Ближний Восток и Балканы. Февраль — апрель 1943 года
Германское верховное командование, конечно, ошиблось в своих предположениях, что главным направлением ближайшего наступления западных союзников станет Балканский полуостров. Восточная половина Средиземноморского театра военных действий, на которую в течение многих лет взирали с таким беспокойством, должна была теперь стать тыловым районом.
Однако во время конференции в Касабланке этого еще нельзя было предвидеть. Это был такой поворот событий, на который мало надеялись английские военные руководители и так же мало рассчитывали немцы. Обе стороны понимали стратегическое значение Балкан, откуда страны оси получали значительную часть военных материалов и где действия партизан создавали для их вооруженных сил столь серьезное напряжение. Обе стороны понимали и те преимущества, которые могли бы получить западные союзники, если бы сумели открыть для себя Дарданеллы и установить непосредственный контакт с Советским Союзом. По мнению англичан, вступление в войну Турции представлялось следующим логическим шагом после того, как союзники овладеют средиземноморскими проливами, и необходимой частью процесса «закрытия кольца блокады». Премьер-министр в течение всей осени настойчиво проповедовал эту идею, получая определенную поддержку от президента Рузвельта. Когда конференция в Касабланке подходила к концу, Черчилль предложил своим коллегам в Лондоне лично поехать к президенту Иненю и попытаться заручиться его согласием на поддержку. «Даже если турки скажут «нет», это никому не повредит, — писал Черчилль в телеграмме, отправленной в Лондон 24 января. — Я отнюдь не тешу себя несбыточными надеждами, но захват Триполя, участившиеся победы русских и тот факт, что я буду говорить от имени двух великих союзных держав, создадут самую благоприятную обстановку. Я умоляю вас не отбрасывать этот вопрос с легким сердцем».
Военный кабинет, конечно, не стал «отбрасывать» этот вопрос, однако члены его отнюдь не выразили энтузиазма по поводу такой идеи.
«Если у турок возникнет подозрение, — отвечали Эттли и Иден, — что Вы прибыли к ним по горячим следам решений, принятых на совещании с президентом, с целью уговорить их вступить в войну, то они еще больше замкнутся в себе, опасаясь, будто мы хотим заставить их таскать каштаны из огня. По этой причине мы не разделяем Вашего мнения о том, что их отказ от переговоров или их неудачный исход, если они все же состоятся, никому не повредят...» [264]
Тем не менее премьер-министр не согласился с этой отрицательной оценкой, и его коллегам пришлось нехотя, не без скептицизма дать согласие на визит. Турецкое правительство согласилось принять у себя столь выдающегося гостя вместе с его дипломатическими и военными советниками. Переговоры состоялись в специальном поезде неподалеку от Аданы, в Юго-Восточной Турции, 30 и 31 января. Черчилль прибыл туда из Каира, где он проездом остановился на пять дней. Свои расчеты, связанные с этим визитом, он объяснил в телеграмме премьер-министрам стран Содружества: «Целью этих переговоров должно служить укрепление «общих оборонительных позиций Турции». У меня нет никакого желания вовлекать ее в войну немедленно. Сначала нужно оснастить и подготовить ее войска. Однако к лету наступит такое время, когда Турция сама сможет взглянуть на вещи более широко, хотя уже и сейчас видно, что она начинает понимать общую ситуацию. Вы должны осознать, насколько существенной для всей стратегии на Средиземноморском театре была бы возможность бросить дополнительные силы на чашу весов в критический момент и насколько важной для нас была бы возможность забросать бомбами нефтяной район Плоешти».
Турки отнеслись к этим предложениям весьма сдержанно, как и предвидели специалисты из английского министерства иностранных дел. Они не намеревались подвергаться такому же риску, какому однажды подвергли себя их соседи — греки, вступив в войну в тот момент, когда у стран оси было еще достаточно сил, чтобы нанести им удар, а союзники тогда еще не были в состоянии парировать. Теперь этот риск значительно уменьшился, однако он еще мог служить поводом турецкому генеральному штабу, чтобы потребовать крупных поставок военных материалов, которые позволили бы, по крайней мере, начать думать об участии в военных действиях. Более того, с уменьшением этого риска постепенно начала вырисовываться другая, еще большая угроза — очевидная экспансия России, традиционного противника Турции. Председатель государственного совета Турции Сараджоглу еще раньше высказывал английскому послу свои страхи, что победа русских вызовет хаос во всей Европе, а теперь он поведал о своих опасениях премьер-министру. Вся Европа, говорил он, кишит славянами и коммунистами. Если Германия проиграет, все разгромленные в войне страны станут большевистскими или славянскими. Каким образом, спрашивал он, будет обеспечиваться безопасность Турции в случае, если она присоединится к союзникам, а Советский Союз откажется сотрудничать после окончания войны?..
Предупрежденный о возможных возражениях турок, Черчилль запасся на этот случай меморандумом, который он лирически озаглавил «Утренние раздумья». Поскольку этот документ, видимо, был первым в своем роде, где премьер-министр выразил свои взгляды на облик послевоенного мира, и поскольку там особо оговаривается, какое место, по его мнению, должен занять после войны Советский Союз, мы полностью приводим его текст в приложении 5. Многое в нем отмечено печатью удивительного провидения. Три великие державы действительно объединили свои усилия по разгрому сначала Италии, затем Германии и, наконец, Японии. Разгромленные страны были разоружены, но никто не пытался уничтожить их народы или заставить их расплачиваться за войну. В целях сохранения мира была создана всемирная организация, однако региональные органы безопасности, о которых упоминал премьер-министр, возникли не совсем в той форме, в какой он их себе представлял. Нельзя полностью отказать премьер-министру и в истинности следующего его тезиса: «Никто не может предсказать с точностью, что победители никогда не будут ссориться между собой или что Соединенные Штаты вновь не покинут Европу, однако после всего пережитого, после всех наших страданий, когда мы наверное [265] знаем, что третья война уничтожит все, что осталось от культуры, богатства и цивилизации человечества, и возвратит нас на уровень почти диких животных, ведущие державы приложат максимум усилий к тому, чтобы продлить их славный союз и путем уступок и самоограничения добиться того, чтобы история человечества вписала их имена в книгу Почета. Великобритания, разумеется, сделает все, чтобы организовать коллективное сопротивление любому акту агрессии, от какой бы державы он ни исходил. Можно надеяться, что и Соединенные Штаты будут сотрудничать с нею и, возможно, даже встанут во главе мира, принимая во внимание их потенциал и их мощь, творя благое дело пресечения таких агрессивных тенденций, которые грозят перерасти в открытую войну».
Чтобы наилучшим образом гарантировать безопасность Турции, необходимо, настаивал Черчилль, обрести свое место «в качестве победоносного участника войны и союзника на стороне Соединенных Штатов и России. Таким образом, было бы положено начало дружбе и доверию, и новый инструмент мира сложился бы на основе доброй воли и товарищества тех, кто выступал совместно на поле брани, ведя за собой мощные армии». Вначале Турция могла бы «занять такую общую позицию в отношении нейтралитета и неучастия в войне, какая была характерна для Соединенных Штатов в их подходе к Великобритании до того, как Соединенные Штаты были втянуты в войну»; затем предоставить союзникам аэродромы для нанесения ударов с воздуха по нефтяным районам Плоешти, порты и другие средства для организации десантных операций против островов Додеканес и Крит и проход через Дарданеллы в Черное море. В конечном счете для Турции имелась также «возможность стать полноправным участником войны, продвинув свои армии на Балканы во взаимодействии с русскими на северном фланге и с англичанами — на южном». Если бы она это сделала, то получила бы полную гарантию неприкосновенности своей территории и прав как, вне всякого сомнения, от Соединенного Королевства, так и, вероятно, от Советского Союза и Соединенных Штатов.
Пока члены военных делегаций обсуждали характер и количество военных материалов, которые предполагалось поставить турецким вооруженным силам, политические лидеры Турции выслушивали красноречивые заверения Черчилля и убеждали его в том, что они с пониманием относятся к делам союзников. По окончании переговоров у генерала Брука сложилось весьма неопределенное впечатление, будет ли «нейтральная позиция Турции отныне более благоприятной к союзникам». Премьер-министр был более оптимистичен. «Я не просил, — писал он Сталину, — о каком-либо точном политическом обязательстве или обещании относительно их вступления в войну на нашей стороне, но, по-моему, они сделают это до конца этого года. Вероятно, до этого путем широкого толкования нейтралитета, подобно тому, как это делали США до вступления в войну, они разрешат нам воспользоваться их аэродромами для заправки самолетов горючим в целях осуществления налетов британских и американских бомбардировщиков на нефтяные источники Плоешти...»{59}
Английские представители в Анкаре не разделяли оптимизма премьер-министра. И действительно, скептицизм, с которым министерство иностранных дел и военный кабинет отнеслись ко всему этому мероприятию, оказался в дальнейшем вполне оправданным. Совершенно очевидно, что сами турки покинули Адану совсем в другом настроении, чем Черчилль. Уже две недели спустя английский военно-морской атташе в Анкаре после беседы с заместителем начальника турецкого генерального штаба докладывал, что «генеральный штаб проявляет гораздо больший изоляционизм, [266] чем когда-либо раньше, и считает, что Черчилль искренне принимает турецкую позицию нейтралитета до самого конца войны и что мощь турецких вооруженных сил следует увеличить для того, чтобы после разгрома Германии сохранить Турцию в качестве прочного бастиона, что даст возможность преодолеть трудности на Ближнем Востоке». Турецкий генеральный штаб, продолжал атташе, откровенно надеется на то, что, поскольку «немцы будут продолжать сопротивление, это приведет к уничтожению большого числа людей и военной техники как у русских, так и у немцев, то есть приведет к ослаблению обеих сторон»{60}.
Английское правительство не разделяло этих макиавеллиевских взглядов турецкого генштаба, да и трудно было бы рассчитывать, что в Турции и России поймут их. «Нашим главным поводом для поставок Турции такого огромного количества вооружений, — указывало министерство иностранных дел английскому посольству в Анкаре спустя несколько месяцев, 13 мая, — является не только укрепление ее в достаточной степени, чтобы она смогла выдержать любое нападение, но и обеспечение ей такой позиции, чтобы она могла безнаказанно предоставить нам определенные возможности для ведения наших операций против Европы. Мы совершенно определенно ожидаем подобного вознаграждения за нашу щедрость еще до окончания войны. Вероятно, было бы невозможно убедить Турцию отказаться от ее ошибочного мнения, будто это оружие необходимо ей для того, чтобы не допустить осуществления русскими каких-то планов в послевоенный период. Однако надо заставить Турцию понять, что мы не будем поставлять ей это вооружение ради таких целей и что мы возмущены подобным заявлением, поскольку это означало бы, что мы проявляем нелояльность по отношению к нашим русским союзникам».
Черчилль не был одинок в своих чересчур оптимистических взглядах относительно возможности убедить турок отказаться от своей позиции слишком бдительного нейтралитета. Командующий военно-воздушными силами на Ближнем Востоке главный маршал авиации Дуглас, посетивший Анкару 18 марта, послал в своей телеграмме комитету начальников штабов: «У меня сложилось общее впечатление, будто турки уже приняли для себя решение о том, что рано или поздно они вступят в войну, и потому хотят быть подготовленными во всех отношениях». Однако, когда вслед за главным маршалом авиации в Анкару прибыла группа военного планирования, вдвое большая по численности, чем ожидалось, и имевшая в своем составе американских специалистов, и когда стало ясно, что она подчинена непосредственно командованию союзных сил на Ближнем Востоке и останется в Турции до тех пор, пока та не вступит в войну, турки, ожидавшие лишь незначительного и временного увеличения состава военно-воздушной миссии, переполошились, а вместе с ними встревожилось и английское посольство. «Всякая попытка оседлать Турцию на данном этапе, навязав ей постоянную военную миссию, подчиненную Ближневосточному командованию, а не послу Его Величества, — говорилось в докладе посольства от 1 апреля, — вероятно, не только приведет к тому , что турецкий генеральный штаб вновь замкнется в своей скорлупе, [267] но и поставит турецкое правительство перед политическими трудностями». В ответ премьер-министр довольно резко приказал министерству иностранных дел не волноваться попусту из-за «официальных церемоний». «Мы уже засунули ногу им в дверь, — заявил он напрямик, — и мы ее оттуда не вытащим». Однако комитет начальников штабов предпочел действовать более осторожно. «Мы должны попытаться, — указывал он в директиве Ближневосточному командованию от 7 апреля, — поддержать и консолидировать те более тесные взаимоотношения, которые были предложены Турции на этих переговорах, но при этом мы не должны заходить слишком далеко, чтобы не подвергать риску полученные преимущества».
Таким образом, в английском руководстве четко обозначилось расхождение во мнениях относительно того, как лучше выудить турецкую рыбу. Одну сторону представлял сам премьер-министр. Его поддерживал командующий военно-воздушными силами на Ближнем Востоке, который прокомментировал вышеупомянутые опасения турок следующим образом: «Думается, что все слишком много суетятся из-за каких-то мелочей». Другая сторона была представлена министерством иностранных дел, начальниками штабов и сменившим генерала Александера на посту главнокомандующего союзными силами на Ближнем Востоке генерал-лейтенантом Уилсоном. Когда Уилсон посетил Анкару с визитом 18 апреля и услышал от маршала Чакмака{61} твердое заявление о том, что Турция вступит в войну лишь в том случае, если она почувствует прямую угрозу со стороны Германии или России, он заверил начальника генерального штаба турецкой армии, что у англичан нет намерений заставлять Турцию принять участие в войне. «Следует подумать о том, — писал Уилсон генералу Бруку, — не будет ли нам выгоднее при благоприятных условиях использовать аэродромы без риска вовлечь Турцию в войну, чем вынуждать ее вступить в войну. Я полагаю, что в нынешних условиях турецкая армия будет больше помехой, чем нашим активом». На это премьер-министр ответил довольно мрачно: «Не стоило вам так упорно твердить о том, что мы не желаем втягивать Турцию в войну». Англичане рассчитывали, что если все пойдет хорошо, то летом Турция предоставит им аэродромы. Если же им в этом откажут, то придется прибегнуть к нажиму любого рода, какой только мы в состоянии будем оказать, включая резкое ограничение поставок военных материалов и отказ со стороны Великобритании и России от всяких гарантий сохранения статус-кво. Черчилль надеялся, однако, что этого не потребуется, так как «в нужный момент турецкое правительство выполнит свой долг и присоединится к союзникам». Генерала Уилсона это не убедило. «Когда придет время выдвинуть наши требования Турции, — ответил он, — нам придется вести игру с очень большими предосторожностями».
Трудности отмечались и в других областях. Так, помощь, которую англичане обещали Турции, сводилась к трем основным видам. Во-первых, была обещана помощь английскими воинскими формированиями (план «Хардихуд»), для чего предусматривалось четыре фазы: отправка 25 эскадрилий ВВС и подразделений зенитной артиллерии для организации противовоздушной обороны аэродромов, а также трех полков противотанковой артиллерии; отправка еще 25 эскадрилий ВВС и подразделений зенитной артиллерии; отправка нескольких частей тяжелой и легкой зенитной артиллерии, а также двух полков противотанковых орудий и, наконец, отправка двух бронетанковых дивизий. Во-вторых, планировалась общая помощь турецкой экономике, в частности снабжение Турции углем, поставка локомотивов и подвижного состава для железных дорог. [268]
И в-третьих, было обещано поставить значительное количество военной техники для вооруженных сил Турции.
Все это еще требовалось изыскать, переправить морем в Турцию, перевезти в самой Турции по железным дорогам, хронически страдавшим от недостатка подвижного состава и топлива. Все это еще должна была освоить армия, состоявшая в то время преимущественно из простых крестьян. В связи с этим требования турок не всегда казались английскому руководству полностью оправданными. 9 марта Иден сообщил премьер-министру, что турецкое правительство запросило определенное число военных кораблей, укомплектовать которые экипажами оно могло, лишь удвоив общую численность личного состава своего флота, а также 1470 тяжелых и 855 других танков, 2600 пушек и гаубиц, 1198 самолетов, 120 тыс. т авиационного бензина и 50 тыс. т авиабомб и, наконец, 720 тыс. т автомобильного бензина, что в 30 раз превосходило норму ежегодного потребления бензина в Турции. Недоумевали по этому поводу и американцы, которые должны были взять на себя задачу по обеспечению значительной части поставок. Как заметил один американский чиновник в Анкаре, снабжение Турции всем, что она просила, было бы равносильно «кормлению обедом из восьми блюд восьмидневного ребенка». И все же премьер-министр не соглашался сократить поставки. Он утверждал, что чем большее количество материалов будет поставлено, тем прочнее окажутся позиции союзников в Турции, когда придет время вовлечь ее в войну. Председательствуя на штабной конференции 16 апреля, Черчилль убеждал представителей видов вооруженных сил увеличить квоты материалов, выделяемых ими для помощи Турции. Он внимательно изучил ход морских перевозок и 26 апреля объяснил свою точку зрения президенту США следующим образом: «...Составляя список того, что мы готовы послать, я считал необходимым избежать всякого повода для того, чтобы нас обвинили в скупости. Лучше, если у пациента появится небольшое несварение желудка, чем если он станет жаловаться, что его морят голодом. Но как бы то ни было, их порты разгрузки и транспортные возможности являются исключительно узким местом. И пусть это будет лучше их виной за то, что они не могут справиться с приемкой грузов, чем нашей за то, что мы не пожелали предложить им это... Я хочу дать понять туркам, что они могут рассчитывать на еще более крупные поставки самой современной военной техники, когда придет время и когда, скажем осенью, мы нажмем на них посильнее, чтобы добиться от них согласия на использование их баз для удара по островам Додеканес... и для бомбардировок Плоешти».
Большая часть затруднений в снабжении Турции возникла не только из-за отсталости турецкой экономики и общей слабости системы путей сообщений, но также из-за угрозы блокады порта Смирна, которую страны оси могли создать с оккупируемых ими островов Додеканес. И на протяжении всего времени, пока порт Смирна оставался бы блокированным, весь поток снабжения должен был бы идти через небольшие порты Искендерон и Мерсин на южном побережье Анатолии и оттуда распределяться по весьма бедной сети железных дорог, имевших недостаточное количество подвижного состава, локомотивов и угля. Если бы порт Смирна мог оставаться открытым для союзников, проблема значительно облегчилась бы. Тогда можно было бы перебросить сюда и войска, выделенные для действий на завершающем этапе планируемой операции «Хардихуд». Однако для этого нужно было захватить острова Додеканес; и коль скоро турки предоставляли базы для ударов по островам Додеканес, вряд ли они остались бы в пассивном бездействии, зная, что после окончания войны будет решаться судьба этих островов. Эти оккупированные итальянцами острова были одной из немногих приманок, которые могли вовлечь Турцию в войну [269] еще в 1940 году, до того, как немцы появились в Средиземном море, и силы, подготовленные тогда для оккупации островов, как поведал маршал Чакмак генералу Уилсону во время его визита в апреле, все еще находились в состоянии готовности. Разумеется, эти силы могли бы стать хорошим дополнением к довольно слабым английским формированиям, выделенным для проведения операции. Однако их использование, как отметил комитет начальников штабов в директиве генералу Уилсону от 24 апреля, «...оказало бы весьма неблагоприятное влияние на отношения между Турцией и Грецией... Если все же с военной точки зрения окажется невозможно захватить острова Додеканес и другие греческие острова только силами англичан, вопрос о приглашении турок для участия в операции должен будет рассматриваться в свете существующих обстоятельств; следует помнить, что в этом случае указанные острова должны быть переданы греческому правительству как можно раньше, до окончания войны».
Планы нанесения удара по островам Додеканес (операция «Экколейд») были предметом постоянного рассмотрения в Каире, но эта операция находилась в самом конце списка стратегических приоритетов. В директиве, которую генерал Уилсон получил от премьер-министра 12 февраля, в день принятия своего нового назначения, морские десантные операции в Восточном Средиземноморье значились на четвертом месте (после обеспечения боевых действий 8-й армии в Тунисе, обеспечения высадки на Сицилии и оказания помощи Турции). 12 января 1943 года во время конференции в Касабланке штаб Ближневосточного командования действительно предлагал Объединенному англо-американскому штабу провести «при наличии некоторых дополнительных ресурсов» операцию против острова Родос и островов Додеканес, которая «помогла бы превратить этот район в такое место, где были бы скованы огромные силы немцев, что уже в нынешнем году значительно облегчило бы положение на русском фронте». Поскольку не было никаких шансов изыскать необходимые ресурсы (они включали 2 вспомогательных авианосца и 88 десантных кораблей), эти планы остались без внимания. Однако генерал Уилсон не переставал думать о возможностях для активных действий. Недостатка в людях у него не было: на 23 февраля общая численность войск под его командованием, исключая 8-ю армию, составляла 551 735 чел. Кроме того, в Персии и Ираке, также под его командованием, находилось еще 331 388 чел. Конечно, большая часть этих людей занималась обслуживанием баз и путей сообщения, а также ремонтными работами, однако 267 046 чел. находились в строевых частях и соединениях, и это была бы внушительная сила, если бы удалось найти для нее транспортные средства. В связи с этим генерал Уилсон начал детальное планирование операций не только против островов Додеканес, но и против Крита и даже материковой части Греции в качестве «возможных альтернатив» операции «Хаски». Он предложил даже заблаговременно назначить командующего для проведения этих операций, чтобы, как заявил он комитету начальников штабов 27 февраля, «с нашей стороны не было бы никакого промедления, как только вы пожелаете начать любые операции в Эгейском море».
Дальновидность генерала Уилсона вполне себя оправдала. Разумеется, до тех пор, пока не была захвачена Сицилия, вряд ли кто-нибудь потребовал бы от Ближневосточного командования подобных действий. Однако в течение всей весны и начала лета 1943 года оставалось неясно, что следует предпринять на Средиземноморском театре. В письме к президенту от 5 апреля Черчилль высказал свое мнение, которое сводилось к следующему: если оккупация немцами Италии сделает продвижение союзников там невозможным, «то в этом случае мы должны быть готовы к наступлению на острова Додеканес с целью поддержать Турцию, если [270] она попадет в затруднительное положение». В докладе от 7 апреля комитет по планированию предложил воспользоваться возможной капитуляцией Италии для оккупации островов Додеканес и захвата плацдармов на Балканском полуострове. Даже в том случае, если Италия не капитулирует и ее придется захватывать с боями, острова Додеканес должны быть тем не менее оккупированы. В самые последние дни Тунисской кампании, 3 мая, комитет по планированию сформулировал дальнейшие предложения по захвату Балканского полуострова в случае полного разгрома Италии. Таким путем, утверждалось в докладной записке комитета, союзники смогут лишить Германию 50% необходимого ей хрома, 40% меди, 33% никелевой руды и 16% бокситов, а также создать смертельную угрозу ее источникам нефти{62}. Для этого следовало захватить плацдарм в районе Дурреса и упредить немцев в захвате островов Додеканес, а также увеличить угрозу оккупации Балкан и открыть порт Смирна в качестве необходимого предварительного условия для вступления Турции в войну. При первых же признаках оставления немцами Балканского полуострова следовало немедленно предпринять соответствующие шаги — либо через Турцию и Македонию, либо через Албанию, либо путем высадки в Афинах.
Когда в начале мая начальники английских штабов направились в Вашингтон для участия в совещании с американскими коллегами, у них уже сложилось совершенно четкое представление о возможных вариантах продолжения операций в Восточном Средиземноморье. А когда, готовясь к этому совещанию, они предложили Ближневосточному командованию дать свои соображения не только по поводу захвата островов Додеканес, но и относительно вторжения на Крит и на территорию материковой Греции, штаб генерала Уилсона уже имел разработанные планы, которые можно было немедленно отправить в Вашингтон.
Планы и соображения самого генерала Уилсона, о которых он 8 мая телеграфировал генералу Бруку, были весьма пространными. По его мнению, операцию «Экколейд» следовало рассматривать как мероприятие, предваряющее «...возможные крупные операции, исходными районами для которых станут Стамбул и Салоники, а целью — выход к Дунаю... Эти операции позволили бы нанести решительное поражение противнику. Присутствие внушительных английских контингентов, взаимодействующих с турецкими войсками в Восточной Европе, укрепило бы наши позиции при окончательном урегулировании восточноевропейских проблем с русскими. Независимо от того, будут или нет эти широкомасштабные операции приняты в качестве нашего политического курса для дальнейшего ведения войны, Ближневосточное командование должно быть готово очистить от противника Эгейское море и поддержать Турцию. В случае полного поражения Италии и быстрого вывода итальянских войск с Балкан народное сопротивление здесь и особенно в Греции может внезапно усилиться, поэтому нам следовало бы быть готовыми воспользоваться этим движением прежде, чем немцы сумеют подавить греков. Подобное крупное восстание можно организовать только один раз, и в случае его жестокого подавления (а этого следует ожидать) снова поднять массы не так просто».
В заключение Уилсон предупреждал, что необходимые для всего этого ресурсы могут сократиться, если «сохранится тенденция командования 8-й армии соваться повсюду в надежде, что ее войска потребуются в том или ином районе». Однако вряд ли можно было без серьезного и настойчивого [271] протеста склонить генерала Монтгомери к тому, чтобы он отдал что-то из находившихся под его командованием сил.
Привлекая внимание руководства к стратегическим возможностям, открывающимся на Балканском полуострове, генерал Уилсон хорошо понимал, что этот театр теперь обещал гораздо больше шансов на успешные военные действия, чем в любое другое время после того, как два года назад немцы оккупировали этот район. Чтобы понять все это и оценить, почему у союзников было так мало возможностей для использования этой ситуации, мы должны теперь несколько отступить от изложения событий и проанализировать обстановку, сложившуюся в странах указанного региона после лета 1941 года.
Югославия, просуществовав как единое государство всего 20 лет, была вновь расчленена странами оси. Словения была поделена между Германией и Италией. Италия оккупировала Далмацию и Черногорию. Было создано новое государство — Хорватия, в которое частично вошли территории, некогда принадлежавшие бывшей габсбургской монархии (собственно Хорватия, Словения, Босния и Герцеговина), и которое имело несколько выходов к побережью Далмации, остававшихся под прямым контролем итальянцев. Королем этого княжества был провозглашен итальянский герцог Сполето, которого, к счастью для него, так и не пригласили занять трон. Политическим лидером хорватского режима был Павелич, и, хотя страна надежно контролировалась немецкими и итальянскими оккупационными войсками, вооруженные формирования усташей Павелича вознамерились уничтожить физически как своих личных врагов, так и «посторонних» элементов — сербов и евреев, которые не отвечали представлениям усташей о новом «отважном» хорватском государстве. Сербия, вновь втиснутая в ее границы 1912 года, в принципе управлялась коллаборационистским правительством генерала Недича. На практике же вся власть сосредоточивалась в руках германских оккупационных властей — как военных, так и гражданских. Политика германских властей основывалась на директиве ОКБ от 16 сентября 1941 года, в которой говорилось, что «наиболее подходящей» репрессией за каждого убитого немецкого солдата является смертный приговор 50–100 заложникам, и, поскольку немцы выполняли этот приказ неукоснительно, Недич со своей стороны прилагал все усилия, чтобы убедить соотечественников не сопротивляться своей несчастной судьбе.
Однако не все были согласны с этим. В течение лета 1941 года особенно возросло политическое и военное значение двух группировок из рассеянных по стране партизан, ушедших в горы во время вторжения немцев. Первые называли себя четниками в честь предков, разгромивших и прогнавших из страны турецких властителей. Четники группировались вокруг армейского полковника-роялиста Михайловича{63}, который создал штаб и опорный пункт в горах Западной Сербии. Многие из четников разделяли его консервативные социальные взгляды и великосербскую ориентацию бывших правителей Югославии. Вторые были последователями Иосипа Броз Тито, генерального секретаря Коммунистической партии Югославии, который организовал центр Сопротивления в Ужице. Стремление коммунистов прийти на помощь Советскому Союзу пробудило панславистские настроения у сербского крестьянства. Не менее привлекательной была и программа аграрных реформ, провозглашаемая коммунистами. Началась партизанская война. Немцы немедленно ответили жестокими репрессиями. 21 октября 1941 года в сербском городе Крагуевац они зверски уничтожили около 7 тыс. чел. Это возымело действие на [272] Михайловича, который с неприязнью относился к программе социальных реформ Тито и считал начатые им военные действия преждевременными и самоубийственными. Предпринятые попытки к сближению обоих движений ни к чему не привели, и, когда в ноябре 1941 года оккупационные войска стран оси начали первое свое наступление против партизан Тито, Михайлович остался к этому равнодушен и продолжал сохранять связи с Недичем, которому симпатизировал. Вскоре подчиненные ему военачальники начали устанавливать контакты с итальянскими оккупационными войсками.
Попытки стран оси разгромить Тито зимой 1941 года оказались безрезультатными. Ничего не дало и второе общее наступление, предпринятое в апреле 1942 года. Летом того же года Тито прошел с боями на запад, в Хорватию, получая при этом поддержку от хорватов. В ноябре Тито созвал в Бихаче Антифашистское вече Народного освобождения Югославии, которое провозгласило себя «высшим исполнительным и законодательным органом Югославского государства»{64}. Германское верховное командование, целиком поглощенное поисками пополнений для русского фронта, до сих пор надеялось, что правительство Павелича само сумеет разрешить проблемы внутренней безопасности. Однако в сентябре главнокомандующий германскими вооруженными силами на юго-востоке Европы генерал Леер представил Гитлеру весьма откровенный доклад, в котором говорилось о растущем хаосе в Хорватии, где правительственные войска оказались полностью неблагонадежными, а режим — на грани падения. Чтобы справиться со всем этим, считал он, необходимы самые крутые военные меры. События подтвердили его тревогу. В течение всего ноября в горах Западной Боснии непрерывно шли ожесточенные бои. К концу 1942 года союзная разведка зафиксировала уже около 40 дивизий стран оси, связанных операциями в Югославии: из них 5 дивизий были немецкими, 19 — итальянскими, 3 — венгерскими, 6 — хорватскими и 6 — болгарскими.
В ноябре 1941 года югославское королевское правительство в изгнании, находившееся в Лондоне, назначило Михайловича своим военным министром. В течение следующего года всем в Лондоне стало ясно, что силы Михайловича отнюдь не взяли на себя главную тяжесть борьбы в Югославии, тем не менее считалось, что поддержку ему нужно оказывать и дальше. В памятной записке начальника имперского генерального штаба, переданной премьер-министру 2 июня 1942 года, указывалось [273] на существование других действующих партизанских группировок, но выражалось сожаление по поводу того, что «они втягивают более умеренных противников стран оси в сотрудничество с любыми силами, которые способны восстановить хотя бы видимость законности и порядка. Хотя действия этих неорганизованных элементов в стране и будут постоянно вынуждать страны оси сохранять там значительные гарнизоны, политика Михайловича, направленная на подрыв этой деятельности и на сохранение собственных сил до тех пор, пока не наступит его время, является правильной».
Шесть месяцев спустя эту точку зрения подтвердил в меморандуме от 17 декабря 1942 года и министр иностранных дел Иден. Он отмечал, что Михайлович воздерживается от всяких военных действий против оккупационных войск, чтобы сохранить свои силы для наведения порядка в стране после войны, и что он при поддержке итальянцев ведет борьбу с партизанами. Иден считал: «Вероятно, можно утверждать, что в ближайшей перспективе в наших интересах было бы провести переговоры с Михайловичем, который в настоящий момент вносит совсем незначительный вклад в общие военные усилия, и перенести нашу поддержку и помощь на партизан, оказывающих активное сопротивление оккупационным войскам. Однако в долгосрочной перспективе мы поступили бы более мудро, если бы продолжали оказывать помощь Михайловичу, чтобы не допустить анархии и коммунистического хаоса после войны».
В то время эта точка зрения лежала в основе официальной правительственной политики; тем не менее как в самом правительстве, так и в вооруженных силах, особенно в Управлении специальных операций, чьи агенты имели возможность непосредственно наблюдать за действиями, вернее, бездеятельностью Михайловича, появлялось все больше людей, которым эта концепция начинала не нравиться.
В Греции могла сложиться примерно такая же обстановка, однако вмешательство англичан здесь было более непосредственным и эффективным. Оккупировав эту страну, немцы передали управление ею оккупационным властям своих болгарских и итальянских союзников, сохранив за собой лишь стратегически уязвимые районы вокруг Афин и Салоник, а также оставив свои гарнизоны на стратегически важных и доступных для противника островах, в частности на Крите. Греческая экономика, зависевшая от свободного торгового судоходства по Средиземному морю, быстро пришла в упадок, а власти стран оси отнюдь не торопились с ее восстановлением. По некоторым данным, во время голода в Афинах зимой 1941 года умерло 24 тыс. чел. Сельские местности оказались во власти настоящей анархии. Росло партизанское движение. Как и в Югославии, здесь постепенно оформились две наиболее значительные политические группировки. В сентябре 1941 года был создан национально-освободительный фронт Греции (ЭАМ) — массовая организация народного фронта, руководящей силой которой стала коммунистическая партия. В начале 1942 года ЭАМ приступила к созданию Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС). Одновременно с этим полковник Зервас учредил национально-демократический союз Греции (ЭДЕС) — организацию, опиравшуюся преимущественно на правые силы. Управление специальных операций сумело установить контакты с обеими группировками. В начале октября 1942 года на парашютах была выброшена группа под командованием подполковника Майерса и капитана Вудхауза. Объединенные силы ЭАМ и ЭДЕС в ночь на 25 ноября разрушили виадук у Горгопотамоса, по которому проходила единственная железная дорога, соединявшая Южную Грецию с европейским континентом. Железная дорога оставалась разрушенной в этом месте 39 дней, и это явилось весьма ощутимым вкладом в общую кампанию блокады, осуществлявшуюся в это время союзниками против [274] сил стран оси в Северной Африке и проводившуюся как на море, так и в воздухе{65}.
В 1943 году отношения между группами Сопротивления в Греции, как и между ними и английскими властями, начали развиваться столь же неблагоприятно, как и в Югославии. Более того, эти отношения вызвали серьезные разногласия и среди членов английского правительства. Однако в конце 1942 года складывалось такое впечатление, будто партизанские действия на Балканах развертываются исключительно успешно. По крайней мере, именно так думал Гитлер. На совещании в Растенбурге в декабре он особо подчеркнул необходимость «умиротворить» Балканы; в противном случае, заявил он, «все мужество, проявленное войсками стран оси на Крите и Пелопоннесе, окажется напрасным». Если такие операции, как у Горгопотамоса, будут продолжаться, заметил фюрер, то «возникнет катастрофическая ситуация». Гитлер считал Балканы во всех отношениях наиболее вероятным объектом удара союзников после освобождения ими побережья Северной Африки. Йодль разделял его точку зрения. 28 декабря фюрер издал новую директиву, предписывавшую организовать оборону Балкан. Юго-восток Европы превращался в полноправный театр военных действий. Его главнокомандующим был назначен генерал-полковник Леер, подчинявшийся непосредственно Гитлеру. Лееру предписывалось подготовить оборону побережья, особенно на островах Додеканес, на Крите и Пелопоннесе; принять меры к «окончательному усмирению тыловых районов и ликвидации повстанцев и бандитов любого рода во взаимодействии с войсками итальянской 2-й армии», а также провести все необходимые приготовления к отражению возможного удара западных союзников по Балканам при активном или пассивном сотрудничестве с Турцией. Германское верховное командование не хуже английских военных планирующих органов видело, какие возможности могли открыться для западных союзников в Восточном Средиземноморье.
Первым мероприятием, осуществленным по этой директиве, было объединенное наступление войск стран оси с целью очистить от партизан Хорватию и Боснию. 20 января немецкие войска начали продвигаться из долины Савы на юг, в горный район Гримеча, а итальянцы перешли в наступление от побережья на север. Это наступление (немцы назвали его операцией «Вайс», а партизаны — четвертым наступлением) поначалу развивалось успешно для стран оси. Они заставили Тито покинуть командный пункт в Бихаче и оттеснили его войска на юго-восток, к Герцеговине и Черногории. Однако в дальнейшем страны оси столкнулись с трудностями. Итальянцы продвигались слишком медленно и передоверяли выполнение многих задач своим ненадежным союзникам-хорватам, чьи войска играли вспомогательную роль. Партизанам удалось избежать окружения и уйти в долину Неретвы, где они сумели к тому же нарушить добычу бокситов в шахтах вокруг Мостара, откуда Германия получала до 10% всех потребляемых ею бокситов.
Немцы и итальянцы начали предъявлять претензии друг другу. Итальянцы доказывали, что смогут выполнить свои задачи в операции только в том случае, если получат поддержку от четников (последние уже боролись с партизанами, отходившими в южном направлении и оказавшимися в горах, разделявших Герцеговину, Сербию и Черногорию). «Брак по расчету» между Михайловичем и верховным командованием итальянцев, к которому с одинаковым предубеждением отнеслись как в Лондоне, [275] так и в Берлине, увеличил напряженность итало-немецких отношений. Во время визита в Рим 24–27 февраля Риббентроп и генерал Варлимонт безуспешно пытались уговорить итальянское верховное командование прекратить сотрудничество с четниками. Амброзио ответил, что это сотрудничество вызвано военной необходимостью, и в свою очередь пожаловался на то, что немецкие войска, преследуя отступавших партизан, вторгаются в районы, контролируемые итальянцами. В отношении дальнейшего порядка ведения операций было достигнуто довольно неприятное для обеих сторон соглашение, однако, как с горечью отмечал впоследствии Варлимонт, «скоро стало ясно, что ни итальянское руководство в Риме, ни командование непосредственно в районах, охваченных восстанием, совершенно не намеревались поддерживать этого соглашения».
Необычные боевые действия на границе Черногории продолжались даже в апреле 1943 года. На одном из этапов этой борьбы объединенный гарнизон четников и итальянцев оказался блокированным партизанами в Фоке, и немцы не могли его освободить вплоть до начала мая. Пока же главные силы стран оси концентрировались на этом отдаленном горном участке. В Сербии, Албании, в Западной Хорватии вокруг Отокаца, на севере за Савой — повсюду участились акты саботажа, но ни морально нестойкие правительственные войска Хорватии, ни жестокие репрессии немецких войск не смогли ничего сделать.
Огонь борьбы в Югославии разгорался. Тито все шире развертывал свою кампанию, сковывая немецкие, хорватские и итальянские дивизии, а у английских офицеров, аккредитованных при штабе Михайловича, все сильнее укреплялось мнение, что поведение четников неоправданно. Однако у Михайловича всегда имелся готовый ответ на их назойливые вопросы: коль скоро англичане не могут удовлетворить его нужды, он должен доставать все необходимое там, где сумеет, а итальянцы в этом отношении — наиболее подходящий и надежный источник. К сожалению, в начале 1943 года вопрос о том, какую группировку в Югославии следует поддерживать, оставался для англичан все еще не решенным, а обеспечивать поставками в равной мере обе группировки у них не было возможности.
В памятной записке, подготовленной для Черчилля, когда он 30 января посетил Каир, направляясь в Адану, командование на Ближнем Востоке весьма четко изложило этот вопрос. В записке подчеркивалось, что Управление специальных операций располагает лишь четырьмя самолетами типа «либерейтор» для поддержки действий всех своих групп в Югославии, Греции и на Крите; за предыдущие двенадцать месяцев им удалось сделать только 25 боевых вылетов к Михайловичу. Отрядами Сопротивления в других районах (имя Тито при этом не упоминалось) было сковано еще 30 дивизий стран оси. Эти отряды, как правило, не поддерживали четников. В связи с этим, утверждалось в записке, «если желательно поддерживать Сопротивление в Хорватии и Словении и довести его до уровня, достаточного, чтобы быть полезным в военном отношении для общих усилий западных союзников, необходимо организовать им помощь независимо от существующей программы в отношении генерала Михайловича». В том случае, если этим не займутся англичане, это сделают русские или американцы, а «перспектива поддержки двумя членами Объединенных наций взаимно антагонистических группировок в Югославии могла бы вызвать такие последствия, о которых придется только сожалеть».
Решение проблемы, предлагавшееся в памятной записке, сводилось к тому, чтобы прикомандировать английских офицеров к обеим группировкам с задачей добиться их сотрудничества и «с полномочиями оказывать необходимое давление на любую сторону путем отказа в снабжении». [276]
Эту точку зрения теперь уже разделяло и английское министерство иностранных дел, отношение которого к королевскому правительству Сербии, находившемуся в изгнании в Лондоне, все больше определялось признанием Советским Союзом движения Сопротивления Югославии. В одном документе, датированном 20 февраля, министерство иностранных дел указывало, что политика на данный момент должна состоять в оказании максимального сопротивления странам оси. Что же касается далекой перспективы, то следовало иметь в виду «создание в районах, некогда принадлежавших югославскому государству, одного или нескольких независимых административных образований, которые могли бы войти в состав любой федерации и обеспечить стабильное урегулирование на Балканах». В связи с этим было бы неразумно как оставлять Михайловича на произвол судьбы и пренебрегать той поддержкой, которую он оказывал общему делу в Сербии и Черногории, так и безоговорочно поддерживать его и тем самым способствовать осуществлению его великосербских идей. В заключение в документе говорилось, что «наши ближайшие и конечные цели будут достигнуты наилучшим образом, если мы будем оказывать помощь обеим сторонам».
Однако все это выглядело превосходно на бумаге, но каким образом можно было все это сделать? Возвращаясь домой, Черчилль встретился в Алжире с генералом Эйзенхауэром и поставил перед ним вопрос о дополнительных «либерейторах», однако никаких заметных результатов это не дало. Командующие на Ближнем Востоке ничего не могли больше выделить из собственных ресурсов. Правда, они были готовы предоставить Управлению специальных операций еще шесть самолетов «галифакс», а это означало, что в его распоряжении отныне будет пятая часть всех бомбардировочных сил авиации на Ближневосточном театре. Имея их, как докладывали командующие комитету начальников штабов 22 февраля, вполне можно было «оказывать Михайловичу часть необходимой ему поддержки. Это, конечно, меньше, чем он ожидает от нас, но вполне достаточно, чтобы продолжать свои действия». Это позволяло также «поддерживать английские боевые группы на Крите, в Греции и в Сербии с учетом того факта, что их активность несколько снизится», однако Управление специальных операций, «вероятно, не сможет установить и сохранить контакты с партизанами в Хорватии и Словении». Короче говоря, англичанам следовало оставаться в союзе с Михайловичем, причем вероятность удовлетворения его побед увеличивалась ровно настолько, чтобы убедить его продолжать борьбу.
Момент оказался весьма неподходящим для того, чтобы обращаться к начальникам штабов с просьбой выделить для театра самолеты сверхдальнего действия, поскольку они были слишком нужны для битвы за Атлантику, которая в то время была в самом разгаре. Да и у самого Управления специальных операций ощущалась большая нужда в «либерейторах» для оказания помощи подпольным организациям Сопротивления в Польше. 4 марта комитет начальников штабов, рассмотрев эту проблему в совокупности с другими, пришел к выводу, что сможет выделить для Ближнего Востока не больше четырех самолетов «галифакс». Это означало, что для выполнения своих задач Управление специальных операций будет иметь в общей сложности четырнадцать самолетов с дальностью действия, позволяющей достичь Югославии. Комитет считал, что этого будет вполне достаточно для оказания поддержки либо Михайловичу, либо партизанам, но вряд ли тем и другим сразу. «Принимая во внимание далекую перспективу, — решил комитет, — считаем с военной точки зрения более благоразумным поддерживать Михайловича, поскольку он может обеспечить большую организованность действий и дисциплину, в то время как партизаны после разгрома войск стран оси могут вызвать в стране, вероятно, [277] только хаос». Однако прошло довольно много времени, прежде чем были осуществлены даже эти меры. Поэтому в течение ближайших двух месяцев английские офицеры при штабе Михайловича оставались вынужденными свидетелями событий, повлиять на которые они не имели никакой возможности. Тем не менее ни у кого в Каире или в Лондоне уже не оставалось сомнений, что Балканы теперь представляют собой вполне активный театр военных действий. Этот факт не мог не повлиять на те предложения, которые английский комитет начальников штабов подготовил для обсуждения на Вашингтонской конференции в мае 1943 года. [278]