Глава 3.

История противоборства

Война Российской империи против Крымского ханства и Турции в 1735–1739 годах имела, разумеется, вполне конкретные политические причины, порожденные той специфической ситуацией, которая сложилась в Европе во второй четверти XVIII столетия. Вместе с тем, она являлась эпизодом многовековой борьбы России за расширение и сохранение своих южных границ и в этом смысле отражала глубинные геополитические процессы.

Крымское ханство выделилось из состава Золотой орды в конце XIII века, когда внук Батыя, хан Менгу-Тимур отдал Крым во владение своему племяннику Орам-Тимуру. Первым крымским ханам пришлось отстаивать свои земли в жестокой борьбе с бывшими единоплеменниками — ногайскими татарами. Не всегда мирными были и отношения с самой Золотой ордой. В 70-е годы XIV века честолюбивый военачальник Мамай, оттеснив от власти законных ханов Золотой орды, попытался подчинить Крым своему ставленнику, но безуспешно. Характерно, однако, что, потерпев поражение в Куликовской битве и проиграв междоусобную войну с заяицким (зауральским) ханом Тохтамышем, Мамай бежал все-таки в Крым, где впоследствии был убит. Помимо потомков монголов и татар, Крым населяли славяне, греки, аланы, половцы, генуэзцы. Здесь издавна процветали ремесла, велась оживленная международная торговля. Францисканский монах Вильгельм Рубрук, живший при дворе хана Менгу-Тимура, повествует в своей книге о городе Солдайе (Судаке) на южном побережье Крыма, в который, по его словам, приезжают купцы со всей Руси, чтобы купить соль и товары, доставленные из Турции. [92]

Около 1428 г. ханом в Крыму стал Ази-Гирей. Он положил начало династии Гиреев, правившей ханством более 350 лет и перенес свою столицу из Крым-города в Бахчисарай. Его сын Менгли-Гирей проявил себя, как очень способный политик и военачальник. Опасаясь нападения со стороны Золотой орды, он в 1474 г. начал сближение с великим князем московским Иваном III, в котором видел естественного союзника для борьбы с общим врагом. В Москву прибыл ханский посол Ази-Баба, а в Крым отправился боярин Василий Беклемишев. После обмена грамотами Иван III и Менгли-Гирей заключили договор, в котором давали обязательство «быть... везде заодно, другом другу быть, а недругу недругом». Однако, вскоре ситуация изменилась самым к образом: в 1475 г. к берегам Крыма подошел флот турецкого султана Мехмеда Завоевателя, который захватил крепость Кафу. Не имея сил для сопротивления могущественному противнику, крымский хан признал себя вассалом турецкого султана и, таким образом, сохранил престол. Некоторое время Менгли-Гирей поддерживал с турками вполне благожелательные отношения, но затем стал жаловаться на них московскому князю. «Султан посадил в Кафе своего сына, — писал он Ивану Васильевичу, — он теперь молод и моего слова слушается, а как вырастет, то слушаться перестанет, я также не стану слушаться, и пойдет между нами лихо: две бараньи головы в один котел не лезут».

Главной задачей Руси в то время являлась борьба с Золотой ордой, да и едва ли московский князь мог реально помышлять о конфликте с султаном, который захватил Константинополь, успешно воевал с венецианцами, венграми, молдаванами и многими другими народами. В турках-османах московские дипломаты видели скорее потенциальных союзников для борьбы с золотоордынцами и Литвой, чем противников. В 1480 г. хан Золотой орды Ахмат двинулся в поход на Русь, но, встретив на [93] реке Угре московское войско, не осмелился вступить в бой с ним, простоял несколько месяцев в бездействии, а затем ушел в степи без дани. Это событие, получившее название «Угорского стояния», ознаменовало падение татаро-монгольского ига. Однако последний, смертельный удар нанесли Золотой орде именно крымские татары. В 1502 г. Менгли-Гирей напал на владения сына Ахмата Ших-Ахмата и разорил их. Интересно, что когда последний золотоордынский хан попытался укрыться в Турции, султан отказался его принять. Так что в отношении Золотой Орды Московская Русь, Крым и Турция действовали единодушно.

Для установления с турками более тесных контактов московские власти пользовались посредничеством крымского хана. В 1492 г. Иван III направил Менгли-Гирею грамоту для передачи султану Баязиду, сыну умершего Мехмеда Завоевателя. В этой грамоте великий князь жаловался, что султанский наместник в городе Азове «чинит обиды» русским купцам, и предлагал обменяться послами, чтобы в будущем иметь дружественные отношения. В силу нескольких недоразумений ответ пришел только через пять лет, но зато носил вполне доброжелательный характер. «Гостей своих в мою землю на их промысел отпускай, — писал султан, — из нашей заповеди никто не смеет выступить (то есть обид купцам не нанесет — А. М.). Как свои двери отворены видишь перед собою, так и мои двери отворены перед тобою всегда».

С конца XV века Москва стала активно вмешиваться в дела Казанского и Астраханского ханств, что вызвало быстрое ухудшение отношений с Крымом. Уже при сыне Менгли-Гирея Магомет-Гирее (1515–1524) дело дошло до вооруженных столкновений. Захват Казани и Астрахани в 1552–1556 гг. царем Иваном IV, обеспечил Руси контроль над торговыми путями по Волге и Каме, одновременно вызвал настоящий взрыв ярости у крымского хана Девлет-Гирея, который сам претендовал на волжские [94] земли. Недовольны были и турки. Во-первых, султан носил титул халифа и считался повелителем и защитником всех мусульман. Во-вторых, в 1552–1555 гг. Турция смогла отбить у Персии большую часть Закавказья, овладела Эриванью (Ереваном), Тебризом, Эрзерумом. Приближение к Каспию нового потенциального противника, естественно, вызывало раздражение и тревогу.

В 1563 г. русский посол в Крыму Афанасий Нагой сообщал царю о прибытии к хану турецкого посла с приказом начать подготовку похода на Астрахань. Татары, однако, в поход идти отказались, посчитав войну с русскими слишком трудной и опасной.

Весной 1569 г., по инициативе турецкого визиря Мехмед-паши Соколлу, в Кафе собралось 17-тысячное янычарское войско, которое затем двинулось на Дон, а оттуда подошло к Астрахани. Однако для штурма города у турок не хватало артиллерии. Наступившие холода способствовали падению боевого духа янычар. Ко всему прочему, честолюбивый Девлет-Гирей опасался чрезмерного влияния турецких полководцев в своих владениях и всячески запугивал союзников рассказами о суровой зиме и силе русских войск. В конце сентября, когда стало известно о приближении большой армии воеводы Бельского, турки покинули позиции под Астраханью.

Впрочем, Иван Грозный тоже не чувствовал себя готовым к большой войне с османами. В 1570 г. в Константинополь отправился русский посол Новосильцев. Под предлогом поздравления султана Селима во вступлением на престол, он должен был напомнить туркам о прежних, мирных, отношениях между двумя странами и, самое главное, убедить их, что мусульманство не подвергается в новых русских владениях ни малейшему притеснению. Выполняя царскую волю, Новосильцев говорил султану: «А которые казанские люди государю нашему правдою служат, те и теперь в государском жаловании по своим местам живут, а от веры государь их не отводит, [95] мольбищ их не рушит: вот теперь государь посадил в Касимовском городке царевича Саип-Булата, мизгити (мечети) и кишени (кладбища) велел устроить, как ведется в бусурманском законе... а, если б государь наш бусурманский закон разорял, то не велел бы Саип-Булата среди своей земли в бусурманском законе устраивать...».

Преемник Новосильцева, Кузминский даже предлагал султану Селиму II военный союз для походов «на цесаря римского и на польского короля, и на чешского, и на французского, и на иных королей, и на всех государей италийских». Такой план вовсе не был фантастическим, учитывая, что Русь в то время вела войну с Польшей, а Турция в 1570 г. начала вторжение на Кипр, являвшийся зоной интересов Венеции т. е. «государей италийских».

По отношению к хану Московская Русь также старалась держаться корректно. Иван IV даже убеждал Девлет-Гирея, что намерен передать ему Астрахань, но и это не предотвратило набега. В 1571 г. крымский хан с большим войском подошел к самой Москве, сжег ее предместья и захватил множество пленных. В следующем году набег повторился. На этот раз татар встретил на Оке князь Михаил Воротынский, который нанес им сокрушительное поражение. Девлет-Гирей сразу стал сговорчивее и послал царю грамоту с обещанием прекратить войну в обмен на «Астраханские юрты». В ней хан простодушно нарисовал свой идеал крымской экономики: «Только царь даст мне Астрахань, и я до смерти на его земли ходить не стану; а голоден я не буду: с левой стороны у меня литовской, с правой черкесы, стану их воевать и от них еще сытей буду». Иван IV ответил отказом и также изложил свое видение «геополитической ситуации»: «Теперь против нас одна сабля — Крым, а тогда Казань будет вторая, Астрахань — третья, ногаи — четвертая».

В начале XVII столетия Русское государство было охвачено жесточайшим внутри — и внешнеполитическим [96] кризисом, вошедшим в историю под названием Смутного времени. Перевороты, мятежи, польская и шведская интервенция не только разоряли страну, но и вели к падению ее международного авторитета. Однако после упрочения на престоле династии Романовых и восстановления государственности, Россия вновь начала отстаивать свои внешнеполитические интересы, хотя поначалу действовала очень осторожно. В 1620-е годы Россия и Турция предпринимали попытки договориться о совместных военных действиях против Польши, но успеха не достигли. Переговорам помешали, пассивность русского правительства, которое боялось начинать большую войну с сильным противником, неустойчивая политическая ситуация в самой Турции и частые нападения донских казаков на турецкие купеческие караваны. Турки считали казаков подданными царя, посылали жалобы на их «разбои» в Москву, но получали неизменный ответ, что «на Дону живут воры и государя не слушают». В действительности отношение московских властей к казакам было не столь однозначным. В них видели и постоянный источник беспокойства, неуправляемую «вольницу», и военную силу, которую можно использовать на «царевой службе».

Помимо жалоб, Турция использовала еще один, гораздо более действенный способ давления на Москву: татарский набег. Москва и Стамбул, таким образом, постоянно обменивались ударами через казаков и татар, но в обоих случаях дело приходилось иметь с очень непослушным оружием.

В июне 1637 г. большой отряд донских казаков взял штурмом Азов, крепость в устье Дона, которую турки называли Садд-уль-ислам — Оплот ислама. «Степные лыцари» умело воспользовались конфликтом между султаном Мурадом IV и крымским ханом Инайе-Гиреем. Хан захватил Кафу, турецкую крепость в Крыму, а султан в ответ низложил его. Именно в этот момент отряд [97] атамана Михаила Татаринова и овладел мощной цитаделью, в которой стояло более двухсот пушек. После этого казаки обратились к царю Михаилу Федоровичу с просьбой взять город «под свою руку». Царь воспринял это событие, как опасное «самовольство», способное втянуть страну в большую войну с Турцией, и помощи донцам не оказал. Тем не менее, осенью того же года крымский хан Бохадур-Гирей послал своего брата Нураддина напасть на русские земли, заявив при этом, что его поход является местью за разорение Азова.

В 1641 г. большое турецкое войско подступило к Азову, но выбить казаков из города не смогло. Узнав о том, царь в начале 1642 г. царь собрал на Земский собор представителей боярства, дворянства, духовенства и иных сословий. Все участники Собора согласно высказались, что Азов от казаков нужно принять. Особенно подробно обосновали свое мнение дворяне Никита Беклемишев и Тимофей Желябужский, которые твердо полагали, что Азов — ключ к землям по Кубани и на Кавказе. «Будет Азов за государем, — говорили они, — то Ногай большой..., горские черкесы, кженские, бесленеевские и адинские будут все служить государю». В то же время многие участники Собора жаловались на свои жизненные тяготы и трудности. Узнав настроение подданных, государь понял, что начинать войну рискованно и приказал казакам покинуть город. Азов вновь стал турецким, а к султану отправился царский посол Илья Данилович Милославский с грамотой о «вечной дружбе». В ответ султан обещал послать в Крым распоряжение, запрещавшее татарам нападать на Русь.

Спокойствие, впрочем, было недолгим. В конце 1645 г. крымцы в очередной раз вторглись в пределы Московского государства, но под городом Рыльском были разбиты царскими воеводами и отступили. Весной 1646 г. Россия предложила Польше, на владения которой татары также нападали, совершить на врага совместный поход. [98] Во время беседы с королем Владиславом IV, русский посланник В. И. Стрешнев проявил хорошую осведомленность в международной политике, сказав, что настало самое удобное время для удара по Крыму, так как «на турского султана Ибрагима учинился упадок большой от венециан; ратным людям его разоренье и теснота, людей его осадили в Критском острове немцы». Действительно, еще в 1645 г. турецкие войска приступили к завоеванию Крита, но сами были блокированы соединенным флотом венецианцев и мальтийских рыцарей. Тем не менее, король ответил послам, что не может начать войны без одобрения сейма, хотя и считает нужным наказать татар. В результате долгих переговоров, после ответного визита польского посла в Москву, был заключен только оборонительный договор против татар. Тем временем русский посол в Турции Афанасий Кузовлев подвергался постоянным оскорблениям и унижениям, причиной которых являлись все те же набеги донских казаков. В начале 1647 г. визирь Азим-Салех даже угрожал в случае нападения казаков на турецкие земли «изжарить посла на рожне». Донцам до этих угроз не было ни малейшего дела, и они продолжали грабить турецкие корабли на Черном море. Как писал историограф Османской империи Лорд Кинросс: «Пограничная война между казаками и татарами продолжалась, каждая из сторон (Россия и Турция — А. М.) требовала от другой держать своих неуправляемых вассалов под контролем».

В 1654–1667 г. Россия вела изнурительную борьбу с Польшей. Ее результатом стало присоединение к Московскому государству Левобережной Украины и получение прав на временное владение Киевом. Но претензии на украинские земли предъявляли и турки, действовавшие при активной поддержке крымских татар. Многие украинские казаки при этом вообще стремились к полной независимости, постоянно лавировали между противоборствующими державами. [99]

В 1667 г. гетман Правобережной, остававшейся под контролем Польши, Украины П. Дорошенко, вступив в сговор с гетманом Левобережья И. Брюховецким, убедил его «передаться» турецкому султану. Каждый гетман, в тайне, надеялся стать единовластным правителем единой Украины, а турки вынашивали собственные замыслы. В апреле 1668 г. Брюховецкий направил своего посла полковника Гамалея к султану Мехмеду IV и просил принять его «под высокую руку». В ставку Брюховецкого, город Гадяч явилось большое татарское войско для принятия присяги на верность гетману. Узнав об этих событиях, Дорошенко стремительно двинул на соперника отряды своих казаков. Несмотря на все мольбы, Брюховецкого татары отказались сражаться на его стороне. Левобережный гетман был захвачен в плен и убит. Провозгласив себя гетманом «обеих Украин», Дорошенко в 1669 г. сам заявил о принятии турецкого покровительства, был с почетом принят в Стамбуле, где получил от султана титул бея. Возмущенный король Польши направил в Турцию письмо с протестом. Забеспокоились и в Москве: в апреле 1672 г. к султану был направлен толмач (переводчик) Посольского приказа, перс на русской службе, Василий Даудов с грамотой, в которой царь Алексей Михайлович просил Мехмеда IV не посылать войск на Украину и не начинать войны с Польшей. В ответ турецкий визирь Ахмед Кепрелю гордо заявил: «Будете друзья или недруги нам, в какой путь не пойдете, с нашей стороны то же самое увидите». По возвращении в Москву, Даудов сообщил тревожную весть: султан принял депутацию казанских и астраханских татар и выслушал их жалобы на притеснения со стороны царских властей.

Тревожно было и в Крыму. С 1666 по 1671 год ханством правил Адиль-Гирей, который не совершил ни одного похода на Русь. Он даже согласился отпустить знатных русских воевод, захваченных в плен его предшественником [100] Мехмед-Гиреем, союзником польского короля во время войны на Украине. Возможно, именно такая уступчивость не нравилась султану. Адиль-Гирей был лишен престола, и власть перешла в руки Салим-Гирея. Новый хан немедленно приказал вернуть назад одного из отпущенных пленников боярина Василия Петровича Шереметева, который уже выехал из Бахчисарая, и стал требовать с царя Алексея Михайловича большой выкуп. «Ближние люди новые, — с тревогой сообщал Шереметев в Москву, — во нравах своих злые..., прежний договор с Адиль-Гиреем ставят ни во что, кричат, что по их старому обыкновению и вольностям хан неволен отбирать у них ясырь..., кто, что возьмет на войне, тем они и живут».

В мае 1672 г. большое турецко-татарское войско вторглось в Подолию. Вспыхнула польско-турецкая война, нашедшая отражение в романе польского писателя Генрика Сенкевича «Пан Володыевский». Через четыре года после начала боевых действий польский король Ян СобесСкий был вынужден подписать с турками Журавненский мирный договор, по которому передал султану Подолию вместе с крепостью Каменец-Подольский. Во время войны единым гетманом Украины стал черниговский полковник Иван Самойлович, сторонник союза Украины с Россией. Дорошенко, желая восстановить свои права, заключил союз с крымскими татарами и захватил при их помощи гетманскую столицу Чигирин.

Чтобы не допустить перехода Украины в руки турок, весной 1676 г. к Чигирину направилось объединенное войско гетмана Самойловича и боярина Г. Г. Ромодановского. В июле 1676 г. его авангард смог овладеть городом. В ответ, в августе 1677 г. султан двинул к Чигирину свою армию. Однако оставленный Ромодановским гарнизон отразил нападение, а подоспевшие к месту действий основные силы русских разгромили турок в полевом сражении. В июле 1678 г. турки и татары вторично напали [101] на Чигирин. После упорной осады они одолели защитников. Остатки гарнизона с большим трудом пробились к русскому войску, шедшему на помощь крепости. Два последующих года прошли в стычках между русско-украинской армией Самойловича и Ромодановского с одной стороны и крымскими татарами с другой.

В январе 1681 г., так и не добившись своих целей, Турция подписала с Россией Бахчисарайский мирный договор, согласно которому признала Левобережную Украину российским владением. Султана Мехмеда, впрочем, эта неудача практически не обеспокоила. Османы готовились к большому походу против Священной Римской империи, с которой враждовали из-за Венгрии, так что украинский театр военных действий представлялся им второстепенным.

В марте 1683 г. султан лично повел войска от Адрианополя и Белграда на север и в июне вторгся в Австрию. По дороге он соединился со своим союзником правителем Трансильвании Михаем Апафи, так что общая численность султанских войск превысила 200 тысяч человек. В середине июля турки осадили Вену. Император Леопольд I бежал из столицы, но немногочисленный (15 тысяч человек) гарнизон оказал врагу мужественное сопротивление.

Осада продолжался до 12 сентября, когда на помощь австрийцам пришел польский король Ян Собесский. Его армия совершила переход от Варшавы до Вены (около 350 км.) всего за 15 дней и объединилась с войском Карла Лотарингского, которое прежде вело только оборонительные бои. К ним примкнули также отряды курфюрстов Саксонского, Баварского и Бранденбургского. Несмотря на то, что даже все вместе союзники насчитывали около 64 тысяч человек, они нанесли туркам сокрушительное поражение. Восхваляя доблесть Собесского, польский романист Генрик Сенкевич писал: «Король Ян III победил турок под Веной, разбил в прах их могущество, [102] и крик «виват» повторялся во всех христианских странах».

Действительно, события 1683 года имели огромное историческое значение, ибо ознаменовали конец расширения Османской империи. Блистательная Порта оставалась одним из самых могущественных государств в мире, но эра завоеваний для нее завершилась. Отныне султанам приходилось отчаянно бороться за сохранение своих владений, которые, несмотря на все их усилия, постоянно сокращались. Явственным фактом стало отставание Турции от стран Западной Европы в экономической, военной, политической и многих других сферах жизни. Разумеется, началось это отставание не в 1683 г., но никогда ранее не получало оно столь определенного подтверждения. «Подчиненное положение Османской империи и растущая зависимость от Европы, — писал британский историк Лорд Кинросс, — раз и навсегда стали восприниматься европейскими политическими деятелями как политический факт. Раз и навсегда сила Запада с его поднимающимися национальными государствами превзошла силу Востока «.

Однако рубеж XVII — XVIII вв. стал поворотным этапом не только для Турции, но и для ее северной соседки России. Всего двенадцать лет отделяют поражение турок под Веной от первых военных походов Петра Великого. Срок в историческом плане ничтожный! Время заката Османской империи стало также временем создания и роста империи Российской.

В 1684 г. вдохновленные победами австрийцы и поляки решили развить успех, для чего попытались заручиться поддержкой России. В мае императорский посол Блюмберг встретился с боярином Василием Голицыным, фаворитом царевны Софьи, являвшейся в то время фактической правительницей России. С ответной миссией во Львов выехал боярин Борис Петрович Шереметев, в будущем сподвижник Петра I и фельдмаршал. После долгих [103] споров стороны заключили союз, причем Польша обязалась окончательно уступить России Киев. Так сложилась антитурецкая Священная лига, включившая Австрию, Речь Посполитую и Венецию.

Весной 1687 г. большое русское войско под началом В. В. Голицына двинулось на вассала Турции крымского хана. Татары, узнав о приближении противника, подожгли степную траву. Лишившись корма для своих коней, воины Голицына были вынуждены повернуть назад. Татары ответили на русский поход целой серией набегов.

В 1689 г. Голицын предпринял новую попытку овладеть Крымом. Теперь его план заключался в том, чтобы совершить поход ранней весной, когда трава еще не такая сухая и вероятность степных пожаров гораздо ниже. Опытный офицер, шотландец Патрик Гордон дал Голицыну несколько ценных советов. Он рекомендовал взять с собой штурмовые лестницы (в степи не было дерева для их изготовления), построить на Днепре легкие суда для действий против крепости Кази-Керман, устраивать по мере продвижения войск небольшие укрепления. Большинство предложений учтено не было. В середине марта московские полки двинулись в поход. На реке Самаре к ним присоединился недавно избранный украинский гетман И. Мазепа с казаками.

Поход оказался очень трудным. Вместо прежней жары главной помехой стала весенняя распутица. Полки, обозы, артиллерия буквально вязли в грязи, с трудом переправлялись через разлившиеся степные реки. 15 мая, уже на подступах к Перекопу, войско было атаковано татарами с тыла. Нападение удалось отразить, но многие полки и, особенно, казаки понесли большие потери. Пять дней спустя татары снова сделали попытку остановить наступление русских, но неудачно. В конце концов, крымцы укрылись за мощными укреплениями Перекопа, а русское войско стало готовиться к штурму. Тут как раз и сказалась нехватка дерева для строительства осадных [104] сооружений, о которой предупреждал Гордон. Обнаружился также недостаток продовольствия, не нашли поблизости источников пресной воды. В конечном итоге русско-украинское войско «с жалием и руганием» начало отход. На обратном пути татары вновь подожгли степь, часто совершали на отступавших стремительные налеты. В конце июня русские достигли реки Мерло, где Голицын распустил ратных людей по домам. Неудачные экспедиции очень подорвали авторитет правительства Софьи и способствовали его падению. В том же 1689 г. власть в стране сосредоточилась в руках юного Петра I и его окружения.

Известный историк С. М. Соловьев писал о походах Голицына так: «Не решен был заблаговременно главный вопрос: что такое Крым и как его завоевывать? Думали, что стоит только вторгнуться в Крым с большим войском, татары испугаются и отдадутся на волю победителя; не подумали об одном, что за Перекопью та же безводная степь, как и на дороге к полуострову». Современник событий, иезуит де Невилль называет еще одну, очень важную, причину неудачи: плохую подготовку русских войск.

По его словам, в распоряжении Голицына имелись лишь «толпы грубых, беспорядочных крестьян (имелись в виду стрельцы, имевшие право заниматься всякими приработками — А. М.), не закаленных в битвах, с которыми он не мог ни начать, ни совершить с честью никакого важного военного предприятия».

И все же экспедиции Голицына не были совсем бесполезны. Они отвлекли татарские силы от воевавших с Турцией союзников России. Последние действовали с большим успехом. В 1684 г. — австрийцы оккупировали значительную часть Хорватии и выбили турецкий гарнизон из Буды, а год спустя, очистили от неприятеля всю Венгрию. В 1691 г. турецкая армия потерпела сокрушительное поражение от войск принца Людвига Баварского [105] на Дунае. В 1693 г. венецианцы заняли Родос, который османы смогли вернуть только ценой больших потерь.

В 1695 г. Петр I решил продолжить борьбу с Турцией. Юный государь (Петру тогда было 23 года) видел в этой войне не просто месть за татарские набеги, но стремился обеспечить России выход к Черному морю и открыть, таким образом, новые перспективы для развития национальной экономики. Однако, он хорошо помнил о неудачных походах Голицына, а потому решил идти не в Крым, а на Азов. Чтобы замаскировать свои намерения, Петр послал в низовья Днепра крупное войско, угрожавшее оттуда Крыму, а сам, с другой армией, направился по Дону и Волге к вражеской крепости. Взять Азов, однако, не удалось. Турки наладили снабжение города с моря, а боевых кораблей у осаждавших не было. Царь лично участвовал в боевых действиях (по собственному выражению «зачал служить с первого Азовского похода бомбардиром»).

К лету 1696 г. в Воронеже собрали «морской караван» в тридцать военных судов, после чего русские войска «крепко обложили» Азов и с суши, и с моря. На этот раз крепость пала. Любопытно, что во втором Азовском походе среди отличившихся был юный поручик Михаил Голицын, который получил ранение стрелой в ногу, но не оставил строя. В будущем ему предстояло стать генерал-фельдмаршалом, членом Верховного тайного совета и испытать на себе суровую опалу Анны Иоанновны.

В 1697 г. выдающийся австрийский полководец принц Евгений Савойский наголову разгромил войско султана в битве на реке под Зентой. Между тем царь Петр готовился к новой большой войне с турками. Завоевание Азова являлось только первым шагом в решении стоявшей перед Россией задачи. Османы по-прежнему держали в руках Керченский пролив, соединявший Азовское море с Черным. Чтобы активизировать действия антитурецкой коалиции из России в Европу отправилось «великое [106] посольство». В его составе находился инкогнито и сам государь Петр Алексеевич. Посольство посетило Пруссию, Голландию, Англию, Австрию. Петр воспользовался поездкой, чтобы изучить интересовавшие его отрасли знания, работал на корабельных верфях, посещал фабрики, больницы, музеи, арсеналы и государственные учреждения.

Однако достичь дипломатических целей посольство не смогло в силу сложившейся тогда международной ситуации. В Европе обострились противоречия между Австрией и Францией, которые вступили в спор из-за права посадить того или иного претендента на испанский престол. Опасаясь установления в Европе французской гегемонии, к Австрии примкнули Англия и Нидерланды. Зато на стороне Франции выступили некоторые германские государства, правители которых издавна враждовали с австрийскими императорами. Испания и вовсе раскололась: одни провинции поддерживали французского кандидата, другие — австрийского. Дело шло к большой европейской войне (она действительно началась в 1701 году), и Австрия, самая сильная держава в Священной лиге, спешила заключить с турками мир.

В самом конце 1698 г. в Карловичах (Хорватия) собралась мирная конференция. Участвовавшие в ней русские дипломаты решительно выступили против прекращения войны с турками, но с их мнением никто не посчитался. Петр I впоследствии с горечью признавал, что его замечали «меньше, чем собаку». Каждый из участников Священной Лиги вел переговоры с Турцией самостоятельно. «Карловицкий конгресс, — отмечал историк О. А. Гриневский, — не был форумом для совместного ведения переговоров... На нем не предусматривалось, например, проведение общих заседаний, где присутствовали бы все делегации. Вместо них, по предложению австрийцев, каждый должен был проводить «съезды» с турками в присутствии посредников». Такой порядок предоставлял [107] наибольшие выгоды австрийцам, ибо очередность встреч соответствовала очередности вступления стран в Лигу («кто первый с цесарцами (австрийцами — А. М.) договор заключил, тот раньше и с турками о своих делах говорить будет»).

Представитель России П. Б. Возницын на первой же встрече с турками, в ноябре 1698 г., выдвинул явное завышенные требования, настаивал на передаче России не только Азова с Таганрогом, но и Керчи. «Турецкие послы, — писал Возницын, — то услышав, в великое изумление пришли и вдруг в образе своем переменились... Так красны стали, что больше того невозможно быть». Османский посол, грек Маврокордато, в ответ потребовал вернуть все захваченные Россией земли. Но Возницын, дипломат старой школы, уступчивостью не отличался. На следующей встрече он не снизил, а повысил претензии. В прибавку к прежнему, он стал требовать уступки Очакова и права свободной торговли России на Черном и Средиземном морях. Так российский дипломат впервые поднял на международных переговорах проблему Черноморских проливов.

Разумеется, шансов получить желаемое у России не было, тем более что другие державы поспешили подписать с османами договоры. В январе 1699 г. Возницын заключил перемирие на два года на условиях «кто чем владеет, да владеет». России, следовательно, достался Азов с прилежащими землями. Эти условия были закреплены в июле 1700 г. Константинопольским мирным договором.

Гораздо больше выгод получили союзники России. По его условиям Карловицкого договора, империя Габсбургов сохранила за собой Славонию, Трансильванию и значительную часть Венгрии. К Речи Посполитой переходили Подолия и Западная Украина. Венеция обрела Морею.

Не найдя союзников для борьбы с османами, Петр, однако, смог сколотить союз, направленный против [108] Швеции. Основные усилия его теперь сосредоточились на подготовке к схватке за прибалтийские земли. Сразу после заключения Константинопольского договора, российские войска двинулись в Прибалтику. Началась знаменитая Северная война, затянувшаяся на 21 год.

Впрочем, военные действия против шведов не заставили царя позабыть про дела турецкие. Послом в Константинополь был отправлен один из лучших российских дипломатов Петр Андреевич Толстой, человек беспримерной хитрости и изворотливости, о котором сам государь как-то сказал: «Голова, голова, кабы ты не была так умна, я давно бы отрубить тебя велел». Толстому предстояло внимательно наблюдать за действиями султана и вельмож, пресекая все «злоумышления» сторонников новой войны с Россией. Исполняя свою миссию, дипломат не раз проявлял удивительную ловкость и, даже, коварство, возбуждал недоверие султана к крымскому хану. В 1703 г. он даже добился казни визиря, враждебно настроенного к России. В то время, как русские наращивали свои силы на Азовском море, турки тщательно укрепляли Керченский пролив, на берегах которого они возвели цитадель Еникале.

В 1709 г., незадолго до Полтавской битвы, Петр I, желая продемонстрировать туркам свое миролюбие, распорядился сжечь часть кораблей Азовского флота. Как выяснилось впоследствии, уничтожены были старые суда, специально отведенные в Азов для разборки. Тем не менее, султан запретил собиравшемуся в поход крымскому хану начинать военные действия против России.

Для Крымского ханства первое десятилетие XVIII века ознаменовалось ожесточенными раздорами и смутами, что, конечно, было очень на руку русским. Еще в декабре 1704 г. скончался престарелый хан Селим-Гирей I, имевший репутацию осторожного и расчетливого правителя, а его родственники немедленно начали борьбу друг с другом. Крымский историк Сеид-Мухамед-риза [109] с горечью писал об этом времени: «Всякий из потомков Чингизов, кто только питал какую-либо надежду, пускал в ход разные средства, чтобы добиться ханского звания». В декабре 1704 г. из Стамбула прибыл султанский посол Вели-ага, который привез грамоту о возведении на престол сына Селима Кази-Гирея. Однако, ровно через два года султан Ахмад III, поверив рассказам Толстого о якобы имевшей место нелояльности хана, передал власть в руки его младшего брата Каплан-Гирея. Выбор оказался очень опрометчивым. Весной 1708 г. новый правитель отправился в поход на кабардинцев, которых считал, видимо, слабым противником. Кабардинский князь Курчук предложил Каплан-Гирею выкуп («ясырь»), но тот отказался, надеясь на большую военную добычу. Тогда кабардинцы ночью напали на татарский лагерь и учинили в нем страшную резню. Турецкий историк Рашид-эфенди писал: «Большая часть именитых мужей Крыма погибла. Гордый хан едва спасся с несколькими из своей свиты и попал к ногаям. Стыдно было ему показаться в Крым. Крымцы донесли о случившемся в Порту и просили себе нового хана». Султану ничего не оставалось, как удовлетворить просьбу. На престол был возведен еще один сын Селим-Гирея, Девлет-Гирей. Этот правитель по праву носил имя хана, разорившего в XVI веке окрестности Москвы, ибо был убежденным сторонником войны с Россией. Именно он порывался идти в набег, в 1709 г., когда русские демонстративно жгли старые корабли в Азове.

Как известно, Северная война началась для российской армии со страшного поражения под Нарвой в ноябре 1700 года. Однако противник Петра шведский король Карл XII, одержав военную победу, сразу же допустил грубую стратегическую ошибку: полагая, что с русскими покончено, он бросил все силы против союзника России польского короля и саксонского курфюрста Августа II Сильного. Вытеснив польско-саксонские войска из Курляндии, [110] шведы вторглись в Литву, а затем и в Польшу. Не взирая на все мирные предложения Августа, Карл XII не только продолжал боевые действия, но опубликовал манифест, в котором призывал поляков свергнуть Августа и избрать себе другого короля. Расчет на постоянную готовность польской шляхты к смуте и междоусобице блестяще оправдался.

В июле 1704 г. часть сенаторов «крикнула» в короли познанского воеводу Станислава Лещинского. Двумя годами позже, абсолютно деморализованный Август подписал со шведами соглашение, по которому официально отрекся от польской короны и порвал военный союз с Петром. Но в то время когда Карл XII, говоря словами Петра, «увяз в Польше», Россия стремительно наращивала свои силы, реформировала и перевооружала армию. Поражение шведов под Полтавой в июне 1709 г. стало жестокой расплатой за высокомерное пренебрежение к «варварам-московитам».

Характерно, что после Полтавской баталии Карл XII укрылся в молдавских владениях Турции. В одном из своих посланий к султану он писал: «Обращаем внимание вашего императорского величества на то, что если дать царю время воспользоваться выгодами от нашего несчастия, то он вдруг бросится на одну из ваших провинций, как бросился на Швецию... Крепости, построенные им на Дону и на Азовском море, его флот обличают ясно вредные замыслы против вашей империи. При таком состоянии дел, чтобы отвратить опасность, грозящую Порте, самое спасительное средство — это союз между Турциею и Швециею; в сопровождении вашей храброй конницы я возвращусь в Польшу, подкреплю там мое войско и снова внесу оружие в сердце Московии». К борьбе с Петром султана подталкивали также крымский хан, мятежный украинский гетман Мазепа и французские дипломаты, которых очень беспокоил рост влияния России на международной арене. Характерно, [111] что изгнанный из Польши шведский ставленник Станислав Лещинский нашел убежище именно во Франции.

В конце 1710 г. султан Ахмед III решился на активные действия. Он мобилизовал янычар и заключил российского посла П. А. Толстого в Семибашенный замок. Узнав о враждебных действиях турок, Петр I решил начать кампанию первым. При этом император надеялся на поддержку православных подданных султана: греков, сербов, болгар, молдаван. Основания к тому были. В 1710 г. сербы писали российскому царю: «Когда воздвигнет Господь Бог крестоносную десницу твою на басурман, не забудь и нас, малейших, приглашением царским и милованием своим». Сам Петр также активно пропагандировал идею совместной борьбы христианских народов с османами. В одной из его грамот черногорцам говорилось: «Мы себе иной славы не желаем, токмо да возможем тамошныя народы християнския от тиранства поганского избавити... Итако, наконец, еще будем единокупно, кийждо по своей возможности, трудится и за веру воевати, то имя Христово вящше прославится, а погани Магомета наследницы будут прогнаны в старое их отечество в пески и степи аравийския». Были заключены соглашения с господарями Молдавии (Кантемиром) и Валахии (Бранковяну).

Весной 1711 г. Петр I во главе 40-тысячного войска быстро двинулся к Дунаю. К несчастью, поход был очень плохо подготовлен, что на войне неминуемо ведет к поражению. В русской армии не хватало провианта и медикаментов, не произвели и тщательной разведки местности. Тяжелые переходы по знойным степям привели к многочисленным болезням среди солдат. В начале июля недалеко от реки Прут турки смогли разорвать коммуникации между кавалерийским авангардом и основными силами русской армии. После этого, на Военном совете было решено на Дунай не идти, «ретироваться от неприятеля» и, соединив разрозненные части, «дать баталию». [112]

Однако давно готовые к войне турки бросили против 40 тысяч русских более 140 тысяч своих воинов. На реке Прут армия Петра была блокирована в своем укрепленном лагере и турецкий главнокомандующий Балтаджи Мехмед-паша начал обстреливать ее из пушек. Сам Петр впоследствии писал об этих событиях: «...ретироваться более было нельзя ж, но пришло до того: или выиграть или умереть» Шансов победить в этом сражении у русские войска практически не имели. Но на помощь военному искусству пришли дипломатия и подкуп. Ценой огромных взяток турецкому главнокомандующему и невыгодного для России договора царю удалось избежать гибели или плена. Согласно легенде, на взятки пошли драгоценности царицы Екатерины, которая сопровождала своего супруга в этом неудачном походе. По заключенному соглашению, Россия возвратила Турции Азов, дала обязательство разрушить Таганрог и другие свои крепости в приазовских землях.

В день подписания договора, 12 июля 1711 г. отрезанный от главной армии кавалерийский корпус генерала Карла Ренна взял штурмом вражескую крепость Браилов, но эта победа уже ничего не могла изменить. Впоследствии Петр I всемерно затягивал выполнение Прутских соглашений. Нет сомнений, что царь-реформатор надеялся взять реванш за унизительное поражение, но продолжавшаяся война со шведами не позволяла ему быстро реализовать свои чаяния. Осенью 1711 г. император писал адмиралу Ф. М. Апраксину: «Також и то разсудить надлежит, что з двемя неприятели такими не весьма ль отчаянно войну весть и упустить сию швецкую войну, которой конец в надеянии божий уже близок является,... Сохрани боже, ежели б в обеих войнах, пребывая, дождались французского миру, то бы везде потеряли». Государь, таким образом, подчеркивал, что конец войны с турками позволит быстрее завершить войну со шведами, а спешить надо потому, что близится к окончанию [113] война за испанское наследство, и в ближайшем будущем европейские державы получат возможность вмешиваться в дела России. Впрочем, в определении сроков окончания Северной войны государь ошибался: ей предстояло продолжаться до 1721 г. Мирный договор между Францией и Австрией был, действительно, подписан относительно скоро: в 1714 году.

Турция вскоре после Прутского похода вступила в полосу военных и дипломатических неудач. В 1716 ее войска под началом визиря Дамад Али-паши двинулись к Белграду, что вызвало войну с Австрией. В сражении у города Петервардайна принц Евгений Савойский наголову разгромил османов, причем решающую роль сыграли австрийские кирасиры, опрокинувшие вражескую конницу (об этом факте, конечно, знал организатор русских кирасир Б.-К. Миних). Затем, развивая успех, австрийцы захватили крепость Темешвар, последний оплот турок в Венгрии, нанесли врагу сокрушительное поражение в полевом сражении под Белградом. Эти блестящие победы надолго стали предметом гордости Австрии и даже вошли в австрийский солдатский фольклор. Кстати, именно о них поет знаменитый солдат Швейк, герой романа Ярослава Гашека: «Бравый воин принц Евгений, // Обещал монахам в Вене,// Что подарит им Белград...».

В 1718 г. Турции пришлось подписать с Австрией Пожаревацкий трактат, по которому она окончательно уступила Габсбургам большую часть Сербии, включая Белград, большую часть Валахии, остатки своих владений в Венгрии и важные стратегические пункты в Боснии.

Еще одной проблемой для турецкого правительства стал Крым, ханы которого все чаще, и чаще выходили из повиновения, совершенно не желая вникать в тонкости официального политического курса султана. Девлет-Гирей активно участвовал в походе турок на Прут и был [114] очень недоволен, когда турецкие военачальники выпустили русскую армию из окружения. В 1713 г. султан, решив избавиться от беспокойного вассала, вернул на престол Каплан-Гирея, жившего до этого времени в Турции. Однако сын Девлета, Бахты-Гирей поднял против нового правителя мятеж, который едва удалось подавить. Чтобы укрепить свой авторитет, Каплан-Гирея решил прибегнуть к давнему, испытанному способу: набегу. Так повелось со времен Золотой Орды, если хан хочет любви и уважения подданных, он должен дать им военную добычу. Татары решили идти на Астрахань, но султан запретил набег, не желая ссориться с Россией. Тем не менее, большой татарский отряд все-таки двинулся в русские пределы и был отбит на границе. Тогда турецкий комендант Азова Реджиб-паша приказал своим янычарам собираться в поход против татар, как против нарушителей воли султана. Янычары, однако, отказались, заявив, что татары поделятся с ними добычей. На слова коменданта о нерушимости султанских указов, мятежники ответили весьма выразительной фразой: «На границе фирманы не исполняются». Узнав об этих событиях, султан сменил гарнизон Азова, казнил агу янычар, а Реджиба-пашу перевел на другое место службы — в Еникале.

В 1716 г. Ахмед III приказал Каплан-Гирею вести татар в Венгрию к Темешвару, но тот, получив вести о разгроме турок австрийцами, так и не двинулся в поход. Терпение султана лопнуло и в декабре 1717 г. он приказал вновь сменить хана. На этот раз выбор турецкого правительства пал некоего Кара-Девлет-Гирея, не принадлежавшего к семье Селим-Гирея. Но многие знатные крымцы и ногаи отказались повиноваться «худородному». Султан быстро переменил решение и отдал престол Саадат-Гирею, еще одному потомку Селима. Новый хан сразу же собрал большое войско, с которым принял участие в войне против Австрии. Ему также удалось подавить [115] мятеж сына Девлет-Гирея Бахты-Гирея. Этот неуемный смутьян не повиновался ни одному из ханов, правивших после отставки его отца, разбойничал на российских границах и носил выразительное прозвище Дели-султан («отчаянный султан»).

Только после окончания Северной войны и заключения Ништадтского мирного договора (1721 г.) Петр I смог вновь обратиться к восточным делам. Весной 1722 г. русская армия двинулась из Астрахани в Закавказье, принадлежавшее в то время Ирану. Каспийское море привлекало Петра Алексеевича не меньше Черного или Балтийского, а захват Шемахи лезгинским князем Хаджи-Даудом, во время которого были разграблены лавки русских купцов, послужил отличным поводом к войне. Показательно, что единомышленник и верный соратник императора, русский посол в Персии А. П. Волынский расценивал события в Шемахе именно, как долгожданный повод, и сообщал о них царю с нескрываемым удовольствием. «Мое слабое мнение доношу, — писал он, — по намерению вашему к начатию законне сего уже нельзя и быть причины: первое, что изволите за свое (т.е. за имущество российских подданных — А. М.), второе — не против персиян, но против неприятелей их и своих..., и так можно пред всем светом показать, что вы изволите иметь истинную к тому причину». Волынский также указывал на необходимость начать вторжение на берега Каспия раньше, нежели персидское правительство обратиться за помощью к Турции, и с крайним презрением отзывался о потенциальном противнике: «...не великих войск сия война требует, ибо ваше величество уже изволите и сами видеть, что не люди — скоты воюют и разоряют».

Момент, в самом деле, был выбран успешно: Персию раздирали усобицы и смуты. В 1709 г. в Кандагаре вспыхнуло восстание афганского племени гильзаев, которое возглавил местный калантар (губернатор) Мир-Вейс. [116]

Афганцы вырезали персидские гарнизоны, убили шахского наместника и овладели областью. В январе 1722 г. сын Мир-Вейса, Мир-Махмуд начал вторжение в Иран. В марте его войска осадили столицу Исфахан и, после нескольких месяцев борьбы, захватили ее. Шах Султан-Хуссейн был низложен, а его сын Тахмасп бежал в прикаспийские области Ирана, где его признали законным государем. Вот на таком фоне Россия начала с персами войну. В августе 1722 г. ее войска взяли Дербент.

В Турции успехи русской армии вызвали смешанные чувства. С одной стороны, Ахмед III был доволен ослаблением Ирана, с которым у османов существовало давнее соперничество. С другой стороны, он прекрасно понимал всю опасность возобновления русской активности на Востоке. По свидетельству современника, султан говорил: «Петр не смог приехать к нам через Румелию, так теперь старается попасть с Анатолийской стороны. Возьмет Персию, Арзерум и потом, прибавляя силу, может приехать в Константинополь». Тем не менее, Порта решила воспользоваться случаем и захватить часть иранских владений. В Восточную Армению и Грузию вторглась большая турецкая армия.

Петр отлично понимал, что ему нужно спешить. Чтобы не допустить турок на южный берег Каспийского моря, он решил срочно направить экспедицию в Гилян. 4 ноября 1722 г. эскадра в составе 14 кораблей под командованием капитан-поручика Соймонова вышла из Астрахани и 5 декабря достигла бухты Энзели, на берегах которой высадила отряд пехоты во главе с полковником Шиповым.

Успешно подавив сопротивление местных князьков, Шипов занял Решт, и организовал его оборону. В мае 1723 г. в Гилян прибыл более крупный отряд генерала В. Я. Левашова. Объединившись, отряды Левашова и Шипова образовали Гилянский корпус. Теперь насущной задачей русской армии стал поход на Баку, отделявший [117] Гилян от Дербента. В июле под город прибыл из Астрахани отряд генерал-майора Матюшкина. После семидневной бомбардировки бакинский султан предпочел капитулировать, не дожидаясь штурма. Русские войска вступили в Баку «с распущенными знаменами и барабанным боем, и с музыкою».

Подвергшись нескольким нападениям сразу, шах Ирана Тахмасп II решил пойти на мир с Россией. В сентябре 1723 г. иранский посол Исмаил-бек подписал в Петербурге договор, по условиям которого к России переходили прикаспийские провинции Гилян, Мазандеран, Астрабад и города Дербент и Баку со всеми прилегавшими к ним землями. Взамен Россия обещала послать шаху Тахмаспу «потребное число войск, конницы и пехоты» для борьбы с мятежными афганскими племенами.

Одновременно Россия начала стягивать войска к границе с Турцией, опасаясь вмешательства с ее стороны. Но Порта не была готова к новой войне. Летом 1724 г. страны подписали трактат о взаимном признании сделанных завоеваний. Россия соглашалась с правами Турции на Восточное Закавказье, Азербайджан и часть Западного Ирана. Турция в ответ признавала российскими Мазендаран, Гилян и Астрабад. В случае сопротивления Ирана разделу, предусматривались совместные действия России и Турции, и говорилось, что они «усмиря персидское смятение, восстановят на престол персидский достойнейшего из персиян, а по восстановлении законного шаха не будут мешаться в его дела или нарушать его спокойное владение».

Таким образом, Петр I обеспечил России надежные позиции на берегах Балтийского моря и положил начало продвижению на Каспийское побережье. Но Черноморская проблема решена не была и оставалась стержневым вопросом для российской дипломатии на протяжении всего XVIII столетия. Другим, чрезвычайно острым вопросом стал польский, связанный с конкуренцией различных [118] европейских держав за влияние на Речь Посполитую, которая в силу своего географического положения и давних исторических традиций была очень важна для России. Наконец, большую роль в российской внешней политике играло стремление поддерживать международный престиж, играть определенную роль в сохранении «европейского баланса». При этом интересы, политические расчеты и интриги разных государств переплетались самым причудливым образом. События в персидских пустынях могли отозваться тревожным эхом в залах Версаля, а распри на польском сейме тревожили покой султанских визирей.

В конце царствования Петра Великого в Западной Европе сложились две противостоящие друг другу группировки государств. Франция, Англия и Пруссия осенью 1725 г. заключили Ганноверский договор, направленный против Австрии и Испании. Пруссия, правда, сразу же повела двойную игру и уже в 1726 г. подписала соглашение с Австрией, но союз Франции и Англии оказался более прочным. Англия, в свою очередь, была очень обеспокоена господством России над Прибалтикой. Весной 1726 г. она позволила себе попытку грубого давления на соперницу. В то время наметился конфликт между Данией и Голштинией, правитель которой герцог Карл-Фридрих никак не мог примириться с тем, что датчане отняли у его государства Шлезвиг. Так как герцог был женат на дочери Петра I Анне Петровне, он стал усиленно склонять свою тещу, императрицу Екатерину к войне с датчанами. Дания обратилась за помощью к Англии, и король Георг направил в Балтийское море эскадру из двадцати кораблей под командованием адмирала Уоджера, которые блокировали русский флот в Ревеле (Таллинне). Через несколько месяцев, после обмена резкими нотами, британцы ушли в свои гавани, не причинив русским никого вреда. Прецедент, однако, представлялся очень неприятным. [119]

В таких условиях России была просто обречена на сближение с Австрией, которая к тому же могла стать естественной союзницей в борьбе с Турцией. В начале августа 1726 г. Россия и Австрия подписали оборонительный союз. Согласно ему, каждая из сторон дала обязательство в случае нападения какой-либо третьей державы послать на помощь союзнице не менее двадцати тысяч пехотинцев и десяти тысяч драгун. Австрия обещала также содействовать Голштинии в возвращении Шлезвига, но не военными способами.

Заключение этого договора встревожило, прежде всего, две державы: Францию и Турцию. Причина беспокойства Франции заключалась в том, что Австрия имела заключенный еще в 1725 г. военный союз с Испанией, а Испания в свою очередь быстро превращалась из союзника Франции в злейшего врага. Обострение франко-испанских отношений сопровождалось столь колоритными интригами, что не упомянуть о них просто не возможно. Правивший Францией с 1715 по 1723 г. регент Филипп Орлеанский и его министр кардинал Дюбуа (увековеченный А. Дюма в романе «Дочь регента») являлись сторонниками сближения с испанцами и даже собирались женить юного Людовика XV на испанской инфанте. Однако, в 1723 г. и Дюбуа, и регент скончались, а Людовик достиг совершеннолетия. Вскоре выяснилось, что испанская королева Елизавета Пармская ведет интриги с целью ослабить французское влияние в Италии. Новый советник юного короля герцог Бурбон-Конде, не обладавший особыми политическими талантами, стал действовать с энергией, достойной лучшего применения. Бедную инфанту, жившую в Париже, отослали назад в Испанию, а короля женили на дочери Станислава Лещинского Марии. Вполне понятно, что этот брак вызвал сильнейшее неудовольствие в Петербурге, ведь Лещинский не скрывал желания вернуться на польский престол. Возврат невесты, в свою очередь, нанес страшное [120] оскорбление испанскому королевскому дому. Неудивительно, что ловкий интриган испанский министр барон Рипперда с легкостью уговорил короля Филиппа V вступить в союз с австрийцами. Остается добавить, что Рипперда был некоторое время послом в Петербурге и давно хлопотал о создании союза Испании с Россией.

Вероятно, Людовик XV быстро осознал каких дров наломал его министр. В середине 1726 г. Бурбон-Конде был удален от дел, и руководство французской политикой перешло в руки Эркюля де Флери, епископа Фрэжюсского, человека чрезвычайно проницательного и умного. Русский посол в Париже А. Б. Куракин видел в этом добрый знак и писал в Петербург: «Теперь французский двор не так поступает, как при герцогах Орлеанском и Бурбоне, не уступает всем требованиям двора английского, ибо епископ Фрэжюс имеет в виду интерес французский и пенсии от Англии никакой не берет». Однако, и чисто французский «интерес» никак нельзя было примирить с интересом австрийским. Еще в начале 1726 г. государственный секретарь Франции Морвиль говорил Куракину: «Всему свету известно, в какой тесной дружбе находится теперь ваш двор с венским, и, может быть, в сию минуту союзный договор между ними уже и заключен, но какой бы союз ни был заключен вами с цесарем, он будет всегда предосудителен Франции».

На Востоке дела шли очень непросто. Подписанный в Петербурге договор России с Персией не прекратил военных действий, ибо шах упорно отказывался его ратифицировать. В апреле 1725 г. Сенат приказал руководившему русскими войсками в Прикаспии генерал-лейтенанту Матюшкину отложить завоевание Мазендарана и Астрабата и сосредоточить усилия на покорении Гиляни. В феврале 1726 г. А. И. Остерман с тревогой докладывал Верховному тайному совету о крайне неудовлетворительном ходе персидской кампании: русские фактически блокированы в нескольких крепостях, к Баку идет [121] сильное персидское войско, горские народы встали на сторону шаха. Хуже всего, по словам дипломата, было то, что турки действовали более успешно и могли воспользоваться правом, предусмотренным Петербургским договором, — посадить своего «достойнейшего из персиян» на шахский престол.

Действительно ситуация в Закавказье была очень сложной, хотя и не безнадежной. К числу несомненных успехов относилась экспедиция, произведенная в октябре 1725 г. генерал-майорами Г. С. Кропотовым и П. Б. Шереметевым, в ходе которой русские войска разорили владения одного из наиболее упорных противников России тарковского шамхала Алди-Гирея и сожгли город Тарки. Беда в том, что турки достигли гораздо большего. За 1724–1725 гг. они овладели Тебризом, Хамаданом, Керманшахом. Русский посол в Константинополе А. И. Румянцев с тревогой писал в Петербург: «По силе Вашего величества указов будем всячески сами и чрез французского посла трудиться и пристойным образом отвращать турок от дальнейших действий, но не думаем, чтоб могли их удержать, а они постоянно упрекают нас, что в Гиляни и в других местах наши войска не действуют».

Упоминание французского посла не было случайным. Франция имела на Османскую империю очень сильное влияние, но, как полагал русский дипломат в Париже Б. И. Куракин, влияние это она использовала отнюдь не в пользу России. Еще до заключения союза с Австрией, он говорил о своих подозрениях Морвилю и получил такой ответ: «Со стороны нашего короля никогда не будет дано нашему послу в Константинополе указов действовать против интересов русской государыни и помогать в чем бы то ни было королю английскому; то же самое будет соблюдено и относительно французских министров при других дворах. Но король не может приказать своему послу при Порте продолжать медиацию в интересах русских; скажу прямо, что посол наш получил [122] приказание отстать от медиации...». Медиация на дипломатическом языке того времени означает «посредничество». Румянцев, таким образом, надеялся на посредничество Франции в русско-турецких переговорах, а Морвиль давал понять: «Мы можем оказать посредничество, но раз Россия сближается с Австрией, не будем».

Думается, однако, что Морвиль несколько покривил душой. Французские дипломаты в Турции вовсе не ограничивались отказом от «медиации», но вели против русских активные интриги. Румянцев неоднократно сообщал в Петербург, что французский посол встречается с английским для тайных совещаний.

В декабре 1725 г. турки заняли иранский город Ардевиль, который по договору вовсе не входил в их зону оккупации. Помощник Румянцева И. И. Неплюев встретился с великим визирем, и они имели обстоятельную беседу, во время которой русский резидент заявил, что дальнейшие захваты будут расценены Россией, как нарушение не только трактата, но и «вечно поставленной дружбы» и, что Россия не может допустить к Каспийскому морю никакой другой державы. В ответ визирь указал на немаловажное обстоятельство: значительной частью иранских земель владел не шах Тахмасп, с которым у России был подписан трактат, а узурпатор афганец Эшреф. «Порта, — говорил визирь, — берет города только для того, чтоб охранить их от похитителя Эшрефа и делает это по просьбе самих жителей и для собственной безопасности, чтоб не отдать их в руки узурпатору. То же самое надобно делать и России со своей стороны. Порта желает, чтобы персидские города были в русских руках, а не у Эшрефа: точно также и Россия должна быть довольна, что Порта забирает персидские города в свою протекцию...».

В апреле 1726 г. для руководства русскими войсками в Прикаспий был направлен опытный военачальник В. В. Долгорукий, который первым делом принялся за наведение [123] порядка в войсковом хозяйстве. Многие из его рапортов, живописующие плохое снабжение и воровство поставщиков звучат актуально по сей день. «Здешнего корпуса генералитет, штаб — и обер-офицеры, — сообщал он, — без прибавки жалования пропитать себя не могут по здешней дороговизне; офицеры пришли в крайнюю нищету несносную, что уже один майор и три капитана с ума сбрели, уже многие знаки свои и шарфы закладывают». В другом письме Долгорукий говорит о нехватке медикаментов и смертности среди солдат: «О здешнем гилянском состоянии доношу о воздухе, какой зной язвительный нездоровый; к тому же солдаты пропитание имеют зело скудное: только хлеб и вода, к тому ж и жалованья солдаты не получали одиннадцать месяцев... Лекарств я застал ничего нет... Лучше людей жалеть, нежели денег на жалование дохтурам и лекарям».

Не дожидаясь распоряжений из Петербурга, Долгорукий велел выдать солдатам жалование из трофейных персидских денег, начал закупать уксус для госпиталей, повысил плату за службу казакам. К тому же он старался установить хорошие отношения с местными народами, особенно христианскими. В одном из писем военачальник с удовлетворением сообщал императрице: «Турецкие действия в Персии зело в слабость приходят; армяне неоднократно турок побили и требуют с нашими войсками соединиться, слезно просят хотя бы некоторую часть к ним прислать; а мне за указом Вашего императорского величества того учинить нельзя для озлобления турок, и сколько могу армян обнадеживаю...».

Помимо волнений среди армянг турок постигли и другие беды: весной 1726 г. на пути к Исфахану их войска были разбиты Эшрефом, а в Крыму еще два года назад начала разгораться смута, которая теперь переросла в бурный мятеж. Дело было в следующем. В 1724 г. турки поставили ханом Менгли-Гирея, который собрал 10-тысячное войско для похода против персов. Одновременно [124] новый правитель Крыма сделал попытку разобраться с внутренними врагами и подготовил покушение на влиятельного мурзу Джан-Тимура. К несчастью для хана, Джан-Тимур ускользнул от убийц, после чего с большим отрядом приверженцев бежал к Азову. Комендант города Мустафа-паша помог ему укрыться у черкесов. В октябре 1725 г. Менгли-Гирей подал султану жалобу на поступок Мустафы, требуя сурово наказать бунтовщиков. В угоду ему главнокомандующий турецкой армией в персидском походе Кепрелю-заде Абдул-паша отдал приказ о казни тех татар в своем войске, которые были известны, как друзья Джан-Тимура. Татары ответили повальным дезертирством. Эти раздоры способствовали тому, что в конце 1726 г. начался мятеж ногайцев, желавших возвратить ханский трон Каплан-Гирею. Поднял голову и «отчаянный султан» Бахты-Гирей, также нашедший себе сторонников среди ногайцев.

В январе 1727 г. В. В. Долгорукий предложил правительству начать с Турцией открытую войну. «Видя турецкую слабость, — писал он из Решта кабинет-секретарю А. В. Макарову, — не надо пропускать благополучного времени и не дать в силу войти туркам; и в слабости турки вступают в наши провинции, а если бы они были в старой своей силе, то не посмотрели бы на трактат... Иной надежды не находится, что в нынешнее благополучное время, согласясь с кем надлежит, помянутых мнимых приятелей выгнать из Персии и самим в ней усилиться и утвердиться и тем государственный убыток исправить». Весной того же года Долгорукий во главе военного отряда совершил экспедицию по берегу Каспийского моря, во время которой провел разведку местности и основал несколько крепостей.

В Петербурге действия В. В. Долгорукого одобрили, но начать войну с турками не решились. Тем не менее, именно восточный вопрос стал основным при консультациях между австрийскими и российскими дипломатами. [125]

Это прекрасно поняли во Франции, представитель которой при султанском дворе маркиз Жак Луи Дюссон де Боннак начал действовать гораздо активнее. Доклады И. И. Неплюева из Константинополя, датируемые январем 1727 г., разительно отличаются от более ранних. Речь в них идет уже не о таинственных встречах английского и французского послов, а о вещах конкретных и очень опасных. По словам Неплюева, Бонак «всякими способами внушает муфтию и другим — в Персии мир учинить возможно скорее, а между тем могла бы Порта с Францией согласясь и с прочими Ганноверскими аллиртами (т. е. с Англией и Пруссией), Станислава Лещинского на польский престол произвести и через то Российскаго Империя с немецкими коммуникацию пресечь, дабы они друг другу помогать не могли. А ежели в Империи в покою останутся и Польшу себе в союз обяжут, а венециане им же последуют, в таком случае и Порте немалый вред приключиться может».

Речь Посполитая, впрочем, служила пунктом напряжения и сама по себе. Хотя Россия не хотела возведения на престол Станислава Лещинского, в отношениях с Августом II то же не все было гладко. Русских дипломатов крайне взволновала и возмутила предпринятая им в 1725 г., попытка установить свой контроль над Курляндией, а на русско-польской границе постоянно вспыхивали мелкие ссоры. В январе 1727 г. П. И. Ягужинский утверждал в письме к Макарову, что царскому правительству рано или поздно придется принять в отношении поляков самый жесткие меры, и приводил в пример Австрию: «Так поступает с ними цесарь: если поляки не дадут ему удовлетворения за пограничные обиды, то он пошлет полк или два в те места, где была сделана обида и сделает сам себе удовлетворение; не теперь, а со временем не миновать и с нашей стороны того же».

Весь 1727 г. прошел для России в постоянных спорах с Турцией по поводу «дел персидских». Сначала русские [126] дипломаты боялись турецких успехов, а потом стали беспокоиться, что османы, потерпев ряд поражений от войск Эшрефа, заключат с ним мир и обратят оружие против России. Осенью Верховный совет с тревогой докладывал юному императору Петру II, что турки «ищут мира с уступкою всего». В начале октября опасения с лихвой оправдались: Эшреф-шах, желая собрать силы для борьбы с Тахмаспом, заключил с турками Хамаданский договор, признал султана халифом всех мусульман и обещал передать ему часть иранских земель. Тревожные вести пришли из Казани: калмыцкий князь Дундук-Омо заключил союз с башкирами и готовит поход на русские владения. Туда же приехал крымский мятежник Бахты-Гирей, известный своими разбоями на границе. Император Петр II на все это легкомысленно заявил, что «от Гиляни никакой прибыли нет», а Бахты-Гирея вполне могут поймать донские казаки.

Командующий русской армией в Персии князь В. В. Долгорукий был отозван в Россию вскоре после смерти Екатерины I. Его родственники вели тогда борьбу за влияние на нового императора и хотели иметь авторитетного военачальника под рукой. При отъезде Долгорукий дал своим помощникам генералам В. Я. Левашову и А. И.Румянцеву предписание скорее заключить с Эшрефом мир с одним лишь условием: не допускать турок на берега Каспийского моря.

Тем временем Франция все настойчивее, и настойчивее побуждала османов к конфликту с Россией. Вместо умершего Боннака в Стамбул прибыл маркиз Марк Луи Савьер де Вильнев, которого кардинал Флери считал одним из лучших своих дипломатов. Новый посол явился в сопровождении внушительного эскорта боевых кораблей, дабы продемонстрировать султану мощь французского государства, и, при первой же аудиенции у Ахмеда III, повел речь о враждебных для Турции планах Австрии и России. Неплюев засыпал Петербург докладами [127] о «противных» действиях французов и о том, что султан стремится к миру с Персией, ибо «всему турецкому народу персидская война омерзела и кажется несносною».

В декабре 1727 г. Турция заключила мир с официальным правителем Персии шахом Тахмаспом. Рейс-эфенди, сообщая об этом Неплюеву, сказал, что если Россия тоже захочет подписать с Персией мир, то турецкое правительство готово оказать посредничество. Однако в России прекрасно понимали, что «примириться» с персами лишь пол дела и, что гораздо труднее будет разграничить персидские земли с османами. Весь 1728 г. прошел в спорах и взаимных упреках. Турки жаловались, что калмыки в союзе с Бахты-Гиреем нападают на Крым. Неплюев жаловался, что турецкие паши в Прикаспии «вступают в принадлежащие России земли и народы». Русский посол сообщал своему императору: «Не думаю, чтоб турки легкомысленно провинции Вашего величества действительно обеспокоить дерзнули... Если б они и получили что-нибудь от России со стороны Персии, то России от этого вреда не будет, а им может быть большой вред от войны с европейской стороны, где у них никаких приготовлений нет, а здесь они один Азов не променяют на все персидские провинции. Однако за такой варварский непостоянный двор ручаться нельзя: может случиться перемена министерству или другой какой случай, а в таких случаях у них принимают скорые и прямые меры...».

Улучшить дипломатическую ситуацию России помогли военные победы в Закавказье. Генерал В. Я. Левашов нанес целый ряд поражений и сторонникам Эшрефа, и войскам шаха Тахмаспа. В феврале 1729 г. он подписал с Эшрефом трактат, который предусматривал возвращение в руки персов Мазендерана и Астрабада, а Эшреф взамен обещал неприкосновенность российских владений на берегах Каспийского моря и на Кавказе (Ширванская область). [128]

Между тем Тахмасп обрел могущественного сторонника. Это был Тахмас-Кули-хан, вождь клана кырклу из племени афшар. В начале 20-х годов XVIII века он прославился, как атаман разбойничьей шайки и наемник, служивший за деньги разным князькам и правителям. Поступив в 1725 г. на службу к Тахмаспу Кули-хан помог ему покорить могущественного хорасанского феодала Малек-Махмуда Кияни и в 1728 г. взял его столицу Мешхед. Затем Надиру удалось подчинить своему влиянию большую часть туркменских племен Хорасана, захватить Герат и Исфахан. В 1730 г. он наголову разгромил Эшрефа в битве у Заргана. Благодаря этим успехам, Кули-хан постепенно превращался в фактического правителя Персии, хотя титул шаха носил спасенный им от разгрома Тахмасп.

Сдерживая дипломатический натиск Турции и Франции, Россия с нетерпением ждала поддержки со стороны своей союзницы в Австрии. Когда в конце 1728 года начал работу международный конгресс в Суассоне, российский представитель Александр Головкин (сын Г. И. Головкина) получил от Остермана прямое указание помогать австрийским дипломатам во всем, что не противоречит российским интересам.

Основной задачей Головкина, впрочем, было решение не персидского, а европейских вопросов. Ему поручалось убедить Австрию активно выступить за передачу Шлезвига герцогу Голштейн-Готторпскому и против попыток Франции возвести на польский престол Станислава Лещинского. Австрия на конгрессе держалась очень уклончиво. Ее дипломаты не оказали непосредственного содействия не только России, но и другой союзнице — Испании.

В результате в 1729 г. испанцы заключили договор с Англией и Францией. Обида из-за отвергнутой инфанты отошла на второй план. Австрия осталась всего с одной союзницей Россией, против могущественной коалиции [129] враждебных государств и отныне должна была очень дорожить своей дружбой с русскими.

Осенью 1730 г. в Турции произошел тот самый «случай», о котором предупреждал Неплюев. В Стамбуле вспыхнуло восстание янычар. Поводом для него послужили известия о новом наступлении персов на турецкие границы, но большую роль сыграло также недовольство воинов великим визирем Ибрагимом с его явным интересом к европейским обычаям и культуре. Ахмед III, совершенно утратив присутствие духа, выдал на расправу янычарам и визиря, и капудан-пашу, и еще нескольких приближенных. Вельможи были задушены, после чего мятежники заставили Ахмеда отречься от власти, и посадили на престол его племянника Махмуда I.

Неплюева сразу же насторожили действия нового султана в Крыму. Менгли-Гирею было приказано покинуть престол, который в третий раз отдали воинственному Каплан-Гирею. Крымский историк Сеид-Мухамед-риза описывал отставку прежнего хана с восточной пышностью: «Шум страшного ветра отрешения разметал листы его благополучной жизни. Немедленно для удаления из пределов Крыма он надел узду поспешания на ветробежного коня отправления». «Ветробежный конь» доставил Менгли-Гирея в ссылку, на остров Родос, а Каплан-Гирей прибыл в Стамбул и стал участвовать во всех заседаниях дивана. Последнее представлялось Неплюеву особенно неприятным. «Чему верить не знаю, — писал он в Петербург, — за хана ручаться нельзя, понеже он того же ехиднина порождения сын; буду смотреть прилежно».

Резидента также очень беспокоили слухи, что Вильнев, через хана, склоняет Порту поддержать кандидатуру Станислава Лещинского на польский престол. В одном из докладов он даже позволил себе весьма резкие выражения по адресу Франции в целом: «По природному французов легкомыслию и склонности к интригам [130] от сего рода кроме пакости и ожидать ничего невозможно». Впрочем, «пакостник» Вильнев едва ли нуждался в помощи «ехиднина сына» крымского хана. Визирем при Махмуде I стал убежденный сторонник сближения с Францией Топал Осман. Через несколько месяцев после переворота, Турция снизила пошлины на французские товары и предоставила французским католическим миссионерам исключительные права проповедовать свою веру.

Произошедшие события подтолкнули Россию к примирению с официальным правительством Персии. Еще в начале 1730 г. (до свержения султана Ахмеда) в Москве побывал посол шаха, который обещал, что в случае заключения военного союза, Персия отдаст России все провинции, обещанные в договоре с Петром I, но если союза не будет, то Россия должна вернуть шаху завоеванные земли. Посол говорил также, что «турки и афганцы очень непостоянны и потому русские не должны им ни в чем верить».

Коллегия Иностранных дел составила о персидских делах специальное «рассуждение», в котором рекомендовала стремиться к подписанию мирного договора с Ираном, но не давать пока ясных обязательств начать войну с Портой.

Однако уже весной 1731 г. В. Я. Левашов получил указание сообщить шаху о готовности России передать ему все земли до реки Куры. Земли за Курой также обещали вернуть, но лишь после того, как шах очистить свою страну от неприятеля. Правда, к этому распоряжению делалась существенная оговорка: провинции шаху следовало только обещать, но сразу не отдавать. Левашов неоднократно жаловался, что вести переговоры с персами очень трудно, ибо они «безмерно наполнены гордости и суеверия, ничего слышать не хотят, по беспутной амбиции признают себя умнее всего света и, по разногласию партий один боится другого». [131]

В конце сентября В. Я. Левашов и вице-канцлер П. П. Шафиров были вынуждены сообщить А. И. Остерману о новых поражениях персидских войск в войне с турками. О своих дальнейших планах, они писали следующее: «Мы прикажем уверять шаха, что мы готовы заключить договор, только бы он нас уведомил, как он намерен действовать против турок; велим его ободрять, чтоб он, собравши войско и призвав Тахмас Кулы-хана, не допустил турок до расширения в своих наследных провинциях; однако, не увидя в его делах прямой надежды, не посмеем с ним договор заключить без указа,... Если б он не был так беспутен, имел хороших полководцев и сохранял порядок, то вследствие численного превосходства своих войск над турецкими вышел бы победителем из борьбы. Мы теперь находимся в крайней печали и опасаемся, что если турки покажут хотя малую склонность к миру, то он, не видя себе ниоткуда помощи, помирится с ними на каких бы то ни было условиях... В таких обстоятельствах мы решились послать тайно из здешнего народа верного и неглупого человека к Тахмас Кулы-хану побуждая его к действиям против турок и обнадеживать помощью с нашей стороны». В этом письме обращают на себя внимание две детали. Во-первых, Турция рассматривается, как безусловно враждебная держава. Во-вторых, российские дипломаты, не надеясь более на шаха, стали устанавливать контакты с более энергичным Надиром, нанесшим в то время османам целый ряд серьезных поражений.

Но не только возможность подписания турецко-иранского договора тревожила Россию. В конце августа 1731 г. командующий русскими войсками на Украине генерал от кавалерии И.-Б. фон Вейсбах сообщил, что крымский хан Каплан-Гирей совместно с запорожскими казаками собирается в набег, но не известно, пойдет ли он на Кабарду или на какие-то другие земли. Вейсбах немедленно приказал своим регулярным частям выступить [132] к границе и отправил депешу украинскому гетману с распоряжением направить туда же казаков. Неплюев в Стамбуле подал визирю жалобу на хана «в самых крепких терминах». Визирь ответил, что он о походе ничего не знает, но уверен, что хан не станет нападать на русские пределы, так как имеет строгий приказ султана поддерживать с русскими дружбу. «Уповаем на Бога, — писал Неплюев, — что до ссоры не дойдет, потому что сама Порта ее не желает: визирь человек старый и увечный, и хотя не глуп, но и не очень умен, человек откровенный и несамовластный, потому, что султанским умом до сих пор владеет кизляр-ага (главный евнух — А. М.)... Рейс-эфенди, призвавши к себе нашего переводчика, сказал ему, что султан удивился и руками и ногами замахал, как хан крымский осмелится поступать против его воли и указов».

Нелишне еще раз вспомнить, что султан Махмуд I до своего вступления на престол в течение двадцати семи лет находился в дворцовой тюрьме, куда его заключил дядя Ахмед III. Дворцовой тюрьмой, размещавшейся в одном здании с гаремом, заведовал главный евнух и, конечно, он сохранял свое влияние на узников и после их освобождения. Сам же Махмуд I, по оценке большинства современников, не отличался ни сильной волей, ни особой прозорливостью.

Вскоре после разговора с визирем Неплюев узнал о вступлении войск хана в Кабарду. На его новые протесты, визирь заявил, что хан ходил в земли, подвластные Крыму и, никакой обиды для России в этом нет. Начался спор о Кабарде — какая ее часть, кому принадлежит. «Прошу снабдить меня указом, — писал Неплюев в Петербург, — как мне в кабардинских делах поступать, а именно как о Большой Кабарде объявить? И как давно Малая Кабарда находится под русским покровительством? Как давно ее князья дают нам аманатов (заложников — А. М.) и где эти аманаты находятся?». Положение [133] дипломата, действительно, было трудным: раньше, основываясь на старой грамоте Петра I, он официально признал Большую Кабарду «вольной», а теперь выяснилось, что русские генералы на Кавказе принимают кабардинских князей под свое покровительство. После долгих препирательств визирь и Неплюев решили: пограничные споры должны улаживать командиры пограничных же войск, «дворов своих не утруждая». Но наместник крымского хана на Кубани отказался вести переговоры с генерал-майором Д. Ф. Еропкиным, командовавшим Гребенским отрядом, да еще стал угрожать послать на русских татар и запорожцев и даже кричал, что может «всю Россию плетьми заметать».

Подобные инциденты заставляли российских дипломатов идти на все более активное сближение с Персией. В январе 1732 г. в Реште был подписан договор, по которому Россия возвращала шаху прикаспийские провинции Гилян, Мазендеран и Астрабад, но без права их передачи другим державам (в том числе и Турции). Русские войска отводились за реку Куру. Иран в свою очередь предоставлял России право беспошлинной торговли, беспошлинного транзита товаров и некоторые другие льготы. Рештский договор ценой территориальных потерь развязывал России руки относительно Турции и был очень своевременным, так как в самом Иране развернулись весьма бурные события. Шах Тахмасп, завидовавший успехам и авторитету Кули-хана, решил вести боевые действия против турок сам и потерпел страшное поражение в битве под Хамаданом. После этого, совершенно потерявший присутствие духа правитель подписал с Турцией договор, по которому уступал османам все земли к северу от Аракса. Кули-хан обвинил шаха в предательстве и сверг, а затем провозгласил правителем годовалого наследника престола Аббаса III, фактически сосредоточив всю власть в своих руках. В качестве правителя он принял имя Надир-шаха. [134]

Для турок эти события означали неизбежное продолжение войны с Персией и, по выражению Неплюева, «от того у них довольно было чаду в голове «. Впрочем, в том же году турки приобрели союзника, с помощью которого могли наносить русским очень болезненные удары. Калмыцкий тайша Дундук-Омо «отложился» от России, принял покровительство крымского хана и увел своих подданных из Поволжья на Кубань. «Русскому правительству, опасавшемуся успехов Дундука в степи, — писал военный историк В. Потто, — еще неприятнее было его присутствие на Кубани, берега которой, исконни воинственные, могли поддержать его десятками тысяч крымских татар и черкесов «.

Весной 1732 г. татарский военачальник Фети-Гирей с 25-тысячным войском отправился, по настоянию султана, в поход против персов. Татары выбрали путь через Дагестан, т. е. через земли, которые Россия считала своими. Когда генерал-майор Д. Ф.Еропкин потребовал прекратить поход, Фети-Гирей ответил, что выполняет волю султана и Россия, имея с Турцией мир, не должна ему мешать. Тем не менее, татары хотели избежать открытого столкновения и поэтому пошли горами, хотя и через русские владения. К месту событий прибыл принц Л.-В. Гессен-Гомбургский, сменивший в 1732 г. В. Я. Левашова на посту командующего Персидским корпусом. Он вновь приказал Фети-Гирею остановиться, а затем перекрыл его войскам путь двумя кордонами. 11 июня татары, спустившись с гор, напали у деревни Горячей на «малый» кордон, состоявший всего из 500 драгун. Русские кавалеристы спешились, построились в каре и отразили вражеский натиск. В разгар боя подошли сначала отряд Д. Ф. Еропкина, а затем основные силы принца, которые обратили противника в бегство. В этой схватке полегло 55 русских солдат, многие были ранены. Среди последних оказался и Еропкин, получивший удар саблей в лицо. Потерпев поражение, татары отступили в чеченские [135] земли, где стали призывать горцев к войне против России. Эта агитация достигла своей цели: восстал почти весь Южный Дагестан. Принц Гессен-Гомбургский был вынужден отвести войска в крепость Сулак, а татары разорили несколько поселений терских казаков и даже пытались захватить Дербент. Затем татарское войско отправилось на соединение с турками. Одновременно наследник ханского престола калга-салтан начал из Крыма новый набег на Кабарду. Принца Гессен-Гомбургского после этих событий отозвали в Петербург.

Таковы были, говоря языком XVIII века, «конъюнктуры восточные». Но и в Европе ситуация была не легче. Назревал еще один большой конфликт: между Испанией и Австрией из-за нежелания Вены предоставить испанским принцам Карлосу и Филиппу владения в Италии. Для России начало испано-австрийской войны означало бы вступление в силу договора 1726 года и, следовательно, необходимость послать на помощь австрийцам 30-тысячный корпус пехоты и кавалерии. Австрийский посланник Вратислав Дмитрович старательно убеждал русских вельмож в необходимости выполнить договор, а представитель Испании Лириа интриговал против него. Граф Лириа, кстати сказать, вполне может считаться живым символом XVIII столетия с его заговорами и авантюрами. Англичанин с шотландскими корнями (Якоб Фитц Джеймс Стюарт, граф Тинмут, барон Босворт), он служил королю Франции, а в России представлял Испанию. Франция и Испания, впрочем, были тогда союзницами.

Противостояние посланников раскололо русский двор. А. И. Остерман являлся убежденным сторонником союза с Австрией и полагал, что договор надо выполнить полностью. К нему примкнул фаворит императрицы Бирон, соблазненный, правда, не дипломатическими расчетами, а подарками от австрийцев: диплом на графство Священной Римской империи, портрет императора Карла [136] VI, украшенный бриллиантами, и двести тысяч таллеров. Против войны с Испанией решительно выступил П. И. Ягужинский. По свидетельству секретаря французского посольства Маньяна, Ягужинский, после встречи с Вратиславом, говорил своим сторонникам: «Они считают нас дураками! Очень нам нужно вмешиваться в отдаленные распри, тогда как мы можем у себя наслаждаться покоем». Однако, стараниями Остермана Ягужинский был отправлен послом в Берлин и его влияние на русский двор постоянно слабело. В разгар «подковерной» борьбы французы оказали испанцам очень скверную услугу. Раньше, чем Россия сделала какое-либо официальное заявление, Маньян стал в резких тонах упрекать Остермана за саму позицию российского правительства в конфликте. Он и даже позволил себе сказать, что вопрос о «занятии крепостей Тосканы и Пармы гарнизонами или испанскими, или швейцарскими (швейцарцы состояли на службе у французского короля — А. М.) не имеет никакой важности для русского двора». На это взбешенный бестактностью, кабинет-министр громко ответил: «Моя государыня и ее союзники никогда не потерпят, чтобы какой-нибудь монарх предписывал им законы».

В поисках поддержки французы пытались привлечь на свою сторону графа Миниха. В середине 1732 г. Маньян имел с русским военачальником обстоятельную беседу, результаты которой затем изложил в докладе своему правительству. По словам Маньяна, Миних следующим образом сформулировал основные задачи России в международной политике: «Нам тяжело переносить, что Азов у турок; быть может, мы пойдем вырвать его у них с оружием в руках, если не удастся достигнуть этого мирным путем, если султан не согласится взять Дербент за Азов. Кроме Турции — Польша; поляки не дают нам удовлетворения: подле Киева находится пространство земли, которое по договорам должно оставаться пустым, но поляки его населяют и кем же? Беглыми из России, [137] которые принимаются радушно и потому толпами переселяются в Польшу! Далее, интерес России требует, чтоб Курляндия, отделяющая ее от Пруссии, была отдельным владением, чего поляки не хотят... Будет ли Франция во всех этих вопросах поступать согласно желаниям России?». Кардинал Флери на доклад Маньяна ответил, что ему следует обещать русским помощь Франции, не связывая себя конкретными обязательствами.

Русский посланник в Париже граф А. Г. Головкин в то же самое время вел консультации непосредственно с Флери и хранителем печати Шовеленом. Он доказывал, что русско-австрийский договор не направлен против Франции и заключен раньше Севильского договора между Францией и Испанией, предлагал заключить специальное русско-французское соглашение. Флери, однако, ответил, что, хотя он сам противник войны, австрийцы своей неуступчивостью вынуждают Францию действовать решительно.

Итак, Россия вступила в конфронтацию с Францией, как союзница Австрии, и делала уступки Персии, как противница Турции. Однако ей предстояло решать еще один вопрос — польский. Пограничные споры, о которых говорил Миних Маньяну, являлись лишь одной стороной дела. Не менее сложным был династический аспект проблемы. Еще в конце XVII века Россия опробовала практику «проталкивания своего человека» на польский престол. В 1697 г., когда после смерти победителя турок Яна Собесского Польша была охвачена жестоким «бескоролевьем», и на корону претендовали курфюрст Саксонии Август и французский ставленник Ф.-Л. де Конде, Петр I, зная о тесных контактах Франции с Турцией, двинул в Польшу свою армию для поддержки саксонской партии. Август стал королем, но в годы Северной войны шведы заплатил русскому царю той же монетой, посадив на престол Станислава Лещинского. Петр сразу же стал подбирать ему соперника. Среди кандидатов [138] числились и вождь венгерского восстания Ф. Ракоци, и выдающийся полководец принц Евгений Савойский, и его соратник по войне за испанское наследство герцог Мальборо, но шляхта присягнула Лещинскому. После Полтавской победы Петр Алексеевич вновь возвел Августа на престол. Впрочем, почти у каждого европейского правительства всегда имелся в запасе «свой» король для Речи Посполитой. Вот о таком оптимальном кандидате в короли предстояло подумать России в ближайшем будущем. Август II старел. В 1732 г., ему исполнилось 62 года (по тем временам возраст почтенный), а тот образ жизни, который король вел долгие годы, трудно назвать здоровым. Страсть Августа к женщинам и роскоши, его хвастовство грубой физической силой (король мог собственноручно приподнять полевую пушку) стали настоящей притчей при королевских дворах Европы. Теперь «обворожительный государь», как называли его современники, находился на пороге смерти, а европейские дипломаты готовились делить наследство.

Франция, как уже говорилось, хотела видеть королем Станислава Лещинского, на дочери которого был женат Людовик XV. «Его величество, — писал Д'Аржансон, — женился на простой девице, и было необходимо, чтобы королева стала дочерью короля». Разумеется, Россия и Австрия не могли допустить воцарения в Польше французского ставленника. Еще осенью 1730 г. Вена предложила своего кандидата — португальского принца Эммануила. Он даже посватался к Анне Иоанновне, но получил отказ: императрица не решалась выходить замуж, да и вообще особого интереса к Португалии в России не испытывали.

В 1732 г. А. И. Остерман поручил графу К.-Г. Левенвольде выяснить, каких взглядов держатся на польский вопрос в Пруссии, стране, без решения которой обойтись было невозможно. Пруссия в те годы еще не обрела того грозного могущества, которое наводило ужас [139] на монархов Европы во второй половине XVIII в. Собственно говоря, она и королевством то стала именоваться недавно: с 1701 года, когда курфюрст Бранденбургский Фридрих III торжественно короновался в Берлине. Однако благодаря географической близости к Польше, голос Пруссии значил много. В описываемое время страной правил сын курфюрста, второй по счету король Фридрих-Вильгельм I. О грубости и скаредности этого монарха ходило не меньше анекдотов, чем о любвеобильности Августа П. Фридрих-Вильгельм всем напиткам предпочитал пиво, а всем развлечениям — военные маневры. Он лично отбирал у своего сына французские книги, следил, чтобы мальчик не носил длинных волос, и довел его до того, что в 1730 г. 18-летний принц бежал из страны. Король поступил просто: объявил сына дезертиром и приговорил к смертной казни. Мятежному принцу в будущем предстояло стать Фридрихом Великим, гениальным полководцем и политиком, приведшим Пруссию к славе.

В дипломатии Фридрих-Вильгельм был также по-солдатски прям и последователен, как в частной жизни. В 1728 г. между Пруссией и Австрией был подписан оборонительный союз и, хотя с тех пор между странами, было немало разногласий, прусский король заявил о готовности присоединиться к мнению австрийского императора. Левенвольде предложил королю подготовить план действий. В итоге было составлено соглашение, которое современники нарекли «союзом трех черных орлов» (черные орлы входили в гербы России, Австрии, Пруссии). Согласно его условиям все три державы должны были во время выборов короля двинуть к польским границам свои войска, как говорилось в договоре, «не для стеснения выборов, а для охранения польской вольности». Секретные «артикулы» разъясняли, что единым кандидатом должен стать принц Эммануил. Россия также обещала, что после смерти герцога Курляндского Бирона, [140] не будет возражать против передачи герцогской короны второму сыну прусского короля.

Левенвольде сразу же выразил готовность подписать основной текст соглашения, но заявил, что для уточнения «артикулов» и подготовки договора к ратификации императрицей ему следует съездить в Петербург. В конце переговоров он попросил у будущих союзников двести тысяч талеров для Бирона, заметив, что после уплаты денег договор будет ратифицирован немедленно. Король Польши Август II тоже побывал в Берлине. Он уговаривал Фридриха-Вильгельма содействовать установлению наследственного права саксонских курфюрстов на польскую корону, обещая вознаградить его пограничными землями. Слухи об этих переговорах взбудоражили польскую знать, которая готовилась дать отпор покушениям на «польскую вольность» во время сейма. Действительно, сейм начался с бурных споров. Но завершился он совсем неожиданно: 1 февраля 1733 г. король Август II умер.

После смерти короля власть над Польшей, по традиции, принял королевский местоблюститель, архиепископ гнезненский. В то время этот сан носил Тадеуш Потоцкий, ярый приверженец Лещинского. Он сразу же распорядился вывести из Польши саксонские войска Августа. Все немецкое население страны охватила паника. Вместе с солдатами, уезжали ремесленники и купцы, придворные покойного короля и чиновники. Остерман немедленно направил в Польшу грозную грамоту с требованием исключить Лещинского из числа кандидатов на престол. Франция и Австрия предпочли действовать подкупом: из Вены было прислано более ста тысяч золотых, из Парижа — миллион ливров.

В конце апреля открылся конвокационный сейм, который предшествовал избирательному и определял основные требования к кандидату. Он постановил, что королем может быть только «природный поляк», католик, [141] женатый на католичке и не имеющий своего войска. Этим постановлением явно исключали Эммануила, равно, как и всякого другого иностранного принца.

В мае К.-Г. Левенвольде и австрийский посланник в Польше граф Вильчек заявили архиепископу протест против установленных ограничений, но в ответ получили резкую отповедь. При личной беседе дело дошло до угроз вооруженной силой. Левенвольде с тревогой сообщал в Петербург, что партия Лещинского «ищет помощи у турок и татар». Между тем король Португалии неожиданно заявил о намерении предложить полякам не Эммануила, а другого своего брата — Антонио. Вена и Петербург, крайне шокированные таким легкомыслием, стали искать нового кандидата. Очень скоро их выбор пал на сына Августа II, саксонского курфюрста Августа III.

Обе страны имели к нему определенные претензии, но Август не скупился на обещания. В угоду Австрии он признал Прагматическую санкцию. Этот документ, составленный императором Карлом VI еще в 1724 г., закреплял право на наследование австрийского престола за его дочерью Марией-Терезией. Однако многие европейские монархи (в том числе правители Баварии и Пфальца), имевшие с императорской фамилией родственные связи, сами рассчитывали занять трон и санкции не признавали.

Не признавал ее прежде и Август III, женатый на родной племяннице Карла VI, но теперь отказ от претензий на австрийский престол стал пропуском к престолу польскому. Август так же знал чем угодить России. В августе 1733 г. между Россией и Саксонией был подписан оборонительный союз, причем курфюрст обещал, что, став королем, постарается подписать такое же соглашение от имени Речи Посполитой. Иметь Польшу союзницей в преддверии войны с Турцией — против такого искушения устоять в Петербурге не могли. [142]

Больше всего опасений австрийским и русским дипломатам внушала позиция Пруссии. Трудно было ожидать, чтобы Фридрих-Вильгельм пришел в восторг от усиления Саксонии, если ее курфюрсты даже не признавали его королевского титула. Левенвольде едва смог добиться от короля обещания сохранять нейтралитет.

25 августа 1733 г. в Варшаве открылся избирательный сейм. На нем сразу же разгорелась яростная полемика между сторонниками Августа III и Лещинского. Большинство выступило за французского кандидата, но нашлись у него и упорные противники. Так каштелян радомский Малаховский произнес пламенную речь: «Здесь грозят изрубить того, кто протестует против Станислава. Я протестую: кто посмеет изрубить меня в куски? Станислав на сеймах объявлен врагом отечества, где его заслуги? Разве то вменить в заслугу, что он со шведами опустошил наше королевство?». 11 сентября сторонники курфюрста уехали из Варшавы в ее пригород, Прагу, прервав, таким образом, работу сейма. Лещинский, прибыл в Польшу тайно, под видом торговца и, прожив в столице совсем недолго, перебрался в Данциг, где намеревался ожидать помощи Франции. В польской столице начались уличные стычки между сторонниками враждующих партий. Дом саксонского посла разграбили, а сам он был вынужден бежать из Варшавы. У нескольких курьеров Левенвольде отняли бумаги. Страна стояла на пороге гражданской войны, когда в ночь на 20 сентября 1733 г. в предместья Варшавы вступило 20-тысячное русское войско под началом генерал-аншефа П. П. Ласси.

Подготовка к этому походу началась еще весной. В конце февраля 1733 г. по указу императрицы Анны Иоанновны состоялось «генеральное совещание» Кабинета министров, в котором участвовали канцлер Г. И. Головкин, генерал-фельдмаршал Б.-К. Миних, вице-канцлер А. И. Остерман, князь А. М. Черкасский, генерал А. И. Ушаков, вице-адмирал Н. Ф. Головин и другие сановники. [143] На нем было решено, что «Лещинского и других, которые зависят от Короны Французской и Шведской и, следовательно, от Турецкой, до короны Польской допустить никак нельзя». Чтобы воспрепятствовать нежелательному развитию событий, участники заседания решили вывести на границы 18 полков пехоты и 10 полков конницы и «расположить их в таком расстоянии, чтоб в случае нужды немедленно могли собраться и маршировать». К этой регулярной армии были присоединены донские, малороссийские, чугуевские, слободские казаки, и, по специальной рекомендации Д. М. Голицина, калмыки.

Постепенно войска собрались к месту дислокации. 30 июня лифляндский губернатор П. П. Ласси получил приказ вступить в командование Рижским корпусом, а еще один, Смоленский корпус, был поручен генерал-поручику А. Г. Загряжскому. Корпусам надлежало соединиться в Гродно. 31 июля Ласси пересек русскую границу в Лифляндии, а 25 августа, не доходя до Гродно, он получил письмо от Левенвольде с просьбой спешить к Варшаве. Русские войска двинулись вперед прямо-таки стремительным маршем. Несмотря на осеннюю распутицу, шли без привалов и менее чем за месяц достигли польской столицы. Под защитой русских штыков участники сейма, собравшиеся в Праге, 24 сентября избрали в короли курфюрста Саксонского.

Лещинский из Данцига отчаянно призывал на помощь своих покровителей. «Если король Людовик не овладеет Саксонией, — писал он дочери, — то я буду принужден покинуть Польшу и возвратиться во Францию». В январе 1734 г. русские войска взяли Торн и подошли к Данцигу, осада которого была поручена самому Миниху. Фельдмаршал отправился на театр военных действий инкогнито, под именем артиллерийского полковника Беренса. В апреле и мае русские войска под Данцигом подверглись атаке французской эскадры, попытавшейся [144] высадить десант. Французов отбили. «Русские офицеры и солдаты, — рапортовал Миних, — в сей акции превеликий кураж, охоту и радость оказывали и ничего так не желали, как чтоб французы еще сильнее пришли и в другой раз бы отведали». В конце июня Данциг капитулировал, но Лещинский успел бежать, переодевшись крестьянином.

Одержав победу, Россия вновь приступила к консультацийм с Австрией по поводу восточных дел. Однако, приехавший в Вену обер-шталмейстер К.-Г. Левенвольде вместо активной поддержки получил от австрийских дипломатов совет «в турецких делах диссимулировать» (т. е. притворяться, тянуть время). Австрия не хотела, чтобы Россия обостряла отношения с Портой, так как было совершенно ясно, что Франция не смирится с положением дел в Польше. Действительно, Лещинский не сложил оружия. Он сплотил своих сторонников, просил короля Франции прислать ему войско и содействовать, через своих дипломатов нападению Турции на Россию. Людовик XV в напоминаниях явно не нуждался. Хотя австрийские войска и не участвовали во вторжении в Польшу, Франция объявила Австрии войну. Ее примеру последовали Испания и Сардиния. Две французские армии направились в Германию, что послужило началом Рейнской кампании, продолжавшейся с апреля по сентябрь 1734 г. В этой кампании противостояли друг другу два именитых полководца своего времени: с австрийской стороны победитель турок принц Евгений Савойский, с французской — Джеймс Фитц Джеймс. Любопытно, что оба они не были уроженцами тех стран, под знаменами которых служили. Принц Евгений родился во Франции (его мать племянница знаменитого кардинала Мазарини), с детских лет хотел стать офицером. К несчастью, король Людовик XIV не принял принца на военную службу и тот уехал в Австрию. Фитц Джеймс, незаконный сын короля Англии Якова II и леди Арабеллы Черчиль, [145] приходился племянником герцогу Мальборо, соратнику принца Евгения по войне за испанское наследство, но сам связал жизнь с французской армией. Подобные факты вообще были очень типичны для Европы XVIII века и заставляют с изрядной иронией отнестись к жалобам некоторых русских историков на немецкое происхождение Миниха или Остермана.

Для России начало большой европейской войны никаких выгод не сулило. Активность Вильнева в Турции достигла своего пика. Французский дипломат даже предоставил султану подробный план кампании против России, но султан его рассматривать отказался из-за войны с Персией. Неплюев сообщал в Петербург: «Французский посол предложил свое посредничество в примирении с Персиею, для чего французский консул Главани уже отправился к Тахмас Кулы-хану. В Константинополе Вильнев внушает, что бояться России нечего, против нее довольно и татар».

Когда русские войска осаждали Данциг, турецкие власти тайно отправили на Украину запорожского казака Орлика, сына Филиппа Орлика, генерального писаря казачьего войска, друга и соратника Мазепы. Орлик получил инструкции от самого Вильнева и должен был уговорить запорожских казаков идти вместе с крымскими татарами в набег. Впрочем, одновременно турки пытались поднять венгров против австрийцев с помощью Ф. Ракоци. Вскоре после сдачи поляками Данцига, Неплюев писал в Петербург: «Если Ваше Величество успеете в нынешнем году польские дела совершенно успокоить, то не лучше ли в будущем году турок остановить, не дожидаясь, когда персияне, утомясь склонятся к миру с ними... Если турки во время европейской войны от персиян освободятся, то все свои силы употребят против Вашего величества...». Далее русский дипломат жаловался, что к интригам Вильнева присоединил свои усилия английский посол, который в разговоре с визирем «Россию во [146] всем обвинял, Порту во всем оправдывал». Еще более зловеще выглядели попытки турецкого правительства организовать регулярные воинские части, в чем ему помогал французский инструктор Бонневаль.

К счастью для России, правитель Ирана Надир-шах продолжал вести с турками войну и довольно успешно. Еще в 1733 г. к нему был направлен русский посланник Сергей Дмитриевич Голицын, который стал выполнять при персидском правителе, те же функции, которые Вильнев выполнял в Стамбуле. Когда в ноябре 1734 г. персидское войско осадило Гянджу, Голицын обратился к генералу Левашову, находившемуся в Баку, с просьбой прислать инженерного офицера и четырех бомбардиров в персидской одежде для «скорейшего отобрания турецких крепостей». Надир был этой помощью очень доволен и, по свидетельству Голицина, крикнул в сторону Гянджи: «Горе вам! Не только вы все, но и сам ваш султан погибнет от персидской сабли, если бог продолжит мою жизнь». Правда, Гянджи персы так и не взяли, но зато несколько месяцев спустя им удалось разбить турок под Карсом.

В марте 1735 г. Россия и правительство Надир-шаха заключили Гянджинский трактат, который предусматривал возврат Персии всех русских завоеваний на Кавказе. Русские войска очистили Баку, Дербент и даже крепость Святого Креста. Такова была цена за союз с Надир-шахом в борьбе против османов.

Неплюев в то время болел, и дела посольства в Стамбуле принял его помощник А. А. Вешняков. На одной из первых самостоятельных встреч с визирем он был вынужден выслушать суровый выговор. Потребовав, чтобы русские войска не занимали города Каменца, советник султана спросил: «Какая же эта польская воля, которая должна быть ненарушима, когда поляки силою принуждаются к тому, к чему явно не имеют склонности?». Дипломату пришлось отговариваться общими рассуждениями [147] о том, что «воля должна быть не такая, как у диких зверей, но рассудительная». Так на давление в персидских делах Турция ответила демонстрацией своего недовольства ситуацией в Польше.

В середине мая султан принял решение направить против персов 70-тысячное войско крымских татар, путь которых должен был пройти через русские владения на Кавказе. Английский посол по этому поводу заявил, что Россия, будучи страной нейтральной, должна татар пропустить. «Не знаем уже, как с сим министром быть, — писал Вешняков, — ибо так явно и бесстыдно злодействует».

Кабинет министров на своем заседании решил татар в русские владения не пропускать, а султану объявить, что Россия расценит подобный поход, как агрессию. Ни у кого при дворе Анны Иоанновны не было сомнений, что уже осенью 1735 г. война с турками все-таки начнется. В конце июня 1735 г. Анна Иоанновна приказала Миниху оставить армию в Польше 40 тысяч солдат, а с прочими силами идти на Дон и начать подготовку к осаде Азова. Фельдмаршал встретил это поручение с искренней радостью. «Повеление об Азовской осаде принимаю, — писал он, — с тем большей радостью, что уже давно, как Вашему Величеству известно, я усердно желал покорения этой крепости». Таким образом, впервые со времен неудачного Прутского похода Россия решилась вступить с Османской империей в открытую схватку.

Официально, однако, войну объявлять не стали. Напротив, российские дипломаты уверяли султана, что желают лишь наказать татар, а затем установить «вечный», мир. Соответственно план военных действий предусматривал нанесение ударов только по Азову и Крыму. Решение первой задачи, как сказано выше, возлагалось на 44-тысячный отряд Миниха. Вторжение в Крым должен был осуществить отряд генерала от кавалерии И.-Б. фон Вейсбаха, который насчитывал около 10 тысяч человек и стоял на Волыни. [148]