XXXI. Реорганизация прусской конницы в 1860 и 1866 гг.

Ко времени кончины короля Фридриха Вильгельма III прусская конница состояла из полков: гвардейских — l garde du corps, 1 кирасирского, 1 драгунского, 1 гусарского и 2 уланских (ландверных); армейских — 8 кирасирских, 4 драгунских, 12 гусарских и 8 уланских; все по 4 эскадрона. Кроме того, 26 сводных ландверных полка, по 4 эскадрона 1-го призыва и 104 ландверных эскадрона 2-го призыва.

В начале царствования Фридриха Вильгельма IV (1840 — 1861) в коннице не было произведено никаких изменений, только [289] она получила в 1842 г., одновременно со всей армией, новое обмундирование, в общем сохранившееся до сих пор, а впоследствии и новое вооружение (в 1850—1851 гг. ударные, а в 1858 — 1859 гг. игольчатые ружья). Более серьезные изменения были сделаны в ландверной коннице; в 1843 г. все ландверные эскадроны 1-го призыва были усилены с 150 на 200 коней, и из них при призыве должен был формироваться 4-й эскадрон, для которого в мирное время, однако, кадра не было. Число ландверных полков было, таким образом, доведено в военное время, с прежде существовавшими, до 34, причем каждому из них дано по штандарту, который должен был возиться в 1-м эскадроне. В 1850 г. было сформировано 2 гвардейских ландверных кавалерийских полка по 4 эскадрона, а оба уланских гвардейских полка (ландверных) были перечислены в действующие. В 1852 г. была произведена реорганизация ландверной конницы, на основании которой она должна была впредь состоять из полков: 2 гвардейских, 8 тяжелых, 4 драгунских, 12 гусарских и 8 уланских, все по 4 эскадрона и 8 резервных эскадронов. Мобилизация 1850 г. и последующие опыты показали несостоятельность формирования новых частей в военное время (без кадра), хотя бы и из служивших прежде солдат, но на необъезженных лошадях; поэтому было решено содержать кадры для предположенных к формированию в военное время частей, долженствующих идти в поход, ландвер же оставить для 2-й очереди и для крепостей. Соответственно этим взглядам уже в последний год царствования Фридриха Вильгельма IV, когда принц Вильгельм (впоследствии император Вильгельм I) был регентом, была произведена совершенная реорганизация всей армии, по которой конница была увеличена на 1 драгунский и 1 уланский гвардейские и на 4 драгунских и 4 уланских армейских полка; большая же часть ландверных полков 1-го призыва была уничтожена, и таковых осталось всего полков: 1 тяжелый, 1 драгунский, 5 гусарских и 5 уланских и 8 отдельных эскадронов; конницы 2-го призыва не предполагалось. Затем все армейские полки получили, сохранив номера, еще и названия по тем провинциям, в каких они стояли или из которых пополнялись, и 4 драгунских и 4 уланских полка были доведены до 5-эскадронного состава.

Таким образом, ко дню вступления на престол короля Вильгельма I в 1861 г. в прусской конницебыло полков: гвардейских — 1 garde du corps, 1 кирасирский, 2 драгунских, 1 гусарский [290] и 3 уланских, все по 4 эскадрона; армейских — 8 кирасирских, 8 драгунских, 12 гусарских и 12 уланских (4 драгунских и 4 уланских по 5, прочие — по 4 эскадрона). Всего 48 полков и 200 эскадронов.

Ландверных частей: 1 тяжелый, 1 драгунский, 5 гусарских и 5 уланских полков, по 4 эскадрона, и 8 отдельных эскадронов. Всего 56 ландверных эскадронов.

В таком составе прусская конница делала кампанию 1866 г., во время которой было сверх того сформировано еще: 1 резервный ландверный драгунский дивизион в 2 эскадрона, 2 резервных ландверных гусарских и 2 резервных ландверных уланских полка по 4 эскадрона.

По окончании войны 2 кургессенских гусарских полка были переведены в прусскую армию с №13 и 14,и затем из отнятых от каждого полка по 1 или по 2 эскадрона (из запасных) сформировано — 8 драгунских, 2 гусарских и 4 уланских полка, причем все полки были 4-эскадронного состава, и ландверная конница совершенно уничтожена.

В 1867 г. все полки приведены в 5-эскадронный состав, причем постановлено, что в случае войны один из эскадронов остается на месте в качестве запасного.

По заключенным с различными мелкими государствами конвенциям вошли в состав прусской армии еще 8 драгунских полков: в 1867 г. 1 Ольденбургский, в 1868 г. — 2 мекленбургских, в 1870 г. — 3 баденских и в 1871 г. — 2 гессенских; без всякой конвенции: 1 брауншвейгский гусарский полк. Таким образом, всего было полков: гвардии — 1 garde du corps, 1 кирасирский, 2 драгунских, 1 гусарский и 3 уланских; армии — 8 кирасирских, 24 драгунских, 17 гусарских и 16 уланских. Всего 73 полка{86} по 5 эскадронов, 731 человек и 730 лошадей в мирное; 4 эскадрона, 684 человека, 711 лошадей и 8 повозок в военное время.

В военное время должно было быть еще сформировано 29 резервных полков, по 4 эскадрона и 602 человека. Действительно же сформировано было в войну 1870—1871 гг. 2 тяжелых, 3 драгунских, 4 гусарских и 5 уланских, т.е. всего 16 полков, из них 2 — по 6, 1 — в 5, прочие — по 4 эскадрона. Кроме того, для охранения многочисленных пленных было сформировано 59 пеших ландверных эскадронов-депо по 204 человека. [291]

XXXII. Вольные стрелки в 1870—1871 гг. и прусская конница

Денисон в значительной степени преувеличивает значение французских вольных стрелков; совсем не к их заслуге нужно отнести приостановку операций немцев и дальние поиски их конницы; причина этой приостановки заключается, с одной стороны, в том, что немецкие армии были как бы прикованы к двум крепостям — Парижу и Мецу, а с другой, что никаких французских войск более и не было. При этих условиях, очевидно, немецкой коннице не оставалось ничего другого, как продолжать держаться от своих остановившихся армий на том же расстоянии, на котором она держалась от них, пока они двигались. Следствием этого явилась необходимость придавать пехотные части коннице (вынужденной оставаться на месте и тем лишенной главной своей силы), для удержания наиболее важных пунктов, особенно ночью. Только это и было задачей пехоты, а никак не постоянное сопровождение и охранение конницы во время ее движений, что вполне очевидно явствует и из сравнительной слабости пехоты — около 1 батальона на кавалерийскую дивизию в 5 — 9 полков. Поэтому не может быть и речи о том, чтобы пехотой была связана подвижность кавалерии. Как только впоследствии появился опять видимый противник, то и конница сейчас же начала действовать по-старому, т.е. как стратегический авангард армии, и если бы после капитуляции Парижа военные действия продолжались, то, конечно, конница сумела бы еще с большим успехом выполнить свои задачи против почти совершенно лишенных кавалерии импровизированных частей французских частей.

Таким образом, нельзя не оправдывать придания пехотных частей коннице в некоторых случаях, например при позиционной войне, при приостановке по той или другой причине главных операций, вообще всегда, когда, желая сохранить силы конницы, не будут возлагать на нее одну ночную сторожевую службу, совершенно противную ее основным свойствам. Но, с другой стороны, следует прибавить, что конница, вооруженная дальнобойными винтовками и обученная пешему бою, будет гораздо менее и реже нуждаться в поддержке пехоты, чем не умеющая сражаться пешком. [292]

Что касается собственно вольных стрелков 1870—1871 гг., то это была чистая импровизация со всеми присущими ей недостатками, причем возлагавшиеся на них задачи не вполне ясно сознавались самими лицами, их формировавшими. Одни смотрели на них, как на легкую пехоту, другие — как на кадр для народной войны; они же сами считали себя совершенно независимыми частями и никому не подчинялись, т.е. придерживались взглядов, совершенно несогласных с военной службой. Последствия этого взгляда были очень печальны для самого дела, на защиту которого они встали, и французские правители стали все более и более склоняться на сторону того мнения, чтобы сделать из них легкую пехоту, т.е. регулярные импровизированные части. Но как таковые они только лишний раз доказали полную несостоятельность подобных импровизаций.

XXXIII. Огнестрельное оружие в руках кавалерии. Взгляд и предложение подполковника Денисона и опыт истории

Автор истории кавалерии, основываясь на положительном опыте американской войны и отрицательных результатах, данных войнами 1870—1871 гг. и другими, выступает решительно за вооружение легкой кавалерии не только хорошим, дальнобойным огнестрельным оружием для пешего боя, но и за применение револьвера верхом при шоке и во время рукопашки. При этом автор вновь затрагивает вопрос о применении в кавалерии огнестрельного оружия и отношении его к холодному с очень интересной и оригинальной точки зрения.

На этом стоит остановиться более подробно, основываясь на данных истории.

Применение огнестрельного оружия и пешком и верхом почти так же старо, как и существование самой кавалерии.

Первоначальная мысль — придать части пехоты подвижность конницы, причем лошадь была бы только средством передвижения — мало-помалу переродилось в том смысле, что теперь, наоборот, конница, исполняя свои истинные задачи, должна быть способна, в случае надобности, исполнить и задачи пехоты, будучи для этого снабжена дальнобойным оружием. [293]

Таким образом, прежнюю конную пехоту заменила теперь спешивающаяся конница.

Как эти два типа ни рознятся между собой, в существе их лежит, однако, одна общая мысль — сочетание быстроты и подвижности конницы с огнестрельным действием пехоты. Мысль чрезвычайно старая, и мы здесь не будем входить в подробности о необходимости для конницы пешего боя и соответственного вооружения, снаряжения и обучения.

Что касается применения огнестрельного оружия в коннице верхом, то тут мы встречаемся с меньшей определенностью и ясностью взглядов как в теории, так и на практике. Мы видим сначала караколирование конницы, с подъезжанием к пехоте по одиночке или шеренгами, для стрельбы без шока наподобие прежних конных лучников или метателей копий; затем является применение пистолета или карабина для одиночного рассыпного конного боя, на больших дистанциях, на месте или на малых аллюрах, наподобие застрельщиков в пехоте, а иногда (на маневрах) и против таковых; наконец, мы встречаем стреляющие конные линии, колонны и даже каре.

При подобного рода применении огня не видно никакой определенной мысли, во всяком случае проявлялось полное отсутствие кавалерийского духа и выражалось только желание найти средство против возрастающего превосходства пехоты — главной представительницы огнестрельного боя. При этом полное непонимание сути кавалерийского дела, значения и настоящего образа действия конницы. Мало-помалу действие огнестрельным оружием сделалось в сознании кавалеристов противоположностью шоку и смелым наступательным действиям. В большинстве регулярных конниц и существует убеждение в том, что действовать огнестрельным оружием на коне не следует и что единственное оружие, пригодное верхом, есть холодное.

Денисон находит, что в этом пошли слишком далеко. При этом он парализует то возражение, на котором всегда разбивались предложения действовать огнем с коня.

Он именно стоит за шок и за атаку полным ходом и только для поддержки ее предлагает, не уменьшая аллюра, стрелять по предмету атаки, чтобы пробить себе брешь.

Это в сущности то же самое, как если бы пехота шла в атаку, наклонив штыки, и в то же время стреляла бы на ходу. [294]

Такого рода взгляд (подобно которому мы встречаем у Густава Адольфа{87}) на действие огнестрельным оружием с коня — взгляд, при котором все-таки главная надежда возлагается на удар полным ходом, — не может быть отвергнут без ближайшего рассмотрения. При этом, кроме трудности приучения лошади{88} к подобному употреблению револьвера, еще и присутствие офицеров перед фронтом атакующей части становится совершенно невозможным; управление же атакой, или вообще каким-либо движением конницы, из фронта, или позади его, в высшей степени затруднительно. Вследствие этого употребление револьвера при атаке возможно только, если дать 2—3 выстрела по сближении с противником на 75 шагов, т.е. с переходом в карьер, причем всякое управление прекращается, и офицеры могут, приостановясь, или совсем, или на пол-лошади въехать во фронт, как это делается при пехотных штыковых атаках и делалось прежде в некоторых конницах, вооруженных копьями. После выстрела револьвер, висящий на ремне, бросается, и всадник хватается за висевшую до того на темляке саблю или бывшую в левой руке пику. Вторая шеренга не стреляет. Мы никак не можем согласиться, что из револьвера можно действовать и после столкновения, в рукопашном бою; слишком легко попасть в своего вместо неприятеля, да и затем, выпустив все заряды, придется хвататься за холодное орудие — это критический момент, в течение которого всадник будет совершенно безоружен. Денисон также не исключает совершенно сабли, а оставляет ее для действия, когда все заряды револьвера истрачены, при преследовании, а частью и для боя с неприятельскими всадниками. [295]

Мы вкратце резюмируем здесь взгляды и предложения Денисона и параллельно выскажем на тот же предмет наш взгляд. Причины, по которым предлагается ввести револьвер и применять его при шоке и рукопашке, следующие:

1. Он поражает на более дальнее расстояние, чем холодное оружие, и раны, им нанесенные, тяжелее, парировать же удар нельзя.

2. Действие из него возможно и без особенно тщательного прицеливания, так как стреляют только на близкие расстояния.

3. Для употребления его не нужно ни той силы удара, которая необходима при действии пикой, ни той поворотливости лошади, которая необходима при действии саблей.

4. Длинный револьвер кроме своего непосредственного назначения может служить и для парирования ударов сабли и уколов пики.

5. Вследствие всего вышеизложенного всадник, вооруженный револьвером, имеет значительные преимущества перед теми, которые им не вооружены.

Все эти обстоятельства, взятые Денисоном из опытов американской междоусобной войны, которая, однако, как он сам признается, происходила при условиях, совершенно отличных от европейских, а часто и диаметрально им противоположных, таковы:

1. Крайне обширный театр войны и особые условия местности, а именно: много первобытных, непроходимых лесов, высокие заборы и ограды.

2. Развитие и сметливость американцев всех состояний и положений.

3. Привычка к постоянному употреблению, еще с молодых лет, винтовки и вообще огнестрельного оружия, и поэтому особенное к нему доверие; а со времени техасских войн развился даже обычай иметь постоянно при себе револьвер.

4. Высокое мнение об огнестрельном оружии и глубокое презрение к холодному у всех американцев (особенно южан), за исключением немногочисленной регулярной и организованной по европейскому образцу конницы. Атака холодным оружием считалась безумием, дающим верную победу противнику; мнение это доводилось иногда до крайности, вспомним только конные атаки с пальбой из охотничьих ружей и затем действие в рукопашном бою прикладами; бой на револьверах спешенных всадников против конного противника и против превосходной по своим силам [296] пехоты. При таких условиях вполне естественна неудачная конная атака с саблей в руках против спешенных кавалеристов, вооруженных винтовками и засевших за забором, что наблюдалось нередко в истории этой войны.

5. Кроме того, почти совершенное отсутствие постоянного обученного и воспитанного войска и невозможность создать таковое в короткий срок.

6. Недостаток времени для выездки лошадей со всеми последствиями подобной дурной подготовки, что и выражено в следующих словах генерала Дюка: «Конечно, очень легко атаковать вдоль по дороге в колонне по четыре, но очень трудно атаковать по полю длинной линией и сохранить при этом некоторое подобие строя».

Все эти совершенно исключительные обстоятельства, а равно и богатые средства страны и широкое ими пользование, привели к формированию больших отрядов конной пехоты, вооруженной отличным огнестрельным оружием. Не желая нисколько умалять заслуг, оказанных подобными конными частями, особенно при преследовании, нельзя не согласиться с мнением, выраженным тем же генералом Дюком: «Мы были, собственно, не конница, а конные стрелки». Рядом с этими стрелками встречаются и настоящие конные полки, но употребление тех и других было совершенно одинаково. Очевидно, что где нет настоящей конницы или ее очень мало, главное значение принадлежит конной пехоте, а эта последняя будет, конечно, полагаться преимущественно на огнестрельное оружие, так как холодное требует прежде всего хорошо выезженных лошадей.

Мы нисколько не хотим, повторяем, умалить заслуг американских всадников; мы твердо убеждены, что, будучи продуктом всех местных условий и влияний, они вышли бы победителями из борьбы с любой европейской конницей, внезапно перенесенной в Америку. Но, с другой стороны, мы также твердо уверены, что, будучи перевезены в Европу с ее условиями и столкнувшись с нашей регулярной кавалерией, они потерпели бы фиаско. Наше мнение такое: дайте коннице оружие какое хотите — хотя бы и револьвер, но не затрагивайте в ней духа беззаветного наступления и безоглядной решительности; тем или другим путем она сумеет проложить себе дорогу.

Впрочем, Денисон в общем приходит к тому же выводу, так как он, безусловно, отвергает возможность перенесения американского [297] образа действия в Европу, в мелочах же всегда и везде бывают разногласия{89}.

XXXIV. Деятельность русской конницы в последнюю войну 1877—1878 гг.

Война эта происходила еще столь недавно{90}, и материалов о деятельности конницы еще пока находится в руках у нас так мало, что мы ограничимся краткой выпиской из сочинения Лебеля.

Русско-турецкая война представила много случаев для деятельности конницы в поле.

Ввиду в высшей степени удобной организации в мирное время и стремления к подготовке в истинно боевом смысле, можно было ожидать от русской конницы выдающейся деятельности, тем более что кавалерия противника была много хуже; только иррегулярная его конница могла играть некоторую роль. Однако деятельность русской конницы вообще не оправдала ожиданий; но насколько правильны возводимые на нее обвинения — еще нельзя решить.

Первым приказом о мобилизации (13 января 1876 г.) были приведены на военное положение 6 дивизий (7—12); кроме того, кавказская [298] казачья дивизия из 4 полков, скоро уменьшенная до бригады. Донских казачьих полков 2-й очереди было сначала выставлено 9 которые были частью приданы пехотным дивизиям; впрочем, последнего рода прикомандирование было всегда только временным. Позже были призваны и прочие полки второй очереди, и из них сформированы 2-я и 3-я донские казачьи дивизии. Из 7 первых мобилизованных дивизий 5 приняли участие в военных операциях, а 7-я и 10-я были оставлены для охраны побережья.

4 мая 1877 г. были мобилизованы 4-я, 13-я и 1-я донские казачьи, 3 августа — 2 гвардейские кавалерийские (казачьи полки обеих этих дивизий были отправлены на Дунай еще раньше), еще позже — 1-я и 14-я дивизии, о действиях этих 2 дивизий сведений не имеется.

На азиатском театре военных действий находились: кавказская драгунская и кавказская казачья дивизии и большое число кубанских, терских и иррегулярных частей, вновь сформированных; всего около 25 000 лошадей. На европейском театре — приблизительно вдвое больше.

Вооружение. Вторая шеренга уланских и гусарских полков (первая шеренга имела пики) и казачьи полки первой очереди были вооружены карабинами Бердана. Об остальных трудно сказать что-нибудь определенное: как кажется, большая часть драгун имела винтовки Крнка; донские полки второй очереди и кавказские казаки — ударные, а некоторые иррегулярные части — кремневые ружья.

Переход через Дунай должен был, очевидно, представлять для конницы некоторые трудности. С первыми пехотными частями переправилось 30 июня несколько казаков; 2 и 3 июля — вся прочая конница; шли спешившись, рядами, с дистанциями в 12 — 15 шагов, так что дивизия растягивалась на 5—6 миль.

После переправы был сформирован отряд генерала Гурко из 10 1/2 батальона, 43 эскадронов и 24 орудий. Конница состояла из бригад: сводной драгунской, сводной из полков гусарского и казачьего и донской казачьей. Подобный состав нарушил все органические связи.

Когда 5 июля начались операции, то для стратегического разведывания были высланы 3 бригады, которые, получив известие, что Тырнов занят неприятелем, двинулись концентрически к этому пункту и с помощью артиллерии, спешив часть людей, овладели им. Когда затем Гурко получил приказание двинуться за Балканы, [299] то он выслал по Ханкиойскому перевалу герцога Николая Лейхтенбергского с 30 эскадронами и 18 конными орудиями; сам же пошел на Шипкинский перевал. Движение было очень затруднительно: спешенные люди должны были все время помогать везти орудия, тем не менее в четыре дня было пройдено 65 километров. Высланный к Елене казачий отряд сделал в одни сутки 80 километров. Кроме мелких стычек с черкесами и башибузуками конница имела несколько удачных пеших боев: например, во взятии Казанлыка участвовали 9 спешенных эскадронов. Отряды из драгун и казаков разрушили железную дорогу в двух местах: между Адрианополем и Ямболи и между Адрианополем и Филиппополем. За все это время конница столько потерпела, что по возвращении ее на северную сторону Балкан потребовалось много времени для приведения ее в боевую годность.

Неудачным действиям 4 кавалерийских полков, которые оставались при IV корпусе, прикрывавшем армию с запада, обязаны неожиданным появлением Османа в Плевне. Это послужило пищей для горьких упреков. « Где наши славные казаки, — писал « Голос», — глаза и уши армии ».

Также мало похвалы заслужила деятельность конницы и в следующий период. Два кавалерийских корпуса, один в 30 эскадронов с 18 орудиями, другой в 16 эскадронов с 12 орудиями, должны были отрезать все сообщения Плевны на левом берегу Вида, но в течение полутора месяцев этого им сделать не удалось, так что транспорт в 200 повозок, растянувшийся на 2 1/2 мили, прошел вполне свободно.

В восточной армии мы не встречаем самостоятельных больших конных масс; конница действовала мелкими частями вместе с пехотой.

Сделанные ошибки были, однако, замечены, и из опыта извлекли видимую пользу. Деятельность гвардейской конницы и 1-й кавалерийской дивизии на западе в октябре и ноябре была уже гораздо лучше; применение конницы после второго перехода через Балканы, когда она, двигаясь широким фронтом перед Гурко Радецким, неотступно преследовала противника, может быть признано образцовым.

Деятельность конницы на азиатском театре была с самого начала лучше, а подчас были и блестящие эпизоды. Так, в начале мая, южнее Карса, 27 эскадронов с 16 орудиями разбили 9 батальонов, прервали телеграфное сообщение с Эрзерумом, захватили несколько транспортов и т. д. Князь Челокаев сделал 12 мая [300] удачный поиск к Ардагану. Особенно интересное дело было 30 мая у князя Чавчавадзе: высланный с 8 эскадронами, 30 сотнями и 16 орудиями на юг от Карса, он наткнулся у Бегли-Ахмеда на турецкую конницу Мусса-паши, намеревавшуюся произвести нечаянное нападение на русскую пехоту; Чавчавадзе ночью обошел турок, атаковал и наголову разбил, причем особенно отличились волжские казаки и нижегородские драгуны, захватившие 2 орудия и несколько знамен. Преследование продолжалось очень далеко и было остановлено только за полным утомлением лошадей{91}.

Тактическому употреблению конницы много препятствовал характер местности, почему мы и не встречаем действий большими массами. Попадается, впрочем, несколько интересных эпизодов: во втором деле при Телише гвардейские уланы удачно атаковали несколько батальонов, на которые отошли черкесы; в первом бою под Плевной 3 сотни задерживали турок у Опанеца, пока не прибыла пехота; 4-й гусарский полк имел 20 сентября удачное дело у Горного Этрополя и т. д.

Также и при преследовании конница оказывала важные услуги: например, 5 октября после Ловчи, где кавказская казачья бригада Тутолмина и эскадрон конвоя государя захватили 3000 пленных; 4 ноября после Деве-Бойну, где 2-й Горско-Моздокский полк с конной батареей захватил у отступавшей неприятельской пехоты 6 орудий; после Шипки, когда 3-й Донской полк забрал множество пленных.

Пеший бой применялся весьма часто. Перед Карсом 1-й Волжский полк спешился и открыл огонь по приближавшейся турецкой коннице, затем, воспользовавшись произведенным стрельбой беспорядком, сел на коней и атаковал. Против другого противника подобный маневр вряд ли бы удался; вообще, как кажется, часто [301] забывали, что спешивание должно производиться только в исключительных случаях.

Конница несла сторожевую службу как днем, так и ночью.

При переходе через Балканы Гурко сформировал отряд конных пионеров, для чего были избраны люди из уральских казаков, которые оказали важные услуги еще при переходе через Дунай{92}.

XXXV

В этой главе Брикс помещает состав современной 1879 г. организации кавалерии всех государств различных частей света.

Сведения эти теперь потеряли уже интерес, а потому перевод этой главы нами выпущен. — Примеч.ред. [302]