Глава VIII.

В предшествовавшем изложении были указаны те причины, которые задерживали нормальное развитие «Муромцев», что прежде всего сказалось в сравнительно небольшом числе боевых воздушных кораблей.

Как бы то ни было, но к началу 1917 года имевшиеся на лицо боевые воздушные корабли, сведенные вместе, представляли уже внушительную силу. Работы на базе «Муромцев» в г. Виннице шли полным ходом, мастерские оборудованные станками, могли уже производить более сложный работы.

Несмотря на то, что база «Муромцев» являлась тыловой частью, да еще вдобавок состоявшею из мастеровых-рабочих, Эскадра Воздушных Кораблей представляла вполне дисциплинированную воинскую часть, что между прочим, было отмечено Главнокомандующим Юго-западного фронта, посетившим Винницу и повидимому ожидавшим увидеть распущенную тыловую часть, подобно большинству запасных частей высылавших пополнения на фронт. [123]

Этим порядком и дисциплинированностью нижних чинов эскадры нужно обяснить то обстоятельство, что в начале революции в эскадре не было никакого нарушения порядка, эксцессов, хотя, конечно, как и все воинские части она вскоре стала быстро разваливаться.

5 марта, в день обявления манифеста об отречении Государя Императора Николая II, в эскадре случился пожар в одном из складов; причиной пожара был повидимому умышленный поджог. Сгорело много ценного имущества, но к чести нижних чинов эскадры нужно сказать, что не только не было, обычного в таких случаях, растаскивания казенного имущества, попытки к которому прекращались самими же нижними чинами, но наоборот, солдат, принимавших участие в тушении пожара, нужно было удерживать от того, чтобы они не лезли в огонь. Было несколько ушибленных и несколько случаев довольно серьезного отравления окисью углерода (дымом).

Часовой, стоявший около цистерны с бензином, не оставил своего поста, несмотря на сыпавишиеся около искры и головни, могшие вызвать пожар бензина и взрыв цистерны; видя опасность пожара, он выстрелами вызвал разводящего и караул: цистерна была отведена в более безопасное место. По мере «углубления» революции развал эскадры шел тем обычным путем, который хорошо памятен всем, кто имел то или иное соприкосновение с войсками, с тою лишь разницею, что в эскадре до ее полного развала не было ни одного убийства и даже насилия по отношению к офицерам, несмотря на то, что солдаты с первых же дней ясно делались «сознательными» большевиками. Для характеристики того, что происходило в Виннице в начале революции, достаточно привести несколько фактов, имевших там место.

31 марта 1917 года, довольно многочисленный гарнизон Винницы получил приказание выстроиться с оружием на плацу казарм стоявшего в Виннице в мирное время 73-го пех. Крымского полка, занятых в то время частью госпиталем, частью 15-м запасным полком. Оказалось, что с войсками желал говорить бывший член второй Государственной Думы Семенов. Передав «гражданам-воинам» приветствие от совета солдатских и рабочих депутатов, этот бывший член Гос. Думы произнес обычную по тому времени митинговую речь, о которой можно было бы и не вспоминать, если бы в ней оратор не упомянул об Наполеоне, приходившем в Poccию, якобы для того, чтобы дать ей «землю и волю». [125] Какое отношение имел Император Наполеон к «завоеваниям пролетариата», было не ясно не только слушателям, но вероятно и самому оратору, но это не помешало качать его под звуки марсельезы, причем начальник гарнизона и некоторые офицеры и чиновники, почтительно поддерживали за сапог этого посланника советов, вероятно желая тем лучше выразить свою солидарность с этими последними.

22 апреля 1917 года, в Виннице хоронили с воинскими почестями, за неимением других, жертв царского режима, трупы четырех казненных еще в 1916 году по приговору военно-полевого суда: двух австрийских шпионов, одного мародера и одного чиновника изнасиловавшего семилетнюю девочку. Трупы эти были, очевидно, плохо закопаны на краю обрыва, весною были случайно обнаружены и находка их породила самые фантастичесме, нелепые слухи.

Произведенным разследованием было установлено, что это были трупы казненных за вышеприведенные преступления, что не помешало устроить всем им торжественные похороны с участием частей гарнизона.

Из многочисленных манифестаций и шествий по городу того времени, заслуживает упоминания бывшее 30 марта 1917 года шествие евреев-дезертиров. Манифестанты эти кроме краснаго плаката, несли бело-голубой с надписями на русском и еврейском языках: «Слушай Израиль, благослови своих сынов на подвиг ратный».

У одних зрителей это шествие и плакаты вызвали улыбку, а пессимистам дали повод заключить, что война окончена.

Одним из первых шагов временного правительства по отношению Эск. Возд. Кораблей явилось смещеше генерала Шидловского с должности Начальника Эскадры.

Начальник Штаба Верх. Главнокомандующего, генерал М. В. Алексеев, сообщивший об этом М. В. Шидловскому писал, что военный министр Гучков находит деятельность генерала Шидловского вредною и требует его отставки. Генерал Алексеев в этом же письме выражал глубокое сожаление об уходе М. В. Шидловского, с деятельностью которого, как начальника и организатора Эскадры Воздушных Кораблей он, как начальник Штаба Верх. Главн., по словам этого письма, хорошо был знаком и которого он очень ценил. [125]

5 апреля, собрав Командиров Воздушных Кораблей, находившихся в Виннице и старших офицеров Эскадры, генерал Шидловский сообщил им об требовании Гучкова и своем уходе и просил продолжать начатое им дело, на которое он положил все свои силы и энергию. Генерал Шидловский не мог при этом побороть своего волнения и скрыть выcтyпившиe у него на глазах слезы, что у него как человека с сильным характером, указывало на глубокое нравственное потрясение.

Вместе с генералом Шидловским покинул Эскадру и И. И. Сикорский, уже более в нее не возвращавшийся.

После декларации прав солдата, приказа № 1 и других револющонных шагов нового правительства, говорить о какой-либо созидательной работе в Эскадре Воздушных Кораблей, конечно, не приходится. Первое врема работа в Эскадре еще шла по инерции, несмотря на то, что с фронта уже хлынули толпы «сражателей» — оставивших свои части. В отрядах Эскадры продолжались даже полеты, несмотря на то, что «сознательные» солдаты явно были против этого полагая, что полеты в тыл неприятеля могут задержать заключение мира «без анексий и контрибуций». Бывали случаи мелкой порчи аппаратов, неговоря уже об угрозах офицерам, которые главным образом и участвовали в этих полетах. [126]

При подобных условиях полеты эти больше походили на попытки к самоубийству, чем на военные действия против неприятеля. Тем не менее боевые полеты совершались как в отрядах, расположенных в Галиции: неподалеку от Тарнополя и в районе Черткова, так и на Румынском фронте. 25 апреля 1917 года, «Илья Муромец XV», под командой воен. летчика, капитана Г. В. Клембовского не только выдержал бой с тремя германскими истребителями, но вышел из него победителем, так как в этом воздушном бою было сбито «Муромцем» два неприятельских истребителя, рискнувших подойти слишком близко к нашему воздушному кораблю. На «И. М. XV» был легко ранен в голову моторист, ст. ун.-оф. Голубец, аппарат получил небольшие повреждения: пробиты лопасти винтов, разбит картер одного из моторов.

Воздушный корабль «Илья Муромец XV» вылетел рано утром 25 апреля 1917 г. с аэродрома у м. Ягельницы (близ Черткова). Состав экипажа: командир — воен. лет., капитан Г. В. Клембовский, его помощник — воен. лет., пор. Демичев-Иванов, артиллерийский офицер кап. П. В. Ивановский, воен. лет., шт.-кап. В. С. Федоров и моторист ст. унт.-оф. Голубец.

Запас горючего: бензина — 36 пуд., масла — 8 пуд. Вооружение: 6 пудовых бомб, 4 пулемета (Виккерса, Люиса и два ружья-пулемета Madsen'a) с большим количеством патронов. Путь следования: Ягельницы, Монастержиско, Липица Дольна, — фольварк Хуциско, в котором был расположен штаб 22-ой турецкой дивизии. В полете из пулеметов были обстреляны обозы. Из сброшенных в фольварк Хуциско бомб, четыре попали в здания фольварка и вызвали там пожар. На обратном пути, верстах в 10 от позиции, в paйоне дер. Мечищув, «И. М. XV» был аттакован тремя неприятельскими истребителями типа «Фоккер», подошедшими к «Муромцу» сзади. Ответным огнем с «Муромца» первый из неприятельских истребителей был вскоре сбит и упал в лес около неприятельских окопов, что было ясно видно с «Муромца». [128] Второй «Фоккер» был сбит уже над нашей территорией, но в виду повреждений полученных на «Муромце» и ранения моториста Голубца — экипаж не мог следить за его падением. Сведения о сбитии «Муромцем» неприятельских истребителей доставлены были в штаб армии из частей войск, занимавших позиции в этом районе, через штаб 41 Арм. Корп., видевших этот воздушный бой, происходивший на высоте от 2400 до 1800 метров.

За этот бой помощник командира возд. кор. «Илья Муромец XV» пор. Демичев-Иванов награжден был орденом св. Георгия 4 степени, кап. П. В. Ивановский и шт.-кап. в. л., В. С. Федоров, награждены были Георгиевским оружием, ст. ун.-оф. С. Голубец — георгиевским крестом. Что касается командира в. корабля в. л., кап. Г. В. Клембовского, то он был представлен к награждена орденом Св. Георгия 4 ст., Нач. Э. В. Кор., в Штаб Юго-Зап. Фронта в порядке ст. 26 статута, но т. к. в то время происходила смена Главнокомандующих (на место ген. Брусилова — ген. Гутор), представление направлено было в Петроградскую Георгиевскую Думу. Последующие события в Петрограде помешали награждению кап. Клембовского этим орденом.

Капитан Клембовский после этого воздушного боя получил телеграмму от Главноком. Юго-Запад. Фронта следующего содержания (с копией ген. кварм. 7.):

«Главкоюз приказал передать сердечную благодарность всему составу экипажа «Ильи Муромца XV» за лихие действия в воздушном бою 25 апреля в районе дер. Мечищув. Сухомлин.»

Из боевых полетов на Румынском фронте заслуживают внимания полеты «Ильи Муромца IX», под командой воен. лет., капитана Р. Л. Нижевского, относящиеся к тому же времени т. е. весне 1917 года. Во время этих полетов этот «Муромец» типа Е, показал свои xopшие качества. Во время одного из полетов, при переходе линии фронта, загорелся карбюратор одного из средних моторов (Renault). Пожар, распространившийся уже на нижнюю несущую поверхность «Муромца» был потушен, под сильным артиллерийским обстрелом, вылезшими на крыло стар. ун.-оф. Ивановым и вольноопределяющимся Капоном. После этого «Илья Муромец IX» продолжал полет на трех моторах и сбросив бомбы, благополучно вернулся на свой аэродром. [128] В другом полете этот же воздушный корабль, возвращавшийся из своего налета на станцию Троян, разрушенную его бомбами, был аттакован двумя неприятельскими истребителями уже на нашей территории. Экипаж корабля, считавший себя дома, не принял необходимых мер предосторожности и аттака неприятельских истребителей была замечена лишь после того, как подошедший незамеченным сзади неприятельский аэроплан открыл пулеметный огонь по «Муромцу», причем ранены были: в ногу — прапорщик Талако и смертельно в живот: ст. ун.-оф. Янкевич. Несмотря на это эттака была отбита, причем был сбит один из неприятельских истребителей. У «Ильи Муромца IX» были пробиты радиаторы двух средних моторов; остававшийся до аэродрома 50 верст «И. М.» летел на двух уцелевших моторах.

В боевом отряде под Тарнополем, «углубление революции» не замедлило сказаться трагическими последствиями. 28 апреля 1917 года погиб со всем экипажем неподалеку от м. Микулинцев воздушный корабль «Илья Муромец I». В воздухе сломалась и выпала подкосная стойка аппарата. Повидимому, это было следствием умышленной порчи стойки или тросов ее поддерживавших. Такое повреждение легко могло быть просмотрено, тем более, что механик этого возд. корабля М. Ф. Шидловский, всегда лично и подробно осматривавший аппарат, под влиянием постоянных оскорблений и угроз со стороны нижних чинов, сказался больным и помещен был в госпиталь, офицеры же корабля могли просмотреть такую мелочь как ослабленная или даже снятая контр-гайка растяжки поддерживавшей стойку. При падении разбились на смерть: командир корабля (он же командир боевого отряда) старший лейтенант, в.-морской летч. Г. И. Лавров, — спутник и помощник И. И. Сикорского в перелете 1914 г. из Петрограда в Киев и обратно, помощник. командира воен. летч., поручик В. К. Витковский, лейтенант Шокальский, подесаул Отрешко, прапорщик Балашов и моторист, ст. ун.-оф. Софронов.

Вскоре после позорнейшего отступления наших революционных войск от Тарнополя, ознаменовавшегося небывалыми грабежами и насилием над мирным населением, как результатами «революционной дисциплины», когда неприятель, не встречая никакого отпора, стал быстро приближаться к нашей границе, решено было перевести базу Эскадры Воздушных Кораблей из Винницы вглубь России, но разстроенный транспорт и oбщий развал не дали возможности сделать это.

В августе 1917 года, над Винницей появился неприятельский аэроплан, который, чувствуя себя в полной безопасности, выпустил несколько очередей из пулемета по мирному городу и сбросил в месторасположение Эскадры несколько бомб, не причинивших последней никакого вреда. Осколками бомб разорвавшихся неподалеку от Эскадры была ранена крестьянская девушка и убита свинья.

Неопасный для внешнего врага, довольно многочисленный гарнизон Винницы того времени, развращенный пропагандой и полным ничегонеделанием представлял собою несомненную и серьезную опасность для мирнаго населения. 10 октября 1917 года, вооруженные толпы солдат сделали попытку овладеть казенным винным складом. Спирт выпустили в реку Буг, причем можно было видеть обычную в таких случаях картину паломничества солдат и населения с чайниками на реку, чтобы воспользоваться безплатной, драгоценной, хотя и смешанной с грязью и нечистотами влагой.

Толпы солдат, аттаковавших склад, разбежались при первом же пушечном выстреле с бронированного автомобиля, никого впрочем не задевшем. Перепуганные власти и городское управление Винницы решили вывести из города расквартированный там 15 й запасный полк, по количеству людей чуть ли не превосходивший дивизию мирнаго времени. Полк, однако, не пожелал оставить Винницу и когда туда прибыл карательный отряд, состоявший из батальона юнкеров 2-ой школы прапорщиков в Житомире, казачьей батареи и взвода бронированных автомобилей, то весь гарнизон взялся за оружие. К возставшему 15-му запасному полку присоединились: стоявший в Винниице пулеметный полк, все нижние чины Эскадры Воздушных Кораблей, противоаэропланная батарея и взвод броневых автомобилей, еще недавно отбивший нападение 15-го зап. полка на винный склад. Положение было довольно серьезное, так как помимо громадной, подавляющей численности гарнизона Винницы по сравнение с карательным отрядом, в складах Эскадры имелось свыше 250 пулеметов с большим запасом патронов. [131] Офицеры эскадры от какого бы то ни было участия в этих «военных действиях» отказались, на что нижние чины, вполне уверенные в своей победе над «контрреволюционными» войсками временного правительства, заявили, что они обойдутся и без них. Дело происходило 27-го и 28-го октября 1917 г., т. е. как раз в те дни, когда в Петрограде «обыватель мирно спал и не знал, что одно правительство сменяло другое»...

После предложения возставшему гарнизону Винницы выдать оружие и последовавшего отказа, 27 октября, в 3 часа дня казачья батарея открыла сильный огонь по Эскадре Воздушных Кораблей, продолжавшийся с небольшими перерывами до 10 часов вечера. Цепи шедшие на батарею, после первых же очередей возвратились в казармы, где и засели. Хотя среди возставшего гарнизона и были офицеры, но не нашлось очевидно толкового руководителя, который прежде всего захватил бы батарею, стоявшую почти без прикрытия, что не представляло, по условиям местности, большого труда. Начальник карательного отряда и состоявший при нем комиссар тоже не проявляли особой энергии и инициативы, засевши на железнодорожной станции, где захватить весь этот штаб «мятежникам» не предоставляло большого труда, тем более, что в их распоряжении имелись бронированные автомобили.

Спас положение командир «правительственного» броневого взвода капитан Халил-Беков{47}.

Пушечным выстрелом с бронированного автомобиля в двери здания Народного дома, где заседал совет солдатских и рабочих депутатов, он разогнал штаб возставших, а затем аттаковал лично на легком бронированном аатомобиле пушечный броневик — Гарфорд большевиков, взорвав удачными попаданиями бензиновый бак последнего. Выбив из рук противника его главное оружие, капитан Халил-Беков не выпускал уже инициативы из своих рук.

Поздно вечером сдалась Эскадра Воздушных Кораблей, а к вечеру следующего дня положил оружие и остальной почти двадцатитысячный гарнизон Винницы, сдавшийся на милость победителя. В петроградских газетах, эти бои в Виннице раздуты были до размеров кровопролитнейшего сражения. [131] Описывалось, как «Муромцы» летали над полем битвы и бросали бомбы. В то время в Виннице не было уже ни одного годного к полетам «Муромца», да и вряд бы нашлись охотники для такого полета. Надо думать, что пылкое воображение кореспондента приняло за «Муромца» действительно летавший в этот день Вуазен, конечно, никаких бомб не бросавший. Со стороны карательного отряда было убито пулеметным огнем из эскадры два и ранено — три юнкера. Из возставших убиты двое при взрыве броневика и несколько человек ранены. На заводе, где была расположена эскадра повреждены снарядами некоторые здания, в городе пострадала от снарядов мужская гимназия и немного православный собор. Несмотря на такую победу, отряд войск верных Временному Правительству, забравши выданное оружие должен был поспешно уйти в Бердичев, где распылился, так как после захвата в Петрограде власти большевиками и отсутствия какой-либо организованной борьбы с ними, и в провинщи власть перешла к ним без особого сопротивления.

Вскоре большевиков в Виннице сменили украинцы. При помощи пришедшего в Винницу 7-го гайдамацкого гетмана Дорошенки полка, украинские комиссары демобилизовали «русских» солдат и отправили их по домам.

Гайдамаки обращались с оставшимся, еще не разграбленным имуществом Эскадры Возд. Кораблей еще безцеремонней, чем их предшественники. Выдержанное, сухое, ценное дерево для аэропланов растаскивалось ими на топку печей, хотя каменного угля и дров имелось достаточно. «Старшина» гайдамаков, т. е. их офицеры не препятствовали им делать это и «дядьки» на вопрос зачем они жгут этот ценный строительный материал, добродушно отвечали: «та вин липше горить»...

Оставшиеся в Эскадре офицеры сделали попытку спасти уцелевшее имущество и отвезти его в Бердянск, куда украинский штаб авиации разрешил перейти Эскадре. Украинский комиссар под разными предлогами тормозил эту перевозку не давая вогонов, паровозов. Так продолжалось дело до 17 января 1918 года, когда после ожесточенного, хотя и не кровопролитного боя с шедшим с фронта под командою madame Бош второго гвардейского корпуса, гайдамаки быстро очистили Винницу. [132] От обстрела артиллерией снова пострадала Эскадра Воздушных Кораблей, которую втечение всей ночи обстрвливал, надо отдать справедливость, довольно метким огнем гвардейский стрелковый артиллерийский дивизион. Один снаряд пробил пустой, находившийся рядом с груженым динамитными бомбами, вогон в составе эшелона нагруженного имуществом эскадры и напрасно ждавшего своей отправки. Снаряд этот разорвался в бывшем караульном помещении эскадры, по соседству с вогонами.

Части этого большевистского корпуса имели еще остатки гвардейской выправки. По сохранившимся петлицам можно было узнать бывших гвардейских стрелков, литовцев; в строю шли они довольно молодцевато и даже сохранили старые знамена, где вензель Государя был зашит красной материей. Войдя в Винницу, эти войска взяли контрибуцию и приступили к широкой реквизиции: лошади, например, реквизировались «по подозрению на помещичьи»...

15 февраля 1918 года, эти бывшие гвардейския части при приближении немцев оставили Винницу и с боем отошли за Днепр.

В Винницу в это время прибыл со стороны Жмеринки бронированный поезд с матросами и красногвардейцами, который втечение вечера и всей ночи обстреливал совершенно мирный город.

17 февраля Винница без всякого боя занята была 30 солдатами 133 пех. саксонского, ландверного полка под командой унтер-офицера.

К этому времени, кроме погруженного в вагоны имущества Эскадры Воздушных Кораблей, среди которого было еще много ценного, в Виннице оставалось лишь «кладбище» «Муромцев».

При приходе немцев некоторые, оставшиеся на аэродроме, хотя и в достаточно плачевном виде «Муромцы» были подожжены и сгорели. К уцелевшим, немцы приставили караул и не допускали на аэродром никого. На аэродроме «Муромцев» вскоре появились немецкие аэропланы с черными крестами. Не легко было на душе у русских летчиков, видавших ранее эти аппараты в воздушных с ними боях. [133]

Вскоре Эскадра Воздушных Кораблей была «украинизирована», офицеры, не желавшие, как говорили в Виннице, «присягнуть на универсал» были немедленно удалены.

Она была переименована в: «Ескадру повитрових кораблив» и просуществовала (вернее одно ее название), до осени 1918 года, когда с уходом немцев окончила существование и «Вильна Украина».

В единственном оставшемся отряде Эскадры Воздушных Кораблей на западном фронте, около Минска, где не было украинизации дело обстояло не многим лучше.

Солдаты этого отряда не отпускали офицеров, переведенных на солдатское жалованье и паек и держали их под постоянным надзором комитета, опасаясь как бы эти офицеры не улетели бы на Дон к генералам Корнилову и Каледину.

Такое положение продолжалось до февраля 1918 года, когда немцы, начавшие свое не встречавшее ни малейшего отпора наступление, появились верстах в сорока от места стоянки отряда «Муромцев». 21 февраля комитет обратился к командиру отряда, полковнику Башко с просьбой вывести их из создавшегося скверного положения, грозившего им интернированием в лагере для военно-пленных. Несмотря на развал бывший в отряде, «Муромцы» и имущество отряда были в относительной исправности и целости, что по тем временам, когда покидавшие фронт солдаты распродавали за безценок казенное имущество, было редкостью.

В то время пулемет можно было купить за 25 рублей, а батарею с орудиями, зарядными ящиками, лошадьми рублей за 800, не проданное имущество бросалось и не только немцы, но и поляки и румыны сделали на этом казенном русском имуществе хорошие дела.

К чести нижних чинов отряда «Муромцев» нужно сказать, что они при приближении немцев сжигали имущество, но не бросали его и не продавали — покупатели, конечно, нашлись бы.

Отдав распоряжение об уничтожении имущества, которое невозможно было вывезти и обяснив нижним чинам отряда куда и как им следует направляться, чтобы не попасть в плен к немцам, полковник Башко отдал распоряжение приготовить к полету исправных «Муромцев», в том числе и «Илью Муромца Киевского». [134] Придя на аэродром, полк. Башко, к своему удивлению, увидел выстроенных, как при старом режиме, нижних чинов отряда и на поданную команду: «смирно», поздоровался с ними по старому, на что получил дружный и отчетливый ответ: «Здравия желаем Ваше Высокоблагородие...»

В то время Винница, где находилась база и Штаб Эскадры Воздушн. Корабл., была уже занята немцами, поэтому полк. Башко решил перелететь в Бобруйск, занятый в то время войсками 1-го польского корпуса генерала Довбор-Мусницкого. Когда «Илья Муромец Киевский» пролетал над Минском в последний входила немецкая кавалерия и летело два немецких аэроплана. Немцы не тронули «И. М. Киевского» и он благополучно спустился в Бобруйске.

Другой «Муромец», под управлением вольноопределяющегося Насонова, сел в Борисове и при приближены немцев был сожжен.

В мае 1918 года, немцы ршили покончить с польским корпусом и обезоружить его. 22 мая, в 2 часа утра «Илья Муромец Киевский» поднялся с аэродрома, находившегося в четырех верстах от занятой немцами станции и взял направление на Москву. Лететь пришлось при очень тяжелых условиях: облака были до 3200 метров, впрочем «И. М. Киевский» хотя и очень потрепанный, брал высоту хорошо; на нем в то время были моторы Бид-Мор (мощность 680 л. с), на которых ранее он достигал высоты 4900 метров. Лететь пришлось по компасу, причем полковник Башко, утомленный постоянным ожиданием прихода немцев и захвата аэродрома и «Муромца» и неспавший несколько ночей, от усталости засыпал за штурвалом.

После 51/2 часового полета над облаками, когда по времени «Муромец» должен был быть неподалеку от Москвы, начали спускаться, пробиваясь с 3200 метров через густые облака. На 1000 метров пошел сильный дождь; на высоте 500 метров, когда еще не было видно земли, внезапно стали два левых мотора. Полковник Башко выключил правые моторы и принужден был планировать, не видя земли и не зная куда садиться. На высоте 250 метров, в тумане, увидели деревню, сзади направо за речкой — лужайку для спуска. Делая поворот с креном направо, «Илья Муромец Киевский» зацепил крылом за столетнюю ель и... полет был окончен. [135]

Очнулся полк. Башко от того, что сопровождавшая его в полетах собака-бульдог лизала ему лицо. По счастью, и на этот раз полковник Башко и его спутники отделались лишь ушибами.

Как оказалось, истинная высота места была не 250 метров, показанных альтиметром (т. е. высота над уровнем моря), а на 125 метров меньше. Сделать поворот на 180° при планировали на «Муромце» на такой высоте было невозможно и «Илья Муромец Киевский» лег костьми в церковной ограде, в селе Юхновского уезда, в 110 верстах от Москвы.

Через некоторое время полк. Башко и его спутники, выкарабкавипеся из-под обломков аппарата, были обобраны, арестованы и под конвоем доставлены сначала в Юхнов, а затем в Москву в че-ка. Освобожденный оттуда, полк. Башко, по приезде в Петроград был назначен Начальником Эскадры Воздушных Кораблей. В то время из остававшихся в Петрограде на аэропланном отделении Русско-Балтийского завода «Муромцев», некоторые из бывших офицеров Эскадры Возд. Кораблей, главным образом бывшие командиры «Ильи Муромца II» А. В. Панкратьев и «И. М. V.» Г. В. Алехнович пытались создать «Красную» Эскадру Воздушных Кораблей. Впоследствии она была переименована в дивизион «Муромцев».

Активного участия в гражданской войне полк. Башко не принимал; находясь под неусыпным надзором, он старался поисками аэродромов, стоянок «Муромцев» выиграть время, но в конце концов при стремительном набеге ген. Мамонтова, когда «Муромцы» находились в Тамбовской губернии на ст. Ертиль, он срочно был смещен. Уехать полк. Башко из Советской Poccии удалось в 1921 году; он поступил в латвийскую apмию и был командиром авиационного полка.

Игак «Илья Муромец Kиевский» первым начавший полеты, последним их и закончил. Что касается остававшихся в Советской России «Муромцев», то сведения об них не имеется{48}). [136]

Надо полагать, что после гибели старых, служивших в Эскадре Воздушных Кораблей летчиков: А. В. Панкратьева и Г. В. Алехновича, об них забыли.

Как известно, в С. С. С. Р. обращено очень большое внимание на авиацию, но при том господствующем значении, какое заняли в Сов. России немецкие фирмы с Юнкерсом во главе и подозрительности на контр-революцию ко всему тому, что носило национальный русский характер, едва ли найдется кто-нибудь, кто омолодил бы старика «Илью Муромца».

Впрочем, судя по отрывочным, доходящим из Сов. России сведениям, в советской специальной печати время от времени появляются статьи, в которых вспоминают об «Муромцах».

Надо думать, что статьи эти принадлежат перу бывших офицеров Эскадры Возд. Кораблей, еще не забывших о том, как боролись с сильным технически врагом «Ильи Муромцы» наше русское национальное оружие.

Нет сомнения, что Советская Россия или С. С. С. Р. (так как даже слово Россия там изгнано) — охотно приняла бы к себе И. И. Сикорского.

Последний, однако, любя родину и не желая работать на третий интернационал, предпочел эмигрировать в Америку, где ему после тяжелого и упорного труда удалось сплотить вокруг себя горсть русских людей, организовать русское предприятие: «Sikorsky Aero-Engineering Corporation», и заставить практичных и чуждых всякой сентиментальности Yankee, отнестись с уважением не только с самому И. И. Сикорскому, но и к этому небольшому русскому предприятию. Американские журналы{49} еще в 1925 году писали, что этому предприятию предстоит большая будущность, и что оно принесет пользу не только его участникам, но и стране т. е. С. Ш. Америки. где оно сорганизовалось.

Впоследствии Sikorsky Aero-Engineering преобразованное в Manufacturing Corporation получило уже большие заказы, что дало возможность И. И. Сикорскому продолжать свою творческую деятельность{50}. В Америке И. И. Сикорским сконструирован и построен ряд самолетов, о которых американские журналы дали блестящие отзывы. [137] Получив возможность продолжать начатое им в России дело, И. И. Сикорский задался мыслью построить большой аэроплан, на котором можно было бы безопасно перелететь через Атлантический Океан. Таким образом, мысль зародившаяся у И. И. Сикорского в России продолжала свое развитие и в Америке, а новые американсюе типы больших аэропланов Сикорского явились прямыми потомками «Русского Витязя» и «Ильи Муромца». Родившись в Америке, эти самолеты все же остались русскими воздушными богатырями, какими были их славные предки, но для их нормального развития нужно было, чтобы И. И. Сикорский покинул свою родину, где как мы видели его детище лишь с трудом выходило из затянувшегося детства. [138] Чем же обяснить это печальное явление? В предшествовавшем изложении не раз указывалось на то, что большое руское дело затеянное Сикорским было встречено после некоторого подъема недоверчиво, как отдельными лицами, так и группами напр. военных летчиков. Нет сомнения, что недоверие к самолетам типа «Илья Муромец» и в особенности к Эскадре Воздушных Кораблей не могло не отразиться на их развитии, особенно, если принять во внимание, что это происходило в разгар военных действий, когда всякое промедление в проведении в жизнь тех или иных начинаний было — «смерти безвозвратной подобно», как сказал некогда Великий Преобразователь России. Было бы однако несправедливым сваливать всю вину на этих критиков и недоброжелателей воздушных кораблей типа «Илья Муромец». Никакое новое дело не может обойтись без них, а критика эта, в известной мере, способствует даже интенсивности творческой работы. Но успех этой работы возможен лишь в том случае, когда наряду с критикой изобретатель встречает поддержку в широких слоях общества, верящих в талант изобретателя. В таком случае творчество попадает на благоприятную почву, крепнет и быстро развивается.

Уже упоминалось о том, как встречено было изобретение графа Цеппелина в Германии: вначале к графу Цеппелину в высших правительственных кругах, до кайзера включительно, отнеслись недоверчиво и считали его фантазером и сумасбродом, но в широких массах патриотически настроенных германцев граф Цеппелин и его управляемый аэростат встречены были с одушевлением. Это и дало ему возможность после катастрофы с его первым дирижаблем построить новую модель и широко развить дело.

У нас было как-раз наоборот: к идее Сикорского отнеслись сочувственно и пошли ей навстречу сравнительно немногие. Сам глава государства, самодержавный Монарх неоднократно выражал свое благожелательное отшение к воздушным богатырям Сикорского, но широкие массы так наз. интеллигентного общества отнеслись к ним довольно безразлично, проявивши в лучшем случае, по отношении к ним равнодушное любопытство, если так можно выразиться. [139]

Ничем существенным сичувствие мысли Сикорского выражено не было. Причины этого общественного равнодушия к нашим выдающимся людям нужно искать в отсутствии у нас здорового национального воспитания, приучавшего с детства любить родину, относиться с уважением к ее лучшим представителям, уметь и самим жить и другим жить давать. Это вело к тому, что взирая с благоговением на «заграницу» у нас привыкали видеть в родине одни лишь недостатки, выставлять их на показ и посмешище, забывая, что этим достигалось сходство с одним из сыновей Ноя. Боязнь Российского интеллигента показаться недостаточно либеральным, приводила к тому, что он готов был выбросить из своего лексикона слова: Россия, родина, отечество, лишь бы не дать повода считать его «приспешником полицейского режима и слугою реакции»...

Нет поэтому ничего удивительного в том, что в начале войны, в то время, когда русская кровь лилась в Восточной Пруссии и Галиции, когда немцы обращались с нашими попавшими в плен солдатами, хуже чем со скотом, находились pyccкие люди, встречавшие пленных германских и австрийских офицеров с шампанским и букетами цветов.

И. И. Сикорский придал своему изобретению ярко национальную окраску, этого было достаточно, чтобы наша, т. наз. интеллигенция отнеслась к нему сдержанно, чтобы не сказать больше. Простой русский народ быль слишком далек от авиации вообще и от самолетов Сикорского в частности, поэтому говорить о содействии этих слоев русского народа делу Сикорского не приходится. Выше уже упоминалось о том, что солдаты наши видевшие «Илью Муромца» на фронте относились к нему с любовью, как к своему родному — русскому.

Равнодушие русского общества к своим выдающимся людям, к сожалению, факт давно известный; еще Пушкин сказал: «Замечательные люди исчезают у нас безследно: мы ленивы и нелюбопытны»... Композитор Мусогорский печально окончил свои дни на койке Николаевского военного Госпиталя, в расцвете своего могучаго, самородного таланта; он получил известность значительно позже своей смерти после того, как о нем заговорили иностранцы. Современное М. И. Глинке русское общество отнеслось гренебрежительно. К музыкальному творчеству Глинки, называя его произведения — «извощичьей музыкой» — «la musique des cochers». [140] К счастью, эта «извощичья музыка» благодаря поддержке друзей Глинки, высокому покровительству Императора Николая I, a надо думать и отзывам о ней иностранцев{51}, писавших про его оперу: «c'est plus qu'un opera c'est une eppopee nationale»... спасена была от «травы забвенья». Сам Глинка писал про себя и про свою оперу: «Руслан и Людмила», что его поймут через сто лет.

Так обстояло дело со столпами русской национальной музыки. Что касается наших талантливых людей на других поприщах, то с ними дело обстояло не лучше. Судьба русских изобретателей очень красочно изображена Лесковым в его: «Сказе о тульском левше и стальной блохе». Здесь можно вспомнить о профессоре Попове, открывшем на полгода ранее Маркони безпроволочный телеграф и телефон. Последние носят имя Маркони, дают громадные барыши предприятиям, эксплоатирующим «радио», профессор же Попов умер чуть ли не в нищете, а об открытии им безпроволочного телеграфа говорилось лишь коротко в специальных, мало доступных широкой публике, руководствах по электротехнике{52}.

Чрезвычайно характерна судьба одного русского изобретения, автором которого был «шихтмейстер» И. И. Ползунов, построивший в 1763–1766 г.г. в Барнауле первую в Европе паровую машину; это произошло за двадцать лет до постройки Уаттом паровой машины в Англии. «Огневая» машина Ползунова, имела заменить водяные двигатели с дорого стоившими плотинами и пр. Несмотря на то, что при помощи машины Ползунова, проработавшей два месяца, расплавлено было 9335 пудов руды из Змеиногорского рудника и выплавлено было: 14 фун., 8 зол., 21 доля золота, 15 пуд., 36 фун., 25 зол. и 75 дол. золотистаго серебра и 8 пуд., 14 фун., меди, машину эту «за ненадобностью» оставили и лишь модель ее, находившаяся в Барнаульском горном музее, свидетельствовала о том, что «может собственных Ньютонов... российская земля рождать{53}»... [141]

Как мы видели, воздушные корабли И. И. Сикорского хотя и не были использованы в полной мере, но все же они, хотя и медленно, развивались. В то время, т. е. в 1914–17 г.г. они являлись несомненно единственными в своем роде аппаратами и надо думать, что не произойди в 1917 году в России революция, дальнейшее их развитие пошло бы более нормальным путем. То обстоятельство, что мысль Сикорского, попавшая, как мы увидим ниже, на более благоприятную почву в Америке и давшая там блестящие результаты не вполне заглохла в России и не была сдана в архив «за ненадобностью», нужно обяснить тем, что еще перед великой войной, стало пробуждаться дремавшее у нас национальное чувство.

Как можно было видеть из изложенного, И. И. Сикорский задался первоначально целью построить большой, многомоторный самолет для безопасных полетов на большие разстояния, что в Poccии, стране с очень удаленными от центра окраинами, при слабо развитых путях сообщения, должна было сыграть выдающуюся роль. Несколько позднее И. И. Сикорским высказывалась мысль: содействовать путем авиации использованию природных богатств России, недоступных и по cиe время из-за полного отсутения путей сообщения напр. в Сибири. [142]

Кроме того, авиация, по мысли Сикорского, должна была содействовать установление морского пути вдоль берегов Сибири в Сев. Ледовитом океане. Использованию этого желаного, но пока недосгупного морского сообщения препятствуют пловучие, полярные льды, передвижение которых еще недостаточно изучено. Сеть авиационных станций, установленных для наблюдения за этими льдами, должна была по мысли Сикорского способствовать изучению передвижения их, составлению соответствующих карт и решению вопроса о плавании вдоль берегов Сибири, без опасения быть затертым льдами.

Война, разразившаяся как раз в то время, когда И. И. Сикорский начал так плодотворно работать имея в виду мирные цели, заставила приспособить его воздушные корабли для разрушительной, боевой работы. Как можно было видеть из ряда примеров, «Ильи Муромцы» блестяще выполнили эту новую для них боевую задачу и в своих полетах они достигли таких успехов, которым могли позавидовать не только наши враги — австро-германцы, но и наши союзники.

Лишь Россия обладала тогда, т. е. 1914–1916 г.г., таким мощным оруиием, каким являлись воздушные богатыри Сикорского.

Если они не встретили той единодушной поддержки нашей, на которую они имели все права, и без которой невозможна широкая постановка дела и дальнейшее его развитие, то менее всего виноват в том сам Сикорский. Тем больше заслуга как его самого, так и тех доблестных летчиков, которые не взирая на встречавшиеся на пути нашего русского самолета тернии, неутомимо трудились над его развитием, на пользу родине. И при своих «конструктивных недостатках» одиночные «Муромцы» принесли России громадную пользу и если бы этим отдельным воздушным кораблям дали своевременно возможность развернуться в грозные для врага эскадрильи, Россия и ее армии были бы избавлены от тех гекатомб, которые приносились на алтарь верности союзникам, а в сущности служили лишь «ad ma-jorem Britaniae et aliorum gloriam»... [143]