Уроки, которые мы должны извлечь
Шесть лет назад я попытался определить три пути, стоявших тогда перед Францией. Коротко они сводились к следующему: [151]
1. Франция могла заставить германское правительство строго выполнять свои обязательства по договорам, взять залог, возможно в Рейнской области, если Германия будет продолжать свое перевооружение, ускорить свое собственное вооружение, удлинить срок воинской службы в армии, укрепить свои союзы, — одним словом, «пожертвовать всем для того, чтобы сделать 42 миллиона французов на одну ступень сильнее, чем 65 миллионов немцев».
2. Франция могла отказаться от своих союзов в Восточной Европе, освободив себя от ответственности за распространение германского господства в этом направлении, и даже зайти так далеко, чтобы заключить союз с Германией, определяющий будущую роль каждой страны. Иначе говоря, вместо того чтобы бороться за плоды победы 1918 г., она могла ограничить сферу своих интересов и ответственности, продолжая быть центром искусства и просвещения для Западной Европы, развивая свою торговлю соответственно своим способностям и ресурсам и предоставляя Германии делать все, что ей заблагорассудится в остальном мире.
3. Франция «на время могла избрать второй путь, складывающийся из элементов нерешительности, внутреннего разлада, искреннего пацифизма и нежелания взять на себя ответственность за новый международный кризис и вероятное кровопролитие». И тогда Франция, «неожиданно воспрянув духом», могла бы решить сопротивляться Германии, которая к тому времени успела бы целиком перевооружиться и прибавить к своим людским резервам людские резервы Австрии.
Я полагал, что первый путь, хотя крайне опасный, не обязательно должен был бы привести к всеобщей войне; второй путь также не обязательно должен был бы привести к войне; но третий путь наверняка означал войну, «возможно, длительную войну» и «с сомнительным исходом».
В марте 1935 г. национал-социалистская Германия [152] формально денонсировала статьи Версальского договора о разоружении. В сентябре Муссолини напал на Абиссинию. В марте 1936 г. Гитлер послал свои войска в Рейнскую область. В мае итальянские армии достигли Аддис-Абебы. Санкции окончились неудачей, Лига наций потерпела крах. В июле генерал Франко поднял восстание против республики. В октябре было объявлено о создании оси Рим — Берлин. В марте 1938 г. Германия захватила Австрию. Затем наступил чешский кризис, который достиг своей наибольшей остроты в сентябре в Мюнхене. Чемберлен подписал особое соглашение о дружбе с Германией, Боннэ подписал такое же соглашение с Риббентропом. В марте 1939 г. Чехословацкое государство было уничтожено. В том же месяце Германия заняла Мемель. В апреле Италия напала на Албанию и захватила ее. Англия и Франция тем временем взяли на себя обязательства оказать помощь Польше, Румынии и Греции в случае нападения на них. Пути дальнейшего развития определились. 1 сентября Германия вторглась в Польшу. Через два дня Англия и Франция претворили в жизнь свои обещания Польше. Вторая мировая война началась.
Даже этот схематический перечень событий, бурно протекавших с 1935 г. до сентября 1939 г. в Европе, показывает, что государственные деятели Англии и Франции оказались растерянными, неуверенными, разобщенными и медлительными в такой стремительно меняющейся обстановке. Когда весной 1939 г. они, наконец, гарантировали помощь трем восточноевропейским странам, было уже слишком поздно. Учитывая уровень собственной военной мощи Англии и Франции и объем военных приготовлений Германии, нужно признать эти действия Англии и Франции столь же опрометчивыми, как было ошибочным их бездействие в прошлом. В действительности произошло то, что Франция (подобно Англии) пошла по последнему из трех путей, обрисованных мной в 1934 г. Это был путь, [153] который неизбежно приводил к войне с сомнительным результатом.
За период пребывания Гитлера у власти государственные руководители Англии и Франции допустили две основные ошибки. Одна заключается в том, что им нехватило предвидения. Они не могли понять природу своего противника, не могли поверить, что он думает буквально то же самое, что говорит. Не обладая достаточным даром предвидения, они сами не могли понять настроений своего народа. Клемансо инстинктивно знал бы, что французское наследие в опасности, и будоражил бы французский народ до тех пор, пока он не стал бы это осознавать. Но Клемансо не было. Только в мае и июне 1940 года французский народ вдруг увидел шаткость своего положения и понял, что она существует уже давно.
Вторая ошибка заключается в отсутствии воли. Большинство французских государственных деятелей (подобно большинству их коллег на другой стороне Ла-Манша) в критический момент оказались слабыми, когда им следовало быть решительными. Их усилия не столько были направлены к тому, чтобы руководить общественным мнением, сколько к снисканию его расположения. Народ хотел мира. Ему следовало бы указать, что он может иметь мир только за очень высокую цену. При откровенной самопроверке некоторые государственные деятели должны были видеть все наихудшее, вытекающее из этого положения. Но одни утешали себя надеждой, что этого не случится. Другие открыто добивались того, что соответствовало их личным интересам и выгодам. Третьи в глубине своей души предпочитали авторитарный режим парламентскому. Разрешите мне привести только три примера.
Осенью 1935 г. Пьер Лаваль — бывший социалист — был министром иностранных дел. В октябре того же года представители 51 государства голосовали за применение санкций к Италии в связи с ее нападением на Абиссинию. [154] Англия знала, что если начнется война, то английский флот должен будет принять на себя главный удар. Она запросила Францию, может ли английский флот в случае войны рассчитывать на использование французских средиземноморских портов. Вероятно Лаваль не хотел, чтобы Муссолини был остановлен. Во всяком случае он не дал ясного ответа. Катастрофа, последовавшая в результате этого, была двойной; одна для Франции и вторая для Европы. Англия воздержалась от применения чрезвычайных санкций, Муссолини выиграл, и Лига наций была унижена. Недостаток прозорливости господина Лаваля привел к тому, что Франция оказалась менее защищенной, чем когда-либо в прошлом, перед лицом Германии. Дело обстояло бы в последующие годы иначе, если бы, вместо того чтобы относиться с холодком к Англии, Лаваль удовлетворил ее просьбу, заручившись в свою очередь твердым обещанием помочь Франции, если Германия использует беспокойство на Средиземном море, чтобы предпринять где-либо в другом месте шаги, угрожающие жизненным интересам Франции.
В марте 1936 г. Франция примирилась с ремилитаризацией Рейнской области. Тогда в довольно слабом кабинете Сарро министром иностранных дел был Фланден. Увидев, что Германия нарушила Версальский договор, Фланден сначала заколебался. Советы военного министра генерала Морена, морского министра Пьетри, министра авиации Деа были пораженческими советами. Два члена кабинета — премьер Сарро и Мандель были достаточно мужественными и дальновидными людьми, чтобы понять, что Франция должна заставить Германию взять иной курс и что она должна потребовать у Англии помощи. Эта идея была ненавистна Англии и Стэнли Болдуину, тогдашнему премьеру. Фланден тогда был известен как «человек Лондона». Он присоединился к пораженцам. Его слабость и угодничество перед Лондоном зашли так далеко, что когда несколько дней спустя он прибыл в [155] Лондон, то не только не сделал попытки побудить Англию занять твердую позицию по отношению к Германии, — но не смог обеспечить даже того, чтобы Англия формально гарантировала свою помощь Франции в случае, если в этом будет необходимость. Это был роковой момент в послевоенной истории Франции. Как выразился через несколько месяцев Андрэ Зигфрид: «7 марта мы проиграли предстоящую войну».
Третий пример. 21 сентября 1938 г. в 2 часа 15 минут французский посол в Праге, в соответствии с инструкциями Даладье и Боннэ, вручил президенту Чехо-Словакии Бенешу документ, который по существу представлял собой ультиматум. Бенешу был предоставлен выбор или согласиться с англо-французским планом разрешения судетского вопроса или быть готовым один-на-один иметь дело с Германией. Бенеш не имел другого выхода, кроме принятия этого плана. Франция так обращалась с своим союзником потому, что Англия отказалась помочь Франции, если Франция в свою очередь помогла бы Чехо-Словакии и если бы началась, таким образом, война с Германией. Но даже Чемберлен был смущен, когда увидел, что Германия вследствие слабости и робости английского и французского правительств резко повысила свои требования. К 26 сентября разочарование Лондона политикой умиротворения зашло так далеко, что английское правительство обещало французскому правительству, что если в конце концов Германия нападет на Чехо-Словакию, то Англия поможет Франции, если она выступит на помощь Чехо-Словакии. Что сделал министр иностранных Дел Боннэ, когда он получил это предложение? Он отклонил его. Через два дня состоялась мюнхенская конференция. Я писал о ней в другом месте: «Никогда со времени образования Антанты в 1904 г. Лондон в мирное время не давал такого рода обещаний. Историки будут делать предположения о том, каким образом Пуанкаре использовал бы такое категорическое обязательство, даже [156] если оно было дано в последний момент. Но не Пуанкаре и Вивиани определяли курс внешней политики Франции в сентябре 1938 г.»
Подведем итоги. Сильным, но индивидуалистским, мирно настроенным и разобщенным французским народом руководило чувство, а не рассудок. Народу угрожала смертельная опасность, но он не знал об этом. Когда французские публицисты говорили ему об этом, он не верил. Ответственные государственные деятели не были среди тех, кто говорил народу о грозящей ему опасности. Недостаточная предусмотрительность Франции была дополнена слабостью ее воли.