Корниловщина
1. Подготовка военной диктатуры
Анализ хода революции, данный Сталиным на VI большевистском съезде, скоро получил свое подтверждение в бурно развернувшихся событиях.
Предательская тактика соглашателей в июльские дни развязала силы контрреволюции. Стремясь нагнать потерянное время, буржуазия перешла в открытое наступление. Закрыли ряд большевистских газет. Вывели на фронт революционные части петроградского и других гарнизонов.
Спешили сломить сопротивление пролетариата, пока он не оправился. Лозунгом контрреволюции стало: вернуть все назад к «доброму старому времени».
Сторонники контрреволюции, спасенные соглашателями после июльских дней, энергично принялись не только за большевиков, но и за мелкобуржуазных лидеров. Как и предсказывал [321] Ленин, усилилась травля не только большевистской партии, но и всех демократических завоеваний, в том числе и советов.
Буржуазия открыто заговорила о необходимости вернуться назад — на путь, пройденный историей страны.
Двадцатого августа на «частном совещании членов Государственной думы» — этом легальном центре контрреволюции — Пуришкевич говорил:
«До тех пор, пока Россия не получит диктатора, облеченного широкой властью, до тех пор, пока Верховный совет не будет состоять из лучших русских генералов, которые выгнаны с фронта, которые жизнь свою полагали за родину, — до тех пор порядка в России не будет»{422}.
Слуга монархии в запальчивости часто выбалтывал лишнее. И в данном случае Пуришкевич выдал тайну буржуазии. Председатель совещания Родзянко поспешил исправить ошибку излишне откровенного реакционера:
«Я решительно не согласен и считаю, что в Государственной думе, даже в частном совещании, менее всего возможно становиться на точку зрения призвания к какому-то государственному перевороту, призвания к какой-то диктатуре, которая никогда не происходит, как вам известно, по призыву, а возникает самочинно тогда, когда назреет в ней необходимость»{423}.
Успокаивая не в меру болтливого и торопящегося контрреволюционера, Родзянко разъяснил ему, что о диктатуре не декларировать нужно, а тщательно готовить ее.
«Страна искала имя»{424} — так выразил генерал Деникин общее настроение контрреволюции. Таким «именем» одно время могло стать имя Керенского. Он очень решительно расправлялся с большевиками, разоружил революционные полки, ввел смертную казнь на фронте. От него можно было ожидать и в дальнейшем выполнения планов буржуазии, он казался приемлемым и для союзных империалистов. Подавляя большевистское движение и прибирая к рукам армию, Керенский меньше запрашивал от «союзников», чем более правые кандидаты. Бьюкенен прямо писал о Керенском:
«Защищая продолжение войны до конца, он отвергал всякую мысль о завоеваниях, и. тогда как Милюков говорил о приобретении Константинополя как об одной из целей России в войне, он (Керенский. - Ред. ) энергично отрекался от солидарности с ним»{425}.
С помощью Керенского Англия могла добиться продолжения войны и не отдавая Константинополя, который был в свое время [322] обещан царю «союзниками». Но против Керенского были генералы и руководители буржуазных, партий. Они боялись близости Керенского к советам и не доверяли его личным качествам. Родзянко и его друзья считали за лучшее опереться на человека сабли, чем на политика. Говорили о генерале Алексееве, останавливались на адмирале Колчаке, но когда Корнилова назначили главкомом, поиски прекратились. «Имя» было найдено.
«Корнилов гораздо более сильный человек, чем Керенский; если бы он смог укрепить свое влияние в армии и если бы последняя стала крепкой боевой силой, то он стал бы господином положения»{426}, писал Бьюкенен. Контрреволюция усиленно выдвигала этого генерала, Корнилов — сын царского чиновника, а вовсе не казак-крестьянин, как он выдавал себя в своих воззваниях к народу и армии. Окончив Академию Генерального штаба, служил в войсках Дальнего Востока и Средней Азии, в 1914 году командовал 48-й дивизией на австрийском фронте. В августовских боях под Львовом он потерял 22 орудия и много пленными. Генерал Брусилов, командовавший тогда 8-й армией, хотел даже сместить Корнилова за поражение, но, приняв во внимание его личную храбрость, оставил в дивизии. В апреле 1915 года, когда австро-венгерская армия гнала русских из Галиции, Корнилов не сумел организовать отступление своих полков. Австрийцы окружили большую часть дивизии и предложили сдать оружие. Корнилов отказался, но и не попытался пробиваться через неприятеля. Вместе со штабом он покинул дивизию, им самим заведенную в ловушку, и бежал в лес. Через четыре дня генерал сдался австрийцам. Бригадный командир 48-й дивизии генерал Попович-Липовац, раненный в тех же боях, в апреле 1915 года сообщил правду о позорном поведении Корнилова, Но Поповичу приказали молчать, а главнокомандующий армий Юго-западного фронта генерал Иванов даже возбудил ходатайство о награждении Корнилова. Было составлено «победное донесение», и великий князь Николай Николаевич доложил царю о «подвиге» Корнилова. Позднее, осенью 1916 года, все материалы о сдаче дивизии были разысканы и направлены Корнилову с требованием представить объяснения, но генерал промолчал и только спустя десять месяцев, назначенный уже главковерхом, прислал отчет, составленный начальником штаба 48-й дивизии. Но теперь о старых ошибках главковерха никто уже не осмеливался говорить.
Из плена Корнилов бежал, подкупив фельдшера лазарета. Генерал сильно преувеличил трудности побега, рассказывая о нем 3 сентября 1916 года сотруднику «Нового времени»: [328] «Я видел, как изба, в которую вошел мой товарищ, была окружена австрийскими жандармами, через несколько минут я услыхал выстрелы — это мой товарищ отстреливался от врагов, но силы были неравные, и он погиб»{427}.
На самом деле фельдшер-чех Франц Мрняк не погиб и даже не отстреливался. Он случайно напоролся на жандарма, был арестован и на суде рассказал о подробностях бегства и обещании Корнилова уплатить за помощь 20 тысяч крон золотом в России. Рассказы Корнилова сыграли свою роль. Имея слишком мало реальных доказательств мужества своих генералов, царские сановники «идеализировали» побег Корнилова и, создав легенду, тем создали ему «имя». Корнилову дали XXV корпус на Западном фронте, где он пробыл до Февральской революции. В Петрограде Корнилов, командуя округом, проявил большую распорядительность во время апрельской демонстрации: по его приказу против рабочих собирались пустить в ход артиллерию. Буржуазия сразу отметила «способности» ретивого генерала. Может быть, он им казался неплохим кандидатом в Наполеоны. Бьюкенен, хорошо знавший, что делается в правительственных кругах, рассказывал со слов Терещенко:
«Правительство приняло меры противодействия этому притязанию (совета. - Ред. } путем усиления власти генерала Корнилова, командующего петроградским гарнизоном»{428}.
Гучков, когда он был военным министром, выдвигал Корнилова в главнокомандующие Северного фронта. Корнилову в начале мая дали 8-ю армию на Юго-западном фронте. Не лишенный известной храбрости, Корнилов мог увлечь в бой небольшую часть личным примером.
Генерал Брусилов, наблюдавший боевую деятельность Корнилова во время войны, так аттестовал его:
«Это начальник лихого партизанского отряда — и больше ничего»{429}.
Командовать большими войсковыми соединениями он не умел. Это и сказалось в 8-й армии в период июньского наступления. Корнилов вовремя не закрепил первоначального успеха, не успел выполнить распоряжений фронта, и 8-я армия бежала в такой же панике, как и другие. Всю вину за неудачу Корнилов свалил на революцию. Его поддержали комиссар армии морской инженер штабс-капитан Филоненко и особенно комиссар фронта Б. В. Савинков — правый эсер.
На Савинкове с особой яркостью можно проследить всю историю партии эсеров. Савинков — террорист, член боевой организации, участник ряда покушений на царских сановников. После [324] революции 1905 года Савинков ушел от политической работы и занялся литературой. Его перу принадлежит роман «Конь бледный», в котором бывший бомбист оплевывает революцию, как и многие интеллигенты, испугавшиеся после 1905 года трудностей борьбы. Лучше всего авантюрист этот характеризуется его собственным лозунгом: «Морали нет, есть только красота». Во время войны Савинков поддерживал империалистский лозунг: «Война до победного конца». После Февральской революции Савинков занял крайне правую позицию среди эсеров, требуя «твердой власти». Бьюкенен писал о нем:
«Савинков представляет собой пылкого поборника решительных мер как для восстановления дисциплины, так и для подавления анархии, и о нем говорят, что он просил у Керенского разрешения отправиться с парой полков в Таврический дворец и арестовать совет»{430}.
Савинков одобрил попытку Корнилова обвинить большевиков в неудаче наступления. Поддержал генерала и Филоненко. Что представлял собой Филоненко, можно судить по следующей резолюции солдат:
«Общее собрание солдат и офицеров 9-го броневого автомобильного дивизиона, обсудив вопрос о поручике М. М. Филоненко, состоящем ныне комиссаром Временного правительства при Ставке, постановило:«Довести до сведения военного министра Керенского, совета рабочих и солдатских депутатов и исполнительного комитета съезда советов, что вся предыдущая деятельность Филоненко, в бытность его офицером в дивизионе, выражалась в систематическом издевательстве над солдатами, для которых у него не было иного названия, как «болван», «дурак» и т. п., в сечении розгами, например, ефрейтора Разина, [325] причем, будучи адъютантом, применял порку без разрешения командира дивизиона, исключительно опираясь на свое положение, что ему никто не смел перечить в мордобитии, которым он всегда грозил и цинично проповедывал, и самом невозможном оскорбительном отношении к солдатам, на которых он смотрел как на низшие существа, а потому, принимая во внимание эту деятельность, считаем, что Филоненко не может занимать пост комиссара революционного правительства»{431}.
Савинков и Филоненко решили, что генерал, не сумевший справиться с внешним врагом, проявит больше способностей в борьбе с внутренним. Оба комиссара добились назначения Корнилова главнокомандующим фронта. Савинков писал поэтому поводу: «С назначением генерала Корнилова главнокомандующим войск Юго-западного фронта стала возможна планомерная борьба с «большевиками»{432}. Корнилов оправдал доверие контрреволюции. Ободренный открытым сочувствием буржуазных элементов, генерал принялся восстанавливать в армии прежнюю палочную дисциплину. Он ультимативно потребовал введения смертной казни на фронте. Керенский сразу пошел на уступки и 12 июля по телеграфу ввел на фронте смертную казнь.
Корнилов разослал телеграммы министру-председателю Львову, Керенскому и Родзянко, ультимативно требуя исключительных мер. 9 июля Корнилов приказал всем войсковым начальникам расстреливать из пулеметов и орудий те части, которые самовольно отойдут с позиций. Эсеро-меньшевистский исполнительный комитет Юго-западного фронта поддержал Корнилова и телеграфировал Керенскому:
«Сегодня главнокомандующим Юго-западного фронта и командующим 11-й армией с согласия комиссаров и комитетов отданы приказы о стрельбе по бегущим»{433}.
Телеграммы и приказы Корнилова услужливо перепечатывались всеми буржуазными газетами. О Корнилове заговорили в печати как о человеке, способном остановить революцию. Правительство и само не прочь было идти дальше в разгроме революции, но опасалось поднять против себя массы. Тем охотнее пошло оно навстречу кандидату в диктаторы.
«Когда генерал Корнилов был назначен верховным главнокомандующим, — писал в своих воспоминаниях генерал Деникин, — все искания прекратились. Страна — одни с надеждой, другие с враждебной подозрительностью — назвала имя диктатора»{434}.
Найдя «имя», реакция приступила к подготовке общественного мнения. В огромном количестве была издана специальная брошюра под таким заглавием: «Первый народный главнокомандующий генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов». В брошюре сообщалось, что генерал Корнилов вышел из народа и теперь народ избрал его своим главнокомандующим. О боевых подвигах генерала автор распространялся без стеснения. Так по поводу сдачи 48-й дивизии составитель брошюры писал, что австрийцам досталась
«крохотная кучка людей, похожих на тени, — семь человек. Среди них были тяжело раненый Корнилов и раненый санитар»{435}.
На деле, как установлено документами, в плен попало более 6 тысяч человек, а сам Корнилов, покинув на произвол судьбы свою дивизию, сдался через четыре дня. причем рана его оказалась пустяковой. Автором хвалебного сочинения оказался В. О. Завойко, ближайший друг и соратник Корнилова.
Сам генерал в политике не разбирался, и всю политическую работу при нем и за него вел Завойко, сын адмирала, награжденного имением в Подольской губернии. Завойко был предводителем дворянства в Гайсинском уезде. Там он скупал у поляков имения, подлежавшие обязательной продаже, рубил лес и продавал землю крестьянам. На этой земельной спекуляции Завойко нажил огромное состояние. Во время революции 1905 года изворотливый спекулянт, боясь разгрома своего имения, заставил крестьян местечка Дунаевцы зачислить его с сыновьями в крестьяне. Местные власти не утвердили этого хитрого маневра, да и нужда в нем отпала, поскольку крестьянское движение было раздавлено. Завойко спекулировал нефтью — был представителем фирмы «Нобель», директором-распорядителем общества «Эмба и Каспий». Он занимался и банковскими операциями, принимал участие в издании совместно с Протопоповым черносотенной газеты «Русская воля». В мае 1917 года после назначения Корнилова командующим 8-й армией Завойко поступил добровольцем в один из полков «дикой дивизии», но остался при штабе армии ординарцем у Корнилова. Ловкий спекулянт, со связями в газетных и промышленных кругах, Завойко развернул широкую рекламу. Он печатал телеграммы к Корнилову, публиковал сомнительные документы, фабриковал биографии и писал большинство приказов и воззваний главнокомандующего. Сам Корнилов позже рассказывал о Завойко:
«Он отлично владеет пером, поэтому я поручал ему составление тех приказов и тех бумаг, где требовался особенно сильный, художественный стиль»{436}. [327]
«Художества» Завойко не ограничивались стилем. Милюков, соучастник корниловской авантюры, тем не менее прямо писал: «Корнилов недоговаривает только, что влияние Завойко распространялось не на один стиль, но и на самое содержание политических документов, выпускавшихся Корниловым»{437}.
Кроме рекламы Корнилову его политические сподвижники занялись и более глубокой подготовкой переворота. В крупных городах они уже давно готовили свои организации. Всюду создавались тайные общества, куда вовлекались в первую очередь офицерство и юнкерские кадры военных училищ. Столица кишела тайными союзами, готовыми поддержать контрреволюцию изнутри, как только к городу подойдет вооруженная сила.
В конце июля организовался в Петрограде так называемый «республиканский центр», поставивший своей целью объединение деятельности всех петроградских военных организаций. Состав организации был неопределенный — офицеры, чиновники. Председателем общества был некий инженер Николаевский, за спиной которого стояли крупные банкиры и промышленники. В общество они боялись входить, но снабжали его деньгами усиленно. Наличие денег позволяло «республиканскому центру» привлечь сторонников. Деникин в своих воспоминаниях рассказывает, что «республиканский центр» объединил при своей военной секции много мелких военных организаций. В самой Ставке под непосредственным покровительством верховного главнокомандующего образовался Главный комитет офицерского союза. По словам Деникина этот комитет,
«не задаваясь никакими политическими программами, поставил себе целью подготовить в армии почву и силу для введения диктатуры — единственного средства, которое по мнению офицерства могло еще спасти страну»{438}.
В начале августа член комитета офицерского союза полковник Сидорин был командирован в «республиканский центр» для объединения сил обеих организаций.
Большое участие во всей подготовительной деятельности приняла офицерская военная лига, та самая, которая приветствовала Алексинского за гнусное обвинение Ленина в шпионаже. Члены лиги поднесли адрес адмиралу Колчаку, когда матросы выгнали его из Севастополя.
Все это были зародыши будущих белогвардейских организаций. Шла подготовка кадров для армии контрреволюции.
Но эту лихорадочную подготовку военной диктатуры нужно было закрепить политически. Необходим был какой-то сильный [328] общероссийский центр, который возглавил бы движение и оправдал его в глазах более широких кругов. Временное правительство решает собрать подальше от революционного Петрограда, в Москве, Государственное совещание. Под прикрытием эсеро-меньшевиков совещание в Москве должно было утвердить контрреволюционную программу правительства и одобрить его поход против рабочих и крестьян.
Совещание было созвано в Москве 12 августа. Старая столица казалась буржуазии более спокойной по сравнению с кипевшим Петроградом.
Накануне Государственного совещания, названного Лениным «контрреволюционным империалистским совещанием», в Москве происходил 3 августа II Всероссийский торгово-промышленный съезд. Собрался весь «цвет» контрреволюционной буржуазии. Уже здесь открыто говорилось о необходимости решительных мер для обуздания рабочих, крестьян и солдат. Подогревая настроение, крупнейший капиталист Рябушинский взывал на съезде:
«Когда же восстанет не вчерашний раб, а свободный русский гражданин? Пусть он спешит скорее — ждет его Россия... Пусть развернется во всю ширь стойкая натура купеческая. Люди торговые! Надо спасать землю русскую»{439}.
Да съезде выступал с приветствием министр торговли и промышленности Прокопович. Купцы и фабриканты встретили левокадетского министра ироническими восклицаниями и смехом. Контрреволюция воспользовалась торгово-промышленным съездом для создания так называемого «совещания общественных деятелей» — фактически это был штаб контрреволюции. В него входили крупнейшие лидеры кадетов, октябристов и явных монархистов: Родзянко, генералы Алексеев, Брусилов, Каледин, Юденич и другие, Милюков, Маклаков, Кишкин — всего около 300 человек. Заседания были закрытыми. Представители печати не допускались. 9 августа «совещанием» за подписью Родзянко была послана телеграмма Корнилову:
«В грозный час тяжких испытаний вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верою. Да поможет вам бог в вашем великом подвиге воссоздания могучей армии на спасение России»{440}.
«Совещание» заслушало доклады о политическом, финансовом, экономическом и военном положении. По политическому вопросу собрание приняло резолюцию, в которой требовало:
«Пусть центральная власть, единая и сильная, покончит с системой безответственного хозяйничанья коллегиальных [329] учреждений в государственном управлении; пусть требования отдельных народностей будут введены в законные и справедливые пределы»{441}.
К резолюции было добавлено, что Учредительное собрание должно собраться в Москве. По военному вопросу была принята программа Корнилова. В заключение «совещание» избрало постоянное бюро по организации в дальнейшем всех общественных сил. В состав бюро вошли: Родзянко, Рябушинский, Струве, Милюков, Маклаков, Шингарев, Шидловский, Шульгин, Кишкин, Кутлер, от офицерского союза — Новосильцев. Словом, под маской «совещания общественных деятелей» объединились все буржуазные и помещичьи партии. Именно из этого «совещания» вышли будущие крупные контрреволюционные организации — «правый» и «национальный» центры, сыгравшие большую роль в колчаковщине и деникинщине.
Самый состав Государственного совещания определял его контрреволюционную сущность. От Государственной думы всех четырех созывов там было 488 человек, от советов и общественных организаций — 129. Городские думы получили 129 мест, земства — 118, торгово-промышленные круги и банки — 160, научные организации — 99, армия и флот — 177, духовенство — 24, национальные организации — 58, крестьяне — 100, кооперация — 313, профсоюзы — 176 и т. д. Собрались старые генералы и верхи командного состава, кадетские профессора, архиереи, чиновники, кооператоры. Прибыли и представители буржуазии с Рябушинским во главе, с тем самым Рябушинским, который угрожал народным массам голодом и нищетой, если они не откажутся от своих требований.
Большевики, делегированные на съезд советами, решили выступить с разоблачительной декларацией и затем покинуть «совещание». Однако эсеро-меньшевистское руководство Центрального исполнительного комитета советов исключило большевиков из состава делегации, боясь испортить демонстрацию «единения всех живых сил страны».
В целях разоблачения и борьбы с контрреволюционным «Государственным совещанием» большевистская партия решила организовать в Москве всеобщую однодневную стачку. В создавшихся условиях это было наилучшей формой борьбы. В своем воззвании Центральный комитет большевистской партии предлагал рабочим не делать никаких уличных выступлений и не поддаваться на провокацию, так как буржуазия могла использовать подобные выступления для вооруженной расправы с рабочим классом. Московские пролетарии горячо откликнулись [330] на призыв партии. Несмотря на сопротивление эсеро-меньшевистского большинства Московского совета, запретившего стачку, в день открытия Государственного совещания — 12 августа — в Москве бастовало свыше 400 тысяч человек. Буржуазия воочию убедилась, за кем в действительности шел рабочий класс. Боевая готовность московских пролетариев умерила пыл представителей буржуазии. Они бежали от революционных бурь Петрограда в «спокойную» Москву, но на улицах «мирной Москвы» их настигла та же революционная буря.
Переворот в пользу военной диктатуры готовился к моменту созыва Государственного совещания. Пресса превозносила Корнилова, курила ему фимиам. Юнкерам, охранявшим Большой театр, где происходило «совещание», были выданы боевые патроны. В Москву вызвали с фронта казаков.
Выступления на Государственном совещании раскрыли истинные устремления буржуазии. Здесь уже не Керенский был властителем дум. Когда он, намекая на июльские события, грозил посягателям на власть, видя их «и слева и справа», то те, кто собирался выступить против революции, только двусмысленно улыбались. Истеричные угрозы Керенского буржуазию не пугали. В ее руках были достаточно убедительные доказательства соучастия «социалиста» Керенского в подготовляемом ударе по революции.
Подлинным вождем всех реакционных сил этого сборища был Корнилов. В Москву он приехал на второй день после открытия «совещания». На Александровском вокзале генералу устроили исключительно торжественную встречу. Корнилова вынесли на руках.
«На вере в вас мы сходимся все, вся Москва»{442}, приветствовал его кадет Родичев.
Миллионерша Морозова упала на колени перед Корниловым.
Открыто угрожая в своей речи падением Риги, намекая, что откроет немцам дорогу на Петроград, Корнилов требовал восстановить дисциплину в армии, предоставить начальникам власть и поднять престиж офицеров. Кандидат в диктаторы предлагал ввести смертную казнь не только на фронте, но и в тылу, военизировать железные дороги, фабрики и заводы, работавшие на оборону.
Программа диктатуры не являлась творчеством одного Корнилова. Она была подготовлена при помощи Савинкова и Филоненко в Ставке еще в конце июля. Первый раз Корнилов вручил программу Керенскому 3 августа, второй раз в дополненном и исправленном виде — 10 августа. Но Керенский медлил с ответом. [331]
«Там был изложен целый ряд мер, — объяснял свое колебание Керенский, — в огромном большинстве вполне приемлемых, но в такой редакции и с такой аргументацией, что оглашение ее привело бы к обратным результатам»{443}.
Накануне Государственного совещания кадеты произвели давление на Керенского. Утром 11 августа Ф. Кокошкин заявил ему, что партия «народной свободы» выйдет из состава правительства, если программа Корнилова не будет принята. Новый кризис был предотвращен тем, что Временное правительство в тот же день приняло в основном требования Корнилова от 3 августа. [332]
Чего стоили после этого всё угрозы Керенского против «посягателей» на власть. Вождь «революционной демократии», как писали о нем соглашатели, заранее принимал участие в подготовке контрреволюции.
Наиболее полно на Государственном совещании развернул программу контрреволюции генерал Каледин. Атаман казачьего войска нагло потребовал:
«1. Армия должна быть вне политики, полное запрещение митингов, собраний с их партийной борьбой и распрями.2. Все советы и комитеты должны быть упразднены как в армии, так и в тылу.
3. Декларация прав солдата должна быть пересмотрена и дополнена декларацией его обязанностей.
4. Дисциплина в армии должна быть поднята и укреплена самыми решительными мерами.
5. Тыл и фронт — единое целое, обеспечивающее боеспособность армии, и все меры, необходимые для укрепления дисциплины на фронте, должны быть применены и в тылу. 6. Дисциплинарные права начальствующих лиц должны быть восстановлены, вождям армии должна быть предоставлена полная мощь»{444}.
Между прочим в своей речи Каледин подчеркнул, что казачество — то самое казачество, которое так часто обвиняют в контрреволюции, — спасло правительство 3 — 5 июля. Каледин с солдатской откровенностью выболтал на Московском совещании, что именно министры- «социалисты» призвали казаков 3 июля на помощь. И никто не посмел опровергнуть Каледина, никто не выступил с протестом, .когда он издевался над меньшевиками и эсерами.
Разоблаченные казачьим атаманом соглашатели пугливо жались, но молчали.
«Им плюнул казачий генерал в физиономию, а они утерлись и сказали: «божья роса»{445}, писал Ленин об этом выступлении Каледина.
На совещании выступали Чхеидзе, Церетели, Плеханов, преподнося старые соглашательские рецепты. Корнилов, Каледин, Родзянко готовились потопить революцию в крови пролетариата, а соглашатели по-прежнему звали к коалиции с могильщиками революции. Церетели на трибуне пожимал руку капиталисту Бубликову. Генералы и купцы злорадно аплодировали падению «социалиста», приветствуя союз меньшевиков с корниловцами. И накануне и во время Московского совещания буржуазия вела закулисные переговоры с Корниловым, готовя ликвидацию [333] Временного правительства и захват власти в свои руки. Но стачка московских рабочих показала реакции, что немедленное выступление против революции было бы несколько преждевременным. Милюков явился к Корнилову 13 августа с предложением повременить. То же самое он повторил Каледину. Оба генерала согласились.
Государственное совещание не оправдало надежд его устроителей. Затея переворота сорвалась. Народные массы оказались настороже. Реакция решила всесторонне и лучше подготовить свои силы.
Корнилов уехал в Ставку, которая с этого времени превратилась в центр всяких контрреволюционных замыслов и планов. Туда стекались со всех сторон представители старого режима, обещая генералам деньги и поддержку. К Корнилову потянулись антантовские представители, которые уже убедились, что своим участием в февральском дворцовом заговоре они не спасли русской армии. Теперь они надеялись участием в заговоре Корнилова сохранить русскую армию на фронте для продолжения войны.
Заговор Корнилова зрел и подготовлялся открыто. Чтобы отвлечь от него внимание, пустили слух о готовящемся восстании большевиков. Буржуазные и мелкобуржуазные газеты были полны намеков и «сведений» о большевистском заговоре. Кадетская «Речь» прямо называла день выступления — 27 августа — полугодовщину революции. Временное правительство во главе с Керенским, потворствуя корниловщине, всю тяжесть своих ударов направило на большевиков. Был разработан план провокации. Предполагалось, что в день полугодовщины революции произойдут демонстрации. Если их не будет, то атаман Дутов со своими казаками «продемонстрирует» восстание большевиков. Правительство прикажет ликвидировать это «большевистское» восстание. В Петроград войдут заранее подготовленные Корниловым войска, разгромят в первую голову партию большевиков, попутно — советы и все вообще революционно-демократические организации.
Корнилов имел наготове состав своего правительства. [334] Вот что рассказывал он впоследствии на допросе об окончательном составе предполагаемого правительства:
«26 августа по окончании съезда комиссаров фронта у меня в кабинете собрались Филоненко, В. С. Завойко и А. Ф. Аладьин... Был набросан проект «совета народной обороны» с участием верховного главнокомандующего в качестве председателя, А. Ф. Керенского — министра-заместителя, Б. Савинкова, генерала Алексеева, адмирала Колчака и М. Филоненко. Этот совет обороны должен был осуществить коллективную диктатуру, так как установление единоличной диктатуры было признано нежелательным. На посты других министров намечались: С. Г. Тахтамышев, Третьяков, Покровский, граф Игнатьев, Аладьин, Плеханов, Г. Е, Львов и Завойко»{446}.
Чтобы усыпить внимание рабочих и крестьян, заговорщики разработали два демагогических приказа. Один — о повышении заработной платы железнодорожникам и почтовикам, чтобы хотя временно добиться их нейтралитета, другой — о земле: землю обещали нарезать активным участникам войны с Германией. [335]
Готовясь к решительному шагу, корниловцы делали все, чтобы насытить Петроград своими людьми, главным образом офицерством. Было решено послать на Петроград специальный отряд войск для занятия его в нужный момент. Еще 13 августа в Могилев прибыл командир III конного корпуса генерал Крымов, тот самый, который принимал участие в «дворцовом заговоре» накануне Февральской революции. Корнилов поручил Крымову руководство экспедицией против революционной столицы. Крымову предлагалось по получении первых сведений о выступлении «большевиков» немедленно занять Петроград, ввести осадное положение, разоружить части гарнизона, разогнать советы, арестовать их членов, разоружить Кронштадт и т. д.
Девятнадцатого августа угроза, о которой говорил Корнилов на Государственном совещании, была осуществлена. Рига была сдана немцам, и подступы к Петрограду были открыты. Корниловская Ставка винила, конечно, во всем солдат. Но город сдали генералы. Это неоспоримо подтверждается телеграммой румынского посла Диаманди главе своего правительства Братиану. Сообщая о разговоре с Корниловым, посол телеграфировал: «Генерал прибавил, что войска оставили Ригу по его приказанию и отступили потому, что он предпочитал потерю территории потере армии. Генерал Корнилов рассчитывает также на впечатление, которое взятие Риги произведет в общественном мнении в целях немедленного восстановления дисциплины в русской армии»{447}.
И, действительно, падение Риги дало Корнилову возможность снова решительно поставить перед Временным правительством вопрос о выполнении давно намеченной программы. В частности, генерал потребовал подчинить ему в оперативном отношении Петроградский округ. Временное правительство пошло навстречу этим требованиям с тем лишь ограничением, что Петроград и его окрестности будут выделены из ведения Ставки и подчинены непосредственно военному министру, — на этом особенно настаивал Керенский. 24 августа в Ставку приехал Савинков и сообщил Корнилову, что Временное правительство приняло «записку» генерала. Савинков подтвердил необходимость переброски III конного корпуса к Петрограду в связи с «возможными» осложнениями. III конный корпус, куда входила и «дикая дивизия», двинулся к столице.
События надвигались, принимая грозный для революции характер.
25 августа из Ставки была дана телеграмма в Новочеркасск атаману Каледину о переброске через Москву в Финляндию конной [336] казачьей дивизии, а I Кавказскому конному корпусу, находившемуся в Финляндии, было приказано двигаться на Петроград.
С фронта спешно вызвали в Ставку около трех тысяч офицеров под предлогом ознакомления с новыми образцами минометов и бомбометов. Просили прислать надежных, по возможности кадровых офицеров. Прибывшим объявили, что дело не в обучении — в Петрограде ожидается выступление большевиков, Корнилов с согласия Керенского направил в столицу казачьи части и, возможно, Корнилову придется временно провозгласить себя диктатором. Всем офицерам пообещали прикомандировать к ним по б — 10 юнкеров, выдали суточные деньги и отправили в Петроград «для водворения порядка». 27 августа частям III корпуса генерала Крымова было отдано распоряжение в случае порчи железнодорожных путей двигаться на Петроград походным порядком.
Революционная столица была зажата в кольцо. Все, казалось, было предусмотрено. В Ставке надеялись на быстрый успех. Полагали, что никто не выступит на защиту Временного правительства.
«Никто Керенского защищать не будет. Это только прогулка, все подготовлено»{448}, писал впоследствии генерал Краснов о настроениях Ставки в дни корниловщины.
Временное правительство было в курсе всех приготовлений верховного главнокомандующего. Керенский быстро удовлетворял все требования Корнилова, облегчая ему подготовку. Свидетель событий генерал Алексеев подтверждал это обстоятельство в письме к Милюкову:
«Выступление Корнилова не было тайной от членов правительства. Вопрос этот обсуждался Савинковым, Филоненко и через них — с Керенским»{449}.
Но размах движения испугал корниловского соучастника. Керенский понял, что выступление Корнилова взорвет массы, что армия и крестьянство поднимутся против контрреволюции. Керенский и эсеро-меньшевики почувствовали, что революционная волна смоет заодно с Корниловым и всех соглашателей. Вот почему, получив известие о выступлении Корнилова, Керенский круто изменил фронт и решил принять меры против «мятежника». Политический расчет предателей эсеро-меньшевиков был ясен; показать, что Корнилов идет на Петроград против их воли, уверить рабочих, что меньшевики и эсеры «защищают» революцию, выдать себя за революционеров и тем поправить свою репутацию. [387]
Были у Керенского и чисто личные мотивы. Он знал, что «страна ищет имя», и считал свое собственное «имя» вполне подходящим. Он давно уже с подозрением смотрел на выдвижение Корнилова, пытался даже сместить его, но буржуазные организации воспротивились этому. Английский посол хорошо изобразил соперничество обоих кандидатов в диктаторы, записав 21 августа в своем дневнике:
«Керенский же, у которого за последнее время несколько вскружилась голова и которого в насмешку прозвали «маленьким Наполеоном», старался изо всех сил усвоить себе свою новую роль, принимая некоторые позы, излюбленные Наполеоном, заставив стоять возле себя в течение всего совещания двух своих адъютантов. Керенский и Корнилов, мне кажется, не очень любят друг друга, но наша главная гарантия заключается в том, что ни один из них по крайней мере в настоящее время не может обойтись без другого. Керенский не может - рассчитывать на восстановление военной мощи без Корнилова, который представляет собой единственного человека, способного взять в свои руки армию. В то же время Корнилов не может обойтись без Керенского, который несмотря на свою убывающую популярность представляет собой человека, который с наилучшим успехом может говорить с массами и заставить их согласиться с энергичными мерами, которые должны быть проведены в тылу, если армии придется проделать четвертую зимнюю кампанию»{450}.
Сам Корнилов был того же мнения, что на время придется считаться с Керенским. Недаром генерал включил Керенского в состав нового правительства. Политические советники Корнилова — Завойко, Савинков, Филоненко — уверяли Корнилова в возможности совместного выступления с Керенским.
Керенский слышал о подготовке заговора в Ставке, но деталей знать не мог. 22 августа к нему явился бывший член правительства В. Н. Львов и рассказал, что «некоторые общественные группы» рекомендуют реорганизовать кабинет министров. На вопрос Керенского, кого Львов имеет в виду, тот намекнул на Ставку.
Керенский понял, что с помощью Львова он сумеет узнать подробности заговора, и решил воспользоваться этим посредничеством. 24 августа Львов явился к Корнилову, дал ему понять, что он прибыл по предложению министра-председателя и что Керенский желает знать мнение генерала о положении страны. Корнилов просил зайти посредника 25 августа. Утром следующего [338] дня главнокомандующий передал Львову следующие требования:
1) объявление на военном положении Петрограда;
2) отставка всех министров, не исключая и министра-председателя, и передача временного управления министерствами товарищам министров впредь до образования кабинета верховным главнокомандующим.
В 7 часов вечера 26 августа Львов был принят в Зимнем дворце Керенским. Тот не поверил рассказу Львова и заставил его изложить требования Корнилова письменно. Затем Керенский вызвал к прямому проводу в 8 часов 30 минут вечера Корнилова, пригласив и Львова присутствовать при разговоре. Львов опоздал, и Керенский решил говорить с Корниловым не только за себя, но и за отсутствующего Львова.
«Керенский. Здравствуйте, генерал. У аппарата Владимир Николаевич Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.Корнилов. Здравствуйте, Александр Федорович. Здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляются страна и армия, очерк, сделанный мною Владимиру Николаевичу, вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.
Керенский (за Львова), Я, Владимир Николаевич, вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнить, о котором вы просили меня известить Александра Федоровича только совершенно лично; без этого подтверждения лично от вас Александр Федорович колеблется вполне доверить.
Корнилов. Да, подтверждаю, что я просил вас передать Александру Федоровичу мою настоятельную просьбу приехать в Могилев.
Керенский. Я, Александр Федорович, понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя, надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?
Корнилов. Настоятельно прошу, чтобы Борис Викторович приехал вместе с вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности [339] момента заставляет меня так настойчиво просить вас.
Керенский. Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?
Корнилов. Во всяком случае.
Керенский. До свидания, скоро увидимся.
Корнилов. До свидания»{451}.
По окончании переговоров Керенский встретил на лестнице Львова и пригласил его к себе. В соседнем кабинете был спрятан помощник главного начальника милиции Балавинский. Керенский заставил Львова повторить свой доклад в присутствии невидимого свидетеля. Получив таким провокационным способом подтверждение предложений Корнилова, Керенский неожиданно объявил Львова арестованным, а сам побежал на заседание Временного правительства. Министр-председатель сообщил о поведении Львова, показал все ленты переговоров и потребовал для себя чрезвычайных полномочий в борьбе с корниловским мятежом. Выступление Керенского для министров-кадетов оказалось громом с ясного неба. Все знали о заговоре. Все ждали и готовили выступление, вдруг глава правительства выходит из игры. [340]
Кадеты бросились улаживать конфликт «без огласки и соблазна». Милюков доказывал Керенскому, что реальная сила на стороне Корнилова, который действует патриотично и должен быть поддержан всеми «живыми силами страны». Милюков и генерал Алексеев в беседах с министром-председателем прилагали все усилия, чтобы устранить «недоразумения» и добиться соглашения между Керенским и Корниловым. Министры-кадеты Кокошкин, Юренев, Ольденбург и Карташев снова подали в отставку, облегчая тем самым Корнилову выполнение его плана.
В передовице от 29 августа кадетская «Речь», пытаясь объяснить все простым недоразумением, явно становилась на сторону Корнилова. 30 августа «Речь» вышла с белой полосой. Заготовленную передовицу, в которой кадеты откровенно солидаризировались с Корниловым, пришлось в последнюю минуту, когда выяснилась безнадежность корниловского выступления, выкинуть. Однако текст передовицы сохранился в архиве. Кадеты в этой статье спрашивали: [341]
«Что ответить на обвинение, квалифицирующее происходящие события как заговор против революции, цель которого — избавление от засилия демократии? Генерал Корнилов — не реакционер, его цели не имеют ничего общего с целями контрреволюции, это явствует из его определенного заявления, простотой своей как нельзя лучше характеризующего бесхитростный ум и сердце солдата. Генерал Корнилов ищет путей довести Россию до победы над врагом и к выражению народной воли в будущем устройстве Учредительного собрания. Нам тем легче присоединиться к этой формулировке национальных целей, что мы говорили в тех же самых выражениях задолго до генерала Корнилова... Мы не боимся сказать, что генерал Корнилов преследовал те же цели, какие мы считаем необходимыми для спасения родины»{452}.
Передовая «Речи» полностью оправдывает характеристику кадетов, данную им Лениным: «корниловцы».
Помирить обоих кандидатов в диктаторы пытались также и союзные дипломаты: английский посол Бьюкенен был в курсе заговора и поддерживал Корнилова. С ведома Бьюкенена английские броневики шли на Петроград вместе с III корпусом. «Все мои симпатии были на стороне Корнилова»{453}, признавался англичанин в своих мемуарах. Английская пресса тщательно старалась скрыть участие в корниловщине отечественных броневиков. Официальная газета «Тайме» 3 октября 1917 года возмущенно писала, что история с броневиками — выдумки и злонамеренная клевета. По настоянию английского посла Временное правительство даже привлекло к судебной ответственности «за клевету» рздактора московской большевистской газеты «Социал-демократ». Сейчас в наших руках имеется документ, полностью подтверждающий связь англичан и корниловцев. Это срочная телеграмма виднейшего корниловца генерала Романовского от 28 августа:
«Генерал-квартирмейстеру 7. Прикажите немедленно командиру броневого дивизиона британского отправить все боевые машины, включая фиаты, со всеми офицерами и экипажем в Бровары комлейту Соамсу. Туда же направьте машины, находящиеся фольварке Дубровка. 6429»{454}.
Впоследствии империалисты вынуждены были открыто признать свое участие в корниловщине. Американские офицеры в спорах с англичанами выболтали то, что последние хотели всячески скрыть. Недаром говорят, что когда два вора дерутся, истина выплывает наружу. Американский полковник Робинс [342] опубликовал свой разговор с английским генералом Ноксом. Этот разговор состоялся в Петрограде вскоре после провала корниловского выступления. Робинc сообщает:
«Он (генерал Нокс. - Ред.) продолжал: «Вам бы следовало быть с Корниловым» — и покраснел, вспомнив, что мне известно, что английские офицеры, одетые в русскую военную форму, в английских танках следовали за наступавшим Корниловым и едва не открыли огонь по корниловским частям, когда те отказались наступать дальше Пскова»{455}.
В дни корниловского выступления генерал Нокс как представитель английского штаба при Временном правительстве делал все, что мог, для успеха военного переворота. И если корниловщина потерпела крушение, то в этом меньше всего виноват английский генерал.
Керенский, поддержанный Всероссийским центральным исполнительным комитетом советов, пытался организовать оборону Петрограда. Однако единственные люди, которые могли дать настоящий отпор выступлению Корнилова, — это были большевики.
3. Разгром генеральской авантюры
Партия большевиков уже давно следила за всеми приготовлениями корниловщины. Загнанная в подполье правительством кадетов, меньшевиков и эсеров, она тем не менее предупреждала рабочий класс о подготовляемом выступлении и при первых же о нем известиях ударила в набат. Зная, что правительство замешано в реакционном заговоре, партия обратилась к массам, призвав их выступить не за Керенского, а на защиту революции, против Корнилова и его отрядов.
Партия большевиков мобилизовала против корниловцев все силы.
На экстренном заседании Петербургского комитета большевистской партии 27 августа было решено установить дежурство в Петербургском комитете, а также порайонные дежурства членов райкомов, представителей заводских коллективов. Во всех районах были собраны агитаторы. Партия призвала рабочих к отпору. [343]
На зов партии откликнулся весь рабочий класс Петрограда, убедившийся в предательской роли меньшевиков и эсеров. Если до сих пор организация и подготовка отрядов Красной гвардии шли нелегально, то теперь это делали открыто.
Большевики вошли в созданный при Всероссийском центральном исполнительном комитете советов Комитет народной борьбы с контрреволюцией, но при условии вооружения рабочих и освобождения арестованных за участие .в июльской демонстрации. Условия эти были немедленно удовлетворены.
Та же картина наблюдалась в Москве и в провинции, откликнувшейся на призыв бороться с генеральской контрреволюцией. Повсюду началась организация рабочих дружин. В ряде мест были образованы революционные комитеты. Рабочие требовали освобождения арестованных большевистских вождей и передачи всей власти в руки советов.
Против корниловцев были брошены отряды большевистской Красной гвардии, под Петроградом рылись окопы и строились заграждения/Спешно добывалось оружие, формировались отряды, печатались миллионы листовок.
Большевики призвали к отпору также петроградский гарнизон, на что полки гарнизона ответили тем, что изгнали эсеро-меньшевистских комиссаров из своей среды и выдвинули на их место большевиков. К ужасу эсеро-меньшевиков оказалось, что не только петроградский гарнизон, но и большинство матросов Балтфлота стоит за большевиков. Чуя опасность, Керенский патетически заявил, что он отдает себя под защиту большевиков, на что большевики ответили, что у них имеется более серьезная задача.
Среди корниловских войск началась агитация.
Железнодорожники разбирали пути и всячески задерживали продвижение корниловских эшелонов на Петроград.
Под Лугой, откуда корниловцы предполагали идти на Петроград пешим порядком, произошла задержка. Лужский совет, отвергнув ультиматум генерала Крымова, потребовал, чтобы его казаки, двигаясь на Петроград, миновали Лугу.
. Решительный отпор корниловщине со стороны трудящихся внес разложение в войска заговорщиков. 30 августа казаки Донской дивизии явились в Лужский совет с предложением арестовать генерала Крымова и подчиниться распоряжениям Временного правительства. Командира корпуса спас от ареста только приезд представителя Керенского, с которым Крымов немедленно и отправился в Петроград. Убедившись в полном отказе солдат действовать против революционных отрядов, Крымов в отчаянии застрелился.
Наступление «дикой дивизии» кончилось тем же, чем и наступление казачьих полков. Навстречу ей была послана мусульманская делегация.
Инициатива посылки мусульманской делегации принадлежала С. М. Кирову. Он работал в 1917 году во Владикавказе. В августе 1917 года Киров выезжал в Петроград по поручению большевистской организации и совета рабочих и солдатских депутатов Владикавказа. Корниловские события застали его в Москве. Узнав об участии в корниловской авантюре «дикой дивизии», в составе которой были и горские части, Киров предложил Московскому совету добиться посылки делегации к «дикой дивизии» от Центрального комитета горских народов, находившегося во Владикавказе. Московский совет телеграфно связался с Владикавказом.
Приехавшая делегация разъяснила солдатам истинные намерения начальников. Этого было достаточно, чтобы сделать «дикую дивизию» совершенно безвредной для революции.
Неудача постигла корниловцев и в Петрограде. Заблаговременно посланные туда офицеры кутили по ресторанам, присваивая [345] деньги, полученные для организации наступления. Деникин в своих воспоминаниях пишет:
«Главного руководителя петроградской военной организации полковника С. разыскивали долго и безуспешно. Он, как оказалось, из опасения преследования скрылся в Финляндию, захватив с собой последние остатки денег организации, что-то около полутораста тысяч рублей»{456}.
То же самое рассказывает и другой корниловец — кадет Милюков.
Полное разложение началось и в самой Ставке. Она была изолирована и доживала в тревоге свои последние дни. Даже георгиевский батальон — и тот отказался поддерживать Корнилова. На фронте и в Ставке по распоряжению армейских комитетов были арестованы генералы Деникин, Марков, Лукомский, Романовский и другие, выступившие с открытой поддержкой Корнилова.
Ликвидация корниловщины близилась к концу. 30 августа указом Временного правительства Корнилов был отчислен от должности верховного главнокомандующего и предан суду за мятеж. Пост верховного главнокомандующего принял на себя Керенский, а начальником штаба был назначен генерал Алексеев, бывший начальником штаба при царе, тот самый, который во время Государственного совещания договаривался с Корниловым, кому быть диктатором.
Корниловщина провалилась. Помещикам и буржуазии не удалось разгромить революцию. Но гражданская война, начатая генералами, резко изменила соотношение сил.
Подводя итоги корниловскому восстанию, Ленин писал:
«Историческое значение восстания Корнилова состоит именно в том, что оно с чрезвычайной силой открыло массам народа глаза на ту истину, которая была прикрыта и прикрывается [346] до сих пор соглашательской фразой эсеров и меньшевиков, именно: помещики и буржуазия с партией кадетов во главе и стоящие на их стороне генералы и офицеры сорганизовались, они готовы совершить и совершают самые неслыханные преступления — отдать Ригу (а затем и Петроград) немцам, открыть им фронт, отдать под расстрел большевистские полки, начать мятеж, повести на столицу войска с «дикой дивизией» во главе и т. д. — все это ради того, чтобы захватить всю власть в руки буржуазии, чтобы укрепить власть помещиков в деревне, чтобы залить страну кровью рабочих и крестьян»{457}.
Массовый подъем захватил собой и низы эсеро-меньшевиков. Мелкобуржуазные лидеры, стараясь скрыть свои связи с корниловщиной, засуетились. Показывая свою активность, они пытались уверить народные массы, что и партия соглашателей участвует в борьбе с контрреволюцией. Эсеро-меньшевики вошли в состав комитетов, готовивших отпор Корнилову, выносили трескучие резолюции, клялись в верности революции.
Но борьба шла помимо и через голову соглашателей. Опять, как в февральские дни, советы стали боевыми, массовыми организациями рабочих и крестьян. Советы ожили и стали разворачиваться. Сила снова оказалась на стороне советов, рабочие снова получили в руки оружие. Вновь создалась обстановка, когда оказалось возможным применить в известном смысле старую доиюльскую тактику. Ленин выступил в печати с предложением эсеро-меньшевикам взять власть в руки советов при условии полной свободы агитации для большевиков и свободы перевыборов в советах.
Однако возвратиться к старой тактике — мирно передать власть в руки советов — можно было только на очень короткий срок. Революционный угар у эсеро-меньшевиков быстро прошел. Они накрепко связались с буржуазным правительством и после поражения Корнилова опять полезли в буржуазный хлев.
Руководство государством временно возложили на директорию в составе Керенского, М. И. Терещенко, недавно назначенного военным министром А. И. Верховского, морского министра [347] Д. Н. Вердеревского и министра почт и телеграфов А. М. Никитина.
Последняя попытка большевиков добиться мирного перехода власти в руки советов кончилась ничем. Но эта попытка лишний раз показала, что власть можно взять только в восстании против буржуазного правительства и против мелкобуржуазного блока. Лозунг «Вся власть советам» вновь стал в порядок дня. Но теперь он звучал иначе, ибо сами советы стали другими.
«Лозунг «Вся власть советам» вновь стал на очереди, — писал Сталин. — Но теперь этот лозунг означал уже не то, что на первой стадии. Его содержание изменилось коренным образом. Теперь этот лозунг означал полный разрыв с империализмом и переход власти к большевикам, ибо советы в своем большинстве были уже большевистскими. Теперь этот лозунг означал прямой подход революции к диктатуре пролетариата путем восстания. Более того, теперь этот лозунг означал организацию и государственное оформление диктатуры пролетариата»{458}.
В порядке дня стало вооруженное восстание.