал-губернатора генерала Артура Уэлзли насчитывала в общей сложности около 19 тыс. чел., в том числе восьмитысячный резерв, находившийся в Хайдарабаде.
По плану кампании, разработанному генерал-губернатором, войска Лэйка должны были атаковать корпус Перрона, овладеть Агрой и Дели, захватив в свои руки шаха Алама; в то же время Уэлзли предлагалось решительно наступать на владения Синдия и на Берар со стороны Хайдарабада.
Лэйк начал наступление из Канпура 7 августа и к концу месяца осадил главную базу Перрона — Алигар. Располагая большой армией, значительно превосходившей силы Лэйка (свыше 43 тыс. [33] чел. и 454 орудия), Перрон имел полную возможность своевременно остановить наступление английских войск. Однако, вступив с самого начала военных действий в тайные переговоры с английским командующим, он оказывал крайне вялое сопротивление.
Алигар, по понятиям того времени, считался сильной, почти неприступной крепостью. Окруженный широким и глубоким рвом, наполненным водой, прикрываемый хорошо укрепленными бастионами, расположенный среди многочисленных болот, он мог выдержать самый мощный штурм. Имевшиеся в Алигаре обильные запасы провианта и боеприпасов давали возможность его защитникам выдержать длительную осаду. Однако англичанам при содействии перебежавшего к ним английского офицера, долго служившего у Синдия и, повидимому, с давних пор выполнявшего шпионские задания, удалось нащупать наиболее слабые и уязвимые места в обороне крепости. Это обеспечило успех штурма, начавшегося 5 сентября. Алигар пал. Все же в распоряжении Перрона еще оставались значительные силы, с которыми он мог бы приостановить дальнейшее продвижение английских войск. Но он уже не был в этом заинтересован. 7 сентября он письменно известил генерала Лэйка о своем решении оставить службу у Синдия и просил пропустить его с семьей, свитой и имуществом. Разумеется, Лэйк с радостью согласился, и Перрон под конвоем английского отряда был препровожден в Лукноу, откуда вскоре перебрался в Чандернагор, а затем отплыл во Францию, увезя с собой несметные богатства.
Разумеется, измена Перрона повлияла на ход военных действий. Маратское войско, перешедшее под командование другого французского офицера Луи Буркьена, пыталось задержать наступление англичан невдалеке от Дели, но было быстро разбито и обращено в бегство. 14 сентября английская армия форсировала Джумну; Буркьен и несколько других французских командиров сдались в плен. Столица Великих Моголов Дели перешла окончательно в руки англичан. Месяц спустя, 17 октября 1803 г., была занята Агра. Шах Алам, которому англичане «великодушно» оставили императорский титул без всяких признаков реальной власти, из пленника Маратов превратился в заложника и пенсионера Ост-Индской компании.
Победа досталась англичанам легко. Количество жертв в сипайских полках Ост-Индской компании не превышало нескольких сот человек, Мараты же понесли огромные потери. В Дели и особенно в Агре англичане захватили богатые трофеи: артиллерию, большое количество складов с боеприпасами и орудиями, на 280 тыс. фунтов стерлингов чеканной монеты и т. п.
Синдия спешно перебросил на север четырнадцать отборных батальонов на помощь остаткам разбитой армии Буркьена, рассчитывая организовать контрнаступление. Однако Лэйк 1 ноября 1803 г. атаковал маратское войско к западу от Агры, близ селения Ласуари. Несмотря на свое численное превосходство, мараты были разбиты наголову, потеряв около 5 тыс. чел. убитыми и [34] ранеными, 2 тыс. пленными, 70 пушек, 44 знамени и большое количество военного имущества. Потери англичан составили всего 800 чел. Если даже эти данные, сообщенные Лэйком, несколько преуменьшены в пользу англичан, то все же несомненно, что поражение, понесенное Маратами, было сокрушительным. По свидетельствам английских источников, решающее значение в этом сражении имели действия сипайских частей. Победа при Ласуари означала полный разгром Синдия на севере и закрепила позиции англичан в долинах Джумны и верхнего Ганга. Ряд мелких индийских царьков в этой части страны, прежде состоявших вассалами маратского магараджи, поспешили изъявить свою покорность победителям.
Тем временем Артур Уэлзли успешно действовал на юге. 12 августа его войска овладели важной стратегической базой Ахмед-нагар; в результате были обеспечены коммуникации армии Уэлзли с Бомбеем и Пуной, создано прочное прикрытие для западной границы Хайдарабада, часть владений Синдия, к югу от реки Годавери, перешла в руки англичан.
Уэлзли продолжал наступление на север. 24 августа его войска переправились через реку Годавери и несколько дней спустя овладели городом Ауренгабад. 23 сентября произошло крупное сражение при Ассие, в котором англичане снова одержали победу. И здесь главную роль сыграла сипайская пехота, тогда как английские части действовали весьма вяло. Существовали весьма основательные предположения, что дело опять не обошлось без измены. Об этих предположениях, например, сообщает французский биограф Артура Уэлзли (будущего герцога Веллингтона), Бриальмон. «Некоторые авторы, — пишет он, — заявляют, что пехота Синдия предала своего вождя во время сражения и этим обеспечила победу англичан. Они добавляют, что Уэлзли был предупрежден об этом и, следовательно, его решение атаковать противника 23 сентября было вполне естественным»{28}.
Знакомство с методами английской стратегии вообще, а на Востоке в частности, позволяет нам считать эту версию вполне правдивой. В самом деле, Уэлзли вряд ли решился бы дать сражение неприятелю, значительно превосходившему его численностью, если бы не был уверен в некоторых дополнительных шансах на успех. Хорошо известно, что во всех индийских войнах британское командование полагалось не столько на мощь своего оружия, сколько на подрывную деятельность в стане противника, на подкупы его полководцев и офицеров.
В середине октября английские войска захватили города Бурханпур и Ассиргур — в долине реки Тапти, а 28 ноября атаковали соединенные силы Синдия и раджи Берара в долине Аргаума, нанеся им новое сокрушительное поражение. После того как 12 декабря британские войска осадили Говильгур, важную военную базу Берара, к юго-востоку от реки Тапти раджа Берара повел [35] с английским командованием сепаратные переговоры, завершившиеся 17 декабря подписанием договора о мире и союзе{29}.
Положение Синдия, покинутого союзником, стало катастрофическим. Значительная часть его владений на севере и юге была занята англичанами, армия была ослаблена большими потерями и массовым дезертирством, материальные ресурсы истощились, его главный союзник перешел на сторону врага. Маратскому магарадже не оставалось ничего более, как просить мира. Английское командование охотно пошло навстречу этой инициативе: как ни успешны были военные действия, все же дальнейшая затяжка войны могла вызвать серьезные нарекания в Англии, особенно ввиду возобновившейся войны с наполеоновской Францией. 30 декабря 1803 г. договор между англичанами и Синдия был подписан.
В результате этих двух договоров — с раджей Берара и магараджей Синдия — англичане получили от Берара область Каттак, примыкающую к юго-западным границам Бенгалии, включая порт Баласор на побережье Бенгальского залива, а из владений Синдия — всю территорию «доаба» (включая Дели и Агру), небольшую территорию в Гуджерате, Ахмеднагар в Декане и т. д. Оба индийских властителя обязались не принимать к себе на службу ни одного европейца без согласия британских властей. Английские колониальные чиновники и дельцы ликовали.
Вскоре, однако, выяснилось, что торжество англичан было преждевременным. Маратский магараджа Холкар, который находился в давнишней вражде с Синдия, до сих пор держался в стороне и соблюдал нейтралитет. Но победы англичан внушили ему опасения за свою собственную судьбу. В начале 1804 г., собрав многочисленную армию, он повел наступление из своих владений в Мальве на север, угрожая Джейпуру, раджа которого находился под английским протекторатом. Армии Лэйка и Уэлзли двинулись с разных направлений на нового противника. Холкар, отступив за реку Чамбал{30}, стремительно атаковал преследовавший его двенадцатитысячный отряд полковника Монсона и разгромил его наголову. Монсон потерял всю свою артиллерию и обозы и с остатками отряда, не превышавшими 1000 чел., еле-еле добрался до Агры.
Маркс в своих «Хронологических выписках из истории Индии» пишет об этом эпизоде маратской войны: «Холкар отступил из Джейпура за реку Чамбал, где он так поколотил полковника Монсона, посланного преследовать его с небольшим отрядом, что тот, бросив орудия, обоз, лагерное оборудование и припасы и потеряв почти пять пехотных батальонов, наконец добрался до Агры с жалкой горсточкой уцелевших солдат»{31}.
Преследуя разбитый английский отряд, Холкар устремился на север и достиг правого берега Джумны, в районе Муттра (к [36] северу от Агры), где отступившим английским гарнизоном были оставлены большие запасы продовольствия и военного имущества. Отсюда маратское войско прорвалось в «доаб». Однако Холкар не сумел использовать свой успех. Никакого продуманного стратегического плана у него не существовало. Встретив сильный отпор со стороны англичан у Дели, он быстро отказался от намерения овладеть столицей Великих Моголов, снял осаду и принялся грабить окрестные селения. Эта передышка дала возможность Лэйку собрать значительные силы. В середине ноября начались ожесточенные бои на территории Бхартпура (к северо-западу от Агры), где к этому времени очутились главные силы Маратов.
13 ноября английский отряд разбил в окрестностях крепости Диг маратскую группировку, состоявшую из 24 батальонов пехоты, значительного количества конницы и 160 пушек; несколько дней спустя, Лэйк нанес серьезное поражение самому Холкару под Фарухабадом. Разбитые маратские силы заперлись в крепости Диг. Англичане осадили крепость и 25 декабря 1804 г. вынудили ее защитников капитулировать.
Холкар с четырехтысячным отрядом конницы пробрался в Бхарт-пур. Здешний раджа, прежде изъявивший покорность англичанам, теперь открыто стал на сторону маратского магараджи. Генерал Лэйк двинулся на Бхартпур. Его неоднократные попытки штурма были отбиты защитниками города, где англичане потеряли 3100 солдат и 100 офицеров убитыми и ранеными. Осада затянулась почти на четыре месяца. Только в начале мая 1805 г. раджа Бхартпура запросил мира. По соглашению, заключенному между ним и английским командованием, раджа обязался: изгнать Хол-кара из своих владений, впредь не поддерживать сношений с противниками англичан, уплатить Ост-Индской компании крупную сумму контрибуции.
Холкар в сопровождении 3–4 тыс. всадников покинул Бхартпур. Теперь он ищет союза со своим недавним противником Синдия. Тот, давно ждавший случая, чтобы избавиться от навязанного ему англичанами унизительного договора и возобновить борьбу, принимает предложение Холкара. Вновь формируется маратская коалиция, война грозит затянуться надолго.
В это время военная обстановка в Европе складывалась для Англии весьма неблагоприятно. Угроза французского вторжения на Британские острова стала еще более серьезной, чем до Амьен-ского мира. По плану Наполеона, огромная по тому времени армия, сосредоточенная на французском побережье Ла-Манша и базиро-вовавшаяся на Булонь, должна была пересечь пролив на многочисленных гребных судах с неглубокой осадкой и произвести высадку на юго-восточном побережье Англии между Дувром и Хастингсом. Питт энергично принялся укреплять оборону страны, решившись, наконец, вопреки исконной английской традиции ввести закон о воинской повинности. Однако трудно было рассчитывать на то, что немногочисленные, плохо вооруженные и неопытные английские войска и милиция способны отразить мощный [37] натиск наполеоновских армий. Англию спасло лишь создание новой антифранцузской коалиции, в которую вошли Россия, Австрия и Швеция. Впоследствии, уже будучи узником на острове св. Елены, Наполеон с яростью вспоминал об этом дипломатическом успехе Питта: «Он швырнул мне на спину новую коалицию как раз в тот момент, когда я занес руку для удара»{32}.
Конечно, и Трафальгарская победа Нельсона имела большое значение для предупреждения французского десанта, однако главным и решающим фактором в этом деле было наступление русской армии Кутузова, заставившее Наполеона перебросить войска с побережья Ла-Манша на центрально-европейский театр.
Тем не менее положение Англии оставалось весьма серьезным. Понятно, что при таких обстоятельствах продолжение военных действий в Индии, сопряженных с крупными затратами денег и военных материалов, было сочтено нежелательным. Под давлением парламентской оппозиции правительству пришлось отозвать из Индии Уэлзли, отстаивавшего политику войны до полного уничтожения Маратов.
В конце ноября 1805 г. было подписано мирное соглашение с Синдия, месяц спустя — с Холкаром. Часть захваченных во время войны маратских территорий в Центральной Индии была возвращена их владельцам, однако оба маратских магараджи отказались от всяких прав на области, расположенные к северу от реки Чамбал, и подтвердили свое обязательство не держать на своей службе европейцев без согласия английских властей. Таким образом, англичане приобрели важные политические и стратегические преимущества, главным из которых было утверждение британского владычества в междуречье Ганга и Джумны, важнейшей области Северной Индии.
Поражение Маратов было закономерным и неизбежным. Азиатская феодальная государственность и организация вооруженных сил оказались здесь еще более отсталыми и дряхлыми, чем в Майсоре. К тому же ни Синдия, ни Холкар не могли сравниться с Типу-султаном по административным и военным способностям, энергии, решимости. Распри между феодальными маратскими князьями дали возможность англичанам разбить их поодиночке Маратская конфедерация располагала огромными людскими и материальными ресурсами, и если бы она сумела, хотя бы на время, противопоставить противнику сплоченные силы, возглавляемые единым руководством, то, возможно, ей удалось бы отстоять свою независимость и территориальную неприкосновенность.
Не оправдала себя и система передачи вооруженных сил под неограниченный контроль французских наемников, одержимых страстью к наживе и очень мало заботившихся об интересах тех, кому они служили. Об этом свидетельствует измена Перрона, нанесшая Маратам первый и самый чувствительный удар, от которого они уже не смогли оправиться. [38]
Замысел Наполеона о наступлении на Индию через Персию и Афганистан, сорванный убийством Павла I, вновь ожил после Тиль-зита. Еще прежде наполеоновская дипломатия действовала весьма активно в Константинополе и Тегеране, пытаясь добиться союза с Оттоманской империей и Ираном против Англии и России. Известный французский агент генерал Себастьяни приобрел в 1806–1807 гг. огромное влияние при дворе султана Селима III. В 1805 г. в Иран прибыл наполеоновский эмиссар Ромьё (который вскоре умер там при загадочных обстоятельствах); за ним последовали: Жобер, Жуаннин де-Лабланш, Бонтан{33}.
Предложения наполеоновских агентов показались заманчивыми иранскому монарху Фетх Али-шаху и его наследнику Аббасу-Мирзе, которые рассчитывали получить французскую помощь для войны с Россией. Весной 1807 г. шахский посланец Мирза Реза-хан прибыл в ставку Наполеона в Финкенштейн, в Восточной Пруссии. 4 мая там был заключен франко-иранский договор, по которому Франция обязалась оказать помощь шаху в деле возвращения ему Грузии, а также предоставить ему вооружение, офицеров и всякого рода технических специалистов. Шах же взял на себя обязательства: объявить войну Англии, изгнать всех англичан из своих владений, вступить в союз с афганскими ханами и Маратами для совместных действий против английских войск в Индии и разрешить французской армии беспрепятственный проход через иранскую территорию к границам Индии. Еще до прибытия шахского посла Наполеон отправил в Иран французскую миссию во главе с генералом Гарданом. Однако, прежде чем миссия эта успела прибыть в Тегеран, международная политическая обстановка в Европе резко изменилась. Во время войны 1805–1807 гг. Англия по обыкновению нарушила свои щедрые обещания и переложила все бремя тяжелой борьбы с могущественными наполеоновскими армиями на Россию. Русское правительство было вынуждено изменить курс своей внешней политики. «Бывают такие положения, когда нужно думать о том, чтобы сохранить себя», — сказал Александр после Фридланда, отправляя князя Лобанова-Ростовского к Наполеону с предложением мира{34}. В начале июля 1807 г. был подписан Тильзитский договор, франко-русская война сменилась кратковременным союзом русского и французского императоров.
Поход на Индию занимал далеко не последнее место среди грандиозных перспектив, рисовавшихся Наполеону после Тильзита. Союз с Россией открывал в этом отношении несравненно более широкие перспективы, нежели сомнительная помощь иранского шаха. И Наполеон спешит обратиться к своему новому союзнику с предложением о совместной франко-русской экспедиции в Индию. [39]
В Петербурге, однако, это предложение было встречено весьма сдержанно.
Французский посол при русском дворе Коленкур сообщал в Париж о своей беседе с Александром I, происходившей 21 января 1808 г.: «Я воспользовался случаем, чтобы обратить его внимание на поход в Индию, как на одну из самых уязвимых сторон Англии. Я старался задеть самолюбие воина и государя, любящего славу. Император (т. е. Александр I. — Е. Ш.) довольно долго беседовал об этом, но все твердил, что он уже вдавался в подробности об этом предмете с нашим августейшим государем, который, как и он, смотрит на это дело, как на вещь, почти невозможную. Его размышления обнаруживали, однако, скорее сомнение в успехе, чем формальное несогласие с этим планом, так как все сводилось к расстояниям, к пустыням, по которым нужно проходить, к трудности добывания жизненных припасов»{35}.
Через некоторое время Александр, выдвинув в переговорах с Наполеоном определенные претензии на Ближнем Востоке, согласился, в случае их удовлетворения, компенсировать Наполеона участием России в индийской экспедиции. При этом снова было избрано направление на Астрабад — Герат.
Вряд ли можно усмотреть в этом решении русского царя нечто большее, чем дипломатический маневр, рассчитанный на то, чтобы убить двух зайцев: добиться у Наполеона существенных уступок на Балканах и в Турции (главным образом в вопросе о Константинополе) и в то же время оказать давление на Англию. Можно с уверенностью утверждать, что ни сам Александр, ни его тогдашний министр иностранных дел Румянцев не думали о практическом осуществлении этого крайне рискованного предприятия. Да и сам Наполеон в то время не слишком обольщался верой в успех индийского похода, рассчитывая главным образом на его моральный эффект. Это видно хотя бы из его инструкции Коленкуру (от 12 ноября 1807 г.), в которой говорилось: «Чем неосуществимее кажется эта экспедиция, тем более сделанная с этой целью попытка (а чего не могут сделать Франция и Россия?) приведет в ужас англичан».
И действительно, объективные условия для похода на Индию в этот период мало изменились к лучшему, по сравнению с павловскими временами. Правда, Грузия уже была присоединена к России, однако западный, южный и восточный берега Каспийского моря все еще не находились в русских руках. Иран попрежнему был враждебен России, а французское влияние там резко упало.
Генерал Гардан прибыл в Тегеран летом 1808 г., еще не зная о Тильзитском договоре. Он сразу же энергично приступил к Делу, заверив шаха в готовности Наполеона оказать Ирану эффективную помощь в войне с Россией. Сопровождавшие посла многочисленные французские офицеры приступили к обучению иранских войск, [40] главным образом в районе Керманшаха и в Азербайджане. Однако скоро были получены сообщения о франко-русском союзе. Гардан оказался в чрезвычайно щекотливом положении. Шахское правительство не без оснований сочло Тильзитский договор прямым нарушением Финкенштейнского франко-иранского соглашения. Французский посол пытался убедить иранцев в том, что союз с Россией вызван дипломатическими соображениями временного характера, что Наполеон не собирается изменить своим обязательствам и несомненно тем или иным способом добьется возврата Грузии шаху. 5 августа 1808 г. Румянцев писал командующему войсками в Грузии Гудовичу: «Замечания Вашего сиятельства, помещенные в депеше под № 93, заключают в себе некоторые сомнения и догадки на щет поведения французского посла генерала Гардана; что внушения, им делаемые персидскому министерству, мало чистосердечны в рассуждении существующего союза и дружбы между Россией и Францией; и что для собственных выгод своего двора, генерал Гардан не представил тегеранскому кабинету в -точном виде, невозможности выполнить вредных для нас обещаний, которые деланы были в то время, когда Россия была с Францией в войне...»{36}
Румянцев высказывал предположение, что Гардан действует таким образом по своей собственной инициативе, «чтобы произвесть выгодное мнение о деятельности его при персидском дворе и заслужить внимание своего министерства». Однако вскоре стало ясно, что поведение французского генерала в Иране полностью совпадало с общей вероломной линией наполеоновской дипломатии по отношению к России в период франко-русского союза. По сообщениям, полученным в Петербурге в июле 1810 г. от преемника Гудовича, генерала Тормасова «в Персии вообще рассуждают, что император Наполеон удерживает персидского посланника единственно потому, что сделанные персидскому правительству обещания чрез находившееся в Персии французское посольство во время войны е Россией надеется .в скорости привесть в действие»{37}.
Однако словесные обещания французов, не подкрепляемые действиями, не могли удовлетворить шаха и его приближенных. А в то же время британская агентура не дремала, пытаясь использовать в своих интересах возрастающее охлаждение иранского правительства к французам.
В 1808 г. вице-король Индии лорд Минто отправил в Иран полковника Джона Малькольма, который уже однажды (в 1800 г.) вел переговоры с иранскими властями. Малькольм прибыл в Бушир — иранский порт на побережье Персидского залива, но в Тегеран не был допущен; ему было предложено вести переговоры с иранским губернатором провинции Фарс, в Ширазе. Шах, видимо, еще не решался окончательно порвать с французами. Малькольм [41] отказался от этого предложения, сочтя его несовместимым со своим достоинством, как посла великой державы, и вынужден был возвратиться в Калькутту с пустыми руками. Однако вскоре другой английский уполномоченный Харфорд Джонс, командированный британским правительством из Лондона, прибыл в Тегеран. Джонс оказался в состоянии предложить нечто более конкретное, чем туманные посулы Гардана, и переговоры довольно быстро привели к успешным для англичан результатам. В январе 1809 г. французская миссия вынуждена была покинуть пределы Ирана, а еще два месяца спустя было подписано соглашение между англичанами и шахом. Англичане согласились выплачивать шаху за все время, пока он будет находиться в войне с Россией, субсидию в размере. 200 тыс. томанов в год и предоставить иранской армии своих офицеров и вооружение; со своей стороны Фетх Али-шах обязался порвать союз с Наполеоном и закрыть проход французским войскам через свои владения. Все эти факты были хорошо известны русскому правительству; еще до подписания этого соглашения, летом 1808 г., Румянцев на основании сведений, почерпнутых «секретными каналами из переписки генерала Гардана с французским министерством», сообщил Гудовичу, что «на расположение персидского народа не можно полагаться», что «англичане имеют там же свою партию, хотя по наружности английской посланник не был принят у двора...»{38}
Трудно предположить, чтобы при подобной, явно неблагоприятной политической обстановке, русское командование могло всерьез помышлять об осуществлении стратегической схемы, предусматривающей создание главной оперативной базы франко-русской экспедиции на иранском побережье Каспия (Астрабад) и движение войск через территорию враждебной страны.
Английское правительство было отлично осведомлено о неблагоприятном для Франции и России положении в Иране; знало оно и о серьезных разногласиях между Александром I и Наполеоном по Ближневосточному вопросу. Но англичане по обыкновению намеренно преувеличивали опасность, чтобы под предлогом обороны подступов к Индии, завершить подчинение самостоятельных и полусамостоятельных индийских государств, и распространить свой военный и политический контроль на соседние страны.
По окончании войны с Маратами взоры английских правителей Индии обратились к Пенджабу. Обширная страна с высокоразвитым земледелием и ирригационными системами, с несколькими крупными городами — центрами торговли и ремесел (Лахор, Амритсар и др.), Пенджаб мог стать ценным рынком сбыта для английских промышленных товаров и поставщиком продовольствия для Ост-Индской компании.
Но еще большее значение имели здесь чисто стратегические соображения. Пенджаб примыкает к северо-западной окраине Индии, [42] где находятся главные перевалы, соединяющие Индостан с Афганистаном. Таким образом, обладание этой страной было необходимо для успеха английской экспансии на запад — в сторону Афганистана, Ирана и Средней Азии.
В конце XVIII в. в Пенджабе существовало крупное государство сикхов{39}. Его глава магараджа Ранджит Синг, которого современники прозвали «пенджабским львом», подчинил своей власти мелкие сикхские княжества, управляемые наследственными военачальниками «сердарами», и создал централизованную самодержавную монархию. Государство Ранджит Синга далеко ушло от первоначальной сикхской «хальсы», созданной в XVI — XVII вв. духовными вождями сикхов, так называемыми «гуру», учениками и последователями Баба Нанака. Патриархально-демократические порядки старинной сельской общины уступили место феодальным отношениям. Ранджит Синг раздавал земли своим родственникам, военачальникам, приближенным; да и сам он владел обширными поместьями и несметными сокровищами.
Сикхи всегда отличались беззаветной храбростью и высокими боевыми качествами, проявив их в длительных войнах с армиями Аурензеба. Однако в XVII — XVIII вв. сикхское войско представляло собой народное ополчение, состоявшее преимущественно из конницы, кое-как вооруженное, незнакомое с новой европейской тактикой. Ранджит Синг преобразовал это войско в регулярную армию, создал пехоту и артиллерию, закупил у англичан и французов оружие современного образца, пригласил к себе на службу французских офицеров наполеоновской школы (Алар, Вентура, Кур и др.). В 1799 г. он перенес свою столицу в Лахор и принудил ряд мелких джатских{40} князей, владевших землями между Сетледжем и Джумной, признать его верховный сюзеренитет, В свою очередь, англо-индийские власти завязали сношения с некоторыми из этих феодальных князьков, подстрекая их к мятежу против Ранджит Синга. В 1809 г. английский представитель Чарльз Меткальф был отправлен в Пенджаб для переговоров. Британское правительство объявило все княжества, находившиеся к востоку от реки Сетледж, под «покровительством» Ост-Индской компании. Эта декларация была подкреплена внезапным продвижением английских войск в район Лудианы, на берегу Сетледжа. Ранджит Синг протестовал, справедливо указывая на то, что границей английских владений, установленной по мирным договорам с Маратами, является не [43] Сетледж, а Джумна. Однако, опасаясь, что в случае войны с англичанами многие из его вассалов присоединятся к неприятелю, пенджабский властитель решил пойти на уступки. 25 апреля 1809 г. он подписал с Меткальфом договор, по которому Сетледж был признан границей владений Ранджит Синга; кроме того, монарх Пенджаба обязался содержать на занимаемых им или его вассалами землях на левом берегу этой реки «лишь такое количество войск, которое необходимо для поддержания внутреннего порядка». Англичане со своей стороны обязались не посягать на территории и население, подчиненные радже, к северу от Сетледжа{41}.
Таким образом, британские владения распространились далеко на запад, приблизившись вплотную к Пенджабу. Но этот успех далеко не исчерпывал экспансионистской программы англичан. Подписывая Амритсарский договор, английское правительство заранее знало, что рано или поздно нарушит свое обязательство.
В том же 1809 г. англичане впервые вступили в договорные отношения с Афганистаном. Воспользовавшись распрями между афганскими ханами, англо-индийское правительство предложило свою поддержку одному из них — эмиру Кабула, шаху Шуджа-оль-Мульку, который в 1803 г. низложил своего брата Махмуда и овладел престолом. В июне 1.809 г. английский агент Монтстюарт Эльфинстон заключил с шахом Шуджа союзный договор. «Поскольку французы и персы объединились против государства Кабула, то если они пожелают пройти через владения эмира, служители священного трона этому воспротивятся и сделают все от них зависящее, чтобы, сражаясь с ними, не допустить их проникнуть в английские владения в Индии», — гласила первая статья этого договора. В следующих статьях содержались: обязательство английской стороны участвовать в расходах на ведение такой войны и обязательство эмира не допускать «ни одного француза» в свои владения{42}.
Таким образом, договор был построен на явно ложной основе. Он исходил из опасности, якобы угрожавшей Афганистану со стороны франко-иранской коалиции, хотя соглашение, заключенное Харфордом Джонсом с шахом Ирана 12 марта 1809 г., т. е. тремя месяцами раньше, покончило с этой коалицией и создало англичанам преобладающее положение в Иране. Повидимому, шах Шуджа не был осведомлен об этом, а английские дипломаты самым наглым образом обманули своего партнера. На этом примере легко увидеть, что англо-индийское правительство в своей политике по отношению к Афганистану руководствовалось отнюдь не заботами об укреплении обороны Индии, а наступательными, захватническими целями. Впрочем, по обстоятельствам, не зависевшим от англичан, эти замыслы в то время не осуществились. Вскоре в Кабуле произошел очередной дворцовый переворот. Шах Шуджа спасся бегством и нашел приют во владениях Ранджит Синга. На престол был снова [44] возведен Махмуд, а фактическим правителем Кабула стал его визир Фаттех-хан. Англо-афганский договор потерял свою силу.
Зато в Иране позиции англичан все более укреплялись. В соответствии с условиями англо-иранского договора 1809 г. Джон Малькольм в начале 1810 г. прибыл из Индии в Бендер-Бушир с большим транспортом оружия и в сопровождении многочисленных офицеров англо-индийской армии, которым поручалось обучать и инструктировать иранские войска. Генерал Тормасов доносил в начале лета 1810 г. тогдашнему русскому военному министру Барклаю де-Толли:
«Из Энзилей{43} получены подтвердительные известия через конфидентов, что в Бендербушер прибыло 2000 человек англичан, из коих Бабахан{44} потребовал 500 человек проехать в Шираз, куда они по последним известиям уже отправились»{45}. Харфорд Джонс приобрел огромное влияние при дворе шаха и вел себя приблизительно так же. как британские резиденты в подчиненных индийских княжествах. Правда, среди видных иранских сановников было немало сторонников французской ориентации; к их числу принадлежал и наследник престола Аббас-Мирза. Но, потеряв надежду на практическую помощь со стороны Наполеона, эти люди вынуждены были тщательно скрывать свои профранцузские симпатии и прикидываться искренними друзьями англичан.
Интересные сведения о деятельности английской агентуры и ее отношениях с иранскими правящими кругами мы находим в донесениях видного французского разведчика Жуаннина, прибывшего в Иран в конце 1809 г.{46}. Это была еще одна попытка Наполеона восстановить французское влияние при дворе Фетх-Али-шаха. Однако дипломатическая миссия Жуаннина, не будучи подкреплена никакими практическими мерами, в виде военной помощи или хотя бы денежных субсидий, заранее была обречена на неуспех. Еще когда французский эмиссар находился в пути, английские агенты в Эрзеруме дали знать Харфорду Джонсу о его предстоящем прибытии в Иран. Тот не замедлил принять энергичные меры предосторожности. Аббас-Мирза, находившийся в Тавризе, также был заранее оповещен о миссии Жуаннина, и это известие возродило в нем прежние надежды на союз с Наполеоном.
Английский посол лично явился к принцу, в резких выражениях заявил протест против нарушения шахским правительством его договорных обязательств и потребовал, чтобы француз не был допущен [45] в Тегеран{47}. Угрозы Харфорда Джонса оказали надлежащее действие. Когда Жуаинин прибыл в Тавриз, ему стали чинить всевозможные препятствия. Приближенный Аббаса-Мирзы, некий Мирза Хассан пытался узнать сущность данных французскому эмиссару поручений и содержание имевшихся при нем писем Наполеона к шаху и наследнику престола. Во время беседы произошла интересная дискуссия по вопросу об отношениях Ирана с Наполеоном и англичанами. Мирза Хассан разразился упреками по адресу французского правительства и, в частности, жаловался на безответственные обещания генерала Гардана насчет возвращения Грузии шаху. Жуаннин довольно удачно отвел эти упреки. «Должна ли Франция, — сказал он, — принести в жертву свои основные интересы, свою славу, свои армии, должна ли она порвать свои связи, обеспечивающие безопасность континентальной Европы от посягательств Англии и оттолкнуть могущественного союзника только для того, чтобы добиться возвращения возмутившейся провинции, которая сама передалась на сторону врагов Персии?».
При этом он указал, что «преобладающее влияние, которое оказывает английский посол на всю Персию, с помощью своего золота», еще больше затрудняет Франции возможность оказать Ирану такое содействие. «На это, — пишет Жуаннин, — мне ответили смехотворными бравадами по адресу русских, хвастовством насчет огромных сокровищ и «непобедимой» мощи шахских армий, не нуждающихся ни в субсидиях, ни в помощи европейцев. Я, в свою очередь, спросил: какую же выгоду принес новый союз с Англией? Где же эти армии, эти пушки, эти офицеры, эти 40 тысяч англичан, которые обещали завоевать Грузию? Каковы, наконец, результаты всех прочих обещаний сэра Харфорда Джонса, на которые здесь так рассчитывали?»
Жуаннин не упустил случая сослаться на поучительные примеры европейских держав — Пруссии, Австрии, Испании, Швеции, жестоко поплатившихся за полученные ими английские субсидии. Мирза Хассан, отвечая французу, довольно отчетливо выразил иранскую точку зрения. «Франция не предлагает нам никакой помощи, — сказал он, — и даже не разъясняет ни того, что она собирается предпринять в нашу пользу, ни того, что следует предпринять нам самим в ожидании, пока Наполеон избавится от все новых и новых противников, которых ему непрестанно поставляет лондонский двор. Для нас не так уж важно, что император побеждает в Испании или в Австрии, раз его победы не приносят никаких плодов нам. Англия же обязуется возвратить нам наши провинции, какие бы меры для этого ни понадобились. Она дает или даст нам в будущем больше оружия, нежели обязалась поставить Франция, и предлагает нам деньги, чтобы мы могли сражаться против общего врага. Если Великобритания не выполнит своих обещаний, — значит мы еще раз оказались обманутыми, но и в этом случае мы, по крайней мере, избежим войны на юге. В конце концов Англия — [46] наша соседка, она может очень легко причинить нам вред; Франция же — пока она не покорит всю Оттоманскую империю — бессильна повредить нам...»{48}.
Наследник престола принял Жуаннина более дружелюбно и даже ласково, но и он также жаловался на неопределенность и бесперспективность французской политики. «Как можно заткнуть рты англичанам и их весьма многочисленным сторонникам? — сказал принц»{49}. Следующее свидание с Аббасом-Мирзой было еще менее успешным. Принц категорически воспротивился поездке Жуаннина в Тегеран и посоветовал ему лучше отправиться в какой-либо из близких к иранской границе турецких городов — Баязид или Карс, чтобы там выждать более благоприятных обстоятельств. Джонс, пустив в ход угрозы и взятки, настойчиво добивался высылки французского агента. 12 декабря Жуаннин, несмотря на свое болезненное состояние, был выслан из Ирана; предварительно подкупленные англичанами, иранские чиновники пытались силой отобрать у него письма Наполеона, однако это им не удалось. «Итак, — писал Жуаннин в своем последнем донесении из Еревана, — Джонс снова заставил меня покинуть Тавриз. 35 тысяч тс-манов — вот цена, уплаченная за мое изгнание»{50}.
Следовательно, успех, достигнутый британской агентурой в Иране, объяснялся не только политическими соображениями шахского правительства, разочаровавшегося в союзе с Наполеоном и рассчитывавшего на более эффективную помощь со стороны Англии, но главным образом алчностью и продажностью иранских правителей. Англичане раздавали направо и налево крупные «пешкеши» (взятки). Им удалось подкупить и наследника престола, и самого шаха; как заметил Жуаннин, предоставленная Англией Ирану ежегодная субсидия в 200 тыс. томанов использовалась Фетх-Али-шахом «для пополнения его сокровищницы, а вовсе не для комплектования и содержания войск»{51}.
Вытеснение французов из Ирана и все более углублявшиеся франко-русские противоречия, предвещавшие неизбежный разрыв между Наполеоном и Александром, устранили последние основания для тревоги за безопасность Индии. Тем не менее активность англичан в Иране не только не ослабела, а, напротив, усилилась. Теперь острие британской политики в Иране направляется главным образом против России. Английская агентура принимает всевозможные меры, чтобы не допустить мирного соглашения Ирана с Россией и затянуть войну. Жуаннин в своем донесении, относящемся к декабрю 1809 г., писал: «Несомненно, что русские в этом году не вели себя агрессивно; они оставались на своих квартирах и постоянно говорили о мире. Лишь в результате подстрекательств Джонса и К° и против желания Аббаса-Мирзы кампания была открыта. Ее результаты: разрушение нескольких грузинских селений [47] и увод в рабство некоторого числа несчастных жителей. Таковы трофеи армии, которая грозилась уничтожить всех русских и пройти огнем и мечом чуть не до самого Петербурга»{52}. Русский военный историк А. И. Медведев также говорит о происках англичан в Грузии, разжигавших «смуты в Имеретин, возмущения в горах» и т. д.; он отмечает, что «попытки личных переговоров русского главнокомандующего и уполномоченных от персидского двора в с. Аскероне не привели ни к каким результатам, благодаря решительному противодействию английского посольства»{53}.
Враждебная России деятельность англичан имела в виду не только укрепление британского влияния в самом Иране. Речь шла о более обширных и далеко идущих планах: о проникновении в Закавказье и Туркмению, об усилении английского военно-стратегического контроля над Каспийским бассейном. В начале 1810 г., по сведениям генерала Тормасова, «английский посланник просил у Бабахана позволения ехать в Энзели, в Мазандеран, в Лангерут и в Астрабат{54} для приискания удобного места к постройке военных судов; но Бабахан на сие не согласился, ответствовавши, что он еще не имеет в этом нужды и не ведет таковую войну с Россией, чтобы позволить англичанам иметь на Каспийском море военные суда, почему отказал в постройке оных»{55}. Но если эта первая попытка не удалась, то, по расчетам англичан, она могла оказаться более успешной впоследствии, по мере укрепления британского влияния в Иране.
Нашествие Наполеона на Россию в 1812 г. привело к восстановлению прерванного в Тильзите англо-русского союза. Тем не менее Англия продолжала действовать в Иране во вред интересам своей союзницы. Когда иранское командование, воспользовавшись затруднительным положением России в 1812 г., предприняло наступательные действия в Закавказье, англичане не только не пытались помешать этому, но всемерно поощряли Аббаса-Мирзу.
В 1811 г. в Иран прибыл из Англии новый посол Гор Аузли в сопровождении нескольких английских офицеров и большой группы сержантов, командированных для обучения персидских войск. Офицеру англо-индийской службы (бомбейской армии) майору Кристи было поручено командование «сербазами», т. е. пехотой, а лейтенанту мадрасской армии Линдсею — артиллерией. После вторжения французских полчищ в Россию Аузли был вынужден официально отозвать английских офицеров из иранской действующей армии, но это был лишь чисто формальный жест. Главные из них — Линдсей и Кристи (вместе с 13 сержантами) — остались на своих постах.
За эти «дружеские услуги» расплачивалось шахское правительство из тех же сумм, которые оно получало от Англии в виде [48] ежегодной субсидии. По свидетельству французского офицера Гаспара Друвилля, находившегося в Иране в 1812–1813 гг., англичане в счет субсидии поставляли Аббасу-Мирзе «ружья, пушки, ядра, мортиры, патронташи, кремни, сукна и пр.», расценивая их весьма дорого. «Цена сих вещей, — пишет Друвилль; — почти равнялась цене вспомогательных денег, хотя сия последняя состояла в двухстах тысячах фунтов стерлингов, и потому почти ничего не оставалось у наследного принца на жалованье войскам»{56}. Кроме того, английский посол назначил столь высокое жалованье находившимся на службе шаха английским офицерам, сержантам и солдатам, что оно поглощало жалкие остатки субсидии.
Английская помощь все же не спасла Иран от поражения. В октябре 1813 г. был заключен Гюлистанский мирный договор между Россией и Ираном. Вместо обещанного англичанами возвращения Грузии под скипетр «шахан-шаха»{57}, Иран вынужден был уступить России ханства Карабахское, Гянджинское, Шекинское, Ширванское, Талышинское, Дербентское и др., т. е. северную часть Азербайджана и Южный Дагестан. Россия приобрела исключительное право содержать военный флот на Каспийском море, в то время как все другие державы (в том числе и Иран) этого права были лишены.
Великобритания была бессильна помешать заключению Гюлистанского трактата, однако она не теряла надежды рано или поздно добиться его аннулирования. Британская дипломатия и военная агентура продолжали подстрекать шаха, его наследника Аббаса-Мирзу и влиятельных персидских вельмож к новой войне с Россией. 25 ноября 1814 г. был заключен новый англо-иранский договор, по которому шах Ирана обязался в пределах своей возможности препятствовать всяким попыткам «какой-либо европейской державы» осуществить поход на Индию «через Хорезм, Татаристан, Бухару, Самарканд или по иным путям» (ст. 1){58} и, в случае войны англичан с афганцами, снарядить армию в помощь англичанам, за счет английского правительства. Великобритания же подтвердила свое обязательство выплачивать Ирану ежегодную субсидию в прежнем размере и предоставлять ему войска и военные суда{59}. В развитие этого договора англичане в последующие годы отправили в Иран новых офицеров-инструкторов, значительное количество оружия и боеприпасов, а также инженеров, мастеров и различное оборудование для оружейного завода в Тавризе, на котором изготовлялись пушки, лафеты, ружья, порох и т. п.
В 1817 г. А. П. Ермолов, ездивший во главе русского посольства в Иран, мог наблюдать собственными глазами деятельность [49] английской военной агентуры. На смотру, устроенном Аббасом-Мирзой в честь его прибытия, Ермолов видел многочисленных англичан-офицеров, стоявших перед фронтом; «некоторые в своих мундирах, другие в угождение персиянам в овчинных шапках»{60}. «Артиллерия, — отмечал Ермолов, — в образе и устройстве своем совершенно английская, первые орудия для образца были привезены из Индии, но теперь отливаются в Тавризе и весьма хорошие. Основание литейного дела сделано французами, когда был прислан Наполеоном генерал Гардан, но как он еще не успел привести оного в порядок, то распространили и усовершенствовали англичане; построение лафетов и всего к артиллерии принадлежащего производится в разной степени искусства, мастеровые всякого рода были обучены в Индии»{61}.
Ермолов застал еще в войсках Аббаса-Мирзы нескольких французов и итальянцев, состоявших во французском подданстве. После падения Наполеона англичане уже не опасались возрождения французского влияния в Иране и милостиво допустили нескольких безработных французских офицеров на службу в шахскую армию, хотя, по выражению Ермолова, «содержали их на диэте». В журнале посольства не раз отмечается высокомерное наглое поведение английских командиров в иранских войсках, их презрительное отношение к их иранским коллегам и зверское рукоприкладство по отношению к рядовым{62}.
В течение десяти лет, последовавших за Гюлистанским миром, британская агентура использовала все свое влияние на шахское правительство, чтобы испортить мирные, добрососедские отношения между Ираном и Россией и спровоцировать новый вооруженный конфликт. Эти усилия не остались безуспешными. В 1826 г. Аббас-Мирза решился начать войну.
Исход наполеоновских войн был весьма благоприятен для Великобритании. Англия обеспечила себе главенствующее положение в Западной Европе, на морях, в Ост — и Вест-Индии. Английские военные теоретики последующих времен склонны приписывать эти успехи правильному применению классической британской доктрины «непрямого действия». И действительно, в этих войнах английское командование неуклонно проводило ее принципы, сосредоточивая все силы и средства на морских и колониальных операциях и избегая почти всякого участия своих войск в решающих военных действиях на европейском континенте. Небезызвестный английский военный теоретик, отъявленный реакционер и империалист, Лиддель Гарт с циничной откровенностью признает: «Война окончилась, Наполеон отрекся и британской армии даже не пришлось ступить ногой на главный театр войны. Правда, в 1815 г., после бегства Наполеона с Эльбы, мы отправили наш контингент, однако мы склонны забывать, что он составил около одной двадцатой [50] части союзных сил, собравшихся на театре войны, и около одной седьмой части войск, участвовавших в сражении при Ватерлоо»{63}.
Однако дело здесь было вовсе не в мудрости хваленой британской стратегии. Великобритания избежала тогда своей гибели только благодаря сопротивлению, оказанному наполеоновской агрессии народами Европы и главным образом великим русским народом. Если бы Наполеон не предпринял рокового для него похода в Россию, закончившегося полным разгромом до тех пор непобедимого завоевателя, судьба Англии оказалась бы плачевной. Но благодаря тому, что всю тяжесть гигантской борьбы в Европе несли на себе другие народы, Англия получила возможность вытеснить французов из колоний Западного полушария и Азии.
Последние владения Франции на Индийском океане — Маскаренские острова, служившие важными опорными базами для французского флота и особенно для многочисленных «приватиров», атаковавших английские морские коммуникации, — были без большого труда захвачены английским десантом в 1810 г.; они так и остались за Англией. Такая же судьба постигла и Мыс Доброй Надежды. Правда, французские владения на берегах Индии (Пондишери и др.) были возвращены Франции, однако последняя обязалась по договору 1814 г. и конвенции 1815 г. не возводить на этих территориях никаких укреплений и содержать там лишь то количество офицеров, унтер-офицеров и солдат, которое требуется для осуществления чисто полицейских функций. С тех пор французские колонии в Индии, некогда являвшиеся очагами французской экспансии, утратили всякое военное и политическое значение.
В итоге наполеоновских войн Англии удалось значительно улучшить и укрепить свои стратегические позиции на Среднем Востоке. Ост-Индская компания избавилась от французской конкуренции в Индии и Иране, приобрела обширные и важные территории, прежде принадлежавшие Маратам, вплотную приблизилась к Пенджабу, вступив в договорные отношения с сикхским государством. В Иране английское влияние стало преобладающим, и продажная каджарская клика подчинила страну военному и политическому контролю британской агентуры.
Теперь англо-индийское командование располагало важными опорными пунктами для дальнейшего наступления на Афганистан, Среднюю Азию и бассейн Каспийского моря. Главной, основной задачей экспансионистской политики Великобритании на Среднем Востоке стала борьба против России. [51]