Войска были сильно утомлены и нуждалась в отдыхе. С полудня 2-го мая начались дожди; температура воздуха понизилась, почва размокла, грязь сделалась глубокая. В этой-то грязи, под открытым небом, стоял лагерем наш отряд. [74]

9-й батальон, который, во время дела 1-го мая, оставил свои шинели на берегу Заравшана, первые два дня не имел чем укрыться от дождя. Больные и раненые, в первые дни, также мокли на открытом воздухе.

Два усиленных перехода в знойные дни, в связи с чрезмерною усталостью войск 1-го мая, два дня и три ночи, проведенные в лагере под дождем при резком ветре, все это вызвало в отряде сильную болезненность. У большей части людей, имевших осенью 1867 года и весною 1868 года горячку, сделался возврат. Начиная с 3-го числа, средним числом, заболевало по 50 человек в день.

К 5-му мая, в отряде было 650 человек больных, не считая слабых, не желавших отправиться в лазарет. Никакая предусмотрительность не в состоянии была предвидеть такой громадной цифры больных, и потому неудивительно, что в отряде, при неустройстве подвижного лазарета, не нашлось ни достаточного количества медикаментов, ни необходимого числа медиков и фельдшеров, ни лазаретной прислуги, ни соответствующего количества лазаретной одежды и предметов лазаретного хозяйства.

3-го мая одну из казарм сарбазов приказано было приспособить к помещению больных и раненых, а 7-го мая лазарет был уже открыт. На устройство этого лазарета было отпущено 5,000 рублей, на которые искупили и изготовили все наиболее необходимое из материалов, которые можно было достать на базаре Самарканда. От каждого батальона назначено было по одному кашевару, по одному хлебопеку и по четыре рядовых, в составе лазаретной прислуги.

Вместе с тем, в видах предупреждения развития болезненности и сохранения здоровья людей, решено было воздержаться от обременения их работами по приведению цитадели в оборонительное положение. Сверх того, приказано было искупить необходимое количество маты для изготовления навесов-палаток (tentes-abris); во все время ненастной погоды выдавать нижним чинам, ежедневно, по чарке спирту и, уменьшив дачу сухарей, взамен того увеличить мясную порцию.

Совокупностью этих мер удалось несколько сохранить здоровье людей. Поддержанию здоровья людей немало способствовало также открытие сартами и евреями базара у самого лагеря, где солдаты за дешевую цену могли покупать чай и пильмени.

Из городов самаркандского района, только полунезависимые [75] Чилек и Ургут не прислали депутации. Между тем, Чилек с осени 1867 года был гнездом, откуда Омар-бек высылал беспрестанно шайки, производившие поборы с жителей джизакского района, возстанавляя их против нашей администрации. Положение Чилека вблизи дороги из Самарканда в Яны-Курган делало этот укерпленный город пунктом опасным для нашего единственного сообщения с Яны-Курганом, если там останется бухарский гарнизон.

Ургут имел также свое особое значение. Этот укрепленный город, расположенный в лощине, чрез которую направляется переход через Самарканд-Тау в долину Шагрисябса, был опасен по своему фланговому положению, при дальнейшем движении наших войск в долину Заравшана, к стороне Бухары.

Командующий войсками, в видах вящего упрочения нашего положения в долине Заравшана, счел необходимым овладеть этими двумя непокорными городами.

6-го числа, отряд, под начальством майора фон-Штемпеля, (шесть рот пехоты, две сотни казаков, ракетный дивизион и дивизион нарезной батареи) получил приказание двинуться к Чилеку для овладения им и для разрушения его укреплений, если жители его не исполнят предъявленных им требований и не изъявят покорности.

Но отряд майора фон-Штемпеля, придя, вечером 6-го числа, в Чилек, нашел его оставленным как гарнизоном, так и жителями. Вследствие этого, Штемпель, разрушив цитадель и казармы сарбазов и дав людям необходимый отдых, 7-го числа возвратился в Самарканд.

Между тем, 8-го числа, подошли в Самарканд стрелковая рота 1-го Туркестанского линейного батальона, 2-я рота Туркестанского стрелкового батальона и с ними артиллерийский парк. Войска пополнили израсходованные патроны и заряды; в то же время был пополнен и сухарный запас. Возможность заготовления провианта на месте уничтожила необходимость интендантского обоза и дала средства продовольствовать войска печеным хлебом, что также немало способствовало поддержанию здоровья войск.

9-го мая в лагере было торжество. После молебна и парада, командующий войсками, при звуках музыки горнистов, раздавал войскам георгиевские кресты.

11-го мая полковник Абрамов, с отрядом из шести рот [76] пехоты, двух сотен казаков, ракетного дивизиона и дивизиона конно-облегченной батареи, двинулся к Ургуту.

Ургут лежит в лощине, у подошвы гор Самарканд-Тау, в 32 верстах на юго-восток от Самарканда. Крепкая цитадель, обнесенная тремя прочными стенами, возвышающимися в виде ярусов одна над другою, командует городом и его окрестностями. При помощи этой цитадели, полунезависимый беки Ургута отбивали приступы войск эмира всякий раз, когда недовольный чем-либо эмир посылал свои войска для наказания жителей Ургута.

Вечером 11-го числа, остановив отряд в четырех верстах от города, полковник Абрамов отправил к правителю Ургута, Гусейн-беку, Письмо командующего войсками, в котором требовалась сдача Ургута и прибытие в Самарканд Гусейн-бека для изъявления покорности. Вскоре в лагерь прибыл посланный от аксакалов с изъявлением безусловной покорности жителей русскому правительству и с просьбою остановить дальнейшее движение отряда. Полковник Абрамов объявил посланному, что он не имеет никаких враждебных намерений против жителей Ургута; но что, исполняя волю командующего войсками, он желает видеть Гусейн-бека и хочет убедить его приехать в Самарканд, для личных объяснений с командующим войсками и для установления будущих отношений жителей Ургута к русской власти.

Едва этот посланный уехал, к полковнику Абрамову явились трое новых. Поздравив полковника Абрамова с приходом, они спросили: какие угодно ему будут передать приказания жителям Ургута? Полковник Абрамов повторил сказанное первому посланному и они уехали, обещав тотчас доставить ответ. Через час посланные, действительно, возвратились и сообщили, что Гусейн-бек даст окончательный ответ вечером следующего дня. На это полковник Абрамов сказал им, что он может ждать только до утра. Посланные объявили, что если так, то Гусейн-бек будет и утром.

Между тем, Гусейн-бек, испуганный известием о движении нашего отряда, поспешно удалил из Ургута семейства всех жителей с их имуществом в горы, оставив только одних вооруженных людей, способных оборонять город.

В ночь с 11-го на 12-е число, улицы города и сады были усилены баррикадами и завалами, а стены садов приведены в оборонительное положение. Рассчитывая оттянуть время переговорами, Гусейн-бек посылал беспрерывно к полковнику Абрамову [77] новых посланных, а тем временем расставлял войска и жителей за баррикадами и завалами.

Часов около двенадцати ночи явились к полковнику Абрамову еще трое посланных, из которых один назвал, себя Гусейн-беком. Полковник Абрамов уже начал с ним говорить, как с Гусейн-беком; но дело скоро объяснилось и обманщики сознались во всем. Тогда, задержав двоих из них в лагере, полковник Абрамов послал третьего в Ургут, приказав сказать Гусейн-беку, что если он не явится к нему в семь часов утра, то отряд двинется к городу. Посланный возвратился в пять часов утра и сообщил, что Гусейн-бек просит три дня сроку. При этом посланный дал заметить, что до сих пор никто еще не брал Ургута, и что если русские захотят взять город силою, то еще неизвестно, чем дело окончится. Полковник Абрамов отпустил посланных, сказав им, что он будет ждать Гусейн-бека до девяти часов утра, и что если к тому времени Гусейн-бек не приедет, то он овладеет городом.

Когда рассвело, вокруг лагеря нашего отряда виднелись неприятельские пикеты; в тылу стояла большая партия конных всадников, а впереди, в садах, большой лагерь пехоты и кавалерии, в котором, по временам, раздавались фальконетные выстрелы.

В девять часов отряд двинулся к городу, но едва успел отойти с версту, как должен был приостановиться. Гусейн-бек прислал Письмо на имя командующего войсками и просил не начинать дела до получения ответа. Полковник Абрамов не принял письма и доставившим его посланным приказал сказать Гусейн-беку, что если он через полчаса не явится, то будет продолжать движение. Через полчаса посланные возвратились, но на этот раз объявили уже прямо, что Гусейн-бек не явится ни к нему, ни к командующему войсками, что теперь войска уже собраны и город готов к обороне. Ответом было приказание строить боевой порядок.

Выстроив боевой порядок, отряд продолжал движение и вскоре вступил в лощину. Версты за полторы от города, как только отряд втянулся в лощину, против правого фланга отряда стали заезжать толпы конного неприятеля. Одиночные всадники, выезжая вперед, делали выстрелы и снова удалялись в толпы. Толпы конницы, маскировавшие расположение пехоты, расставленной за баррикадами и стенками садов, также начали беспокоить отряд выстрелами и подъездами с фронта. Полковник Абрамов, остановив [78] войска, приказал дивизиону конно-облегченной батареи открыть пальбу.

Несколько удачных выстрелов конно-облегченного дивизиона разогнали конные толпы, и отряд, двинувшись вперед, скоро подошел к опушке садов. Стены опушки были густо уставлены пехотою, вооруженною небольшим числом ружей, а на дороге к городу возвышался большой завал, занятый густыми массами пешего неприятеля, вооруженного частью ружьями, частью батиками. Полковник Абрамов поручил майору Грипенбергу выбить неприятеля из опушки и атаковать завал, а есаулу Хорошхину, с сотней уральских казаков, приказал броситься на завал с фланга. Конному дивизиону велено было открыть пальбу гранатами.

Дав конному дивизиону время обстрелять неприятеля гранатами, майор Грипенберг двинул роты своего батальона на завал.

Покровительствуемые огнем артиллерии, роты батальона Грипенберга, несмотря на многочисленность неприятеля занимавшего завал, молодецки бросились на завал, и после непродолжительного, но упорного рукопашного боя батиками и айбалтами, заставили неприятеля отступить за следующий завал. Майор Грипенберг и есаул Хорошхин, следуя впереди своих частей, в числе первых получили раны, но не оставили своих мест и повели свои части дальше.

Завалы были устроены через каждые 180 и 200 шагов. Неприятель оборонялся упорно; каждый завал удавалось брать не иначе, как после рукопашного боя. Неприятель то отступал шаг за шагом, то порывался переходить в наступление, бросаясь в батики и штыки на ротные колоны с фронта, в то время как другая часть его, обежав садами, нападала с тылу.

Арьергарду нередко приходилось выбивать неприятеля из-за тех завалов, которые были им оставлены после боя с головными частями нашего отряда. Выбитый из садов, неприятель слабо защищался в городе, несмотря на то, что улицы были заграждены сильными баррикадами.

В три часа пополудни, город и цитадель были заняты; неприятель бежал, оставив на месте до 300 трупов. Наша потеря в этот день заключалась в следующем: убитых нижних чинов 1; раненых: штаб-офицеров 1, обер-офицеров 2, нижних чинов 14; сверх того ушиблено 6 нижних чинов. Из общего числа раненых и ушибленных 16 ран нанесено саблями и батиками. [79]

Разрушив цитадель и казармы сарбазов, полковник Абрамов, вечером 13-го числа, возвратился в Самарканд.

Командующий войсками, выехав навстречу отряда Абрамова, приветствовал его словом благодарности. Ургут смирился; Гусейн-бек бежал в Шагрисябс, а раис и каты-амин, с старейшими из аксакалов, утром 14-го числа, поднесли командующему войсками хлеб-соль и изъявили безусловную покорность.

Однако положение наше было далеко не такое блестящее, как казалось сначала. Первоначальная уверенность, что кампания кончилась одним ударом, оказалась предположением. Миролюбие командующего войсками и его искреннее желание не увеличивать территории Туркестанского Края, вызвавшее предложение противнику покончить войну принятием снисходительных условий мира, не было понято эмиром и не оценено им по достоинству.

Получив известие о беспримерном в летописях азиятских народов поступке жителей Самарканда, отказавшихся защищать город и затворивших ворота перед своими разбитыми, искавшими убежища, войсками, эмир, в пылу гнева приказал Шир-Али-бию отрубить голову мирзе Галий-беку, приехавшему из Самарканда с этим печальным известием, и избить всех жителей Самарканда, разрушив до основания древнюю столицу Тамерлана. Он рассчитывал, что шагрисябцы успеют занять его прежде русских.

Известие о добровольной сдаче Самарканда и о быстром вступлении в него наших войск испугало эмира и произвело сильное впечатление на всю Среднюю Азию. Правоверные оплакивали потерю священного города. Эмир не мог без слез вспомнить об этой ужасной для него потере. «Лучше бы Бог лишил меня жизни, чем этого города», говорил он не раз своим приближенным.

В городах далеких от Самарканда, при известии о вступлении в него наших войск, жители бросали дневные работы и стремились в мечети и на базары молиться и толковать о том, что будет после.

Жители азиятских городов привыкли видеть у себя завоевателей; каждому городу часто случалось переходить от одного владыки к другому, но, в силу действовавших до сих пор обстоятельств, через более или менее продолжительное время, каждый город возвращался к своему прежнему повелителю. Оттого в жителях занятых нами городов, принадлежавших Бухаре и Кокану, оставалось убеждение, что они в скором времени снова сделаются подвластными эмиру и хану. Всем было известно, что [80] на недоступных высотах Чапан-ата были сосредоточены огромные силы; там же было средоточие и надежд всех правоверных. Известие, что силы эти разбиты и священный город отворил ворота победителю, разрушило все надежды.

Успех казался блестящим, цель похода достигнутою, поход оконченным. Действительно, путь к Бухару был открыт; сопротивление можно было встретить самое ничтожное; разбить отступившие с самаркандских высот войска эмира, если бы они попытались где-либо встретить нас на дороге, было легко. Для этого было слишком достаточно войск. Но трудность заключалась не в том: надо было занять пройденное пространство, утвердиться в нем, обеспечить тыл и фланги, а для этого средств не было.

Театр военных действий в 1868 году непохож на те места Средней Азии, по которым малочисленные отряды наши совершали свое победное шествие до сих пор.

Долина Заравшана — плодородная полоса земли, шириною от 40 до 50 верст и длиною около 250. С юга она ограничена отрогом Кашгар-Давана, Самарканд-Тау, высотою около 5,000 ф. над уровнем Заравшана, а с севера прикрыта горами Ак-Тау. Середина долины, верст на 15 по обе стороны Заравшана, представляет непрерывную полосу садов и полей, щедро вознаграждающих труд земледельца. Вся долина по берегам Заравшана и по скатам ограничивающих ее гор густо заселена оседлым фанатическим населением, напуганным рассказами об ужаснейшем варварстве неверных.

Для военных действий в этой долине, необходим был отряд такого состава, который бы давал возможность выделять достаточные гарнизоны для занятия главнейших укрепленных мест, лежащих на главном пути от Яны-Кургана к Самарканду, и далее расположенных у главнейших проходов, через Самарканд-Тау и Ак-Тау. Отряд, сосредоточенный в Самарканде, был слишком слаб для того. Боевая сила его позволяла выделять лишь небольшие отряды для наказания непокорных, при условии немедленного возвращения в Самарканд, и была достаточна для движения лишь на два, много на три перехода вперед. Затем не оставалось ничего, даже для поддержания непрерывных сообщений с Яны-Курганом и Ташкентом. Между тем, с занятием Самарканда мы имели не одного, а двух врагов: одного в лице эмира, а другого в лице самовластно управлявшего Шагрисябсем бека Джура-бия, способного вывести в поле до 30,000 энергических, [81] метко стреляющих горных жителей, способных пользоваться местностью и вступать в рукопашный бой с тем неудовлетворительным оружием, какое у кого есть.

Поражение бухарских войск на самаркандских высотах, добровольная сдача Самарканда, просившего защиты от деспотизма эмира, пример великодушия, явленного жителям Самарканда, в два дня спокойно занявших оставленные жилища и предавшихся своим обычным занятиям с полною верою в безопасность, все это имело вид такого убедительного доказательства силы нашего оружия и нравственного значения, что командующий войсками полагал, что эмир, лишенный средств заградить путь к последнему своему убежищу — Бухаре, примет предложенные ему условия мира с чувством живейшей признательности. В таком предположении убеждали командующего войсками все первоначальные сведения, полученные в первые дня занятия Самарканда из Бухары. Носились слухи, что эмир, после поражения его войск на самаркандских высотах, не был принят в Бухаре; что, взволнованный неприятным известием, народ убил эмира, и что эмиром избран его старший сын или племянник и прочее. Вышло иначе. Оправившись от паники, эмир считал себя еще в силах продолжать борьбу, и в короткое время успел противопоставить командующему войсками такие средства обороны, что хотя они и были уничтожены искусным образом действий командующего войсками, неутомимостью и геройским самоотвержением войск, но не без некоторой доли счастья.

На Письмо с предложением мирных условий эмир не отвечал; одному из двух иранцев, посланных с Письмом, он приказал отрубить голову, другого бросить в яму. Мирное предложение командующего войсками, остановка войск в Самарканде, немедленное возвращение отрядов из Чилека и Ургута в Самарканд — были объяснены народу, как доказательство нашей слабости. Болезненность войск давала тоже повод для убеждения в том народа.

Сеид-Музафар воспользовался данным ему, для ответа на мирное предложение, временем, и для большего выиграния его, как увидим впоследствии, начал даже переговоры. Рассчитывая на помощь жителей Самарканда, он послал прощение им и всем жителям окрестных кишлаков, изъявивших уже покорность, если они поймут свой грех и вооружатся против неверных. Зарявшанская долина стала мало по малу наводняться фанатическими [82] проповедниками войны за веру. Настоящая борьба только что начиналась.

12-го числа, командующий войсками, осмотрев весь город и ближайшие окрестности, объехав кругом вдоль наружной стены цитадели, сделал подробное указание работ для приведения ее в состояние удобное для обороны. С 13-го мая, ежедневно наряжали утром и вечером по 500 человек на инженерные работы в цитадели. В видах усиления средств артиллерийской работы, начальник артиллерии приказал к двум 1/2-пудовым мортирам, бывшим при отряде, приготовить заряды и принадлежность, назначил к ним прислугу из парковых артиллеристов, дал таблицу углов возвышения. Лучшие из бухарских орудий приказано было положить на более подвижные и легкие лафеты, подобрать к ним более подходящие ядра и картечь, приготовить заряды; кроме того, назначен из парковых артиллеристов кадр прислуги. Так как и для этих орудий не было ни подъемных винтов, ни подушек, то приказано было приготовить подушки.

13-го мая, для обсуждения дальнейших действий, командующий войсками созвал на совещание всех наличных генералов и наиболее опытных, бывалых в прежних походах, штаб-офицеров. Боевая сила отряда к этому дню состояла из 25-ти рот пехоты и саперов, пяти сотен казаков, шестнадцати орудий и шести ракетных станков. Но роты и сотни имели немногим более половины своего штатного состава. На лицо, в этот день, было, вместо 5,000, 2,650 штыков и, вместо, 650, 450 шашек, т. е., несмотря на усиление отряда двумя ротами, прибывшими 8-го числа, количество штыков было такое же, как и 1-го мая.

Прежде открытия совещания, были прочитаны две записки, из которых в одной, с надлежащей полнотой и откровенностью, был высказан ход переговоров с эмиром и меры, принятые командующим войсками по приезде в Ташкент, для устранения необходимости вооруженного столкновения с Бухарой; обстоятельства, вызвавшие поход и необходимость заставить эмира во что бы то ни стало просить мира и принять предложенные ему условия; в другой, служившей дополнением к первой; был изложен ход военных действий и подробно разобраны выгоды и недостатки каждой из политических и военных комбинаций, могущих представиться в близком будущем. Затем, на обсуждение чинов, собранных на совещание, был предложен вопрос: что делать? оставаться ли в Самарканде, заняв предварительно Ката-Курган, или, по занятии [83] Ката-Кургана, двигаться вперед до тех пор, пока не будут уничтожены все средства, какими обладал еще эмир, продолжавший сопротивление? Выдвинуться на два перехода вперед по дороге к Бухаре и занять Ката-Курган было необходимо для прикрытия изъявивших покорность жителей Мианкальской Долины от произвола бухарских властей и удержания их в повиновении. Этого никто не мог отрицать; но относительно дальнейшего движения от Ката-Кургана мнения разделились. Многие, из привыкших к легкости побед в Средней Азии, считали лучшим средством для достижения прочного мира возможно-дальнейшее движение в глубь Мианкальской Долины, предполагая даже возможность занять Бухару с отрядом того состава, какой был в Самарканде; другие считали рискованным даже движение к Ката-Кургану, указывая на затруднительное положение, в которое может быть поставлен отряд, разделенный на две части, отстоящие на 65 верст одна от другой.

Вполне соглашаясь с последними, командующий войсками все-таки находил необходимым занять немедленно Ката-Курган. В день окончания срока, данного эмиру для принятия выраженных в письме из Самарканда условий мира, отряд, в составе 13 1/2 рот пехоты, трех сотен казаков и двенадцати орудий (три роты стрелкового батальона, стрелковая рота 1-го батальона, полурота саперов), снабженный десятидневным запасом сухарей, патронами по 100 на ружье и полным комплектом зарядов на орудие, под личным начальством военного губернатора Сыр-Дарьинской Области, генерал-майора Головачева, получил приказание выступить к Ката-Кургану. В отряде было 1,500 штыков и 270 шашек. Для поднятия тяжестей отряда назначено было по три, а для больных по одной арбе на роту.

В Самарканде остались одиннадцать рот 5-го, 6-го и 9-го батальонов, батарейная батарея, ракетная батарея и две сотни казаков, что составляло всего около 1,200 штыков, 220 шашек и 8 орудий.

Ката-Курган незначительный город, весь утопающий в садах, с небольшою цитаделью, обнесенною высокою стеною. Цитадель командует как городом, так и ближайшими его окрестностями.

Генерал Головачев, выступив из Самарканда на рассвете 16-го мая, на пути к Ката-Кургану не встретил нигде сопротивления. Аксакалы всех попутных кишлаков приветствовали его хлебом-солью. 17-го числа, когда отряд, не доходя 11-ти верст [84] до Ката-Кургана, приближался к месту, избранному для ночлега, к генералу Головачеву явились аксакалы Ката-Кургана с выражением покорности и готовности сдать город. Они объявили, что гарнизон Ката-Кургана еще утром отступил к Кермине, куда выехал также и главный начальник войск и всего окрестного населения, Омар-бек. Таким образом, вместо дела с войсками эмира, утром 18-го числа генерал Головачев вступил в Ката-Курган. Аксакалы встретили его с хлебом-солью, жители толпами стекались на улицы, по которым он ехал во главе отряда, приветствуя его и войска, по-видимому, с полною искренностью и чувством безусловной признательности.

19-го мая к генералу Головачеву явились с изъявлением покорности аксакалы небольшого города Пенд-Шамбе, стоящего в 18-ти верстах впереди Ката-Кургана, а также аксакалы большей части кишлаков ката-курганского района. В городе было так тихо, так покойно, жители с таким доверием относились к нам, что генерал Головачев, первоначально поместившийся в цитадели (занятой тремя ротами стрелкового батальона; остальная часть отряда была поставлена лагерем за городом на бухарской дороге), вскоре расположился в прекрасном саду эмира и занялся приемом депутации окрестных кишлаков и раздачею почетных халатов. Жители рассказывали, что эмир бежал из Кермине и что многочисленные его войска также выступили оттуда.

Казалось, все было хорошо. Тем не менее, доверяться жителям было нельзя. С занятием Ката-Кургана, положение наше не улучшилось. Добровольная сдача этого города и Выступление из него эмировых войск было делом расчета; симпатия же и покорность жителей — обман.

По уходе наших отрядов из Чилека и Ургута, беки, оставившие их, возвратились туда, тайно управляли населением и составляли шайки для действия на наших сообщениях. 15-го мая, новый чилекский бек, Абдул-Гафар, с многочисленною шайкою направился к Кош-Купрюку, для действия на путь нашего сообщения с Яны-Курганом.

Вследствие этого, 16-го мая, для поддержки прикрытия ожидаемого из Яны-Кургана транспорта и для рассеяния шайки Абдул-Гафара был послан к Кош-Купрюку подполковник Назаров, с двумя ротами пехоты, сотней казаков и двумя ракетными станками. Абдул-Гафар, узнав о высылке против него отряда, тотчас скрылся, распустив слух, что уехал через Ургут в [85] Шагрисябс, а подполковник Назаров, 18-го числа, возвратился в Самарканд.

По получении донесения о сдаче Ката-Кургана, командующий войсками отправил туда транспорт с провиантом, уксусом и патронами, 20-го числа, утром, он, с частью штаба и с конвоем, поехал туда сам. Аксакалы попутных кишлаков, а местами и небольшое число жителей возвратившихся в дома, встречали командующего войсками хлебом-солью; но кишлаки были довольно пусты.

21-го мая, командующий войсками, въехал в Ката-Курган, встреченный генералом Головачевым, несколькими сотнями казаков, жителями и аксакалами Ката-Кургана, поднесшими хлеб-соль, и послами, поднесшими Письмо от эмира с условиями мирного договора.

— «Давно бы пора», сказал командующий войсками, когда увидел послов.

— «Молим Бога за ваше здоровье», ответили послы низко кланяясь и поднося зашитые в канаусовом мешке документы.

Командующий войсками направился прямо в лагерь. Лагерь нашего отряда стоял за городом, вправо от бухарской дороги, на совершенно ровной песчаной площади крутого и высокого левого берега реки Нурпая, опоясывающей западную сторону садов Ката-Кургана. Жаркий, удушливый воздух, знойное солнце царили там постоянно, расслабляя организм людей, доводя их до бессилия физического и морального. Когда командующий войсками объезжал ряды выстроившихся у палаток солдат, невозможно было не заметить болезненного их вида. Число больных и ежедневно заболевавших было немалое. Чтоб утешить солдат, командующий войсками, указывая на сопровождавших его послов, объявлял, что неприятель просит мира.

Командующий войсками поместился в эмировом саду, который на это время сделался лагерем офицеров, составлявших штаб командующего войсками и военного губернатора.

Переговоры начались с послами в тот же день. Эмир соглашался на заключение мирного договора, но прислал лишь тот подписанный им трактат, которого командующий войсками тщетно ожидал в течение шести месяцев в Ташкенте. Условия, предложенные ему по вступлении в Самарканд, он считал для себя тяжелыми. Но командующий войсками усилил требования. Послам предложено было согласиться на одно из двух: или взять [86] обратно Самарканд с Ката-Курганом и всем занятым, по выходе войск из Яны-Кургана, пространством, за уплату, в восьмилетний срок, контрибуции в 1,150,000 тилли; или уплатить издержки похода и признать за Россией все завоеванные с 1865 года части Бухарского Ханства, по хребет Самарканд-тау, Ката-Курган, до западной оконечности хребта Нуратанын-тау и далее до Букан-тауских гор и низовий Яны-Дарьи. 23-го мая переговоры окончились. Послы согласились на последнее, но просили десять дней срока, необходимого для предъявления эмиру принятых условий и для сбора части контрибуции. Командующий войсками дал им этот срок, с обязательством не возобновлять военных действий до 2-го июня. Один из послов просил позволения поехать в Кермине, для утверждения заключенного договора печатью эмира, для получения и привоза части контрибуции; другой, чтобы вполне уверить командующего войсками в искренности намерений эмира, просил позволения остаться в Ката-Кургане; но не прошло и часа времени после отъезда первого посла, как обман стал обнаруживаться: в лагере ударили тревогу. Шайка киргизов, под предводительством Садыка, бросилась на верблюдов, принадлежавшим маркитантам нашего отряда, и успела захватить наиболее удалившихся от лагеря. Казаки 10-й оренбургской сотни, стоявшие в этот день на пикете, впереди лагеря, поддержанные 6-ю оренбургской сотней, бросились за барантачами; нагнали их и отбили захваченных верблюдов. Вслед за казаками двинулся и генерал Головачев; но, пройдя восемь верст и убедясь в поспешном отступлении неприятеля, числительностью около 6,000, генерал Головачев возвратился в лагерь.

Посол, оставшийся в Ката-Кургане, уверял, что Садык сделал нападение, вероятно, по незнанию о результате переговоров, тогда как посол, поехавший в Кермине во время нападения, был в шайке Садыка.

В этот же день, вечером, было получено известие, что в двадцати семи верстах от Самарканда, у кишлака Кара-тюбе, лежащего на северном скате Самарканд-тау, у входа в ущелье, ведущее к Шагрисябсу, собирается многочисленные скопища шагризябцев. План эмира обнаружился; очевидно было, что, понимая важность значения занятой нами части долины Заравшана, эмир напрягал всевозможные усилия удержать ее в своем владении, заставив наши войска отступить; очевидно стало, что он или готовит одновременное нападение на Ката-Курган и [87] Самарканд всеми вооруженными средствами Бухары, Китаба, Шагрисябса и жителей Мианкальской Долины, или задумал что-нибудь иное, что могли обнаружить лишь обстоятельства. Необходимо было действовать решительно, успеть разбить неприятеля на всех пунктах его атак; стало очевидно, что предупредительная покорность жителей Ката-Кургана, Пендшамбе, очищение Ката-Кургана войсками эмира — все это было исполнено по заранее обдуманному плану, с целью выиграть необходимое время.

Более всего беспокоило командующего войсками сильное развитие болезненности в войсках. Эпидемия возвратной горячки не прекращалась в Самарканде и развивалась в Ката-Кургане. К 23-му числу, в Ката-Кургане был уже лазарет с 100 человек больных, не считая околодочных, не оставлявших ружья. Между тем, предстояли усиленные переходы в невыносимо-знойные дни.

Сделав распоряжение об отправлении двух рот пехоты, саперов, роты пеших афганцев и арб, прибывших с провиантом в Самарканд, и приказав генералу Головачеву, в случае нападения неприятеля на Ката-Курган, действовать оборонительно, отбивая лишь его нападения и не преследуя далее одного перехода, командующий войсками, под прикрытием двух казачьих сотен, на рассвете 24-го числа, выступил из Ката-Кургана и вечером того же дня прибыл в Самарканд.

В Самарканде, по-видимому, все было покойно; но офицерам, часто посещавшим большой базар в городе, нельзя было не заметить, что приветливости в жителях стало далеко менее, чем в первые дни после занятия Самарканда; за то внимательность и приветливость иранцев и евреев удвоились. Депутаций также никаких ни откуда не являлось. Тишина в городе была поразительная; движения заметно было меньше.

25-го мая, все офицеры, бывшие в Самарканде, праздновали день именин командующего войсками. День этот прошел весьма оживленно. Тронный двор во дворце эмира был убран зеленью; колоны возвышенной галереи, идущей вокруг двора, обвиты гирляндами зелени; каменные ворота и ниша над троном Тамерлана украшены разноцветными флагами. На этом дворе, в полдень, был дан обед нижним чинам, кавалерам знака отличия военного ордена. Хор песенников и горнистов гремели во все время обеда кавалеров. Нижние чины пили за здоровье командующего войсками; командующий войсками и офицеры — за здоровье всех нижних чинов отряда и кавалеров. [88]

После обеда нижних чинов, на крыше дворца обедали командующий войсками и офицеры. Обед окончился великолепным фейерверком. Жители Самарканда, с крыш своих сакель, в первый раз могли любоваться зрелищем фейерверка и удивляться искусству северных людей.

С вечера 26-го числа, происки эмира в Самарканде и действия фанатических ходжей стали сказываться заметнее, несмотря на тишину, царствовавшую в городе, несмотря на предупредительную покорность аксакалов, с удивительною точностью и скоростью исполнявших всякое предъявленное им требование, как бы оно мало ни было. Кажется, никто лучше сартов не в состоянии действовать так единодушно, когда надо усыпить бдительность и внимание противника; кажется, никто не в состоянии так искусно скрывать приготовления к восстанию.

Еще с утра, в этот день, являлись во дворец эмира евреи, донося, что сарты собираются их перерезать; между тем, солдаты и офицеры, ходившие и ездившие по городу, не замечали в нем ни малейших признаков какого-либо движения. В сумерки евреи стали прибегать в цитадель уже партиями, по нескольку человек, все с тем же показанием. Не было никаких оснований верить им, несмотря на испуганный вид и особую таинственность, с которою они проникали после зари в цитадель. Взошла луна, вечер был великолепный. Командующий войсками и многие из офицеров пили чай на крыше дворца, любуясь прекрасным видом, который представляет Самарканд, если смотреть на его сады и мечети с высоты ханского дворца. Вдруг, в стороне еврейского квартала, послышался шум, гвалт. Что-то необыкновенное происходило в этом месте. Для разузнания в чем дело, послали в еврейский квартал преданного нам волонтера из мусульман и двух джигитов. Они проехали по всему городу до еврейского квартала и обратно совершенно свободно. В еврейском квартале все было тихо, и только за углом одного дома им удалось приметить притаившегося вооруженного сарта, которого схватить им было тем легче, что он оказался раненый. Они провезли его по улицам города и никто не поспешил на его выручку. Когда его представили командующему войсками и явился аксакал той части города, к которой принадлежал раненый сарт, аксакал объявил, что это вор, которого не раз уже ловили жители и жестоко наказывали. Командующий войсками приказал аксакалу допросить вора, но запретил употреблять те истязания, без которых [89] туземные власти не привыкли делать допросов. Конечно, у пойманного ничего не выпытали. Командующий войсками действовал осторожно, как бы не замечая того, что делалось вокруг. Аксакалам, конечно, он не верил, но обнаруживать недоверия было не время. Известия о сборе шагризябцев у Кара-тюбе подтвердились; необходимо было рассеять их как можно скорее. Каждая победа облегчала успех выхода из трудного положения.

В ночь с 26-го на 27-е число, полковник Абрамов получил приказание немедленно выступить против шагризябцев, разбить их и возвратиться в Самарканд.

Полковник Абрамов, с отрядом из восьми рот 5-го и 9-го батальонов, трех сотен казаков сборной, 1-й уральской и 11-й оренбургской, всего в составе 850 штыков, 240 шашек и шести батарейных орудий, выступил в Кара-тюбе в три часа утра. Не сделав ни одною привала, отряд быстро подвигался вперед, и в одиннадцать часов утра был уже в шести верстах от кишлака Кара-тюбе, где на большом расстоянии, по покатостям пологих спусков гор, бродили шайки конного неприятеля.

Усталый отряд растянулся на довольно большое расстояние; казаки, следовавшие, под начальством полковника Пистолькорса, в голове колоны, значительно были впереди пехоты и артиллерии, которая во многих местах с трудом поднималась в горы.

По всему заметно было, что шайки неприятеля, бродившие впереди Кара-тюбе, не занимали этой позиции с целью вступить на ней в дело. Полковник Абрамов поручил полковнику Пистолькорсу атаковать казаками ближайшую к отряду шайку конных шагризябцев; сам же с ротами 5-го батальона подвигался вперед вдоль по дороге, а роты 9-го батальона, имея застрельщиков впереди, следовали вправо от дороги по скатам гор.

Полковник Пистолькорс, с 240 казаками, атаковал неприятеля и заставил его отступить, с потерею многих убитыми и ранеными. Шайки, бродившие по сторонам, отходили назад. Но когда полковник Пистолькорс прошел версты полторы за кишлак Кара-тюбе и удалился от пехоты, из ущелья и для ближайших лощин стали выезжать огромный массы конных шагризябцев, и атаковали казаков со всех сторон. Полковник Пистолькорс, в ожидании поддержки, спешил казаков и ружейным огнем отбивал ряд многочисленных атак шагризябцев, соединившихся в одну сплошную массу и наседавших на казаков с фронта, в то [90] время как пехота, засев за большими камнями покатостей гор, поражала их выстрелами с флангов.

К счастью, огонь неприятельской пехоты был недействителен. Из казаков три человека получили тяжелые раны, два легкие, да убит волонтер из мусульман, состоявший ординарцем при полковнике Пистолькорсе.

Полковник Абрамов, прибыв в Кара-тюбе, расположил 5-й и вскоре подошедший к Кара-тюбе и 9-й батальон на небольшом кургане, которым командовали окрестные высоты. Заметив отсюда затруднительное положение полковника Пистолькорса, полковник Абрамов послал для поддержки казаков роту 9-го батальона и, вслед за тем, свел и остальные роты обоих батальонов к берегу речки, где роты менее терпели от выстрелов неприятеля с высот и могли с большим удобством расположиться бивуаком. Когда стемнело и пальба прекратилась, отряд спокойно переночевал; неприятель его не тревожил. Серьезного дела не было, но убитых и раненых у нас было до 25-ти человек от перестрелки с засевшими в камнях шагризябсами. Вечером Пистолькорс присоединился к отряду.

Баба-бий-бек, начальствовавший в этот день конными и пешими шагризябсами, приняв присоединение казаков к пехоте, расположившейся бивуаком на берегу Кара-тюбе, за отступление, вообразил себя победителем, и послал сказать самаркандцам что Абрамов разбит, отступает и что им остается, выйдя навстречу нашему отряду, не впустить его в город, довершив окончательное его поражение.

Утром 28-го числа, неприятель не показывался. Полковник Абрамов, послав командующему войсками донесение об отступлении шагризябцев и просьбу о высылке навстречу отряда необходимого числа арб для поднятия раненых, счел за лучшее возвратиться в Самарканд, имея в виду, что, в случае, если неприятель не отступил, а только скрылся в ущелье и выйдет из него в густых массах пехоты и конницы, остановиться на удобной позиции, разбить его на голову и преследовать до ущелья.

В шесть часов утра, отряд вытянулся и начал отходить по направлению к Самарканду.

Баба-бек, узнав о движении нашего отряда к Самарканду, дебушировал из ущелья и, не соединяя шагризябцев в массы, провожал отряд выстрелами рассыпанной по местности пехоты и небольшими шайками конницы, которые, однако, держались так [91] далеко от нашего арьергарда, что выстрелы их не наносили отряду никакого вреда. При этом условии останавливать отряд для действия по рассыпанному неприятелю не было никакой существенной выгоды, почему полковник Абрамов продолжал движение безостановочно.

В одиннадцать часов утра, не доходя до самаркандских садов, когда авангард отряда подошел к глубокой балке, шагах в 200 окружающей опушку садов Самарканда, он был встречен огнем вооруженных жителей Самарканда и соединившихся с ними, для заграждения нашему отряду входа в Самарканд, шаек наймонов, кипчаков и кара-калпаков, участвовавших накануне вместе с шагризябсами при атаке наших казаков, впереди Кара-тюбе. Мост через балку был сломан; у самого входа в сады на дороге устроена баррикада; дорога и опушка садов были заняты густыми массами неожиданного неприятеля. Немедленно под прикрытием огня стрелков, рассыпанных по краю оврага, мост был исправлен и роты 5-го батальона, поддержанные казаками, атаковали толпы мятежных самаркандцев, найманов, кипчаков и каракалпаков. После упорного, хотя непродолжительного дела, вход в город быт открыт, а неприятель рассеялся. Наша потеря в этот день заключалась в восьми раненых; мятежники потеряли до 200 человек раненых и убитых.

27 го числа, когда полковник Абрамов выступил в Кара-тюбе, в Самарканде остались 4 роты 6-го батальона, в составе около 450 человек, 90 человек саперов и 15 казаков. В городе было тихо и покойно; торговля и движение по улицам приводили к самому успокоительному заключению о настроении умов жителей. Вечером было также тихо; все смеялись над вчерашним беспокойством евреев. Часов в восемь вечера разнесся слух, что Абрамов разбит. Известие это приписывали какому-то джигиту, будто бы приехавшему из Кара-тюбе. Стали разыскивать джигита, но его не нашли. Надо полагать, что слух ходил между самаркандцами, после того как им сообщили о присоединении казаков к пехоте, расположившейся бивуаком.

Ночью было также тихо и спокойно. Между тем, самаркандцы, поверив, что наш отряд действительно разбит Баба-бий-беком, решились заградить ему путь в город, всю ночь усиленно работали и сделали все приготовления к тому, чтобы устроить побольше баррикад в садах по шагрисябской дороге. Утром 28-го числа, евреи снова стали бегать в цитадель с жалобой на [92] злобные намерения сартов; но полковник Петрушевский, объехав город и базар с пятью казаками, не заметил ничего. Сарты, зная близость его к командующему войсками, встречали его особенно почтительно: кланяясь, брали себя за бороду и прикладывали обе руки к животу.

Часу в десятом утра, 28-го числа, командующий войсками получил краткое донесение полковника Абрамова об отступлении неприятеля и просьбу о присылке арб для поднятия части убитых и раненых, которых, за недостатком арб, солдаты несли на руках. Покуда собрали арбачей и обоз успел вытянуться под прикрытием одной роты 6-го батальона, прошло около двух часов; командующий войсками, желая встретить и поблагодарить кара-тюбинский отряд за движение и дело с неприятелем, около одиннадцати часов поехал со штабом и с конвоем из 15 казаков по шагрисябской дороге, вслед за арбами. В это время, как раз началось дело в садах, но выстрелов не было слышно и командующий войсками только потому и не очутился среди вооруженных шаек самаркандцев, найманов и кара-калпаков, что арбы двигались слишком медленно. Надо было остановиться, почему командующий войсками прождал около получаса у последней мечети, стоящей в цитадели недалеко от шагрисябских ворот, за которыми начинается широкий пояс садов, окружающих Самарканд. Затем, проезжая по улицам цитадели, города и, наконец, по самой шагрисябской дороге, командующий войсками останавливался возле каждой из лавок и мастерских, где только видел значительную толпу сартов, спокойно занимавшихся своим делом, и, отвечая на их поклоны, объявлял, что он едет встречать отряд победоносных своих войск, которых послал разбить и рассеять шайки шагризябцев, намеревавшихся нарушить их мирный труд и прервать их мирные занятия. Сарты почтительно кланялись, брали себя за бороды, прикладывали руки к животам, отвечая, что весьма благодарны за такую милость; очень рады, что Бог послал им такого доброго генерала; молят и будут молить Бога за здоровье Белого Царя и его самого, и желают ему и войскам его счастья и благополучия.

Около двенадцати часов, не доезжая на полторы версты до выхода из садов, на одном из перекрестков шагрисябской дороги и поперечного переулка, мимо командующего войсками вдруг проскакали два вооруженных с ног до головы сарта; они стояли в переулке и бросились, испуганные неожиданным появлением на [93] дороге русских. Их приказано было поймать. Несколько джигитов и казаков бросились за ними в погоню, а командующий войсками продолжал ехать дальше. Послышались выстрелы; еще через полверсты далее, к командующему войсками явились полковник Пистолькорс и майор Грипенберг, которые, к крайнему удивлению его доложили, что в садах только что окончилось дело с жителями Самарканда, и что арбы так загородили дорогу, что проехать вперед нет никакой возможности.

— «Некоторое недоразумение», сказал командующий войсками, обращаясь к коканскому посланнику, и повернул коня назад.

Только на обратном пути, присматриваясь к стенам, заметили, что через каждые 150–200 шагов, в стенах были выдолблены пазы для баррикад.

Когда командующий войсками возвратился в цитадель, там уже было известно, что в городе все лавки заперты, что в еврейском квартале и в кварталах ближайших к базару каракалпаки, возвращавшиеся из садов по домам, открыли баранту. Немедленно были приняты меры к успокоению города. Для охранения имущества жителей и товаров на базаре была поставлена рота пехоты. В городе заметно опустело. Жители разбежались и скрылись в садах. Командующий войсками приказал собрать аксакалов и мулл. Все, конечно, явились, как ни в чем неповинные. Когда командующий войсками окончил гневную речь и угрозы, с которыми он обратился к ним, упрекая их в неискренности и в неблагодарности за то великодушие, которое им оказано принятием города под высокое покровительство Белого Царя, они имели вид ничего не знавших, ничего не подозревавших и, по истине, крайне удивленных всем, что слышат о действиях самаркандцев. Они уверяли командующего войсками, что наши войска были встречены в садах не самаркандцами, а каракалпаками, найманами и другими ворами; что самаркандцы, напротив, весьма понимают и высоко ценят оказанную им милость, за которую будут всегда молить Бога о даровании командующему войсками и Белому Царю счастья и благополучия. Остальное время дня и вечером в городе царствовала мертвая тишина.

Дело при Кара-тюбе, утомительное для отряда, не имело тех последствий, каких от него ожидал командующий войсками. Неприятель первый прекратил пальбу, скрылся, что и дало считать дело победой. Но у Кара-тюбе шагрисябзев осталось столько же, сколько там было и до посылки туда отряда. Между тем, [94] возвращение отряда в Самарканд дало неприятелю новый повод думать, что мы небезусловно сильны, и облегчало успех поднятия против нас населения Мианкальской Долины. Это же дело обнаружило, что симпатии к нам жителей Самарканда и благодарность за охранение города от гнева эмира далеко не так велики, как мы предполагали после дела на самаркандских высотах и вступления в Самарканд.

Характеристический признак хорошей победы, одержанной в Средней Азии, тот, что после победы на весьма значительное число верст кругом не сыщешь ни одного вооруженного.

Со второй половины мая, мы были в положении обороняющегося, а не наступающего. Задача наша заключалась уже в том, чтобы только удержать за собой добровольно сдавшиеся, но враждебные нам города Самарканд и Ката-Курган. Неприятель на нас наступал; мы оборонялись, хотя оборонялись активно.

При таком положении дел, цитадель города Самарканда приобретала для нас весьма важное значение; ей предстояло быть главнейшим нашим опорным пунктом в долине Заравшана. Укрепить ее и приспособить к упорной обороне, к возможно-выгоднейшему употреблению при обороне войск, было делом насущной необходимости. Мы уже говорили, что, еще с 13-го числа, в цитадели Самарканда начались инженерные работы, на которые сперва, ежедневно, высылали по 500 человек. Но с выступлением, 16-го числа, половины всего действовавшего отряда к Ката-Кургану, необходимость высылать роты для конвоирования транспортов в Ката-Курган и Яны-Курган, необходимость назначить саперных и инженерного офицера в состав ката-курганского отряда, который, по первоначальным предположениям, должен был штурмовать Ката-Курган, если бы он не сдался добровольно; наконец необходимость послать отряд в Кара-тюбе, все это вместе, весьма естественно, лишило всякой возможности выделять из наличного числа войск, оставшихся в Самарканде, для исполнения работ предположенных в такой обширной цитадели, какова цитадель города Самарканда, имеющая 2 1/2 версты в окружности, потребного числа рабочих и руководителей ими. Вследствие того, ежедневный наряд на работы не превышал 100 человек, а иногда был и несравненно менее; многие инженерные работы, предположенные командующим войсками, к 28-му числу, были не только не окончены, но даже и не начаты. К тому же опасение преждевременно вызвать волнение в жителях Самарканда воздержало командующего войсками от таких [95] распоряжений, по приведению цитадели в состояние удобное для обороны, которые сопряжены были с ущербом для жителей, как, например: очистка эспланады вокруг всей цитадели, западной стены примыкающей к садам, а восточной и южной кругом обстроенной саклями.

Между тем, обстоятельства усложнялись с каждым днем все более и более. Утром, 29-го мая, командующий войсками получил донесение генерала Головачева, из которого сделалось известно, что с 23-го числа, в 10 верстах от Ката-Кургана, на зерабулакских высотах, стали группироваться громадные скопища бухарцев. Эмир сосредоточивал на зерабулакских высотах, для действия против ката-курганского отряда, все свои войска и собирал всех вооруженных жителей западной части Зарявшанской Долины. Бухарцы, усиливаясь ежедневно прибытием новых масс с 24-го числа стали делать в день по два раза нападения на лагерь нашего отряда при Ката-Кургане, сперва небольшими шайками, в видах утомления нашего отряда, а потом и большими вооруженными скопищами, с целью овладения Ката-Курганом и уничтожения наших войск.

27-го мая, одновременно с действием отряда полковника Абрамова с шагризябсами при Кара-тюбе, 20,000 конно-вооруженных жителей из окрестностей Кермине стали подходить к нашему лагерю, с целью атаковать его и овладеть городскими садами лежавшими влево от большой бухарской дороги.

Генерал Головачев, оставив в лагере пять рот пехоты и четыре нарезных орудия (четыре роты 3-го батальона, рота стрелков и нарезной дивизион), поручил подполковнику Баранову отбить нападения на лагерь, а сам, с четырьмя ротами пехоты, с дивизионом конно-облегченной казачьей батареи, с тремя сотнями казаков и с дивизионом ракетной батареи, атаковал бухарцев, бросившихся к садам города. Фланговой огонь стрелков и дивизиона конной батареи остановил движение неприятеля на сады. Бухарцы густыми толпами пытались несколько раз атаковать роты нашей пехоты, но всякий раз ружейный огонь пехоты, поддержанный пальбою из орудий, действовавших ядрами и гранатами, разгонял и рассеивал их, прежде чем они успевали приблизиться на 50 сажен к нашим войскам.

Массы неприятеля, направившегося на лагерь, окружив его со всех сторон, пробовали атаковать с фронта и в то же время начали заезжать с тыла. [96]

Подполковник Баранов, направив огонь двух нарезных орудий и двух рот своего батальона на массы действовавшие с фронта, огнем остальных двух орудий и стремительною атакою в штыки двумя другими ротами своего же батальона переколол и опрокинул в Нурпай бухарцев, заехавших с тыла и начавших слезать уже с коней для грабежа палаток, часть которых не была прикрыта, но несоразмерности окружности лагеря с величиною оборонявшего его отряда. Неприятель отступил, не дождавшись 6,000 регулярной пехоты, которая также должна была участвовать в нападении на наш лагерь, но не поспела в дело, вследствие необыкновенно жаркого дня. У нас потери не было. Бухарцы оставили на месте пять человек убитых и много раненых, опрокинутых удачною атакою подполковника Баранова в реку с крутого обрывистого берега. В деле выпущено каждым из конных орудий по десяти зарядов и каждым из нарезных орудий по пяти, всего 61 снаряд. Донесение свое об этом деле генерал Головачев заключил сообщением, что, чрез три часа после отступления, бухарцы снова подошли к лагерю, с просьбою о немедленной высылке артиллерийских снарядов, так как в двух зарядных ящиках на орудие, находившихся в артиллерии ката-курганского отряда, далеко не было уже полного комплекта зарядов. [97]