Почему пала Франция
Американец сможет, я полагаю, попытаться ответить на вопрос, почему Франция потерпела поражение, без того, чтобы критиковать ради критики. Франция была разбита к изумлению ее поклонников, к сожалению ее друзей. Англия одна все еще упорно борется. Если мы на нашей стороне Атлантического океана изучаем причины разгрома Франции, то это объясняется тем, что и мы пожинаем плоды этого разгрома и в наших собственных интересах извлечь, если только мы сможем, из него уроки.
Я не являюсь военным экспертом и не имею должной квалификации, чтобы судить о вопросах стратегии. Тем не менее каждому, кто читал предшествующие страницы, должно быть ясно, что союзники проиграли войну в Бельгии и Голландии, а также во Франции очень быстро, даже быстрее, чем многие себе это представляют.
Через несколько часов после начала атаки на Голландию и Бельгию немцы добились существенного тактического [138] преимущества. Можно утверждать, что армии Голландии и Бельгии к полудню 10 мая уже потерпели поражение. И то обстоятельство, что бельгийская и голландская армии не могли помешать немцам перейти через Маас и обойти укрепления канала Альберта, явилось не только решительным ударом для Голландии и Бельгии, — это было крупной стратегической неудачей для Франции и Англии. Более того, эта неудача союзников усугублялась еще тем, что они не сразу поняли все ее последствия. Разве неудачи Бельгии и Голландии не были известны союзному верховному командованию?
Через два дня после первой неудачи последовала новая катастрофа: германские армии, быстро и почти беспрепятственно передвигавшиеся через бельгийские Арденны, достигли и перешли Маас у Седана и около Живе. Военные историки, учитывая мощь, вооружение и диспозицию союзных войск на 12 мая, как и мощь и характер германских моторизованных войск, которые в тот день вторглись через брешь, образовавшуюся на реке Маас, могут притти к выводу, что в этот день битва за Францию была уже проиграна. Другие могут считать роковым днем поражения Франции 15 или 16 мая. Как мы теперь видим, уже тогда не было существенных оснований ожидать, что продвижение немцев к Ла-Маншу может быть приостановлено.
Однако генерал Вейган, принимавший 19 мая верховное командование, не считал положение безнадежным. Он просил 24 часа, чтобы ознакомиться с создавшейся обстановкой. Когда Вейган, наконец, принял командование, он сказал своим друзьям, что он пошел на это с чувством большой уверенности. Два дня спустя острие германского клина достигло Абвиля, изолируя на севере все английские, французские и бельгийские войска, и они оказались обреченными на разгром, сдачу или эвакуацию, так как не были в достаточной мере сильными и сплоченными, чтобы без помощи со стороны проложить себе дорогу на [139] юг. А французские войска, которые генерал Вейган поспешно собирал за Соммой, не имели времени подготовить согласованный удар в северном направлении до того, как англо-французские силы во Фландрии были парализованы разгромом бельгийцев. Исходя из этого, можно было бы считать 23 мая окончательной, решающей датой.
События развиваются почти в одинаковом темпе. «Линия Вейгана» южнее Соммы никогда не была настоящей линией, организованной оборонительной позицией; на ней не было достаточно войск, чтобы удержать ее, когда немцы с удивительной быстротой начали 5 июня второе наступление. Французы и небольшой контингент англичан боролись в течение короткого времени, в некоторых случаях с большим упорством и героизмом. Но французы не имели больше резервов. Их войска и вооружение были недостаточны для того, чтобы помешать немцам перейти реку в любой точке, где они предпринимали серьезные атаки. К 8 июня сражение за Сомму было окончено. Немцы быстро продвигались к нижнему течению Сены и затем повернули вверх, к Парижу. Столица была охвачена немецкими передовыми частями и другими силами, которые к тому времени прошли к Марне через Эн и канал Урк. Основные промышленные районы Франции уже тогда находились в руках противника. 10 июня вступила в войну Италия. Накануне ночью французское правительство начало свой переезд в Тур. Два дня французское правительство обсуждало вопрос о необходимости просить перемирия.
Почему все это произошло так быстро? Почему так много военных критиков ошиблось в оценке французской армии? Почему так много друзей Франции ошиблось, оценивая выдержку французского народа? Повседневные записи могут многое рассказать всякому, знакомому с внутренними политическими и социальными условиями Франции. Падению Франции способствовало, конечно, много [140] факторов. Я возьму на себя смелость изложить некоторые из них. Порядок, в котором они излагаются, не определяет их относительного значения. Различные наблюдатели дадут им различную оценку.
Первая ошибка. Недостаточная согласованность французской внешней и военной политики.
Французская внешняя политика после 1918 г. стремилась при помощи союза и сотрудничества с Великобританией сохранить определенное положение для Франции в Европе и во всем мире. Нужда Франции в союзниках, выявившаяся уже в первые послевоенные годы, усугубилась неудачей в деле примирения с Германией, провалом планов разоружения, сперва скрытым, а потом и открытым перевооружением Германии и постепенным ослаблением Лиги наций в деле обеспечения коллективной безопасности. В 1938 г., когда французская внешняя политика находилась в руках Боннэ, Чехо-Словакия была покинута Францией. Но французские обязательства по отношению к Бельгии и Польше еще оставались в силе. А после того как провал политики умиротворения весной 1939 г. стал очевидным, Франция и Англия предложили новые гарантии Румынии и Греции.
Французская внешняя и военная политика не всегда развивалась гармонически. Французские военные руководители первые потребовали союза с Польшей, Чехо-Словакией и другими восточноевропейскими странами. Но постепенно они были вынуждены принять менее активную концепцию по вопросу о национальной обороне Франции.
Этот поворот начался еще в 1923 г., когда французское общественное мнение вынудило такого патриотического лидера, как Раймонд Пуанкаре, сократить срок военной службы с трех лет до восемнадцати месяцев. В 1928 г. этот срок был снова сокращен уже до одного года. К 1930 г. численность французской армии мирного времени была уменьшена до 20 дивизий против 42 дивизий [141] в 1914 г. Исключением, в свете этой общей тенденции, явилось удлинение срока воинской службы коалиционным правительством Фландена в 1935 г. до двух лет, явившееся ответом на отказ Германии от своих договорных обязательств по разоружению и на введение ею воинской повинности. Этот ответ не был достаточным. По сравнению с Германией слабость Франции прогрессировала. Этот процесс был ускорен после того, как в марте 1936 г. французское правительство не смогло занять твердую позицию по вопросу ремилитаризации Рейнской области Германией. В то время генерал Гамелен был готов рискнуть пойти на столкновение с Германией, но промежуточное правительство Сарро было слабым (хотя сам Сарро предпочитал твердую линию). Эта возможность остановить Германию была упущена. Нет сомнения, что в результате слабости, проявленной Англией и Францией в этом вопросе, Бельгия осенью заявила, что она впредь будет занимать позицию полной независимости и нейтралитета как по отношению к Англии и Франции, так и по отношению к Германии. Это означало, что французская армия не могла впредь быть уверена в том, сможет ли она использовать бельгийские укрепления против Германии и будет ли она поддержана бельгийской армией.
Мюнхенское соглашение еще больше повлияло на французский генеральный штаб в том направлении, что Франция должна играть пассивную военную роль. Начиная с этого дня французские военные стратеги должны были иметь в виду, что им нечего уже рассчитывать на вооруженные силы Чехо-Словакии и ее военные заводы, на «малую линию Мажино» и оставить надежду, что все это отвлечет по крайней мере 30 германских дивизий, в том случае если Германия будет воевать сразу на двух фронтах. Французский штаб пришел к заключению, что войну против Германии можно выиграть только отсиживаясь за «линией Мажино», постепенным удушением врага при помощи блокады, осуществляемой английским и [142] французским флотами. Стратегическая осторожность усиливалась пацифистским духом того времени. Мы можем напомнить, что после начала войны в декабре 1939 г. премьер-министр Даладье обещал, что наступление предприниматься не будет, а военные действия будут проводиться таким образом, чтобы «щадить французскую кровь».
Просьба о военной помощи, полученная от Голландии и Бельгии утром 10 мая, показала зловещее несоответствие между тем, что осталось от официальной политики Кэ д'Орсей и оценки военной ситуации, составленной на улице Инвалидов{5} и в военном министерстве. Политический престиж Франции требовал от нее выполнения обязательств по отношению к Бельгии (по отношению к Голландии Франция обязательства не имела). Однако метод оказания помощи Бельгии французской армией оказался неудачным. Чья это была ошибка и в чем она заключалась?
Беда, повидимому, заключалась не в том, как предполагают некоторые, что не было тщательного плана вступления войск в Бельгию и Голландию. Она скорее заключалась в том, что генеральный штаб не одобрял эту идею и тем не менее никогда не занимал решительной позиции против вступления французских войск в Бельгию и Голландию. Англичане всегда стояли за экспедицию в Голландию и Бельгию; они, естественно, хотели, чтобы немцы находились подальше от берегов Ла-Манша. Французский генеральный штаб был, однако, против такого плана до тех пор, пока заблаговременно и совместно с генеральными штабами Бельгии и Голландии не будет для этого проведена тщательная подготовка и пока бельгийское и голландское правительства не разрешат союзным войскам пройти через их территории, в случае если союзники окажутся в состоянии войны с Германией и такой шаг будет [143] признан целесообразным. Но, несмотря на эти опасения руководства французской армии и даже после того, как его предварительные условия не были приняты, все же оно не отказалось в решительной форме предпринять такую экспедицию. Обязательство оказать помощь Бельгии в случае германского нападения все еще оставалось частью французской программы. В этом заключалась первая ошибка.
Вторая ошибка, видимо, заключалась в том, что французский генеральный штаб, не одобряя план экспедиции в Голландию и Бельгию и не сумев его отвергнуть, как слишком рискованный в военном отношении, проводил его в жизнь с таким усердием, как если бы он хотел этим доказать, что опасения относительно энтузиазма армии к этому предприятию не обоснованы. В действительности существовало три плана. «Диспозиционный план № 1» был наиболее обширным. Этот план и был принят генералом Гамеленом утром 10 мая. Согласно этому плану, союзники должны были послать помощь бельгийцам к каналу Альберта, исходя из предположения, что бельгийская армия сможет продержаться на своих укреплениях без посторонней помощи минимум пять дней, а возможно и больше. Когда в первые же часы начала кампании немцы пересекли канал Альберта, обстановка коренным образом изменилась.
Третья ошибка заключалась в том, что верховное командование, учитывая это обстоятельство, не изменило соответствующим образом свою тактику. Хотя оказание помощи Бельгии было вопросом престижа для Франции, однако не было точно определено, куда и каким образом эта помощь должна быть направлена. Что касается Голландии, то вовсе не было необходимости предоставлять ей помощь. Это было лишь вопросом целесообразности.
Трудно объяснить быстрое продвижение генерала Жиро за Антверпен, если союзное верховное командование знало, — а оно должно было знать, — что бельгийцы [144] уже проиграли первые сражения и находились в тяжелом положении, в то время как голландцы быстро отступали перед германским натиском и Голландия уже была рассечена надвое. Более того, 12 мая немцы прорвали линию обороны генерала Корапа на Маасе у Седана и Живе, угрожая союзным войскам в Бельгии с юго-востока. Тем не менее эти войска вплоть до вечера 15 мая не получили формального приказа об отступлении.
«Небрежность, отрицательно сказавшаяся на всем деле», проявленная бельгийским и голландским правительствами, не должна быть забыта. Они упорно сопротивлялись предложениям Лондона и Парижа о согласовании с союзниками способов и средств обороны. Они даже отказались согласовать этот вопрос между собой.
В октябре 1936 г. бельгийское правительство решило держаться независимого нейтралитета. Вместо Локарно, отвергнутого Германией, оно стремилось получить от Гитлера обязательство о ненападении и получило его 13 октября 1937 г. Гитлер обещал уважать независимость и целостность Бельгии. Тем временем бельгийское правительство искало случая избавиться от своих обязательств по Локарнскому договору; это, несомненно, было для Гитлера услугой за оказанную им Бельгии услугу. Хотя английское и французское правительства освободили Бельгию от ее обязательств, они продолжали быть ее гарантами на основании так называемой «брюссельской декларации». Политической целью этого одностороннего соглашения было, повидимому, удержать короля Леопольда от крена в сторону Германии. Однако военные итоги были очень тяжелыми для Англии и Франции. Северная французская граница была оставлена без надежной бельгийской охраны, ее должна была защищать французская армия, уже сильно сокращенная законом об одногодичной военной службе. С таким положением после 3 сентября 1939 г. нужно было покончить. В этом четвертая ошибка. Ответственность за эту ошибку падает частью на политическое [145] руководство, частью на военное руководство Франции.
Франция не имела в достаточном количестве военных материалов, в частности самолетов и танков, для того чтобы помешать немцам обойти «линию Мажино» через Голландию и Бельгию.
В слабости французского вооружения обычно обвиняют правительство народного фронта. Специалисты по вопросам французской внешней политики не согласятся с этим тезисом без оговорок. Они знают, что слабость французского вооружения по сравнению с германским систематически увеличивалась еще задолго до прихода народного фронта к власти, что не было партии во Франции, за исключением незначительных кругов, которая одобряла бы финансовые и материальные жертвы, необходимые для того, чтобы добиться военного превосходства над Германией. Все правительства предвоенной Франции упорно отказывались принять во внимание действительное положение вещей, которое определило финансовую политику Англии и США.
Англия отказалась от золотого стандарта осенью 1931 г., США — в апреле 1933 г. Трудности, которые возникли в связи с этим для французской экономики, становились все более очевидными. Но французские консервативные министры Думерг, Фланден и Лаваль, возглавлявшие французские кабинеты перед образованием правительства народного фронта 1936 г. (после промежуточного кабинета Сарро), настойчиво проводили политику дефляции — французскую «политику Гувера». Ввоз во Францию был ограничен. Жалованье правительственным чиновникам было урезано. Во Франции не проводились большие общественные работы, как в США, не было плана жилищного строительства, чтобы уменьшить безработицу, как в Англии, и не было плана вооружений, как в Германии. Стоимость продукции французской промышленности оставалась высокой, французские товары не [146] могли сохранить свои позиции на мировых рынках, производительность французской промышленности резко падала. Результатом всего этого явились социальные беспорядки, забастовки и бегство капитала.
Народный фронт встретил забастовки программой социальных реформ и правительственных затрат. Правительство народного фронта снизило стоимость франка осенью 1936 г. и затем еще раз летом 1937 г. Консерваторы были взбешены. Возобновилось бегство капитала. Левые говорили о «забастовке капитала», а правые твердили о подрыве «делового доверия».
Мы не можем здесь судить об этих классовых спорах. Но все это объясняется в значительной мере просто. Борьба против кризиса слишком долго откладывалась. И в отрицательных результатах некоторых мероприятий, цель которых заключалась в том, чтобы выправить положение, следует обвинять не только авторов этих мероприятий, но и тех людей, которые еще раньше были у власти и отказывались своевременно проводить нужные, но болезненные мероприятия.
Время пребывания у власти Болдуина и Чемберлена — наиболее длительные периоды пребывания у власти всемогущей консервативной партии. Тем не менее это консервативное правительство допустило, что мероприятия, проводимые по линии британской национальной обороны, особенно в воздухе и на суше, были далеко не достаточными, намного меньше того, что было необходимо для ее безопасности, намного меньше того, что даже английские лидеры считали тогда необходимым для обеспечения безопасности Англии{6}.
Франция была разъединена в политическом и социальном отношении. [147]
Один мой знакомый, водитель санитарной машины во Франции, как-то сказал мне, что в течение всего времени, пока французы боролись с немцами, они также боролись и между собой. Это грубоватое замечание было отчасти правильно. Во Франции с 1789 г. борьба между революцией и контрреволюцией прогрессировала, принимая различные формы. Она происходила и в 1939 г. и в 1940 г. Несомненно она происходит и сегодня. Исторические причины этих глубоких противоречий в социальной и политической жизни Франции не могут, быть здесь детально описаны. Но верно, однако, то, что эти противоречия в некоторой степени послужили причиной вышеупомянутых ошибок. Из-за них образовались клики во французской армии и национальная воля к сопротивлению была подорвана.
Вдобавок республика часто управлялась посредственными и трусливыми людьми. Нередко они были поглощены, как это происходило и в других странах, личной враждой.
Франция надеялась на «линию Мажино».
В результате влияния различных течений во Франции постепенно развилась чрезвычайно отрицательная психология, в оборонных вопросах; о некоторых из этих течений мы уже упоминали. Среди них были особенно сильны пацифизм и отвращение к войне. Подобно тому как в США призыв не отправлять наших солдат умирать на чужой земле находил широкий отклик, во Франции были сильны настроения против проведения внешней политики, сопряженной с определенным риском. Политика оттяжек и умиротворения казалась намного более безопасной.
Большое значение имел самый факт существования дорогостоящей «линии Мажино» По общему мнению «линия Мажино» была неприступна. Вероятно, со стороны фронта она была неприступна. Существование «линии Мажино» оказало на французское общественное мнение [148] такое же влияние, как Ла-Манш на английское или Атлантический и Тихий океаны на общественное мнение Америки. На тот факт, что «линия Мажино» может быть обойдена, обращали чрезвычайно мало внимания.
«Линия Мажино», как писал один военный критик (уже после поражения Франции), была одновременно символом и отговоркой: символом непобедимости Франции и отговоркой, что если Германия объявит когда-нибудь войну Франции, то ей (Германии. — Ред.) спокойно можно будет предоставить возможность истощиться и потерпеть поражение.
Оборонческая психология усугублялась еще некоторым падением духа в период до Мюнхена, а затем во время и после него. Потеря чешской цитадели на другом германском фланге и переход заводов Шкода и других чешских военных заводов под германский контроль, несомненно, указали французским военным деятелям На необходимость предпринять новые усилия, чтобы ускорить перевооружение Франции. Однако на наиболее влиятельные органы французского общественного мнения Мюнхен подействовал не в этом направлении. Публицисты, которые были излюбленным рупором политиков типа Фландена, Лаваля и Боннэ, уверяли публику, что Франция не должна проявлять особенного беспокойства в вопросе, останутся ли малые европейские страны незатронутыми или их ресурсы перейдут к Германии. Они утверждали, что дружба с Германией и Италией не только возможна, но что она была бы более выгодна, чем дружба с Англией. Эти аргументы в значительной мере предназначались для той категории французов, которые никогда не понимали, что союз имеет две стороны, что, например, союз Франции с Чехо-Словакией и Англией означал, что не только чехи и англичане должны будут сражаться за Францию, но что и французы должны будут сражаться за чехов и англичан даже в неблагоприятных условиях. То обстоятельство, что в категории мыслящих подобным образом французов [149] время от времени оказывались видные французские лидеры, снижало престиж Франции в союзных ей странах и мешало проведению ее внешней политики в тех случаях, когда она пыталась проводить твердую линию.
Затем последовало ослабляющее действие долгой зимы ожидания и пассивности, о чем уже упоминалось выше. Восьмимесячный период, начиная от 3 сентября до 10 мая, не был соответствующим образом использован. Укрепления вдоль франко-бельгийской границы в мае оказались не соответствующими своему назначению. Характер местности возле побережья не допускал строительства глубоких укреплений, подобно укреплениям «линии Мажино». Там повсюду была вода на глубине нескольких футов под поверхностью земли. Но нам кажется, что в течение зимы внимание могло бы с большей пользой быть сконцентрировано на укреплении этой части линии обороны, чем на совершенствовании «линии Мажино». Нельзя не упомянуть о французской цензуре, часто глупой и бюрократической, которая пыталась держать французский народ в неведении о грозящей ему опасности и проводила эту линию до самого конца.
Военные ошибки Франции могут в некоторой степени быть объяснены еще и тем фактом, что некоторые более старые офицеры наверху с завистью относились к более молодым и не доверяли выбранной ими тактике. Один выдающийся французский военный руководитель не одобрял идею механизированной армии потому, что, как он выразился, механики наверняка должны быть радикалами. После рокового сражения у Шарлеруа 21 августа 1914 г. из французской армии были удалены многие старые офицеры, оказавшиеся некомпетентными на поле битвы. В наши дни имело место не одно такое сражение.
Германская армия имела превосходство в области ресурсов, организации и ударной мощи.
Германская военная экономика и германская армия имели в своем распоряжении все материальные ресурсы [150] страны. Германская армия направлялась более смелыми и предприимчивыми умами, чем те, которые возглавляли французский генеральный штаб. Это может быть лишь естественным психологическим результатом того факта, что 1918 год был годом великой победы для Франции, породившей среди французских генералов самодовольство и самоуверенность в превосходстве их тактики, в то время как для Германии это был год великого поражения, которое заставило немецких генералов пересмотреть свои старые концепции и искать новых методов и способов восстановления военной мощи Германии.
Новая тактика, новые методы и способы ведения войны чрезвычайно импонировали Гитлеру и его окружению. Они немедленно переняли идею о парашютистах, впервые возникшую в Советской России. Воздушная пехота, пикирующие бомбардировщики, используемые как артиллерия, танки в массовом масштабе, каждый из которых связан по радио с низко летающими самолетами, — все это стало излюбленными видами вооружения, для создания которых были доступны неограниченные средства. Наконец, большую помощь оказала германской армии так называемая «пятая колонна», развернувшая широко разветвленную сеть своих организаций в Бельгии, Голландии и Франции.
Германия имела превосходство над Францией не только в области вооружения, людских резервов и в количестве самолетов, но и в области инициативы и организации.