«Демократия» контрреволюции

В раздевалке Пеньковский намекнул Александру, мол, есть разговор, но заглянул в каптерку чех-патрульный, и Пеньковский только пристально посмотрел на Зыкова, застегнул на все пуговицы видавшую виды робу и вышел в цех. Верстаки их были рядышком, нетрудно было Пеньковскому подойти к соседу, но опять же патрульный — он словно почуял неладное, прохаживался взад-вперед, приглядываясь к рабочим. «Чтоб тебя, костлявого черта!» — подумал Зыков; он увидел, как Пеньковский отложил в сторону фуганок и полез в карман за папиросами. Курить было рановато; впрочем, Александр понял приятеля:

— А что, сосед, может, угостишь не скупясь?

Пеньковский артистически хмыкнул, покрутил головой и с расстановкой ответил:

— Храповит ты, однако... Куришь, так свои имей. А ежели баловством занимаешься, так лучше не кури вовсе.

Краем глаза уловил Александр, что патрульный пригнулся, прислушиваясь.

— Жмот ты, однако, братец, — вздохнул Зыков и направился к часовому. — Служивый, не откажи в любезности, дай свою, французскую: мочи нет, курить хочется. — Видел вчера Зыков, как угощал патрульный столяров длинными французскими папиросами.

Чех вытянулся, сурово посмотрел на развязного русского парня:

— Я стойи на стражи. То, се нема делать, — однако все же угостил Александра куревом, строго прибавив:

— И абих две ноги на разни страны: една — туда, друга — сюда. Работать, работать, тжеба добже работать. Ческословенскому корпусу йсои потржебни много вагонов...

«Будут тебе вагоны», — усмехнулся столяр, а вслух поблагодарил чеха и припустил за Пеньковским в курилку.

— Выкладывай — жердь секёт.

Пеньковский и сам медлить не собирался; пустив для блезира едучий папиросный дым, быстро проговорил, протягивая огоньку сослуживцу: [135]

— Приходи, как стемнеет. Новичок объявился. Прощупать надо.

На квартире Пеньковского было накурено; облаками слоился по комнате дым; за самоваром сидело несколько человек; лиц сразу не разобрать. Александр подошел к столу, заметил сидящего за торцевой стороной новичка, спокойного, несуетного мужчину. Тот не торопясь пил чай из широкого блюдца, с любопытством поглядывая на окружающих.

— Хорошо, — говорил хозяин квартиры, — значит, комиссарил ты в Красной Армии. А сколько пуговиц было на твоем кожане?

— Когда одна отрывалась — три оставалось, — отвечал новичок. — Правда, я пришивал пуговицу тут же. Не люблю неряшества.

— Ладно, — не отступался хозяин, — попал ты в плен. Где, в каком месте, в какое время?

Новичок на каждый вопрос отвечал терпеливо и обстоятельно, с подробностями.

— А из белогвардейского концлагеря, значит, бежал? — спрашивал Пеньковский. — Как бежал? Когда?

Разговором железнодорожники остались довольны, и новичок наконец сам задал вопрос. Он перевернул блюдце вверх дном, побарабанил по нему заскорузлыми пальцами:

— Скажите мне, товарищи конспираторы, такую вещь. Можно в депо сделать ручной печатный станок? Самый допотопный, но чтобы действовал.

Все, как сговорились, обернулись на Зыкова: знали, что в дружках у него Васька Плеханов, токарь-виртуоз из соседнего цеха. Зыков кивнул:

— Узнаю.

— А наборную кассу сами сделаете? — больше утвердительно, чем вопросительно, сказал бывший комиссар. Потом, словно сделав неотложное дело, перевернул на дно блюдце, попросил у хозяина чаю и, отпивая глоток за глотком, начал говорить, как бы обращаясь ко всем: дескать, как ему известно, группа деповских столяров собирает деньги, помогает семьям арестованных железнодорожников, и все это прекрасно, но бороться с белыми можно и другими методами, и листовки — это как раз то, что нужно.

— Нужно-то нужно, — возразил хозяин квартиры, — только печатать агитки надо еще уметь.

Хитринку во взгляде в который раз подарил новичок подозрительному Пеньковскому:

— Я не стану хвалиться, что печатное дело знаю, но, если удастся сделать станок и если вы доверите мне печатание листовок, приступлю к заданию.

Потом, когда он ушел, рабочие столярки обменялись впечатлениями: кажется, человек свой.

Наутро, вскоре после начала смены, направился Александр к охраннику и еще развязнее принялся выпрашивать «длинненькую французскую», на что патрульный, побледнев, сильно разозлился и даже винтовкой пристукнул:

— Как это так? Бегем едного дне козу двакрат никдо не дойи. [136]

Пожал плечами Александр: непонятно, мол.

— Какой же два раза? Я ведь вчера просил.

— Вчера, вчера... — еще пуще рассердился часовой. — Ани вчера, ани днес — никди просить не тжеба. Розумиишь то?

— Теперь понятно, — ответил Зыков. — Как не понять? Придется в соседнем цехе просить. А может, ты мне закурить дашь, эй, сосед? — окликнул Александр Пеньковского; Пеньковский сложил пальцы в огромную дулю и покрутил тою дулею в воздухе; вздохнув, Зыков поплелся в соседний цех.

Возле Васьки Плеханова никого не было, и вопрос свой Александр решил в минуту. Плеханову нужны были хоть плохонькие, но чертежи, и он сделает что угодно. К тому же и соглядатай у слесарей из другого теста: не любил подолгу торчать в цехе — воздух ему здесь, пропахший окалиной, не нравился; походит, походит — и на улицу уйдет.

Через неделю станок и касса были сделаны, переправлены по частям на квартиру к сапожнику Шмакову, жившему на отшибе, в полуподвале толстостенного двухэтажного дома. Адрес дал Пеньковскому новичок. Нужно было стучаться к Шмакову. «Тут сапоги шьют? А из своего товара заказать можно?» Дверь со скрипом отворялась и проглатывала в сырую темноту пришельца.

Несколько дней новичок на квартире Пеньковского не объявлялся, и железнодорожники стали подумывать бог знает о чем, но как-то в ставень постучали, и хозяин вернулся с мальчуганом лет двенадцати, в руках которого была объемистая корзина, повязанная холстиной. Мальчишка, похожий на Шмакова, обвел застолье серьезным взглядом и спросил по-взрослому:

— Сапоги из своего товару заказывали?

— Да, — ответил Пеньковский.

— Тогда получите, — без улыбки сказал мальчуган и, пока взрослые, подойдя к корзине, отвязывали холстину, исчез в дверях.

В корзинке лежали листовки, небольшие, аккуратно нарезанные, пахнущие краской. Пеньковский взял одну и прочитал вслух: «Солдаты, чешские революционеры! Чешский народ, веками страдавший под ярмом Габсбургов, поднял знамя революции. В Праге и во всей Чехии революционное движение растет. Ваши товарищи борются за самостоятельность Чехии, за республику, а вы подняли оружие против Советской республики. Почему вы это делаете? Вы, которые отказывались воевать против русских на австрийском фронте, вы, которые три года сражались в их рядах, вы, которые отказывались идти с Калединым, Корниловым и другими контрреволюционерами...»

— Ага! — наклонился к корзинке Александр. — Такой листовочки ждет не дождется один мой знакомец, — и спрятал листок в карман, свернув вчетверо...

Рабочий день, как всегда, начался с пустяшных разговоров в раздевалке. И как всегда, заглянул чех-патрульный. Зыков просиял, поздоровался с часовым, поклонился ему, а потом взял и подошел вплотную, протягивая чеху пару длинных и тонких французских папирос:

— Извините-с. Должок от меня.

— Але иси тобе едну цигарету давайи... [137]

— Это ничего. Вторую папиросу — за козу.

Незаметно Александр сунул в карман патрульного листовку...

* * *

Хотя войска Восточного фронта оказывали упорное сопротивление противнику, общая военная обстановка складывалась не в нашу пользу. Слишком велико было превосходство интервентов и белогвардейцев. Процесс реорганизации добровольческих отрядов протекал с большими трудностями, в условиях непрерывных боев и ненадежности крестьянского тыла...

* * *

Из речи В. И. Ленина 7 ноября 1919 года, посвященной двухлетней годовщине Октябрьской революции: «Первый год был годом, когда прочной позиции в деревне городской пролетариат еще не имел. Это мы особенно наглядно видим на тех окраинах, где на время укреплялась власть белогвардейцев. Это мы видели прошлым летом, в 1918 году, когда ими были одержаны легкие победы на Урале. Мы видели, что пролетарская власть в самой деревне еще не образовалась, что недостаточно принести извне пролетарскую власть и дать ее деревне. Нужно, чтобы крестьянство своим опытом, своим строительством пришло к тем же выводам, и хотя эта работа неизмеримо более трудна, более медленна и тяжела, но она несравненно более плодотворна в смысле результатов...» (Ленин В. И. — Т. 39. — С. 299).

* * *

...В итоге вся Сибирь, значительная часть Урала и Поволжья были захвачены врагом. Для этих районов началась полоса белогвардейской оккупации, образовались белогвардейские правительства.

Временное Сибирское правительство было нелегально создано в Томске 27 января 1918 года на конспиративном совещании членов бывшей Сибирской областной думы, распущенной Томским советом накануне, 26 января. Большинство членов организации во главе с правым эсером П. Я. Дербером перебралось в Харбин, остальные остались в Томске. В середине мая Дербер со своим «правительством» прибыл во Владивосток под охрану заморских войск.

В своей деятельности Сибирское правительство столкнулось с конкуренцией других претендентов на общесибирскую и даже общероссийскую власть в лице дальневосточных антисоветских группировок. После того как в конце мая 1918 года белогвардейские и чехословацкие части захватили Томск, власть там оказалась в руках членов Временного правительства — правых эсеров, которые незамедлительно объявили о создании Западно-Сибирского комиссариата Временного Сибирского правительства. В июне комиссариат переехал в Омск.

23 июня в Томске было создано новое Временное Сибирское правительство во главе с председателем П. В. Вологодским. 29 июня основной состав правительства, возглавляемого Дербером, объявил себя во Владивостоке центральной властью Сибири. После образования Уфимской директории (23 сентября 1918 года) Временное Сибирское правительство опубликовало декларацию о передаче ей власти на территории Сибири.

Создана была директория в Уфе на так называемом Уфимском [138] государственном совещании. В его состав избрали: правого эсера Н. Д. Авксентьева (председателем), кадета Н. И. Астрова, генерала В. Г. Болдырева из «Союза возрождения России», главу Временного Сибирского правительства П. В. Вологодского и народного социалиста Н. В. Чайковского.

Уфимская директория была правительством буржуазии и помещиков. В октябре из Уфы она переехала в Омск. Все контрреволюционные акты Сибирского правительства директория сохранила. Более того — усилила репрессии против местного населения. Фактическая власть в Омске находилась у атамана Красильникова, руководителя монархического белогвардейского отряда. После того как 18 ноября 1918 года адмирал А. В. Колчак, заручившись поддержкой союзников, совершил переворот, Уфимская директория была разогнана.

И еще об одном контрреволюционном правительстве следует рассказать. Комитет членов Учредительного собрания (Комуч) был образован в Самаре 8 июня 1918 года после захвата города белочехами. Комитет объявил себя верховной властью, временно действующей от имени Учредительного собрания на захваченной интервентами и белогвардейцами территории до созыва его нового состава.

Сначала Комуч состоял из 5 эсеров, членов распущенного Советской властью Учредительного собрания, — В. К. Вольского (председателя), И. М. Брушвита, П. Д. Климушкина, Б. К. Фортунатова и И. П. Нестерова. Позднее комитет пополнился за счет прибывших в Самару членов «учредилки».

Придя к власти на штыках белочехов, Комуч заявил о «восстановлении демократических свобод»: формально был установлен 8-часовой рабочий день, разрешен созыв рабочих конференций и съездов крестьян, сохранились фабричные и заводские комитеты и профсоюзы. Чтобы прикрыть реставрацию капитализма, в Самаре был создан Совет рабочих депутатов, составленный из подставных лиц и практически лишенных каких-либо полномочий.

Благодаря поддержке интервентов и кулачества влияние Комуча распространилось на Самарскую, Симбирскую, Казанскую, Уфимскую и Саратовскую губернии. Но уже в сентябре здесь начались рабочие и крестьянские восстания. «Народная армия» потерпела ряд поражений от красных. Комуч уступил власть Уфимской директории, которая продержалась, как уже знает читатель, до колчаковского переворота.

Осенью 1918 года Зауралье, Южный Урал и значительная часть Среднего оказались в руках интервентов и белогвардейцев. Опираясь на военную силу и используя в своих интересах соглашательскую позицию меньшевиков и эсеров, империалисты возродили на оккупированной территории дореволюционные порядки.

Сначала контрреволюция захватила Зауралье. Здесь установилась власть Временного Сибирского правительства. Разгонялись Советы, восстанавливался буржуазно-чиновничий аппарат, директивы народного государства отменялись.

По существу такая же политика была присуща и Временному областному правительству Урала, которое возникло в августе 1918 года. Военные успехи контрреволюции укрепили позиции меньшевиков и [139] эсеров, разделивших власть с кадетами. На первых порах новая власть опиралась не только на штыки, но и на доверие определенной части трудящихся, которая продолжала поддерживать политические лозунги соглашателей. Так, в постановлении Челябинского уездного съезда крестьян, казаков, мусульман, рабочих и горожан, созванного 5 июня 1918 года, было записано: считать главной задачей момента единение всех демократических сил и доведение страны до Учредительного собрания...

* * *

Из декларации Временного областного правительства Урала от 27 августа 1918 года: «Считая, что нельзя терять ни часу в деле возрождения Единой Великой и Свободной России, представители политических партий: народной свободы, трудовой народно-социалистической, социалистов-революционеров и социал-демократов меньшевиков — немедленно по освобождении столицы Урала Екатеринбурга приступили к выработке программы, могущей объединить на одной деловой платформе эти партии и широкие круги населения. В результате работы этой межпартийной комиссии образовано Временное областное правительство Урала. Правительство это в глубоком сознании ложащейся на него ответственности временно, до созыва областной Думы, приемлет на себя областную власть и, памятуя, что Россия должна быть единой и неразделимой, что окончательное устройство земли русской принадлежит Учредительному собранию и что немедленно должно быть создано Центральное правительство, которое будет проводить поставленную перед собой программу:

1. Правительство будет строго охранять все завоеванные народом свободы, не позволяя однако кому бы то ни было злоупотреблять свободами в ущерб столь нужному исстрадавшейся России порядку.

2. Правительство признает незыблемыми равноправие национальностей, их право на культурное самоопределение, а также равноправие лиц всех вероисповеданий. Большевистский декрет об отделении церкви от государства правительство считает не имеющим силы и признает, что установление отношений между церковью и государством подлежит разрешению Всероссийского учредительного собрания.

3. Правительство будет всемерно способствовать развитию производительных сил и промышленности Урала, охраняя право частной собственности, привлекая иностранный капитал и устраняя помехи инициативе личной, кооперативной, акционерной и т. д. Считая интересы государства и промышленности выше социальных интересов тех или других отдельных групп и классов, правительство будет во всех случаях стоять на страже государственных интересов.

4. Правительство примет меры к возвращению заводов их прежним владельцам. В отдельных случаях правительство сохраняет за собой право объявлять предприятия национальной собственностью, когда того требуют интересы государственные; на предприятиях будет введен государственный контроль за производительностью и максимумом прибыли.

5. Восьмичасовой рабочий день на предприятиях сохранится при условии выполнения установленного минимума выработки. Заработная [140] плата будет предоставлена взаимному соглашению предпринимателей и рабочих, но правительство оставляет за собой право вмешиваться в интересах защиты труда, если заработная плата падет ниже прожиточного минимума, будет грозить здоровью трудящихся или влиять на понижение производительности труда. Страхование трудящихся будет производиться в тех видах и нормах, какие установлены в культурных странах, где наиболее обеспечены интересы трудящихся.

6. Частные банки восстанавливаются и подлежат в своей деятельности государственному надзору без нарушения коммерческой тайны...

8. Считая недопустимым, чтобы граждане свободного государства уклонялись от уплаты законных налогов, правительство восстановит действие налогового аппарата и примет решительные меры ко взысканию всех недоимок.

9. В убеждении, что продовольственный вопрос может быть правильно разрешен при предоставлении дела продовольствия инициативе кооператоров и частного торгового аппарата, правительство ограничит свою роль в продовольственном деле лишь мерами регулирования...

11. Впредь до разрешения земельного вопроса в полном объеме Всероссийским учредительным собранием правительство оставляет сельскохозяйственные земли в руках их фактических пользователей и принимает ряд мер к обеспечению государственных интересов и к сохранению возможности для Всероссийского учредительного собрания выполнить свою волю...

13. Признавая, что в настоящее время все усилия должны быть направлены на поддержание мощи армии и что нет тех жертв, от которых можно было бы отказаться ради освобождения страны от внешнего врага, правительство будет принимать для этого все меры...

14. Считая декреты и распоряжения советской власти незаконными и потому ничтожными, неорганизованную же ломку создавшихся условий жизни недопустимой, правительство вырабатывает в срочном порядке ряд правил для планомерного восстановления прав и отношений, измененных означенными декретами и распоряжениями...»

* * *

...Соглашатели заняли руководящее положение в комитетах народной власти, действовавших на оккупированной территории Урала до образования областного правительства, а также восстановленных старых органах городского самоуправления и земствах. Например, из 83 членов Екатеринбургской городской думы, возобновившей деятельность в конце июня, 27 принадлежали кадетской партии, а 35 — партии правых эсеров. Остальные являлись представителями меньшевиков, бундовцев, националистических и религиозных организаций, союза домовладельцев и т. д. Похожим был партийный состав и Пермской думы, которая собралась в декабре.

Что касается состава областного правительства, то его можно назвать кадетско-меньшевистско-эсеровским. Главой правительства стал кадет Иванов, его заместителем — лидер кадетской партии на Урале Кроль. Кадеты оставили за собой управление промышленностью, горным делом, торговлей и финансами. Соглашателям достались ведомства труда, земледелия и государственных имуществ, внутренних дел юстиции. [141] Таким образом, на оккупированной территории Урала сложился блок буржуазных партий, который, по замыслам империалистов, должен был сплотить контрреволюционные силы и подготовить почву для установления военной диктатуры...

* * *

Словарь революции. Кадеты (партия «народной свободы») — главная партия контрреволюционной либерально-монархической буржуазии в России. Оформилась во время революции 1905–1907 годов. Окончательно сложилась на втором съезде (Петербург, 5–11 января 1906), уточнившем программу и избравшем постоянный Центральный комитет. Главными деятелями кадетской партии были П. Н. Милюков, А. М. Колюбакин, В. А. Маклаков, П. Б. Струве, князья Долгорукие и др. В 1906 году партия насчитывала 70–100 тысяч членов. В составе ЦК преобладали представители буржуазной интеллигенции — адвокаты, профессора, литераторы, земские деятели, либерально настроенные помещики.

В программе кадетов говорилось: «Россия должна быть конституционной и парламентарной монархией». Программа включала требования буржуазных свобод. Основной линией кадетов было категорическое отрицание революции и противопоставление ей пути мирного, конституционного развития.

В 1917 году партия кадетов насчитывала около 50 тысяч человек. Лидеры буржуазии преследовали цель сформировать коалиционное правительство совместно с эсерами и меньшевиками, но стояли за открытое подавление революционного движения народных масс, за твердую власть.

28 ноября 1917 года Советское правительство объявило партию кадетов партией врагов народа. Члены руководящих кадетских учреждений подлежали аресту и преданию революционному трибуналу. Уйдя в подполье, кадеты продолжали ожесточенную борьбу с Советской властью.

После разгрома белогвардейцев и интервентов верхушка кадетов бежала за границу. В 1924 году партия окончательно прекратила свое существование.

Джон Рид: «При царизме партия кадетов, состоящая из либералов — представителей имущих классов, была самой крупной партией политических реформ, в общих чертах соответствующей Прогрессивной партии в Америке. Когда в марте (феврале. — Авт.) 1917 года разразилась революция, кадеты образовали первое Временное правительство. В апреле кадетское правительство было сброшено, потому что оно открыто выступило с защитой империалистических целей союзных держав, в том числе империалистических целей царского правительства. По мере того как революция приобретала все более ярко выраженный характер революции социальной, кадеты становились все более консервативными. Из их представителей... Милюков, Винавер, Шацкий».

* * *

...Наступление реакции на демократические права трудящихся после свержения Советской власти возглавлялось крупной буржуазией. [142]

Ее программные установки были сформулированы на Уральском торгово-промышленном съезде, состоявшемся в Екатеринбурге в октябре 1918 года. По вопросу о праве собственности съезд постановил: «Изданные так называемой Советской властью декреты о национализации, муниципализации, конфискации, реквизиции и т. д., акты отчуждения промышленных предприятий признаются не имевшими законной силы, а потому ничтожными. Все предприятия возвращаются их прежним владельцам или их правомочным доверенным со всеми принадлежащими им землями и лесами, рудниками, движимым и недвижимым имуществом».

Участие рабочих в управлении производством категорически отвергалось. В решениях съезда было записано: «Съезд считает решительно недопустимым рабочий контроль и требует немедленно устранить таковой, где он еще практикуется». Выдвигались требования распустить общественные и производственные организации трудящихся, созданные при Советской власти, разрешить существование только профсоюзов, но при условии их полного невмешательства в дела производства, не говоря уж о политике.

По вопросу о государственном регулировании цен представители торгово-промышленной буржуазии высказались так: «Съезд настаивает на необходимости немедленного проведения в жизнь принципа свободной торговли и на немедленной отмене твердых цен и уничтожении монополий».

Крайне реакционная позиция была занята и в аграрном вопросе. Правительству рекомендовалось принять самые решительные меры по восстановлению частной собственности на землю, немедленному возвращению земель, лесов, недр и земельных угодий прежним владельцам.

Эта программа вполне устраивала соглашателей. В декларации, принятой 19 августа 1918 года, областное правительство Урала достаточно определенно заявило о намерении уничтожить завоевания социалистической революции. Оно обещало возобновить войну в союзе с Антантой, ограничить демократические свободы в интересах твердой власти, ввести цензуру, повысить избирательный ценз при выборах в Учредительное собрание, исключить армию из политики.

Экономическая программа правительства предусматривала денационализацию предприятий, сохранение 8-часового рабочего дня лишь при условии значительного увеличения норм выработки, установление размера заработной платы по соглашению рабочих с предпринимателями, свободу стачек и локаутов, наконец, восстановление собственности на землю и окончательное решение аграрного вопроса Учредительным собранием...

* * *

Отношение Злоказовых Главноуправляющему горных дел Областного правительства Урала от 5 сентября 1918 года: «Принадлежащие нам Исетский металлический, пивоваренный и дрожжевой заводы во время захвата власти большевиками были национализированы и изъяты из нашего управления, а по свержении большевистской власти по предложению г. начальника гарнизона г. Екатеринбурга от 5 августа [143] с. г. возвращены нам и нашими представителями приняты. Настоящим имею честь просить об оформлении и утверждении акта денационализации и о назначении для сего предусмотренной правительством комиссии.

С. Ф. Злоказова».

* * *

...Проект правительственной декларации обсуждался в первых числах августа на заседаниях межпартийной комиссии. Выступивший в начале ее работы Кроль заявил, что образуемое областное правительство Урала является временным. Оно не должно заниматься законодательной деятельностью, ибо это составляет прерогативу Учредительного собрания. Областное правительство призывалось решать главным образом вопросы административно-хозяйственного характера. Впрочем, представители меньшевиков и эсеров не согласились с лидером кадетов. Они настаивали на более широкой компетенции правительства, чтобы дать ему право немедленно, без предварительного рассмотрения и обследования отменять реформы большевиков. Против этой поправки кадеты возражать не стали.

Вырабатывая программу, межпартийная комиссия попыталась — и это понятно — замаскировать наступление реакции, взять курс на постепенную ликвидацию завоеваний революции. В частности, у новых правителей не хватило решимости сразу провозгласить восстановление частной собственности на землю. Было принято предложение эсеров: впредь до разрешения аграрного вопроса в полном объеме Всероссийским Учредительным собранием оставить сельскохозяйственные земли в руках нынешних пользователей.

Подобная политика помогла буржуазии, с одной стороны, поддерживать в массах иллюзии и не допускать преждевременного обострения социальных противоречий, а с другой — укреплять свои позиции, собирать силы для решающего удара по завоеваниям Октября. Однако реакция пристально следила, чтобы игра в демократию не заходила слишком далеко и никоим образом не ущемляла интересов крупного капитала. Чуть чего — она, опираясь на военщину, оказывала грубый нажим на представителей «социалистических» партий в правительстве. Те, как правило, уступали.

В результате наступление на социально-экономические и политические завоевания рабочего класса продолжалось. Капиталисты старались расправиться с революционно настроенными рабочими, применив систему массовых локаутов. Предприниматели объявляли о закрытии предприятий. Увольняемые получали расчет с выдачей заработной платы за две недели вперед. Но при этом учитывался аванс, выданный советскими хозяйственными органами перед эвакуацией. Он подлежал обязательной отработке. В противном случае администрация отказывалась что-нибудь выплачивать рабочим.

Локауты приняли настолько распространенный характер, что вызвали серьезную обеспокоенность военных властей. 13 ноября представитель Чехословацкого национального совета в специальном письме уведомил областное правительство Урала о весьма напряженной политической обстановке, создавшейся в Нижнем Тагиле, на Высокогорском, Черноисточинском, [144] Висимо-Шайтанском, Верхне-Уткинском заводах и медных рудниках в связи с увольнением рабочих. «Необходимо принять все меры к устранению безработицы, — говорилось в письме, — дабы не было почвы для противоправительственной агитации, находящей отклик в рабочих массах из-за острого недостатка продовольствия». Безработица в те дни действительно достигла опасного уровня. По данным управления Южно-Екатеринбургского горного округа, к концу 1918 года здесь работало 80 предприятий, а бездействовало 125.

Что касается денационализации промышленности, то ее начали осуществлять сразу после свержения Советской власти. Правда, меньшевики и эсеры ради политического престижа пытались помешать переходу в частную собственность наиболее крупных промышленных предприятий. Однако буржуазия, прибегая к помощи военных властей, обходила формальные процедуры. Так, известные промышленники братья Злоказовы уведомили главноуправляющего горных дел областного правительства Урала, что принадлежавшие им Исетский металлургический, пивоваренный и дрожжевой заводы распоряжением начальника гарнизона Екатеринбурга от 5 августа денационализированы. Злоказовы беспрепятственно вступили во владение промышленными предприятиями, расположенными в Челябинском и Троицком уездах.

Чрезвычайное недовольство предпринимателей вызывала сложившаяся при Советской власти система социального страхования рабочих и служащих, которую соглашатели, несколько урезав, использовали в своих интересах. Первое время на оккупированной территории Среднего Урала функционировала страховая касса «Центрпомощь». Она выплачивала рабочим денежные пособия по случаю болезни, смерти, родов, оказывала бесплатную медицинскую помощь. В ее распоряжении находились медицинский персонал, зубоврачебный кабинет, аптеки, приемные покои, лечебницы. Необходимые средства поступали в виде отчисления от прибылей заводовладельцев и добровольных пожертвований общественных организаций. Но когда белогвардейская власть окрепла, предприниматели прекратили уплату страховых взносов.

Уральская буржуазия настойчиво добивалась возвращения к дореволюционным порядкам, при которых социальное страхование осуществлялось главным образом за счет самих трудящихся.

Неспособность, а точнее — нежелание меньшевистско-эсеровских правителей ограничить произвол частного капитала отчетливо просматривается в продовольственной политике. Декларация областного правительства отменила продовольственную монополию, введенную Советской властью, и восстановила свободную торговлю. Кулаки, торговцы, спекулянты немедленно вздули цены на хлеб и другие продукты, еще больше снизив жизненный уровень трудящихся.

Председатель Камышловский земской управы в докладе на Чрезвычайном уездном земском собрании отметил, что по сравнению с довоенным временем хлеб поднялся в цене с 2 до 12–14 рублей за пуд, картофель — с 50–60 копеек до 6–8 рублей, масло, молоко и другие молочные продукты вздорожали в 10–15 раз.

Робкая попытка правительства хоть как-то упорядочить продовольственную проблему встретила противодействие буржуазии. Совет [145] съездов представителей торговли и промышленности Урала указал правительству, что снабжение населения является исключительно частным делом и поэтому регулирующие государственные органы необходимо немедленно упразднить. По заявлению торговцев и промышленников, всякая попытка стеснить свободу частного предпринимательства означала возвращение к большевистским экспериментам.

Словом, буржуазия попросту игнорировала «социалистические» мероприятия. Она не признала контроля над своей хозяйственной деятельностью даже со стороны белогвардейских властей. Продовольственный кризис продолжал обостряться.

Добиваясь денационализации заводов, буржуазия, естественно, потребовала и возвращения приписанных к ним угодий. Однако крестьяне оказали упорное сопротивление. Областное правительство рассматривало многочисленные жалобы горнозаводчиков на местные органы самоуправления, которые после ликвидации Советской власти продолжали распоряжаться заводскими дачами и под давлением крестьян решительно отказывались признавать права прежних владельцев. Земское собрание Нязепетровской волости, основываясь на декларации правительства, постановило впредь до созыва Учредительного собрания передать все земельные угодья, полезные ископаемые и леса в распоряжение волостного земства и допускать их использование только с разрешения последнего. В Билимбаевской волости земская управа требовала от заводоуправления вносить арендную плату за разработку полезных ископаемых. Восстановления старых поземельных отношений не пожелали признать крестьяне Северской волости. Местный земельный комитет оставил за собой исключительное право распоряжаться лесной дачей, приписанной к Сысертскому заводу. За установленную плату он выдавал населению разрешения на рубку леса и покос травы, не спрашивая согласия заводской администрации.

Все это раздражало крупных буржуа. Состоявшееся в начале октября совещание горнопромышленников Урала приняло специальное постановление, в котором потребовало от правительства прекратить вмешательство органов местного самоуправления в поземельные отношения и возвратить заводовладельцам принадлежащие им лесные угодья. Горнозаводчики все настойчивее требовали распространить на Уральскую область законы Сибирского правительства, в частности, закон, касающийся денационализации земли. Идя им навстречу, военные власти исключали из подчинения областному правительству отдельные районы Урала. В сентябре к Сибири были присоединены Челябинский, Златоустовский, Троицкий, а затем Камышловский, Шадринский и Ирбитский уезды.

Исполнителем воли реакции был генерал Голицын, установивший военную диктатуру. 10 августа при управлении начальника гарнизона был создан административный отдел, который стал осуществлять государственную власть. Голицын объявил в приказе, что его полномочия как начальника гарнизона, командира дивизии и уполномоченного по охране общественного порядка остаются в силе. Военщина присвоила себе право распоряжаться продовольственными запасами, денежными средствами, жилым фондом, поставила под контроль деятельность городской [146] и земской милиции, судебно-следственных учреждений, ввела жесткую цензуру на демократическую печать, запретила устраивать митинги и собрания.

Началась длительная полоса белого террора.

* * *

...Патрульный подошел к Зыкову, держа вчерашнюю листовку — уж ее-то Александр выделил бы из тысячи бумаг. Зыков, однако, и виду не подал.

— Что, приятель, папирос надо? — заулыбался столяр. — Понравилось? Только, знаешь, нету их у меня, — Александр повысил голос, чтобы слышно было другим. — Ожидал с утра посылочку из Парижа, да вот задержалась.

Патрульный таращил на Зыкова глаза, слушал. Однако слушать ему быстро надоело, и он поднес к лицу Зыкова листовку, уже потрепанную, побывавшую не в одной паре рук. Постовой потряс ею перед глазами Александра:

— Вот эта... эта!

— Вот эта? — удивился Зыков. — А что это? Ну-ка покажи.

Он выхватил у чеха листовку и принялся громко читать: «Солдаты, чешские революционеры...» Вокруг стали собираться рабочие, подошел Пеньковский.

— Не-е, браток, — испуганно сказал Александр, — это не для нас, это, господин хороший, опасная штуковина, ты ее выбрось, нам такое читать не положено. Знаешь, у нас за такие вещи очень далеко посылают. Туда, где Макар телят не пас.

— Який Макар? — заинтересовался патрульный.

Столяр Рослов, большой любитель розыгрышей, принялся разъяснять, кто такой Макар и почему он не пас телят в местах весьма отдаленных, а Пеньковский, протолкавшись к Зыкову, шепнул: «Стемнеет, будь на мосту. Придет новичок». И тут же, погромче, добавил: «Ну их к шутам собачьим! Пошли покурим. Греха с этим революционером не оберешься...» И они зашагали в курилку, оставив часового в кругу цеховых рабочих...

Вечер был темный, звездный. Еще вовсю сияла на закате Венера. Зыков на всякий случай оглянулся, нет ли за ним соглядатаев. Улица была пустынна и темна. Фонари не горели. Лишь изредка из-за неплотно прикрытой ставни просачивалась в глухую темь желтая полоска. Сил у нее хватало только на то, чтобы продолговатым серым пятном обозначить клочок тротуара.

На мосту безлюдно, тихо. Сонно журчала возле каменных опор черная речная вода. Александр оперся о холодные перила, задумался и не заметил, как подошел новичок:

— Не спится?

Хоть и темнота стояла — глаза коли, но заметил столяр, что ведет его спутник теми же закоулками, по которым разобранный станок переносили сапожнику Шмакову. И точно — остановились возле двухэтажки с полуподвалом... В комнате, окна которой были плотно занавешены одеялами, ярко горели восковые свечи; было уютно, мирно, тепло. [147] С приходом полуночников разговор оборвался. Новичок, подбадривая, подтолкнул столяра вперед:

— Вот, товарищи, Александр Николаевич Зыков, один из руководителей железнодорожного подполья.

Новичок первым из членов горкома подошел к Зыкову:

— А теперь познакомимся. Дмитрий Григорьев.

— Так а... — сорвалось у столяра с языка.

Новичок Григорьев засмеялся:

— Что поделаешь! — и продолжил: — Вот знакомьтесь: Иван Шмаков, Соня Кривая, Гриша Гершберг...

Познакомились. Соня задавала Зыкову вопрос за вопросом, и он рассказывал о сборе денег для родственников арестованных, о том, как начали готовить побег из тюрьмы.

— А с другими группами связаны? — спросила Соня.

— С другими? — отозвался Зыков. — Опасно с другими-то...

Соня, соглашаясь, кивнула головой, однако тут же заметила:

— Опасно, да ведь в одиночку много не сделаешь, белый режим не сбросишь. Саша, вы не согласны?

От этого доверительного обращения неловкость Александра растворилась, и Зыков почувствовал ту невидимую нить, которая связывала подпольный комитет с их деповской группой.

— Так-то так, да в цехах-то часовые.

Соня возразила:

— С людьми можно работать и по месту жительства. Это еще надежнее.

Соню поддержал Григорьев:

— Создавать пятерки и десятки по месту жительства, работать с ними, вооружать. Но, по-моему, и цехами пренебрегать не следует...

По закоулкам пробирался Зыков поздней ночью. Думал о слесарном цехе. Считай, ядро будущей пятерки уже было: он сам да Василий Плеханов. На дружка-токаря он мог положиться. Так. Ну а еще? Кузнец Гоша Рупасов? Слесарь Башкиров? Свои люди, правда, проверить не мешает.

Застучали копыта конного патруля, цоканье становилось ближе, и Зыков торопливо спустился с крутой насыпи под пролет моста.

— Вроде шел кто-то, — говорил один из конных.

— Могло и показаться, — отозвался другой.

Дальше процокали подбитые подковами копыта. Еще посидел Зыков на корточках, выбрался из укрытия, повернул в переулок...

Разговор с Плехановым обнадежил. Переговорить с ним, можно сказать, помог сам патрульный: ушел подышать свежим воздухом и, видимо, не особо спешил возвращаться. Перебрали людей, из которых могла сложиться пятерка, — вышло больше, но круг урезали до условленного числа, Плеханов загорелся с пол-оборота — глаза засверкали, оживилось лицо: «Да ребятам можно поручить хоть черта, хоть дьявола. Надежные парняги».

Возбужденность собеседника Зыкова обеспокоила: ишь горячка какая. Александр предупредил приятеля:

— Ты, Васька, за дураков-то белых не считай, они тоже кумекают. [148]

— Ни шиша им не докумекаться! — Василий Плеханов сиял простодушной улыбкой. — Смотри, как все выходит... Вчера мастер дал мне деталину одну точить для паровоза. Велел поторопиться. Чехов надо везти... Так я, смотри, что сделаю...

В тот хмурый, пасмурный день шумно было на челябинском вокзале. Маршировали чехословацкие роты. Играл оркестр. На платформы, подстыкованные к свежевыкрашенным вагонам, грузили зачехленные пушки. Ударили в гулкий рельс, и началась посадка. Наконец дал сиплый гудок подкативший паровоз, напустил облаков сизо-белого пара, дернул что было мочи состав, и тот судорожными рывками тронулся от перрона. Но возле первой стрелки воздух рвануло взрывом...

* * *

Белый террор подкреплялся Положением о военно-следственных комиссиях, которые образовались на оккупированной территории и привлекали к ответственности всех, кто был хоть как-то причастен к большевизму. В зависимости от «состава преступления» устанавливалась мера наказания. Участники Октябрьской революции, боровшиеся против Временного правительства, содействовавшие победе Советской власти, добровольно служившие в Красной Армии или воевавшие в партизанских отрядах, приговаривались к смертной казни. Тех, кто состоял в партиях большевиков и левых эсеров по случайным обстоятельствам, кто попал в Красную Армию в порядке обязательной мобилизации, но не дезертировал оттуда, заключали в тюрьму. Виновных «в незначительных поступках» оставляли на свободе под залог поручителей, устанавливали за ними негласный надзор.

Угроза расправы нависла над всем населением. В Альняшинской волости Осинского уезда только с 10 сентября по 10 декабря было расстреляно 350 коммунистов, красноармейцев и членов их семей. Перед казнью арестованные перенесли нечеловеческие пытки и истязания. После занятия железнодорожной станции Сусанна, близ Егоршино, белые казнили без судебного разбирательства 46 родственников красноармейцев и советских работников. Аресты сторонников Советской власти приняли массовый характер.

Террор был направлен в первую очередь против революционно настроенных рабочих и крестьян, но затронул и мелкую буржуазию, и демократическую интеллигенцию. В начале сентября на имя председателя совета министров областного правительства поступило заявление от группы интеллигентов, посаженных в екатеринбургскую тюрьму по приказу военного коменданта. Заключенные возмущались, что их долгое время держат под стражей, не предъявляя обвинений, кормят похлебкой из тухлой рыбы, вынуждают жить в грязи и крайней скученности, обходиться без медицинской помощи, без элементарных гигиенических удобств. Они доказывали свою непричастность к большевизму и просили правительство прислать в тюрьму уполномоченного, который смог бы, опросив арестованных, убедиться в их невиновности. Заявление подписали 10 человек, в том числе отставной надворный советник, коммерсант из бельгийских подданных, дезертировавший из Красной Армии офицер, слепой музыкант, чиновник продовольственного ведомства... [149]

Военщина не признавала законов. Ее не устраивала даже видимость демократии, за которую ратовали соглашатели. Репрессии обрушились на профсоюзы и другие легальные организации. Это вынудило Центральное областное бюро профессиональных союзов Урала обратиться 4 сентября к белогвардейским властям с протестом против террора и насилий над рабочими и служащими...

* * *

Из заявления областного бюро профсоюзов Урала: «Совету Министров, Уральскому и Сибирскому правительствам, национальному совету чехословацких войск.

Вот уже второй месяц идет со дня занятия Екатеринбурга и части Урала войсками Временного Сибирского правительства и войсками чехословаков, и второй месяц граждане не могут избавиться от кошмара беспричинных арестов, самосудов и расстрела без суда и следствия. Город Екатеринбург превращен в одну сплошную тюрьму: заполнены почти все административные здания в большинстве невиновными арестованными. Аресты, обыски и бесконтрольная расправа с мирным населением производятся различными учреждениями и лицами, неизвестно какими организациями уполномоченными.

Арестовывают все, кому не лень: военный контроль, комендатура, городские и районные следственные комиссии, чешская контрразведка, военно-уполномоченные заводских районов и другие должностные лица.

Факты арестов и обысков несколькими организациями и лицами не могут быть терпимы ни при одном правительстве.

Не может тыл быть спокоен, потому что право на сведение личных счетов узаконено судебной следственной комиссией в «знаменитом» объявлении от 23 августа, подписанном председателем следственной комиссии подполковником Егоровым, где сказано, что фамилии лиц доносивших будут сохранены в тайне. Рабочие и граждане, читая это объявление, невольно спрашивают: а кого же можно привлекать за клевету, кто ответит за убытки, за жизни расстрелянных без суда и следствия, что начинает входить в обычаи в освобожденной от большевизма России?

Тыл не может быть спокойным, потому что в тылу идет открытая война не только с большевиками, но и с рабочими, служащими и техниками, кто не имел средств к жизни и вынужден был идти на службу к Советской власти. Между тем как лица, принадлежащие к классу капиталистов, работавшие также у большевиков, не только не преследуются, но и получают самые ответственные места в министерствах и других государственных учреждениях.

По поручению рабочих — областное бюро профессиональных союзов Урала просит правительства Урала, Сибири и национальный совет чехословацких войск принять все зависящие от них меры к прекращению арестов, самосудов и расстрелов без суда и следствия».

...Этот документ писали люди, которых никак не назовешь сочувствующими большевикам: Центральное областное бюро профсоюзов Урала, образовавшееся вскоре после захвата Екатеринбурга чехословаками, [150] было целиком меньшевистско-эсеровским и активно сотрудничало» с оккупантами.

Как видим, на Урале назревал процесс революционизирования трудящихся, чему, впрочем, способствовала и деятельность подпольных, большевистских организаций во вражеском тылу. Работу эту возглавлял Я. М. Свердлов. Он подбирал «тыловиков», связных, определял им задания, направлял директивы подпольным организациям. Так, руководителю одной из групп, направленному на Урал с разведывательной целью, Яков Михайлович дал инструкцию организовать пересылку через линию фронта следующей информации: о положении рабочих, их настроении, организациях, ведущих революционную борьбу; об отношении крестьянских масс к белогвардейскому правительству и проводившимся мобилизациям; о настроении мобилизованных; о составе, размещении, комплектовании вооруженных белогвардейских и иностранных войск; о состоянии промышленности, продукции, вырабатываемой заводами; о выработке предприятиями военной продукции, ее количестве и размещении военных заказов.

К. П. Чудинова, работавшая летом 1918 года в военном штабе в Тюмени, вспоминает: «Для всех нас было ясно, что, уходя из того или другого нашего города, мы должны оставлять там людей для подпольной работы. Об этом у нас было указание из Москвы».

При эвакуации Екатеринбурга члену партии В. Д. Тверитину, оставлявшемуся в городе, президиум Уралсовета выдал для организации нелегальной работы 10 тысяч рублей. В подготовке операции были задействованы видные уральские и сибирские коммунисты А. Г. Белобородов, А. А. Кузьмин, Н. Г. Толмачев, В. М. Косарев, З. И. Лобков и другие.

В Тюмени сформировали и оставили в тылу врага Организационное бюро РКП(б) Сибири. Позднее его члены выехали в Томск, приступив к подготовке нелегальной сибирско-уральской конференции.

В тылу действовали коммунисты А. Я. Валек, П. Г. Кринкин, И. С. Дмитриев, В. С. Митряев. Валек, выехавший в июле с группой товарищей из Екатеринбурга и благополучно перебравшийся через линию фронта, сыграл виднейшую роль в организации революционной работы, разведки, в установлении связей с подпольщиками, объединении их сил в Сибири. Кстати, немало сделал он и по пути следования к Восточному фронту. Среди переданных в ЦК партии и Урало-Сибирское бюро данных сохранились и такие: «Уфа. Связи нет, надо действовать через интернационалистов в профессиональном союзе. Челябинск, районный железнодорожный комитет, через интернационалистов...»

* * *

Строки биографии. Антон Яковлевич Валек (партийный псевдоним Яков) родился в 1887 году в Харькове в семье рабочего. Деятель революционного движения. Член Коммунистической партии с 1904 года. Работал в Харьковском железнодорожном депо. Участник вооруженного восстания 1905 года в Харькове. Неоднократно подвергался арестам и ссылкам. Вел партийную работу на Урале, в Средней Азии, в Сибири.

В 1917 году — член Петроградского совета. С 1918-го на партийной [151] работе в Омске, Тюмени, Екатеринбурге. Возглавлял подпольную работу в тылу войск Колчака.

1 апреля 1919 года группа Валека была раскрыта вражеской контрразведкой. 8 апреля арестованные (в их числе и Антон Валек) были изрублены белогвардейцами в лесу близ Верх-Исетского завода.

* * *

...В начале сентября в Томске была проведена первая Сибирская нелегальная конференция РКП(б), в которой приняли участие представители Екатеринбурга (К. П. Ильмер) и Челябинска (С. С. Стукин). Конференция определила задачи коммунистов, главной из которых была подготовка вооруженного восстания, свержение контрреволюционной власти и восстановление диктатуры пролетариата. В Сибирский подпольный комитет, председателем которого был избран К. М. Молотов, в качестве кандидата вошел и К. П. Ильмер. Потом он остался работать в Томске.

На Урале обкомом и местными комитетами были оставлены группы коммунистов, которым были переданы денежные суммы, законспирированные склады с оружием, бланки документов, адреса, явки, пароли. В областном центре остались В. Д. Тверитин, К. П. Чудинова, А. Н. Никифорова, И. К. Клементьев, Г. Л. Ульман, В. И. Еремин, В. П. Мельников и другие. Для подпольной работы в Челябинске оставались С. М. Рогозинский, С. А. Кривая, в Уфе — Ф. И. Карклин, в Златоусте — И. В. Теплоухов, в Сысерти — В. И. Печерский, М. В. Чуркин, С. А. Глазырин, Ю. В. Антропова, в Камышлове — О. В. Панова, Г. П. Волкомиров, в Алапаевске — П. Д. Бессонов, Е. А. Соловьев и другие. Коммунисты-подпольщики действовали и в ряде других городов и поселков — Белорецке, Ирбите, Ревде, Туринске, Нижнем Тагиле, во многих селах.

Иными словами, на Урале, за линией фронта, сложилась база для организации подполья. Летом и осенью 1918 года возникли крупные подпольные большевистские организации. Среди них — Челябинская {председатель В. И. Гершберг), Уфимская (Ф. И. Карклин), Курганская (Г. Халин), Миньярская (Г. П. Новиков), Симская (М. И. Яковлев).

В Челябинске подпольные группы появились летом. Особенно активно они действовали на железнодорожной станции, в мастерских, на заводе «Столь», на угольных копях (под городом). Формируется руководящее ядро общегородской организации в составе С. М. Рогозинского, С. А. Кривой, А. Н. Зыкова.

Представитель Оргбюро РКП(б) Сибири В. С. Митряев, приехавший в августе в Челябинск, застает здесь уже сложившийся актив. Но выйти на него долгое время не удавалось. «С пустыми руками я выехал из Томска, — вспоминал он позднее. — Омичи также ничего не могли указать. Надеялся, что отличу белогвардейца от своего товарища. В Челябинске приступил к розыску своих, однако найти никого не удалось. Тогда я избрал другой путь — поступить на работу, шить шапки (моя профессия) и создать связь. Эта попытка также потерпела неудачу. Тогда я предположил, что ядро должно быть около профсоюзов, и решил обратиться к члену правления союза швейников, который познакомил меня с тов. Волковым. Последний дал адрес, связавший с коммунистами на железной дороге. Только после этого мне удалось провести [152] собрание, сделать информацию, организовать выборы делегатов на I конференцию».

К осени в Челябинске образовался общегородской комитет, который по мере расширения влияния на Южном Урале стал именоваться областным. В него вначале вошли В. И. Гершберг, приехавший из Самары, С. М. Рогозинский и С. А. Кривая, вскоре — О. П. Котенков и Д. Д. Кудрявцев, прибывшие из Сибири. В дальнейшем комитетчиками стали М. С. Иванов и А. Н. Зыков.

Челябинский комитет ускорил формирование подпольных ячеек — «десяток» и «пятерок». Они создавались на предприятиях, железнодорожном узле, угольных копях, в учреждениях, среди учащихся, в милиции, воинских частях...

* * *

Хроника гражданской войны. В подполье Уфы действовали опытные коммунисты Ф. И. Карклин, стоявший во главе латышской секции РКП(б), И. А. и А. И. Шеломенцевы, В. И. Коссовский.

В Уфу прибывают коммунисты из-за линии фронта: из политотдела Пятой армии — М. А. Чистяков, из особого отдела Второй армии — И. И. Антонов.

Осенью усилиями активных коммунистов создается Уфимская общегородская организация, избирается подпольный комитет в составе Ф. И. Карклина (председатель), Ф. И. Локацкова, М. А. Чистякова и других.

Не сложилось единых организаций в таких городах, как Екатеринбург, Бирск, Ирбит, Троицк. Там действовали партийные группы.

Отдельные коммунисты вели подпольную работу в Оренбурге, Верхнеуральске, Стерлитамаке и других населенных пунктах.

Нелегальные группы действовали в Надеждинском, Нижней Туре, Кушве, Туринске, Нижнем Тагиле, Васильево-Шайтанском, Режевском, Верх-Нейвинском, Висимо-Шайтанском, Березовском, Михайловском, Невьянске, Усть-Утке, Ревде, Полевском, Сысерти, Алапаевске, Нижнем Уфалее, Камышлове, Нязепетровске, Шадринске, Карабаше, Саткинском, Юрюзанском, Вязовском, Катав-Ивановском, Усть-Катавском, Белорецком, Белебее, Благовещенском, Богоявленском и некоторых других городах и заводских поселках.

* * *

...Трудно складывалась подпольная работа в селах и деревнях Урала. На первых порах мешали колебания середняков, широкое влияние кулачества. И все-таки крестьянство втягивалось в борьбу с белогвардейцами и чехословаками.

Летом 1918 года подпольная работа стала проводиться в селах Уфимского, Бирского, Златоустовского уездов Уфимской губернии, Челябинского, Троицкого, Бузулукского уездов Оренбургской губернии и в ряде других мест.

Более подробно мы остановимся на возникновении крестьянской подпольной группы в одной из волостей Уфимского уезда — Ново-Никольской. Это была одна из тех волостей, через которые в августе — сентябре с боями проходила партизанская армия Блюхера. В Ново-Никольской [153] волости, у Красной Горки, блюхеровцы вели жестокие бои с белогвардейцами.

Именно здесь, в деревне Козьмино-Демьяновке, и сложилась нелегальная группа из беспартийных крестьян, в основном молодежи. В нее вошли З. Климов, В. Костылев, Я Кунилов, В. и Ф. Лямины, И. и Ф. Мотковы, С. Скоропад, Ф. Хоменко и другие. К работе подключились жители волостного центра — Никольского. Поначалу подпольщики налегли на агитационную работу, чтобы сорвать мобилизацию в белогвардейскую армию. И надо сказать, добились успеха. Молодежь призывного возраста поголовно уклонялась от явки на сборные пункты. В лесах стали создаваться партизанские отряды. Изыскивались боеприпасы, оружие. В дальнейшем новоникольцы существенно помогли Урало-Сибирскому бюро в борьбе с белогвардейщиной...

* * *

Из доклада В. И. Ленина на собрании партработников Москвы (27 ноября 1918 года): «Вы знаете, что по всей России во время чехословацкого выступления, когда оно проходило с наибольшим успехом, в это время по всей России шли кулацкие восстания. Только сближение городского пролетариата с деревней укрепило нашу власть. Пролетариат, при помощи деревенской бедноты, только он выдерживал борьбу против всех врагов. И меньшевики и эсеры в громадном большинстве были на стороне чехословаков, дутовцев и красновцев. Это положение требовало от нас самой ожесточенной борьбы и террористических методов этой войны. Как бы люди с различных точек зрения ни осуждали этого терроризма (а это осуждение мы слышали от всех колеблющихся социал-демократов), для нас ясно, что террор был вызван обостренной гражданской войной. Он был вызван тем, что вся мелкобуржуазная демократия повернула против нас. Они вели с нами войну различными приемами — путем гражданской войны, подкупом, саботажем. Вот такие условия создали необходимость террора. Поэтому раскаиваться в нем, отрекаться от него мы не должны. Мы должны только ясно понять, какие условия нашей пролетарской революции вызвали остроту борьбы. Эти особые условия состояли в том, что нам пришлось действовать против патриотизма, что нам пришлось заменять Учредительное собрание лозунгом «Вся власть Советам».

Когда же настал поворот в международной политике, тогда неизбежно наступил поворот в положении мелкобуржуазной демократии. Мы видим изменение настроения в ее лагере. В воззвании меньшевиков мы видим призыв отказаться от союза с имущими классами, призыв, с которым меньшевики обращаются к своим друзьям — людям из мелкобуржуазной демократии, которые с дутовцами, чехословаками, англичанами заключили союз. Они к ним обращаются с воззванием, чтобы они шли бороться против англо-американского империализма. Теперь для каждого ясно, что нет такой силы, кроме англо-американского империализма, которая могла бы что-нибудь противопоставить большевистской власти. Такого же рода колебания идут среди эсеров и среди интеллигенции, которая больше всего разделяет предрассудки мелкобуржуазной демократии, которая больше всего была полна патриотических предубеждений. Среди нее идет тот же самый процесс. [154]

Теперь задача нашей партии состоит в том, чтобы при выборе своей тактики руководиться классовыми отношениями, чтобы мы в этом вопросе точно разобрались, что это такое — случайность, проявление бесхарактерности, колебания, которые не имеют под собой никакой почвы, или, наоборот, это процесс, который имеет глубокие социальные корни. Если мы взглянем на этот вопрос в целом с точки зрения теоретически установленных отношений пролетариата к среднему крестьянству, с точки зрения истории нашей революции, мы увидим, что сомневаться в ответе нельзя. Это поворот не случайный, не личный. Он касается миллионов и миллионов людей, которые поставлены в России в положение среднего крестьянства или соответствующее среднему крестьянству. Поворот касается всей мелкобуржуазной демократии. Она шла против нас с озлоблением, доходящим до бешенства, потому что мы должны были ломать все ее патриотические чувства. А история сделала так, что патриотизм теперь поворачивает в нашу сторону. Ведь ясно, что нельзя свергнуть большевиков иначе, как иностранными штыками. Если до сих пор надеялись, что англичане, французы и американцы это — настоящая демократия, если до сих пор сохранилась эта иллюзия, то теперь мир, который они дают Австрии и Германии, разоблачает эту иллюзию полностью. Англичане ведут себя так, как будто они задались специальной целью доказать правильность большевистских взглядов на международный империализм...

События разоблачают империализм с необыкновенной силой и ставят вопрос: либо Советская власть, либо полное удушение революции англо-французскими штыками. Здесь нет уже речи о соглашении с Керенским. Вы знаете, что Керенского они выбросили вон, как выжатый лимон. Они шли вместе с Дутовым и Красновым. Теперь мелкая буржуазия через этот период перешла. Патриотизм толкает ее теперь к нам, — так вышло, так заставила ее действовать история. И всем нам надо учесть этот массовый опыт всей всемирной истории. Нельзя защищать буржуазию, нельзя защищать учредилку, потому что она фактически оказалась на руку Дутовым и Красновым. Это кажется смешно: как Учредительное собрание могло стать их лозунгом. Но так вышло, потому что Учредительное собрание созывалось, когда еще буржуазия была наверху. Учредительное собрание оказалось органом буржуазии, а буржуазия оказалась на стороне империалистов, ведущих политику против большевиков. Она готова была на все, чтобы удушить Советскую власть самыми подлыми способами — предать Россию кому угодно, только чтобы уничтожить власть Советов...» (Ленин В. И. — Т. 37. — С. 214–217).

* * *

Из телеграфных сообщений от 13 декабря 1918 года: «Из штаба Н-ской дивизии телеграфируют: По сведениям из Екатеринбурга, сюда на днях прибыл отряд англичан в количестве 400 человек».

* * *

...Подведем некоторые итоги. Уже в первые месяцы гражданской войны на Урале сложилась и действовала разветвленная сеть подпольных организаций и групп. Среди них доминирующую роль начали играть [155] Челябинская и Уфимская организации. Крепли связи между подпольными центрами.

Уфимское коммунистическое подполье, например, было связано со многими организациями и группами губернии, особенно с югом и востоком, где размещались пролетарско-промышленные очаги. Достаточно регулярным было общение уфимцев с коммунистами Богоявленского, Миньярского, Симского заводов. Укреплялись связи с Челябинской организацией.

Говоря о подполье, отметим, что во многих случаях в организации и группы входили не только члены РКП(б), но и сочувствующие им беспартийные, а иногда и представители мелкобуржуазных партий. Нередко, особенно в сельской местности, в подпольных организациях коммунисты составляли меньшинство, иногда их там не было совсем. Тем не менее такие организации мы правомерно называем большевистскими. Позднее, когда пришла Красная Армия, участники подполья вступили в партию, стали ее преданными бойцами.

Подпольщики вели работу среди различных слоев населения — рабочих, крестьян, ремесленников, интеллигенции, мелких служащих, учащихся, военнопленных, солдат и даже белогвардейских милиционеров. Например, в Челябинске и позднее в Екатеринбурге подпольные группы имелись почти на всех предприятиях, во многих учреждениях.

Конечно, деятельность подпольщиков была чрезвычайно трудной, смертельно опасной. Опираясь сначала на ограниченные, но изо дня в день расширяющиеся группы трудящихся городов и деревень, представители подполья вели пропаганду, организовывали сопротивление контрреволюции, срывали мероприятия властей. Они тормозили развертывание производства, проводили подрывные акции, предотвращали аресты коммунистов, беспартийных активистов. Рискуя жизнью, оказывали помощь политзаключенным, устраивали их побеги, собирали разведданные, готовились к вооруженному восстанию.

Летом началось забастовочное движение. В сентябре, во время общесибирской железнодорожной забастовки, волнения рабочих прошли в Челябинске, Уфе, Златоусте, Екатеринбурге, Кургане. Наиболее крупной и организованной была забастовка челябинских рабочих, проведенная 7–13 ноября в связи с первой годовщиной Октябрьской революции. Белогвардейцы обрушили на бастующих репрессии, угрожали расстрелом. Число уволенных и арестованных превысило 600 человек.

Недовольство белогвардейским режимом проявляет крестьянство. Так, представители уфимских властей, побывавшие в десятках сел Бирского уезда, сообщали, что крестьяне активно сочувствуют Советам, возмущаются действиями реакции, возвращением земли помещикам и кулакам. Такая же картина наблюдалась в Байкинской и ряде деревень Аскинской волостей.

Но особенно широкого размаха борьба крестьян достигла в Зауралье. Труженики сел Туринского, Курганского, Тюкалинского уездов Тобольской губернии отказывались от уплаты податей, не отдавали земельные участки, запахивали новые. Дело доходило до отказа признавать белогвардейскую власть. В донесении курганского уездного комиссара отмечалось, что «в районе Шитинской волости среди населения [156] заметно тяготение к большевизму, и на этой почве происходит явное неисполнение распоряжений, в частности, крестьяне решительно отказались распускать волостные и сельские Советы, причем, записывали это в протоколах».

В селах Липовской, Пушкаревской, Гаринской и Пелымской волостей Туринского уезда призывники, заявляя, что «мобилизации не признают и войны не желают», не являлись на сборные пункты. Только применение крутых карательных мер позволило белогвардейцам проводить призывы.

Но следует подчеркнуть, в первые месяцы гражданской войны сопротивление мобилизации, как и сопротивление властям, не было повсеместным и достаточно активным. В результате контрреволюция смогла создать сильную армию, удержать в руках власть и успешно действовать на фронте. И все же изо дня в день назревали условия для расширения союза пролетариата и трудового крестьянства. Именно этому союзу суждено было сыграть решающую роль в разгроме внутренних и внешних врагов.

* * *

...Поправляя на плече винтовку, патрульный шел по ремонтным мастерским. Все было как всегда: грохотали листы железа, постукивали молотки по колесам вагонов, посвистывал юркий маневровый паровозик, сновали туда-сюда люди. Патрульному показалось, что подозрительно много рабочих заходят в вагон первого класса, который ютился на крайнем пути, но, правда, и выходило из него столько же. Да и объяснялось это самой первоклассностью вагона — на его ремонт и материалов больше требовалось: и обшивка там особая, и дерево не простое, и гвозди с узорчатыми шляпками. И все же патрульный — на всякий случай — решил пройтись мимо вагона. Его обогнали перепачканные мазутом парни с мотками проволоки на плечах.

— Ну-ка, посторонись, служивый! — гаркнул один, помоложе, и, бросив ношу в тамбур первокласски, взобрался по ее крутой лесенке. — Давайте, что ль, — обратился он к товарищам, принимая у них проволоку.

Патрульный приостановился около окон, из-за которых ничего не было слышно, однако тут же крайнее окошко опустили, снова закрыли и снова опустили; до часового долетел недовольный голос:

— Я ж говорил тебе, садовая голова, что задевать будет. Ишь как идет. Строгануть надо...

Внутри вагона виднелись люди: кто полки обивал кожей, кто со складными столиками возился, кто молотком стучал, держа сжатыми губами гвозди. «Стараются! — сплюнул часовой. — А простые вагоны кое-как собьют, и ладно». Солдат прошел мимо, поддернув винтовку; направился к остановившемуся у раскрытых ворот паровозику: слишком много там людей собралось.

Ушел патрульный, а люди в голубом вагоне тут же сгрудились. Окружили столяра в фартуке, спрашивают о чем-то, словно загвоздка какая вышла, но наружу снова ни звука не прорывается. Ох и работнички, если взглянуть со стороны — там спорят, тут спорят, а дело стоит... Но между тем никакого спору в голубом вагоне не было. Мужчина [157] в фартуке, кивая головой, слушал окруживших его рабочих.

— В моей десятке — за.

— В моей — тоже.

— А мои против: не бастовать надо, а к восстанию готовиться. На фронте тяжело. Перехватим у белых часть сил...

Столяр в фартуке (а им оказался Александр Зыков) встрепенулся и сморщился, рукой махнул, как на костровое пламя, лизнувшее лицо:

— Какое восстание, Костя! Ну ладно, мы, железнодорожники, его поднимем. А поддержат другие? Комитет вопрос этот разбирал. К восстанию в городе не готовы. Не хватает оружия, боеприпасов. Да и опыта... Вот и начнем с забастовок, как сибиряки... А к тебе, Костя, просьба: объясни своим, что нельзя торопиться, надо действовать наверняка...

Зыков подумал, как быстро меняется время. Припомнился июньский митинг, на который собрались железнодорожники после чехословацкого переворота. Большевики предложили тогда готовиться к забастовке (не к восстанию, а к забастовке), создавать стачечный комитет: дескать, не приходится ждать добра от мятежников, поднявшихся против Советов. Эсеры и меньшевики убеждали рабочих в бессмысленности забастовки, которая только обострит обстановку, доведет до кровопролития. Председательствующий на митинге эсер Шулов, успокаивая разбушевавшуюся толпу, поднял руку и прокричал:

— Товарищи! Если послушать большевиков, так у них все кругом враги, все кругом против социалистической революции. Ну, кроме их самих, понятно... Давайте восставших послушаем. Я пригласил чехов. Пусть они сами обо всем расскажут.

Толпа притихла. Чехи поднялись на сделанную из ящиков и досок сцену. И вот один начал говорить на путаном русском языке. Выходило, что за оружие взялись они не потому, что имеют зло против Советов, а единственно потому, что власти на местах мешают продвижению чехословацких солдат к Владивостоку.

— Давайте нам зелену дорогу, — говорил чех, — и ссориться с вами не будем.

Руководил Шулов собранием мастито. Не успели отзвучать слова мятежника, как он тут же предложил голосование устроить:

— Товарищи рабочие! Тех, кто за подготовку к забастовке, а точнее — за кровопролитие, прошу отойти влево на три шага. Тем, кто против, за мирное решение конфликта, можно стоять на месте.

Влево отошло человек двадцать пять — тридцать, да, признаться, и этим было тесно — толпа с левой стороны буквально подпирала здание железнодорожной школы, во дворе которой собрали митинг. К тому ж многие были наслышаны, что и городской совдеп считает мятеж местным конфликтом и шлет к чехам делегацию за делегацией.

Так, вхолостую, закончился тот митинг. А через день гульнули казацкие шашки по Челябинску. При поддержке восставших казаки арестовали почти всех членов Совета, активистов, сочувствующих, согнали на Солдатскую площадь и устроили бойню. Другого слова не подберешь: безоружных — шашками... Самому Зыкову видеть это не довелось, но рабочие из его пятерки — видели.

Так было летом, но теперь настрой железнодорожников изменился. [158]

— Еще раз, — говорил в вагоне Зыков, — никаких столкновений. С утра прекращаем работу и организованно — по домам...

Накануне вздремнуть Зыкову почти не удалось. С вечера ждал условленного стука. Вот, кажется, задребезжал ставень, но оказалось, ветер игру затеял; потом крупный дождь шумно забарабанил; и снова ветер подшутил над Александром. Настала ночь, когда стук все же раздался, и Зыков поспешил в сени. В дождливой темени увидал съежившегося Васю Шмакова; он, как всегда, самым серьезным тоном спросил:

— Сапоги из своего товара заказывали?

Александр втащил Шмакова-младшего в сени: замерз пацан, отогреть надо. Но Шмаков выдернул худую, закоченелую руку и опять спросил о сапогах и, только когда хозяин ответил как надо, передал тяжелую корзину, покрытую мокрой клеенкой.

— Тут на всех заказчиков, сами делите, — сказал сурово и вынырнул в осеннюю слякоть.

Первым делом Зыков прочитал листовку; с каждым разом набор становился чище и аккуратнее (печатник набивал руку), а вместе с тем и остроты в содержании прибавлялось: «Триста шестьдесят пять дней Советская власть продержалась под ударами остервенелых империалистов. Это очень мало. Но это и очень много! Триста шестьдесят пять дней сбросивший цепи трудовой народ...» Кажется, Хотеенкова стиль. Надо делить листовки на пять частей, одну — себе, остальные — по адресам пятерки. Александр накинул дождевик, вышел... Вернулся часам к пяти, вздремнул малость, и вот уж путь в мастерские предстоит.

Впрочем, Александр вялости не чувствовал. Лицо от ледяной воды горело, приподнятость придавала сил. Одел Зыков не обычный, рабочий, а выходной костюм, причесался перед зеркалом.

Ударило в лицо яркое, послененастное солнце, ноябрьское небо слепило промытой стылой синью. В переулках попадались знакомые рабочие, улыбались, шуточками перекидывались:

— Федь, ты никак брюки утюгом прожег?

— Где?!

— Да не на те смотришь, я про прошлогодние говорю...

Давненько не было такого: здоровались незнакомые; одно настроение охватило всех; переговариваясь, шли к мастерским, к депо, сливаясь с другими людскими потоками, заполнившими главные улицы. «Вот она, сила!» — подумал Александр, спеша за другими, и потом за долгую дорогу не раз повторил машинально эту мысль, радуясь ей, как солнцу и небу.

Но эта сила оказалась всего лишь полусилой. Настоящая, необоримая — возникла и тут же осозналась, когда заводские и паровозные гудки слились в один оглушительный рев, когда хлынули рабочие на митинги и чуть позднее живой лавиной ринулись к проходным, второй раз за утро затопили улицы и выплеснулись на городские площади, — так бурное весеннее половодье наполняет русла рек, захватывает все на своем пути и, сламывая преграды движению, просторно разливается по окрестным лугам, вырвавшись из тесных берегов.

Усмехались деповские, примечая, как кидались в стороны патрульные [159] и конные разъезды; словно и не было их в Челябинске; а ведь только что разъезжали и расхаживали по улицам, по заводским дворам и цехам, презрительно поглядывая на копошащийся рабочий люд. Разбежались блюстители, попрятались, замерли...

Но у начальника контрразведки двери в кабинет то и дело распахивались, входили одетые по-граждански люди, докладывали:

— Еще четверых взяли, ваше благородие!

— Кто? — брался за карандаш офицер.

Листок настольного календаря полнился фамилиями — Иван Завьялов, Александр Захаров, Константин Ветошев, Александр Черных... [160]