Содержание
«Военная Литература»
Военная история
Военная история
Часть третья.
Две капиталистические группировки накануне войны
Глава восьмая.
Внутреннее положение в странах двух капиталистических группировок
1. Страны фашистского блока накануне войны

Летом 1939 г. внутренняя обстановка в Германии, Италии и Японии характеризовалась прежде всего стремлением их правящих кругов всесторонне подготовить свои страны к большой войне.

В Германии к требованиям ведения агрессивной войны была приспособлена вся правительственная система. Первостепенную роль в ней играл имперский кабинет, возглавляемый фюрером нацистской партии рейхсканцлером Гитлером. Непосредственное руководство мобилизационными мероприятиями осуществлял созданный еще в 1933 г. специальный тайный государственный аппарат, позднее преобразованный в имперский совет обороны (военный кабинет). Его председателем являлся Гитлер, заместителем — Геринг, в качестве членов в совет входили начальник имперской канцелярии, председатель рабочего комитета этого совета, генеральные уполномоченные по имперской администрации и военной экономике, министры иностранных дел, внутренних дел, финансов, просвещения и пропаганды, председатель Рейхсбанка, а также главнокомандующие видами вооруженных сил, еще в 1936 г. возведенные в ранг министров и получившие право участвовать в заседаниях правительства.

Геринг так характеризовал значение и роль имперского совета обороны в подготовке войны: «Совет обороны империи является решающей корпорацией в империи по вопросам подготовки к войне... Заседания совета обороны созываются для принятия самых важных решений»{970}. Подготовкой материалов для заседаний и обеспечением выполнения принятых решений занимался специальный рабочий комитет во главе с Кейтелем. 30 августа 1939 г., за два дня до начала войны, был опубликован декрет об учреждении совета министров по обороне империи. Новый военный кабинет, созданный на базе прежних учреждений, являлся важнейшим государственным органом, осуществлявшим руководство страной в условиях войны. В качестве постоянных членов в него вошли Геринг (председатель), Гесс (министр без портфеля), Функ (министр экономики), Фрик (министр внутренних дел), Ламмерс (начальник имперской канцелярии) и Кейтель (начальник штаба верховного командования вооруженных сил). Декретом от 1 сентября 1939 г. были учреждены должности комиссаров обороны рейха, на них возлагалось обеспечение координации действий военных и гражданских властей в масштабе округов{971}. Этими [293] декретами завершилась перестройка государственного аппарата в интересах подготовки страны к агрессивной войне.

Главным звеном в системе фашистской диктатуры была национал-социалистская партия. Организационно она строилась следующим образом: округ (Gau) — район (Kreis) — местная группа (Ortsgruppe) — ячейка (Zelle) — квартал (Block). Члены нацистской партии, стоявшие во главе этих структурных единиц, а также занимавшие ответственные посты в имперском партийном руководстве, назывались политическими руководителями. Все они приносили присягу фюреру по следующей формуле: «Я клянусь Адольфу Гитлеру в нерушимой верности. Я клянусь беспрекословно подчиняться ему и тем лицам, которых он поставит надо мной».

Нацистская партия руководила целым рядом организаций, являвшихся ее частью: штурмовые (СА) и охранные (СС) отряды, национал-социалистский союз автомобилистов, гитлеровская молодежь, национал-социалистские союзы немецких студентов и немецких доцентов, национал-социалистское общество женщин. Кроме того, к фашистской партии примыкали такие организации, как национал-социалистские союзы (немецких врачей, работников юстиции, учителей, немецкой техники), национал-социалистское народное вспомоществование, национал-социалистское обеспечение жертв войны, имперский союз немецких служащих, немецкий рабочий фронт. По заявлению Гитлера, к концу 1937 г. нацистская партия вместе с примыкавшими к ней организациями насчитывала до 25 млн. человек{972}. Гитлер провозгласил, что образцом организационного построения партии должна служить армия с ее «принципом абсолютного повиновения и абсолютного авторитета»{973}. Поэтому нацистская партия культивировала не только в своих рядах, но и во всех сферах жизни рейха строжайшую иерархию и безусловное подчинение вышестоящим лицам и инстанциям. Особую роль играл преступный корпус политических руководителей этой партии — рейхслейтеры, гаулейтеры, крейслейтеры, ортсгруппенлейтеры, целленлейтеры, блоклейтеры, — насчитывавший до 600 тыс. человек{974}, а также необычайно раздутый государственный аппарат.

Нацисты захватили в свои руки все ключевые посты в государственном аппарате и, опираясь на подчиненные им массовые организации, непосредственно руководили всей подготовкой тотальной войны. Немецкий народ, словно щупальцами гигантского спрута, был опутан террористической системой фашизма (гестапо и т. и.), которая представляла собой сложный и всеобъемлющий механизм, направленный на превращение всей нации в послушное орудие германского монополистического капитала.

Наряду с максимальным приспособлением к нуждам планируемой войны всего политического аппарата проводилась соответствующая реорганизация руководства экономикой, что вело к ускорению развития государственно-монополистического капитализма, укреплению связей нацистской партии с монополиями, возрастанию роли ведущих концернов в определении внутренней и внешней политики страны.

Официальное издание «Der Vier jahresplan» следующим образом характеризовало задачи предвоенной мобилизации экономики Германии: «Нацеливание всей работы и жизни 80 млн. человек на войну, регулирование потребления продуктов и основных товаров, переключение всех фабрик и заводов на службу одной цели, распределение сырья и решение большого количества других вопросов»{975}. В марте 1938 г. газета [294] «Deutscher Volkswirt» подчеркивала, что в процессе выполнения программы экономической подготовки к войне все тщательно продумывалось и организовывалось, «ничто не было предоставлено судьбе»{976}.

Для каждой стратегически важной отрасли экономики, охватываемой четырехлетним планом, принятым в 1936 г., были учреждены посты чрезвычайных уполномоченных. Летом 1938 г. Геринг заявил, что основная задача плана заключается в «подготовке германской экономики в течение ближайших четырех лет к тотальной войне. Чрезвычайный уполномоченный по четырехлетнему плану имеет неограниченные полномочия...»{977}. В декабре 1938 г. 87 представителей монополий (руководители военно-экономических камер, генеральных контор немецких калийных синдикатов, рурских химических концернов, саарские шахтовладельцы и т. и.) были назначены военно-экономическими фюрерами.

Германские монополисты принимали непосредственное участие в разработке военно-экономических мобилизационных планов. Так, Краух, один из управляющих концерна «ИГ Фарбениндустри», по поручению Геринга разработал план ускоренной мобилизации, названный впоследствии «планом Крауха». В отчете управления военной экономики и вооружений верховного командования вооруженных сил (ОКБ) говорилось: «Выполнение плана поручалось управлению Крауха и ОКБ. Тесное сотрудничество между этими ведомствами обеспечивалось специальным планирующим комитетом и персоналом»{978}. Вообще роль концерна «ИГ Фарбениндустри» в планировании, подготовке и мобилизации экономики Германии для нужд агрессивной войны, а также его влияние на политику фашистского правительства были настолько велики, что ему, по свидетельству министра вооружения А. Шпеера, был «предоставлен правительственный статус» и концерн часто называли «государством в государстве»{979}. Милитаризация экономики обеспечивала немецким монополиям огромные прибыли. Так, доходы «ИГ Фарбениндустри» от производства вооружения с 1932 по 1939 г. возросли с 48 млн. до 363 млн. марок{980}.

Особое внимание уделялось развитию тяжелой промышленности, являвшейся фундаментом всей военной экономики. С 1932 по 1939 г. производство средств производства в Германии почти утроилось{981}.

Таблица 7. Развитие тяжелой промышленности Германии в 1937–1939 гг. (в границах 1937 г.){982}
Годы 1937 г 1939 г.
Каменный уголь (млн. т) 184,5 189,9
Бурый уголь (млн. т) 184,7 233,7
Чугун (млн. т) 16,0 18,3
Сталь (млн. т) 19,2 22,3
Электроэнергия (млрд кВт/ч) 49,0 61,4

По данным статистики ООН, доля отдельных стран в промышленном производстве капиталистического мира в 1937 г. составляла: Германии — 12 процентов, Италии — 3, Японии — 4,8, Англии — 12,5, Франции — 6, [296] США — 41,4 процента. Германия производила почти вдвое больше важнейших стратегических материалов, чем Англия и Франция, вместе взятые, а по выплавке алюминия (194 тыс. тонн в 1939 г.) она значительно опередила США и Канаду и заняла первое место в мире.

С ростом выпуска военной продукции возникла проблема обеспечения промышленности сырьем, многие виды которого поступали в Германию из других стран. Поэтому нацистское руководство проводило политику автаркии: изыскивало местные сырьевые ресурсы и расширяло производство различных заменителей, создавало огромные запасы важнейших видов стратегического сырья. В сентябре 1936 г. Гитлер заявил: «...за четыре года Германия должна стать полностью независимой от иностранных государств в отношении всех материалов, которые могут быть тем или иным путем созданы германским гением на наших химических и машиностроительных предприятиях и в шахтах. Создание великой новой сырьевой промышленности займет массы населения, которые высвободятся после завершения перевооружения...»{983}

Расширение разработки залежей руд (хотя и низкого качества) позволило увеличить производство железа, меди, свинца и других металлов.

Было освоено получение синтетического горючего (особенно крупную роль в этом сыграл концерн «ИГ Фарбениндустри»). В 1938 г. Германия произвела около 2 млн. тонн заменителей моторного топлива{984}.

Значительно увеличился железнодорожный подвижной состав. Резко возрос автомобильный парк: к 1 июня 1939 г. в Германии (включая оккупированную Австрию) насчитывалось около 2 млн. машин{985}. Из-за трудностей в обеспечении горючим производилось его строгое распределение, сокращалось движение автомобилей, значительная часть автотранспорта переводилась на газовое топливо.

В обзоре военно-экономических мероприятий и организации военной экономики, подготовленном в августе 1939 г. министерством хозяйства Германии, отмечалась, что 80 процентов бензина и 80 процентов дизельного топлива генеральный уполномоченный по экономике должен был предоставить в распоряжение вермахта и сельского хозяйства{986}.

В связи с непосредственной подготовкой к войне промышленные предприятия из крупных центров перемещались в более безопасные в стратегическом отношении районы, наращивались производственные мощности, внедрялись техническая рационализация и новые виды сырья. Основные отрасли промышленности переводились на производство военной продукции, что отражено в таблице 8.

К июню 1939 г. в военной промышленности Германии (вместе с Австрией и Судетской областью) было занято 2,4 млн. человек, то есть 21,9 процента общего числа промышленных рабочих. По данным германского института экономических исследований (ФРГ), с 1933 по 1939 г. включительно военное производство в стране увеличилось в 10 раз{987}, а самолетостроение — почти в 23 раза{988}. [297]

Таблица 8. Доля военной продукции в промышленном производстве Германии (в процентах){989}
Доля военной продукции 1936 г. 1939 г.
Во всей промышленности 8 23
в металлургической 6 29
в металлообрабатывающей 11 45
в машиностроительной 13 43
в оптико-механической 20 51
В электротехнической 5 32

В 1938–1939 гг. гитлеровцы придали такой размах военному строительству, что, по признанию начальника военно-экономического штаба ОКБ генерала Г. Томаса, промышленность Германии находилась в крайней степени напряжения и уже в не полной мере справлялась с выполнением заказов вермахта, особенно в самолетостроении{990}.

Форсированный перевод экономики Германии на военные рельсы не мог не сказаться на ее внешней торговле, так как многие предприятия, поставлявшие продукцию на внешний рынок, переключились на военное производство. Правительство стремилось не допустить уменьшения экспорта. 30 января 1939 г. Гитлер заявил: «Германия должна экспортировать или умереть»{991}. Однако, несмотря на все усилия развить внешнюю торговлю с помощью поощрительных премий, субсидирования торговых фирм и использования демпинга, экспорт Германии в 1938–1939 гг. снизился.

Учитывая опыт первой мировой войны, гитлеровцы прилагали большие усилия к увеличению производства сельскохозяйственной продукции и регулированию ее распределения. Еще до войны была введена карточная система на основные виды продовольствия, запрещен откорм скота зерном хлебных культур. Для перестройки продовольственного обеспечения и создания стратегических запасов в центре и на местах были созданы продовольственные комитеты, организованы главные объединения по рыбе, яйцам, пиву, овощам, картофелю, молоку, мясу, сахару. Вследствие этого в начале войны потребовались лишь небольшие дополнительные мероприятия для завершения перестройки продовольственного аппарата. Военные запасы создавались прежде всего за счет сокращения народного потребления.

К осени 1939 г. в Германии запасы зерна составляли 6–6,5 млн. тонн, жиров — 500–600 тыс. тонн, сахара — 1 660 тыс. тонн. Были созданы запасы других видов продовольствия, а также фуража. Картофелем и отчасти хлебом население могло быть обеспечено до урожая следующего года. Запасы жиров составляли половину, а сахара — треть годового потребления. По мобилизационному плану предполагалось значительно сократить нормы снабжения населения продовольствием, в том числе мясом — на 68 процентов, жирами — на 57 процентов{992}.

Готовясь к тотальной войне, гитлеровцы предпринимали огромные усилия, чтобы обеспечить военную экономику важнейшими видами сырья. Однако, несмотря на все мероприятия по обеспечению автаркии в снабжении сырьем, зависимость от ввоза из-за границы к началу войны была велика. [298]

Она составляла одну треть общих потребностей рейха, а по железной руде — 45 процентов, свинцу — 50, меди — 70, олову — 90, никелю — 95, бокситам — 99, по минеральным маслам — 66 и каучуку — 80 процентов{993}.

Чрезвычайные меры по подъему производства внутри страны, захват экономических ресурсов Австрии и Чехословакии и увеличение импорта позволили фашистской Германии создать к 1939 г. такие запасы важнейших видов стратегического сырья, которые могли обеспечить ведение войны в течение 9–12 месяцев{994}. Однако по некоторым видам сырья обеспеченность была значительно меньшей: по натуральному каучуку — 2 месяца, магнию — 4, меди — 7 месяцев{995}.

Ограниченность этих запасов являлась уязвимым местом германской военной экономики в случае затяжной войны. Поэтому, планируя «молниеносную войну», германское верховное командование и монополии уделяли первостепенное внимание захвату и использованию стратегических ресурсов противников. Для этих целей военно-экономический штаб ОКБ подготовил специальные подразделения и части{996}.

Создание многочисленного вермахта и колоссальное расширение военного производства требовали огромного количества квалифицированной рабочей силы. Стремясь решить эту проблему, гитлеровцы использовали не только безработных, но и ремесленников, мелких торговцев и домохозяек Германии, а также население оккупированных Австрии и Чехословакии. Только с мая 1938 г. по май 1939 г. число рабочих, вовлеченных в военное производство, увеличилось на 1 млн. 250 тыс. человек{997}. Чрезвычайные меры вели к разорению средних слоев населения. В 1933–1939 гг. около 700 тыс. ремесленников и мелких торговцев закрыли свои предприятия{998}, не выдержав конкуренции с монополиями. Многие из них вынуждены были идти на военные заводы. И все-таки в 1939 г. только в промышленности не хватало 631 тыс. рабочих{999}. Правительство Германии пыталось восполнить недостаток рабочей силы усилением эксплуатации, увеличением рабочего дня, тотальной мобилизацией населения. В феврале 1939 г. специальным распоряжением «Об обеспечении рабочей силой выполнения задач особого государственного и политического назначения» была введена трудовая повинность для женщин{1000}. Вскоре женщины составили около трети (32,5 процента) всех рабочих и служащих Германии. Министр труда получил широкие полномочия в использовании рабочей силы.

Еще до войны ряд постановлений узаконивал строгий принудительный труд. Рабочие промышленности и сельского хозяйства окончательно закреплялись за предприятиями и лишались права менять место работы без согласия их владельцев (фюреров). Отменялись изданные ранее законы о предоставлении отпусков, ограничении рабочего времени и надбавках за сверхурочную работу. Одновременно замораживалась заработная плата.

Часть рабочих тех предприятий, которые не имели непосредственного отношения к войне, переводилась в военную промышленность. Руководители и 60 процентов личного состава военизированных отрядов и лагерей трудовой повинности были направлены на службу в строительные батальоны{1001}. [299] В фашистском ведомстве труда были детально разработаны планы вовлечения в военное производство детей, стариков и иностранной рабочей силы, которую предполагалось ввозить с завоеванных территорий.

23 июня 1939 г. имперский совет обороны рассмотрел вопрос о тотальной мобилизации населения и использовании его во время войны. Имперский министр труда доложил, что в стране имеется 43,5 млн. трудоспособного населения, которое предполагается использовать: в вермахте — 7 млн. мужчин и 250 тыс. женщин, в экономике и других отраслях — 19,2 млн. мужчин и 17,1 млн. женщин. Кроме того, заявил он, «можно также использовать мужчин в возрасте свыше 65 лет и подростков 13–14 лет»{1002}.

Одной из форм вовлечения широких масс в подготовку к войне была лига воздушной обороны рейха (Reichsluftschutzbund). Летом 1939 г. она, по заявлению Геринга, включала 2400 инструкторов по пассивной обороне, 3400 инструкторов центра, 65 тыс. региональных служб, 400 тыс. человек в группах кадрового состава, 5 млн. человек обученных и 12 млн. человек примыкавших к лиге{1003}.

Форсированная подготовка Германии к войне требовала огромных финансовых затрат. Западногерманский специалист по вопросам финансирования второй мировой войны Ф. Федерау утверждает, что с 1933 по 1939 г. непосредственно на вермахт было израсходовано лишь 60 млрд. марок{1004}. Он пытается опровергнуть заявление Гитлера в рейхстаге, что за 6 лет до начала войны на вооружение вермахта потрачено 90 млрд. марок{1005}. Поскольку «невоенные» ассигнования во многих случаях были лишь маскировкой форсированной подготовки страны к войне, цифра, указанная официально, отнюдь не завышена.

Доля ассигнований на вермахт в расходной статье бюджета Германии с каждым годом возрастала. В 1938/39 финансовом году она составила 58 процентов против 24 процентов в 1933/34 г{1006} Уже к 1937–1938 гг. финансовое положение рейха стало критическим, и гитлеровцам из-за недостатка валюты пришлось свыше трех четвертей своей внешней торговли вести путем клиринговых соглашений{1007}.

Переход к осуществлению более грандиозной программы вооружения потребовал новых колоссальных ассигнований. Прежние методы финансирования подготовки войны оказались недостаточными, Захват средств Австрии в 1938 г. (свыше 400 млн. шиллингов) и выпущенный в том же году четвертый имперский заем не могли спасти Германию от возраставших финансовых трудностей. В сентябре 1938 г. золотой запас Германии почти совсем истощился и составлял всего 17 млн. долларов, то есть в 35 раз меньше, чем у Голландии, и в 478 раз меньше, чем у США{1008}. Накануне войны Германия имела иностранной валюты и золота всего лишь на 500–600 млн. марок{1009}. В конце 1938 г. кассовый дефицит достиг 1 млрд. марок. Кроме того, имперский банк должен был срочно погасить векселя на 3 млрд. марок, выпущенные фиктивным обществом, созданным в целях финансирования вооружений{1010}. [300]

Для преодоления финансового кризиса и дальнейшего субсидирования военных приготовлений гитлеровцы в 1938–1939 гг. вновь пошли на чрезвычайные меры, в первую очередь на увеличение налогов. Если в 1933 г. поступления от налогов составляли 10,5 млрд. марок, то в 1938 г. — 22,8, а в 1939 г. — 27,2 млрд. марок{1011}. Выпуская так называемые «налоговые облигации»{1012}, гитлеровское правительство собирало налоги вперед, надеясь в будущем покрыть дефицит за счет ограбления захваченных стран. Увеличились суммы государственных займов. Если в 1933/34 бюджетном году был выпущен заем на 400 млн. марок, то в 1938/39 — на 11,2 млрд. марок{1013}.

Определенную роль сыграло ограбление еврейского населения. Распоряжением одного из гестаповских главарей — Гейдриха всем отделам гестапо и «службы безопасности» предписывалось провести 9 и 10 ноября 1938 г. «стихийные» антиеврейские выступления{1014}. Иски евреев к страховым компаниям о возмещении убытков, причиненных во время погромов, были аннулированы, 20 тыс. евреев оказались в концентрационных лагерях{1015}. Подводя итоги этой акции, Геринг сообщал имперскому совету обороны, что напряженное состояние государственной казны, вызванное перевооружением, было облегчено миллиардным штрафом, наложенным на евреев, и доходами, полученными в результате ариизации еврейских предприятий{1016}. На Нюрнбергском процессе Геринг признал, что «на этих операциях гаулейтеры и другие деятели фашистской партии нажили миллионные состояния»{1017}. Наряду с этим крупный сионистский капитал Германии и других стран сотрудничал с гитлеровцами и финансировал их военные приготовления.

20 марта 1939 г. был издан закон «О финансировании национально-политических задач империи». Этим законом с 1 апреля 1939 г. вводился новый финансовый план непосредственного перевода хозяйства страны на военные рельсы. Фашистская пресса стремилась представить его как чудодейственное средство от угрозы финансового и экономического банкротства{1018}. План, рассчитанный на шесть месяцев, предусматривал значительное увеличение средств на финансирование вооружений посредством удлинения рабочего дня и интенсификации труда, усиления ограбления оккупированных территорий, увеличения государственных займов, налогов и пошлин, эмиссии денежных знаков. По словам бывшего министра финансов Германии Шверин-Крозига, во время проведения «чрезвычайных форм финансирования» в 1939 г. было выдано налоговых квитанций на сумму 4,8 млрд. марок{1019}.

Оккупировав Чехословакию, гитлеровцы захватили не только государственные ценности, но и добровольные пожертвования чехословацкого народа, собранные в сентябре 1938 г. на случай войны с Германией{1020}.

Немалую роль в спасении «третьей империи» от финансовой катастрофы сыграла международная, в первую очередь английская и американская, финансовая олигархия. В начале апреля 1939 г. с согласия английского правительства директор банка международных расчетов М. Норман передал рейху 6 млн. фунтов стерлингов чехословацкого золота, отправленного [301] правительством Чехословакии после Мюнхена «для надежного хранения» в подвалы Английского банка{1021}.

Сообщая Гитлеру о сделках с представителями финансовых кругов европейских стран и США, достигнутых на международных совещаниях и конференциях в июне — июле 1939 г., Функ писал: «Благодаря мерам, которые я принял в последние месяцы, мне удалось усилить позиции Рейхсбанка настолько, что никакие потрясения в международных финансах и кредите не смогут сказаться на нас... Я обменял на золото весь фонд Рейхсбанка и все доходы от германской торговли с заграницей, на которые можно было наложить руку... Мы сможем без серьезных потрясений в области финансов и экономики пережить испытания войны»{1022}.

Однако финансовое положение Германии оставалось, по существу, катастрофическим. Инфляция была в полном разгаре.

Государственный долг Германии накануне войны составлял более 60 млрд. марок. «Расходы на военные и прочие государственные нужды к 1939 г., — пишет Мюллер-Гиллебранд, — пришли в такое несоответствие с излишками гражданского хозяйства, что военная экономика должна была вестись за счет выпуска новых денег, вследствие чего финансовая, а с ней и экономическая катастрофа становилась совершенно неизбежной. Создавалось такое положение, из которого только «прыжок в войну» мог считаться единственным спасением...»{1023} Финансовый кризис, трудности в экономике, порожденные милитаристской политикой германского империализма, побуждали гитлеровцев спешить с началом войны. Только посредством порабощения и ограбления народов других стран они надеялись поправить свое экономическое положение и избежать катастрофы.

Осуществляя агрессию против Австрии, Чехословакии, Литвы, правительство фашистской Германии в то же время проводило реорганизацию на внутреннем фронте, чтобы завершить подготовку страны к большой войне. Как отмечал Функ в речи 14 октября 1939 г., много внимания обращалось на создание аппарата для руководства выполнением особо важных задач в случае начала войны{1024}. 11 января 1939 г. были изданы распоряжения о подготовке к мобилизации (Mob-Fall). В распоряжениях генерального уполномоченного по военной экономике указывалось, что все подчиненные ему промышленные предприятия должны обеспечить себя годичным запасом каменного угля, а также талонами на получение бензина и других видов горючего, представить заявки на транспорт, необходимый в случае объявления мобилизации, с началом войны перестроить свою работу для удовлетворения потребностей армии. Военно-экономические отделы при различных учреждениях и органах власти должны были взять под контроль деятельность предприятий с количеством рабочих свыше 20 человек и дать им конкретные указания о мероприятиях в случае объявления мобилизации. Устанавливался строжайший контроль за выдачей предприятиям экспортных лицензий. Весь экспорт подчинялся исключительно интересам импорта стратегического сырья.

В феврале 1939 г. распоряжения о подготовке к войне с указанием задач на случай объявления мобилизации получили предприятия нефтяной и горнорудной промышленности. Тогда же были даны указания о военно-экономической подготовке Австрии. В частности, ее энергетическая система включалась в обслуживание германской военной промышленности. В конце месяца генеральный уполномоченный по военной экономике по согласованию с ОКБ издал распоряжение «Об оборонительных мероприятиях [302] для защиты военных и жизненно важных предприятий», в котором излагалась система мер по борьбе с саботажем, усилению охраны промышленных объектов и т. д.

В следующем месяце были разработаны планы увеличения выпуска продукции для обеспечения потребностей вермахта в случае объявления мобилизации, а также намечены предприятия, не имеющие военного значения, которые с началом войны подлежали закрытию. Рабочие и служащие таких предприятий должны были направляться в армию или на военные заводы.

1 апреля 1939 г. имперский министр хозяйства потребовал от подчиненных ему учреждений и предприятий завершить составление мобилизационного календаря. Предписывалось различать три стадии мобилизации:

1) период напряжения в международных отношениях (Spannungzeit), когда должны быть осуществлены все мероприятия, касающиеся отношений с другими странами;

2) мобилизационные мероприятия, предшествующие открытию военных действий (x-Fall). Они включали мобилизацию армии, государственного аппарата и экономики;

3) всеобщая мобилизация и начало военных действий с противником. В этот период завершалась мобилизация вооруженных сил, экономики и всего государства.

Однако в документе подчеркивалось, что всеобщая мобилизация может быть объявлена еще до наступления первой и второй стадий{1025}.

Весной 1939 г. завершилось составление плана военно-экономической мобилизации страны. 11 мая Кейтель подписал «Основные указания о единой подготовке обороны империи», предусматривавшие проведение мобилизационных мероприятий по всей стране; исполнительным органом ОКБ для осуществления этих задач являлся отдел обороны в его штабе, а по линии фашистской партии — штаб заместителя фюрера (отдел М).

Были изданы указания об укреплении сотрудничества генерального уполномоченного по военной экономике с военно-экономическим штабом ОКВ{1026}. Они должны были составить совместный военно-экономический мобилизационный план, для чего создавался комитет центрального планирования. Разногласия в этом комитете между ОКВ и генеральным уполномоченным разрешал имперский совет обороны. Все предприятия, производившие вооружение, отныне подчинялись военно-экономическому штабу ОКВ; при каждой дирекции имперских железных дорог назначался представитель ведомства военной экономики.

В июле — августе 1939 г. были предприняты новые меры: использование сырья разрешалось только в соответствии с мобилизационным планом, строго регламентировалось потребление цемента, электроэнергии, нефти, каучука, железа, легирующих металлов, текстиля, целлюлозы. В это же время закончено составление мобилизационных планов для всех предприятий и издан закон «О государственных повинностях», по которому военные органы получили право при формировании армии военного времени реквизировать повозки, лошадей и другое имущество населения{1027}.

Таким образом, в течение 1938–1939 гг. фашистское руководство создало сеть организаций и учреждений, обеспечившую еще в мирное время перевод всей жизни страны на путь непосредственной подготовки войны. «Во время войны, — писал Шверин-Крозиг, — Германия не нуждалась в [303] создании новой организации, так как вся экономическая система, которая была неразрывно связана с финансовой политикой, могла быть оставлена без изменений»{1028}.

Готовясь к войне, нацисты уделяли большое внимание идеологическому обоснованию своей агрессивной программы, психологической обработке немецкого народа. 12 ноября 1939 г. на совещании главнокомандующих Гитлер отмечал, что «создание... вооруженных сил было бы невозможно без идеологического воспитания германского народа партией»{1029}. Фашистская идеология, маскируя классовую, империалистическую сущность гитлеровской диктатуры, агрессивность ее внешнеполитической программы, вытравливала из сознания немецкого народа свободолюбивые демократические традиции, влияние идей научного социализма. Она заражала миллионы немцев ядом фанатического расизма и звериного шовинизма, стремлением к завоеванию и порабощению других народов и государств, морально растлевала и разлагала население страны, формировала у него примитивное, шаблонное мышление на базе исступленных, доходящих до истеричности призывов Гитлера и готовила немцев к совершению чудовищных преступлений.

Несмотря на усиленную идеологическую и психологическую обработку широких масс в духе милитаризма и фашизма, у гитлеровцев возникли серьезные опасения относительно морального состояния германского народа в период чехословацкого кризиса, когда немцы ощутили непосредственную угрозу возникновения войны. Стремясь вызвать прилив энтузиазма у населения, фашистские главари в конце сентября 1938 г. провели в Берлине парад войск, возымевший противоположное действие. Один из очевидцев показывал на Нюрнбергском процессе: «Население, думая, что войска идут на войну, заметно проявило свое недовольство. Войска не видели никакого ликования... Гитлер наблюдал все это из окна имперской канцелярии. Он рассвирепел, отошел от окна и сказал: «С таким народом я не могу воевать...»

10 ноября 1938 г. Гитлер созвал тайное совещание руководящих работников нацистской прессы, на котором дал указания, «как надо подготовить народ к тому, чтобы он стоял по стойке «смирно», когда начнется гроза...», потребовал всеми средствами внушать немцам необходимость применения силы для достижения «национальных» целей. Для этого, указывал Гитлер, надо «преподносить определенные внешнеполитические события так, чтобы внутренний голос народа постепенно сам начал кричать о применении силы»{1030}. Вместе с тем фашистский рейхсканцлер потребовал внушать населению слепую веру в правильность своего руководства и развивать фанатическую уверенность немцев в неизбежности победы Германии в войне.

С конца 1938 г. наступил новый этап в психологической подготовке немецкого населения к войне. Внедрение реакционных милитаристско-реваншистских концепций в широкие слои народа проводилось с еще большим размахом. В 1939 г. в распоряжении фашистского пропагандистского аппарата находилось 3,5 тыс. ежедневных газет и 15 тыс. других периодических изданий, 15 имперских радиостанций, 10 млн. 820 тыс. приемников, 9480 киноустановок, обслуживших за год 447 млн. зрителей. В течение этого года свыше 3 тыс. издательств выпустили 20 тыс. названий книг{1031}. Во всех школах, университетах, в армии, организациях фашистской партии шло упорное вдалбливание «изречений» фашистской библии — гитлеровской [304] «Майн кампф», изданной тиражом 6 млн. 250 тыс. экземпляров. От этой книги шла прямая дорога к крематориям Освенцима, к газовым камерам Майданека, к душегубкам, посредством которых были уничтожены многие миллионы людей.

Гитлеровское правительство предприняло решительные меры, чтобы закрыть всякий доступ антифашистской информации из-за рубежа: был прекращен ввоз газет и журналов, построено большое число заглушающих радиостанций, под угрозой смертной казни запрещалось слушание иностранных радиопередач. Особые меры принимались для того, чтобы воспрепятствовать распространению в Германии идей марксизма-ленинизма{1032}. В то же время в целях привлечения слушателей передачи германского радио сильно театрализовывались, в них участвовали оркестры, фанфаристы и т. и.

Гитлеровская пропаганда разжигала у немцев крайний национализм, зоологическую ненависть к народам других стран, особенно к советскому народу, к советскому строю, воспитывала веру во всемогущество фюрера, апеллировала к низменным инстинктам, демагогически обещая всяческие блага после окончания войны за счет ограбления и порабощения других стран. Фашисты стремились убедить немцев, что единственным выходом для них является победоносная война, а в случае поражения Германию ждет новый Версаль. Основное направление гитлеровской пропаганды наиболее цинично было сформулировано в утвержденной 25 августа 1938 г. генеральным штабом сухопутных сил{1033} памятке солдатам вермахта — своеобразном кодексе поведения, которым они должны были руководствоваться во время войны.

«Ни одна мировая сила, — говорилось в ней, — не устоит перед германским напором. Мы поставим на колени весь мир. Германец — абсолютный хозяин мира. Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки. Ты — германец: как подобает германцу, уничтожай все живое, сопротивляющееся на твоем пути... Завтра перед тобой на коленях будет стоять весь мир»{1034}.

Широко велась идеологическая и практическая подготовка к эксплуатации будущих колоний. В отчете о колониально-политическом обучении немецкой полиции за период с 1 апреля 1938 г. по 31 марта 1939 г. сообщалось о том, что «в результате планомерного четырехлетнего обучения колониально-политическим вопросам часть предпосылок для использования в будущем служащих полиции в немецких колониях уже создана»{1035}.

В обстановке непосредственной подготовки войны антифашистские силы в самой Германии имели ограниченные возможности ведения пропаганды по разоблачению человеконенавистнических взглядов фашистов.

Однако, несмотря на шовинистический угар, которым гитлеровцы сумели отравить сознание большинства немецкого народа, в стране действовали значительные группы антифашистов, не прекращавшие борьбы против кровавого нацистского режима и политики войны. В ответ на массовую принудительную мобилизацию населения на военные предприятия, в сельское хозяйство, на строительство укреплений и т. и. участились случаи [306] саботажа, дезертирства и других форм сопротивления. 31 августа 1939 г. начальник генерального штаба армии генерал Гальдер отмечал весьма скептическое отношение части населения к военным мероприятиям. Он признавал, что из всех мобилизованных на строительство военных укреплений «одна треть рабочих призвана (в армию); треть сбежала... Население относится ко всему почти безучастно. В прифронтовой полосе — состояние подавленное»{1036}.

В связи с активизацией антифашистского движения в Германии накануне войны гитлеровцы усилили кровавый террор. В 1939 г. многочисленные виды германской партийной и государственной полиции были объединены в единую организацию — главное управление имперской безопасности (РСХА), которое возглавил Кальтенбруннер{1037}.

Опасаясь возможных антивоенных выступлений после начала агрессивной войны, фашистские власти заранее готовили заключение в концентрационные лагеря всех подозреваемых в антифашистской деятельности немецких граждан. По свидетельству Гальдера, мобилизационным планом предусматривалось: «Аресты согласно картотеке А-1. (10 тыс. человек) 1-я очередь; (20 тыс. человек) 2-я очередь. В концентрационные лагеря»{1038}. В соответствии с этим на территории Германии и Австрии строились все новые концентрационные лагеря. К началу войны в распоряжении фашистских палачей имелось около 100 постоянных концентрационных лагерей{1039}. Наиболее крупными из них были Бухенвальд в Тюрингии, Маутхаузен в провинции Верхняя Австрия, женский лагерь Равенсбрюк вблизи Берлина. Тысячи антифашистов были казнены, около миллиона немцев томилось в концлагерях и тюрьмах{1040}.

С особым остервенением нацисты обрушились на коммунистическую партию, потерявшую к началу войны 60–70 процентов своего состава, а также на социал-демократов. И все же многие тысячи лучших представителей немецкого народа не прекращали борьбы за жизненные интересы нации, против фашизма и войны.

Беспощадный террор, разнузданная социальная демагогия и безнаказанность агрессивных акций помогали гитлеровской шовинистической пропаганде убеждать население, что «Гитлер все может», и создавать у большинства немцев уверенность в легком и быстром осуществлении завоевательных планов фашистов. Именно поэтому, несмотря на самоотверженность оставшихся в строю коммунистов и поддержку их борьбы определенной частью рядовых членов социал-демократической партии, рабочими-католиками и другими антифашистами, рабочий класс Германии не смог помешать империалистам развязать мировую войну.

Таким образом, к концу лета 1939 г. подготовка к большой войне, проводившаяся в течение нескольких лет с подлинно немецкой пунктуальностью, в основном завершилась. Вся внутренняя жизнь страны оказалась подчиненной этой зловещей цели. Гитлеровская Германия выступила как главный поджигатель новой мировой войны, как ведущая сила фашистского блока. От нее стремились не отставать и другие участники этого преступного союза.

В Италии фашисты в 1939 г. объявили об окончании строительства «корпоративного государства». В январе палата депутатов была переименована в палату фашизма и корпораций, члены которой отныне не избирались, а назначались из числа представителей высших органов фашистской партии и корпоративных организаций. Правда, реформа не коснулась сената: право [306] формирования второй палаты парламента сохранялось как одна из немногих прерогатив короля Виктора Эммануила.

Основой социально-экономической жизни государства являлась корпоративная система. Еще с 1934 г. в Италии существовали 22 корпорации — отраслевые профессиональные союзы, объединявшие «на паритетных началах» предпринимателей и лиц наемного труда. В действительности как в самих корпорациях, так и в их высших органах подлинными руководителями являлись крупные промышленники, государственные чиновники и представители фашистской партии. Корпорации охватывали отрасли национального хозяйства: были корпорации промышленности, сельского хозяйства, торговли, банков, транспорта, а также особые корпорации лиц свободных профессий и даже домашних хозяек. Практически все активное население страны в предвоенные годы было охвачено корпоративной системой, которая, по утверждениям фашистских главарей, являлась средством, примирявшим интересы предпринимателей и трудящихся.

В предвоенные годы особенно усилилась роль фашистской партии; все руководство политической жизнью страны оказалось в ее руках. В 1937 г. секретарю партии А. Стараче был присвоен ранг министра. Превозношение «ниспосланного Италии провидением» Муссолини достигло своего апогея. Членство в фашистской партии стало обязательным условием для государственных служащих; различные меры побуждения к вступлению в нее предпринимались и по отношению к другим слоям итальянского населения. В результате к концу октября 1937 г. в рядах фашистской партии насчитывалось более 2 млн. человек. Она контролировала многочисленные массовые организации общей численностью около 8,5 млн. человек{1041}. Главное место среди них занимали молодежные, объединенные в 1937 г. в единую военизированную организацию. Ее командиром стал секретарь фашистской партии, а лозунгом — лозунг этой партии: «Верить, сражаться, победить!»

Важнейшее место в государственной системе Италии занимал разветвленный репрессивный аппарат. Перед войной в стране существовало до двадцати видов полицейских организаций{1042}. Основной из них была тайная политическая полиция — овра{1043}, которая стремилась опутать сетью информаторов все слои итальянского общества. Главные усилия полиции направлялись на подавление всяких попыток антифашистов создать в стране подпольные организации. Овра осуществляла широкую слежку, в том числе и за ближайшим окружением Муссолини{1044}.

В 1939 г. фашистский режим прилагал все силы к тому, чтобы превратить корпорации в органы управления хозяйственной жизнью страны. В соответствии с фашистской экономической доктриной они должны были «направлять» экономику, внося в нее плановое начало{1045}. Корпорациям предоставлялось монопольное право разрешать создание новых предприятий, расширение или слияние старых. Владельцы различных капиталистических объединений обязаны были отчитываться о своей деятельности перед корпорациями, членами которых они являлись. Но поскольку во главе корпораций стояли представители тех же объединений, они все вопросы решали в пользу крупных монополий. Это приняло столь широкие масштабы, что нашло отражение даже в официальных документах. [307]

Так, обследуя в 1939 г. состояние дел в строительстве новых предприятий, комиссия министерства корпораций отмечала, что крупные промышленники повсеместно используют корпоративные органы для устранения соперников и укрепления позиции монополий{1046}. Таким образом, в руках монополистов корпоративная система стала орудием концентрации промышленного и финансового капитала.

Особенно большие возможности для этого открывала политика автаркии, служившая подготовке итальянской экономики к войне. В мае 1937 г. Муссолини объявил, что «корпорации мобилизованы для борьбы за автаркию, а центральный корпоративный комитет (созданный в апреле 1935 г. из представителей всех ведущих групп промышленного и финансового капитала. — Ред.) должен рассматриваться как генеральный штаб, возглавляющий борьбу в защиту экономической независимости нации»{1047}. Предполагалось, что совместно с министерством корпораций он выработает генеральный план обеспечения национальной экономики сырьем и развития военных отраслей промышленности. Однако до самой войны такого плана так и не было выработано. Деятельность комитета ограничивалась формулированием рекомендаций, направленных на сокращение дефицита в стратегических материалах и стимулирование предприятий, имевших военное значение, а также распределением многих видов импортного сырья.

К 1939 г. важнейшие военно-автаркические предприятия были объединены под контролем института промышленной реконструкции (ИРИ), который финансировал их и участвовал в создании полугосударственных финансово-промышленных комплексов. Половина акционерного капитала такого рода обществ принадлежала государству, а другая — частным монополиям. Для непосредственного руководства тяжелой промышленностью ИРИ создал дочернее финансовое объединение — «Финсидер». На долю предприятий, финансируемых ИРИ, в 1939 г. приходилось 70 процентов всей добываемой в Италии железной и марганцевой руды, 76 процентов производства чугуна и 45 процентов стали{1048}. Всего за два предвоенных года капитал «Финсидера» удвоился и достиг к 1939 г. 1,8 млрд. лир{1049}. Столь же стремительно росли доходы других финансово-промышленных комплексов, получавших щедрые субсидии от фашистского государства.

Однако усилия и средства, которые затрачивал режим Муссолини на укрепление промышленности и увеличение производства стратегического сырья, не давали желаемых результатов. С 1929 по 1938 г. валовой объем промышленной продукции увеличился всего на 0,6 процента{1050}. Одной из самых трудновыполнимых задач развития итальянской экономики было обеспечение промышленности топливом и жидким горючим. Несмотря на все попытки увеличить добычу угля разведкой новых месторождений, Италия получила его в 1939 г. лишь 3 млн. тонн, в то время как ее годовая потребность составляла около 15 млн. тонн{1051}. Еще хуже обстояло дело с нефтью, которую страна продолжала почти целиком ввозить из-за границы. Затруднительное положение с топливом фашистское правительство пыталось выправить усиленным строительством гидроэлектростанций. С 1929 по 1939 г. производство электроэнергии возросло более чем в полтора раза и достигло 18,4 млрд. кВт/ч. Однако во [308] многих отраслях промышленности, особенно в металлургии, электроэнергия не могла заменить уголь. Развитие военного производства сдерживалось не только слабостью энергетической базы, но и нехваткой черных, цветных и редких металлов. Вследствие нехватки руды Италия получила в 1939 г. немногим более 1 млн. тонн чугуна и 2 млн. тонн стали — менее половины того количества, которое верховная комиссия по автаркии считала необходимым на случай войны{1052}.

Милитаризация экономики стимулировала развитие машиностроения и металлургии. В значительной степени благодаря росту этих отраслей перед войной валовое промышленное производство Италии впервые превысило сельскохозяйственное. Однако автаркические мероприятия фашистского правительства не привели к заметному снижению зависимости страны от ввоза стратегического сырья: накануне войны она была вынуждена импортировать до 80 процентов важнейших материалов для производства вооружения{1053}. Военная промышленность не справлялась с выполнением заданий{1054}.

Недостаточную эффективность усилий фашистского правительства в подготовке к войне признавали сами его руководители. В феврале 1939 г., выступая на большом фашистском совете{1055}, Муссолини заявил, что Италия будет готова к войне лишь после 1942 г. За это время он надеялся обновить артиллерийский парк, довести число линейных кораблей до восьми, удвоить количество подводных лодок, увеличить колониальную армию и «хотя бы на 50 процентов»{1056} выполнить автаркические планы.

Осенью 1939 г. вооружение итальянской армии оставалось устаревшим. В 1938 г. было начато строительство новых артиллерийских заводов, но в течение 1939 г. их общая мощность не превышала 70 орудий в месяц, что было явно недостаточно для существенного обновления артиллерии. Серийное производство средних и тяжелых танков до начала войны налажено не было: имелось лишь несколько опытных образцов легких танков{1057}.

Авиация являлась предметом особой заботы Муссолини. Несмотря на это, обследование, проведенное в 1939 г. министерством авиации, обнаружило довольно неутешительную картину: большинство самолетов было устаревших типов, а к бою готовы менее половины числившихся в строю 3 тыс. машин. Наиболее боеспособным был военно-морской флот, располагавший тяжелыми кораблями и подводными лодками. Однако для успешных действий на больших расстояниях флот нуждался в прикрытии с воздуха, а в его составе не было ни одного авианосца{1058}.

Мероприятия по автаркии и гонка вооружений ложились тяжким бременем на бюджет страны. С 1936 по 1939 г. бюджетный дефицит, образовавшийся главным образом в результате «чрезвычайных расходов», составил 66 млрд. лир{1059}. Налоговые поступления не могли покрыть затрат [309] на подготовку войны, поэтому правительство прибегало к всевозможным принудительным займам, эмиссии денежных знаков, изъятию золота и валюты у населения и другим подобным мерам. Всего за 1934–1938 гг. таким путем было получено дополнительно 36 млрд. лир{1060}. Тем не менее в августе 1939 г. финансовое положение было настолько серьезным, что министр финансов Гуарнери в докладе Муссолини писал, что если в ближайшее время правительство не примет необходимых и эффективных мер, то страна будет «неизбежно поставлена в течение нескольких месяцев в положение неплатежеспособности в отношениях с заграницей, с неизбежными последствиями в международных политических отношениях и в состоянии экономики и общества внутри страны»{1061}.

Фашистское государство не принимало эффективных мер против произвольного использования финансовых средств, сырья и материалов капиталистическими объединениями. В то же время жизненный уровень населения падал. Заработная плата за 1934–1938 гг. возросла всего на 14 процентов{1062}, а стоимость жизни трудящихся за этот период — на 33 процента. Потребление на душу населения мяса, масла, овощей, фруктов и других продуктов, особенно среди итальянских трудящихся, резко упало. С конца 1938 г. итальянцы были вынуждены довольствоваться низкокачественным хлебом, который они называли «хлебом фашистского режима». Несмотря на расширение военного производства, в стране сохранялась безработица. От милитаризации экономики страдали не только рабочие и крестьяне, но и определенные категории мелкой буржуазии.

Параллельно с милитаризацией экономики фашисты стремились подчинить задаче подготовки к войне всю жизнь нации. Муссолини заявлял своим приближенным, что он твердо намерен превратить итальянцев из «нации мандолинистов» в нацию «суровых воинов». С 1936 г. проводились многочисленные мероприятия, среди которых особое место занимали «фашистские субботы». Эти дни все итальянцы должны были целиком посвящать военной, политической и спортивной подготовке{1063}. Дуче и его окружение также совершали заплывы в море, соревновались в беге с барьерами и в велосипедной езде. Много внимания уделялось военной подготовке молодежи. Средняя школа и университеты всю свою деятельность подчинили задаче военного воспитания будущих воинов. Фашистские идеологи требовали, чтобы молодежь занималась «гимнастикой мускулов», а не «гимнастикой ума», чтобы все преподавание было проникнуто «духом дисциплины и воинской подготовки»{1064}. Стремясь всемерно разжечь военный психоз, они широко использовали печать. 30 марта 1939 г. газета «La Tribima» напечатала фотографию группы юношей, призванных в армию. Их «энтузиазм» выражали плакаты со словами: «Возьмем Средиземноморье!», «Тунис, Джибути, Суэц!»,

Мечтая превратить страну в «великую империю», фашисты отводили важную роль повышению рождаемости. «Только плодовитые нации имеют право на империю»{1065}, — говорил Муссолини, призывая итальянских женщин проявлять «несгибаемую волю к деторождению». В 1937 г. был принят специальный закон «О демографическом развитии нации». Стремление женщин к экономической независимости и интеллектуальной жизни объявлялось [310] вредным, их основная функция формулировалась в призыве «бдеть у люльки». Однако демографическая политика итальянского фашизма не увенчалась успехом: вследствие снижения жизненного уровня рост населения перед войной продолжал сокращаться.

С осени 1938 г. усиленно проводилась «культурная мелиорация». Эта кампания развертывалась по многим направлениям, одно из которых составляла борьба против «иностранного влияния». Всерьез доказывалось, например, что «заимствованная у англичан» привычка пить чай «ослабляет нацию». В 1939 г. решительной чистке подверглись библиотеки и книжный рынок. Специальная комиссия составляла списки запрещенных авторов, среди которых были Толстой, Тургенев и Гоголь, чьи имена связывались с «большевистской Россией»{1066}.

Муссолини широко заимствовал опыт Гитлера. Увидев на военных парадах во время визита в «третью империю» «прусский шаг», дуче немедленно приказал ввести его в итальянской армии и военизированных организациях под названием «римский шаг». Захлебываясь от восторга, фашистские газеты причислили эту новую манеру маршировать к основным методам военного воспитания нации.

Копирование способов действия союзника не ограничивалось внешней стороной. Летом 1938 г. был опубликован манифест группы фашистских «ученых», в котором утверждалось, что итальянцы относятся к высшей арийской расе и ее следует всячески оберегать от чужеродных элементов{1067}. Вскоре Муссолини потребовал поставить расовый вопрос «в центр национальной жизни»{1068}. Последовало издание расистских законов, запрещавших браки между итальянцами и «неарийцами». Евреи исключались из национальной жизни: им запрещалось занимать какие-либо посты в государственных учреждениях, служить в армии, их права на недвижимую собственность существенно ограничивались{1069}. В Италии антисемитизм не привел к физическим расправам, как это было в Германии, однако вызвал волну эмиграции еврейского населения.

Осенью 1938 г. на заседании большого фашистского совета обсуждались мероприятия, осуществлением которых Италия стремилась завоевать симпатии народов Северной Африки и Малой Азии и одновременно настроить против Франции арабское население французских североафриканских территорий (Туниса, Алжира, Марокко){1070}.

Муссолини и его окружение считали, что итальянцы готовы по первому приказу двинуться в завоевательные походы. Фашистская печать усиленно вдалбливала мысль о том, что под водительством дуче страну ждет великое будущее, которое обеспечит благосостояние каждому гражданину. Фашистские организации собирали «океанскую толпу» под балконом дворца своего лидера, откуда он произносил воинственные речи. «Муссолини разрушил миф о войне как о случайном эпизоде, которого можно избежать, — писал в то время один из ведущих фашистских публицистов — П. Орано. — Сейчас вся нация мобилизована. Она живет, стоя по стойке «смирно» и держа винтовку у ноги»{1071}.

Путем усиленной идеологической обработки масс итальянскому фашизму удалось подчинить своему влиянию и заразить шовинистическими настроениями большую часть населения. Однако, как писал бывший начальник политического отдела полиции Г. Лето, поступавшие к нему материалы свидетельствовали, что после завоевания Эфиопии итальянцы [311] потеряли всякую надежду на улучшение жизни, их все сильнее охватывало чувство разочарования и беспокойства в связи с возможностью войны{1072}.

Несмотря на то что на протяжении долгих лет итальянские антифашисты действовали в условиях глубокого подполья, сопротивление народа фашизму продолжалось. В тюрьмах и на островах для ссылки томились тысячи бордов, попавших в руки полиции, но на их место приходили новые активисты. В предвоенные годы сопротивление трудящихся фашистской диктатуре не принимало форму массовых выступлений — для этого не было условий, однако продолжался процесс проникновения антифашистских идей в народные массы и даже в среду самих фашистов. Об этом свидетельствуют материалы особого трибунала. Начиная с 1937 г. он не успевал рассматривать все поступавшие к нему судебные дела антифашистов, и часть дел, считавшихся менее важными, направлялась другим судебным органам. Однако количество рассматриваемых особым трибуналом дел постоянно росло. В подавляющем большинстве антифашисты принадлежали к рабочему классу — из 407 человек, осужденных в 1939 г., 311 были рабочими и ремесленниками{1073}.

В авангарде борьбы трудящихся против фашизма шли итальянские коммунисты. Именно в них фашистские власти видели своего главного противника. По признанию одного из руководителей тайной полиции, «почти все жертвы особого трибунала были коммунистами, поскольку остальные партии не подавали признаков жизни»{1074}.

В предвоенные годы связь коммунистических подпольных групп с заграничным центром, находившимся во Франции, была крайне затруднена. Полиции удавалось выслеживать многих активистов. В 1939 г. состоялись групповые процессы над членами коммунистических организаций Болонки, Милана, Вероны, Эмполи, Вальсезии и других городов. В том же году полиция напала на след коммунистических групп ряда крупных промышленных предприятий Северной Италии: Бреды, Стиглера, Марелли, Отиса и других{1075}.

Накануне войны итальянским антифашистам не удалось создать единый фронт борьбы, их организации в стране были немногочисленными. Тем не менее ослабление политических и социальных позиций фашизма в этот период приняло значительные размеры. Большая часть итальянских трудящихся все яснее сознавала, что Муссолини готовится бросить страну в войну, и это стало одной из главных причин возрастающей вражды к фашистскому режиму.

Курс на военный союз с Германией и усиленная подготовка к большой войне вызывали беспокойство даже среди представителей правящего класса. Одним из выразителей этих взглядов был зять Муссолини — министр иностранных дел Г. Чиано. Однако разногласия в правительственных кругах не приобрели особой остроты в этот период и в основном касались вопроса о том, как с меньшим для себя риском захватить максимальную добычу. Только этим можно объяснить ту легкомысленную самоуверенность, которую проявлял Муссолини в своих захватнических планах.

В Японии продолжался процесс милитаризации государства, фашизации внутриполитического режима и военной мобилизации экономики, отражавший интересы крупной монополистической буржуазии и придворной [312] аристократии. По воле реакционных правящих кругов уже велась война против Китая и интенсивно готовилась агрессия против Советского Союза, а также против Соединенных Штатов Америки и Великобритании.

Для проведения идеологической подготовки к расширению агрессии правящие круги Японии мобилизовали государственный аппарат, буржуазные партии и милитаристско-фашистские организации.

Население Японии воспитывалось в духе тенноизма (тенно — император. — Ред.), милитаризма и антисоветизма. Тон этой пропаганде задавали члены правительства. Так, министр просвещения Араки заявил 11 июля 1938 г.: «Решимость Японии воевать, чтобы покончить с Китаем и Россией, является достаточной для ведения войны в течение более десяти лет»{1076}.

В приговоре Международного военного трибунала для Дальнего Востока отмечалось, что японская школа полностью подчинялась интересам милитаризма и «через предметы, изучавшиеся в школе, а также в те часы, которые были отведены специально для военной подготовки, школьникам внушался дух «кодо», или ультранационализм»{1077}.

В стране издавалось большое число книг, пропагандировавших милитаристские идеи, обелявших агрессию Японии против Китая, Так, в книге Т. Такасимы «Война во имя императора» восхвалялся «антикоминтерновский пакт», доказывалась необходимость «совместно с нацистско-фашистским движением предпринять решительные действия против великих государств»{1078}. Япония, писал Такасима, ведет войну против Китая, чтобы «осуществить поворот в мировой истории, распространить императорский путь «кодо», его идеи по всему миру»{1079}.

В 1937–1939 гг. в Японии особенно активно пропагандировалась верность императору, жертвенность во имя его особы{1080}.

5 мая 1938 г. вступил в силу составленный по образцу чрезвычайных законов военного времени закон «О всеобщей мобилизации нации». Право решать важнейшие вопросы внутренней и внешней политики страны фактически было изъято у парламента и передано в ведение правительства. Политические партии монополистической буржуазии — сэпюкай и минсэйто — перешли к безоговорочному сотрудничеству с правительством и военщиной. Опасаясь растущего недовольства трудового народа фашизацией внутриполитического режима, эти партии требовали более гибких мер в защиту своих интересов.

В угоду монополиям правительство так и не ввело в действие ту статью закона «О всеобщей мобилизации нации», по которой дивиденды обладателей акций должны ограничиваться. В 19–38–1939 гг. это обеспечило дзай-бацу среднегодовой прирост прибыли на акционерный капитал на 38 процентов{1081}. Более того, в эти годы правительство приняло ряд законов: «О чрезвычайных мерах в области экспорта и импорта», «О нормах регулирования промышленных капиталовложений», «О чрезвычайном контроле над денежными фондами» и другие, которые предоставляли монополиям военного бизнеса преимущественные права на получение импортного стратегического сырья, правительственных субсидий для увеличения капиталовложений в отрасли военного производства и поощряли капиталовкладчиков в военную промышленность. Правилами получения экспортных [313] я импортных лицензий предусматривалось запрещение экспорта военных материалов и сокращение или ограничение импорта более 300 видов сырья и потребительских товаров, в том числе хлопка, шерсти, древесины, кож, пищевых и всех продуктов, «не являвшихся предметами первой необходимости»{1082}.

По мере нарастания военно-фашистской диктатуры влияние и значение буржуазных политических партий ослабевало. Видя, как германский фашизм набирает силу и добивается от великих держав одной уступки за другой, руководители сэйюкай и минсэйто стремились ускорить трансформацию «антикоминтерновского пакта» в военно-политический союз с Германией и Италией. В то же время часть монополистической буржуазии Японии, тесно связанная с американским и английским капиталом, опасалась антиамериканского и антианглийского курса гитлеровской Германии и предлагала вести более осторожную политику в отношении США и Великобритании. Однако и ее увлекала согласованная с руководителями фашистских государств в Европе идея войны против Советского Союза.

В связи с этим вся внутренняя и внешняя пропаганда Японии носила откровенно антисоветский характер. Пристально наблюдая за политикой и военными приготовлениями фашистской Германии в 1938 г., правительство Коноэ и военное командование Японии все больше приходили к выводу, что решающим сражением за «новый порядок» будет сражение между Германией и СССР, и поэтому считали, что японо-германский военный союз должен рассматриваться «как союз, направленный только против СССР»{1083}. Именно с этих позиций и выступали участники совета пяти министров Японии 26 августа 1938 г., настаивая на ускорении переговоров о заключении военного союза с Германией. На этом заседании было высказано «желание японского правительства извлечь опыт из событий в Европе, усилить борьбу против происков Коммунистического Интернационала и его агентуры в духе требований антикоминтерновского пакта для Азии»{1084}. Это был прямой намек руководителям Германии и Италии, что Япония подтверждает свою верность уже заключенному пакту, но «дух требований его» может быть усилен и к участию в выполнении таких требований Япония готова.

Правительство Коноэ считало, что оно еще до официального заключения японо-германо-итальянского военного союза уже выполняло свои обязательства в Китае, где борьба против гоминьдановской армии являлась одновременно борьбой против колониальных позиций США и Англии, а борьба против «коммунистических» войск — борьбой за установление «нового порядка» в Азии, за «создание плацдарма для решительного удара по позициям Коминтерна в Азии»{1085} .

В начале января 1939 г. правительство Коноэ ушло в отставку. Пришедшее ему на смену правительство барона Хиранумы продолжало политику нагнетания антисоветизма и расширения грабительской войны в Китае.

Япония быстро шла к ликвидации остатков буржуазной демократии и установлению военно-фашистской диктатуры.

И при новом правительстве военный и военно-морской министры, начальники генеральных штабов армии и флота продолжали настойчиво требовать ускорения японо-германских переговоров о заключении военного союза, утверждая, что «Япония может рассчитывать на добровольный [314] уход Англии, Франции и США из Азии, тем более если взамен этого им будет обещана решительная позиция в отношении Советского Союза на Дальнем Востоке и китайских коммунистов. Японии в этом случае ничто не угрожает, даже если она согласится на принцип «открытых дверей» в Китае. Но эти двери должны быть открыты настолько, чтобы осталось преимущественное положение Японии в этом районе»{1086}.

Однако в ходе японо-германских переговоров обнаружились серьезные противоречия. Фашистское правительство Германии не хотело предоставить Японии монопольное право эксплуатации сырьевых и людских ресурсов оккупированного Китая, тем более всей Азии. Немецкий посол в Токио Отт говорил министру иностранных дел Японии Угаки: «На Германию ложится вся тяжесть борьбы против Франции, Англии и других держав — противников «нового порядка», колониальные владения этих держав находятся вдали от Европейского континента, но они крайне важны для полного достижения наших целей»{1087}. Отт дал понять японскому правительству, что рейх заинтересован в том, чтобы колониальные владения великих держав в Азии, включая Китай, служили агрессии фашистских государств, и в первую очередь самой Германии. Посол выражал позиции антияпонской группы немецких монополий и государственных деятелей, которые стремились получить высокие прибыли от торговли и поставок Китаю.

Вместе с тем фашистское руководство Германии отдавало себе отчет в том, что близость Японии к азиатским владениям великих держав, ее положение на Тихом океане, а также общие границы с советским Дальним Востоком создают ей предпочтительные позиции как военному союзнику. Это понимали и в Токио, предъявляя в переговорах требования: убрать из Китая немецких генералов и офицеров (более 430), служивших советниками и инструкторами в гоминьдановской армии, прекратить продажу оружия Чан Кай-ши, оказать Японии военно-техническую помощь в строительстве военно-воздушных сил, передать новейшие технические и технологические данные о строительстве наиболее современных по тому времени типов подводных лодок{1088}.

Трудности в переговорах с Германией, обострение положения внутри страны, война в Китае, подписание советско-германского договора о ненападении в августе 1939 г. привели к падению правительства Хиранумы. Особую роль в этом сыграло поражение японской армии на Халхин-Голе. Японские историки пишут: «Разгром Кванту некой армии в районе реки Халхин-Гол научил даже чванливых, возомнивших о божественной роли Японии японских генералов уважать мощь Советского Союза»{1089}.

Интересам агрессивного внешнеполитического курса подчинялось все развитие экономики Японии. 29 мая 1937 г. были опубликованы «Основные положения пятилетней программы развития важнейших отраслей промышленности», рассчитанные на развитие 13 отраслей промышленности, необходимых для подготовки страны к войне, в основном к 1941 г.{1090}. [315]

Характеризуя подготовку Японии к большой войне, начальник отдела бюро военных дел военного министерства заявил: «Мы решили приложить усилия к тому, чтобы китайский инцидент (то есть война в Китае. — Ред.) не превратился в войну на изматывание наших сил. Поэтому, вообще говоря, мы потратили 40 процентов нашего бюджета (военного бюджета. — Ред.) на китайский инцидент и 60 процентов на увеличение вооружений. Что касается железа и других важнейших материалов, предоставленных армии, то мы потратили 20 процентов на китайский инцидент и 80 процентов на увеличение вооружения»{1091}.

Летом 1939 г. правительство и монополии Японии форсировали перевод всей экономики и жизни страны на военный лад. Искусственно раздувая военно-инфляционистскую конъюнктуру, они с меньшими по сравнению с другими капиталистическими государствами трудностями преодолевали последствия мирового экономического кризиса. Этому способствовали также рост армии, флота, авиации, все расширяющийся фронт в Китае и непрерывное нагнетание военного напряжения на границах с СССР и МНР. Валовая продукция машиностроения с 1932 по 1939 г. выросла в стоимостном выражении в 10 раз{1092}, а выплавка алюминия с 1934 по 1939 г. — почти в 30 раз{1093}.

Темпы прироста военного производства во много раз превосходили темпы прироста всей обрабатывающей промышленности, о чем свидетельствуют данные таблицы 9.

Таблица 9. Рост военного производства в Японии (1931 г. = 100){1094}
  1935 г. 1936 г. 1937 г. 1938 г. 1939 г.
Рост производства всей обрабатывающей промышленности 114,8 121,0 124,3 131,3 164,0
Рост военного производства 148,9 204,7 285,4 352,0 486,0

Резко увеличились ассигнования на военные нужды. Если в 1936/37 финансовом году военный бюджет равнялся 1,3 млрд. иен, то в следующем 1937/38 году государственные военные расходы составили уже 4,4 млрд. иен, а в 1938/39 г. — 6,8 млрд. иен{1095}. С 1937 г. по март 1939 г. только по дополнительным военным бюджетам было ассигновано около 12 млрд. иен{1096}.

О лихорадочной подготовке японских милитаристов к войне можно судить по тому, что с 1937 по 1939 г. производство винтовок возросло с 43 тыс. до 250 тыс., пулеметов — с 2295 до 16 530, пехотных орудий — со 171 до 613, танков — с 325 до 562, самолетов сухопутных войск — с 600 до 1600, самолетов ВМФ — с 980 до 1703 штук; водоизмещение построенных кораблей — с 52 тыс. до 64 тыс. тонн{1097}.

В 1938–1939 гг. усилился процесс концентрации и централизации капиталов и производственных мощностей в руках монополий. К середине 1939 г. капиталы четырех крупнейших концернов — Мицуи, Мицубиси, [316] Сумитомо и Ясуды — составляли: в машиностроении и приборостроении — 38,3 процента; в угольной, железорудной и меднорудной отраслях добывающей промышленности — 47,8; в торговле — 49,4; в электроэнергетике — 71,2; в производстве искусственных удобрений — 88,4 процента{1098}.

Значительную помощь в повышении военного потенциала Японии по-прежнему оказывали американские монополии. Выражая внешне недовольство политикой «закрытых дверей» в Китае, они продолжали снабжать Японию. В 1938 г. 34,4 процента японского импорта поступало из США{1099}. Среди товаров, импортируемых из США в Японию, 37,4 процента приходилось на нефть и нефтепродукты, 20,8 — на станки и оборудование, 21,7 процента — на военную технику и снаряжение для армии и флота{1100}.

С 1929 по 1939 г. Япония увеличила импорт нефти почти в 5 раз; железного лома — в 4,5; никеля — в 4; меди — почти в 15 раз и т. д.

Основную массу стратегического сырья Япония получила из США. С 1932 по 1939 г. она ежегодно вывозила из США 18 процентов всего импортировавшегося ею алюминия, 45 — свинца, 75 — нефти и нефтепродуктов, 90 — меди, 70 процентов железного и стального лома{1101}. Даже председатель сенатской комиссии США по иностранным делам Пит-тмэн вынужден был признать: «Заблуждаются те, кто думает, что США являются нейтральной нацией и не участвуют в уничтожении человеческих жизней. Мы участвуем в массовом убийстве в Китае, помогая военными материалами Японии»{1102}.

Беспощадному ограблению подвергались оккупированные территории Китая, а также колонии японского империализма — Корея и Тайвань. К концу 1938 г. капиталовложения Японии в экономику и военное строительство Маньчжурии составили 3,5 млрд. иен{1103}. В центральном банке Маньчжоу-Го две трети капитала принадлежало концернам Мицуи и Мицубиси. Под прикрытием частногосударственной «компании развития Северного Китая, созданной японским правительством, был организован грабеж и вывоз в Японию и Маньчжурию стратегического сырья и рабочей силы из Китая.

Главными источниками финансирования подготовки к большой войне являлись средства, ранее предназначенные для удовлетворения мирных нужд, выпуск и насильственное размещение государственных займов, увеличивающиеся налоги и поборы с населения. С 30 июня 1937 г. по 30 сентября 1939 г. сумма государственного долга по займам возросла с 10 млрд. 580 млн. иен до 19 млрд. 854 млн. иен{1104}.

Японский народ, задавленный налогами и поборами, страдал от инфляции и роста цен. Если в 1936 г. сумма налогов на душу населения составляла 22,4 иены, то к концу 1939 г. — 53,6 иены{1105}. К этому времени только основные налоги с сельского населения возросли по сравнению с 1936 г. вдвое, [317] достигнув суммы 107 млн. иен{1106}. Стоимость жизни рабочей семьи за эти годы увеличилась на 45,8 процента, а реальная заработная плата квалифицированного рабочего-металлурга снизилась{1107}.

На военных предприятиях и в арсеналах рабочий день доходил до 14 часов, а реальная заработная плата росла крайне медленно и не поспевала за быстрым ростом цен на товары первой необходимости. Если в 1938 г. цены на продовольствие возросли на 21,4 процента, то номинальная заработная плата выросла за этот год в среднем на 7,3–7,5 процента{1108}.

Политика войны и ограбления народа, проводившаяся в интересах монополистического капитала, усиливала недовольство широких масс населения. Но развертывание борьбы в крайне тяжелых условиях военно-полицейского террора было нелегким делом. Коммунистическая партия Японии была запрещена, ее руководители томились в заточении, некоторые из них эмигрировали за границу.

Но, несмотря на царящий в стране террор, трудящиеся Японии не прекращали антифашистской и антивоенной борьбы, выступали против эксплуатации монополий, нищеты и безработицы.

Таблица 10. Трудовые конфликты в Японии в 1935–1939 гг.{1109}
Годы Число конфликтов Количество участников
1935 1849 102 554
1936 1945 91570
1937 2126 213 622
1938 1050 55565
1939 1120 128 294

Рост числа трудовых конфликтов и участников в них в 1937 г. был ответом трудящихся на усиление террора против профсоюзов (закон от 14 апреля о запрещении первомайских демонстраций), опубликование ряда законов о военной мобилизации в связи с войной в Китае и др. Неспокойно было и в японской деревне. Хотя под влиянием репрессивных мер количество выступлений против произвола помещиков и высокой арендной платы значительно сократилось, приостановить этот процесс в целом, судя по количеству арендных конфликтов, реакция не смогла.

Таблица 11. Арендные конфликты в Японии в 1935–1939 гг{1110}
Годы Число конфликтов Количество участников
1935 6824 113164
1936 6804 77 187
1937 6170 63241
1938 4615 52817
1939 3578 25904
[318]

В обстановке разгула мракобесия и усиления влияния германского национал-социализма и его «культуры»{1111} японские прогрессивные деятели, особенно те, кто сгруппировался вокруг созданного в 1936 г. журнала «Дзиммин но томо» ( «Друг народа») — писатели Таками Дзюн, Хондзё Тамио, Тамия Торахико, театральные коллективы «Синко гэкидан», «Син Цукидзи гэкидан» и «Дзэнсиндза», кинорежиссеры Такидзава Эйсукэ, Утида Тому, Тоёда Сиро, Тадзака Томотака и др., — пытались перейти к активной пропаганде пролетарского гуманизма. Но военно-фашистская клика жестоко расправилась с передовыми представителями нации. «Как и следовало ожидать, — пишут японские историки, — это движение потерпело крах, не выдержав репрессий, обрушившихся на него в связи с началом японо-китайской войны»{1112}.

Когда были уничтожены очаги пропаганды гуманизма и интернационализма, наука, литература, театр и кино стали особенно широко использоваться реакцией для воспитания в народе, и прежде всего у молодежи, ультранационализма, шовинизма, проповеди культа войны и насилия, для пропаганды бредовых идей завоевания всей Азии и создания «великой азиатской империи» под эгидой Японии. Даже неудачная «проба сил» на советской границе служила пропаганде антисоветизма, «доказательством» необходимости более тщательной и всесторонней подготовки к войне против СССР. Милитаризация всех сторон жизни японского общества накануне второй мировой войны приняла всеобъемлющий характер.

Таким образом, осенью 1939 г. Япония форсированно готовилась к большой войне с целью создания «великой азиатской империи». При этом захватнические замыслы японского империализма отнюдь не ограничивались Азией и бассейном Тихого океана.

* * *

Итак, во второй половине 30-х годов, особенно в 1938–1939 гг., Германия, Италия и Япония совершенно неприкрыто и нагло развязывали новую мировую войну. Эти империалистические хищники уже отведали крови китайского, эфиопского и испанского народов и теперь грозились покорить весь мир. Каждый из захватчиков понимал, что в одиночку цели не достигнешь. Поэтому в предвоенные годы они усиленно искали наиболее эффективные пути сколачивания военного блока агрессоров.

Несмотря на существовавшие между ними противоречия (особенно в Юго-Восточной Европе, на Дальнем Востоке), Германия приложила немало сил, чтобы превратить «антикоминтерновский пакт» с Японией и Италией в реальный трехсторонний военный союз, направленный как против СССР, так и против главных империалистических соперников — Англии и Франции.

Муссолини проявлял необычайное усердие, помогая своему союзнику: в период судетского кризиса он дал понять, что в случае вооруженного конфликта Италия выступит на стороне Германии, на мюнхенской конференции заявлял, что благодаря его стараниям «положен конец всякому политическому влиянию России на нашем континенте»{1113}; в октябре 1938 г., когда Гитлер предложил заключить трехсторонний военный пакт между Германией, Японией и Италией, Муссолини горячо одобрил эту идею. [319]

Он писал фюреру: «Мы не должны заключать чисто оборонительный союз. В этом нет необходимости, ибо никто не думает нападать на тоталитарные государства. Мы должны заключить союз для того, чтобы перекроить географическую карту мира. Для этого нужно наметить цели и объекты завоеваний»{1114}.

Заключение такого договора не состоялось в связи с позицией Японии. Однако крепнущий альянс с Гитлером порождал в итальянских правящих кругах прилив необычайной воинственности.

Союз Германии и Италии был союзом двух хищников, полных недоверия друг к другу и объединившихся лишь для общих разбойничьих целей. В марте 1939 г., когда Гитлер оккупировал Богемию и Прагу, он не только не посоветовался об этом с Муссолини, но и постарался скрыть свои намерения до последнего дня. Взбешенный дуче решил получить компенсацию и отдал приказ об оккупации Албании. В начале апреля итальянские войска захватили эту страну, что несколько удовлетворило честолюбие фашистского диктатора.

Опасаясь новых «сюрпризов» со стороны Гитлера, Муссолини охотно пошел на подписание двустороннего военного соглашения между Италией и Германией, получившего название «стальной пакт». 22 мая 1939 г. в Берлине в торжественной обстановке Чиано и Риббентроп подписали «пакт о союзе и дружбе между Италией и Германией». Обе стороны обязались проводить совместную политику, «сохранять постоянную связь друг с другом для обсуждения вопросов, затрагивающих их общие интересы»{1115}. В статье 2 договора речь шла о полной взаимной политической и дипломатической поддержке. Статья 3 обусловливала взаимную военную помощь: «Если... одна из сторон окажется втянутой в войну с какой-нибудь третьей державой или рядом других держав, вторая договаривающаяся сторона выступит тотчас же в качестве ее союзника и будет оказывать ей поддержку всеми военными средствами на суше, на море и в воздухе»{1116}. Статья 4 содержала обязательство углублять сотрудничество в военной и экономической областях. Предусматривалось создание специальной комиссии для координации усилий обеих сторон. В случае совместного ведения войны Италия и Германия обязывались заключать перемирие или мир только с полного обоюдного согласия.

Весь договор, несмотря на некоторые демагогические заверения, был настолько откровенно агрессивным, что Чиано назвал его «настоящим динамитом». Спустя несколько дней специальная германо-итальянская комиссия завершила разработку приложения к договору — секретного протокола, который расширял и углублял его, придавая ему еще более агрессивный характер{1117}.

Подписание германо-итальянского пакта знаменовало собой важнейший этап на пути завершения формирования агрессивного блока фашистских государств. Заключая договор о военном союзе с Италией, Гитлер стремился обеспечить себе союзника в мировой войне, связать вооруженные силы Англии и Франции в районе Средиземного моря. Гитлеровцы прекрасно понимали военную и экономическую слабость Италии. Как отмечает составитель сборника «История второй мировой войны в документах», «величайшая ирония истории состояла в том, что Италия накануне войны будет отказываться от выполнения стального пакта только потому, что у нее нет достаточного количества стали»{1118}. Однако Муссолини был [320] доволен: он считал, что отныне заручился поддержкой более сильного партнера.

Муссолини направил Гитлеру меморандум, в котором указывал, что для подготовки к войне ему потребуется не менее трех лет. Он предложил немедленно наметить общий план действий, причем высказал предположение, что главные удары должны быть направлены на Восток и Юго-Восток{1119}. Гитлер не удостоил Муссолини ответом. А в середине августа 1939 г. во время свидания Чиано с Риббентропом в Зальцбурге итальянской стороне дали понять, что Гитлер намерен вскоре напасть на Польшу, совершенно не считаясь с мнением партнера. Лишь 25 августа, после принятия окончательного решения о вступлении в войну, Гитлер сообщил, что нападение на Польшу последует в ближайшие дни, и просил «понимания» с итальянской стороны. Поскольку это не означало категорического требования о немедленном начале военных действий, Муссолини решил вступить в торг: он представил список военных материалов, получив которые Италия могла бы тотчас же включиться в войну. В списке значилось 17 млн. тонн различных военных грузов, для перевозки которых потребовалось бы не менее 17 тыс. эшелонов{1120}.

Гитлер ограничился тем, что просил Муссолини сохранить свое условие в тайне и продолжать мобилизационные мероприятия, чтобы держать в напряжении Англию и Францию.

Если Германии относительно легко удалось вовлечь в военный блок фашистскую Италию, то сделать это с Японией оказалось значительно сложнее. Переход от «антикоминтерновского пакта» к открытому военному союзу затруднялся серьезными противоречиями, которые существовали между Германией и Японией. Нацисты, мечтавшие о мировом господстве, не могли допустить усиления мощи Японии за счет захвата территорий Китая и стран Юго-Восточной Азии, куда стремились монополии и военщина самой Германии. Гитлер называл японцев «желтыми дьяволами», которым «нельзя простить Шаньдун (Китай) и Марианские, Каролинские и Маршалловы острова в центре Тихого океана, захваченные Японией после поражения Германии в первой мировой войье и могущие стать форпостом рейха в океане»{1121}.

Однако, поскольку Германия была все же заинтересована в союзе с Японией, Гитлер, выступая в феврале 1938 г. в рейхстаге, объявил о признании Маньчжоу-Го и добавил: «Я не могу согласиться с теми политиками, которые думают, что они служат Европе, вредя Японии. Я боюсь, что поражение Японии в Восточной Азии никогда не будет выгодно Европе или Америке, а только большевистской России. Я не считаю Китай достаточно сильным (и духовно и материально), чтобы противостоять, опираясь только на свои ресурсы, любому нападению большевизма. В то же время я уверен, что даже величайшая победа Японии была бы несравненно менее опасна для цивилизации и мира в мире, чем любой успех, достигнутый большевизмом...»{1122}

С марта 1939 г. на заседаниях японского кабинета обсуждались вопросы о характере союза Японии с Германией. Большинство склонялось к тому, чтобы при создавшихся в Европе условиях воздержаться от заключения военного пакта, но в то же время формально укреплять антикоминтерновский блок. 20 мая 1939 г. правительство Хиранумы приняло именно такое компромиссное решение, санкционированное затем императором{1123}. [321]

Тем не менее фашистская Германия продолжала надеяться на создание военного союза с Японией. Выступая на совещании генералитета 23 мая 1939 г., Гитлер признавал: «Трудным вопросом является проблема Японии. Хотя в настоящее время она по различным причинам неохотно идет на сближение с нами, однако в ее собственных интересах заблаговременно выступить против России... если и в дальнейшем Россия будет действовать против нас, отношения с Японией могут стать более тесными»{1124}.

Заключение военного союза между Германией и Японией затруднялось также из-за разного подхода руководства этих стран к вопросу о том, на кого напасть в первую очередь. Япония настаивала на немедленном совместном нападении на СССР и летом 1939 г. не хотела заключения союза, предусматривавшего войну в первую очередь против Англии, Франции, США. Фашистская Германия, неизменно рассматривая Советский Союз как своего главного врага, в тот момент считала для себя стратегически более выгодным нанести удар сначала против Англии и Франции{1125}.

Но при всех разногласиях и неполном формальном завершении складывавшийся союз трех империалистических хищников представлял собой реальный факт и серьезную угрозу всему человечеству.

2. Англия, Франция, США и Польша накануне войны

Англия встретила последний предвоенный год в сложной обстановке. Большинство англичан понимали, что мир стоит на пороге новой большой войны, что борьба в стране идет вокруг того, на чьей стороне окажется Англия в грядущих битвах.

Английскую экономику лихорадило. Британский капитализм терял свои позиции на внешних рынках. В самой Англии нарастало недовольство трудящихся сложившимся экономическим положением и общим направлением политики правящих кругов. Страну сотрясало забастовочное движение рабочего класса.

Со второй половины 1937 г. начался новый экономический кризис. Объем промышленной продукции Англии в 1938 г. сократился по сравнению с 1937 г. на 7 процентов. По темпам развития Англия отставала не только от США и Германии, но даже и от Италии; в 1938 г. индекс продукции обрабатывающей промышленности по отношению к 1913 г. составлял для Англии 117,6, США — 143,0, Германии — 149,3, Италии — 552,0{1126}. В результате доля Великобритании в промышленном производстве капиталистического мира сократилась с 14,8 процента в 1913 г. до 11,3 процента в 1938 г. Германия обогнала Англию по общему объему производства и все больше теснила ее на мировых рынках. Однако мощности английской промышленности оставались недогруженными.

К 1938 г. объем английского экспорта сократился по сравнению с 1937 г. на 13,6 процента, в то время как объем импорта увеличился на 7,8 процента. Отрицательное сальдо торгового баланса все более тяжелым бременем ложилось на платежный баланс страны, дефицит которого возрастал. Для сбалансирования расчетов Англии пришлось в 1931–1938 гг. изъять из своих заграничных капиталовложений значительные суммы. По данным Английского банка, номинальная стоимость заграничных капиталовложений сократилась с 4 100 млн. фунтов стерлингов [322] в 1927 г. до 3 490 млн. в 1939 г., то есть почти на 15 процентов{1127}. Падение покупательной способности фунта стерлингов делало это сокращение еще более заметным, а тенденции развития мировой экономической ситуации отнюдь не обещали благоприятных перспектив.

Одним из последствий кризиса и депрессии 30-х годов было сохранение высокого уровня безработицы. Согласно официальной статистике, число безработных среди застрахованных рабочих составляло на январь 1939 г. 2032 тыс. человек. Причем в эту цифру не включались такие значительные по численности группы трудящихся, как железнодорожники, сельскохозяйственные рабочие, служащие учреждений и т. д. Работы не имел каждый восьмой взрослый работоспособный человек{1128}. Фактически в 1933–1939 гг. в Англии использовалось 85,9 процента наличной рабочей силы{1129}. Те, кто работали, были вынуждены не только опасаться за свои места, но и, подсчитывая каждую получку, убеждаться в постепенном снижении жизненного уровня. За 1933–1937 гг. цены на продовольствие возросли на 12,5 процента, тогда как заработная плата в среднем по стране увеличилась только на 2,5 процента{1130}. В 1938 г. треть всех семей получала доход ниже официально установленного «уровня нищеты», а другая треть — в размере, близком к этому уровню{1131}.

На наступление монополий трудящиеся отвечали забастовками. Буржуазия со страхом вспоминала движение безработных, голодные походы, массовые демонстрации первой половины 30-х годов, когда, по признанию премьер-министра Болдуина, в правящих кругах создалось «странное состояние истерии и паники»{1132}. Число членов профсоюзов в 1939 г. достигло 6,3 млн., что почти на 2 млн. превышало численность 1933 г.{1133}.

Новое обострение кризисных процессов в экономике, рост рабочего движения в метрополии и национально-освободительного — в колониях, усиление межимпериалистических противоречий и конкурентной борьбы на внешних рынках — все это порождало у английских монополистов стремление в большей мере использовать государственную машину для своих целей; многие из них с явными симпатиями относились к действиям нацистских руководителей Германии.

Империалистические державы усиленно готовились к новой вооруженной схватке за передел рынков и сфер влияния. Но их главной целью по-прежнему было уничтожение первого в истории социалистического государства. И правящие круги Англии начали приводить в порядок свои силы в ожидании будущего конфликта.

Правительство Н. Чемберлена, именовавшее себя, как и предшествовавшее, «национальным», состояло из представителей консервативной, либеральной и лейбористской партий, а по существу было правительством аристократов и богачей. «Национальное правительство, в котором на 21 министра приходится 11 аристократов, — замечал С. Хэкси, — служит продолжением вековой традиции тори — сохранять власть за «великими семьями»{1134}. О том, что это правительство представляло интересы большого [323] бизнеса, свидетельствовал следующий факт: 181 депутат-консерватор в общей сложности занимал 775 директорских постов{1135}. В этой связи дипломатический и парламентский деятель Англии Г. Никольсон писал: «Все твердолобые довольны, что от всяких глупых представлений прошлого отделались и вернулись к старым добрым консервативным доктринам»{1136}.

Симпатии английского правительства к идее «сильного государства» по типу гитлеровской Германии были столь очевидны, что Чемберлену даже пришлось публично от них отречься. Выступая в декабре 1938 г., он говорил: «По моим сведениям, в некоторых кругах считают, что... я благосклонен к нацистской или фашистской системе. Если это означает, что я хотел бы видеть такую систему в нашей стране, то это абсолютно неверно»{1137}. Тем не менее Никольсон записал в дневнике, что реакционные круги предпочли бы «увидеть в Лондоне Гитлера, нежели социалистическое правительство... Представители правящих классов, — продолжал он, — думают лишь о своих деньгах, что означает ненависть к красным. Тем самым создается абсолютно искусственная, но в нынешней обстановке наиболее действенная тайная связь между нами и Гитлером»{1138}.

Антисоветизм правящих кругов Англии дополнялся определенными шовинистическими, даже расистскими настроениями. «Только объединившись, Англия и Германия могут бросить вызов врагу. Англосакство оживлялось как концепция расовой и этической солидарности. Зло находилось на Востоке. Англия и Германия вместе могли воздвигнуть защитную линию»{1139} — так характеризовали тогдашние настроения лондонских верхов английские историки М. Джилберт и Р. Готт. Именно в те дни соратник Чемберлена Г. Вильсон говорил сотруднику германского посольства в Лондоне Кордту, что было бы величайшей глупостью, если бы «две ведущие белые расы» истребили друг друга в войне, «от этого выиграл бы только большевизм»{1140}.

Однако на пути к сближению с фашистской Германией Чемберлена и его окружение ожидало немало препятствий. В широких кругах английской общественности постепенно начинали осознавать, какую опасность несет гитлеризм национальным интересам страны и демократии. Открытое содействие английского правительства осуществлению агрессивных устремлений Гитлера встретило бы в Великобритании отпор. Еще в 1935 г. один из руководителей британского министерства иностранных дел — Ванситтарт докладывал королю Георгу V: «Всякое предположение, будто английское правительство намеревается попустительствовать (не говоря уже о подстрекательстве) Германии в удовлетворении ее территориальных притязаний за счет России, наверняка привело бы к расколу нашей страны сверху донизу»{1141}. С каждым новым агрессивным актом Германии, Италии и Японии антифашистские настроения английского народа явно возрастали. «Вряд ли был когда-либо в истории Англии период, — писал об этих днях английский историк Макэлви, — когда политические страсти имели бы такой накал, а политики так явно были бы не в состоянии мобилизовать и повести общественное мнение»{1142}. Это вынуждало британских политических деятелей скрывать свои подлинные цели, маневрировать. [324]

Усиление рвавшейся к установлению своего господства в Европе нацистской Германии и ее союзников не могло не обеспокоить тех представителей правящих кругов Великобритании, которые понимали неизбежность военного конфликта с блоком фашистских соперников и готовились к нему.

В 1935 г. правительство Болдуина приняло программу перевооружения и подготовки промышленности к войне, которая предусматривала мероприятия по развитию военно-экономического потенциала всей Британской империи. С 1935 по 1939 г. военные расходы Англии увеличились почти в 10 раз{1143}.

Одной из уязвимых сторон военно-экономического потенциала Великобритании являлась оторванность сырьевой базы от промышленных центров, сосредоточенных в метрополии. Накануне войны доминионы Англии, продолжавшие поддерживать с Лондоном тесные политические связи, представляли собой развитые капиталистические страны, а колонии являлись богатейшим источником разнообразного и дешевого стратегического сырья, рабочей силы и людских ресурсов для пополнения армии. Англия ввозила из доминионов и колоний не только большую часть потребляемой ею нефти, алюминия, меди, лесоматериалов, шерсти, руды, но и продовольствия. Эта зависимость английской промышленности от импорта и, следовательно, от морских коммуникаций серьезно подрывала ее устойчивость. Специфика военно-экономического потенциала Англии в 1939 г. состояла также в том, что из-за развития общего кризиса капитализма рост производства проходил крайне неустойчиво, сочетаясь с явлениями упадка и застоя. Это особенно характерно для старых, некогда самых крупных и ведущих отраслей промышленности — угольной, текстильной, металлургической, судостроительной. По выплавке стали Англия более чем в полтора раза отставала от Германии, по выработке электроэнергии — в два раза. Значительно слабее, чем в Германии, были в ней развиты химическая и ряд других отраслей промышленности{1144}. Англия, по выражению одного из публицистов тех лет, была «подобна почтенному особняку, хорошо и солидно построенному, но годами не ремонтировавшемуся ни снаружи, ни внутри»{1145}.

Несмотря на экономические трудности, английское государство уделяло большое внимание развитию важных для военно-экономического потенциала отраслей экономики. Половина государственных ассигнований, предназначавшихся на промышленные исследования, шла на развитие таких новых отраслей, как машиностроительная, химическая, авиационная и электротехническая, игравших важную роль в повышении военного потенциала страны{1146}.

Начиная с 1936 г. на государственные средства стали строиться авиационные и другие заводы, предназначенные для выпуска военной продукции в случае войны{1147}. Одновременно расширялись и оснащались новой техникой действующие предприятия, в результате чего годовой выпуск продукции авиационной промышленности возрос с тысячи самолетов в 1936 г. до 8 тыс. в 1939 г., а число рабочих на них — с 33 тыс. до 90 тыс.{1148}. [325]

Потенциальные же возможности этой отрасли в 1938 г. позволяли производить 2 тыс. истребителей и легких бомбардировщиков в месяц. Это означало, что по возможности выпуска самолетов Англия к 1939 г. почти сравнялась с Германией{1149}. Производство легковых и грузовых автомобилей с 404 тыс. в 1935 г. увеличилось до 508 тыс. в 1937 г.{1150}.

Готовясь к войне, английское правительство приняло меры по рассредоточению производственных мощностей, перебазированию ряда военно-промышленных предприятий в доминионы (главным образом в Канаду). Строились заводы военного значения в Австралии, Канаде, Южно-Африканском Союзе. Наряду с сооружением государственных предприятий было заключено 12 810 контрактов с частными фирмами на производство различных видов вооружения. Большое количество военных заказов размещалось в других странах (Швеции, Швейцарии, США){1151}. Однако в целом по производству и накоплению военных запасов Англия значительно уступала Германии{1152}. В 1938 г. в Англии было выпущено 419 танков, 681 бронетранспортер и бронеавтомобиль, 203 зенитных орудия, 12 тыс. винтовок, 6,4 тыс. пулеметов и 1 млн. снарядов для полевой артиллерии{1153}. Производство тяжелых танков и артиллерии только развертывалось. Как признают британские историки, к осени 1939 г. «военные нужды еще не доминировали в жизни страны, а экономические ресурсы не были мобилизованы полностью»{1154}. К началу войны Англия имела ограниченное число готовых к боевым действиям регулярных дивизий.

Курс Чемберлена на сговор с гитлеровской Германией пользовался широкой поддержкой верхушки английских монополистов. Об этом можно судить хотя бы по той финансовой помощи, которую получали общество англо-германского содружества, англо-германское товарищество от крупнейших концернов и ведущих банков страны. Этим курсом шли и провинциальные ассоциации консервативной партии, слепо верившие своему лидеру и проникнутые ненавистью к «социалистам».

В палате общин среди консервативных депутатов существовало немало сторонников сближения с гитлеровской Германией. Большинство их входило в так называемую группу «Линк» ( «Звено»), тесно связанную с работниками гитлеровского посольства в Лондоне, или участвовало в деятельности англо-германского товарищества{1155}.

В кризисных ситуациях Чемберлен нередко связывался непосредственно с послом Англии в Германии Гендерсоном, которого в английском министерстве иностранных дел называли «законченным нацистом»{1156}.

Центром, в котором рождались и формировались основы государственной политики Англии, был так называемый «кливденский кружок», существовавший с середины 30-х годов. В Кливдене, имении семейства миллионеров Асторов, регулярно встречались крупные промышленники и финансовые магнаты, влиятельные сторонники сговора с фашистской Германией, политические деятели, в том числе члены правительства. Они обсуждали [326] проблемы английской внешней политики, поносили Советский Союз и «всех красных», вырабатывали планы сотрудничества с Гитлером. Там не скрывали и антифранцузских настроений, заявляя, что «лучше Гитлер, чем Блюм», обвиняли Россию и Францию в том, будто они «втянули» Англию в первую мировую войну и намерены «повторить этот ход»{1157}.

Многие сторонники прогерманской линии занимали видные посты в министерстве авиации. Это министерство являлось главным поставщиком различной дезинформации, которой жонглировали члены правительства, доказывая неспособность Англии вести войну против Германии{1158}. Интересам «умиротворителей» активно служили и многие органы буржуазной печати ( «Тайме», «Обсервер», «Дейли экспресс», «Дейли мейл» и др.), изо дня в день убеждавшие общественность страны в том, что правительство проводит целесообразную, единственно возможную политику. Они запугивали широкие слои населения массовыми воздушными налетами и в то же время рисовали им картину всеобщего процветания в случае успеха чемберленовской политики. «Представьте себе, — говорил в одном из публичных выступлений член правительства Хор, — что 1,5 млрд. фунтов стерлингов, которые мы тратим сейчас на оборону, будут израсходованы на торговлю, производство, улучшение социальных условий... Именно исходя из этих соображений, мы намеренно и сознательно вступили на путь примирения»{1159}.

Чемберленовская политика достижения «мира любой ценой» была насквозь фальшивой. При помощи этого лозунга правящие круги Англии хотели сохранить свою империю за счет других народов. Как справедливо пишет английский исследователь Макэлви, «лозунг о достижении мира любой ценой мог бы иметь смысл, если бы существовала какая-нибудь цена, за которую можно было бы купить мир, но невозможно было читать «Майн кампф» и верить в то, что такая цена существует. Более того, когда эту цену неизменно платили другие — абиссинцы и испанские рабочие, австрийцы и чехи, этот лозунг на устах английских государственных деятелей стал постыдным. Даже щедрость, с которой консервативные круги обсуждали возможность покупки дружбы Германии путем возвращения ей бывших ее колоний, показывала циничное пренебрежение к судьбам населения этих территорий»{1160}.

Часть населения Англии, введенная в заблуждение демагогической правительственной пропагандой, подкрепленной определенными военными приготовлениями, приветствовала «победу» Чемберлена, провозгласившего, что он привез из Мюнхена «мир для целого поколения». Консерваторы устраивали овации своему лидеру. Выражали одобрение и многие руководители других буржуазных политических партий.

Политика сотрудничества с гитлеровской Германией получила полную поддержку британского союза фашистов. Фашистская газета «Акшэн» писала, что Чемберлен передал Судетскую область Германии, «руководствуясь здравым смыслом и мужеством»{1161}. В парламенте правительство добилось одобрения мюнхенской сделки 366 голосами против 144. От участия в голосовании воздержалось около 30 депутатов.

Лишь коммунисты и некоторые дальновидные деятели из буржуазного лагеря сразу же правильно оценили мюнхенский сговор как шаг к развязыванию [327] новой мировой войны. На заседании парламента 28 сентября 1938 г. только один депутат — коммунист У. Галлахер, разоблачая политику консервативного правительства, отметил, что «лейбористское одобрение чемберленовского визита в Мюнхен является предательством в отношении чехословацкого народа и приближает опасность войны к английским берегам»{1162}.

Отрезвление общественности не заставило себя долго ждать. «К рождеству Мюнхен утратил свое очарование и быстро шел к тому, чтобы стать грязным словом»{1163}. А один из ветеранов бршанской политики — бывший премьер-министр Ллойд-Джордж говорил о возрастающем «чувстве стыда» за мир, купленный ценой совести и чести{1164}.

Хотя политика «умиротворения» пользовалась безоговорочной поддержкой со стороны подавляющего большинства консерваторов, в их рядах были люди, настороженно относившиеся к планам нацистов и считавшие, что чемберленовский курс создает возрастающую угрозу безопасности Англии. Так, лорд Вултон на одном из заседаний парламента заявил: «В политике постоянных уступок со стороны Англии мы приближаемся к обрыву, и я один из тех, кто хочет знать, когда это кончится»{1165}.

К 1939 г. среди ведущих консерваторов существовали две оппозиционные Чемберлену группы. Одну из них, меньшую по численности (к середине года в ней было около 60–70 человек), но более шумливую, возглавлял У. Черчилль. В нее входили Бутби, Сэндис, Макмиллан и другие. Они требовали более быстрого перевооружения и подготовки к войне, бдительного отношения к переговорам с Германией и Италией, заключения антигитлеровского военного союза с Францией и СССР. Однако позиция этой группы серьезно ослаблялась ее общей антисоветской настроенностью, порождаемой классовыми интересами.

Еще более непоследовательной, связанной с Чемберленом общностью классовых интересов была позиция другой группы, которую возглавлял бывший министр иностранных дел А. Идеи. В нее входило около 130 политических деятелей, в том числе А. Купер, ушедший с поста министра обороны в знак протеста против мюнхенского соглашения, Эмери, Никольсон и другие парламентарии. Эта группа в отличие от группы Черчилля называла себя не оппозиционной, а «стимулирующей». Члены ее не хотели идти на окончательный разрыв с руководящей верхушкой консервативной партии и только играли в оппозицию к правительству. Сообщая об отставке Идена, газета «Тайме» писала, что его позиция отличается от позиции Чемберлена лишь «оттенками и деталями проведения политики умиротворения в современных международных условиях»{1166}.

Оппозиционные группы консерваторов, не способные полностью порвать с мюнхенским курсом Чемберлена, оказывались не в состоянии добиться сколь-либо серьезного изменения английской внешней политики.

Значительное влияние на характер внешней политики Великобритании могла оказать лейбористская партия — основная политическая сила, противостоящая консерваторам. Хотя среди ее руководителей и были откровенные сторонники чемберленовского курса{1167}, однако большинство лейбористских лидеров заявляли о своей верности делу мира и [328] отпора гитлеровской агрессии. Но дальнейшие события показали, что дела не шли дальше парламентских деклараций.

Под влиянием губительных последствий Мюнхена лейбористские лидеры стали более решительно осуждать действия правительства: отмечали усиление угрозы для самой Англии, выступали за меры коллективной безопасности, развитие сотрудничества с Францией и Советским Союзом. В ходе парламентских прений лидер лейбористов Эттли вынужден был признать, что «лучшим средством предотвращения войны явилась бы решительная совместная политика Великобритании, Франции и СССР»{1168}. В палате общин лейбористские депутаты проголосовали против мюнхенского соглашения. Но, выражая «чувство глубокого удовлетворения по поводу того, что войну на какое-то время удалось предотвратить»{1169}, они тем самым косвенно солидаризировались с пропагандистской линией Чемберлена, что делало их позицию двусмысленной.

Наиболее ярко капитулянтская сущность политики лидеров лейбористской партии проявилась в их категорическом отказе от совместных действий с Коммунистической партией Великобритании. Сравнительно немногочисленная (18 тыс. в марте 1939 г.), но боевая компартия сразу и безоговорочно осудила Мюнхен и разоблачила его опасную сущность. Мир, говорилось в ее заявлении от 1 октября 1938 г., «был отдан на милость Гитлеру, который может нарушить его, когда он сочтет, что настало время для следующего шага в цепи завоеваний»{1170}. Месяц спустя журнал коммунистов «Лейбор мансли» писал: «Укрепление Гитлера за счет английской помощи достигло в настоящее время в связи со сдачей Чехословакии, Юго-Восточной Европы и изоляцией Франции такой степени, что его политика не будет больше планироваться с учетом английских пожеланий; она превращается в самостоятельную силу, способную повернуть и повести против Англии мощную европейскую коалицию»{1171}. Коммунисты призвали объединить все силы для отпора гитлеровской агрессии. Они внесли предложение о вступлении компартии в партию лейбористов. И хотя лейбористское руководство отвергло это предложение, 1400 низовых профсоюзных и лейбористских организаций поддержали коммунистов{1172}.

В январе 1939 г. один из ведущих членов исполкома лейбористской партии — Криппс предложил объединить усилия всех прогрессивных организаций в вопросах внешней и внутренней политики. Однако на заседании исполкома 13 января 1939 г. семнадцатью голосами против трех это предложение было отвергнуто, а 25 января Криппса исключили из партии, обвинив в том, что он выступил против ее «политической независимости»{1173}. Спустя два месяца исполком исключил из партии группу лейбористов за отказ подчиниться требованию прекратить деятельность в поддержку народного фронта.

На конференции лейбористов в мае 1939 г. руководству удалось провалить проект резолюции в поддержку народного фронта{1174}. Так лейбористское руководство облегчало маневры сторонникам сговора с гитлеровской Германией.

В январе — марте 1939 г. чемберленовцы приняли энергичные меры к тому, чтобы подвести под политику сговора соответствующий экономический [329] базис. Это вполне отвечало интересам влиятельных кругов английского монополистического капитала{1175}. В результате англо-германских переговоров по распределению рынков сбыта угля 28 января были подписаны соглашения, детали которых остались засекреченными{1176}.

Серьезное воздействие на внутриполитическую обстановку в Англии оказала оккупация Чехословакии гитлеровцами в марте 1939 г. В Англии резко возросли антигитлеровские настроения. Поползли слухи о готовности Германии к новым военным авантюрам, то ли на границах Польши, то ли против Румынии. Антинацистские позиции заняли видные органы буржуазной печати, в том числе такие газеты, как «Манчестер гардиан», «Дейли кроникл», «Йоркшир пост» и другие. В парламенте открытое возмущение политикой правительства выражали представители всех основных политических партий — лейбористской, либеральной и даже консервативной. Один из лидеров лейбористской партии — А. Гринвуд заявил в палате общин: «Пора положить конец политике спокойного согласия с актами бандитизма, сопровождаемыми угрозой применения силы»{1177}. Сомнения в правильности политики правительства проникли даже в среду отъявленных мюнхенцев «кливденского кружка», таких его столпов, как Саймон, лорд Лотиан, Даусон. Многим представителям правящих кругов становилось ясно, что Гитлер своими действиями демонстрирует нежелание считаться с предложениями Чемберлена о сотрудничестве, что Берлин не собирается делить с Лондоном господство в Европе. Как писал в донесениях Дирксен, в результате захвата Чехословакии «была превзойдена та мера приращения могущества, которую Англия была готова предоставить Германии в порядке односторонних действий без предварительного соглашения с Англией»{1178}. Под давлением масс представители консервативной партии стали требовать от премьера более жесткой политики в отношении Германии.

Однако правительство Англии, исходя из интересов верхушки монополистов, по-прежнему твердо держалось избранного им губительного для нации курса.

Широкие массы английского народа все более решительно настаивали на заключении с Советским Союзом пакта о взаимопомощи, в котором они видели реальную возможность сорвать агрессивные планы нацизма. В апреле — мае 1939 г. 92 процента выборочно опрошенных англичан высказались за такой союз{1179}. Национальный совет труда от имени кооперативного, профсоюзного и лейбористского движения призвал заключить пакт мира с Францией и СССР. «События доказали, — говорилось в его обращении, — что политика умиротворения, базирующаяся на обещаниях Гитлера, является катастрофической иллюзией»{1180}. Несколько позднее специальная конференция конгресса британских тред-юнионов потребовала от правительства немедленного заключения соглашения с Советским Союзом «с целью создания подлинного фронта мира»{1181}.

На заседаниях в парламенте представители оппозиции поднимали вопрос о переговорах с Советским Союзом. Гринвуд заявил, что именно СССР «может явиться в конечном счете решающим фактором в деле сохранения [330] и укрепления мира во всем мире»{1182}. За заключение англо-советского соглашения выступил также лидер либералов А. Синклер{1183}. Ллойд-Джордж настойчиво убеждал правительство, что «без участия России невозможно создание сколько-нибудь эффективной системы обороны, охватывающей Запад, Восток и район Средиземного моря»{1184}. «Вам нужна Россия, — говорил он, обращаясь к правительству, — но вы не хотите России. А без нее, если вы должны выполнить данные вами обязательства, имеются только две возможности — расплатиться катастрофой или уклониться от выполнения обязательств, как вы делали в прошлом»{1185}. Черчиллю принадлежат слова: «Мы окажемся в смертельной опасности, если не сможем создать великий союз против агрессии. Было бы величайшей глупостью, если бы... мы отвергли естественное сотрудничество с Советской Россией»{1186}.

В то же время чемберленовцы продолжали добиваться сближения с Германией. Летом 1939 г. вопрос об отношениях с ней стал основной проблемой внутриполитической жизни Англии. Однако, несмотря на все ухищрения реакционеров, становилось все более ясным, что политика «умиротворения» агрессора полностью провалилась. В Берлине уже было принято решение о военной расправе с Польшей; переговоры с Лондоном велись лишь в целях обеспечения полной изоляции Польши. Война надвигалась на Европу.

И все же иллюзии о возможности сговориться с нацизмом за счет других народов и государств продолжали жить в официальных кругах Лондона. «Английская общественность, — пишут британские историки, — не имела представления, что за энергичными публичными заявлениями скрывалась столь сильная решимость заставить поляков капитулировать»{1187}. 25 августа был подписан англо-польский договор о взаимопомощи, и тогда же некий немецкий информатор прямо заявил Хору, что, если Германия нападет на Польшу, Англия «всегда сможет выполнить свое обещание формально, не выступая в полную силу»{1188}. Так закладывались основы чемберленовской политики последующего периода, получившей название «странной войны».

Франция накануне второй мировой войны также переживала глубокий социально-экономический кризис. В стране продолжалось разложение режима третьей республики, который за 70 лет существования исчерпал себя.

Франция из гордого победителя Германии, диктовавшего ей в июне 1919 г. в Версале условия мирного договора, превратилась, по существу, в покорного спутника Англии. Генерал де Голль, оценивая причины разгрома страны Германией в 1940 г., впоследствии писал: «В конечном счете развал государства лежал в основе национальной катастрофы. В блеске молний режим предстал во всей своей ужасающей немощи...»{1189}

С 1930 г. экономика Франции находилась в состоянии хронического застоя. Не успев оправиться от кризиса 1929–1933 гг., она в 1937 г. вступила в полосу нового спада. В 1938 г. уровень промышленного производства страны снизился на 7,5 процента по сравнению с предыдущим годом; производство стали сократилось на 22 процента, чугуна — на 24 процента; [331] объем промышленной продукции в целом был на 8 процентов меньше, чем в 1913 г.{1190}. К июлю 1939 г. положение почти не изменилось: индекс промышленного производства составил 98 процентов к 1928 г., насчитывалось более 350 тыс. безработных{1191}. Таким образом, экономика Франции десятилетиями оставалась, по существу, на одном уровне. Доля Франции в мировом промышленном производстве сократилась{1192}. В целом промышленная продукция Франции в 1937 г. составляла 45,7 процента германской{1193}.

Тяжелое положение сложилось в области финансов. В результате организованной крупной буржуазией утечки капитала золотые запасы Франции в 1937 г. были наименьшими за весь период 30-х годов. Только в 1938 г. они были в какой-то степени восстановлены, однако и тогда сохранялась крупная задолженность Соединенным Штатам Америки и Англии.

С начала 30-х годов большие трудности испытывало сельское хозяйство. Многие тысячи мелких крестьянских хозяйств разорялись. Производительность труда и урожайность во Франции были значительно ниже, чем в Англии, Германии, Бельгии и Голландии.

В сентябре 1936 г. французское правительство приняло четырехлетнюю программу перевооружения. Она предусматривала развертывание массового производства танков, современной артиллерии, противотанковых и зенитных средств. Вместе с дополнительной программой, принятой в 1938 г., на перевооружение французской армии с 1 января 1937 г. по 1 сентября 1939 г. было израсходовано 30 млрд. франков{1194}.

И все же для перевооружения армии было сделано далеко не все. Заказанные в 1935–1936 гг. 600 танков типа «Рено» были выпущены только в апреле 1938 г. В 1936 г. выпускалось в среднем по 120 танков в месяц, а в январе 1937 г. заводы дали всего 19 танков{1195}. Еще хуже обстояло дело с производством самолетов. В марте 1938 г. на заседании высшего комитета национальной обороны отмечалось, что у Франции имеются хорошие образцы самолетов, но их серийное производство не налажено{1196}. В 1938 г. производилось в среднем 53 самолета в месяц, в 1939 г. — 185; снарядов для 90-мм зенитных орудий до 1940 г. не производилось{1197}.

Хотя по объему производства и техническому уровню Франция отставала от Германии, тем не менее уже в тот период она обладала первоклассными по технической оснащенности металлургическими, металлообрабатывающими, электротехническими, химическими, автомобильными и другими предприятиями, на которых в короткий срок можно было наладить военное производство. Как сообщал член французской военной делегации генерал Вален в ходе англо-франко-советских переговоров в августе 1939 г., «мобилизация французской индустрии в отношении материальной части авиации» позволяла через три месяца после начала войны производить столько самолетов, чтобы перекрыть возможные потери{1198}. В том же духе высказывался министр авиации Ги ля Шамбр на заседании совета национальной обороны 23 августа 1939 г.{1199}. [332]

Таким образом, Франция имела реальные возможности для успешного сопротивления германо-итальянскому фашизму. Не относительная слабость военно-промышленного потенциала Франции, а прежде всего капитулянтская, антинациональная политика французских монополистов сыграла важную роль в том, что страна оказалась не подготовленной к войне с Германией.

Внутриполитическая обстановка во Франции перед второй мировой войной характеризовалась серьезным обострением классовой борьбы. В 1935–1937 гг. трудящиеся во главе с Французской коммунистической партией организовали народный фронт и объединенными силами добились серьезных успехов в борьбе против фашизма. Но с конца 1937 г. в наступление перешла крупная буржуазия, которая решила взять реванш за поражение в 1936 г. и отстоять свои привилегии, даже в ущерб национальным интересам страны. Представитель монополий в международном бюро труда Ламбер-Рибо заявил, что единственным средством обуздания рабочих является закрытие заводов, остановка экономической жизни страны. Эти слова не остались пустой угрозой. С приходом к власти правительства народного фронта буржуазия начала сокращать производство, увольнять рабочих, переводить капиталы за границу, саботировать государственные займы, что подрывало устойчивость франка. Так, хозяева авиационных заводов отказались ввести многосменную работу, саботируя тем самым военное производство.

Когда в марте 1938 г. второе правительство Блюма добилось от профсоюза металлистов согласия на установление в оборонных отраслях, и прежде всего в авиационной промышленности, 45-часовой рабочей недели, руководители промышленности отказались от этого под предлогом, что на оборонных заводах еще не начато серийное производство и «совершенно незачем удлинять рабочий день»{1200}. В декабре 1938 г. на ряде авиационных предприятий был проведен локаут, в результате которого было потеряно свыше 1,3 млн. рдбочих часов{1201}.

Французские монополисты осуществляли на практике лозунг «Лучше Гитлер, чем народный фронт!». Многие банки и компании устанавливали сотрудничество с монополиями Германии и Италии, фактически способствуя укреплению их военно-промышленного потенциала. Химический концерн «Кюльман», например, сотрудничал с «ИГ Фарбениндустри», объединение сталелитейных заводов «Комите де Форж» было связано с германским стальным концерном, а международный алюминиевый картель соединял французские монополии с германскими и итальянскими.

Конечно, между французским империализмом и германским милитаризмом существовали острые противоречия, явившиеся одной из причин второй мировой войны. Однако в правящих кругах Франции имелось влиятельное течение, выступавшее за соглашение с гитлеровской Германией. Ни для кого не было секретом существование в высшем парижском обществе кружка «Большой щит», выступавшего за сближение с рейхом. Среди его членов находились герцог де Брогли, граф Жан де ля Рошфуко, принц де Полиньяк, герцог де Клермон-Тоннер, принц д'Аранберг и владелец газеты «Пти паризьен» Этьен Бюно Варийа{1202}. Все они состояли в многочисленных правых партиях, подобных монархической «Аксьон Франсез», или таких открыто фашистских организациях, как «Боевые кресты»{1203} [333] полковника де ля Рока, «Патриотическая молодежь». Реакционные политические деятели, объединившиеся вокруг графа Парижского, открыто делали ставку на победу фашизма{1204}.

Победа народного фронта помешала фашизму прийти к власти во Франции, однако он не был разгромлен до конца. Раскрытый в 1937 г. заговор «тайного комитета революционного действия» (кагуляров), руководимого А. Мартэном и Делонклем, свидетельствовал о том, что фашистские организации продолжали существовать; в их рядах было немало богатейших людей Франции. Кагуляры вели борьбу против демократических организаций путем провокаций, саботажа и террора. Именно они устроили взрыв в управлении концерна «Комите де Форж», обвинив в этом рабочие организации. Специальная группа кагуляров, руководимая графом Жюрке де ля Саль, занималась вербовкой провокаторов и штрейкбрехеров{1205}.

В годы, непосредственно предшествовавшие второй мировой войне, соглашательство в отношении гитлеровской Германии достаточно глубоко проникло в традиционные буржуазные партии Франции. Этого курса придерживалась и социалистическая партия. Часть ее правых лидеров создала группу «неосоциалистов», отличавшихся особенно злобным антикоммунизмом и антисоветизмом и в то же время питавших явные симпатии к нацистам и французским фашистам. Лидер этой группы Деа опубликовал статью «Умереть за Данциг?», в которой призывал не препятствовать гитлеровской агрессии против Польши. А Фланден еще в 1938 г. прямо заявил: «Существует только одна опасность — коммунистическая»{1206}.

Профашистские силы занимали прочные позиции во французской печати. Наряду с газетой «Пти паризьен» прогитлеровскую пропаганду вели «Тан», «Журналь», «Пари-суар», «Репюблик», «Матен», «Эвр», «Жур», «Гренгуар», «Же сюи парту», агентство «Гавас» и другие. О степени проникновения германской агентуры в органы печати свидетельствует тот факт, что после мюнхенского сговора 132 французские газеты обратились с призывом к парламенту запретить компартию{1207}.

Центром подрывной работы «пятой колонны» во Франции являлся созданный нацистским агентом Отто Абецем комитет «Франция — Германия», председателем которого был граф де Бринон. Комитет развил бурную деятельность, организуя обмен делегациями с рейхом и проводя через правые газеты фашистскую пропаганду. «Пятая колонна» настолько распоясалась, что пошла на прямой подкуп некоторых французских газет. В июле 1939 г. «Юманите» разоблачила журналистов Пуарье из «Фигаро» и Обена из «Тан», получивших за «оказанные гитлеровской Германии услуги» 4,5 млн. франков{1208}. Большое внимание комитет уделял распространению нацистской идеологии среди французской интеллигенции, в частности в профессорско-преподавательских кругах.

Правительство Франции не предпринимало серьезных мер пресечения этой подрывной деятельности, ибо соглашательство и капитулянтство, граничившие с прямой изменой, глубоко проникли в высшие сферы государственной политической системы. Так, на заседании совета национальной обороны 23 августа 1939 г. генерал Гамелен воздержался от приведения всех данных о состоянии французской армии, поскольку на заседании [334] присутствовал министр иностранных дел Боннэ. Премьер-министр Франции Даладье одобрил сдержанность Гамелена: «Если бы вы сказали о слабости французской армии, на следующее утро Гитлер был бы в курсе ваших слов»{1209}.

Особое место в политической жизни предвоенной Франции занимала армия, руководители которой находились в плену опыта первой мировой войны, несмотря на то что военное дело ушло далеко вперед. Французская военщина вмешивалась во внутреннюю и внешнюю политику. Генералитет усердно распространял среди населения иллюзии относительно высокой боеспособности армии. Буквально накануне войны, выступая 2 июля 1939 г., генерал Вейган заявил: «Я думаю, что французская армия имеет самую большую военную ценность, чем когда-либо прежде. Она обладает первоклассным вооружением, превосходными оборонительными сооружениями, прекрасным духом и замечательным командованием»{1210}. В таком же духе выступал 13 августа 1939 г. на трехсторонних переговорах военных миссий в Москве глава французской делегации генерал Думенк{1211}.

В генералитете и офицерском корпусе французской армии всегда имелись люди с крайне реакционными политическими настроениями. Из армейской среды вышли такие реакционные деятели, как маршал Петэн, генералы Кастельно, Вейган, адмирал Дарлан и другие; не случайно сторонниками «Боевых крестов» и кагуляров были многие офицеры. В то же время среди командного состава имелись и патриотически настроенные люди (де Голль, Делатр де Тассиньи, де Отеклок, Вален, Катру и другие), но тогда они еще не играли решающей роли в вооруженных силах. Что касается полиции, особенно парижской, то она была не столько стражем порядка, сколько штабом фашистских заговоров.

Капитулянтам-»умиротворителям» решительно противостояли левые партии, в первую очередь Французская коммунистическая партия. В 1936–1939 гг. она значительно укрепила свои позиции. Компартия имела большое влияние среди рабочих крупных предприятий и добилась определенных успехов в завоевании на свою сторону трудящихся крестьян, а также многих видных представителей французской интеллигенции{1212}.

Французская компартия последовательно проводила линию на сохранение и укрепление мира, защиту национальной независимости страны, организацию отпора фашистской агрессии. Состоявшиеся в 1936 и 1937 гг. VIII и IX съезды ФКП выдвинули развернутую программу борьбы за мир.

Выступивший с докладом на IX съезде ФКП генеральный секретарь партии М. Торез потребовал от правительства проведения демократической и подлинно французской внешней политики, «которая бы отражала перемены, происшедшие в нашей стране после победы народного фронта и обеспечила бы сохранение верности высокой миссии Франции в мире»{1213}. ФКП руководствовалась тем, что для французских трудящихся «борьба за свободу и мир в настоящий момент (декабрь 1937 г. — Ред.) сливается с борьбой за независимость и безопасность Франции»{1214}.

Победа народного фронта, объединившего широкие антифашистские силы страны, создала реальные предпосылки для проведения в жизнь [335] программы мира{1215}. Народный фронт располагал прочным большинством в парламенте, именно на него опиралось правительство Блюма. Однако уже в июне 1937 г., столкнувшись с крупными экономическими трудностями и не решаясь преодолеть их революционным путем, правительство Блюма предпочло уйти в отставку. В последующие 15 месяцев до Мюнхена ось политической жизни во Франции постепенно сползала вправо. Сформированное в июне 1937 г. правительство Шотана, а затем и его второй кабинет (январь 1938 г.) были более правыми, хотя и продолжали опираться на партии, входившие в народный фронт. В марте — апреле 1938 г. у власти находилось второе правительство Блюма, на смену которому 10 апреля того же года пришло правительство одного из лидеров радикал-социалистов — Даладье. В него вошли еще более правые деятели.

Окончательный удар по народному фронту был нанесен мюнхенским соглашением. Правительство Даладье сразу же поставило вопрос о доверии и после длительной дискуссии добилось нужного вотума от палаты депутатов, а позже и от сената: против голосовали в основном коммунисты{1216}. В октябре 1938 г. радикал-социалистическая партия на своем съезде окончательно порвала с коммунистами.

В этой сложной международной обстановке 22–23 ноября 1938 г. пленум ЦК ФКП сформулировал задачи борьбы рабочего класса и трудящихся Франции: «Центральный Комитет торжественно заявляет, что коммунистическая партия требует своей доли ответственности и руководства как в оздоровлении страны, так и в усилиях по общему вооружению народа, чтобы обеспечить Франции непоколебимую мощь на службе социального прогресса, свободы и мира»{1217}.

Но крупная буржуазия, захватив ключевые позиции в правительстве, стала все более решительно применять репрессивные меры против народного фронта, левых политических сил, и в первую очередь против компартии. Добившись от парламента предоставления чрезвычайных полномочий, правительство Даладье опубликовало декреты, которые, по существу, сводили на нет социальные завоевания трудящихся и демократические свободы. Под предлогом ликвидации бюджетного дефицита декретом от 13 ноября 1938 г. был отменен контроль над ценами и кредитом. Хотя закон о 40-часовой рабочей неделе формально сохранялся, он претерпел значительные изменения: была сокращена оплата сверхурочных часов, отменена неделя с двумя выходными днями.

С целью деморализации трудящихся и предотвращения классовых волнений было решено призвать в армию железнодорожников, поступивших на работу после 1936 г. Сокращались пенсии бывшим фронтовикам, увеличивались налоги и переоценивались золотые запасы Французского банка{1218}.

30 ноября 1938 г. трудящиеся Франции ответили на эти решения правительства всеобщей 24-часовой забастовкой. Вследствие плохой подготовки, раскольнической деятельности реформистских лидеров, засевших во Всеобщей конфедерации труда, и мобилизации правительством огромного репрессивного аппарата, забастовка не имела успеха. Власти [336] подвергли репрессиям множество ее участников{1219}. Сотни тысяч стали жертвой локаута.

Невзирая на эти репрессии, передовые рабочие Франции оставались верны коммунистическому знамени. При наличии единства левые силы еще могли обуздать внутреннюю реакцию. Однако французская социалистическая партия, за которой в тот момент шли значительные слои трудящихся, предала народный фронт. Внутри этой партии разгорелась борьба между различными течениями, главным образом по вопросам внешней политики и отношений с компартией. На чрезвычайном съезде социалистической партии в Монруже (декабрь 1938 г.) произошло острое столкновение между двумя группами; одну из них возглавлял генеральный секретарь партии Фор, другую — ее лидер Блюм. Фор представил на рассмотрение съезда резолюцию, одобрявшую мюнхенское соглашение. Блюм, учитывая мнение пролетарской части социалистической партии, внес проект резолюции, выражавшей недовольство капитулянтской политикой кабинета министров Даладье и содержавшей требование создать правительство, которое будет «защищать демократию»{1220}. За резолюцию Блюма было подано большинство голосов делегатов съезда социалистической партии.

Однако уже на очередном съезде в мае 1939 г. в Нанте Блюм, по существу, согласился с Фором. Сторонники Фора, считавшие, что «важнее всего мир»{1221}, объединились в «пацифистскую» фракцию и одержали победу. В отчете Фора о деятельности партийного руководства всячески оправдывалось мюнхенское соглашение. Не сказав ни слова о росте фашистской опасности для Франции и угрозе миру со стороны Германии, он сосредоточил основное внимание на требовании созыва международной конференции, на которой, по его мнению, демократические государства должны пойти на уступки фашистским агрессорам. Эта резолюция, как и резолюция, запрещавшая членам социалистической партии работать в организациях, связанных с Французской компартией, получила большинство голосов{1222}.

Ослепленное антикоммунизмом, правое руководство социалистической партии нанесло этим серьезный удар по единству действий рабочего класса и помешало организовать достаточно мощное сопротивление мюнхенцам и «умиротворителям».

Подавление сопротивления республиканской Испании, захват гитлеровской Германией Чехословакии и выдвижение ею территориальных претензий к Польше рассеяли порожденные Мюнхеном иллюзии о возможности соглашения с агрессором. В этой тревожной и сложной обстановке наиболее дальновидные деятели Франции выдвигали конкретные предложения по укреплению мобилизационной готовности страны. Так, в марте 1939 г. французский посол в Германии Кулондр в письме министру иностранных дел Боннэ рекомендовал «безотлагательно мобилизовать все усилия нации на самое широкое и скорейшее развитие и укрепление военной мощи страны и, в частности, на создание мощной авиации», а также, «сохраняя как можно большую секретность», немедленно приступить «к мобилизации промышленности страны»{1223}. Следует отметить, что против соглашения с гитлеровской Германией выступили даже отдельные представите [337] ли монополистического капитала. Директор «Комптуар сидерюржик» П. Пюше критиковал мюнхенское соглашение. Вслед за Шнейдером, который боялся потерять завод Шкода в Чехословакии и АРБЕД в Люксембурге, некоторые видные французские промышленники начали поддерживать программу перевооружения страны. Ряд крупных банков Франции стали финансировать газету А. Кериллиса «Эпок», стоявшую на патриотических позициях{1224}.

В такой обстановке правительство Даладье было вынуждено предпринять некоторые меры по укреплению обороноспособности Франции. В январе 1938 г. был создан специальный комитет, которому поручалось обеспечение «развертывания военного производства». В соответствии с законом «об организации в военное время», принятым в июле того же года, создается «военный совет по делам войны», в который вошли начальники штабов трех видов вооруженных сил{1225}.

Принимались меры и по укреплению внешнеполитических позиций Франции. 21–24 марта президент Лебрен и Бонна находились в Англии с официальным визитом, в ходе которого была достигнута договоренность об усилении связей между двумя странами{1226}.

По мере нарастания угрозы второй мировой войны судьба Франции все больше зависела от ее отношений с Советским Союзом. Формально Советский Союз и Франция были связаны договором о взаимопомощи, заключенным в мае 1935 г. Но Мюнхен перечеркнул этот договор. Захват Чехословакии и появление угрозы нападения фашистской Германии на Польшу отрезвили некоторых французских политических и военных деятелей. Они стали высказываться за укрепление отношений с Советским Союзом. Так, полпред СССР во Франции сообщил 24 апреля 1939 г. о «повышенном интересе к нам (представителям СССР. — Ред.) со стороны военных. Военные, чего раньше не было, ищут сейчас встреч со мной»{1227}. В советское посольство прибыл начальник генерального штаба французской армии генерал Гамелен, который прямо заявил в беседе с полпредом 8 апреля, что, по его мнению, «наступил момент сплотить все силы, способные и готовые бороться с агрессией»{1228}.

Стремление к упрочению связей с СССР привело к активизации всех прогрессивных сил страны. Конкретную программу усиления обороноспособности Франции выдвинул пленум ЦК ФКП 19 мая 1939 г. Коммунисты требовали создать подлинное правительство национальной обороны, которое осуществило бы важнейшие пункты программы народного фронта, прежде всего в области независимой внешней политики и социальных преобразований, и приняло бы меры по укреплению республиканского духа в армии, развертыванию строительства оборонительных сооружений, обезвреживанию предателей, капитулянтов и фашистских шпионов. Однако, подчеркнул выступивший на пленуме М. Торез, «тяжесть связанных с этим жертв» необходимо возложить «в первую очередь на богатых». Такое правительство, продолжал он, должно опираться на рабочий класс. В этом случае трудящиеся сознательно пойдут «на жертвы, которых требует защита страны и мира», ибо они считают «необходимым усиление обороноспособности Франции и продиктованное обстоятельствами массовое производство вооружения»{1229}. [338]

Однако правительство Даладье пошло по другому пути. 18 апреля 1939 г. оно опубликовало новую серию декретов, означавших наступление на экономические и социальные права трудящихся. Социальное законодательство было отброшено во Франции фактически на целое столетие назад.

Реакционная политика правительства Даладье в отношении трудящихся способствовала активизации капитулянтских сил, которые стремились подтолкнуть германскую агрессию на Восток. Не случайно во французской правой печати совершенно открыто обсуждалась проблема создания «немецкой Украины»{1230}. 25 июля 1939 г. полпред СССР во Франции телеграфировал в Москву о том, что «громко провозглашающийся лозунг борьбы с германским шпионажем и коррупцией начинает здесь превращаться в борьбу с коммунистической партией и с «агентами Москвы». Это не усиливает доверия к искренности желания сотрудничать с нами»{1231}.

Спекулируя на страхе буржуазии перед народом, мюнхенские круги сумели навязать свою линию. Они настояли на том, чтобы военную миссию Франции на переговорах в Москве летом 1939 г. возглавили не столь ответственные лица, как того требовала обстановка, и чтобы полномочия миссии не давали ей юридического права для подписания конвенции. Именно они затягивали ход переговоров, а когда в августе 1939 г. Советский Союз был вынужден заключить с гитлеровской Германией пакт о ненападении, развязали яростную антисоветскую и антикоммунистическую кампанию.

Одним из первых шагов правительства Даладье после заключения советско-германского пакта о ненападении явилось запрещение изданий Французской компартии. После обысков в коммунистических организациях и запрещения публичных собраний в департаменте Сена Французская компартия фактически лишилась возможности вести свою пропагандистскую работу{1232}.

Так находившиеся у власти мюнхенцы разоружили Францию перед лицом гитлеровской агрессии и подготовили сокрушительное поражение страны.

Соединенные Штаты Америки не входили ни в одну из группировок держав, сложившихся к началу второй мировой войны, но политические и экономические интересы и связи влекли их к англо-французской группировке. Наряду с этим в руководящих сферах США было немало сторонников сближения Англии и Франции с Германией и Италией. Бывший американский президент Г. Гувер откровенно говорил в конце октября 1938 г.: «Я убежден, что ни Германия, ни другие фашистские страны не хотят воевать против западных демократий, при условии, что последние не будут препятствовать продвижению фашизма на Восток»{1233}.

В начале 1939 г. на Западе широко распространилось убеждение, что поход держав оси против Советского Союза не за горами и начнется не позднее весны. Под таким углом зрения в Вашингтоне анализировались все факты, свидетельствовавшие об экспансионистских намерениях гитлеровцев на Востоке. Поэтому, когда в первой декаде марта Ф. Рузвельт получил сообщения от своих дипломатических представителей в Европе о том, что «14 марта он (Гитлер. — Ред.) захватит Чехословакию, а летом [339] поставит под контроль оставшуюся часть Центральной и Восточной Европы»{1234}, это не встревожило руководителей Соединенных Штатов Америки. 15 марта 1939 г. Германия ликвидировала независимость оставшейся части Чехословакии, но и тогда Рузвельт, по словам официальных американских историков, «не особенно обеспокоился этим... Он был убежден, что Гитлер приступает к выполнению своей восточной программы. Президент полагал, что любые экономические мероприятия или иные меры воздействия могут затруднить ее осуществление»{1235}.

Однако захват Германией Чехословакии вызвал взрыв возмущения во всем мире. В глазах общественного мнения мюнхенская политика «лежала в руинах». И хотя правительства Чемберлена и Даладье еще не утратили надежд на сговор с Германией, новые агрессивные действия нацистского руководства породили недоверие к нему многих влиятельных представителей правящих кругов и в Англии, и во Франции, и в США. В сложившейся обстановке Рузвельт предпринял серьезные усилия, чтобы не допустить дальнейшего осложнения отношений Запада с фашистскими державами: 1 апреля США признают де-юре Франко; 15 апреля президент обратился к Гитлеру и Муссолини с просьбой дать заверение, что они не нападут на 31 перечисленное им государство. Но Гданьск (Данциг), избранный Германией в качестве повода для враждебной кампании в отношении Польши, был пропущен в списке, а главное — Советский Союз именовался в послании «Россией» (понятие, естественно, не адекватное). Значение этой семантической тонкости станет понятным, если учесть, что на Западе господствовало убеждение: гитлеровцы начнут поход на Восток с захвата Украины. Обращение Рузвельта независимо от его намерений объективно имело только те последствия, что в Берлине и Риме лишний раз убедились в нежелании США занять решительную позицию в отношении агрессоров. От фашистских диктаторов последовал вызывающий ответ.

Несмотря на все усилия мюнхенцев, не прекративших своих попыток сговориться с Германией, реалистически мыслившие деятели Запада не могли не видеть, что державы оси создали угрозу и их собственным странам. В Вашингтоне понимали, что Германия рано или поздно неизбежно станет вооруженным противником и Соединенных Штатов Америки. В основе политики Рузвельта, поддерживавшего англо-французскую дипломатию, лежало стремление отвести угрозу от США. Дальнейшее отступление перед Германией и ее союзниками было чревато серьезными последствиями для самих США. Война в Европе отвечала бы их традиционной стратегии — пусть Англия и Франция ведут боевые действия и за своего заокеанского союзника. Кроме того, американские правящие круги были убеждены в том, что война между странами оси и западными державами неизбежно втянет в свою орбиту и Советский Союз.

Крупные американские монополии были прямо заинтересованы в военной конъюнктуре. Уже в середине 30-х годов число корпораций в США превысило 530 тыс. Но решающая роль принадлежала сравнительно небольшой горстке монополистов — перед второй мировой войной 10 тыс. человек (0,008 процента населения) владели четвертью, а 75 тыс. человек (0,06 процента населения) — половиной всех акций корпораций США{1236}. В экономическом отношении США являлись главной страной капитализма. Занимая 7,1 процента всей территории и насчитывая 6,5 процента [340] населения капиталистического мира, Соединенные Штаты Америки в 1937 г. произвели 41,4 процента всей его промышленной продукции. В предвоенные годы они давали около половины продукции машиностроения капиталистических стран, свыше трети добычи каменного угля, более двух третей добычи нефти, свыше двух пятых производства чугуна и стали, обладали почти двумя пятыми установленной мощности электростанций и вырабатывали около 40 процентов электроэнергии. За последние три года перед началом второй мировой войны США давали в среднем треть сбора в капиталистическом мире четырех важнейших зерновых культур (пшеницы, кукурузы, ячменя и овса) и свыше половины сбора хлопка. В Соединенных Штатах Америки было сосредоточено около трети всей железнодорожной сети капиталистического мира и свыше двух третей автомобильного парка. В США находилось свыше 62 процентов общей суммы монетных золотых запасов капиталистического мира (на конец августа 1939 г. — 28 млрд. 483 млн. долларов){1237}.

В то же время обнаружилось, что «новый курс», проводимый правительством Рузвельта, так и не разрешил социально-экономических проблем страны: недогрузка предприятий, составлявшая в 1929 г. 19 процентов всех производственных мощностей, увеличилась к 1939 г. до 33 процентов; по официальным данным, количество безработных в течение 1939 г. составляло в среднем 9,5 млн. человек{1238}. В избытке оказались три «М» — men (люди), machines (машины) и money (капиталы). Американские деловые круги надеялись, что война в Европе обеспечит еще больший приток военных заказов. Это сулило огромные возможности для выведения экономики из затяжной депрессии{1239}.

Доверенный советник Рузвельта С. Розенман подчеркивал: «Я не знаю, какую дорогу избрал бы Рузвельт в 1939 г., если бы события не приковали его внимание к международным делам. Но я знаю, что он был разочарован в проведении дальнейших реформ»{1240}. Другой сторонник «нового курса» — Р. Тагуэлл отмечал: «В 1939 г. правительство не могло добиться никаких успехов... Впереди лежало открытое море до того дня, когда в Польшу вторгнется Гитлер. Туман мог развеять только могучий ветер войны. Любые иные меры, которые были во власти Франклина (Рузвельта. — Ред.), не принесли бы никаких результатов»{1241}.

Поэтому, отказавшись от дальнейших преобразований «нового курса», которые являлись главным источником внутриполитических раздоров, «Рузвельт приступил к объединению консерваторов и либералов вокруг программы подготовки страны к встрече с опасностями, грозящими ей на международной арене»{1242}.

В послании конгрессу от 28 января 1938 г. Рузвельт заявил: «Наша национальная оборона не отвечает задачам обеспечения государственной безопасности и требует укрепления»{1243}. С этого времени началось перевооружение Соединенных Штатов. Первоначально главный упор делался на укрепление морской мощи. После захвата Германией Австрии и Су-детской области конгресс 14 ноября 1938 г. принял новую программу перевооружения, по которой большая часть средств выделялась на развитие ВВС: на производство 10 тыс. самолетов ассигновывалось 500 млн. [341] долларов{1244}. Главное внимание уделялось созданию прочной экономической базы, подготовке к переводу ее на военные рельсы, накоплению запасов промышленного сырья.

США были почти полностью обеспечены основными видами стратегического сырья за счет внутренних ресурсов, а дефицитные (марганец, хром, олово, никель, вольфрам, бокситы и каучук) в больших количествах закупались за границей. Созданные в стране запасы могли обеспечить промышленность в течение нескольких месяцев. В середине 1939 г. конгресс принял «Акт о стратегических сырьевых материалах». Тогда же совет вооружений армии и флота и другие организации, занимавшиеся планированием мобилизации ресурсов страны и созданием военных запасов на случай войны, были переданы в непосредственное подчинение канцелярии президента{1245}.

К началу войны выполнением внутренних и иностранных военных заказов занимались 9515 промышленных предприятий, 536 заводов и фабрик были готовы к приему таких заказов при первой необходимости. Кроме того, в случае широкого конфликта предусматривалось загрузить военными заказами еще и многие десятки тысяч других, более мелких предприятий. На день объявления мобилизации программой перевооружения предусматривалось обеспечить оружием, снаряжением и боевой техникой вооруженные силы численностью 1 млн. человек{1246}. Крупные стальные и авиационные компании приступили к планированию строительства новых заводов{1247}. 9 августа 1939 г. был создан совет военных ресурсов во главе с Э. Стеттиниусом, младшим директором стальной корпорации США. Через три недели развернул свою деятельность совет национальной обороны, одной из обязанностей которого являлось осуществление контроля за мобилизацией экономических ресурсов Соединенных Штатов Америки.

Военные ассигнования США в 1939 г. увеличились по сравнению с 1938 г. почти на 55 процентов. С 1936 по 1939 г. ассигнования конгресса на военные нужды возросли с 924 млн. долларов до 1 631 млн.{1248}.

Ежегодно около 7 млн. долларов отводилось на научно-исследовательскую работу и разработку новой техники{1249}. Руководство военно-научными учреждениями осуществлялось правительственным консультативным комитетом по аэронавтике, исследовательским комитетом национальной обороны, комитетом медицинских исследований и другими органами, подчиненными непосредственно президенту. Комитет национальной обороны имел 19 отделов, каждый из них занимался разработкой одного вида оружия или техники: ракет, радаров, приборов управления огнем и т. д.{1250}.

Все эти предварительные меры отнюдь не имели в виду срочного участия США в боевых действиях за океанами, а преследовали цель подготовить страну к вступлению в войну впоследствии.

К концу 30-х годов принятый в свое время конгрессом США закон о нейтралитете стал в определенной мере связывать свободу действий правительства, ибо усиливал позиции английской и французской реакции, ратовавшей за дальнейшие уступки агрессорам. 19 мая 1939 г. Рузвельт [342] разъяснил лидерам конгресса, что закон о нейтралитете в случае войны в Европе сделает более вероятной победу держав, враждебных США. Президент и государственный секретарь предложили внести к закону поправку, отменявшую обязательное введение эмбарго на вывоз вооружения и военных материалов в воюющие страны. Несмотря на значительные усилия администрации, конгресс не принял этого предложения. Провал попытки изменить закон о нейтралитете Рузвельт оценил как «стимул к войне» в Европе{1251}.

«Я... уверен, что если бы эмбарго на оружие, — вспоминал К. Хэлл, — было отменено в мае, июне или даже в июле 1939 г., то он (Гитлер. — Ред.) непременно принял бы этот фактор к сведению. Я также уверен, что срыв отмены эмбарго поощрил его выступить, принимая также во внимание заверение Риббентропа в том, что Англия и Франция не придут на помощь Польше и что даже если они попытаются что-либо сделать, то не смогут предпринять что-либо эффективное, так как будут лишены материальной помощи со стороны Америки»{1252}.

В Соединенных Штатах Америки по-прежнему господствовали изоляционистские настроения, глубину которых показывает так называемая «поправка Лудлоу» — предложение изменить конституцию так, чтобы объявление войны решалось всенародным референдумом. Как замечает американский военный историк Р. Леки, «поправка Лудлоу считалась взвешенной мудростью американских конгрессменов, и, когда палата представителей вернула ее в комитет 209 голосами против 188, не хватило только 21 голоса, чтобы представить ее на рассмотрение всего конгресса. Итак, Америка оставалась изоляционистской, будучи уверенной, что два благословенных океана подобно рвам защищают ее берега, тем самым убедив державы оси, что она не вступит в войну»{1253}.

Буржуазная историография, стремящаяся оправдать предвоенный внешнеполитический курс США, пытается доказать, что именно изоляционистские настроения широких народных масс связали руки правительству. Не отрицая факта распространения этих настроений, следует, однако, заметить, что они были следствием рассчитанных усилий правящих кругов, насаждавших их долгие годы в разгар политики поощрения и сговора с агрессорами. Все достижения науки и техники были брошены на то, чтобы убедить «среднего американца» в его незаинтересованности в европейских делах, в том, что никакой фашистской опасности для США не существует. «У нас это невозможно» — таков был лейтмотив изоляционистской пропаганды монополистов США. И надо признать, что им удалось достичь определенных успехов в этом отнюдь не благородном деле. По свидетельству одного из сыновей президента, «...в сентябре и октябре 1938 г. мы, американцы, в большинстве своем находились еще на расстоянии нескольких сот световых лет от понимания действительности...»{1254}.

Немалую роль в создании психологического климата, благоприятствовавшего довольно лояльному отношению к актам фашистской агрессии, сыграли многочисленные антидемократические организации{1255}, особенно легально действовавшие в США тридцать с лишним организаций, либо представлявших американский фашизм, либо открыто поддерживавших страны оси. Руководимый нацистскими агентами германо-американский союз ( «Бунд») к началу второй мировой войны имел в крупнейших городах [343] США 71 отделение, издавал четыре газеты (в Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии и Лос-Анджелесе); число членов «Бунда» достигало 200 тыс. человек{1256}.

Монополистические круги США продолжали всячески содействовать развитию германской экономики. Самые большие капиталовложения были сделаны ими в автомобильную промышленность рейха. Компании Форда, например, принадлежала большая часть капитала германского предприятия «Форд мотор компани А. Г.». В 1938 г. под ее техническим руководством была создана новая немецкая автомобильная компания «Фольксваген». За особые заслуги перед нацистской Германией Генри Форд получил от гитлеровского правительства орден «Большой крест германского орла», а немецкий генеральный штаб охарактеризовал действовавшее на территории рейха отделение компании Форда как «подлинно германское предприятие»{1257}.

Американская компания «Дженерал моторе корпорейшн» владела 100 процентами капитала крупнейшего в Европе германского автомобильного предприятия «Опель»{1258}.

В канун войны Соединенные Штаты Америки так и не заняли решительной позиции по отношению к агрессорам; правительство ограничилось препирательствами с конгрессом по поводу внесения изменений в закон о нейтралитете.

Вашингтон был полностью в курсе интриг английской и французской дипломатии. Чемберлен сообщал американскому послу в Лондоне Кеннеди «почти о каждом шаге, предпринимавшемся английским правительством. Таким образом, через Кеннеди президент и государственный секретарь получали своевременные и точные отчеты об английских планах... а также о переговорах с Кремлем»{1259}. Американские представители в Европе отнюдь не были пассивными наблюдателями за ходом англо-франко-советских переговоров. В статье, посвященной дипломатической деятельности В. Буллита, сказано: «В течение всего лета он находился в самой гуще переговоров, поддерживая контакты с Даладье и генеральным секретарем МИД Франции А. Леже. Иногда он даже брал на себя роль активного посредника, в особенности между французами и поляками, отношения между которыми были полны подслащенной горечи»{1260}.

Буллит особо предупреждал Даладье, что «каждое советское предложение нужно рассматривать через микроскоп»{1261}. Американские представители в Москве непрерывно «советовали» и «предостерегали» английского посла Сидса, непосредственно ведшего переговоры. Государственный департамент был в курсе действий и гитлеровской дипломатии. Через информатора в германском посольстве в СССР «американское посольство в Москве получало полные и точные отчеты» о намерениях и действиях гитлеровцев{1262}. Однако личный представитель Рузвельта Д. Фарли, находившийся во второй половине августа 1939 г. в Варшаве, не сделал ничего, чтобы побудить польское правительство отказаться от обструкции переговоров. Он хладнокровно выслушивал заявления Бека, Мосьцицкого и Рыдз-Смиглы о том, что для Польши вступить в союз с СССР будто бы означает «оказаться в пасти медведя»{1263}. [344]

В то же время на приглашение Чемберлена и Даладье принять участие в подготовке второго Мюнхена (на этот раз за счет Польши) правительство США дало понять, что оно против даже такого мирного решения польского вопроса. При этом оно подчеркнуло, что, если Англия и Франция не объявят войну Германии после ее нападения на Польшу, они не смогут рассчитывать на американскую помощь.

Американский посол в Англии в 1938–1939 гг. Д. Кеннеди позднее вспоминал: «Ни французы, ни англичане никогда бы не сделали Польшу причиной войны, если бы не постоянное подстрекательство из Вашингтона... Летом 1939 г. президент непрерывно предлагал мне подложить горячих углей под зад Чемберлену»{1264}.

Американский историк Ч. Тэнзилл высказал суждение, проливающее свет на мотивы американской политики: «...президент вовсе не хотел, чтобы война, которая начнется в Европе, закончилась столь быстро, что Соединенные Штаты не успели бы вмешаться. В сентябре 1938 г. против Гитлера могли бы выступить французская, английская, русская и чешская армии, которые разгромили бы его довольно быстро. К лету 1939 г. обстановка коренным образом изменилась: Россия заключила договор с Германией, а чешская армия исчезла. Война, начавшаяся в 1939 г., могла бы затянуться до бесконечности»{1265}.

Таким образом, и американский империализм несет долю ответственности за возникновение второй мировой войны. Это признавали, правда много лет спустя, ответственные политические деятели США, Конгрессмен Л. Джонсон (в 1963–1968 гг. президент США), выступая в конгрессе в 1947 г., говорил: «Франция могла остановить Гитлера, когда он вторгся в Саарскую область. Франция и Англия могли бы предотвратить оккупацию Австрии, а позднее не дать возможности нацистам захватить Чехословакию. Соединенные Штаты, Англия и Франция могли бы не допустить разгрома Польши, если бы была общая решимость остановить агрессию. Японию можно было бы остановить перед тем, как она вторглась в Маньчжурию, и, вне всяких сомнений, ее можно было бы остановить, когда она начала войну против Китая. Однако сирены умиротворения убедили нас, что происходящее в Европе или даже в мире нас не касается, и вследствие этого Франция была принесена в жертву замыслам фашистов, а судьба Англии решалась в небе над Лондоном»{1266}. Соединенные Штаты Америки, так же как Англия и Франция, проводили политику поощрения агрессии, которая сыграла немалую роль в возникновении мирового военного конфликта.

Польша в годы, непосредственно предшествовавшие сентябрьской катастрофе, переживала резкое обострение и углубление всех противоречий общественной жизни. Система экономических, политических и идеологических отношений, сложившаяся к тому времени в стране, все больше обостряла кризис, назревавший в правящей верхушке.

В мае 1935 г. умер военный и политический диктатор страны Ю. Пилсудский. Последним государственным документом, подписанным им, была так называемая «апрельская конституция 1935 г.», которая открывала широкий путь дальнейшей фашизации страны. Государственная власть сосредоточилась в руках наиболее последовательных идеологических преемников «коменданта»: генерального инспектора вооруженных сил маршала (с 11 ноября 1936 г.) Э. Рыдз-Смиглы, президента И. Мосьцицкого, министра иностранных дел Ю. Бека и послушного исполнителя их приказов премьера Ф. Славой-Складковского, издавшего в июле 1936 г. [345] декрет, по которому фактически устанавливалась военная диктатура Рыдз-Смиглы.

Выражая интересы наиболее реакционных сил буржуазии и крупных землевладельцев, новая «смена караула» продолжала антинародную политику. В условиях нарастания военной опасности со стороны фашистской Германии, хронического разлада экономики, значительного господства в ней иностранного капитала, отсутствия нормальных отношений с Советским Союзом эти силы делали ставку на дальнейшую фашизацию страны, видя в этом средство для подавления революционных сил, перекладывания на плечи трудящихся всей тяжести экономического застоя. Именно с этим правящие круги Польши связывали реализацию своих давнишних антисоветских планов.

Решительное сопротивление польского народа вынуждало правящую верхушку тщательно скрывать свои истинные намерения и полагаться на поддержку международного империализма и внутренней реакции. Большие надежды в выполнении стратегических и тактических замыслов она возлагала на созданную в начале 1937 г. по инициативе Рыдз-Смиглы новую правящую политическую партию — лагерь национального единства (обуз зъедноченя народовего — ОЗН). Эта политическая партия была призвана предотвратить явно обозначившийся раскол в господствующей клике, упрочить ее власть и заменить окончательно скомпрометировавший себя так называемый беспартийный блок сотрудничества с правительством{1267}. Новая правящая партия, построенная по фашистскому образцу, являлась ударной силой польской реакции, за спиной которой стояла главная организация национального капитала — центральный союз польских промышленников ( «Левиафан»), тесно связанный с французским капиталом{1268}. ОЗН поддерживали и союзы польских помещиков.

Программа лагеря национального единства отличалась крайним национализмом, католическим клерикализмом и приверженностью к фашистским методам управления. Широко пропагандировались милитаризация страны, культ армии и нового «вождя народа» Рыдз-Смиглы. Милитаристская группировка не признавала политического и культурного равноправия национальных меньшинств, составлявших значительную часть населения Польши. Только в Западной Украине было закрыто 3518 украинских школ{1269}; в Западной Белоруссии к 1939 г. не осталось ни одного печатного органа на белорусском языке. У крестьян были отобраны лучшие земли и отданы польским колонистам-осадникам{1270}.

Программа националистов была пронизана ненавистью к коммунизму вообще и к первой стране социализма в особенности. Антисоветский курс нового правительства был продиктован также великодержавными устремлениями имущих классов и «ягеллонской идеей»{1271} создания Польши «от можа и до можа» ( «от моря и до моря»).

В решении задачи по укреплению единства народа в борьбе против наступления германского фашизма и внутренних сил реакции важную роль могли бы сыграть так называемые «оппозиционные» партии, [346] которых в предвоенной Польше насчитывалось несколько десятков. Однако в переломные 1935–1939 годы, когда решалась судьба дальнейшего развития страны, лагерь буржуазно-либеральных и социал-демократических партий легальной оппозиции не представлял единого целого. Вся деятельность этих партий проходила в ожесточенной борьбе за узкокорыстные программные и тактические цели. Объединяло их лишь одно — классовая ненависть к Советскому Союзу, международному и польскому рабочему движению. Правительственные круги умело использовали соглашательство и неспособность оппозиционных партий к решительным действиям.

В то же время особенно острые противоречия существовали между партиями легальной демократической оппозиции и эндеками — наиболее реакционной профашистской националистической партией «Стронництво народово», лидеры которой претендовали на руководящую политическую роль в стране, оспаривая ее даже у правящего лагеря, и пытались установить ничем не прикрытую фашистскую диктатуру. Это обстоятельство в ряде случаев вынуждало демократическую оппозицию объединять свои усилия с коммунистической и другими партиями в борьбе против эндеков.

Только Коммунистическая партия Польши (КПП) разработала реальную программу защиты государства от гитлеровской угрозы, фашизации страны и последовательно с позиций пролетарского интернационализма выступала за братский союз польского и советского народов. Компартии, находившейся в подполье, приходилось действовать в чрезвычайно трудной и сложной обстановке: ей противостояли объединенные силы буржуазной реакции, государственного аппарата, правого крыла социалистической и крестьянской партий. Кроме того, наиболее испытанные и закаленные в революционной борьбе партийные работники томились в тюрьмах и концентрационных лагерях{1272}.

В феврале 1936 г. состоялся IV пленум ЦК КПП, который обсудил вопрос о последовательном проведении линии VII конгресса Коминтерна{1273}. Обобщив опыт освободительного движения в Польше, пленум указал, что цели пролетарской борьбы против фашизма, реакции и войны совпадают с общенациональными интересами.

«Борясь против военных махинаций Века и Гитлера, — говорилось в постановлении пленума, — наша партия защищает как мир, так и национальную независимость... мы — коммунисты — не позволим превратить нашу страну в плацдарм или в проходной коридор для гитлеровских генералов, стремящихся поработить как польский народ, так и народы Советского Союза»{1274}.

V пленум ЦК КПП (февраль 1937 г.) подчеркнул, что «оборону Польши должен взять в свои руки польский народ. Польская армия... должна быть превращена в сознательного защитника независимости народа, освобожденного от фашистской диктатуры»{1275}.

В результате последовательной и гибкой линии КПП и ее союзников развертывался фронт сопротивления антинародной внутренней политике буржуазно-помещичьего правительства. Под лозунгами народного фронта налаживалась совместная деятельность коммунистов, левых социалистов, [347] а также некоторых групп демократической интеллигенции. Более радикальным становилось крестьянское движение. Коммунистическая партия развернула борьбу по оказанию действенной помощи борющейся Испании. Реальным выражением интернационализма КПП явился тот факт, что в интернациональных бригадах под лозунгом «За вашу и нашу свободу!» сражались тысячи польских добровольцев. Под руководством коммунистов усилилось национально-освободительное движение в Западной Украине и Западной Белоруссии.

В период 1935–1938 гг. в стране развернулось мощное забастовочное движение и начались крестьянские волнения, часто перераставшие в вооруженные столкновения трудящихся с полицией и жандармерией. Революционные выступления трудящихся Польши основательно потрясли устои реакционного режима. Однако, поддержанный правыми политическими группировками, правыми лидерами польской социалистической и крестьянской партий, он удержался и продолжал свою антинародную политическую линию. Весной 1936 г. начались массовые репрессии против участников революционного движения. Осенью 1937 г. многочисленные организации профсоюзов, в которых коммунисты и левые социалисты пользовались значительным влиянием, были распущены. В 1938 г. спала волна забастовочного движения в городах (число бастующих сократилось до 268 тыс. человек вместо 675 тыс. в 1936 г.){1276}.

Осенью 1938 г. в силу вступили декреты, ограничившие и без того урезанные до минимума гражданские права и свободы народа. Новыми законами предусматривалось наказание за «преступления в печати», «пораженческую пропаганду», то есть предусматривались репрессивные меры за распространение правды о последствиях антинародной внешней и внутренней политики санации, а также тюремное заключение за участие в забастовках на военных заводах, за организацию всеобщих и крестьянских стачек{1277}. В мае 1939 г. сейм принял закон о предоставлении президенту права издавать в период между сессиями чрезвычайные законы. Движимое страхом перед народом, польское правительство старалось ограничить публичные манифестации и митинги антигитлеровской направленности.

В 1936–1939 гг. правящие круги Польши осуществили ряд мероприятий по перестройке и расширению экономической программы, направленной на милитаризацию и подготовку страны к войне{1278}. Решить эту проблему было весьма нелегко. Уровень производства основных отраслей тяжелой промышленности к концу 30-х годов не достигал даже показателей 1913 г., что видно из данных таблицы 12.

По технической оснащенности предприятий и уровню производительности труда Польша значительно отставала от наиболее развитых западноевропейских стран. В 1938 г. на одного жителя Польши приходилось промышленной продукции примерно в пять раз меньше, чем в Германии, Англии, Франции и Италии{1279}. Производство и добыча важнейших видов стратегического сырья фактически контролировались заграничным капиталом. В 1939 г. доля его составляла в польской горнодобывающей (без нефтяной) и металлургической промышленности 63,6 процента, электротехнической — 74,2, химической — 76,2, [348]

Таблица 12. Производство важнейших видов промышленной продукции Польши (в тыс. тонн){1280}
Виды сырья и продукции Годы
1913 1932 1938
Железная руда 493 77 872
Чугун 1055   870
Сталь 1677 564 1441
Цинк 192 85 108
Олово 45 12 20
Уголь 41000 28800 38100
Нефть 1114 557 507

нефтяной — 89,9 процента{1281}. Производство цинка и олова почти полностью находилось в руках иностранных компаний. Цинком, добывавшимся в стране, распоряжались германские фирмы{1282}. Кроме того, во все отрасли экономики Польши глубоко проникла тщательно замаскированная разведка различных империалистических государств, и прежде всего германская{1283}.

Польская экономика, поставленная на службу подготовки к войне, была весьма уязвима из-за хронического недостатка стратегического сырья и материалов. Ежегодно Польша закупала за границей промышленного сырья в среднем на сумму более 500 млн. злотых, что составляло около 40 процентов стоимости всего импорта{1284}.

Географическое расположение промышленных предприятий было исключительно неблагоприятным. В основном они размещались в районах, которые непосредственно прилегали к границе с фашистской Германией. Например, 67,3 процента всех промышленных и ремесленных предприятий находилось в зоне, расположенной к западу от Вислы и составлявшей лишь 30 процентов всей территории страны.

К началу войны доля сельского хозяйства в национальном доходе достигала 68 процентов{1285}. В руках крупных помещиков (около 20 тыс. хозяйств) находилось 24,2 процента всей обрабатываемой земли, тогда как почти 3 млн. крестьянских хозяйств с наделом до 5 гектаров имели всего 17,2 процента{1286}. Более 2 млн. крестьян и сельскохозяйственных рабочих совсем не имели земли{1287} и влачили нищенское существование.

Начиная с 1936 г. руководство экономической подготовкой Польши к войне фактически было сосредоточено в руках генералитета. Организованный в 1936 г. комитет обороны Польши был обязан разрабатывать и рекомендовать правительству исходные данные для определения военной политики государства. На него возлагалась также задача координации всех мероприятий, проводимых в соответствии с мобилизационными планами{1288}. Однако практически все эти задачи выполнял главный секретариат [349] комитета обороны страны, входивший в состав главного штаба вооруженных сил. Таким образом, секретариат являлся основным правительственным органом по вопросам экономики, размещения и строительства объектов гражданской и оборонной промышленности и использования стратегического сырья{1289}.

В соответствии с планами перестройки промышленности и военного производства были разработаны четырехлетний план развития народного хозяйства Польши на 1936–1940 гг. и шестилетний план модернизации и развития вооруженных сил на 1936–1942 гг.

Основные объекты промышленного и военного производства предполагалось развернуть в районе, который польские правители назвали «треугольником наибольшей безопасности» из-за его относительной удаленности от границ. Этот район, прикрытый с востока и запада водными рубежами Вислы и Сана, а с юга — Карпатскими горами, именовался центральным промышленным округом{1290}. На его территории в 1939 г. строилось 105 промышленных предприятий, не считая заводов и фабрик по производству вооружения. Однако к началу войны их строительство не было завершено{1291}.

Программой модернизации и перевооружения армии предусматривалось расширение производства и освоение выпуска некоторых образцов вооружения, создание резервов оружия, боеприпасов, а также военно-технического имущества. Большое место в планах отводилось увеличению огневой мощи вооруженных сил. Но значительное развитие танковой промышленности, а также моторизация армии из-за экономической слабости страны не предусматривались{1292}. Для реализации этой программы требовалось 5–6 млрд. злотых{1293}. Ежегодно на вооружение и армию в среднем предполагалось выделять до 1 млрд. злотых, в то время как фактически из военного бюджета страны можно было ассигновать максимум 150–200 млн. злотых{1294}. Финансирование вооруженных сил Польши происходило за счет ограбления и эксплуатации трудящихся, увеличения как прямых, так и косвенных налогов, а также путем увеличения государственного долга и иностранных займов.

В 1936 г. Франция предоставила Польше заем на проведение комплекса военно-экономических мероприятий общей суммой свыше 2 млрд. франков (около 500 млн. злотых){1295}. Реализация этого займа происходила очень медленно. Так, в соответствии с договором первые зенитные орудия для Польши Франция должна была направить 15 декабря 1939 г., а завершить поставки лишь в 1942 г. К началу немецко-фашистского вторжения в Польшу французская материальная помощь была реализована только на 13 процентов{1296}. Непосредственно накануне войны Польша получила от Франции дополнительный заем; на основе его было поставлено 50 легких танков{1297}, которыми удалось укомплектовать один танковый батальон. За несколько недель до начала войны был подписан договор [350] с Англией на приобретение вооружения и военно-стратегических материалов в кредит на сумму 8 млн. фунтов стерлингов{1298}. Получить что-либо с Британских островов Польша не успела.

Медлительность в реализации займов свидетельствовала о том, что английское и французское правительства на деле не были склонны помочь Польше в случае войны. Они и по отношению к ней проводили мюнхенскую политику.

Тем не менее меры, принятые по перестройке промышленности на военный лад, позволили повысить производство в 1935–1939 гг. примерно на 10 процентов в год{1299}. Однако к началу фашистского нападения Польша не достигла главной цели — обеспечения мобилизационных потребностей армии — и была далека от реализации основных заданий военных экономических планов. Военное производство едва обеспечивало текущие потребности армии мирного времени.

Несмотря на то что угроза гитлеровской агрессии против Польши становилась все более очевидной, буржуазно-помещичье правительство продолжало руководствоваться доктриной антикоммунизма, не отказывалось от поиска путей сотрудничества с наиболее агрессивными силами Европы. Продолжая претендовать на роль равноправного партнера в готовившемся антисоветском походе, польская реакция была не прочь поживиться за счет народов соседних стран. Готовя почву для вторжения в Литву, польская пропаганда усиленно муссировала спровоцированный самой польской стороной инцидент на польско-литовской границе в марте 1938 г. Вступление гитлеровцев в Вену сопровождалось истерическими призывами польских шовинистов, обращенными к Рыдз-Смиглы: «Веди нас, вождь, на Ковно!» Польское правительство благожелательно отнеслось к гитлеровскому плану захвата Австрии, а затем не преминуло принять участие в разделе Чехословакии и оказало помощь хортистской Венгрии в оккупации Закарпатской Украины.

Заветной мечтой польских реакционеров было участие в вооруженном походе против Советского Союза. В докладе «двуйки» — 2-го (разведывательного) отдела главного штаба Войска Польского, составленном в декабре 1938 г., подчеркивалось: «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке... Поэтому наша возможная позиция будет сводиться к следующей формуле: кто будет принимать участие в разделе. Польша не должна оставаться пассивной в этот знаменательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно... Главная цель — ослабление и разгром России»{1300}.

Польский народ на примере мюнхенского сговора распознал реальную опасность утраты его страной национальной независимости и государственной самостоятельности, превращения в колонию «третьего рейха». Вскрылось полное банкротство прежней ставки правительства на антисоветский блок с гитлеровской Германией и губительность такой ставки для судеб Польши. Однако даже в этот решающий момент реакционные правящие круги страны не пожелали учесть веление времени и пойти на коалицию с Советским Союзом. Теперь они рассчитывали на поддержку Англии и Франции, с которыми укрепляли союзные отношения.

Несмотря на необоснованный роспуск КПП, идейно выдержанный ее костяк сохранял верность ленинским принципам интернационализма и продолжал борьбу за национальные интересы страны. Польские коммунисты принимали активное участие в деятельности легальных рабочих [351] и демократических организаций, особенно профсоюзов, культурно-просветительных учреждений, демократических клубов, низовых организаций крестьянской партии. Позиция коммунистов, а также левых социалистов существенным образом повлияла на то, что за несколько месяцев до нападения Германии на Польшу проявилось решительное стремление трудящихся к активной борьбе во имя защиты независимости страны, к действенному отпору фашистской агрессии. В эти трагические для польского народа дни рабочий класс проявил высокую сознательность и дисциплинированность. В конце августа 1939 г. трудящиеся спешно копали противотанковые рвы и строили бомбоубежища. 27 августа только в Варшаве на эти работы вышло 20 тыс. человек, а спустя два дня — уже 40 тыс.{1301}. Находившиеся в заключении коммунисты требовали у тюремной администрации допустить их к активному участию в оборонительных работах{1302}.

* * *

Взаимоотношения Англии, Франции, США и Польши в конце 30-х годов обусловливались как империалистической внутренней политикой правящих кругов этих стран, так и прежде всего все более зримой опасностью развязывания гитлеровской Германией и ее союзниками новой мировой войны. Уже в эти годы начинают складываться основы военного союза между Англией, Францией и Польшей.

В связи с отказом Германии от локарнских соглашений и ремилитаризацией Рейнской зоны Англия и Франция 19 марта 1936 г. заключили соглашение о двусторонних гарантиях. После захвата Германией Чехословакии и в связи с усилившейся угрозой гитлеровской агрессии против Польши в двадцатых числах марта 1939 г. Англия и Франция обменялись нотами, в которых содержались взаимные обязательства об оказании друг другу помощи в случае нападения на одну из стран{1303}. Тогда же была окончательно достигнута договоренность о взаимной военной помощи в случае нападения Германии на Голландию или Швейцарию. Так, незадолго до второй мировой войны был сделан новый шаг в оформлении англо-французского военно-политического союза. 31 марта Англия предоставила гарантии Польше.

В отношении сотрудничества с Советским Союзом французская дипломатия заняла крайне пассивную позицию. Нарком иностранных дел СССР Литвинов 4 апреля 1939 г. писал: «Франция, поскольку дело нас касается, как будто совершенно стушевалась, предоставив даже разговоры с нами одной Англии»{1304}.

Весной и летом 1939 г. между Англией, Францией и США состоялись предварительные тайные переговоры о сотрудничестве в случае войны. На англо-французском совещании генеральных штабов 4 апреля 1939 г. было решено: «Уже теперь, в мирных условиях, как и позднее во время войны, следует использовать все дипломатические возможности для обеспечения благожелательного нейтралитета или активной поддержки других держав, особенно США»{1305}. В марте Лондон предупреждал Вашингтон, что обострение обстановки в Европе не даст возможности Англии отправить флот на Дальний Восток{1306}. В апреле эту позицию поддержал Париж: если английский средиземноморский флот отправится на свою базу в Сингапур, [352] Франция не сможет принять участия в войне в случае агрессии Германии. Учитывая эти обстоятельства, в апреле 1939 г. по приказу Рузвельта американский флот на Тихом океане получил подкрепление. Тем самым США, заботясь прежде всего о собственных интересах, в какой-то степени хотели обеспечить позиции Англии и Франции.

В июле 1939 г. по приглашению президента Рузвельта Соединенные Штаты с большой помпой посетила королевская чета Англии. Этот визит был задуман как демонстрация солидарности Великобритании и США в международных делах. В ходе переговоров стороны детально обсудили предложение президента: с началом военных действий вести патрулирование кораблями военно-морского флота США Западной Атлантики, а для этого Великобритания должна предоставить американцам базы в своих владениях в Западном полушарии{1307}.

В конце июля — начале августа 1939 г. в США находилась секретная миссия лорда Ривердаля, обсуждавшая проблему экономического сотрудничества во время войны. Было достигнуто принципиальное соглашение о том, что продукция американской военной промышленности будет распределяться между Англией и США в соотношении 3 : 5. Подводя итоги этих переговоров, Ривердаль заключил: «В целом английские заявки в течение двух ближайших лет могут быть удовлетворены, если США не вступят в войну, а Англия изыщет доллары для их оплаты»{1308}.

Резкое осложнение международной обстановки весной и летом 1939 г. со всей остротой поставило вопрос о позиции Франции в отношении Польши. Национальные интересы страны и давление общественности вынудили министра иностранных дел Боннэ подтвердить верность Франции договорам, заключенным ею с Польшей и Румынией. В мае 1939 г. было подписано франко-польское соглашение (протокол Гамелена — Каспритц-кого), предусматривавшее взаимную военную помощь в случае германской агрессии против Франции или Польши, а также материальную и финансовую помощь со стороны Франции в целях «укрепления польской армии и развертывания польской военной промышленности»{1309}. Но по настоянию Боннэ из соглашения был исключен пункт об оказании Польше «автоматической военной помощи всеми родами войск»{1310}. Таким образом, этот протокол, по словам Гамелена, «не имел никакой ценности» и «нисколько не связывал» Францию, а неоднократные заявления Боннэ о сохранении обязательств по оказанию помощи Польше, по его собственному признанию в беседе с тогдашним германским послом в Париже Вельчеком, были предназначены лишь для «внутреннего потребления»{1311}.

Последовательно проводя эгоистически классовую империалистическую политику, игнорируя коренные интересы своих наций, правители Англии, Франции, США и Польши, мечтавшие об уничтожении Страны Советов, сорвали попытки прогрессивных сил организовать коллективный отпор гитлеровской Германии и фактически расчищали дорогу все более наглеющему фашистскому агрессору. [353]

Дальше