Поход на Хотин и заключение мира
1 марта 1739 г. А. П. Волынский, князь А. М. Черкасский, А. И. Остерман, Б.-К. Миних подали императрице план будущей военной кампании. В нем содержался довольно подробный анализ международной обстановки. Авторы проекта указывали, что отправка на помощь австрийцам вспомогательного корпуса — дело непростое. Войскам придется идти через Польшу, а такой поход почти наверняка спровоцирует выступление «неприязненных поляков». С другой стороны, если корпуса не послать, Австрия может выйти из войны. Это тем более вероятно, что «Франция желает теперь окончания войны для Австрии, с которую находится теперь в дружбе». Серьезной угрозой является также Швеция, в которой вновь возобладала антироссийская партия. Если Россия останется одна против Турции, рассуждали вельможи, то весьма вероятно, что «Франция... вместо того, чтобы препятствовать Швеции сблизиться с Портою, будет ей в том помогать и как шведов, так, и поляков станет возбуждать против нас по старой злобе за польские дела...»
Далее в проекте говорилось, что, хотя «король польский нам доброжелателен», многие его подданные, «...несмотря на великое с нашей стороны к ним снисхождение, беспрепятственно пропускают нашего неприятеля через свои земли, беспрестанно уведомляют его о состоянии нашего войска, снабжают его провиантом и другими потребностями». В итоге составители проекта рекомендовали царице двинуть большую армию через Польшу, на турецкую крепость Хотин. Они поясняли, что, если одному корпусу идти через Польшу опасно, то «сильной армии поляки побоятся и удержатся от конфедерации [244] «. Потеря Хотина, став тяжким уроном для Порты, облегчит положение Австрии. Вспомогательные удары планировалось нанести по Крыму и Кубани.
Анна Иоанновна с проектом согласилась, и Миних сразу же отправился на Украину готовиться к походу. Незадолго до этого крымские татары совершили на украинские земли очередной набег, но были отбиты. Миргородский полковник Капнист даже уверял Миниха, что в схватках полегло 4 тысячи татарских воинов, в том числе 30 мурз, но достоверность этих цифр вызывала сомнение уже у современников.
Еще одним противником русских на Украине являлся Филипп Орлик, который постоянно пытался сманить запорожцев на сторону турок. Однако подавляющее большинство казаков относилось к его агитации с полным равнодушием. На Днепре еще не забыли времена Дорошенко и оказаться под властью султана запорожцы не жаждали. Миних, не без злорадства, доносил в Петербург, что Орлик «находится у Порты и хана в худом кредите и живет в одном монастыре близ Ясс». Фельдмаршал также с уверенностью сообщал о верности запорожцев, которым «к татарам пристать не для чего», ибо «татары сами голодны», а казаки получают жалование. На деле не все обстояло столь уж благополучно. Запорожцы, если и не верили Орлику, все же оставались народом буйным и непредсказуемым. Так при выдаче денежного жалования кошевой атаман Тукала из 6150 рублей роздал «лыцарям» всего 4000, а остальное разделил со старшиной.
Прознав о том, казаки напали на атамана, избили его до смерти и забрали все деньги, включая те, которые он получал ранее. Затем, они избрали нового кошевого атамана, Ивана Фоминича. «Хотя таковых их, запорожских казаков, — писал Миних, — поступки весьма непристойные и воле Ее Величества противны, однако при нынешних обстоятельствах ничем огорчать их нельзя, тем более, [245] что новый атаман человек добрый и к службе ревностный».
Для похода на Хотин Миних планировал собрать армию в 90 тысяч человек и придать ей 227 полевых орудий. Однако ему удалось сосредоточить в предместьях Киева только 60 тысяч человек, 174 осадные и полевые орудия, да понтонный парк на 36 понтонов. Не рассчитывая на постоянные базы снабжения, командующий решил везти все припасы в одном обозе, дав ему сильное прикрытие.
Поход на Хотин явился апофеозом полководческой карьеры Миниха, поэтому он гораздо лучше, чем иные его кампании, рассмотрен в научной и научно-популярной литературе.
В предлагаемом издании рассказ о нем будет довольно кратким. Русская армия переправилась через Днепр в районе Киева (основные силы) и у местечка Триполье (колонна А. И. Румянцева). 25 мая войска подошли к городу Василькову, располагавшемуся на границе с Польшей, и в течение двух дней ожидали, пока подтянутся обозы и отставшие части.
28 мая Миних пересек границу и направился к Днестру. 3 июня в лагере на реке Каменке он получил рескрипт государыни, с требованием «скорейшего марша и всевозможного поспешения произведением неприятелю чувственных каких действ». Однако «поспешению» очень мешали большие обозы.
Армия была разделена на четыре дивизии, которые шли разными трактами, но поддерживали друг с другом постоянную связь. 27 июня русские переправились через Буг в двух местах: у Константинова и у Межибожа. Воспользовавшись тем, что турки стянули все силы к Хотину, Миних направил казачьи отряды на Сороки и Могилев на Днестре.
Оба городка были захвачены и сожжены, а казаки вернулись к армии с большой добычей. Рапортуя об этом успехе императрице, командующий подчеркнул, что победа [246] в самом начале кампании подняла боевой дух воинов, вселила в них уверенность в собственных силах.
Пока русские двигались вперед, турки успели собрать у Хотина очень крупные силы. Чтобы ввести противника в заблуждение, Миних разделил армию на две части. Одна, под командованием А. И. Румяецева, должна была демонстративно продвигаться к Хотину, а другая, во главе с самим Минихом, — обойти горы и выйти к городу с юга. 18 июля — на месяц позже срока, предусмотренного планом, армия вышла к Днестру, и на следующий день форсировала его, на виду у неприятеля.
Осуществив переправу, войска для короткой передышки встали лагерем перед деревней Синковцы. 22 июля они были атакованы крупными силами неприятеля, но успешно отбили натиск.
По словам фельдмаршала, «люди наши несказанную охоту к бою оказывали». В бою погибло 39 солдат и офицеров, получили ранения — 112. Из Синковиц Миних повел свои силы на Черновцы и далее к Хотинским горам. Чтобы выполнить задачу, ему нужно было пройти по так называемым «Перекопским узинам» — дефиле в южной части Хотинских гор. На марше русские неоднократно подвергались атакам татарской конницы, но отразили все нападения.
Перед входом в «узины» Миних оставил весь обоз, прикрыв его 20-тысячным отрядом. Затем он форсировал дефиле и 9 августа вышел на равнину. Здесь армия перестроилась в три каре. Турки не препятствовали движению русских через Хотинские горы, так как намеревались окружить их и уничтожить превосходящими силами, в выгодных для себя условиях. Вслед за пехотой и конницей, «узины» преодолел обоз. 16 августа силы Миниха подошли к селению Ставучаны, которое находилось примерно в 13 верстах юго-западнее Хотина. К тому времени в распоряжении фельдмаршала было около 58 тысяч человек и 150 орудий. [247]
В Ставучанах стояла 80-тысячная армия турок и татар под командованием сераскера Вели-паши. Турецкий военачальник распределил свои силы следующим образом. Около 20 тысяч воинов (в основном пехота) заняли укрепленный лагерь на высотах между селениями Недобоевцы и Ставучаны, перекрыв дорогу на Хотин. Лагерь был окружен тройным ретраншементом с многочисленными батареями, на которых стояло около 70 пушек. Отряды турецкой кавалерии под началом Колчак-паши и Генж-Али-паши (10 тысяч чел.) должны были действовать на флангах русской армии, а 50-тысячное войско татар во главе с Ислам-Гиреем получило приказ выйти в ее тыл.
План Миниха заключался в том, чтобы демонстративной атакой на правый фланг отвлечь внимание противника, нанести мощный удар по левому, менее укрепленному флангу и прорваться к Хотину. Утром 17 августа отряд под командованием Г. Бирона (до 9 тысяч человек при 50 орудиях) предпринял демонстративную атаку. Переправившись через реку Шуланец, он направился к главным силам турок, а потом повернул назад, и стал снова переправляться через реку. Отход отряда Бирона турки расценили, как бегство всей русской армии.
Вели-паша послал в Хотин известие о разгроме «презренных гяуров» и перебросил значительную часть войск с левого фланга на правый, чтобы развить успех. Узнав об этом, Миних двинул вперед главные силы, которые перешли Шуланец по 27 мостам. Вслед за главными силами на левый берег реки снова переправился отряд Бирона. Так как на переправу ушло около 4 часов, турки успели стянуть силы к лагерю и выкопать дополнительные окопы. К 5 часам вечера русские построились в боевой порядок и двинулись на левый фланг неприятеля. Попытки турецких артиллеристов, занимавших господствующие высоты, остановить русскую атаку огнем успеха не имели. Тогда турецкий командующий бросил вперед [248] конницу Генч-Али-паши. Русская пехота остановилась, выставила рогатки и отразила натиск кавалерии. Эта неудача окончательно подорвала боевой дух турок, и они в беспорядке отступили к реке Прут и за Дунай. Русские заняли лагерь, захватили весь неприятельский обоз и много артиллерии. В бою погибло около тысячи турецких воинов. Потери русской армии составили 13 убитых и 53 раненых.
Извещая императрицу о победе, Миних писал: «Всемогущий Господь, который милостиею своею нам предводителем был, всевышнею своею десницею защитил, что мы через неприятельский беспрерывный огонь и в такой сильной баталии убитых и раненых менее 100 человек имеем; все рядовые полученной виктории до полуночи радовались и кричали «Виват, великая государыня!». И означенная виктория дает нам надежду к великому сукцессу (успеху — А. М.), понеже армия совсем в добром состоянии и имеет чрезвычайный кураж».
18 августа русские войска подошли к Хотину, гарнизон которого бежал к Бендерам. На следующий день город был взят без единого выстрела. Из Хотина армия Миниха направилась к реке Прут, 28–29 августа формировала его и вступила в пределы Молдавии. Местное население восторженно встречало русских, видя в них освободителей от турецкого гнета. 1 сентября русский авангард занял Яссы, где командующий принял официальную депутацию молдаван, просивших принять страну под «высокую руку» императрицы Анны Иоанновны. В одном из своих донесений в Петербург Миних писал: «Понеже здешняя Молдавская земля весьма преизрядная и не хуже Лифляндии, и люди сей земли, видя свое освобождение от варварских рук, приняли высочайшую протекцию с слезною радостию, поэтому весьма потребно эту землю удержать в руках Вашего Величества; я ее со всех сторон так укреплю, что неприятель никак нас из нее выжить не будет в состоянии; будущею весною можем [249] Бендерами без труда овладеть, выгнать неприятеля из страны между Днестром и Дунаем и занять Валахию «.
К сожалению, всем этим прекрасным планам фельдмаршала было суждено остаться только планами. Дело в том, что если российская армия действовала довольно успешно, то для австрийцев 1739 год оказался воистину черным. Армия графа Георга фон Валлиса потерпела сокрушительное поражение у деревни Гроцки. В этом сражении австрийцы, стремившиеся вернуть себе Орсову, самым грубым образом недооценили противника. После неудачного маневра в горном дефиле, они были отброшены назад с огромными потерями и укрылись в Белграде, который турки немедленно осадили. Хотя Белград считался очень сильной крепостью, австрийцы совершенно пали духом. Русский посланник Ланчинский сообщал в Петербург, что канцлер Цинциендорф отозвался о ходе войны следующим образом: «Принужден я о тяжких прегрешениях здешних генералов говорить и об ужасных последствиях злосчастного при Гродске бою. Прибавить имею, что на фельдмаршала Валлиса была великая надежда, как на искусного генерала, а на деле оказал себя во всем так плохо, что и говорить о том мерзко. После той акции, в которых против всякого резона в тесных местах употребил кавалерию, делал все поперек».
В турецкий лагерь под Белград был направлен генерал Нейперг, которому император Карл VI приказал немедленно начать переговоры о сепаратном мире. Прибыв в лагерь османов, Нейперг сразу дал понять, что Австрия готова пойти на некоторые территориальные уступки. Турки тогда потребовали передать им Белград. Австрийский эмиссар согласился и на это, но лишь в том случае, если укрепления города будут срыты. Однако османы уже вошли во вкус приобретений и заявили о намерении получить Белград со всеми его укреплениями.
Подобная «жадность» очень обеспокоила французских дипломатов, боявшихся, что перемирие может рухнуть [250] и тогда союз России и Австрии сохранится. В лагерь под Белград немедленно отправился Вильнев. Он успел вовремя: турки уже начали готовиться к штурму. С истинно галльским блеском Вильнев предложил компромиссное решение: пусть австрийцы разрушат те укрепления, которые они сами возводили (после захвата крепости принцем Евгением Савойским), а старые, турецкие стены оставят в неприкосновенности. Так и решили. Помимо Белграда, Порта получала обратно все, что она потеряла в Сербии, Боснии и Валахии по условиям Пожаревацкого договора. Граница между Сербией и Турцией вновь пролегла по Дунаю, Саве и гористой провинции Темешвар. Когда представитель России при австрийской армии полковник Броун спросил Нейперга, есть ли в договоре, какие-нибудь статьи, отражающие интересы России, тот довольно резко ответил, что Австрия и так сделала слишком много, вступив ради русских в войну. «Обычная увертка министерства австрийского двора», — заметил по этому поводу Б.-К. Миних.
У российских военных заключение турецко-австрийского мира вызвало настоящий шок. Миних назвал договор «стыдным и весьма предосудительным». С нескрываемой горечью он писал императрице: «Бог судья римско-цесарскому двору за таковой учиненный к стороне Вашего Величества нечаянный и злой проступок и за стыд, который из того всему христианскому оружию последует, и я о том ныне в такой печали нахожусь, что не могу понять, как тесный союзник таковым образом поступить мог». Полководец призывал царицу продолжить войну. Он с уверенностью говорил о грядущих победах и о том, что «здешние» народы готовы оказать армии поддержку.
Дипломаты, однако, держались иной точки зрения. Война обходилась России очень дорого. Огромные человеческие потери, расход денежных средств уже не на шутку тревожили правительство. Особенно сильному [251] разорению подверглась Украина. По подсчетам историков, у ее жителей было реквизировано 47 тысяч лошадей, а общий ущерб, нанесенный украинским землям, составил 12 млн. рублей. Постоянно росло дезертирство из действующей армии. Был даже случай, когда в Польшу бежал без малого целый пехотный полк: 1394 человека. Новые походы в степь представлялись измученным солдатам верной гибелью, и они предпочитали рискнуть жизнью, пустившись «в бега», нежели отправляться на войну.
Вся империя постоянно страдала от неурожаев, эпидемий, от бродяжничества и преступности, порожденных дезертирством и массовой нищетой. Для борьбы с разбойниками приходилось посылать целые воинские команды, но далеко не всегда столкновение заканчивалось в пользу сил правопорядка. Официальные бумаги того времени прямо-таки пестрят сообщениям о «воровских людях», которые чинили «великие разорения и смертные убийства».
В январе 1738 г. в селе Ярославце, под Киевом, объявился некий человек, который называл себя царевичем Алексеем Петровичем (сыном Петра I). Призывая местных солдат «постоять» за него, самозванец говорил: «...Я вашу нужду знаю, будет скоро радость: с турками заключу мир вечный, а вас в мае месяце все полки и казаков пошлю в Польшу и велю все земли огнем жечь и мечом рубить». У солдат подобная агитация вызвала самый благодарный отклик. Они даже отстояли «царевича», когда начальство прислало казаков его схватить. Через некоторое время, самозванца все-таки удалось арестовать. На допросе он назвался польским шляхтичем Иваном Миницким и заявил, что принять имя царевича Алексея ему повелел сам Христос. На вопрос, отчего он не служит и не работает, смутьян заявил: «Что мне работать! Я человек не простой, явился мне Михаил архангел!». Участь Миницкого была ужасной: его посадили на [252] кол. Некоторых солдат обезглавили, а иных четвертовали. Казнили даже священника, который отслужил в честь самозванца молебен. Но самые жестокие казни не могли уничтожить всех смут.
Все сильнее и сильнее разгорались мятежи на окраинах империи. Еще в 1735 г. вспыхнуло крупное восстание башкир. Толчком к нему послужили жестокость и грубость некоего полковника Тевкелева, который ведал сбором башкир для военной службы. Мятежники даже напали на драгун Вологодского полка, сопровождавших обер-секретаря Ивана Кириллова в его поездке по Уралу, убили 60 солдат и полковника Чирикова, разграбили обоз. «Усмирение» башкир поручили А. И. Румянцеву. Весной 1736 г. он сжег более 200 деревень, стоявших по рекам Белой, Уршаку, Кегушу, Деме, казнил 185 бунтовщиков, да еще 700 человек «побил» во время столкновений. Одновременно с Румянцевым, карательные экспедиции проводили полковники Мартаков и Тевкелев, команды, присланные В. Н. Татищевым из Сибири.
Тем не менее, в 1737 г. башкиры еще продолжали борьбу, хотя и в меньших масштабах, а в 1738 г. они обратились за помощью к киргизскому хану Абул-Хаиру. Тот помочь согласился и в конце апреля ограбил в окрестностях Оренбурга тех башкир, которые были лояльны к российскому правительству. Когда представлявший местную власть майор Останков стал укорять Абул-Хаира за бесчинства, хан выхватил саблю и, указав на Оренбург, заявил: «Город мой и для меня построен, а кто не послушает, тому голову отрублю». Встревоженная императрица писала В. Н. Татищеву: «Сим нашим указом вам наикрепчайше подтверждаем, что всемерно надлежит вам со всею командою к Оренбургу поспешать без всякого отлагательства, а ежели над оным городом учинится гибель или людям урон, то особливо вы в том пред нами дадите ответ, ибо мы оною крепость потерям не хотим». [253]
Очень тревожные известия приходили из Стокгольма. На протяжении всей кампании 1735–1739 гг. в шведском правительстве ожесточенно боролись две группировки. Одна, выступавшая за войну с Россией, именовалась «партией шляп», другая, более миролюбивая, — «партией ночных колпаков». В противостояние втянулись даже придворные дамы. Графини Делагарди и Ливен выступали за партию войны, а графиня Бонде была сторонницей партии мира. Почти каждая пирушка заканчивалась дуэлями между молодыми дворянами из числа поклонников этих политизированных красавиц. В моду даже вошли табакерки и игольницы в виде шляп и колпаков.
В июне 1738 г. русский резидент М. П. Бестужев-Рюмин был вынужден сообщить Остерману о несомненном успехе «военной» партии. Особая секретная комиссия приняла решение направить туркам, в счет долгов Карла XII, 72-пушечный линейный корабль (он по пути затонул) и 30 тысяч мушкетов. В Турцию выехал шведский агент майор Синклер, при котором имелись депеши к великому визирю и Бонневалю с предложением начать переговоры о военном союзе. Бестужев в своем послании, назвав Синклера «великим злодеем и поносителем всей российской нации», с абсолютно неприкрытым цинизмом рекомендовал «...его аннелировать, а потом пустить слух, что на него напали гайдамаки или кто-нибудь другой».
В июне 1739 г. пожелание резидента исполнилось. Два русских офицера, капитан Кутлер и полковник Левицкий, «переняли» Синклера в Силезии, на обратном пути из Турции, убили его и забрали все бумаги. Смерть агента вызвала в Швеции настоящий взрыв негодования. В Финляндию был срочно переброшен 10-тысячный корпус, в Карлскруне вооружались корабли. Обстановка накалилась до такой степени, что гарнизон Кронштадта однажды был поднят по ложной тревоге: [254] кто-то принял свои корабли за наступавший шведский флот. Только победа Миниха при Ставучанах несколько остудила горячие головы в Стокгольме. И все же угроза шведского вторжения явилась одной из важнейших причин того, что русские дипломаты спешили подписать мир с турками.
Еще в начале 1739 г. А. И. Остерман в одном из своих посланий к Флери благодарил кардинала за то, что Франция взяла на себя роль посредника, и обещал, что Россиия, получив Азов, даст обязательство не строить на Азовском море военного флота. В апреле русское правительство пошло на новые уступки. Было дано согласие вообще уничтожить Азовские укрепления и ограничиться строительством около устья Дона «батареи или шанцев».
Конечно, действия Австрии вызвали в Петербурге раздражение. Не была для русских дипломатов секретом и двуличная политика Франции. Антиох Кантемир писал в Петербург из Парижа: «Разделение двух союзнических дворов было всегда их (французов — А. М.) главной целью. Кажется, главное намерение кардинала (Флери — А. М.) состоит в том, чтобы всю Европу держать в постоянном смущении и тем удобнее усиливать свою власть при всех дворах и в мутной воде рыбу ловить».
И все же воевать с турками в одиночку не решились. В сентябре 1739 г., в Белграде, Россия и Турция заключили мирный договор. Согласно его условиям, Россия получала Азов, без права держать в нем гарнизон и возводить укрепления. При этом России разрешалось построить крепость на Дону, на острове Черкасе, а Турции — на Кубани. Россия не могла также держать флот на Черном и Азовском морях. Торговля с Турцией могла осуществляться только на турецких кораблях. Молдавия и Хотин оставались за турками, а Малая и Большая Кабарда на Северном Кавказе были объявлены нейтральными, [255] превращались в своего рода барьер между двумя державами.
Результаты войны, таким образом, выглядели очень скромно. Они свелись к приобретению Азова (без права его укреплять) и к расширению границ на несколько верст в степи. Гораздо более значительными выглядят результаты военные. Во-первых, кампания 1735–1739 гг. сгладила тяжкое впечатление от провала Прутского похода и показала, что турок и татар можно побеждать на их территории. Во-вторых, она очень ясно выявила главные трудности такой борьбы. Эти трудности заключались в огромных расстояниях и непривычных природных условиях. Бесспорно то, что Россия понесла в войне очень большие потери. По подсчетам С. М. Соловьева, погибло около 100 тысяч человек. Современный историк Н. Петрухинцев называет еще более крупную цифру: не менее 120 тысяч, то есть половина всей российской армии. Однако, лишь небольшая часть (8–9%) погибших были убиты в бою. Главный урон русской армии нанесли утомительные переходы, жажда, эпидемии. Война 1735–1739 гг. стала подлинной войной со степью, войной с огромными пространствами, и в недалеком будущем России предстояло научиться такие войны выигрывать. [256]