Нарастание революционного кризиса
1. Новая волна экономических и революционных стачек
Революционный подъем, предсказанный Сталиным на VI съезде большевистской партии и подготовленный решительной, настойчивой работой большевиков, стал фактом после ликвидации корниловского заговора. На примере корниловщины широкие народные массы, так сказать, «на глаз и наощупь» убедились, что буржуазия и помещики пойдут на все преступления, только бы восстановить и сохранить полностью в своих руках власть над трудовым народом, а эсеры и меньшевики пойдут на любую форму предательства, лишь бы сохранить коалицию, сотрудничество с буржуазией.
Гражданская война, начатая капиталистами в дни корниловского мятежа, вызвала резкий отклик в среде широких народных масс. В движение пришел прежде всего рабочий класс.
В ответ на выступление буржуазии поднялась мощная волна стачек, нарастая со дня на день, втягивая все новые массы трудящихся и докатываясь в самые глухие места, куда не достигал даже самый высокий вал забастовочной волны революции 1905 года.
Впереди всех шли металлисты. Их героическая борьба показала, какую энергию способен развить пролетариат, если во главе его стоит идеологически крепкая большевистская партия, партия ленинского революционного марксизма. До 23 июля петроградские металлисты еще воздерживались от отдельных стачек. После июля они решили начать общую борьбу за пересмотр тарифных договоров. Металлистам противостоял сплоченный фронт предпринимателей, организованных и руководимых «главным комитетом объединенной промышленности».
Фабрикантов поддерживало Временное правительство, вмешиваясь в конфликт всякий раз, когда он принимал острые формы. Но дружный организованный натиск металлистов прорвал объединенный фронт промышленников, заставив их уже в августе подписать новый тарифный договор.
Пример петроградских и выступавших почти, одновременно с ними московских металлистов вызвал отклики по всей стране. На Урале, на Украине, в Донбассе и Сибири организовались армии металлистов. На собственном опыте они увидели, что избавление от кризиса и организуемого буржуазией голода — только в революционной борьбе.
За металлистами шли текстильщики. На Гаврилоямской мануфактуре льняных изделий А. А. Локалова в Ярославской губернии более трех тысяч ткачей потребовало повышения заработной платы и продажи товаров из фабричного лабаза по твердым ценам. В конфликт вмешался министр труда меньшевик Козьма Гвоздев. Этот защитник буржуазии предложил передать решение вопроса третейскому суду в составе 3 представителей от профсоюза, 3 — от администрации фабрики и 1 — по назначению Министерства труда. Заседания суда начались 27 сентября. Судьи долго тянули и только к середине октября вынесли, наконец, решение в пользу рабочих. Но и после того фабриканты не пошли на уступки.
Четыре тысячи рабочих местечка Ликино Орехово-зуевского района, доведенные до голодовки, два месяца дружно боролись против саботажа фабриканта, закрывшего предприятие в августе под предлогом отсутствия топлива. 2 сентября администрация предложила рабочим брать расчет. Рабочие отказались. Послали делегатов к Гвоздеву. Побывали у московского комиссара труда. Всюду получили один ответ: везде голодают, ничем помочь нельзя. И тут рабочим пришлось иметь дело уже не с отдельным фабрикантом. Владелец фабрики Смирнов одновременно состоял [834] председателем Московского военно-промышленного комитета и крупным чиновником Временного правительства. Смирнов не уступил рабочим несмотря на вмешательство в конфликт Московского совета. Министерство торговли и промышленности, не желая обострять борьбы, предложило Смирнову уступить, но фабрикант упорно продолжал саботаж.
Вместе с ликинцами бастовали и пролетарии многих фабрик Орехово-Зуева. Отдельные выступления и конфликты текстиля закончились мощной стачкой всего Иваново-кинешемского района, где до 40 тысяч ткачей по призыву Центрального стачечного комитета забастовало 20 октября.
Два с половиной месяца начиная с 16 августа упорно бастовали московские кожевники. Они прорвали единый фронт предпринимателей и заставили их пойти на сепаратные переговоры. Широкий размах приняло движение среди печатников. Петроградские печатники добились успеха к 15 сентября, а московские — накануне Октябрьской революции. За столицами шли печатники Екатеринбурга, Екатеринослава, Минска, Баку, Астрахани, Вологды.
Исключительно бурно развивалась борьба горняков в Донбассе. Перекатываясь с шахты на шахту, нарастая с каждым днем, забастовочное движение горняков охватило весь пролетариат Донбасса.
Стачечное движение захватило и железнодорожников, которых эсеро-меньшевистский Викжель всячески удерживал от выступления. Вождями Викжеля являлись по преимуществу служащие, и этим объяснялась буржуазность позиции викжелевцев. Вожди Викжеля обещали «исхлопотать прибавку» у буржуазного правительства без всякой борьбы. Корниловское выступление убедило железнодорожников, что выжидание только уменьшает надежды на лучшую долю, только помогает буржуазии укрепить свои силы. Разбуженное корниловщиной движение среди железнодорожников пошло таким темпом, словно рабочие спешили наверстать потерянное.
Перепуганные викжелевцы на Сызрано-вяземской дороге жаловались:
«Удерживать железнодорожников от выступления чрезвычайно трудно и местами невозможно. Частичные выступления возникают стихийно»{561}.
Можно представить, насколько силен был напор широких железнодорожных масс, если Викжель, чье имя стало равнозначащим лакейской преданности капиталистам, согласился объявить забастовку по всем дорогам на 23 сентября. Правда, «революционеры [395] на час и по нужде», т. е. по принуждению масс, а не по внутреннему классовому убеждению, через два дня ухитрились задушить забастовку, но перевести движение на соглашательские рельсы им уже не удалось. Организации, особенно низовые, протестовали против предательского руководства и продолжали бастовать. И в предоктябрьские дни началось единодушное выступление рабочих-железнодорожников, которое в октябре сломило саботаж Викжеля, пытавшегося спасти Временное правительство.
Словом, по всей стране развернулось широкое забастовочное движение. На борьбу с буржуазией поднялись миллионные армии пролетариата.
Что показала эта исключительная по своему размаху стачечная борьба?
Прежде всего то, что отдельные отряды пролетариата вовлекались в борьбу неравномерно. Впереди шли металлисты — основной железный «костяк» рабочего класса. У них борьбу начинали заводы- «большевики», крупнейшие предприятия столиц, где находились руководящие кадры партии. Пролетарский авангард в столицах увлекал за собой основные пласты рабочих, раскачивал провинцию и подтягивал отстающих.
Во-вторых, движение пролетариата после корниловщины отличалось несравненно большей организованностью. За период передышки и накопления сил рабочий класс успел создать огромную сеть профсоюзов.
К июлю в России было 976 союзов с полутора миллионами членов{562}:
Металлистов — свыше 400000
Текстильщиков — 178560
Печатников — 55291
Работников иглы — 51545
Деревообделочников — 28601
Торгово-промышленных служащих — 45981
А к октябрю профсоюзы охватывали более двух миллионов рабочих, из коих миллион приходился на Петроград и Москву. К этому надо прибавить фабрично-заводские комитеты, организованные непосредственно на предприятиях. В профсоюзах и завкомах партия большевиков имела разветвленный аппарат, связывавший ее с широкой массой рабочих, а в «рабочем контроле» — яркий и сжатый лозунг, который указывал пролетариату ближайшую цель борьбы.
Организованность рабочих шла в ногу с высокой сознательностью и глубокой классовой солидарностью. Когда голодающие [896] ликинские рабочие 19 сентября пришли демонстрацией в Орехово-Зуево, фабрики прекратили работу, и рабочие на митинге постановили: каждый должен накормить одного из ликинцев у себя на дому. Очевидец этого проявления классовой солидарности пишет:
«Пришедшие ликинцы были разобраны в несколько минут. Долго еще многие разыскивали ликинцев, но они уже все разошлись по рабочим квартирам и казармам»{563}.
В этот же день на митинге рабочие постановили отдать голодающим товарищам свой однодневный заработок и организовать сбор денег по подписным листам.
Печатники Екатеринбурга после трехмесячной забастовки обратились к московским товарищам:
«Забастовка окончена победой рабочих... Еще раз высказываем вам, товарищи москвичи, благодарность за поддержку, которая помогла нам выйти победителями»{564}.
Печатники Харькова выражали благодарность тем же москвичам за денежную помощь:
«Приветствуя вас, товарищи москвичи, стачечный комитет выражает уверенность в том, что при объединении пролетариата мы победим капитал»{565}.
И всюду в провинции рабочее движение этого периода показало с поразительной яркостью умение большевистской партии сочетать частичные требования с общими целями движения.
Верная положению Ленина — всегда с массами, во главе масс — не забегая вперед, но и не отставая, — партия большевиков защищала требования рабочих, касавшиеся их повседневной жизни: тарифы, улучшение условий труда и снабжения продовольствием, контроль за приемом и увольнением рабочих, охрану женского труда. Большевики смело и решительно выступали не только как организаторы политических кампаний, но и как руководители отдельных конфликтов и стачек рабочих: шли в самую толщу рабочих, ко всем прослойкам, принимали участие во всех формах борьбы, связывая их с общими задачами движения. Частичные требования являлись для партии теми ступенями, по которым она поднимала отдельные группы рабочих от мелких, местных вопросов к общим вопросам революционной политики.
Большинство стачек начиналось под экономическими лозунгами: повышение заработной платы, пересмотр тарифных договоров и т. п. Но очень скоро рабочие убедились, что добиться успеха можно, только перейдя от экономических требований к политическим. Борьба рабочих после попытки Корнилова — Керенского [397] раздавить пролетариат еще раз подтвердила закон, установленный Лениным на изучении стачки 1905 года: без тесной связи между экономическими и политическими стачками не может быть широкого массового движения.
«В начале движения, — писал Ленин, — и при втягивании новых слоев в движение чисто экономическая стачка играет преобладающую роль, а с другой стороны, политическая стачка будит и шевелит отсталых, обобщает и расширяет движение, поднимает его на высшую ступень»{566}.
Основное, однако, что отличает предоктябрьское рабочее движение, — это изменение форм борьбы.
При выборе этих форм Ленин требовал не выдумывать, не изобретать, а уметь пользоваться теми, которые выдвигаются в самом ходе событий. Ленин учил подходить к тому или иному виду борьбы исторически: в каждый данный момент избирать тот метод, который соответствует задачам партии. Гибкость партии большевиков всегда была и остается как единый из признаков ее силы. Демонстрации, стачки — экономические и политические — были основной формой борьбы пролетариата и до корниловщины, но сейчас в движении появились новые элементы. В октябре по Донбассу широкой волной разлилось забастовочное движение. Правительство выслало казаков, появление которых усилило революционное возмущение: горняки потребовали убрать карательные отряды, угрожая 10 октября начать всеобщую стачку. Через три дня атаман Каледин телеграфировал военному министру:
«На рудниках всю власть захватили различные самочинные организации, не признающие никакой другой власти кроме своей»{567}.
На шахтах рабочие устраняли администрацию, арестовывали неподчиняющихся и брали в свои руки управление производством.
Аресты и отстранение администрации начинают все чаще и чаще применяться рабочими в борьбе с предпринимателями. Металлисты города Харькова 18 сентября арестовали и содержали под охраной Красной гвардии директоров Всеобщей компании электричества. Промышленники юга России, собравшиеся на конференцию в Харькове, обратились с жалобой к министру труда:
«Ввиду полной безнаказанности преступных элементов поведение рабочих завода Всеобщей электрической компании нашло себе подражание и на заводе «Герлах и Пульст», где администрация также была подвергнута аресту в [398] течение 20 часов. Сегодня, 20 сентября, в этом же порядке арестована дирекция Харьковского паровозостроительного завода»{568}.
Дело, конечно, не в подражании, а в том, что старая форма борьбы исчерпала себя, она оказалась уже неспособной вместить повое содержание: движение вплотную упиралось в проблему власти в стране и управления предприятиями.
Ту же новую форму борьбы рабочих можно найти и в борьбе московских кожевников. Стачка кожевников тянулась более двух месяцев. Промышленники не сдавались. Рабочие стали требовать более решительных мер. На делегатском собрании кожевники предложили устранить администрацию и немедленно захватить те фабрики, владельцы которых увиливали от удовлетворения требований рабочих. Делегатское собрание приняло решение о передаче всей власти в руки советов и потребовало немедленного отобрания предприятий, где не состоялось соглашения рабочих с предпринимателями.
Подчеркивая, что это решение — не пустая угроза, собрание существенно дополнило резолюцию:
«После 18-го заводские комитеты немедленно приступают к практическим мерам для подготовки секвестра, как-то: опись товаров, машин и т. п.»{569}
В целом ряде предприятий рабочие стали на путь декретирования рабочего контроля через фабричные комитеты или советы. Так, например, был введен рабочий контроль в Москве на Прохоровке.
Там, где капиталисты закрывали свои предприятия, рабочие, не подчиняясь распоряжению хозяев, продолжали работать. Заводский комитет рабочих и служащих завода «Гельферих-Саде» в Харькове в ответ на распоряжение дирекции о закрытии завода призвал рабочих с 7 сентября явочным порядком продолжать производство, возложив управление заводом на специальную комиссию. Так было и на многих других предприятиях по всей стране.
Рабочее движение явно принимало характер и форму открытой революционной борьбы.
Наиболее очевидным признаком нового революционного кризиса явился быстрый процесс большевизации советов, фабрично-заводских комитетов и других организаций. Рабочие отдавали руководство тем. кто на деле в повседневной и упорной борьбе доказал свою способность вести вперед революцию. Руководство в Петроградском совете перешло к большевикам 31 августа, Московский совет впервые принял большевистскую [399] резолюцию 5 сентября. В Петроградском и Московском советах рабочих депутатов большевики оказались в большинстве.
Каждый час приносил все новые победы большевистской партии. За один только день 1 сентября Всероссийский центральный исполнительный комитет советов получил от 126 провинциальных советов требование взять власть в свои руки.
Третьего сентября состоялось в Москве делегатское собрание союза текстильщиков, где присутствовали 300 делегатов от 175 тысяч рабочих. Собрание приняло большевистскую резолюцию с требованием передать власть советам.
Пятого сентября в Красноярске открылся съезд советов средней Сибири, на котором были приняты большевистские резолюции от имени 110 тысяч рабочих и 90 тысяч крестьян.
Десятого сентября открылся III областной съезд советов Финляндии, целиком прошедший под большевистским руководством.
Тридцатого сентября обновленный совет в Саратове дал большевикам преобладание: на 300 большевиков — 90 эсеров, 53 меньшевика.
Со всех концов страны — с крайнего севера, из далекой Сибири, с берегов Черного моря и с Украины, из Средней Азии и из Закавказья — шли требования о передаче власти советам. Газеты того периода буквально пестрят сообщениями, сводками, резолюциями, говорящими об усиленном росте большевистского руководства массами.
Приведем, например, резолюцию четырех тысяч рабочих вагонных и паровозных мастерских Александровского завода в Петрограде, очень ярко передающую общее настроение:
«1. Стоящее у власти правительство не только ничего не делает для удовлетворения насущных нужд рабочего класса и крестьянства, не только не принимает необходимых мер для окончания войны, для облегчения продовольственной нужды, но, наоборот, заботится лишь о защите интересов капиталистов и помещиков, решение вопроса о войне и мире отдает в руки империалистов-захватчиков, с продовольственной нуждой «борется» повышением хлебных цен.2. Такое правительство может с нашей стороны рассчитывать лишь на одно: на самую решительную борьбу с ним. Неотложной задачей мы считаем немедленное устранение правительства, губящего дело революции и идущего под знаменем контрреволюции.
3. Революция погибнет, если власть не возьмут рабочие, солдаты и крестьяне в лице советов. Поэтому от предстоящего съезда советов мы требуем провозглашения власти советов.
4. В сознании того, что революция переживает страшные дни, мы заявляем: в борьбе за власть, в борьбе за победу революции советы могут рассчитывать на нашу безусловную и решительную поддержку»{570}.
Низовые организации под давлением рабочих самораспускались, а перевыборы давали перевес большевикам. Фабричный комитет Трехгорной мануфактуры в Москве постановил сдать свои полномочия, а новый президиум фабричного комитета немедленно заявил, что он
«считает необходимой борьбу стачкой за власть советов»{571}. Широкие массы пролетариата на собственном суровом опыте убедились в том, чему учила их партия большевиков: спасти революцию может только решительная и самоотверженная борьба за свержение правительства фабрикантов и помещиков, возглавляемого Керенским.
2. Крестьянские восстания в России и рост национально-освободительного движения на окраинах
Корниловщина открыла глаза и широким слоям крестьянства. Для крестьян выступление Корнилова явно означало возврат помещиков в старые «дворянские гнезда», означало полную гибель надежд на получение земли из рук Временного правительства. О земле и без того было слышно мало утешительного, а тут — снова старый классовый враг, от которого крестьянству — по крылатому выражению того времени — «корнилится и керится» уже с полгода. В ответ на попытку помещиков покрепче прибрать к своим рукам землю крестьянство поднялось во всех районах.
В архивах милиции Керенского сохранились подробные сводки о бурном росте крестьянского движения. В сводки попадали главным образом выдающиеся факты и притом зарегистрированные [401] в районах, ближе расположенных к центру. Нои эти факты дают яркое представление о характере движения:
| Май | Июнь | Июль | Авг. | Сент. | |
| Число крестьянских выступлений (порубки, потравы, покосы, захват имений и т. п.) | 259 | 577 | 1122 | 691 | 629{572} |
На первый взгляд может показаться, что крестьянское движение после июльских дней пошло на убыль. Именно такой вывод и делали из этих цифр бухгалтеры от соглашательства — эсеро-меньшевистские лидеры. Они старались доказать, что крестьянство успокаивается и согласно отложить «разговор о земле» до «приезда барина», т. е. до созыва Учредительного собрания.
Не говоря уже о том, что милиция Керенского недобросовестно подбирала цифры, она явно жульнически подавала их в своих сводках. Наиболее решительную форму борьбы — разгромы и поджоги экономии, захват земли и инвентаря — буржуазные статистики выделили из группы земельных нарушений и перенесли в группу «погромно-захватные правонарушения», где свалили в одну кучу захват имений и убийства с грабежами. Но и этот жульнический прием не может скрыть истинную суть крестьянского движения. Если общая цифра крестьянских выступлений падает, то неуклонно и быстро растут разгром и захват помещичьих имений:
| Май | Июнь | Июль | Авг. | Сент. | |
| Погромно-захватные правонарушения | 152 | 112 | 387 | 440 | 958{573} |
Коренным образом изменилась форма крестьянской борьбы. Вместо потрав, покосов, экономических конфликтов на первый план выдвигается «выкуривание» помещика из насиженных гнезд: начинаются разгромы и поджоги имений, захват земли и раздел экономии. На заседании Временного правительства то и дело докладывают о новых мятежах в деревне. 27 сентября заместитель министра-председателя Коновалов сообщает о сильном погромном движении против помещиков в Саратовской губернии; 3 октября докладывается о разгроме имений в Волынской губернии; 4 октября получено сообщение о захвате и разделе имений в Курской, Пензенской и Рязанской губерниях; 6 октября — о растущем движении во Владикавказе, Минской, Харьковской и Волынской губерниях. Крестьянское движение распространялось, как огонь по бурелому, перебрасываясь из края в край и все ближе приближаясь к фронту, где миллионы солдат жадно ловили слухи о захвате помещичьих земель.
Приближение волны крестьянских восстаний к накаленному и без того фронту заставило Временное правительство решиться на новый контрреволюционный план.
Пятнадцатого октября Министерство внутренних дел под благовидным предлогом — улучшения продовольствия армии — предложило перебросить кавалерию с фронта вглубь России. Кавалерию предполагали расположить таким образом, чтобы охватить как можно больше районов, притом почти исключительно те. где пылали крестьянские восстания: Рязанский, Тамбовский, Пензенский, Саратовский, Курский, Орловский, Киевский, Харьковский, Екатеринославский, Новгородский, Пермский и др. Что дело шло именно о грандиозной карательной экспедиции, где в роли карателей должна была выступать вся кавалерия, а в роли караемых — большая часть крестьянства, можно судить по обмену телеграммами между министром внутренних дел Никитиным (член партии меньшевиков) и генералом Духониным. Требуя высылки кавалерии, Никитин указывал, что
«в целях продовольствия кавалерийские части с пользой для установления порядка могут быть расквартированы срочно»{574}.
А дальше идет перечень районов, где бушевали восстания, — около 20 губерний, больше трети Европейской России!
Меньшевистский министр хотел засечь добрую треть крестьян руками их же сынов-солдат.
Ретивому защитнику помещиков Духонин отвечал:
«Ни боевые условия, ни участившиеся в последнее время в ближайшем тылу грабежи и разбои не позволяют теперь снять с фронтов кавалерию и отправить ее далеко в тыл... Поддержание внутреннего порядка в стране следует базировать на правильно организованной милиции, составленной из отборных надежных людей ныне увольняемых сроков службы»{575}.
Генерал Духонин с солдатской простотой выболтал суть плана: кавалерия передвигалась не на фуражировку, а исключительно для разгрома крестьянского движения. План выполнить не удалось: не хватило надежных кавалерийских частей, ибо те полки, которые посылались, сами стали рассадником революционных идей. Но самое наличие плана говорило о том, что правительство помещиков и буржуазии готово было залить страну потоками крови, только бы сломить сопротивление крестьян.
Карательные экспедиции в деревне сыграли роль масла, подлитого в огонь: последние надежды рассеялись, как дым, и [403] крестьянские восстания запылали по всей стране, окружая огненными кольцами губернские центры.
«В России, — писал об этом периоде Ленин, — переломный момент революции несомненен. В крестьянской стране, при революционном, республиканском правительстве, которое пользуется поддержкой партий эсеров и меньшевиков, имевших вчера еще господство среди мелкобуржуазной демократии, растет крестьянское восстание.Это невероятно, но это факт»{576}.
Резкий сдвиг начался и среди угнетенных национальностей. Буржуазные национальные организации увидели в Корнилове с его великодержавной шовинистической политикой реальную угрозу своему существованию и поспешили осудить выступление контрреволюции.
«Тяжелое несчастье случилось бы, — писала в своем воззвании Украинская центральная рада, — если бы генералу Корнилову удалось обратить народ и армию против правительства... Крестьяне и рабочие были бы окончательно разорены и ввергнуты в прежнюю страшную барскую и царскую неволю... Украинская центральная рада призывает все население земли украинской не повиноваться приказам Корнилова и других врагов революции. Украинская центральная рада оповещает всех граждан сел и городов Украины, что законное правительство в России — только Временное российское правительство, а на Украине — Украинская центральная рада и ее генеральный секретариат»{577}.
Даже Всероссийский съезд мулл в Казани, объединившись с общим мусульманским съездом, призвал многомиллионное мусульманство
«связать свою судьбу с той властью и теми органами демократии, которые с самого начала революции явились оплотом завоеванных свобод»{578}.
В Закавказье местная буржуазия и мелкобуржуазные партии звали к борьбе против Корнилова. В Бурятии, в Туркестане национальная буржуазия принимала резолюции против корниловского восстания.
Но размах массового движения испугал национальную буржуазию и ее эсеро-меньшевистских лакеев.
Продолжение империалистской войны, нарастающий голод и по существу прямой отказ разрешить национальный вопрос убеждали широкие массы угнетенных национальностей, что не только великодержавная буржуазия, но и своя национальная не способна возглавить борьбу за освобождение. [404]
В Финляндии после роспуска сейма Временным правительством руководители сейма решили открыть его явочным порядком. Но генерал-губернатор Финляндии кадет Некрасов 15 сентября повесил печать на дверях помещения, где собирались депутаты. На поддержку сейма выступил совет рабочих и солдатских депутатов, руководимый большевиками. «Сейм будет заседать под охраной наших штыков», заявили представители совета генерал-губернатору. Временное правительство отдало распоряжение вывести революционные войска из Финляндии, чтобы сломить сопротивление трудящихся. Пролетариат и широкие народные массы Финляндии наглядно убедились, что только власть советов может дать им свободу.
В Крыму трудящиеся татары заставили съезд крымских мусульман, собравшийся 8 октября в Симферополе, требовать открытия Крымского мусульманского сейма до созыва Учредительного [405] собрания. Народные массы угнетенного Крыма не верили обещаниям Временного правительства и явочным порядком пытались взять решение национального вопроса в свои руки.
Во всех национальных областях участились конфликты и столкновения между правительственными комиссарами и местными организациями. Всякая попытка национального самоопределения, малейшее стремление к государственной самостоятельности встречали резкий отпор Временного правительства России. С другой стороны, рабочие и крестьяне угнетенных наций требовали от национальных организаций, ставших в первый период революции во главе буржуазно-освободительного движения, решительной политики: прекращения войны, конфискации помещичьей земли, ликвидации национального неравенства.
По мере углубления революции положение все обострялось: снизу напирали рабочие и крестьяне, сверху давил угнетательский пресс Временного правительства. В народных массах росла уверенность, что освобождения можно добиться только в борьбе и против империализма и одновременно против своей национальной буржуазии, в борьбе за власть советов.
Сталин писал о национальной борьбе этого периода:
«Поскольку «общенациональные» институты на окраинах проявляли тенденцию к государственной самостоятельности, они встречали непреодолимое противодействие со стороны империалистского правительства России. Поскольку же они, утверждая власть национальной буржуазии, оставались глухи к коренным интересам «своих» рабочих и крестьян, они вызывали среди последних ропот и недовольство...Становилось очевидным, что освобождение трудовых масс угнетенных национальностей и уничтожение национального гнета немыслимы без разрыва с империализмом, низвержения «своей» национальной буржуазии и взятия власти самими трудовыми массами»{579}.
Процесс социального расслоения внутри единого национального движения происходил во всех национальностях с большей или меньшей силой в зависимости от организованности и сознательности пролетариата. Как проходил этот процесс — показывает борьба узбекской бедноты за городскую думу в Самарканде в конце августа 1917 года. На выборах в думу национальная буржуазия выставила единый мусульманский список, сплошь из баев, мулл и купцов. Когда рабочие и самаркандская беднота потребовали включить в этот список десять своих представителей, им в этом отказали, предложив ограничиться двумя. Самаркандская [406] беднота, организованная в «союз трудящихся мусульман», от такого представительства отказалась.
«Союз» обратился к трудящимся со следующей листовкой: «Правильно ли, чтобы из общего числа членов городской думы в 75 человек от баев, мулл и интеллигенции, не составляющих и одной десятой части населения города, прошло 73 представителя, а от нас, бедняков и рабочих, составляющих большинство населения, лишь два представителя? Поэтому мы отвергли условие Шуры» (национальная буржуазная организация. - Ред. ).
«Но вот эта самая Шура, — говорится дальше в листовке, — которая не согласилась принять от нас десять человек, — знаете, что она сделала? Она объединилась с русским союзом, называемым обществом домовладельцев, и вписала в свой список 25 русских. Услыхав об этом, мы сказали: «Не беда», и, уповая на бога, сами составили собственный список, введя туда по одному от каждой группы рабочих нашего города. Некоторые люди очень встревожены нашим действием, так & как они очень боятся, что если мы введем своих бедняков в городскую думу, то для них не останется места... Рабочие, не будьте беспечными, не дайте себя обмануть!»{580}
В этом документе с замечательной яркостью проявилось то новое в национальном движении, что неизбежно нарождалось по мере перехода революции от буржуазно-демократического этапа к социалистическому. Даже наиболее отсталые национальные отряды пролетариата на собственном опыте убеждались в классовом единстве «своих» и русских эксплуататоров. Национальная буржуазия не без оснований пугалась, что ей «не останется места». Буржуазия угнетенных национальностей пыталась задержать этот процесс размежевания в национальном движении. Это можно было сделать, лишь отгородившись от всей России, из которой неудержимо распространялась революционная зараза большевизма.
«Россия находится в настоящее время в состоянии разложения и распадения и корчится в непрерывных конвульсиях революции, — писала финская буржуазная газета «Хувуд-статсбладет». — Русский народ одержим анархической разнузданностью и самоуничтожением, и не должны ли мы при таких условиях стремиться к тому, чтобы по возможности отделиться от этого хаоса, дабы не быть самим вовлеченными в гибель?»{581}
Финская буржуазия выразила наиболее откровенно тайные желания буржуазных слоев всех угнетаемых национальностей. [407] Но эти тайные стремления все более и более делались явными. Именно после разгрома корниловщины растет стремление буржуазии отгородиться от революционных центров. Эти стремления вызываются не только империалистской политикой Временного правительства, но и страхом перед активностью «собственных» рабочих и крестьян.
В ряде национальных областей классовые конфликты стали перерастать в вооруженную борьбу. Размах крестьянского движения оказался намного сильней в национальных краях: во Владимирской губернии центральной России в сентябре было только 13 выступлений, а в Казанской — 61, в Минской — 57, на Киевщине — 39. Борьба крестьянства угнетенных наций местами уже начала сливаться с рабочими стачками, создавая исключительно напряженное положение в национальных областях. 4 октября на заседании Временного правительства министр внутренних дел меньшевик Никитин доложил о вооруженной борьбе крестьян в округах Терской области — Грозненском, Веденском и Хасав-Юртском. Больше всего опасений вызвал у министра тот факт, что в этот же период в районе города Грозного началась забастовка рабочих нефтяных промыслов. Насколько правительство боялось объединения революционно-национального движения с рабочей революцией, можно судить по тому, что в указанных районах оно поторопилось телеграммой ввести «военное положение». К рабочей революции и крестьянскому восстанию присоединялась национально-освободительная война.
«Национальный и аграрный вопросы, — писал Ленин, — это коренные вопросы дня мелкобуржуазных масс населения России в настоящее время. Это неоспоримо. И по обоим вопросам пролетариат «не изолирован» на редкость. Он имеет за собой большинство народа. Он один способен вести такую решительную, действительно «революционно-демократическую» политику по обоим вопросам, которая сразу обеспечила бы пролетарской государственной власти не только поддержку большинства населения, но и настоящий взрыв революционного энтузиазма в массах»{582}.