Армия и флот накануне октябрьской революции
1. Фронт перед октябрьской революцией
Корниловский мятеж обострил противоречия и усилил борьбу между офицерством и солдатами. Последние остатки доверия широких масс к командному составу были подорваны прямым участием последнего в контрреволюционном заговоре или открытым сочувствием ему. Связь между командованием и подчиненными ему воинскими частями распадалась все больше и больше. Классовая борьба в армии вступала в новую фазу.
Эсеро-меньшевистский комитет 12-й армии телеграфировал Чхеидзе:
«Корниловский заговор оставил глубокий след, масса перестает верить кому бы то ни было, недоверие к командному составу, явившееся следствием отступления, усугубляется корниловской историей»{583}. [409]
Сводка армейских настроений по Западному фронту давала такую оценку создавшегося положения:
«Выступление генерала Корнилова почти повсюду вновь разрушило наладившиеся добрые отношения между командным составом и солдатской массой, причем агитация против офицерства усилилась, в особенности там, где у солдат имелись сведения о принадлежности некоторых офицеров к офицерскому союзу»{584}.
Во многих частях настаивали на роспуске офицерского союза. Солдаты открыто возмущались привилегированными условиями, в которых содержались в заключении Корнилов и его пособники. Требовали скорейшего суда над ними.
«Вы вот пишете, дорогие товарищи, в газетах про Сухомлинова и про Корнилова, — писали в середине сентября солдаты из действующей армии, обращаясь к эсеро-меньшевистским вождям, — что какие-то там свидетели их оправдывают, как вы, дорогие товарищи, долго их судите. Сухомлинова уже, кажись, шесть месяцев судите, также и Корнилова, и видать, что они виноваты, и дальше их некуда винить: они нас предавали, кровь нашу проливали. Вы им делайте такой суд: в 24 часа — как они нам делали при старом режиме. А вы, дорогие товарищи, их еще допускаете судиться. Им суд: отрубил голову — и нехай их черви едят, хватит такой сволочи. А вы с ними путляетесь! Не путляйтесь, дорогие товарищи»{585}.
Солдатская масса начинала понимать предательскую роль меньшевиков и эсеров, тянувших на сторону буржуазии. Сами солдаты боролись с корниловщиной по-своему. Из полков стали выгонять офицеров, как только узнавали об их связи с Корниловым. От командиров требовали доказательств, что они не поддерживали мятежа. У командного состава отбирали оружие. В некоторых местах — в Гельсингфорсе на линейном корабле [410] «Петропавловск» и в Выборге — матросы и солдаты прибегли к самосуду над явно контрреволюционными элементами из комсостава. В Выборге были убиты 11 офицеров.
Вместе с тем все больше и больше углублялся развал фронта, который тянулся почти непрерывной полосой окопов от Балтийского моря до Черного и дальше — от Черного моря до персидской границы. Пятнадцать армий, расположенных на пространстве между Балтийским и Черным морями, в зависимости от главных операционных направлений были сведены в группы по три и по четыре армии, объединенные особым командованием, которые и составляли отдельные фронты. Наиболее важное значение в военном отношении, особенно после падения Риги, приобрел Северный фронт, занимавший подступы к Петрограду. Западный и Юго-западный к этому времени играли второстепенную роль, так как о наступлении, для которого они служили плацдармом, уже не могло быть и речи. Но левофланговый, самый южный участок, так называемый Румынский фронт, тоже имел чрезвычайно важное значение, прикрывая собой Одессу и другие порты Черноморского побережья.
Накануне Октябрьской революции на всех фронтах находилось в общей сложности не более двух миллионов бойцов — эту цифру можно считать лишь приблизительной. Стихийная демобилизация, охватившая к этому времени даже наиболее крепкие части, ежедневно уводила с фронта тысячи солдат. Установить действительное количество бойцов, находившихся в это время на фронте, невозможно. Ушедший в отставку за несколько дней до Октябрьской революции военный министр [411] кабинета Керенского Верховский так характеризует численный состав фронта к началу октября:
«Только ко времени совещания в Ставке мне впервые удалось добиться точных цифр о составе армии. В разное время цифры, которые мне давали, колебались от 7 до 12 миллионов. Теперь, наконец, цифры более или менее точны. Численность штыков во всей армии при ее фронте в 1800 верст — 1 500 тысяч пехоты и 500 тысяч бойцов в артиллерии и в других специальных частях боевого назначения, как-то: в инженерных, авиационных и пр.; 3 500 тысяч считается в тыловых учреждениях армий: парки, обозы, хлебопекарни и т. п. Во всевозможных организациях, как-то: Красный крест, Земгор, Земсоюз, на постройке дорог, позиций и пр. — 2 900 тысяч человек и в тыловых округах — 1 500 тысяч человек, из которых только около 400 тысяч человек, зачисленных в маршевые роты, т. е. годных к отправке на фронт. Итого под ружьем почти 10 миллионов человек, из которых только 2 миллиона несут службу на фронте, а все остальные так или иначе обслуживают их. Словом, на каждого бойца приходится почти 4 человека в тылу, обслуживающих его»{586}.
Но и эти два миллиона, растянутые тонкой цепочкой по огромному фронту, были совершенно небоеспособны. Общее утомление войной и нежелание продолжать ее, недоверие к командному составу, дезертирство выросли до крайних пределов. Армия, переживавшая к тому же жестокие продовольственные затруднения, приближалась к состоянию полного развала и превращалась в «больной организм», как впоследствии охарактеризовал ее Владимир Ильич. Ответственность за все это старались взвалить на большевиков.
«Вот они, главные виновники наших поражений», кричала вся буржуазная пресса. От буржуазных газет не отставала и меньшевистско-эсеровская печать, начавшая невероятную травлю большевиков. Этот лозунг являлся главным мотивом и в донесениях военных комиссаров Временного правительства. Помощник комиссара 5-й армии Северного фронта поручик Долгополов в своем донесении политическому управлению военного министра от 19 октября указывал:
«Настроение в армии все ухудшается благодаря усиленной агитации большевизма, и нужны героические меры, чтобы восстановить боеспособность армии. Нужна борьба — и беспощадная — с безответственными демагогами»{587}.
В заключение своего донесения он вновь повторял: [412]
«Безответственная демагогия пагубно отзывается на состоянии армии, и нужна беспощадная борьба с такими выступлениями, нужна решительная борьба»{588}.
Председатель комитета 126-й дивизии Особой армии Юго-западного фронта Ритченко в донесении от 17 октября сообщал: «Причина неисполнения боевого приказа — разложение в армии как следствие брошенных в массы неосуществимых лозунгов»{589}.
Комиссар 7-й армии того же Юго-западного фронта Сургучев в донесении от 15 октября подчеркивал:
«Положение армии в настоящий момент чрезвычайно серьезное... Немалую роль в этом играет большевистская агитация, борьба с которой все более и более затрудняется»{590}.
Даже с таких фронтов, где деятельность большевиков была развита довольно слабо — Румынский, — и оттуда неслись вопли о большевистских кознях. Комиссар Румынского фронта Тизенгаузен в своей секретной сводке от 29 октября, характеризуя состояние фронта перед Октябрьской революцией, писал:
«Все разраставшаяся, неудержимая, расширявшаяся волна жажды мира во что бы то ни стало захлестывала фронт все более и более, внося нервность и неуравновешенность в жизнь войск. Этому во многом способствовала деятельность сторонников циммервальд-кинтальской идеи, людей, знающих слабые струны толпы и беззастенчиво игравших на этих струнах, муссируя толки о мире»{591}.
Все эти заявления — а их можно было привести бесчисленное множество — свидетельствовали только о полной растерянности тех, кто считал себя руководителями армии, и их нежелании видеть действительную причину развала. Армия переживала такую же разруху, как и все отрасли народного хозяйства. Эта разруха в конечном счете с необыкновенной яркостью свидетельствовала о полном крушении всего буржуазно-помещичьего строя в стране, и обвинять в ней большевиков значило принимать следствие за причину. Ленин неоднократно подчеркивал это.
«Все те клеветы, — говорил он, — которые бросали на нас буржуазная печать и партии, им помогавшие или враждебные советской власти, будто бы большевики разлагали войска, — являются вздором»{592}.
Вздором являлось также и то утверждение, что большевистские части — вернее, части, где большевистские организации вели за собой всю остальную солдатскую массу, — представляли наиболее яркую картину развала. Дело обстояло как раз наоборот. В боях под Ригой, особенно ярко обнаруживших полную [413] неспособность командования и соглашательских комитетов руководить солдатской массой, наибольшее упорство проявили латышские полки, почти сплошь большевистские.
Во время операций на островах Эзель и Даго особенной стойкостью отличались большевики-матросы. В то время как все остальные в паническом страхе бежали, в том числе и артиллерия, т. е. части, которые считались наиболее сохранившимися от «большевистской заразы», они оставались на своих местах. То же самое происходило и на многих других участках фронта.
«Большевистская зараза» во всех случаях являлась силой созидающей и организующей. В отдельных случаях это вынуждены были признавать даже противники большевиков. Помощник комиссара Северного фронта Савицкий в своем отчете военному министру указывал: [414]
«В 1-й латышской бригаде работают удовлетворительно, но были заявления о плохой обуви и одежде и о недостаточности-питания. Авангарды вели успешные бои с продвижением вперед, взято за педелю свыше 150 пленных, 10 пулеметов; корниловский заговор отразился на доверии солдат к офицерам. В 1-й латышской бригаде недоверие распространяется на Временное правительство и на министра-председателя, которого обвиняют в стремлении к захвату власти. Заметно влияние газеты «Латышский стрелок»{593}.
Другой свидетель из того же лагеря — верховный комиссар Временного правительства Станкевич — в своих воспоминаниях прямо говорит:
«Нельзя не отметить, что лучшая, наиболее подтянутая армия не только на Северном фронте, но, быть может, на всем русском фронте — 5-я — первая дала большевистский армейский комитет»{594}.
Все это, взятое вместе, отнюдь не говорит о том, что большевики являлись дезорганизаторами, какими их старались выставить буржуазия и ее преданные друзья — соглашательские партии. [415]
И если фронт всё же разваливался, то были другие причины, порождавшие этот развал. Главная из них — предательская внешняя и внутренняя политика Временного правительства в отношении интересов широких трудовых масс. Фронт изнемогал под тяжестью изнурительной борьбы, а тыл в лице буржуазных классов вел ликующую жизнь, полную азарта, спекуляции, погони за наживой.
«В тылу не чувствуется всенародной заботы, чтобы армия свободного народа была лучше снабжена и обслужена, чем это бывало в прежние годы, — подчеркивал Станкевич в своей телеграмме от 20 октября. — И это происходит не только потому, что сам тыл обнищал — ведь улицы городов полны праздной толпой, театры и кинематографы ломятся от массы зрителей»{595}.
Спекулянты и торговцы, фабриканты и заводчики, загребая на оборонных делах бешеные барыши, требовали «войны до победного конца». Повсеместно шло бесшабашное прожигание так легко добываемых миллионов. А на фронте в это же время босые, голодные солдаты гнили в сырых окопах, разводили вшей и с огромным напряжением прислушивались к тому, что творилось в тылу. Они копили лютую ненависть к тем, кто заставлял их продолжать войну. По существу положение оставалось таким, каким оно было до Февральской революции, с той лишь разницей, что теперь фронт больше голодал, был больше изнурен, чем прежде, вследствие истощения запасов и с каждым днем усиливавшейся разрухи в тылу. И немудрено, что при таком положении фронт разваливался все больше и больше. Классовая сущность войны, эгоизм господствующих классов, приверженность к ним командного состава все ясней обнажались перед солдатскими массами. Непрерывно ухудшавшееся продовольственное и вещевое снабжение армий в конце концов начало принимать характер катастрофы. Перед Октябрьской революцией некоторые части переживали состояние настоящего голода, не получая ни хлеба, ни мяса, ни крупы.
Донесения комиссаров и командного состава со всех фронтов кричали о надвигающейся катастрофе.
Комиссар 4-й армии Алексеевский в донесении от б октября заявлял:
«В связи с вопросами продовольствия и обмундирования настроение ухудшается, местами принимает тревожный характер»{596}.
Комиссар 3-й армии Посников в сводке от 7 октября указывал: [416]
«Недостаток не только в теплой одежде, но и в обыкновенных покровах. Чечевица, сельди, неполная дача хлеба. Необходимы героические меры по улучшению продовольствия и снабжению одеждой и обувью»{597}.
Помощник комиссара 9-й армии Печкуров в сводке с 7 по 11 октября сообщал:
«Главная причина недовольства — острая нужда обмундирования. Солдаты одеты в летнюю форму, время наступи л о дождливое, температура в ночное время доходит до нуля... В 166-й дивизии требуют обмундирования, так как не только нет рубах, шаровар и шинелей (теплых), но даже и летнее нельзя починить, целые взводы не выходят на занятия благодаря ветхости обмундирования»{598}.
Шестнадцатого октября комиссар 9-й армии вновь сообщал:
«Недостаток продовольствия, обуви, белья и обмундирования; в 37-й и 43-й пехотных дивизиях наблюдается большой процент босых и в некоторых частях 37-й дивизии совершенно не имеющих нательного белья»{599}.
23 октября комиссар 12-й армии Накоряков телеграфировал в адрес верховного комиссара:
«Положение быстро ухудшается, особенно с хлебом. Если засчитать возимый запас сухарей, то армия обеспечена на три-четыре дня. Подвоза муки из тыла нет. На этой почве возможны небывалые эксцессы»{600}.
Положение обострялось все больше и больше. С фронта все чаще и чаще стали поступать сведения об отказе отдельных полков и дивизий исполнять боевые приказы и другие распоряжения командного состава. Сводка военно-политического отдела штаба верховного главнокомандующего об эксцессах в армии с 1 по 30 октября дает такую картину. В течение этого времени имели место 63 случая братания, 9 попыток насильственного прекращения боевых действий против неприятеля и братающихся, 7 случаев самовольного оставления позиций, 104 случая неисполнения боевых приказов, 24 требования об увольнении лиц командного состава, 67 случаев оскорбления лиц командного состава, в отдельных случаях сопровождавшиеся насилиями и убийствами, свыше 100 случаев отказа от занятий и работ, 22 требования о немедленном заключении мира, 8 случаев оскорбления комиссаров Временного правительства и членов войсковых комитетов с насилиями над ними и т. д.{601}
Неподчиняющиеся полки и дивизии расформировывали, что, впрочем, не всегда и не везде удавалось. Отдельных «зачинщиков» [417] предавали военному суду, однако положение фронта от этого не улучшалось.
Двенадцатого октября помощник комиссара Северного фронта Соболев доносил военному министру:
«Как я уже сообщал, в назначенный мною ультимативный срок три полка сдали оружие, после чего я потребовал выдачи зачинщиков и подстрекателей, ныне они преданы военно-революционному суду. Ввиду смягчающих вину обстоятельств 4-й полк пока не расформирован, но зачинщики его также преданы суду, меры для охраны суда и спокойствия приняты, дело 116-й дивизии можно считать вполне ликвидированным»{602}.
Но вслед за этим он вынужден был добавить:
«Я нравственно обязан сказать — и не сказать не могу — приближается грозная развязка, и то, что принесет она стране и революции, должно быть ясно всякому, кто не боится правде взглянуть в глаза. Сегодня у нас почти нет армии, завтра ее совсем не будет»{603}.
Восемнадцатого октября комиссар 2-й армии Гродский доносил:
«Настроение чрезвычайно нервное, нарастает с каждым часом и близится к грозному отказу от выполнения приказаний... В массах говорят, что если мир не будет заключен в ближайшие дни, то мы уйдем с фронта. Об уходе циркулируют самые упорные слухи»{604}.
Комиссар 11-й армии Юго-западного фронта Чекотило сообщал:
«Идет массовая продажа сапог, шинелей, белья, причем в основе лежит соображение, что без обмундирования воевать нельзя, и этим путем солдаты ускоряют мир»{605}.
И, наконец, 22 октября комиссар Западного фронта Жданов подвел следующие итоги в своей недельной сводке:
«Нервное настроение в армии нарастает с каждым днем; нарушения дисциплины захватывают новые части. Пропаганда большевиков преобладает и пользуется успехом... Доверие к комитетам падает, их отказываются слушать, прогоняют и избивают. Запуганные комитеты слагают полномочия, не дожидаясь перевыборов. Ненависть к офицерам растет в связи с распространением убеждения, что офицеры затягивают войну. Настроение войск фронта ухудшается. Настроение комитетов, офицеров и командного состава, подавленных стихийным количеством нарушений [418] дисциплины, паническое. Руки опустились. Развал достигает своего предела»{606}
Развал фронта в конечном счете знаменовал собой крушение всего помещичье-капиталистического уклада в стране, отражением которого была старая армия. Созданная для захватнических целей господствовавших классов и охраны их привилегий, она рушилась вместе с их крушением.
2. Предоктябрьские дни во флоте
Корниловские события не прошли бесследно и во флоте. Они обострили политические страсти моряков и увеличили их недоверие к командному составу. В Гельсингфорсе команды судов потребовали от офицеров письменных подтверждений об их отношении к Корнилову. Кое-где возмущенные матросы прибегли к самосуду. По постановлению объединенного заседания Гельсингфорсского совета и Центробалта создался революционный комитет, назначавший комиссаров на суда, на телеграф, на телефонную станцию, на почту и в другие учреждения.
На заседаниях Гельсингфорсского совета, в особенности на совещаниях матросской секции, все чаще раздавались голоса, требовавшие свержения Временного правительства и установления советской власти. В сентябре девятнадцать кораблей Балтфлота приняли боевую резолюцию против декрета Временного правительства, объявлявшего Россию «республикой» без приставки «демократическая». Моряки все чаще и чаще начинали поговаривать о вооруженном восстании.
Первого октября в телеграмме на имя командующего Северным фронтом Керенский указывал на «опасные» настроения кронштадтских моряков.
«Кронштадтцы уже добились того, что в критический момент не все средства обороны на месте...»{607}
Под влиянием непрерывного роста революционных настроений во флотских низах Центробалт начал быстро освобождаться от оборонческих иллюзий, которые частично еще проявлялись у него в августе. В конце сентября моряки Балтийского флота уже рапортовали пролетарской революции о своей полной готовности [419] к выступлению за власть советов. Эту готовность они доказали на II съезде Центробалта, открывшемся в Гельсингфорсе 25 сентября.
Третьего октября II съезд Центробалта обратился к матросам и солдатам с призывом готовиться к борьбе за революцию. В ответ на этот призыв со всех концов страны Центробалт начал получать уверения в готовности поддержать пролетарскую революцию.
Моряки Черноморского флота заявили:
«Мы присоединяем свой голос к вашему горячему призыву, мы идем вместе с вами на баррикады последнего боя!»{608}.
С Румынского фронта солдаты предлагали свою поддержку революционным морякам:
«Товарищи, от вас многое теперь зависит, не останавливайтесь ни перед чем. Мы всегда готовы встать вместе с вами»{609}.
Все постановления съезда принимались под непосредственным руководством большевиков. В ответ на злостную клевету печати, обвинявшей моряков в бегстве с фронта, съезд Центробалта вынес резкий протест:
«Тебе же, предавшему революцию, Бонапарту-Керенскому, шлем проклятия в тот момент, когда наши товарищи гибнут под пулями и снарядами и тонут в волнах морских, призывая защищать революцию. И когда мы все, как один, за свободу, землю и волю сложим свои головы, мы погибнем в честном бою в борьбе с внешним врагом и на баррикадах с внутренним, посылая тебе, Керенский, и твоей компании проклятие за ваши призывы, которыми вы старались разъединить силы флота в грозный час для страны и революции»{610}.
В этой резолюции полностью сказалась готовность моряков Балтийского флота к непримиримой революционной борьбе за власть советов. Только к моменту уже назревшего восстания возможно появление подобных резолюций. Заявление о готовности сложить головы на баррикадах не было пустым звуком для балтийских моряков. Они это доказали на деле в великих октябрьских боях.
Балтийский флот находился под сильнейшим влиянием партии большевиков и ее вождя Ленина. Балтийцы одними из первых выступили с четкой программой подготовки к захвату власти. Сложнее проходила большевизация Черноморского флота, где сильно было влияние меньшевиков и эсеров. В отличие от Балтийского флота, укомплектованного почти полностью 420 фабрично-заводскими рабочими, личный состав Черноморского в значительной доле пополнялся более или менее зажиточными слоями украинского крестьянства. Это обстоятельство наряду с большой оторванностью его от центров революции обусловило в нем на некоторое время засилье эсеров.
Одно время Черноморский флот сделался центром притяжения контрреволюционных сил. Враги революции спешили использовать его для своих целей. Командующий флотом адмирал Колчак, будущий вождь сибирской контрреволюции, сформировал подставную делегацию во главе с фиктивным моряком Баткиным. От имени черноморских моряков делегация разъезжала по всей России, агитируя и в Петрограде, и в провинции, и на позициях за наступление на фронте, Поддержанный соглашателями самозванный матрос пытался проникнуть и к балтийцам, но, встретив здесь должный отпор, был разоблачен. После скандального провала в Гельсингфорсе адмиральский посол уже не рискнул явиться в Кронштадт. Вскоре под нажимом моряков Севастопольский совет лишил мандатов всю делегацию.
Центральный комитет партии большевиков уделял особое внимание работе в Черноморском флоте. Местным большевистским организациям предложено было посылать туда опытных пропагандистов. В то же время работники командировались и из Петрограда, в числе которых были матросы Балтийского флота, в частности В. М. Зайцев и др.
Большевики причерноморских городов развернули широкую работу на военных кораблях, закладывая партийные ячейки. Матросская масса все решительнее и тверже начинала идти за ними. Исполняющий обязанности генерального комиссара Черноморского флота Борисов 24 августа телеграфировал в Морской генеральный штаб:
«За короткое время моего отсутствия Севастополь стал городом большевиков. Большое возбуждение, беспрерывные митинги, на которых дают говорить только большевикам, возбужденные кучки по всем углам. В организациях настроение тоже сильно повысил ось. Фантастические слухи о контрреволюционных заговорах, о прибытии казаков волнуют массу. В некоторых частях уже взяли на руки оружие. У большевиков появились хорошие агитаторы. В довершение всего вчера приехала делегация из Балтийского флота агитировать за присоединение к ультиматуму Балтфлота об увеличении содержания. Четырех из них по моему приказанию не пропустили в Севастополь, два, имевшие мандаты от Центрофлота, были пропущены, но после разговора [421] с исполнительным комитетом были в тот же день отправлены назад. Решительных мер против агитации большевиков и против митингов принять было нельзя, так как не на кого положиться. Черноморскую делегацию и слушать не хотят. Престиж ее совершенно упал»{611}.
В августе Севастополь еще нельзя было назвать «городом большевиков». Эсеровская организация насчитывала здесь до 20 тысяч членов, тогда как большевики объединяли в своих рядах только 250 человек. Все руководящие выборные организации находились еще в руках эсеро-меньшевиков. Но Борисов в своей панической телеграмме правильно отразил ход событий. Из-под ног соглашателей все больше ускользала почва, с каждым днем усиливались позиции большевиков.
Из 145 депутатов Севастопольского совета в июле месяце во фракцию большевиков входили только 12 человек, а в октябре она уже насчитывала до 50 депутатов. Большевизация Севастопольского совета происходила главным образом за счет революционизирования черноморских моряков под руководством большевистской партии.
Наряду с Севастопольским советом был создан Черноморский центрофлот, который в своем подавляющем большинстве состоял из беспартийных и соглашателей. Однако по ряду вопросов он занял позицию даже более левую, чем Севастопольский совет. В зависимости от этой левизны увеличивались его авторитет и влияние.
Седьмого сентября на собрании представителей от 20 судовых и береговых частей, состоявшемся на линейном корабле «Ростислав», было принято решение требовать передачи власти в руки социалистов; 9 сентября на том же «Ростиславе» на собрании представителей уже от 40 судовых и береговых частей вынесен был резкий протест против приказа, которым устанавливались гарантии для контрреволюционного комсостава и воспрещалась политическая борьба в армии и флоте. В этом справедливо усматривалось покушение на элементарные права военнослужащих.
Пятнадцатого сентября Центрофлот согласно решению делегатского собрания постановил временно поднять на всех судах Черноморского флота красные флаги и сигналы: «Да здравствует Российская демократическая республика!» По окончании этой демонстрации большинство команд категорически отказалось спустить временно поднятые красные флаги. Под давлением матросских масс Центрофлот принял решение: оставить вопрос о флагах открытым до Учредительного собрания. [422]
Украинская буржуазия, используя неспособность правительства Керенского разрешить национальный вопрос, пыталась насадить в Черноморском флоте буржуазный национализм и провести украинизацию флота. Однако ей удалось достигнуть немногого — лишь один крейсер «Память Меркурия» заменил красный флаг украинским.
Для усиления партийной работы Центральный комитет партии в середине октября командировал в Севастополь двух работников, один из них кронштадтский матрос. Они получили от Я. М. Свердлова директиву о том, что вопрос о взятии власти пролетариатом — вопрос нескольких дней. Во всех крупных центрах пролетарские силы уже достаточно созрели. На юге же, особенно в Крыму, дела обстоят плохо. Там наблюдается полное засилье социал-соглашателей. А это особенно печально, если принять во внимание значение Севастополя как военного порта. Наша задача — превратить Севастополь в революционный базис Черноморского побережья. Севастополь должен стать Кронштадтом юга.
К моменту приближения Октябрьской революции соглашательское руководство засевшего в Адмиралтействе Центрофлота утратило последние остатки своего влияния в матросской среде. Даже после решения Временного правительства разогнать Центрофлот засевшие в нем меньшевики и эсеры продолжали лакейски поддерживать Временное правительство. Перед лицом большевизации флота и петроградского гарнизона Временное правительство накануне Октябрьской революции пыталось разоружить Кронштадт и Петроград, снять с некоторых фортов артиллерию под предлогом отправки ее на фронт. Однако революционные матросы вместе с рабочими и солдатами не допустили разоружения.
3. Большевизация армии
Партия большевиков работала в армии в исключительно трудных условиях. Ложь и клевета буржуазной и мелкобуржуазной печати затрудняли агитацию и пропаганду. Гонения на большевистские газеты, недопущение их на фронт ставили огромные препятствия работе большевиков. [423]
«Мы имеем в своем распоряжении только слово, — писал Ленин. — И этого слова нас хотят лишить... »Правду» на фронт не пускают. Киевские «агенты» постановили «Правду» не распространять. «Земский союз» «Правды» в своих .киосках не продает. И, наконец, нам обещают вести «систематическую борьбу с проповедью ленинизма»... ( «Известия совета рабочих и солдатских депутатов».) Но зато всякий такой стихийный протест, всякий эксцесс, где бы он ни был, нам ставят в строку»{612}
И все же несмотря ни на какие рогатки большевистские газеты проникали и в казармы, и в окопы, и на суда. Они находили у солдат сочувственный отклик, зажигали их бодрым революционным настроением.
«Сегодня один сознательный труженик-газетчик принес ту газету, которую необходимо читать, и справедливую газету «Солдат», — писали своим сельчанам из Петроградского резервного полка, — сегодня в руках наших солдат завиднелись пролетарские газеты: «Солдат» и «Рабочий путь». А то приходится видеть печальное явление: у всех товарищей солдат газеты буржуазные, которые всецело обвиняют справедливых вождей и нагло врут и тем приводят в заблуждение»{613}.
Если в петроградские казармы с трудом проникали большевистские газеты, то еще труднее им было попасть на фронт, в действующую армию. Но и там большевистская мысль будила солдат, проясняла их классовое самосознание, указывала методы революционной борьбы. Огромная работа большевистской печати встречала восторженные отзывы солдат.
«Товарищ редактор! — писал рядовой Козлов из действующей армии в редакцию газеты «Солдат». — Я и многие товарищи страшно интересуемся вашей газетой, которая дает хорошие наставления. Эта газета нам попалась случайно; из нее видно, как должны мы требовать и настаивать, чтобы не дать власть капиталистам, которые, как вы пишете, стараются внести рознь между солдатами и рабочими по нашей темноте. Но мы желаем следовать вашему примеру и всегда будем поддерживать вас и добиваться будем прав согласно вашей программе»{614}.
Сильное впечатление производили на солдат яркие, всем понятные статьи и речи Ленина.
«В особенности благодарю за речь тов. Ленина, о которой я так жаждал и страдал, — писал солдат с фронта. — Теперь же я, в свою очередь, с этой речью тов. Ленина знакомлю [424] товарищей солдат, особенно которые подрывали по своей глупости доверие, а в настоящий момент сожалеют, за что тов. Ленин подвергался злым нападкам и клевете»{615}.
Рост классового самосознания солдатских масс и переход их на сторону большевиков нуждались в организационном закреплении. Десятки тысяч передовых, политически грамотных рабочих, мобилизованных в армию, быстро восстановили тесную связь с центрами политической жизни и заложили на фронте крепкие ячейки большевистских организаций. Огромную роль сыграли расформированные после июльских событий полки петроградского гарнизона. Отправка на фронт тысяч солдат, прошедших революционную школу столицы, означала присылку многих большевистских работников. В солдатских письмах, перехваченных цензурой после июля, чувствуется прилив организационных сил. В них уже начинает звучать недоверие к соглашательским советам.
«Я не был и раньше уверен в их искреннем желании идти навстречу порабощенной и угнетенной массе, — писал один солдат по адресу эсеро-меньшевиков, — а теперь я больше и больше убеждаюсь в том, что все, кто говорит красно и дипломатично, мыслят черно и капиталистично»{616}.
Другой солдат замечает по их же адресу:
«Вы уже не считайте, что у вас есть упор на армию»{617}.
Освобождаясь от опеки командных верхов, армия в то же время освобождалась от влияния мелкобуржуазных партий и доверия к ним. Солдатскими думами полностью начинали овладевать большевики.
В армии крепла широко разветвленная сеть большевистских организаций, подчиняя своему руководству массовые солдатские организации. У партии большевиков не было на фронте готовой политической армии. Лишь постепенно, путем неустанной и напряженной работы, партия укрепляла свое влияние в массах. На опыте, на практике, на живом деле она показывала преимущества своей программы и тактики, рассеивая контрреволюционные иллюзии меньшевиков и эсеров. Перед Октябрьской революцией военная организация при Центральном комитете партии стала подлинным боевым штабом. Под руководством Центрального комитета большевиков она объединяла, организовывала и готовила к борьбе за власть широкие солдатские массы.
Основное внимание большевиков в это время было обращено на завоевание низовых солдатских организаций. Полковые, ротные и другие комитеты, непосредственно отражавшие настроение масс, постепенно оказывались на их стороне. Комитеты шаг за [427] шагом очищались от мелкобуржуазной накипи и переходили под партийное знамя большевиков. Следующий пример дает наглядное представление о том, как протекал этот процесс на фронте. В 12-м Туркестанском стрелковом полку III Сибирского корпуса 2-й армии существовала небольшая объединенная социал-демократическая организация, в которую входили и меньшевики, и интернационалисты, и большевики. Последних возглавлял командир 2-го батальона молодой подполковник Каменщиков, впоследствии первый выборный главнокомандующий Западного фронта.
В начале августа тов. Каменщиков поставил вопрос о выходе большевиков из объединенной организации и создании самостоятельной большевистской ячейки. Стремясь привлечь возможно большее количество сторонников, большевики поставили этот вопрос на открытом собрании членов всей организации. Докладчиком выступил тов. Каменщиков. Его доклад вызвал горячие прения. Особенно настойчиво отстаивали сохранение «единой» организации интернационалисты — врач Бегун и один унтер-офицер. Впрочем, последний на том же заседании, когда раскол уже был решен, присоединился к большевикам. Председателем нового комитета был избран тов. Каменщиков, секретарем — старший унтер-офицер Королев.
Большевиков не пугало, что в новой организации сначала оказалось не больше 18 — 20 членов. Вскоре комитету удалось подыскать для себя «халупку», которая быстро привлекла солдат своей библиотечкой, газетами, а главным образом живыми беседами. Затем работа настолько расширилась, что комитет был реорганизован в районный, объединявший партийную работу в 12-м, 24-м и 25-м туркестанских стрелковых полках той же дивизии, а также в дивизионной артиллерии, в штурмовом батальоне и в других частях. Был даже выделен особый коллектив для ведения партийной работы среди крестьян близлежащего местечка Рубяжевичи.
К октябрю перевыборы войсковых комитетов сделались массовым явлением на фронте.
«Продолжать нашу деятельность, — говорил председатель комитета 107-го полка, — становится невозможным ввиду враждебного отношения полка, который настойчиво требует переизбрания комитета. Среди солдат нарастает раздражение на деятельность комитета... Я нахожу необходимым предложить сложить полномочия всему комитету»{618}.
Секретная сводка комиссара Западного фронта за неделю, с 14 по 21 октября, отмечала: [428]
«Характерным явлением стало самовольное переизбрание комитетов, в которые после выборов проникают одни только большевики. Самовольное переизбрание имело место во 2-м, 3-м и 6-м гренадерских полках»{619}.
Как происходили эти «самовольные переизбрания», можно судить по перевыборам в одном из упомянутых полков — 6-м гренадерском.
Большевистская организация в этом полку возникла в августе. Позднее удалось организовать большевистские ячейки почти во всех ротах и командах. В начале октября состоялись два общих полковых собрания, на которых предложения большевиков проходили с громадным успехом. Из офицеров осмелились выступить только два прапорщика да из эсеров один доброволец — старик Рогинский.
При таком настроении полка существование старого, соглашательского, общесолдатского полкового комитета представлялось явной нелепостью, и большевики повели решительную кампанию за перевыборы. Кандидаты были намечены, и успех большевиков не подлежал сомнению.
Однако закончить подготовительную работу по перевыборам в планомерном порядке полностью не удалось. 12 октября в полк поступило предписание от армейского комитета 2-й армии о присылке делегата на армейское совещание, назначенное на 16 октября. Полковой комитет, зная, что дни его сочтены, тем не менее поспешил избрать своим представителем эсера Рогинского.
Узнав об этом, большевики решили немедленно провести перевыборы — нельзя было допустить, чтобы от большевистского полка поехал на совещание эсер. По ротам немедленно же рассыпались агитаторы, весь полк моментально был поднят на ноги. Дежурный по полку офицер сделал было слабую попытку «не допустить» собрания, но на это никто не обратил внимания.
Победа была полная. Утром уже заседал новый полковой комитет из одних большевиков, и первое же его решение выразилось в том, что эсер Рогинский был лишен мандата на армейское совещание. Вместо него был выбран большевик.
Массовые перевыборы полковых комитетов приводили в отчаяние и растерянность мелкобуржуазных соглашателей и прочих сторонников Временного правительства. И, действительно, трудно было не растеряться от таких требований, как, например, постановление съезда XXXV армейского корпуса 3-й армии Западного фронта, состоявшегося 11 октября.
«Мы, члены корпусного съезда XXXV армейского корпуса, — говорилось в постановлении, — требуем от Всероссийского [429] съезда советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, назначенного на 20 октября, — взять власть в свои руки и опубликовать тайные договоры, заключенные союзными правительствами, немедленно объявить демократические условия мира и немедленно заключить перемирие на всех фронтах»{620}.
Верхушечные армейские организации — фронтовые, армейские, корпусные и частью дивизионные комитеты, — находясь еще во власти меньшевиков и эсеров, отражали уже вчерашний день революции. Не имея опоры в массах, они теряли практическое руководство.
Крупную роль в большевизации армии сыграли губернские и уездные комитеты партии, близкие к фронтовым и тыловым частям. Значительную долю своей активности они уделяли работе в армии. Через партийные организации рабочие оказывали влияние на формирование и рост классового самосознания солдат. Например, в Петрограде в военном гарнизоне руководящую роль играли фабрично-заводские пролетарии. То же самое было [430] и в Кронштадте. Местные большевистские комитеты имели огромное революционизирующее влияние на гарнизонные части.
Между рабочими и солдатами устанавливалась настолько тесная связь, что, например, солдаты, уходя из Петрограда, давали обещания драться за революционные лозунги петроградских рабочих. Так одна из рот 2-го пулеметного полка, отправляясь на фронт, заявила:
«Мы, собравшиеся 2 октября сего года, пулеметчики пулеметного полка 6-й роты, для решения вопроса о знамени перед отправлением на фронт постановили обратиться за помощью к товарищам с «Треугольника», так как своих средств у нас недоставало. Товарищи с «Треугольника» решили выдать нам из комитета 200 рублей, за что мы, пулеметчики 5-й роты, едущие на позиции в 527-й Белебеевский полк... приносим им большую благодарность за поддержку и извещаем их, что мы будем стоять: 1) за немедленное оглашение тайных договоров, 2) за немедленные переговоры о мире, 3) за немедленную передачу всех земель крестьянским комитетам, 4) за контроль над всеми производствами, б) га немедленный созыв советов. Мы, пулеметчики 5-й роты, хотя и не принадлежим к партии (большевиков), но за все требования и лозунги будем умирать вместе с ними. Команда идет в количестве 107 человек, пока — стоит в Стрельне. Вышеуказанное принято единогласно командой»{621}.
Рабочие и солдаты обменивались постоянными представителями. Между заводами и полками устанавливались такие взаимодействия и поддержка, которые позже, в октябрьские дни, предрешили победу восстания. Вот письмо, которое прислали путиловцы измайловцам, благодарившим рабочих за помощь в период корниловской авантюры:
«Ссылаясь на письмо полкового комитета от 13 сентября за № 634, в котором выражена заводскому комитету благодарность за предоставленные полку кухни в дни корниловского мятежа, сообщаем, что Путиловский заводский комитет и впредь всегда будет рад поделиться с дорогими товарищами измайловцами как кухнями, так и более серьезными военными предметами в случае выступления одного из многих расплодившихся авантюристов-контрреволюционеров среди генералов, мечтающих о самодержавии и народном рабстве. Заводский комитет жмет вашу товарищескую руку и надеется, что сердца измайловцев горят тем же святым революционным огнем, каким горят сердца путиловцев, и что эти сердца в момент опасности для революционного народа составят единое могучее пламенное сердце»{622}.
Какое исключительное значение имело влияние рабочих промышленных центров на солдат, можно судить по докладу командующего Черноморским флотом верховному главнокомандующему от 26 сентября.
«Расположенный в городе Николаеве 45-й пехотный запасный полк, — жалуется командующий флотом, — в настоящее время представляет из себя часть, совершенно недисциплинированную, не могущую быть использованной в целях охраны порта и заводов... Масса солдат принимает живое участие в жизни граждан города Николаева, устраивает постоянные многолюдные собрания на улицах города»{623}.
Так было в большинстве промышленных центров. Центральный комитет большевистской партии, подготовляя пролетарскую революцию, уделял исключительное внимание партийной работе в воинских частях. На заседаниях Центрального комитета постоянно обсуждались вопросы о работе среди солдат, изучались солдатские настроения, подсчитывались силы [432] революции и контрреволюции. Военная организация большевиков закрепляла тесные связи с солдатской массой. Она объединяла руководство партийной работой на фронте и в тылу. Она снабжала части литературой, посылала инструкторов и агитаторов, созывала конференции.
1 — 3 сентября в Минске состоялось совещание большевиков области и фронта. На нем были представлены 3 651 член партии из армии и 2 410 из области. Совещание не сочло возможным объявить себя конференцией из-за недостаточного представительства низовых организаций.
Через две недели после названного совещания, 15 — 18 сентября, в Минске состоялась I Северо-западная областная конференция большевиков. На конференции присутствовали 88 делегатов, из них 61 — от армии и 27 — от области. Армейские делегаты представляли уже 4 111 членов партии и 1 564 человека сочувствующих. Половина армейских делегатов принадлежала ко 2-й армии, наиболее революционной из всех армий Западного фронта.
Еще через 10 дней после этой конференции, 27 — 29 сентября, в городе Несвиже состоялась I конференция большевиков 2-й армии. На ней присутствовали 137 делегатов, представлявших 5124 организованных члена партии и около 12 тысяч сочувствующих.
Наконец за 20 дней до Октябрьской революции, 5 октября, в Минске имела место II областная конференция большевиков, на которой присутствовали уже 353 делегата, представлявших теперь 28 501 члена партии и 27 855 сочувствующих.
Так же развертывалась большевистская работа и на других участках фронта.
По мере большевизации армия все требовательнее и настойчивее ставила политические вопросы. На объединенном собрании комитетов 712-го пехотного Салтыковоневского полка в сентябре принята была следующая резолюция, очень характерная для солдатских настроений того времени:
«Шестимесячное сотрудничество демократии с буржуазией в правительстве привело только к затягиванию войны, к отдалению от закрепления завоеванных свобод и отсрочке Учредительного собрания и беспощадной борьбе с революционной демократией, как с отдельными лицами, так и с печатью, ко всем проявлениям контрреволюционного характера, кульминационным пунктом которого является «корниловщина», а потому собрание находит, что дальнейшее сотрудничество демократии с буржуазией в правительстве в интересах [433] завоеваний революции и борьбы за Интернационал недопустимо»{624}.
В других резолюциях большевистский характер требований звучал еще яснее. Резолюция общего собрания команды воздушной станции «Бригитовка» в окрестностях Ревеля настаивала на немедленном переходе всей власти в руки советов, заключении мира, передаче земли крестьянству, организации контроля над производством и вооружении рабочих.
В течение октября лозунг передачи власти в руки советов делается все более и более популярным в армии. Пехотные, кавалерийские полки, артиллерийские дивизионы, саперные части, санитарные отряды все чаще и-чаще выносят недоверие правительству Керенского и с единодушной настойчивостью требуют передачи всей полноты власти в руки пролетарских и крестьянских советов.
Особенно характерным признаком нарастания революции в армии явилась новая форма борьбы против комсостава. Солдаты отказывались подчиняться офицерам, изолировали их, наиболее реакционных уничтожали. Все это было и раньше. Однако новое состояло в том, что офицеров устраняли от командования и избирали командиров из своей среды. Армия делала большой шаг вперед в развитии революции, становясь на путь выборности командного состава. Этой формой борьбы солдатские массы решали проблему власти в армии. Генеральская сводка с большой тревогой отмечала:
«В 4-м самокатном батальоне (Особой армии) были отстранены командир 3-й роты и заведующий хозяйственной частью и на их место избраны солдаты; в 648-й дружине командиром избран комиссар; комитет летучего пункта 3-й гвардейской дивизии отстранил начальника и завладел всем имуществом; комитет санитарного поезда сместил старшего врача, заведующего хозяйством и сестер милосердия и избрал новых лиц (11-я армия); в 5-й Кавказской дивизии был смещен делопроизводитель хозяйственной части за отказ выдать несколько перьев, в чем было усмотрено желание со стороны делопроизводителей помешать выборам в Учредительное собрание (12-я армия); в 74-й дивизии XLI корпуса было вынесено постановление об упразднении должностей диви-. знойного интенданта и начальника хозчасти с передачей их функций особым комиссиям (7-я армия); в 53-м Сибирском стрелковом полку отказались принять прибывшего после эвакуации командира; комитет частей штаба 11-й армии постановил реквизировать собственных офицерских лошадей, [434] обыскивать уезжающих офицеров и отбирать у них оружие, перевести офицеров на общежитие»{625}.
Революция в армии сливалась с крестьянским движением в прифронтовой полосе. Начальник вольмарской уездной милиции Шуман, лично обследовавший юго-западную часть своего уезда, 10 октября сообщал, что в Позендорфской волости «забран около большой дороги у усадьбовладельцев и помещиков скошенный овес, хлеб, клевер и сено»{626}. В Катверской волости «пострадали во время отступления почти все усадьбы и имения около больших дорог»{627}.
Разгром помещичьих имений солдатами и местными крестьянами происходил по всей прифронтовой полосе — от Северного до Румынского фронта. Солдаты выступали в роли вооруженных носителей крестьянских настроений, отражая в своих действиях стихийную ненависть деревни против помещиков и кулаков.
Участвуя в борьбе против помещиков в прифронтовой полосе, солдаты своими письмами в деревню способствовали развертыванию аграрной революции во всей стране. Вот одно из многих писем фронтовика своей деревенской родне:
«Прошу, скотину — без всяких пущайте по помещиковой земле и пашите землю, не спрашивайте их, собак толстопузых, довольно им теперь пить нашу кровь. Смотрите, берите в руки сейчас, и мы здесь не бросим оружия, пока все не установим и домой придем с винтовками»{628}.
Эти солдатские письма воспринимались в деревне как директивы и оказывали огромное влияние на ход революции.
Армия не на словах, а на деле переходила к решительной революционной борьбе с эксплуататорами. Партия большевиков достигла огромных успехов. Это ярко выразил в немногих словах начальник 18-й Сибирской стрелковой дивизии.
«Командир 70-го стрелкового полка, — сообщал он в своей сводке, — донес мне о полном развале в полку. Все большевистские идеи — закон»{629}.
Действительно, к моменту решающих боев за пролетарскую революцию большевистские идеи стали законом для многомиллионной вооруженной массы.
Позднее Ленин, анализируя результаты выборов в Учредительное собрание, писал:
«В армии большевики... имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте, в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания [435] политической власти пролетариатом не могло быть и речи, когда на Северном и Западном фронтах у большевиков был гигантский перевес, а на остальных фронтах, удаленных от центра, большевики имели время и возможность отвоевать крестьян у эсеровской партии»{630}.
Революционное нетерпение солдатских масс, осознавших свои интересы, побуждало их торопиться с установлением советской власти.
«Товарищи, не смотрите на Керенского, — писали солдаты 3-й армии в совет солдатских депутатов. — Он доведет нас до такой пропасти, что мы все разом погибнем. Товарищи солдаты, старайтесь скорейшему времени миру. Мы не в силах держать фронт. Товарищи солдаты, вы подумайте сами, что у нас дома семьи умирают с голоду, у нас дома родители, жены и дети — не щенята. Нам нечего слушать буржуазию, а долой войну, да здравствует Учредительное собрание и да здравствуют товарищи большевики!»{631}
Возглас «Да здравствуют товарищи большевики» все чаще раздавался в армии. Он в той или иной форме встречался во всех солдатских письмах.
«Просим господ большевиков обратить внимание на господина Керенского — вместе с Корниловым на один крючок, — писала группа раненых солдат. — Просим немедленно передать управление в руки народа — совета крестьянских и солдатских депутатов. Долой Временное правительство, да здравствует народное управление! Товарищи рабочие и солдаты, оружие берегите, пойдемте на Петроград буржуев, коалиционное управление колоть, бить и вешать. Из терпения вышла окопная мука солдата»{632}.
Вот именно, из терпения вышла окопная мука солдата!
Фронт был готов принять участие в свержении ненавистного ему правительства Керенского.