Одиссея конвоя PQ-16
Один из сухогрузов, входивших в состав конвоя PQ-16, назывался «Сити-оф-Джолиет». Это было судно типа «Либерти» водоизмещением 10 тысяч тонн, длиной 135 метров и шириной 17 метров. На нем имелись две палубы, четыре грузовых трюма (чистой вместимостью 4380 тонн), два водотрубных котла, топившихся мазутом, приводной двигатель мощностью 2500 лошадиных сил, один четырехлопастный гребной винт. Средняя скорость сухогруза составляла порядка одиннадцати узлов, а дальность плавания — 17 тысяч миль. Со стапелей он сошел совсем недавно. И это был его первый рейс. Как известно, суда «Либерти» строились серийно и были рассчитаны на пять лет плавания — с учетом прочности корпуса. [36]
Экипаж «Сити-оф-Джолиет» состоял из тридцати девяти человек — моряков торгового флота и двенадцати матросов-сигнальщиков ВМФ под командованием лейтенанта-резервиста, никогда прежде не участвовавших в боевых действия. Не говоря уже о гражданских моряках, большей частью и не представлявших, что такое воздушный налет. Был среди них и наш старый знакомый Дэвис Доил — тот самый, который, как мы помним, уже дважды терпел кораблекрушение после торпедных атак немецких подводных лодок. Пожалуй, только он и знал, каково оно, когда в судно попадает торпеда: сначала — страшный удар, сотрясающий корабль от киля до клотика, затем — груды разлетающихся в разные стороны искореженных обломков и — столб пара, вырывающийся наружу с диким ревом. Но как ни странно, во время обеих торпедных атак Дэвис Доил даже не успел испугаться — во всяком случае, по его собственным словам.
25 мая 1942 года, в 18 часов 30 минут, или около того, матросы, заряжавшие два 20-миллиметровых пулемета «Эрликон» на носовом мостике «Сити-оф-Джолиет», заметили в 75 градусах по правому носовому борту десять самолетов: четыре из них летели над самой водой, а другие шесть, следовавшие за ними, вдруг отделились от группы и стали набирать высоту. На солнце они сверкали ослепительным блеском. Те, что держались пятнадцатиметровой высоты над морем, были «Хейнкели-111» — торпедоносцы. Они приближались с каждой минутой.
Эскортные корабли встретили их шквальным пушечным и пулеметным огнем. Кругом поднялся страшный грохот, сквозь который едва можно было расслышать голоса. 140–, 135– и даже 102-миллиметровые орудия сотрясали воздух громоподобными выстрелами — им вторили чуть приглушенный размеренный рык 37-миллиметровых пушек и звонкий захлебывающийся стрекот пулеметов. По мере приближения самолетов дробные раскаты выстрелов слились в один протяжный гул. Трассирующие пулеметные очереди сверкали, как разноцветные гирлянды огней на новогодней елке, — кроваво-красным, ярко-розовым, изумрудно-зеленым светом со множеством оттенков.
«Хейнкели» сбросили торпеды примерно в тысяче метров от крайней правой колонны конвоя. И смертоносные снаряды, оснащенные миниатюрными двигателями, устремились к целям со скоростью 36 узлов, то есть 65 километров в час. Каждый «Хейнкель-111» нес по две семиметровые торпеды диаметром 533 миллиметра.
После того как торпеды были сброшены, моряки на «Сити-оф-Джолиет» увидели, как торпедоносцы резко взмыли вверх и, набрав высоту, перешли в горизонтальный полет, почти как пикирующие бомбардировщики. Затем моряки перевели взгляд на морскую поверхность: по ней, вздымая тупыми носами буруны и оставляя позади длинные пенные шлейфы, изломанные зыбью, неслись торпеды. [37]
Моряки насчитали четыре шлейфа: два и еще два. Однако они тут же поняли — эти торпеды предназначены не им: судя по направлению шлейфов, снаряды должны были проскочить далеко за кормой «Сити-оф-Джолиет». Но следом за ним шел другой сухогруз — он уже начал маневрировать, взяв круто вправо. На перехват самолетам выдвинулись два эскортных миноносца. Открыв огонь по торпедоносцам, они сбросили одновременно несколько управляемых противоторпедных бомб, чтобы если и не уничтожить торпеды, то хотя бы сбить их с заданного курса. Тем временем начали маневрировать и суда, шедшие в двух правых и средних колоннах (конвой, напомним, продвигался шестью параллельными колоннами). И ни одно из них, к счастью, не пострадало.
Между тем «хейнкели» развернулись и снова вышли на позицию для торпедной атаки. Каждый из них выпустил по второй — последней торпеде примерно с того же расстояния, что и первый раз. И опять суда принялись маневрировать, уваливаясь то влево, то вправо. Эсминцы вновь открыли огонь по самолетам, успевая при этом сбрасывать глубинные бомбы, которые одна за другой с всплеском шлепали в воду за кормой кораблей. Торпеды, слава Богу, и в этот раз прошли мимо целей.
Шесть самолетов, что сначала следовали за «Хейнкелями-111», а потом, отделившись от них, стали набирать высоту, при ближайшем рассмотрении оказались пикирующими бомбардировщиками «Юнкерс -88». Они надвигались строем «фронт» на расстоянии 300 метров друг от друга и высоте 2500 метров. Вот они рассредоточились и пошли каждый на свою цель.
В нижних отсеках «Сити-оф-Джолиет» ритмично, подобно сердцу закованного в железо великана, рокотал двигатель. Суда «Либерти» были оснащены приводными двигателями, более простыми в обслуживании и более мощными по сравнению с турбовинтовыми. Объяснялось это еще и тем, что, в случае чего, механиков, знакомых с приводными двигателями, можно было найти в любом порту мира, не говоря уже о запасных частях.
Смазчик Чарлз Колман, известный среди товарищей по прозвищу Малыш, прислушивался и к размеренному рокоту двигателя, и к громкому, ритмичному биению своего сердца. Он слушал эти привычные для него звуки и гадал: нарушат ли их неожиданные толчки или удары и, если это все-таки случится, достанет ли ему сил их вынести, и подавив в себе искушение бросить все, не кинуться очертя голову вверх по крутым железным трапам; успеет ли он выбраться на верхнюю палубу и добежать до какой-нибудь из спасательных шлюпок до того, как их спустят на воду.
Удары и толчки, которые Малыш слышал перед тем, были отзвуками взрывов глубинных бомб, сброшенных эсминцами. Но ни Малыш, [38] ни его друзья-механики о том не догадывались. Зато палубные матросы, видевшие все собственными глазами, уже успели натянуть на себя спасательные комбинезоны и приготовились к самому худшему. В машинном отделении работать в спасательных комбинезонах было не то что несподручно — попросту невозможно. Однако больше всего Малыш сожалел не об этом, а о том, что под рукой не было даже спасательного жилета: он вместе с другими висел в верхнем отсеке кочегарки, хотя было самое время держать его не под рукой, а в руке. А уж так-то и подавно не поработаешь.
Малыш был несчастный парень: в жизни ему никогда не везло. Он был круглый сирота, и почти не помнил одетых в лохмотья нищего и нищенку, бродивших по улицам с фисгармонией и распевавших церковные гимны. Не помнил он и себя, состоявшего при них вроде как на подпевках. Он знал только, что нищий с нищенкой не были ему родней — они просто пригрели его из жалости, вот он и бродяжничал вместе с ними. А когда подрос — бросил своих благодетелей без малейшего сожаления и решил пристроиться к какому-нибудь делу. К семнадцати годам, поднаторев во многих ремеслах, Малыш нанялся подручным к смазчику на пароход, бороздивший просторы Великих озер. И к маю 1942 года, к своим двадцати семи годам, он уже стал заправским моряком — по специальности смазчик-моторист. Теперь же Малыш на чем свет клял судьбу за то, что однажды поступил на сухогруз, отправлявшийся в Северный Ледовитый океан. Вот уж действительно — черт попутал! Хотя по большому счету черт был ни при чем. Просто однажды Малыш, по его мнению, засиделся на берегу после очередного рейса. Впрочем, это отдельная история, но мы не преминем ее рассказать, правда, чуть погодя.
А пока Малыш стоял в задней части машинного отделения с большой масленкой в правой руке и ветошью в левой и протирал какую-то деталь — вернее, делал вид, что протирает, — то и дело поглядывая в другой конец отсека, где помещался стол начальника вахты. Возле стола стоял третий механик, а рядом с ним — моторист-стажер, который неотрывно смотрел на телефонный аппарат, явно нервничая. По правому борту два человека возились с питательным насосом. Они работали молча и не спеша. Старина Добги, кочегар, торчал у себя в кочегарке — не на виду. Но, как знать, быть может, и он боялся. Третьего механика Малыш видел только со спины: тот внимательно следил за показаниями датчиков, держа правую руку на вентиле выпускного клапана.
Иначе говоря, «третий» и все остальные находились на своих постах, откуда до ведущего наружу железного трапа было рукой подать. Так что, в случае чего, они могли бы оказаться возле него в мгновение ока. Не то что Малыш: ему пришлось бы бежать к заветному трапу через все машинное отделение. [39]
Малыш убеждал себя, что нет никакого смысла толочься здесь, в дальнем углу, и протирать никому не нужные железяки. А ведь предстояло еще смазать подшипники валопровода. Для этого нужно было пройти в крайнюю заднюю часть машинного отделения, а оттуда через кормовую машинную переборку, — в нишу коридора, где вращалась длинная стальная ось гребного вала с винтом на конце. По идее, этой работой следовало заняться именно сейчас. Но при одной лишь мысли о том, что придется лезть в глубокий, узкий туннель, где ни черта не видать, Малышу становилось не по себе. Тем более что по туннелю можно было продвигаться только согнувшись в три погибели, очень медленно и крайне осторожно. Другими словами, случись человеку оказаться в этой западне в момент кораблекрушения, ему нипочем бы не успеть выбраться наружу.
Вдруг зазвонил телефон, соединявший машинное отделение с мостиком. Моторист-стажер схватил трубку, послушал и взволнованным голосом стал что-то говорить третьему механику.
И тут машинное отделение сотряслось от сильнейшего толчка. Да что там! Это был мощнейший удар, содрогнувший все судно. Раздался оглушительный звон — можно было подумать, что «Сити-оф-Джолиет» превратился в громадный колокол. За первым ударом последовал другой, и пол в машинном отделении резко накренился — значит, судно начало маневрировать. По крайней мере, очень хотелось верить, что пол накренился именно поэтому.
Шатаясь из стороны в сторону, Малыш двинулся с места — но не в самую глубину машинного отделения, а прямиком к трапу, ведущему наружу. Проходя мимо стола начальника вахты, он на секунду-другую замешкался и остановился. В это время третий механик оглянулся и спросил:
— Тебе чего?
Малыш открыл было рот, но не смог выговорить ни слова. Он вдруг почувствовал, что сердце у него того и гляди вырвется из груди. Смутившись, он отвел глаза от третьего механика и взглянул на моториста-стажера — тот тут же потупил взор. Посмотрев ему через плечо, Малыш остановил взгляд на топливном насосе левого борта.
— Похоже, топливный насос сдал, — снова поглядев на своего начальника, проговорил он.
В самом деле, насос отказал не иначе как от резких толчков. Механик перевел взгляд на левый борт и сказал:
— И то верно. Спасибо!
Повернувшись затем к двум мотористам, все еще возившимся с питательным насосом, он крикнул, чтобы они бросили валять дурака и скорее наладили топливный насос. Потом он снова посмотрел на Малыша и, поблагодарив его еще раз, взглянул на верхнюю площадку [40] трапа — там как раз показались ноги старшего механика в синем комбинезоне. Малыш тоже поднял голову.
Тут судно содрогнулось от третьего удара. Казалось, что от него даже вздыбился пол. Каждый ухватился за то, что было под рукой. Малыш успел заметить, что старший механик вцепился обеими руками в поручни трапа, а когда судно выровнялось, он стал спешно спускаться вниз. Малыш отошел от стола и направился обратно — в дальний конец отсека, к злосчастному туннелю. Ничего другого ему не оставалось...
Позднее, когда газетчики расспрашивали Малыша о его приключениях, он рассказал им все как было, без утайки. Поведал он и о том, каково оно — торчать в машинном отделении, когда судно атакуют со всех сторон, не забыв при этом заметить, что тут уж у кого угодно поджилки затрясутся и помутится рассудок. Нет, не чувство патриотизма позвало его в арктические моря, как на духу признался журналистам Малыш, — ни о чем таком он и не думал — и не желание самоутвердиться или прославиться. Просто у него не было другого выхода...
Итак, Малыш забрался в туннель и начал смазывать подшипники. Тем временем судно продолжало сотрясаться от толчков и ударов. С замирающим от ужаса сердцем и чуть ли не со слезами на глазах сетуя на свою злосчастную судьбу, Малыш боролся с неодолимым желанием бежать из проклятого туннеля к трапу — и скорее на свет божий. Но, несмотря ни на что, он так и не сдвинулся с места.
Судно бросало из стороны в сторону как жалкую щепку. Чтобы избежать прямого попадания бомб, оно отчаянно маневрировало, заваливаясь то на один борт, то на другой, то на нос, то на корму. В результате шальной болтанки обшивка корпуса буквально трещала по швам.
Между тем в ходе этого налета пострадали пять судов. Как только бомба попадала в цель, над морем в этом месте поднимался огромный столб дыма: ведь большинство сухогрузов везли в трюмах сотни килограммов тротила. Стоя на мостике и верхней палубе «Сити-оф-Джолиет», моряки смотрели на окутанные дымом суда и ждали взрывов. Но взрывов не было — на сей раз все обошлось. Огонь удалось быстро погасить. И некоторое время спустя конвой в полном составе двинулся дальше.
Правда, перед тем произошел забавный случай, несколько разрядивший напряженную обстановку. В самый разгар воздушного налета, покуда корабли отбивались от пикирующих бомбардировщиков, на крейсере «Нигерия», головном эскортном корабле, взвились сигнальные флажки. Заметив их, наблюдатели на мостиках остальных кораблей тут же припали глазами к биноклям, а вахтенные офицеры принялись впопыхах листать сводные сигнальные таблицы, теряясь в догадках, [41] что бы это могло означать. На поверку оказалось, что сигнал означал всего лишь рекомендацию: «Всем судам! Перевести стрелки часов на один час вперед».
В 20 часов 10 минут бомбардировщики улетели прочь. В небе остался только самолет наблюдения «бломвосс» — он, впрочем, маячил слишком далеко и зенитными орудиями его было не достать. Этот наблюдатель сопровождал конвой почти до самого Мурманска. Хотя, вероятнее всего, время от времени его сменял «близнец» — в точности такой же наблюдатель. Однако морякам казалось, что это один и тот же назойливый «стервятник»...
Самолеты наблюдения сопровождали и другие конвои, причем нередко — едва ли не всю дорогу. Поскольку стояли белые ночи, «стервятник» держал конвой в поле зрения постоянно. И корабельные радисты в свою очередь регулярно перехватывали его передачи. Немецкий самолет-наблюдатель поддерживал непрерывную радиосвязь с подводными лодками, бомбардировщиками и штурмовиками. И не удивительно, что круглосуточное присутствие «стервятников», не говоря уже о радиопереговорах, которые они вели с поразительным постоянством, раздражали моряков больше, чем что бы то ни было. Как-то раз дело дошло даже до того, что один коммодор, не выдержав, послал «стервятнику» такое сообщение: «Хватит кружить в одну сторону, а то у нас, не ровен час, голова пойдут кругом». На что «стервятник» не преминул ответить: «К сведению принял. Буду рад доставить вам новое удовольствие». И стал кружить в противоположную сторону...
В 21 час по всем экипажам передали команду занять места по боевому расписанию. И снова морякам пришлось облачаться в удушливые спасательные комбинезоны, которые они только что с себя сняли. Небо было на редкость ясное, как в погожий январский день, в послеполуденное время в средних широтах. При этом, однако, было довольно холодно, даже морозно.
В 21 час 10 минут со стороны зависшего над горизонтом солнца, то есть по левому кормовому борту, появилась дюжина «Юнкерсов-88». Однако теперь комендорам с трудом удавалось взять на прицел нечеткие, бликуюшие в солнечном свете воздушные цели.
Орудийный расчет, обслуживавший кормовую пушку на «Сити-оф-Джолиет», вели огонь то по одному самолету, то по другому. В 21 час 16 минут комендоры заметили, что один из «юнкерсов» нацелился прямо на них. Когда же бомбардировщик стал заходить в пикирование — примерно с высоты 2500 метров, — уже нельзя было определить, какое именно судно он вознамерился атаковать. Но уже через миг-другой все стало ясно.
Нетрудно представить, каково было комендорам возле кормовой пушки на «Сити-оф-Джолиет» при виде камнем падающего на них [42] самолета. Они все как на подбор были дюжими малыми, хотя совсем еще зелеными. Когда начался налет, они даже не успели переодеться в спасательные комбинезоны. На них были темно-синие суконные бушлаты и суконные же штаны, стянутые на лодыжках, наподобие шаровар; на ногах — короткие резиновые сапоги; на руках — рукавицы, а на головах поверх шерстяных шлемов, — каски. С правой стороны орудия размещался наводчик — он то и дело припадал одним глазом к окуляру прицела, а слева от орудия стояли заряжающий и телефонист. Остальные номера доставали из ящиков длинные снаряды и передавали их заряжающему.
Бомбардировщик пикировал под углом пятьдесят градусов, или около того. Звук его моторов, поначалу напоминавший отдаленный рокот морского прибоя, по мере приближения становился все больше похожим на дикий рев разъяренной львиной стаи. Комендорам возле кормового орудия казалось, что он падает чересчур медленно по сравнению с бомбардировщиками, которые пикировали на них во время учебных стрельб, хотя на самом деле он несся с ошеломляющей скоростью. Впрочем, тут, должно быть, не последнюю роль сыграл так называемый психологический фактор.
Однако уже через секунду-другую бомбардировщик стал разрастаться прямо на глазах, о чем можно было судить по стремительно увеличивающемуся размаху его крыльев. И вот уже люди на корме совершенно отчетливо различали желто-зеленое пламя, вырывавшееся из его пушек. По единодушному признанию комендоров, самое жуткое впечатление произвели на них бомбы, которые были довольно четко видны в бомбодержателях атакующего самолете, — четыре огромные бомбы: «Мы не верили своим глазам. Даже трудно было себе представить, что еще секунда — и эти болванки разнесут всех нас в пух и прах». Палубу вокруг кормового орудия на «Сити-оф-Джолиет» буквально изрешетило пушечными снарядами «юнкерса». Но комендоры не обращали на это никакого внимания. Больше того: они даже не сознавали, какой опасности подвергаются, находясь на открытой палубе. Страх у них вдруг как рукой сняло, и они продолжали подносить снаряды и стрелять как ни в чем не бывало — вернее, как во время тех же учебных стрельб.
И вот от «юнкерса» оторвалась одна бомба («юнкерсы», напомним, могли нести по четыре бомбы весом 250 килограммов каждая). На какое-то мгновение она неподвижно зависла подобно воздушному шарику, а бомбардировщик, сбросив ее, резко выровнялся и с громоподобным гулом устремился ввысь. Потом шар обрел форму цилиндра коричневато-зеленого цвета; вот на нем уже обозначились крылышки-стабилизаторы и даже размытое пятно белой краски, которой был выведен ее регистрационный номер. И комендоры обреченно подумали: «Эта бомба — наша». Но откуда им, не нюхавшим пороху, было знать, [43] что бомба, которая действительно предназначена вам. имеет неизменную форму диска. Впрочем, не на одной лишь бомбе сосредоточили свои мысли комендоры: подумали они и о смертоносном грузе, покоившемся в судовых трюмах...
Бомба рухнула в море — в двух десятках метров за кормой сухогруза. На этом месте в воздух взметнулся громадный водяной столб, и в следующее мгновение все сотряслось от страшного толчка. Пустые гильзы от снарядов, валявшиеся кое-где, разметало в разные стороны. «Сити-оф-Джолиет» подбросило и закачало на поднявшейся волне так, будто в него ударил огромный невидимый таран.
Первая бомба не задела сухогруз. Благодаря ловкому маневрированию избежал он попадания и других бомб, которые немецкие бомбардировщики беспрерывно забрасывали его в течение того же вечера, 25 мая, с 21 часа 17 минут до 22 часов. Однако от ударных волн, рвавшихся в непосредственной близости от сухогруза бомб, серьезно пострадала обшивка его корпуса. И через разошедшиеся сварные швы в трюмы начала поступать забортная вода.
В этот раз тоже пострадало немало судов, но все они остались на плаву, хотя одному из них все же пришлось лечь на обратный курс: из Рейкьявика вызвали по радио буксир, и тот оттащил его к исландским берегам. А ведь с тех пор, как конвой покинул Исландию, минуло пять суток, и за это время уже была пройдена добрая половина пути. Однако слово коммодора — закон! Раз он решил повернуть пострадавший сухогруз обратно, значит, для этого были серьезные основания. Тем более что, судя по опыту прошлых конвоев, вторая половина пути обещала быть самой трудной.
26 мая, во втором часу ночи конвой впервые атаковали подводные лодки.
Следует иметь в виду, что хронология носит здесь чисто условный характер, поскольку она никоим образом не соответствует той действительности, которой жили моряки. Так, день для них длился бесконечно еще и потому, что солнце находилось в той или иной точке небосвода постоянно, если только его не скрывала туманная пелена, — и все события разворачивались на фоне этой изнуряющей бесконечности времени. Даже трудно себе представить, что отсутствие ночи, в привычном понимании этого слова, могло действовать на людей столь удручающе. И все же так оно и было — во всяком случае, по единодушному признанию самих моряков.
Итак, 26 мая в 1 час ночи или утра — как угодно — по конвою передали сигнал тревоги: атака подводных лодок. В небе не было видно ни одного самолета, за исключением, правда, одинокого «блом-восса» — впрочем, он, как обычно, маячил где-то позади, на порядочном удалении от конвоя.
[44]
Моряки, находившиеся на боевых постах — на верхней палубе и мостиках «Сити-оф-Джолиет», увидели, как несколько эсминцев на полном ходу выдвинулись к двум английским эскортным подводным лодкам, шедшим в надводном положении, в то время как крейсера развернули орудия в том же направлении и открыли огонь непонятно по каким целям.
Английские подводные лодки разошлись: одна — вправо, другая — влево. И лишь тогда обнаружилась цель: как раз между ними на свинцово-серой поверхности моря показалась боевая рубка еще одной — неопознанной подводной лодки. Рубка была выкрашена то ли в грязно-белый, то ли в светло-серый цвет. Теперь можно было различить даже узкую кильватерную струю, тянувшуюся за нею следом. Английские подлодки тут же начали обстреливать ее из пулеметов. И кораблям прикрытия, чтобы ненароком их не задеть, пришлось на время прекратить огонь.
Моряки на «Сити-оф-Джолиет» наблюдали рубку неопознанной подводной лодки, пожалуй, не больше минуты. Через несколько мгновений лодка пошла на погружение — подоспевшие эсминцы послали ей вдогонку несколько длинных пулеметных очередей, а потом стали забрасывать этот участок моря глубинными бомбами. И тут все смешалось: со стороны даже могло показаться, что английские эскортные миноносцы и подводные лодки готовы взять друг друга на абордаж и того и гляди перестреляют друг друга. Но вот орудийная пальба стихла — и теперь были слышны лишь гулкие взрывы глубинных бомб. Что же касается неопознанной подводной лодки, то ее и след простыл.
Все произошло настолько быстро и сумбурно, что понять, удалось ли поразить цель, было решительно невозможно. На «Сити-оф-Джолиет» моряки оживленно обсуждали происшедшее: одни уверяли, будто четко видели, как снарядом рубку подлодки разнесло вдребезги, другие клялись и божились, что тот самый снаряд рванул рядом с рубкой, не причинив ей ни малейшего вреда. (Иначе говоря, могло статься и так, что немецкая подводная лодка, — а в том, что она была именно немецкая, никто и не сомневался, — ускользнула.)
И вдруг спорщики затихли, будто у них разом перехватило дыхание. По правому борту от «Сити-оф-Джолиет» в небо взметнулся огненный фонтан. Это взлетел на воздух груженый взрывчаткой «Сайрос»: в него угодила торпеда.
Впрочем, то был даже не фонтан, а огромный столб ослепительного огня — высотой под 3000 метров. (Сказать по правде, еще никому не удавалось точно измерить высоту пламени, вырывающегося из напичканных взрывчаткой трюмов корабля, который взлетает на воздух. Однако, как бы то ни было, мнения офицеров, очевидцев происшедшего, сошлись на вышеупомянутой цифре.) Впечатление от подобного взрыва иначе как ошеломляющим не назовешь: сначала [45] гулко сотрясается воздух, дышать становится тяжело, а затем лицо вам обдает обжигающим жаром. Огненный столб, набрав определенную высоту, расширяется и принимает форму яйца, переливающего разными цветами — от ослепительно белого до алого и желтого. Потом все меркнет.
При этом на светло-голубом фоне неба не видно даже дыма. А на поверхности моря, где каких-нибудь пять секунд назад был корабль, нет ничего — ни полузатопленного корпуса, ни единого обломка. После взрыва очевидцы происшедшего еще хранили в зрительной памяти четкий образ сухогруза, который всего лишь пять секунд назад как ни в чем не бывало шел в походном строю. Теперь же на том месте плескались волны. И эта пустота произвела на моряков куда более жуткое впечатление, нежели сам взрыв.
На этом все кончилось. От полсотни человек, находившихся на борту «Сайроса», остались только имена, обозначенные в дубликате судовой роли, прилагавшейся к реестру гражданских судов, что хранился Бог знает в каком порту. Да кое-какие фотокарточки и одежда, оставшиеся дома, — у тех, разумеется, у кого был свой дом. Конечно, то был далеко не первый случай массовой гибели на море, притом мгновенной. Однако бесследное исчезновение судна вместе с экипажем потрясло тогда всех до глубины души. «Какой ужас! — сокрушались моряки на «Сити-оф-Джолиет». — Как будто их не было вовсе». На других кораблях им вторили: «Даже не верится, что такое могло случиться».
Примерно через час после того, как взорвался «Сайрос», четыре эскортных крейсера покинули строй и двинулись в юго-юго-западном направлении, вызвав у моряков на конвойных судах тревогу и отчаяние.
Непосвященным оставалось утешать себя мыслью, что крейсера выдвинулись на перехват неприятельской эскадры. Похоже, точно так же считали и моряки на других эскортных кораблях. На самом же деле истинная причина отхода эскортных крейсеров кроется в документах, относящихся к описываемым событиям, где. среди прочего, можно прочесть следующее: «Было бы в высшей степени неразумно и слишком опасно подставлять более крупные, нежели эсминцы, корабли под удары наземной авиации противника».
Конечно, грузы, перевозимые конвойными судами, были полезными и дорогостоящими; разумеется и то, что конвои нуждались в защите. С другой стороны, защита была нужна и самим военным кораблям, потому что они обладали куда большей ценностью по сравнению со всеми грузами торговых судов, вместе взятыми. Так что вопрос о степени защиты конвойных судов и кораблей прикрытия всегда был весьма деликатным. И приоритеты в этом смысле постоянно менялись, [46] склоняясь в пользу то торговых судов, то эскортных кораблей. При этом принимались в расчет риски, которым подвергались моряки на торговых судах. Хотя верно и то, что риски учитывались далеко не в самую первую очередь.
Вскоре конвой PQ-16 вошел в наиболее опасную зону.
Моряки не отрывали глаз от пустынного южного горизонта, простиравшегося справа по ходу конвоя: неприятель мог нагрянуть только оттуда. Случалось, правда, что немцы атаковали конвои PQ и сзади — с запада, и даже слева — с севера, но в этих водах они все чаше нападали с юга. Между тем слева от конвоя PQ-16 простирались паковые льды. И отдельные льды, а то и целые ледовые поля в иных местах подступали к судам левой походной колонны почти вплотную.
По предварительным расчетам, до Мурманска оставалось меньше четырех суток хода. На подходе же к Мурманску простирался район, контролируемый русской истребительно-штурмовой авиацией — уж она-то не даст конвою пропасть. И моряки уже считали не то что часы — минуты, приближавшие их к цели. Так наступило утро 26 мая, и ничего страшного пока не произошло. С тех пор как трагически погиб «Сайрос», не затонул и даже не был поврежден ни один корабль. В конце концов и в предыдущем конвое PQ не досчитались всего-навсего двух кораблей.
Но вот в 11 часов 10 минут на горизонте показались неприятельские самолеты. Через минуту по ним открыли огонь эсминцы. А следом за ними — и все остальные корабли.
Только после первой воздушной атаки моряки на торговых судах осознали в полной мере, чем грозит отход крейсеров. Хотя на самом деле с фактическим уменьшением численности эскортных кораблей огневая мощь конвоя ничуть не ослабла: кругом поднялся такой грохот, что можно было оглохнуть. Вместе с тем нетрудно было заметить, что в этот раз и бомбардировщики атаковали куда более дерзко и решительно, нежели прежде: теперь они сбрасывали бомбы менее чем со стометровой высоты.
В тот день воздушных налетов было много: они начались в 11 часов 10 минут и продолжались до 23 часов с двухчасовыми перерывами между каждой атакой. Так что морякам пришлось пережить не одно страшное мгновение — даже когда бомбардировщики, приблизившись к конвою в строгих боевых порядках, только-только начинали рассредоточиваться, неспешно расходясь в разные стороны. Они рыскали на большой высоте между облачками взрывов и выбирали цели. Затем самолеты резко заходили в пикирование. И моряки сопровождали каждый из них полными ужаса взглядами, думая, что бомбардировщик пикирует прямо на них. Когда же оказывалось, что самолет атакует соседнее судно, они переводили дух, испытывая огромное [47] облегчение. Хотя со стороны это могло бы казаться жестоким: ведь на других судах тоже были люди, больше того — их товарищи.
За двенадцать часов, в течение которых продолжались атаки, на «Сити-оф-Джолиет» не спикировал ни один бомбардировщик. Самые ожесточенные удары пришлись на суда, следовавшие на значительном удалении от него. И тем не менее люди на «Сити-оф-Джолиет» буквально валились с ног от усталости. Ко всему прочему, от громоподобной канонады они оглохли. И даже после того, как орудия смолки, им приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга. А комендоры, едва был дан отбой воздушной тревоги, попадали навзничь прямо на палубе, надвинув каски на глаза, воспалившиеся от напряжения и пороховой копоти.
От бомбовых ударов пострадали несколько кораблей — они были охвачены огнем и дымом. Моряк на «Сити-оф-Джолиет» видели, как еще во время воздушных атак с них спускали спасательные шлюпки: хрупкие и совершенно беззащитные, они медленно отваливали от подбитых кораблей и начинали метаться туда-сюда, покинутые экипажами, были обречены и остались дрейфовать позади конвоя. К ним подошли две эскортные подводные лодки и почти в упор расстреляли их торпедами. Содрогнувшись в последний раз точно в предсмертных судорогах, оба судна почти одновременно ушли под воду, не оставив после себя на поверхности ничего, кроме клубов дыма, которые тут же развеяло ветром.
А на «Сити-оф-Джолиет» тем временем запустили водоотливные помпы.
26 мая в полночь конвой PQ-16 вышел в точку координат 73 градуса 24 минуты северной широты и 9 градусов 15 минут восточной долготы, расположенную чуть северо-западнее мыса Нордкин, то есть на широте острова Медвежий. Теперь командиры немецких авиабаз Бардуфлосс, Банар и Петсамо{11} отслеживали продвижение конвоя постоянно. Незадолго до этого они получили приказ от верховного командования атаковать конвой непрерывно, всеми силами и невзирая на погоду.
А метеосводки на 0 часов 30 минут 27 мая были таковы: воздух — холодный и сухой; море — спокойное; ветер — слабый; облака — слоистые; высота основания облаков — небольшая. К тому времени на поиски конвоя уже вылетели восемь торпедоносцев. Последние сведения о местоположении конвоя, которыми располагали немецкие летчики, относились к 26 мая, 22 часам 30 минутам. Так что 27 мая в 1 час 15 минут торпедоносцы беспрепятственно вышли на конвой — он продвигался на восток, огибая вплотную кромку ледового поля. [48]
Покуда торпедоносцы приближались, мало-помалу снижаясь, им навстречу выдвинулись четыре эсминца. Не успели они открыть по самолетам огонь, как те набрали высоту и, пролетев некоторое расстояние над облаками, снова пошли на снижение — уже в непосредственной близости от конвоя. Торпедоносцы атаковали неспешно, но решительно, нанося удары с тысячеметровой высоты. В результате из строя были выведены два сухогруза — вскоре они заметно отстали от конвоя. А торпедоносцы, израсходовав весь боекомплект, легли на обратный курс.
К тому времени, когда они вернулись на базу, к взлету уже были готовы бомбардировщики. Метеопрогноз обещал скорое улучшение погоды, и командующий немецкими ВВС в северной Норвегии решил повременить с вылетом бомбардировщиков, пока небо не прояснится совсем, чтобы покончить с конвоем одним массированным ударом.
Конвой продвигался очень медленно — под неусыпным надзором неприятельского самолета-наблюдателя. В свою очередь и немецкое командование ВВС не спешило: погода, как ожидалось, вот-вот улучшится, да и до-цели было совсем рукой подать.
Однако ожидаемое улучшение погоды наступило не скоро, хотя облачность почти рассеялась. В 5 часов самолет наблюдения сообщил на базу последнее местоположение конвоя, уточнив, что два ранее торпедированных судна снова стали в строй.
Первый эшелон бомбардировщиков-штурмовиков поднялся в воздух между 7 часами 45 минутами и 8 часами 15 минутами. И уже в десятом часу утра летчики заметили прямо по курсу конвой. К этому времени метеоусловия были таковы: погода — ясная; температура воздуха — низкая; солнце — яркое; ветер — юго-восточный, слабый; видимость — исключительная.
В 9 часов экипажам конвойных судов была дана команда занять места по боевому расписанию.
На борту «Сити-оф-Джолиет» моряки смотрели на низкие свинцовые облака, затянувшие небосвод, и благодарили за это Провидение. Но вот облачность рассеялась будто по мановению чудесного жезла, и тут уж впору было помянуть самого черта. Всегда радовавшее глаз голубое небо вдруг сделалось морякам ненавистным, а вид сверкающего в ослепительных солнечных лучах полярного моря наводил на них смертную тоску. На фоне незыблемого величия арктической пустыни люди чувствовали себя глубоко несчастными и совершенно незащищенными.
Самолеты показались далеко на юге в виде ярко сверкающих на небе точек. Подойдя чуть ближе, они изменили курс и двинулись параллельно конвою; потом вдруг повернули на юго-юго-запад и вскоре [49] скрылись за горизонтом; а минут через пять появились снова и взяли курс на восток. Что бы все это значило?.. В 9 часов 30 минут от боевого порядка отделились несколько самолетов и, набирая высоту, направились к конвою. Это были пикирующие бомбардировщики.
В тот день, 27 мая, конвой PQ-16 пережил десять воздушных атак, длившихся попеременно с 9 часов 40 минут до 22 часов. Хотя атак действительно было десять, как явствует из судовых журналов и показаний свидетелей, для моряков день 27 мая превратился в сплошном кошмар.
Ужасные мгновения, в течение которых бомбардировщики, будто зависнув над конвоем, медленно рассредоточивались, распределяя между собой цели; леденящие кровь секунды, в течение которых бомбардировщики пикировали на корабли, разрастаясь на глазах у ошеломленных людей до поистине циклопических размеров; бесконечные минуты, в течение которых моряки отчаянно сражались с пламенем, простиравшим свои языки-щупальца все ближе к заполненным взрывчаткой трюмам; непомерно долгие часы битвы с водой, хлеставшей шальными потоками из лопнувших трубопроводов и через разверзшиеся пробоины... — из всего этого и складывался тот нескончаемый кошмар, что лег потом в память моряков непосильным, изнуряющим бременем.
Только что ясное, голубое небо ощерилось черно-белыми облачками взрывов, море вскипело от рвущихся бомб, воздух вмиг был отравлен желто-серым пороховым дымом, который едва развеивался на слабом ветру. И сквозь эту ядовитую дымную мглу четко проглядывали кроваво-красные отблески разраставшихся пожаров. После первой воздушной атаки от конвоя и в этот раз отстали два охваченных огнем сухогруза. Одним из них был тот, что пострадал от удара, нанесенного торпедоносцами накануне — в 1 час 15 минут.
В то утро было еще три атаки — соответственно в 10 часов 25 минут, 11 часов и 11 часов 55 минут. Казалось, что самолетам несть числа и что пушечные снаряды их практически не берут: восемь пикирующих бомбардировщиков, потом еще шесть... пятнадцать... «С каждой минутой их становилось все больше, — писал один офицер с корвета «Розелис». — И все же несколько из них мы, похоже, сбили, или, во всяком случае, серьезно повредили, так что до базы они вряд ли дотянут». Серьезно повредили — возможно. Между тем факты говорят о том, что в ходе тех налетов был сбит лишь один самолет, — он рухнул на «Эмпайер Лоуренс», о чем речь пойдет чуть дальше. С другой стороны, очевидно и то, что комендоры и пулеметчики на торговых судах меткостью не отличались, потому что были еще необстрелянными (со временем они поднатореют и будут бить по целям практически без промаха); да и огневой мощи эсминцев теперь уже явно не хватало, чтобы прикрыть все суда конвоя. Не стоит сбрасывать со [50] счетов и то, что немецкие летчики, бомбившие арктические конвои, были настоящими асами.
В ходе второй утренней атаки, начавшейся в 11 часов ровно, один из бомбардировщиков сбросил на «Сити-оф-Джолиет» с высоты 250 метров пять маленьких бомб («юнкерсы», напомним, могли нести до шестнадцати 50-килограммовых бомб). Моряки, затаив дыхание, следили, как они медленно падают под углом — все ниже и ниже. Однако «юнкерс», против обыкновения, выровнялся не сразу после того, как сбросил бомбы: он лишь изменил угол атаки и продолжал пикировать на сухогруз, обстреливая его из крыльевых пулеметов. На «Сити-оф-Джолиет» загорелся деревянный мостик-времянка, который матросы соорудили над рядами машин, чтобы было удобнее перемещаться по верхней палубе. Меж тем все пять бомб-малюток упали в море по левому и правому носовому борту. А «Юнкерс» ревущим болидом пронесся над сухогрузов в каких-нибудь тридцати метрах от палубы. Казалось, протяни руку — и дотянешься до его крыльев с огромными черными крестами посередине, отороченными белой каймой. В мельчайших подробностях можно было разглядеть не только сам самолет, но и летчика, будто припечатанного к пилотному креслу: моряки отчетливо видели его широкие плечи, голову и летные очки. Вот уж действительно — невиданное зрелище! Затем «юнкерс» с громоподобным ревом взмыл ввысь, успев, однако, обстрелять судно из хвостовых пулеметов. В результате были пробиты несколько автоцистерн: в их новеньких корпусах зияли совершенно круглые пулевые отверстия с облупившейся по краям краской. Не успел бомбардировщик улететь прочь, как моряки кинулись тушить пожар, оказавшийся, слава Богу, несильным.
Но не прошло и часа, как на «Сити-оф-Джолиет» спикировал другой «юнкерс». Снизившись до стопятидесятиметровой высоты, он сбросил одну-единственную бомбу — крупнокалиберную. Но когда самолет только стал заходить в пикирование, сухогруз сманеврировал влево, а потом круто принял право на борту. (Во время воздушных налетов рулевому приходилось особенно тяжко. Попробуйте покрутить штурвал, когда на вас гермокомбинезон, стесняющий движения и дыхание, который к тому же надет поверх спасательного жилета. Так что волей-неволей приходилось терпеть.) Бомба рухнула в море в 30 метрах от левого борта — мощной взрывной волной судно накренило так, что оно едва не опрокинулось. В 11 часов 25 минут старший механик доложил капитану, что волна заполняет трюмы прямо на глазах и осушительные насосы уже не справляются с нагрузкой. А воздушный налет между тем был в самом разгаре.
На камбузе «Сити-оф-Джолиет» чернокожий буфетчик готовил кофе. Когда начался налет, коки и буфетчики забились в дальние углы [51] камбуза и кладовой, плюнув на свои обязанности, И морякам пришлось довольствоваться сухомяткой. Через некоторое время, малость пообвыкнув, коки и буфетчики — хотя и не все — стали потихоньку выбираться из своих убежищ и наконец занялись делом, уже не обращая никакого внимания на грохот взрывов и толчки, кренившие судно с борта на борт. Они останавливались лишь на секунду-другую, когда судно сотрясалось от очередного толчка, после чего снова брались за работу. Вскоре и самые робкие выползли на свет божий. Теперь они сидели на камбузе, прислонившись к переборкам и нет-нет да и вскакивали с места, чтобы помочь своим товарищем, оказавшимся куда более смелыми.
В примыкавшем к камбузу коридоре тоже кипела работа: механики в спасательных комбинезонах с искаженными от натуги, побелевшими лицами заделывали пробоины в трубопроводе; им помогали чернокожие буфетчики (от напряжения лица у них казались пепельно-серыми). Когда по коридору, пытаясь протиснуться сквозь них, проходил кто-нибудь с дымящимся подносом или кофейником, они провожали его изможденными, ничего не выражающими взглядами.
В столовой для экипажа уже сидели несколько человек — им наконец-то представилась возможность поесть и выпить горячего. Чарлз Колман, по прозвищу Малыш, потом рассказывал, что в свободные от вахт часы он не раз, даже во время воздушных атак, заглядывал в столовую чего-нибудь перекусить и глотнуть кофе и при этом таскал с собой спасательный жилет и комбинезон. За столом, где непременно кто-нибудь да сидел, обычно царило молчание. Когда судно сотрясалось от взрыва рухнувшей рядом бомбы, моряки так же молча вставали из-за стола и шли к двери. Кто-то из них затем возвращался, а кто-то — нет. По признанию Малыша, при каждом толчке и сотрясении он всякий раз клял судьбу за то, что она привела его на этот разнесчастный сухогруз и забросила в этот проклятый океан, где, помимо прочих напастей, зуб на зуб не попадает от холода. А ведь он мог тогда сидеть себе на берегу: отпуск-то его еще не закончился...
По возвращении из рейса Галифакс-Ливерпуль-Филадельфия Малыш получил приличные деньги. И, едва ступив на берег, принялся сорить ими, праздную долгожданную встречу с друзьями-приятелями. Выпив на дармовщинку, закадычные дружки были таковы, и наш герой — в который уже раз! — остался один. До следующего рейса ему оставалось отгулять еще две недели. И тогда, решив поискать развлечений на стороне, он подался в Нью-Йорк. Однако Нью-Йорк не оправдал его ожиданий. Выведенные черным жирным шрифтом заголовки на обрывках газет, которые порывистый зимний ветер кружил по улицам, продолжали кричать о бойне в Перл-Харборе, об ответственности за эту величайшую в истории трагедию и о праведном возмездии. Другие крупные траурно-черные заголовки предрекали скорую угрозу [52] Сингапуру и вторжение японцев в Манилу. Какое уж тут веселье! Даже уличные девицы, в обществе которых Малыш думал скоротать время, вгоняли его в тоску своей болтовней о неминуемой войне.
Тогда Малыш заявился в недавно открывшийся клуб моряков, где все посетители, как ни странно, были в военной форме. Они пили, курили, смеялись — казалось, будто им все было нипочем: ни угроза войны, ни прочие беды. Посетителей обслуживали очаровательные девушки-официантки в белоснежных блузках, с изящными прическами и приветливыми улыбками. Однако дорогу Малышу тут же преградил привратник, сказав, что вход в клуб — только для военных и обслуживающего персонала и что пускать моряков торгового флота не велено. Словом, незадачливому Малышу ничего не оставалось, как вернуться в гостиницу и коротать вечер наедине с бутылкой виски.
Проснувшись поутру. Малыш помылся, привел себя в порядок и, решив больше не прикладываться к бутылке, покинул гостиницу с намерением позавтракать в ближайшей закусочной. Там ему внезапно сделалось плохо и он потерял сознание.
Очнулся Малыш на больничной койке. В больнице его выхаживали несколько дней. Лечащий врач долго и подробно выпытывал у Малыша, как и с чего вдруг ему сделалось дурно, чтобы установить причину его нездоровья. Так, слово за слово врач узнал всю историю жизни своего подопечного. И про то, что он был моряком, — тоже узнал. Засим Малыша отпустили восвояси. У него еще оставались кое-какие деньжата, но что с ними делать и куда податься — он ума не мог приложить. Вернуться в гостиницу и торчать в номере в полном одиночестве? Ни за что на свете. От одной лишь мысли об этом его с души воротило. В общем. Малыш подался обратно в Филадельфию — и прямиком в штаб-квартиру профсоюза. Ничтоже сумняшеся он согласился на первый же рейс, который ему предложили.
Врача, который выпытывал у Малыша то да се, звали Елейном. Вскоре доктора Елейна произвели в капитан-лейтенанты Медицинской службы Соединенных Штатов и поручили заботу о здоровье моряков. Новоиспеченный капитан-лейтенант взялся за работу со всей энергией, на какую был способен. Первым делом он предписал, чтобы в питательный рацион моряков в обязательном порядке включили витамины. Позднее благодаря его усилиям была создана так называемая Объединенная морская медицинская служба. По настоянию неутомимого Елейна морякам постоянно крутили учебные фильмы о том, как следует поддерживать физическое и психическое здоровье, особенно в дальних рейсах; кроме того, по его же распоряжению каждому моряку выдавалась брошюрка с аналогичными письменными советами и рекомендациями...
Иной раз воздушный налет заканчивался еще до того, как Малышу нужно было заступать на вахту в «машину». Тогда Малыш шел в [53] кубрик и ложился на койку, не раздеваясь — спасательный жилет с комбинезоном и тут были у него под рукой. А иногда ему приходилось спускаться в «машину» и стоять вахту в самый разгар атаки. И тогда, по его признанию, он в который раз желал одного и того же — чтобы бомба, попав в «Сити-оф-Джолиет», раз уж того не миновать, не разнесла судно на куски и не убила его, Малыша. В таком случае дадут команду покинуть судно и его вместе с остальными подберет какой-нибудь эскортный корабль, как это было с другими экипажами. И уж тогда-то ему не придется спускаться в чертову западню — «машину».
Немецкие самолеты атаковали конвой почти беспрерывно. В 12 часов 45 минут сухогруз «Мичиган», шедший рядом с «Сити-оф-Джолиет», едва успел увернуться от нескольких бомб, сброшенных на него зараз. Остальные суда тоже отчаянно маневрировали, уваливаясь то вправо, то влево. В 12 часов 47 минут два «юнкерса» друг за другом спикировали на сухогруз «Эмпайер Лоуренс». Моряки на «Сити-оф-Джолиет» увидели, как тот рванулся в их сторону точно загнанный зверь. Бомбы первого «юнкерса» все до одной упали в море. Второй «юнкерс» так и не успел сбросить свои: его подбили. Но он не вышел из пикирования и продолжал падать на цель точно камень. Через несколько секунд он обрушился на нос сухогруза со всем боекомплектом. И в следующее мгновение прогремел взрыв ужасающей силы.
Из носовой части сухогруза вырвался громадный столб дыма. Когда дым немного рассеялся, было видно, как «Эмпайер Лоуренс», сильно накренившись вперед, зарылся носом в волну на метр-два. На его верхней палубе занялись огнем несколько новеньких грузовиков, а рядом суетились люди, тщетно пытаясь сбить пламя. Вот уже на воду начали спускать шлюпки и сбрасывать спасательные плоты. (На большинстве конвойных судов плоты лежали не на палубе, принайтовленные к релингам, а были уложены ярусами на специальных наклонных стойках — так, что в случае необходимости достаточно было дернуть за крепежный конец и плоты сами скатились бы за борт.) И моряки, не в силах больше ждать, стали один за другим прыгать за борт. К сожалению, почти все плоты отнесло за корму судна, поскольку оно все еще сохраняло ход. Так что оказавшимся в воде людям пришлось добираться до них вплавь.
«Эмпайер Лоуренс» прошел совсем рядом с «Ситигоф-Джолиет» — с его верхней палубы были хорошо видны барахтающиеся в воде моряки с гибнущего судна и шлюпки, медленно отваливающие от него. Видно было и то, как люди, с трудом доплывшие до плотов, из последних сил пытались забраться в них, но не могли. И тогда они в отчаянии простирали руки к своим товарищам на других плотах, взывая о помощи. Моряки на «Сити-оф-Джолиет» навсегда запомнили их белые как мел, перекошенные судорогой лица и безумные глаза. Несчастные [54] что-то кричали, но из-за нескончаемого грохота орудий и взрывов бомб расслышать их было решительно невозможно.
Однако же о том, чтобы остановиться, повернуть назад и подобрать потерпевших кораблекрушение, не могло быть и речи: как мы знаем, проводить спасательные работы торговым судам было категорически запрещено. И морякам на «Сити-оф-Джолиет» оставалось только провожать своих несчастных товарищей полными жалости и сочувствия взглядами: ведь их могла постичь та же самая участь. Тем более что как раз в это время бомбардировщики очередного штурмового эшелона уже приблизились к конвою и стали рассредоточиваться, выбирая себе цели.
Тем временем к «Эмпайер Лоуренс» с правого борта подоспел эскортный корвет. Но уже в следующее мгновение сухогруз еще глубже зарылся носом в волну и вскоре ушел под воду целиком. Тогда корвет принялся кружить возле места кораблекрушения и снимать с воды людей — тех, кто был еще жив. И тут на корвет устремились сразу два «юнкерса». Сбросив на корабль бомбы, они продолжали обстреливать его из пулеметов. Все бомбы, к счастью, упали мимо цели и взорвались в море. Однако в результате на поверхности остались плавать только трупы в ярко-желтых спасательных комбинезонах.
В 14 часов 15 минут британский эсминец «Ашанти», головной корабль охранения, просигналил корвету «Розелис»{12} из военно-морских сил «Свободной Франции», чтобы тот спешно выдвигался на подмогу «Старому большевику».
Русский сухогруз тащился в кильватере за конвоем, окутанный клубами черного дыма, сквозь которые проглядывали языки багрового пламени, вырывавшиеся из носовой части судна. Когда корвет подошел поближе и метрах в двадцати застопорил ход, капитан «Старого большевика» крикнул в рупор по-английски, что в его судно попала бомба и что на борту есть убитые и раненые. Взрывом бомбы, кроме того, был разрушен пожарный трубопровод. А в трюмах «Старого большевика», между прочим, лежала взрывчатка — сотни килограммов тротила.
«Розелис» подошел еще ближе — метров на десять, и перебросил пожарные рукава на борт «Старого большевика». И оба корабля двинулись дальше, почти соприкасаясь друг с другом бортами. А воздушный [55] налет все продолжался. И счастье еще, что бомбардировщики атаковали в другой стороне. Вскоре пожар на «Старом большевике» удалось погасить.
В 15 часов 20 минут последовала новая атака — силами восьми пикирующих бомбардировщиков. В результате пострадал коммодорский корабль. Из его носовой части вырвался сноп огня, но корабль не только не затонул, но и сохранил свое место в походном строю. Как бы то ни было, на корабле подняли сигнал: «Коммодор переправляется на борт «Элинбэнка».
В судовых журналах большинство кораблей конвоя PQ-16 можно прочесть следующую — или похожую — фразу: «В ходе налета пострадало еще одно судно, следовавшее в правой походной колонне».
Этим судном был «Сити-оф-Джолиет».
Малыш видел, как падает бомба.
Это случилось не в его вахту — он как раз шел в столовую перекусить и выпить горячего кофе. В столовой уже сидели несколько человек. До них вдруг донесся гулкий рокот, переходящий в пронзительный вой: бомбардировщик заходил в пикирование. Люди тут же повскакивали из-за столов и кинулись к двери. Малыш не мог вспомнить, зачем его понесло на палубу. Он помнил только, что когда перешагнул верхнюю ступеньку трапа и поднял голову, то увидел летящий прямо на него самолете коричневато-зеленой бомбой, прилипшей к его брюху словно рыба-прилипала к акуле. Реву пикирующего бомбардировщика вторили оглушительные раскаты пушечных выстрелов и дробный бой зенитных пулеметов, отчего, казалось, сотрясается не только судно, но и все тело.
Малыш упал ничком на палубу, уткнувшись головой в бок матросу, распластавшемуся чуть раньше в полуметре от него. От взрыва бомбы судно содрогнулось с такой силой, что Малыша подбросило над палубой и швырнуло метра на три в сторону. Правый его бок пронзила острая боль. А когда он открыл глаза, то понял, что крепко ударился о гусеницу танка. Перед ним плясали желтые языки пламени, обрамленные клубами дыма. Малыш не мог сказать с уверенностью, как далеко было до очага пожара — то ли десять метров, то ли сорок. Позднее он заметил, что огонь вырывается из крайней носовой части судна. Малыш не помнил, как снова оказался на ногах и, прислонившись спиной к гусенице танка, стал натягивать на себя водонепроницаемый комбинезон, причем уже поверх спасательного жилета, который, как ни странно, он только что держал в руке. Не менее странным было и то, что во время падений, толчков и ударов он умудрился не обронить эти два своих сокровища.
«Сити-оф-Джолиет» застопорил ход, тогда как его кормовое орудие продолжало стрелять. По палубе заметались люди: одни бежали на [56] бак, туда, где горело, другие — к шлюпкам. Малыш присоединился к последним. Матросы уже взялись спускать шлюпки № 2 и № 3. Возле одной из них Малыш заметил своего приятеля, тоже смазчика: тот стоял согнувшись, трясся от не проходящего кашля и судорожно прижимам к груди спасательный жилет с комбинезоном. Глаза у него были красные и слезились. Кто-то из матросов сказал Малышу, что смазчик только что выбрался из «машины». Взрывной волной пробило бак с аммиаком, и его удушливые пары, вырвавшись наружу, вмиг заполнили все машинное отделение.
Огня на баке уже не было видно — только дым. Моряки начали было рассаживаться в шлюпках № 2 и № 3. Тут подошел старший помощник капитана и сказал:
— Можете спускать шлюпки на воду, только не отваливайте. Команды покинуть судно не было».
С этими словами, однако, он передал одному из матросов коробку с секстаном. И шлюпки медленно поползли на талях вниз.
Многие матросы, спешно занявшие места в шлюпках, сидели неподвижно на банках, вцепившись в них обеими руками, и таращили глаза от ужаса. Другие выглядели более спокойными, по крайней мере внешне, а когда шлюпки пошли вниз, они даже приободрились. Вскоре они обе раскачивались на волнах, почти вплотную прижимаясь к борту судна. А на фале «Сити-оф-Джолиет» уже колыхались два черных сигнальных шара, что означало — «Судно потеряло управление».
Для людей, сидевших в шлюпках и ждавших команды покинуть судно, время тянулось нескончаемо медленно. Орудия других судов вели огонь не переставая, тогда как пушка и пулеметы «Сити-оф-Джолиет» мало-помалу смолкли: подбитое судно держалось позади конвоя, и бомбардировщики уже не проявляли к нему ни малейшего интереса. С одной стороны, это обнадеживало, а с другой — пугало: что если какому-нибудь летчику все же взбредет в голову вернуться и добить одинокое неподвижное судно? Но самолет, к счастью, так и не появился. Прошло еще немного времени, и люди в шлюпках стали коченеть от холода.
Тут один из штурманов перегнулся через релинги и крикнул вниз:
— Живо поднимайтесь на борт. Всем занять свои посты!
Дело в том, что капитан на пару со старшим механиком, надев противогазы, спустились в машинное отделение и обследовали его вдоль и поперек. Осмотр убедил их в том, что поломки в двигательной системе не настолько серьезные, как могло бы показаться вначале. Утечку аммиака вскоре благополучно ликвидировали, а все помещения проветрили с помощью вентиляторов. Поскольку бомба взорвалась на баке, пострадала только одна носовая водонепроницаемая переборка. Иными словами, последствия взрыва вполне можно было устранить силами экипажа. А значит — всем по местам стоять! [57]
Люди в шлюпках сыпали проклятиями, стонали и причитали. Самая мысль о том, что надо возвращаться на борт, эта страшная мысль, с которой они, похоже, распрощались навсегда, казалась им невыносимой. Хотя, в сущности, на другом корабле они вряд ли ощущали бы себя в большей безопасности. И все же каждый из них был почти уверен: только покинув свое судно, можно избежать гибели. Однако, вопреки общему недовольству, приказ пришлось выполнять. И шлюпки так же медленно поползли на талях вверх.
Как только первые «пассажиры» шлюпок № 2 и № 3 снова ступили на палубу «Сити-оф-Джолиет», его орудия опять открыли огонь. В этот раз — по двум «юнкерсам», которые с оглушительным ревом пронеслись метрах в пятнадцати над мачтой антенны. Моряки тут же распластались на палубе, едва дыша от страха. Но «юнкерсы» не сбросили ни одной бомбы и не выпустили ни единой пулеметной очереди.
Многие из сидевших в шлюпках были измождены и подавлены до крайности. Старший кок, к примеру, так и остался лежать на дне шлюпки, не в силах шевельнуться и вымолвить ни слова, и его пришлось переносить на руках. Наконец «Сити-оф-Джолиет» дал малый вперед. Хотя судно кренилось на правый борт и зарывалось носом в волну, оно, тем не менее, не только осталось на ходу, но и через некоторое время смогло прибавить обороты.
В 17 часов 35 минут с «Сити-оф-Джолиет» поравнялся корвет «Розелис», и его командир запросил капитана сухогруза, не нуждается ли тот в помощи. Капитан ответил, что ему осталось укрепить наиболее уязвимые переборки, и все.
— Но с этим мы и сами справимся, — заверил он командира корвета.
Через пять минут на горизонте показались восемь самолетов — они надвигались с юга в едином боевом порядке. Это были торпедоносцы и пикирующие бомбардировщики. Они должны были нанести по конвою мощный комбинированный удар вместе с подводными лодками.
И вновь все смешалось: в воцарившемся хаосе нарушился ход времени и событий. Даже конвоя, как такового, уже не было: суда рассеялись на огромном пространстве и маневрировали, мечась из стороны в сторону и переваливаясь с борта на борт, под небом, испещренным облачками взрывов; эсминцы описывали широкие круги, беспрерывно сигналя ревунами и уворачиваясь то от авиабомб, вздымавших громадные фонтаны брызг, то от собственных глубинных бомб, бугривших морскую поверхность пенными бурунами, которые тут же разрастались до размеров гигантских грибов, то от прямых, как стрелы, в беспорядке пересекавшихся шлейфов торпед... Вот что теперь являл собой конвой PQ-16. И посреди этого хаоса шныряли [58] подводные лодки — они то всплывали, то погружались, ведя свою тайную охоту.
Временами комендоры замечали то один перископ, то другой, то третий, а может — все один и тот же. Внезапно какое-нибудь судно замирало на месте и начинало заваливаться набок, готовое того и гляди опрокинуться и затонуть; а где-то вдалеке уже вовсю полыхали еще два корабля. Торпедоносцы атаковали конвой с юга и запада, а пикирующие бомбардировщики — со всех сторон.
Даже при внимательном прочтении соответствующих выдержек из судовых журналов и письменных свидетельств, касающихся двух мощнейших ударов, которые были нанесены по конвою в 17 часов 40 минут и 18 часов 50 минут, невольно удивляешься, как PQ-16 вообще удалось сохранить большую часть своих кораблей. А между тем факты говорят сами за себя: до 18 часов 40 минут того самого дня не затонуло ни одно судно. Таким образом, начиная со дня выхода в море и до 18 часов 35 минут 27 мая конвой PQ-16 потерял только четыре судна (не считая одного, отбуксированного обратно к берегам Исландии; на двух сухогрузах, которые были атакованы в 9 часов 40 минут, загорелись и отстали от конвоя, пожар был ликвидирован, и некоторое время спустя они вновь были в строю).
На «Сити-оф-Джолиет», как и на остальных судах, люди были измотаны до предела — физически и морально; некоторые пребывали в полной прострации и выполняли свою работы чисто механически, точно роботы. Нервы сдавали и у капитанов: в приступах отчаяния они палили по самолетам из пистолетов. Впоследствии непомерные нагрузки обернулись для многих моряков тем, что они лишились сна на долгие дни и даже месяцы.
В 18 часов 40 минут в один из сухогрузов, набитых взрывчаткой, попали сразу несколько бомб. В следующее мгновение над морем, на этом самом месте, в небо взметнулся гигантский огненный столб.
А еще через мгновение столб превратился в громадное огненное яйцо, переливающееся разными цветами. И этот сгусток адского пламени стал своего рода апофеозом — венцом хаоса, творившегося в воздухе и на море. Сразу же после того, как вспышка померкла и неплотный дым рассеялся, обнажив пустоту там, где только что был корабль, самолеты увалились на крыло и двинулись на другие цели. Свидетелями мгновенного исчезновения судна вместе со всем экипажем стали многие. Комендоры прекратили стрелять и в ужасе осели возле своих орудий. Некоторые из них сидели и продолжали шарить по небу округлившимися от страха глазами, бормоча или выкрикивая что-то нечленораздельное. Тем временем небо мало-помалу затягивалось тучами.
Очередная атака последовала в 20 часов 30 минут. На сей раз она была нацелена главным образом на польский эсминец «Гарланд», следовавший [59] во главе конвоя. В него попали две бомбы; кроме того, самолеты по очереди обстреляли его из пулеметов. В 20 часов 50 минут «Гарланд» передал на эсминец «Ашанти»: «Имеем 17 убитых. 29 раненых. Система ПВО выведена из строя». «Ашанти» тут же ответил: «Располагайте полной свободой маневра». И «Гарланд», прибавив оборотов, пустился в одиночное плавание — до самого Мурманска.
В 22 часа конвой снова перестроился в походный порядок. Небо было сплошь затянуто тяжелыми облаками, служившими кораблям надежным прикрытием с воздуха. Моряки даже не верили своим глазам, что такое возможно: для них это было равносильно суду.
Постройка «Сити-оф-Джолиет» обернулась в полтора миллиона долларов. Прибавьте к этому стоимость груза — вот вам еще пять миллионов. Капитан сухогруза долго не мог свыкнуться с мыслью, что вверенное его заботам богатство может пойти ко дну. Однако уже на рассвете 28 мая стало ясно: судно придется покинуть — это неизбежно.
Корпус «Сити-оф-Джолиет» в продольном сечении был разделен на семь водонепроницаемых переборок. Под напором забортной воды, хлынувшей в пробоину в носовой части судна, две из них были разворочены, а третью заклинило. И мощности насосов явно не хватало, чтобы откачать всю воду: ведь она, напомним, поступала и через разошедшиеся швы бортовой обшивки, неумолимо заполняя машинное и котельное отделения. Если бы сдала еще и третья носовая переборка, «Сити-оф-Джолиет» ушел бы под воду в считанные секунды — в результате взорвались бы паровые котлы и судно разнесло бы на куски.
Эвакуация проходила организованно, без паники. Теперь, когда самолеты убрались прочь, большинство членов экипажа (включая Малыша) покидало судно со щемящей тоской еще и потому, что с собой им разрешалось взять только самое необходимое: документы и кое-что из белья, — а все остальное, в том числе некоторые личные, памятные веши, дорогие сердцу каждого моряка, пришлось оставить. Странная штука человеческая натура: еще каких-нибудь двенадцать часов назад люди помышляли лишь о том, как спасти свою жизнь, теперь же им было жаль каких-то безделушек.
Сухогруз погружался в воду все глубже. Наконец прозвучала команда покинуть судно...
«Сити-оф-Джолиет» затонул в Северном Ледовитом океане 28 мая 1942 года в 8 часов со всем грузом — самолетами, танками, машинами, боеприпасами и взрывчаткой. Его экипаж благополучно перебрался на борт корвета «Розелис». [60]
28 мая последовали две воздушные атаки — в 9 часов 45 минут и в 11 часов ровно. Впрочем, они были слабыми и неэффективными: низкая облачность и туман укрыли конвой непроницаемым покровом.
К 11 часам, по-прежнему следуя вдоль кромки ледового поля, конвой достиг 3 градусов 22 минут восточной долготы, лежащей немного западнее меридиана, на котором расположен Мурманск, и 74 градусов 15 минут северной широты — наивысшей точки координат по всему маршруту. Чтобы представить себе, где находится эта точка, необходимо взглянуть на одну из двух карт, обозначенных во всех мировых атласах как «Полярные области». Эта часть Северного Ледовитого океана называется Баренцевым морем.
Моряки не раз слышали глухой рокот самолетов, круживших над сплошным облачным покровом, и благодарили небо за то, что оно их защитило, ниспослав вдобавок на море густую промозглую пелену тумана, что позволило кораблям прибавить оборотов и идти полным ходом, ничуть не опасаясь коварных ударов противника с моря.
Таким образом непрерывный гул канонады и взрывов вскоре сменился великим затишьем. Судовые палубы, палубные надстройки, снасти и такелаж — все покрылось толстой ледяной коркой, и конвой стал походить на флотилию кораблей-призраков.
Условия во внутренних помещениях и отсеках кораблей были не лучше. В кубриках, каютах, кают-компаниях стояла такая сырость, что вода, скапливающаяся на потолках и переборках, стекала на пол ручьями. Мерзлая одежда, стоило зайти снаружи, тотчас начинала оттаивать, испаряя влагу. И ничто не могло ее одолеть — даже жар паровых котлов, топившихся в усиленном режиме. Чего только не придумывали моряки, чтобы уберечь от вездесущей сырости хотя бы водонепроницаемые переборки: пробовали обшить их и так называемой асбестовой шерстью — все без толку. Люди и себя пытались по-всякому уберечь от собачьего холода снаружи и чрезмерной влажности внутри корабельных помещений. И наибольшее предпочтение в этом смысле отдавалось, конечно же, горячим и, в первую очередь, горячительным напиткам.
Пока корабли шли в тумане, матросы большей частью отдыхали, чего нельзя было сказать об офицерах. Капитаны, например, могли себе позволить покинуть мостик лишь во время воздушных налетов, да и то ненадолго. Теперь же, когда по пути все чаще попадались айсберги, отдельные льдины, а иной раз и скопления небольших плавучих ледяных полей, они не покидали мостик ни на минуту. И здесь было бы уместно напомнить, хотя бы вкратце, что представляет собой лед, который нередко преграждает путь кораблям, следующим по Северному Ледовитому океану. Тем более что, насколько я могу судить по записям в разных судовых журналах, вахтенные штурманы, обозначая ледовую обстановку, обычно ограничиваются общим понятием [61] «лед», лишь иногда сопровождая его эпитетами вроде «легкий» или «тяжелый» и не вдаваясь при этом в подробности. Поэтому я позволю себе дальше кое-что пояснить: полагаю, это будет совсем не лишним, потому что поможет читателю более ясно представить себе обстановку, в которой развивалось действие нашего повествования. Итак...
Плавучие льды бывают трех видов — материковые, речные и морские. Пресноводный лед (или речной) по сравнению с солесодержашим (морским) более твердый, хотя и довольно хрупкий; на солнце он отливает голубоватым или зеленоватым цветом.
Полярные материковые льды, спускаясь к морю, образуют шельфовые ледники, или так называемые ледяные заберега. Время от времени от кромки ледников откалываются крупные глыбы — айсберги, переливающиеся разными цветовыми оттенками — от синего до зеленого — и окутанные морозным туманом. Как известно, надводный — видимый — объем айсберга составляет лишь четвертую или шестую часть от его подводного объема. И не случайно судам рекомендуется обходить айсберги как можно дальше, поскольку их подводная часть по ширине значительно — превосходит надводную. Однако, невзирая ни на какие предостережения, в морской практике нет-нет да и случаются столкновения кораблей с айсбергами. И наиболее трагические случаи подобных столкновений хорошо известны. Больше того — со временем они обрастают легендами и всевозможными домыслами.
Процесс формирования морских льдов много сложнее. При понижении температуры, сопровождающимся, как правило, выпадением осадков в виде снега, морская поверхность быстро остывает (температура замерзания морской воды, напомним, составляет от -1,6°до -2,5°) и покрывается ледяным кристаллическим налетом, впрочем, практически невидимым. При этом в периоды затишья над морем стелется морозный туман; в таких случаях моряки обычно говорят — «море курится». Постепенно ледяные кристаллики срастаются в комья, образуя ледяное сало, — морская поверхность затягивается своеобразным крошевом серо-стального или свинцового цвета, похожего на цвет остывающего топленого сала. При дальнейшем понижении температуры ледяное сало смерзается и затягивает морскую поверхность тонкой ледяной коркой. Процесс замерзания происходит не всегда одинаково: в спокойной воде сначала образуются причудливые ледяные круги с загнутыми кверху краями, диаметром 30–50 сантиметров. Благодаря такой своеобразной форме скопления ледяных кругов называются блинчатым льдом. Если же дует ветер и на море поднимается волнение, ледяное сало превращается в ледяное молоко или муку.
С усилением морозов ледяное сало, молоко или мука сгущаются и смерзаются в паковый лед. Он представляет собой сплошные скопления льда, простирающиеся на огромные расстояния. При усилении ветра на море поднимается зыбь — и волны разбивают паковый лед на [62] льдины самых разных размеров: ледяные поля, которые тянутся вдаль и вширь насколько хватает глаз; скопления небольших ледяных полей площадью до одной квадратной мили; отдельные льдины площадью от одного до сотни квадратных метров. Паковым называется также дрейфующий морской лед — тот. который постоянно меняет свое местоположение в зависимости от направления морских течений.
Когда ветер крепчает, плавучие льдины, сталкиваясь, ломаются, в беспорядке громоздятся друг на друга, образуя крупные несяки, которые иногда путают с айсбергами (последние, как мы помним, образуются из пресноводного льда).
Полярные мореплаватели нередко сталкиваются с округлыми ледяными глыбами средних размеров, отколовшимися от айсбергов. Глыбы эти называются малыми несяками — они представляют для моряков наибольшую опасность, поскольку вовремя разглядеть их надводную часть зачастую бывает очень трудно, а иной раз практически невозможно.
Конвой PQ-16, повернув на юг, шел среди всего этого скопища льдов в течение двух суток — 28 и 29 мая. И все это время судам приходилось следовать переменными курсами. Эскортные корабли делали все возможное, чтобы в сплошном «молоке» конвой ненароком не рассредоточился.
К утру 29 мая туман сгустился еще больше — видимость уже не превышала сотни метров. Судам снова пришлось отдать туманные буи; кроме того, на каждом судне выставили впередсмотрящих — они несли вахты круглосуточно, сменяя друг друга каждые четыре часа. Но толку от впередсмотрящих было мало. И основная нагрузка по-прежнему лежала на капитанах, вахтенных штурманах и, конечно же, рулевых; им приходилось то и дело лавировать меж льдин, стараясь не уклониться от генерального курса, и постоянно держать ухо востро, чтобы слышать сигналы туманных горнов, поглощавшиеся плотной мглой.
К концу дня туман начал понемногу рассеиваться, а потом и вовсе растаял — как не бывало. Как выяснилось, от конвоя не отбилось ни одно судно: капитаны, похоже, привыкли вести корабли чуть ли не вслепую. Надо заметить, что большинству капитанов это и впрямь было не впервой, тогда как у некоторых подобного опыта, что называется, кот наплакал. Впрочем, по завершении рейса достойные награды получили и те и другие. Ну а пока военно-морское командование союзных государств, включая Соединенные Штаты, опасалось назначать капитанами конвойных судов молодых офицеров, даже несмотря на то, что практически каждый из них был пригоден к службе в суровых условиях Арктики. Хотя, как впоследствии показала практика, молодые капитаны проявили себя с самой лучшей стороны. Однако же первое [63] время при назначении на должности капитанов арктических конвойных судов приоритеты отдавались старым морским волкам: считалось, что, невзирая на их крутой нрав и порой взбалмошный характер, они больше подходят для командования в тяжелейшей обстановке, осложненной к тому же боевыми действиями.
29 мая, часов около восьми вечера, из-за облаков опять вынырнул «стервятник». С борта сухогруза, оснащенного самолетной катапультой, запустили в воздух истребитель. Он атаковал «стервятника» и сбил его. Затем в небе показалась дюжина «Дорнье». Истребитель выдвинулся им навстречу. Корабельные орудия, открывшие было огонь по немецким самолетам, враз смолкли: моряки кричали и махали руками «своему» летчику — англичанину, чтобы он поворачивал назад, потому что то, что задумал этот смельчак, было чистым безрассудством (к сожалению, я не нашел имени летчика ни в одном документе). Вскоре, однако, моряки перестали кричать и опустили руки: им даже было страшно смотреть в небо, где завязался неравный бой. Через минуту все кончилось — английский летчик выпрыгнул из подбитого самолета и раскрыл парашют. Чуть погодя его подобрал какой-то сухогруз: смельчак был уже мертв — тело его буквально изрешетило пулями.
Начиная с 22 часов конвой поочередно, с интервалом двадцать минут, атаковали семь пикирующих бомбардировщиков. У большинства кораблей кончились боеприпасы — орудия их молчали. Но, к счастью, ни одно судно на пострадало.
30 мая, около трех часов утра, от конвоя отделились несколько сухогрузов назначением на Архангельск. А некоторое время спустя конвой еще раз атаковали пикирующие бомбардировщики: налет продолжался с 6 до 8 часов утра, но оказался безрезультатным. Моряки, порядком уставшие от налетов, спешили к берегу, стараясь не думать о том, что немецкие самолеты могут нагрянуть снова.
Однако они не заставили себя долго ждать. В самом деле, в 8 часов 40 минут в небе показались тридцать самолетов — они надвигались в боевом порядке. Моряки встретили их по-разному — кто проклятиями и бранью, кто тяжкими вздохами. А самые отчаявшиеся — на судах, где не осталось ни одного снаряда, — уже подумывали о том, чтобы, не дожидаясь атаки, кинуться за борт. Огонь могли вести только несколько сухогрузов. Но не успели они начать пальбу, как с головного эскортного миноносца просигналили прожектором: «Прекратить огонь! В небе русские истребители». Вскоре комендоры действительно узнали американские «харрикены» и еще какие-то самолеты поменьше, с красными звездами на крыльях.
Наконец появились первые признаки земли: все чаще стали попадаться унесенные в море стволы деревьев, в небе кружили береговые птицы. В 11 часов прямо по курсу обозначились очертания береговой [64] полосы. А вскоре показался и сам берег — мрачный, скалистый, поросший сосняком.
По обоим берегам Кольского залива, на подходе к Мурманску возвышались сопки. К югу от мыса Летинского, с восточной стороны, громоздились голые, иссеченные ледяными ветрами утесы. А на западной оконечности берега, при входе в залив, виднелись сплошные красные скалы. Сразу же за ними начинались все те же сопки, поросшие мхами и кустарником.
В 13 часов конвойные суда перестроились в одну кильватерную колонну и двинулись к входу в залив. Там корабли приняли на борт лоцманов. Почти все они были военно-морскими офицерами и, несмотря на молодые годы, вид имели весьма серьезный. Некоторые из них, знавшие английский, сказали, что лоцманской проводкой они занимаются в свободное от воинской службы время, пока их корабли стоят в порту.
Большинство моряков на конвойных судах прежде никогда не бывало в Мурманске. Они с любопытством оглядывали пустынные, унылые берега Кольского залива, где покуда не было видно ни одной приютной гавани. Наконец вдалеке показались какие-то железобетонные строения — они стояли на сопках, обступавших Мурманск с трех сторон. А еще через некоторое время можно было разглядеть и первые причалы, тянувшиеся вдоль берега.
На причалах кипела работа: портовые рабочие сновали туда-сюда, разгружая товарные вагоны. Одни были в гражданском, другие — в военной форме; у некоторых на головах были повязки. Среди грузчиков можно было заметить женщин в широких штанах или длинных крестьянских юбках. И что самое поразительное, женщины таскали тяжелые ящики наравне с мужчинами.