Мюнхенский сговор был кульминацией провокационной политики Англии и Франции, за которыми стояло правительство США, политики поощрения фашистских агрессоров, подталкивания Германии и Японии к войне против Советского Союза. «Антисоветская направленность гитлеровской политики, — говорил Л. И. Брежнев 8 мая 1965 г., — активно поддерживалась реакционными кругами Запада... Они бросали под ноги Гитлеру новые и новые жертвы, лелея надежду, что он двинет свои полчища на Восток, против страны социализма. Сговор в Мюнхене, выдавший фашистской Германии Чехословакию, был наиболее позорным проявлением этого коварного замысла империалистов»{405}.

Санкционировав расчленение Чехословакии, мюнхенское соглашение не устранило острых империалистических противоречий, которые существовали между Германией, Италией и Японией, с одной стороны, Англией, Францией и США — с другой. Экономика фашистских государств, хотя и испытывала определенные финансовые трудности и недостатки в обеспечении сырьем, быстро развивалась по пути милитаризации. По темпам роста вооружений Германия обогнала США, Англию и Францию. Продолжалась политическая и экономическая экспансия агрессивных государств. Это вело к новому обострению обстановки в Европе и на Дальнем Востоке.

По расчетам правящих кругов Англии и Франции, мюнхенское соглашение, заключенное за спиной СССР и против СССР, должно было подставить его под удар Германии. Печать западных стран подняла шумиху о мнимой военной слабости Страны Советов. Все больше подробностей сообщалось о гитлеровских агрессивных планах в отношении Советской Украины. На дальневосточных рубежах СССР не прекращались пограничные инциденты, организованные японской военщиной.

Правительства Англии и Франции не хотели сотрудничества с Советским Союзом. Они стремились достичь соглашения с агрессивными государствами — Германией, Италией и Японией, чтобы, направив их захватнические устремления на Восток, разом решить все противоречия, возникающие между империалистическими странами, за счет СССР.

Мюнхенское соглашение предусматривало отторжение Германией от Чехословакии Судетской области и всех районов, в которых, по оценке [113] гитлеровцев, преобладало немецкое население. В других пограничных районах предусматривалось проведение плебисцита. Фактически немецкие войска 1 октября 1938 г. захватили и те районы, где намечался плебисцит. Под давлением Германии чехословацкое правительство 7 октября 1938 г. признало автономию Словакии, а 8 октября было вынесено решение о предоставлении автономии Закарпатской Украине. Еще раньше, 1 октября, Польша предъявила Чехословакии ультимативные требования, поддержанные гитлеровцами, о передаче Польше Тешинской области. 2 ноября состоялся так называемый Венский арбитраж, согласно которому Венгрия получила южные районы Словакии и Закарпатской Украины с населением более 1 млн. человек. Это было новое явное нарушение территориальной целостности Чехословакии, совершенное при молчаливом согласии Англии и Франции и вопреки даже подписанному ими мюнхенскому соглашению.

Однако ущерб, причиненный этим соглашением, отнюдь не исчерпывался нарушением территориальной целостности Чехословакии. Страна теряла около половины всех производственных мощностей, в том числе более 80 процентов энергетических ресурсов, 25 процентов мощностей тяжелой промышленности, 50 процентов мощностей легкой промышленности и т. д.{406}. Новыми границами были перерезаны и нарушены важнейшие транспортные артерии страны. Мюнхенский сговор означал такое усиление экономико-политических и военно-стратегических позиций фашистского блока, которое создавало прямую угрозу всей Европе.

11 октября 1938 г. Гитлер дал указание Риббентропу выработать план дальнейшей политической изоляции Чехословакии{407}. Во время визита в Германию нового министра иностранных дел Чехословакии Хвалковского в октябре 1938 г. Гитлер заявил, что он сохранит Чехословакию, если она поймет, что безоговорочно принадлежит к германской сфере и что единственной гарантией ее существования является немецкая гарантия. Хвалковский раболепно обещал повернуть всю политику Чехословакии «на 180 градусов» — в пользу сотрудничества с Германией, что, «конечно, означает конец союзу Москва — Прага — Париж». В экономической области, по его словам, «Чехословакия также хочет полностью включиться в германскую систему»{408}.

В соответствии с гитлеровскими планами чехословацкая экономика все больше включалась в сферу германских экономических интересов. В ноябре 1938 г. в Берлине был подписан германо-чехословацкий протокол о сооружении канала Дунай — Одер, а также германо-чехословацкое соглашение о строительстве немецкой экстерриториальной автострады Вроцлав (Бреслау) — Брно — Вена, проходящей через территорию Чехословакии. Германские монополии интенсивно поглощали чешские предприятия. На грабительской основе велась и торговля. Уже в последнем квартале 1938 г. Чехословакия имела пассивный торговый баланс с Германией в размере 15 млн. крон{409}. Все это подрывало экономику Чехословакии и ставило в зависимость от Германии и ее рынка.

Правительства Англии, Франции и США знали о растущем влиянии фашистской Германии в Чехословакии. Министр иностранных дел Англии Галифакс, сделав на заседании правительства 26 октября 1938 г. краткий обзор политического положения в Чехословакии, выразил лишь надежду, что «Германия будет вести себя разумно»{410}. Сославшись на неосведомленность [114] в конкретных вопросах, он заявил, что, по его мнению, «Чехословакия может достичь более благоприятных результатов путем непосредственных переговоров с Германией, чем взывая к нашей помощи»{411}. Это было как раз то, что и требовалось фашистской Германии.

21 октября 1938 г. Гитлер и Кейтель подписали директиву, предусматривавшую «быструю оккупацию Чехии и изоляцию Словакии»{412}. Правительство фашистской Германии, учитывая капитулянтскую позицию чехословацкого правительства и западных держав, поняло, что вторжение германских войск не встретит большого сопротивления со стороны чехов.

17 декабря 1938 г. Кейтель разослал дополнение к директиве фюрера от 21 октября, в котором планировалось осуществить всю операцию по захвату Чехии силами вермахта мирного времени{413}.

Расколотая, лишенная пограничных укреплений и экономически обескровленная, страна оказалась беззащитной перед угрозой дальнейших агрессивных акций немецко-фашистских захватчиков.

Советский Союз вновь стремился помочь чехословацкому народу. Учитывая, что по мюнхенскому соглашению оставшейся части Чехословакии предоставлялись гарантии от неспровоцированной агрессии, Советское правительство по собственной инициативе 9 октября 1938 г. запросило чехословацкое правительство, желает ли оно получить гарантии новых границ и независимости со стороны СССР. Реакционные правящие круги Чехословакии и на этот раз не приняли дружественной помощи Советского Союза, сославшись на то, что данный вопрос может быть решен только державами — участницами мюнхенского договора{414}.

Не приостанавливая акций прямой и косвенной агрессии против Чехословакии, гитлеровская Германия начала подготовку оккупации Польши — своего союзника по расчленению чешского государства. 24 октября 1938 г. Риббентроп передал польскому послу в Берлине Липскому предложения по «урегулированию» германо-польских спорных вопросов: «воссоединение» Гданьска (Данцига) с рейхом, строительство немцами экстерриториальных авто — и железной дорог через Поморье, продление на 25 лет польско-германского соглашения 1934 г, о ненападении и гарантии Германией польско-германских границ{415}. Кроме того, предлагалось проводить «общую политику в отношении России на базе антикомингерновского пакта»{416}. Это предложение не было случайным! все предвоенные годы Польша совместное наиболее агрессивными силами империализма проводила антисоветскую политику. Однако на этот раз (когда были непосредственно затронуты жизненные интересы Польши) правительство отклонило германские требования. «По внутриполитическим соображениям, — сообщил польский посол Риббентропу 19 ноября 1938 г., — министру иностранных дел Веку трудно согласиться на включение Данцига в рейх»{417}.

Желая укрепить свои позиции, польское правительство сделало попытку опереться на поддержку Советского правительства. 31 октября 1938 г. нарком иностранных дел подтвердил в беседе с польским послом, что пакт о ненападении между СССР и Польшей «сохраняет полностью свою силу» 8„ 27 ноября 1938 г. было опубликовано сообщение ТАСС, в котором подчеркивалось, что в основе отношений между СССР и Польшей [115] остаются «все существующие договоры»{418}. В противовес искренней позиции Советского Союза польские правящие круги продолжали вести двойную игру, заверяя Германию и Японию в неизменности своей антисоветской политики{419}.

Учитывая некоторый поворот в советско-польских отношениях, правительство фашистской Германии временно сняло свои требования к Польше, сконцентрировав основное внимание на подготовке к полному захвату Чехословакии и укреплении германских позиций в странах Дунайского бассейна и на Балканах. Одновременно гитлеровцы начали переговоры о заключении военно-политического союза с Италией и Японией.

13 октября 1938 г. временный поверенный в делах США во Франции Вильсон писал в госдепартамент, что «между недавними событиями в Европе и изменением отношения японцев существует явная связь. Создалось впечатление, что в сентябре позиция японцев на Дальнем Востоке и позиция немцев в Центральной Европе были скоординированы»{420}. В октябре 1938 г. Япония предприняла новое наступление в Южном Китае и захватила Кантон. В ноябре японское правительство сообщило о создании «нового порядка», который обеспечит длительный мир и стабильность в Восточной Азии{421}.

После сговора в Мюнхене значительно возросла агрессивность фашистской Италии. 14 ноября 1938 г. министр иностранных дел Чиано в письме итальянскому послу в Лондоне Гранди впервые откровенно сообщил о колониальных претензиях Италии к Франции как о вопросах практической политики{422}.

30 ноября во время внешнеполитических дебатов в итальянском парламенте была устроена антифранцузская демонстрация, сопровождавшаяся возгласами: «Тунис! Корсика! Савойя!» Эти территориальные требования к Франции были немедленно подхвачены итальянской печатью. 17 декабря Италия официально информировала французское министерство иностранных дел о денонсации франко-итальянского соглашения от 7 января 1935 г., по которому Франция, пытаясь предотвратить итало-германское сближение и сгладить свои противоречия с Италией, сделала ей ряд уступок в африканских колониях{423}. Одновременно разрабатывались основы взаимодействия итало-германских вооруженных сил. 26 ноября 1938 г. германский генеральный штаб представил свои соображения относительно характера будущих операций. Они предусматривали «разделение особых задач и театров военных действий для каждого государства, в рамках которых оно самостоятельно осуществляет операции». Но и Германия, и Италия были едины в том, чтобы «в первую очередь разгромить Францию»{424}.

Правительства же Англии и Франции продолжали свою политику «невмешательства», а на деле фактически потворствовали фашистской агрессии. После подписания англо-германской декларации английское правительство стремилось расширить основы сотрудничества между Англией и Германией в рамках так называемого «общего урегулирования». Оно не только встало на путь признания за Германией ее особых политических интересов в странах Восточной и Юго-Восточной Европы{425}, но и предполагало [116] сделать ряд уступок Германии в области экономики и в колониальном вопросе.

Германский посол в Лондоне Дирксен писал 15 октября 1938 г., что в английском парламенте и прессе «по собственной инициативе» признаются колониальные претензии Германии{426}. Английские империалисты с легким сердцем готовы были идти на подобные уступки, так как намеревались расплачиваться с Гитлером колониальными владениями прежде всего третьих стран (частью Бельгийского Конго, португальской Анголой, французским Камеруном){427}.

Во второй половине октября 1938 г. Англия начала переговоры с Германией по экономическим вопросам. 18 октября главный экономический советник английского правительства Лейт-Росс в секретной беседе с руководителем германской экономической делегации в Лондоне Рютером выдвинул предложение о широком экономическом сотрудничестве между Англией, Германией, Францией и Италией{428}. 6 ноября заведующий экономическим отделом Форин офис Эштон-Гуэткин предложил представителю рейхсбанка Винке рассмотреть вопрос о предоставлении Германии крупных кредитов, а также о заключении между объединениями промышленников обеих стран соглашения о ценах и рынках{429}. 28 января 1939 г. такое соглашение о разграничении сфер интересов и единых ценах на уголь на рынках третьих стран было подписано между угольными компаниями Англии и Германии{430}.

В середине декабря 1938 г. президент рейхсбанка Шахт посетил Англию. В беседах с управляющим английским банком Норманом, министром торговли Стэнли, главным экономическим советником правительства Лейт-Россом и другими представителями английской экономики он выяснил, что Англия готова пойти еще дальше по пути экономического сотрудничества с Германией{431}. С премьер-министром Англии Чемберленом Шахт обсуждал возможность сотрудничества германского и английского капитала в Китае{432}, а также установления более тесных контактов в области экономики и торговли.

Губительную антинациональную политику сближения с гитлеровской Германией продолжало и правительство Франции. Это сопровождалось, по сообщению английских дипломатов, «чисткой авгиевых конюшен на Кэ д'Орсе», то есть устранением «высших чиновников во французском МИД» только за то, что они «антинацисты»{433}. 13 октября французский посол в Берлине Франсуа-Понсэ в беседе со сгатс-секретарем германского МИД Вейцзекером прозондировал почву о возможности визита в Париж министра иностранных дел Германии Риббентропа для решения вопроса о заключении между Германией и Францией пакта о ненападении, соглашений о консультациях и по финансовым вопросам{434}.

Во время беседы с Гитлером 18 октября 1938 г. Франсуа-Понсэ вновь выдвинул ряд предложений, которые, по его мнению, могли бы послужить основой соглашения между Германией и Францией{435}. Гитлер, по словам посла, «выразил готовность к поиску путей и средств улучшения существующего положения и реализации возможностей, которые содержит в [117] себе мюнхенское соглашение, для умиротворения и сближения двух стран»{436}.

6 декабря 1938 г. во время визита Риббентропа в Париж была подписана франко-германская декларация. Она явилась политическим соглашением, своего рода пактом о ненападении, перечеркнувшим, по существу, советско-французский договор о взаимной помощи 1935 г., к которому французское правительство после Мюнхена относилось, по словам наркома иностранных дел СССР, как к документу фактически недействительному{437}.

По замыслу правящих кругов Франции эта декларация должна была обеспечить безопасность Франции, предоставив Германии свободу действий в Восточной Европе. «Подписание документа в Париже было умным шагом со стороны Риббентропа... — говорилось в материалах, представленных внешнеполитическому комитету английского правительства, — чтобы прикрыть тыл Германии и дать ей свободу рук на Востоке «{438}. Характеризуя позицию Англии по этому вопросу, полпред СССР во Франции писал 27 декабря 1938 г.: «Чемберлен «от всей души» благословил французов на этот шаг, как всецело укладывающийся в его мюнхенскую схему «умиротворения Европы»{439}.

После Мюнхена английское правительство поставило своей целью улучшить отношения с Италией, которая, по словам Чемберлена, являлась «тем концом оси, где легче произвести впечатление»{440} 26 октября 1938 г. английское правительство обсудило вопрос о необходимости ввода в действие англо-итальянского соглашения{441}, подписанного 16 апреля того же года, которое оно охарактеризовало как «пакт мира», заключенный между двумя морскими странами. 16 ноября англо-итальянское соглашение вступило в силу, и в тот же день английский посол в Риме лорд Перт представил министру иностранных дел Италии Чиано новые верительные грамоты на имя «короля Италии и императора Эфиопии»{442}; тем самым Англия официально признала захват Эфиопии Италией.

28 ноября 1938 г. в печати было опубликовано сообщение о предстоящем визите Чемберлена и Галифакса в Рим. Во время переговоров, состоявшихся 11–14 января 1939 г., много внимания было уделено обсуждению испанского вопроса. Пребывание Чемберлена в Риме фактически предрешило судьбу республиканской Испании. Сговор с Муссолини позволил английскому правительству оказать сильный нажим на Францию, чтобы признание фашистского режима в Испании произошло «без ненужной задержки»{443}. 27 февраля правительства Англии и Франции официально признали франкистский режим в Испании.

В ходе бесед Чемберлена и Муссолини обсуждались другие важные проблемы, касающиеся судеб стран Восточной Европы, в частности вопросы о предоставлении гарантий Чехословакии и будущем направлении германской агрессии.

Подводя итоги визиту Чемберлена, полпред СССР в Италии писал, что основной концепцией английского премьер-министра, а также французского министра иностранных дел является направление агрессии оси Рим — Берлин на Восток. «Для этой цели, — отмечал он, — необходимо [118] (по мнению правящих кругов Англии и Франции. — Ред.) сделать уступки на Западе, добиться временного удовлетворения притязания оси и таким путем изменить направление ее агрессии. Мне кажется, что основной целью визита Чемберлена и был зондаж Муссолини относительно подобной перспективы»{444}.

Прежде чем перейти к новым актам агрессии, фашистские государства предприняли шаги к дальнейшей консолидации своих сил путем заключения военно-политического союза. Переговоры Германии, Италии и Японии начались по инициативе германского правительства еще летом 1938 г. Во время мюнхенской конференции Риббентроп вручил министру иностранных дел Италии Чиано немецкий проект тройственного пакта{445}.

Обострение итало-французских противоречий в конце 1938 г. и англо-французская политика попустительства агрессии ускорили принятие правительством Италии предложения гитлеровской Германии о подписании военного пакта трех держав. Выражая свое согласие, Чиано писал Риббентропу 2 января 1939 г., что необходимо лишь представить перед мировой общественностью этот военный союз как «пакт мира»{446}. Между Германией, Италией и Японией уже была достигнута договоренность — подписать пакт 28 января 1939 г. в торжественной обстановке в Берлине{447}. Однако в начале января японское правительство ушло в отставку.

Новый кабинет, возглавляемый Хиранумой, под разными предлогами оттягивал ответ, касающийся заключения тройственного пакта, поскольку в стране разгорелась острая борьба по вопросу о направлении агрессии. Только в апреле 1939 г. японское правительство известило правительства Германии и Италии о том, что согласно подписать пакт, направленный против СССР, но не считает возможным заключать соглашение, направленное одновременно также против Англии, Франции и США{448}. Такая позиция Японии не устраивала Германию и Италию, которые добивались заключения тройственного союза, направленного не только против СССР, но и против западных держав. Поэтому Германия и Италия отклонили японские предложения об ограниченном действии договора.

Одновременно с переговорами о заключении тройственного пакта правительства Германии и Италии предприняли шаги по вовлечению новых стран в сферу своего влияния. Этому способствовало усиление экономического влияния Германии и Италии в странах Восточной и Юго-Восточной Европы, а также то, что со стороны Англии и Франции не было никаких серьезных попыток противостоять германской экспансии в Юго-Восточной Европе.

Под воздействием немецкой дипломатии начался развал Балканской и Малой Антант. В феврале 1939 г. министры иностранных дел Румынии и Югославии заявили на конференции балканских стран: «Малая Антанта больше не существует», а «Балканская Антанта не должна ни при каких обстоятельствах стать орудием, направленным каким-либо образом против Германии»{449}.

В Дунайском бассейне и на Балканах сталкивались интересы капиталистических держав, поэтому малым государствам Юго-Восточной Европы приходилось постоянно лавировать. Тем не менее в своей политике, писал нарком иностранных дел СССР, они постоянно скатывались «к позиции блока агрессоров»{450}. Об этом свидетельствовали присоединение Венгрии [119] к «антикоминтерновскому пакту», рост влияния Германии и Италии на правительства Болгарии, Румынии, Албании и Югославии.

19 января 1939 г. министр иностранных дел Англии Галифакс представил внешнеполитическому комитету английского правительства меморандуму котором он обращал внимание на то, что Германия, судя по поступившим сообщениям, рассматривает вопрос о нападении на западные державы как предварительный шаг к последующей акции на Востоке{451}. Это было ударом для всей внешнеполитической концепции консерваторов, которые полагали, как свидетельствует заявление Галифакса на заседании правительства 25 января 1939 г., что «было бы более логичным и больше соответствовало бы принципам «Майн кампф», если бы нацисты сначала захватили ресурсы Восточной Европы»{452}.

Английское правительство поспешило предпринять ряд дипломатических шагов, чтобы заручиться поддержкой Франции и США в случае войны с Германией{453}. 6 февраля 1939 г. премьер-министр сделал заявление в палате общин, что Великобритания немедленно поддержит Францию, если возникнет угроза ее «жизненным интересам»{454}. Это было несколько запоздалое ответное заявление английского правительства на аналогичное заявление Франции, сделанное в декабре 1938 г.{455}. Так началось становление англо-французской военной коалиции.

Вместе с тем английское правительство, продолжая свою линию, не могло игнорировать недовольство его внешней политикой со стороны тех, кто требовал заключения союза с СССР. Оно предприняло ряд маневров, чтобы создать видимость улучшения отношений с Советским Союзом. В январе 1939 г. после длительного перерыва был назначен новый английский посол в СССР Сидс, который в беседе с Литвиновым заявил о желательности обмена мнениями по международным вопросам{456}. Перестали появляться явно инспирированные Форин офис статьи о предстоящей денонсации англо-советского торгового соглашения. Аналогичные шаги предприняло и французское правительство{457}.

Оценивая эти политические акции Англии и Франции, нарком иностранных дел писал 4 февраля 1939 г. полпреду в Лондоне, что заявлению Сидса «не следует придавать никакого значения»; этим заявлением Чемберлен намерен лишь «закрыть рот» оппозиции, требующей действительного сотрудничества с СССР{458}.

Несмотря на тревожные вести из Германии, правительства Англии и Франции продолжали политику уступок агрессорам. Их эмиссары наряду с действиями, осуществляемыми по дипломатическим каналам, устанавливали личные контакты с руководителями фашистских государств. Так, в феврале 1939 г. Берлин посетил заведующий экономическим отделом Форин офис Эштон-Гуэткин, который был принят Риббентропом, Герингом, Функом и другими руководителями рейха{459}. Активно готовились к визиту в Берлин английские министры Стэнли и Хадсон. В феврале 1939 г. с Риббентропом беседовал граф де Бринон, редактор французской газеты «Энформасьон», пытавшийся заручиться поддержкой Германии для урегулирования франко-итальянских разногласий{460}. [120]

По поручению Даладье и Боннэ французский финансист Бодуэн вел секретные переговоры в Риме с министром иностранных дел Италии Чиано о возможности новых французских уступок Италии в целях франко-итальянского «примирения»{461}. Одновременно велись активные переговоры между промышленниками Англии, Франции и Германии. По инициативе французского правительства было решено создать «франко-германский экономический центр» для развития связей между этими странами{462}. Предусматривалось, что французские и немецкие монополии создадут консорциум для эксплуатации французских колоний, строительства портов в Южной Америке, дорог и мостов на Балканах, разработки металлорудных месторождений в Марокко, Гвинее и других местах{463}. 15–16 марта 1939 г. в Дюссельдорфе состоялась конференция представителей английских и германских союзов монополистов, на которой было достигнуто соглашение о разделе мировых рынков{464}.

Центральный Комитет ВКП(б) в Отчетном докладе XVI11 съезду партии, сделанном И. В. Сталиным 10 марта 1939 г., дал четкий анализ международной обстановки, вскрыл истинные мотивы политики «невмешательства», проводимой правительствами Англии, Франции и США, как политики попустительства агрессии, политики натравливания захватчиков на Советский Союз и предупредил, что большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики «невмешательства», может окончиться для них серьезным провалом{465}.

Обоснованность этой оценки подтвердилась всем последующим ходом событий.

После Мюнхена немецко-фашистская разведка забросила в Богемию и Моравию отряды «свободного корпуса» Генлейна, многочисленные группы диверсантов и террористов. Кроме того, под вывеской «центров германской культуры» там действовали нацистские агитаторы и пропагандисты во главе с заместителем Генлейна Кундтом.

Гитлеровцы установили тесный контакт с полуфашистской католической партией Словакии. Опираясь на эту партию и другие враждебные чехословацкому правительству элементы, гитлеровская разведка создала широкую сеть агентов, которые проникли в важнейшие звенья государственного аппарата Чехословакии. К весне 1939 г. разведывательные службы Германии подготовили условия, необходимые для реализации агрессивного плана немецких монополий в отношении Чехословацкой республики.

В марте 1939 г. гитлеровцы приступили к окончательной ликвидации чехословацкого государства. 14 марта по приказу из Берлина фашиствующие элементы провозгласили «самостоятельность» Словакии, а в Чехии и Моравии организовали ряд наглых провокаций. Готовясь к оккупации чешских районов, «немцы почти не предпринимали никаких мер по сохранению своих действий в тайне»{466}. Естественно, что английское правительство было хорошо осведомлено об этих планах агрессора. 13 марта министерство иностранных дел Англии разослало своим дипломатическим представителям за границей меморандум, в котором указывалось, что при всех обстоятельствах английское правительство не будет проявлять инициативы для противодействия германской агрессии против Чехословакии{467}. [121]

В ночь на 15 марта 1939 г. Гитлер, приняв в Берлине президента Чехословакии Гаху и министра иностранных дел Хвалковского, предъявил им ультиматум с требованием о недопущении всякого сопротивления вторжению германских войск. «...Гаха и Хвалковский незаконно и антиконституционно приняли ультиматум», а также «подписали договор, в котором заявляли, что передают судьбу чешского народа и страны в руки фюрера Германской империи»{468}. 15 марта немецкие войска заняли Прагу.

Английские мюнхенцы с облегчением восприняли известие об оккупации Чехословакии. В тот же день Галифакс заявил французскому послу: Англия и Франция получили «компенсирующее преимущество», заключающееся в том, что «естественным способом» покончено с обязательством о предоставлении гарантии Чехословакии, бывшим «несколько тягостным» для правительств обеих стран{469}. Чемберлен публично заявил в палате общин, что Англия не может считать себя связанной обязательством о гарантии целостности Чехословакии, и сообщил, что его правительство предложило банку немедленно прекратить выплату английского послемюнхенского займа Чехословакии, а также отменило поездку министров Стэнли и Хадсона в Берлин{470}. Никакого осуждения гитлеризма, никакого протеста Чемберленом высказано не было. Наоборот, в своем выступлении в палате общин он утверждал, что Чехословакия прекратила свое существование «в результате внутреннего распада», и объявил о намерении английского правительства следовать прежней внешнеполитической линии, подчеркнув, что «никому не позволит сбить его с этого курса»{471}.

Такой же политики придерживалась и Франция. На заседании парламента 17 марта Даладье не только не произнес ни слова в осуждение германской агрессии, но потребовал чрезвычайных полномочий с целью подавления протеста оппозиционных сил, и в первую очередь компартии. «Большинство палаты, — сообщал в НКИД полпред СССР во Франции, — ответило на это требование громовой овацией в адрес Даладье. Более позорное зрелище трудно было себе представить... Лично я глубоко убежден, что диктатура будет использована скорее для подготовки нового Седана»{472}.

Лишь Советское правительство ясно и четко заявило о своей позиции в связи с ликвидацией Чехословакии, квалифицировав действия Германии как «произвольные, насильственные, агрессивные». «Советское правительство, — говорилось в ноте от 18 марта 1939 г., — не может признать включение в состав Германской империи Чехии, а в той или иной форме также и Словакии правомерным и отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости или принципу самоопределения народов»{473}.

Советский Союз был единственной страной, готовой оказать действенную помощь Чехословацкой республике до самого последнего момента ее трагедии. «Десять публичных и минимум четырнадцать частных заверений за шесть месяцев помимо нескольких предложений о переговорах между генеральными штабами поистине не могли оставить никаких сомнений у всякого, кто не желал намеренно быть глухим и слепым»{474}, — пишет английский [122] историк-марксист Э. Ротштейн, подводя итог усилиям, предпринятым СССР только в марте — сентябре 1938 г. по спасению Чехословакии.

Оценка мюнхенского диктата, данная Советским Союзом в 1938–1939 гг., была вновь подтверждена в договоре о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между СССР и Чехословацкой социалистической республикой, заключенном 6 мая 1970 г., в котором говорится, что «мюнхенское соглашение от 29 сентября 1938 года было достигнуто под угрозой агрессивной войны и применения силы против Чехословакии, представляло собой составную часть преступного заговора гитлеровской Германии против мира и грубое нарушение основных норм международного права и что поэтому оно является с самого начала недействительным со всеми вытекающими из этого последствиями»{475}.

В результате оккупации Чехословакии фашистская Германия захватила 1582 самолета, 501 зенитное орудие, 2175 пушек, 785 минометов, 43 876 пулеметов, 469 танков, свыше 1 млн. винтовок, 114 тыс. пистолетов, 1 млрд. патронов, 3 млн. снарядов и другие виды военной техники и снаряжения{476}.

С военной точки зрения, писал позднее французский генерал А. Бофр, выигрыш Германии был огромным. Она не только лишила Францию сорока союзных чешских дивизий, но и сумела вооружить сорок немецких дивизий захваченным чешским оружием. Германия стала «господствовать на Дунае и нависла тенью над Балканами»{477}. Достаточно сказать, что только заводы Шкода с августа 1938 г. по сентябрь 1939 г. выпустили почти столько же продукции, сколько все английские военные заводы за тот же период{478}.

22 марта 1939 г. гитлеровцы оккупировали порт Клайпеда (Мемель) и Клайпедскую область, навязав правительству Литвы соответствующий договор{479}. Правительства Англии и Франции молчаливо согласились с этим фактом агрессии, хотя под Клайпедской конвенцией стояли их подписи{480}. Этот новый акт агрессии фашистской Германии дал ей важные стратегические позиции для разбоя в Прибалтике и на Балтийском море.

Укрепив положение на севере, Гитлер поспешил утвердиться в дунайской зоне. 23 марта Германия, давно подбиравшаяся к румынской нефти, навязала Румынии так называемый «хозяйственный договор». Фактически это было кабальное соглашение, которое ставило экономику страны под контроль Германии и наносило еще один удар по англо-французским позициям в Европе. По приложенному к соглашению секретному протоколу румынское правительство брало на себя обязательство всемерно форсировать добычу нефти и вывоз ее в Германию{481}. Германский представитель Вольтат, подписавший договор, докладывал Герингу, что в результате «все страны Юго-Восточной Европы увидят, кто в действительности обладает господствующей, опирающейся на экономические факторы позицией на Дунае»{482}.

Советский Союз, учитывая растущую угрозу странам Восточной и Юго-Восточной Европы со стороны фашистской Германии, предложил немедленно созвать конференцию заинтересованных государств (Великобритании, [123] Франции, Польши, Румынии и СССР) для обсуждения мер помощи Румынии{483} и выразил готовность оказать ей военную поддержку в случае нападения{484}. Однако западные державы отклонили советское предложение и тем самым поддержали гитлеровцев.

Вслед за Германией агрессию в Европе предпринял другой фашистский хищник — Италия. Оказав поддержку рейху в захвате Чехословакии, Муссолини потребовал соответствующей компенсации за «услуги» и получил согласие Германии на агрессию против Албании.

Для проведения операции по захвату Албании был сформирован экспедиционный корпус численностью 22 тыс. человек{485}. В него входили полк легких танков и артиллерия. Для авиационного обеспечения было выделено около 400 самолетов{486}. Агрессор располагал абсолютным превосходством в силах. Албанская армия насчитывала к началу операции около 14 тыс. человек (в том числе 12 тыс. наспех призванных и неподготовленных резервистов), несколько артиллерийских батарей и самолетов{487}. Единственной реальной возможностью активного сопротивления агрессии была мобилизация народа. Именно по этому пути и пытались пойти патриотические силы Албании. В конце марта — начале апреля в Тиране, Дурресе и других городах состоялись митинги и демонстрации, участники которых требовали от правительства срочных мер для обороны страны. Но правительство короля Зогу, боявшееся собственного народа, рассчитывало лишь на помощь западных держав и Балканской Антанты. «Чего хочет народ? — вопрошал М. Коница, советник короля, выступая 6 апреля перед жителями Тираны. — Оружия? Оружие не для народа. Народ не должен этим интересоваться... Народ должен разойтись»{488}.

Утром 7 апреля 1939 г. итальянские вооруженные силы вторглись в Албанию. Несмотря на предательское поведение своего правительства, албанский народ оказал мужественное сопротивление захватчикам. Но силы были слишком неравны. 12 апреля в Тиране состоялось провозглашение «личной унии» между Италией и Албанией, выглядевшее неприкрытым фарсом. Эта уния была одобрена албанской буржуазией и помещиками.

Действия фашистской Италии получили поддержку гитлеровцев. «Германское правительство, — заявил Гитлер, — с глубоким пониманием приветствует и одобряет справедливые действия его друга Италии в Албании»{489}. Вторжение в Албанию явилось нарушением подписанного в 1938 г. соглашения между Англией и Италией, по которому оба государства обязались сохранять статус-кво на Средиземном море. Казалось бы, итальянская агрессия должна была побудить Англию принять ответные меры. На первый взгляд события развивались именно в этом направлении, ибо Галифакс выступил с заявлением о решимости «защитить интересы Англии в Средиземном море», а часть английского флота, приведенного в боевую готовность, покинула свои базы. Но в действительности это была демонстрация, направленная на обман мирового и английского общественного Мнения. В секретной телеграмме английским послам в Белграде и Афинах Галифакс советовал не создавать впечатления, будто «правительство Его Величества готово предпринять какие-либо активные действия при настоящем [124] развитии албанских дел»{490}. Аналогичную позицию заняли правительства Франции и США, а на них ориентировались и страны Балканской Антанты, от которой Албания в первую очередь ожидала поддержки.

Захват Албании привел к резкому изменению политической и военно-стратегической обстановки на Балканах, создал угрозу независимости целому ряду других стран в этом районе мира. Коммунистические и рабочие партии, оценивая создавшуюся обстановку, указывали, что дальнейшее распространение фашистской агрессии — главная опасность, нависшая над народами. В воззвании Коминтерна говорилось: «Как взбесившийся зверь, мечется фашизм по Европе. Он поглотил Австрию и Чехословакию, он занял Мемель (Клайпеду. — Ред.), аннексировал Албанию. Он закидывает петлю на шею Польши. Он рвется на Балканы, угрожая Румынии, Югославии и Греции»{491}.

Захват фашистской Германией Чехословакии и Клайпедской области привел к тому, что Польша оказалась с трех сторон охваченной войсками агрессора. Оккупацией Чехословакии, говорил позже Гитлер своим генералам, «была создана основа для действий против Польши...»{492}.

21 марта 1939 г. министр иностранных дел Германии Риббентроп в беседе с польским послом вновь предъявил требования в отношении Гданьска (Данцига), а также права на строительство экстерриториальной железной дороги и автострады, которые связали бы Германию с Восточной Пруссией{493}. Играя на традиционных антисоветских настроениях польских правителей, Риббентроп дал указание своему послу в Варшаве заявить им, что Германия и Польша смогут проводить в будущем единую восточную политику, так как интересы обеих стран по «защите от большевизма» совпадают{494}. 26 марта 1939 г. польский посол в Берлине Липский передал Риббентропу меморандум своего правительства, в котором германские предложения отклонялись{495}. Этим поспешил воспользоваться Гитлер, который искал только повода, чтобы «избавиться от германо-польского пакта о ненападении» и получить «по отношению к ней (Польше. — Ред.) свободу рук»{496}.

В связи с нависшей над Польшей угрозой фашистской агрессии премьер-министр Англии Чемберлен 31 марта 1939 г. сделал заявление в парламенте о предоставлении гарантий Польше. «В случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши, — говорилось в английской декларации, — и которой польское правительство сочтет необходимым оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах»{497}. 13 апреля 1939 г. аналогичное заявление было сделано французским правительством{498}.

Однако Гитлер продолжал активную подготовку захвата Польши. «Польшу необходимо так разбить, — говорил он в эти дни Браухичу, — чтобы в ближайшие десятилетия не было нужды считаться с ней как с политическим [125] фактором»{499}. 11 апреля гитлеровское верховное главнокомандование издало новую директиву «О единой подготовке вооруженных сил к войне», приложением к которой был план войны против Польши, подписанный Кейтелем (план «Вайс»). Добавление Гитлера гласило: «Подготовку следует провести таким образом, чтобы операцию можно было осуществить в любое время, начиная с первого сентября 1939 г.»{500}. Так была установлена дата начала одной из величайших трагедий в истории человечества.

Рассматривая сложившуюся накануне войны ситуацию в Европе, многие буржуазные историки расценивают англо-французские гарантии малым странам как «революцию» в политике западных держав, как переход к «противоборству» с Германией в стремлении упрочить свои позиции в Восточной и Юго-Восточной Европе. В действительности никакой революции не произошло. Изменилась только тактика «умиротворителей», но не их стратегия.

«Английскому правительству, — писал Черчилль, — необходимо было срочно задуматься над практическим значением гарантий, данных Польше и Румынии. Ни одна из этих гарантий не имела военной ценности иначе, как в рамках общего соглашения с Россией»{501}. Но Чемберлен и Даладье не задумывались над этим, так как не собирались выполнять обещанного. Мюнхенцы придерживались старой концепции: принести в жертву хищнику страны и территории, лежащие на пути к советским границам. Разменной монетой в этой антисоветской политике на этот раз они сделали своего союзника — Польшу.

В течение лета 1939 г. в Лондоне, Париже и Варшаве проходили военные переговоры о практическом осуществлении гарантий, в ходе которых французы взяли на себя обязательство: «как только Германия направит свои главные усилия на Польшу, Франция начнет наступательные действия против Германии всей мощью своих сил (через 15 дней после начала всеобщей мобилизации своей армии)»{502}. В свою очередь англичане обещали немедленно предпринять мощное воздушное наступление против Германии{503} и передать Польше большое количество боевых самолетов. Одновременно по этому вопросу велись секретные англо-французские штабные переговоры, на которых обязательства по отношению к Польше выглядели совершенно иначе.

На заседании английского кабинета 24 мая министр по координации обороны лорд Чэтфилд строил следующие прогнозы: «Если Германия предпримет нападение на Польшу, то французские войска займут оборону на линии Мажино и будут сосредоточивать силы для наступления на Италию. Если Италия будет придерживаться нейтралитета, а в войну окажется вовлеченной Бельгия, то французские вооруженные силы, возможно, предпримут наступление через Бельгию. Но если Бельгия не будет участвовать в войне, то каких-либо действий против линии Зигфрида не предполагается»{504}. Что же, по мнению лорда Чэтфилда, должна предпринять сама Англия? «Мы, конечно, сможем осуществить эффективное воздушное наступление в случае... если в войну вступит Бельгия»{505}, — говорил он. [126]

Иными словами, военные обязательства, взятые Англией и Францией в соответствии с объявленными гарантиями, были, по существу, преднамеренным обманом. Фактически они провоцировали гитлеровцев к нападению на Польшу, служили целям империалистических кругов тех западных держав, которые стремились вывести вермахт на рубежи советских границ. Это признают и некоторые буржуазные историки. «Гарантии, — пишет Б. Лиддел Гарт, — были наиболее верным способом ускорить взрыв и мировую войну»{506}.

Однако расчеты мюнхенцев канализировать фашистскую агрессию «только на Восток» вновь не оправдались. В конце апреля Германия расторгла с Польшей соглашение 1934 г. о мирном разрешении споров, чем недвусмысленно заявила о своих агрессивных намерениях в отношении этой страны. В одностороннем порядке она аннулировала также англо-германское морское соглашение 1935 г. и потребовала от Великобритании возвращения колоний. Наряду с этим Германию и Италию накрепко связал 22 мая так называемый «стальной пакт», направленный не только против СССР, но и против западных держав. Геринг разъяснил Муссолини и Чиано, что захват Чехословакии способствует значительному усилению мощи стран оси против западных держав и создает благоприятные условия для нападения на Польшу{507}.

Подобного развития событий следовало ожидать. Теперь в своих захватнических устремлениях фашистские державы не только использовали политику попустительства агрессии, проводимую Англией, Францией и США, но и опирались на ее результаты — резкое изменение соотношения сил в свою пользу.

При содействии американских и английских монополий Германия оказалась по ряду важнейших военно-экономических показателей впереди своих империалистических конкурентов в Европе. В результате проведенных захватов в Европе значительно возрос военно-промышленный потенциал фашистского блока, особенно увеличилась мощь вооруженных сил рейха, Практически вся промышленность и сырьевые ресурсы Австрии и Чехословакии оказались в руках гитлеровцев.

Политика изоляции империалистическими державами Советского Союза нанесла невосполнимый ущерб перспективам создания системы коллективной безопасности, дезорганизовала силы противников фашистской агрессии внутри капиталистических стран. Был сведен на нет не только советско-чехословацкий, но и советско-французский договор 1935 г. о взаимной помощи. Поощрение германской и итальянской агрессии в Европе способствовало удушению фашистами Испанской республики. Окончательно рухнула противостоявшая Германии шаткая структура после-версальских порядков в капиталистической Европе; Малая Антанта распалась, позиции англо-французской коалиции, особенно Франции, ослабли.

Безопасность стран, которые следовали внешнеполитическому курсу Англии, Франции и США и рассчитывали на их помощь в случае фашистской агрессии, оказалась под угрозой.

В то же время произошла консолидация сил крайней реакции внутри фашистских государств и в ряде капиталистических стран.

Германский империализм обеспечил себе стратегические перспективы как на Востоке, так и на Западе. Вермахт вклинился в Центральную Европу и, ликвидировав барьер на пути движения к бассейну Дуная, Средиземному морю, черноморским проливам и на других направлениях, [127] вышел на подступы к границам Советского Союза. Польша, над которой нависла непосредственная опасность захвата, оказалась в наиболее уязвимом стратегическом положении. Войска рейха угрожали ей не только с запада, но также с юга и севера. После оккупации Чехословакии и Клайпедской области протяженность германо-польской границы, а следовательно, и фронта возможного вторжения вермахта увеличилась на 450 км. Таковы в основных чертах губительные последствия мюнхенского предательства, проявившиеся уже к весне 1939 г.

Следует, однако, иметь в виду, что превосходство в экономическом потенциале, несмотря на все приобретения агрессоров в Европе, оставалось на стороне Англии, Франции и США, вместе взятых.

Однако у Германии было огромное преимущество, заключавшееся в заблаговременном развертывании вооруженных сил, оснащенных современным оружием и получивших боевой опыт на полях Испании. Конечно, это преимущество могло быть только временным; в длительной войне уязвимость военно-экономической базы Германии неминуемо сказалась бы. Политическое и военное руководство фашистской Германии, несмотря на присущий ему авантюризм, в какой-то степени все это учитывало» Однако оно рассчитывало изменить в свою пользу неблагоприятное соотношение сил диверсионными действиями и своей военной стратегией. К диверсионным методам относились: ставка на предательство национальных интересов буржуазией тех стран, против которых предпринималась агрессия, создание и подрывная деятельность «пятых колонн», активная идеологическая война, запугивание населения стран, на которые готовилось нападение, вымыслами о несокрушимой мощи германских вооруженных сил и о мнимой опасности с Востока.

К стратегическим расчетам, принимавшим все более конкретный характер, относились: объединение сил коалиции фашистских государств и разобщение сил ее противников, ставка на молниеносные военные кампании и высокую боеспособность вермахта, уничтожение противников одного за другим, последовательный захват стран и территорий, исключение возможности войны на два фронта, неуклонное расширение экспансии по мере роста сил и средств Германии нее союзников, практическое осуществление идеи о нанесении первого удара на Западе.

Основная проблема германской стратегии в отношении Польши заключалась в определении позиции Англии и Франции и выработке целесообразных военных мероприятий. Вначале гитлеровское верховное командование исходило из возможности захвата Польши без конфликта с западными союзниками. Однако уже в мае 1939 г. оно дало указание своему флоту и авиации подготовиться к непосредственному началу экономической войны с Англией и Францией{508} путем блокады их с моря и массированных воздушных налетов на те экономические центры, разрушение которых сильнее всего подорвет военно-экономическое положение противника. Таким образом, в конце апреля — начале мая в ОКВ и ОКХ (главном командовании сухопутных сил) возникли сомнения в возможности захватить Польшу «локальным вариантом» «молниеносной войны».

23 мая 1939 г. Гитлер созвал секретное совещание высших руководителей вооруженных сил, которое явилось важным этапом непосредственной подготовки германского фашизма к развязыванию мировой войны. В пространной речи фюрер охарактеризовал политику Германии и поставил задачи вермахту. Это была программа разрешения империалистических противоречий в Европе и внутреннего кризиса «третьего рейха» путем захватнических войн. Излагая план войны против Польши, Гитлер отмечал малую вероятность одновременной схватки с Англией и Францией. [128]

«Главное — борьба с Польшей, — заявил он. — Начиная наступление против Польши, я считаю, что успех будет только в том случае, если Запад останется вне игры. Если это будет невозможно, тогда будет лучше напасть на Запад и одновременно разделаться с Польшей». Далее Гитлер наметил мероприятия, которые необходимо провести в случае вступления в войну Англии и Франции.

Фашистское руководство мало верило в эффективность англо-французских гарантий, данных Польше{509}. «Мы видели этих жалких червей — Чемберлена и Даладье — в Мюнхене, — говорил Гитлер. — Они слишком трусливы, чтобы атаковать. Дальше блокады они не пойдут... Единственно, чего я боюсь, — это приезда Чемберлена или какой-нибудь другой свиньи с предложением изменить мои решения. Но он будет спущен с лестницы, даже если мне самому придется дать ему пинка ногой в брюхо на глазах фотокорреспондентов»{510}.

Стремление избежать войны на два фронта и выработка наиболее выгодного стратегического варианта явились ближайшей целью политического и военного руководства фашистской Германии. Настойчивые попытки Англии и Франции достичь сделки с гитлеровцами на антисоветской основе за счет Польши способствовали тому, что в Берлине возникла уверенность: гарантии западных стран Польше являются фальшивыми{511}. Германский посол в Лондоне Дирксен доносил, что «Англия хочет посредством вооружений и приобретения союзников усилиться и поравняться с осью, но в то же время она хочет попытаться путем переговоров прийти к полюбовному соглашению с Германией и готова для этого принести жертвы...»{512}.

На совещании с Браухичем и Гальдером 14 августа и в выступлении перед командующими войсками в Оберзальцберге 22 августа Гитлер пренебрежительно отозвался о вооруженных силах англо-французской коалиции и заявил, что «Англия будет стремиться к военным осложнениям не раньше чем через 3–4 года»{513}.

Аналогичную оценку он дал и политике Франции. Анализ внешнеполитического курса Соединенных Штатов Америки позволил гитлеровцам надеяться, что реальная поддержка Польши со стороны США «вообще исключена»{514}.

На основании этих выводов гитлеровское руководство окончательно утвердилось в своем намерении напасть на Польшу и произвело распределение сил для решения стратегических задач. Мощные ударные группировки сосредоточивались на Восточном театре — против Польши, а для Западного — предназначалось только слабое прикрытие. «Мы будем удерживать Запад, — заявил Гитлер, — пока не завоюем Польшу... Даже если на Западе начнется война, уничтожение Польши — на первом плане»{515}.

Прогнозы руководителей рейха относительно действий западных держав были в основном верны, но в оценках перспектив развития событий они допускали просчеты. Резкое усиление Германии в условиях, когда остальные страны капиталистической Европы еще не вышли из тяжелого [129] экономического кризиса, неизбежно вело к дальнейшему обострению противоречий между империалистическими группировками. Так мюнхенская политика приблизила человечество к мировой войне.

Проводя линию XVIII съезда партии, Советское правительство в сложной и опасной обстановке возможного империалистического сговора прилагало все усилия, чтобы сорвать планы международной реакции, предотвратить военный пожар и создать преграду фашистской агрессии. С этой целью оно настойчиво добивалось переговоров с правительствами Англии и Франции, заключения соглашения о взаимной помощи против агрессии.

Международная обстановка и внутриполитическое положение западных держав создавали определенные предпосылки для успеха таких переговоров. Мюнхенская политика не принесла Англии и Франции желаемых результатов: становилось все яснее, что фашистская агрессия вначале может обрушиться на них, а не на СССР.

Англо-французская общественность настойчиво выступала за переговоры с Советским Союзом. Весной 1939 г. подобные настроения охватили значительную часть членов английского парламента. За союз с СССР ратовали не только лейбористы и либералы, но и многие консерваторы, которые ненавидели СССР и в то же время испытывали страх за судьбу Британской империи. «Мы окажемся в смертельной опасности, — говорил Черчилль в палате общин, — если не сможем создать великий союз против агрессии. Было бы величайшей глупостью, если бы мы отвергли естественное сотрудничество с Советской Россией»{516}. Лидер либералов Ллойд-Джордж предупреждал Чемберлена: «Действуя без помощи России, мы попадем в западню».

Коммунистическая партия и Советское правительство понимали сущность разбойничьей политики германского империализма и реально оценивали ее опасность как для СССР, так и для других государств. Решение о переговорах с западными державами явилось продолжением последовательного внешнеполитического курса Советского государства на создание системы коллективной безопасности, пресечение фашистской экспансии и предотвращение войны.

Иными были истинные цели правительств Англии и Франции. В одном из установочных меморандумов, разработанных английским правительством летом 1939 г., говорилось: «Желательно заключить какое-либо соглашение с СССР о том, что Советский Союз придет к нам на помощь, если мы будем атакованы с Востока, не только для того, чтобы заставить Германию воевать на два фронта, но также, вероятно, и потому — и это самое главное — ...что если война начнется, то следует постараться втянуть в нее Советский Союз...»{517}

«Умиротворители» рассчитывали также на то, что боязнь союза Англии и Франции с СССР заставит Германию пойти на соглашение с западными державами и вернет ее политику в рамки мюнхенского сговора.

21 марта посол Англии в СССР Сидс вручил Наркоминделу следующий проект декларации Англии, СССР, Франции и Польши: «Мы, нижеподписавшиеся, надлежащим образом на то уполномоченные, настоящим заявляем, что, поскольку мир и безопасность в Европе являются делом общих интересов и забот и поскольку европейский мир и безопасность могут быть задеты любыми действиями, составляющими угрозу политической [130] независимости любого европейского государства, наши соответственные правительства настоящим обязуются немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления таким действиям»{518}.

Ограниченность этого проекта декларации, подменявшего конкретные решительные действия против агрессоров обязательством «немедленно совещаться», была очевидной. Тем не менее, полагая, что даже такая декларация может сыграть положительную роль, Советское правительство согласилось с ней. Нарком иностранных дел СССР сообщил Сидсу: «Солидаризируемся с позицией британского правительства и принимаем формулировку его проекта декларации. Представители Советского правительства незамедлительно подпишут декларацию, как только и Франция и Польша примут британское предложение и пообещают свои подписи. Для придания акту особой торжественности и обязательности предлагаем подписать премьер-министрам и министрам иностранных дел всех четырех государств»{519}. Чтобы добиться большей эффективности английского проекта, Советское правительство высказало пожелание, чтобы наряду с балканскими странами к декларации присоединились Финляндия, Латвия, Литва, Эстония, а также скандинавские страны{520}.

Несмотря на это, английское правительство отказалось от собственного предложения от 21 марта 1939 г. Более того, оно по-прежнему продолжало попустительствовать агрессору. «Когда я занял Мемель, — засвидетельствовал потом Гитлер, — Чемберлен информировал меня через третьих лиц, что он очень хорошо понимал необходимость осуществления такого шага, хотя публично одобрить такой шаг он не мог»{521}.

В середине апреля Англия и Франция направили Советскому Союзу новые предложения. Министр иностранных дел Франции Боннэ заявил о готовности обменяться с СССР письмами, обязывающими стороны к взаимной поддержке, если одна из них будет втянута в войну с Германией в результате оказания помощи Польше или Румынии. Суть английского предложения сводилась к тому, что СССР должен взять на себя односторонние обязательства помощи «своим европейским соседям» в случае совершенной против них агрессии. Французское предложение, несмотря на его ограниченность, содержало элемент взаимности, чего не было в английском, согласно которому Советский Союз должен был немедленно вступить в войну с Германией на стороне «своих европейских соседей» без каких-либо конкретных встречных обязательств английского правительства.

Несмотря на явно двуличную позицию Великобритании, Советское правительство всемерно стремилось по-деловому решить совместно с Францией и Англией проблему отпора германской агрессии. 17 апреля оно вынесло на обсуждение предложения, положившие начало действительным переговорам. Эти предложения были таковы:

«1. Англия, Франция, СССР заключают между собою соглашение сроком на 5–10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств.

2. Англия, Франция, СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств. [131]

3. Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение § 1 и 2.

4. Английское правительство разъясняет, что обещанная им Польше помощь имеет в виду агрессию исключительно со стороны Германии.

5. Существующий между Польшей и Румынией союзный договор объявляется действующим при всякой агрессии против Польши и Румынии либо же вовсе отменяется, как направленный против СССР.

6. Англия, Франция и СССР обязуются, после открытия военных действий, не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессорами отдельно друг от друга и без общего всех трех держав согласия.

7. Соответственное соглашение подписывается одновременно с конвенцией, имеющей быть выработанной в силу § 3.

8. Признать необходимым для Англии, Франции и СССР вступить совместно в переговоры с Турцией об особом соглашении о взаимной помощи»{522}.

Это был прочный фундамент трехстороннего договора о взаимопомощи, основанного на равенстве обязательств и необходимой эффективности мер для пресечения агрессии в любом районе Европы.

Но взаимность обязательств не устраивала Англию и Францию. Они рассчитывали лишь на такое соглашение, которое позволило бы втянуть СССР в войну с Германией и в то же время избежать оказания ему помощи. Это подтверждали ответные предложения Франции (25 апреля 1939 г.) и особенно Англии (8 мая 1939 г.).

На первый взгляд французская сторона декларировала взаимность обязательств: «В случае, если бы Франция и Великобритания оказались в состоянии войны с Германией вследствие выполнения обязательств, которые они приняли бы с целью предупредить всякие насильственные изменения положения, существующего в Центральной или Восточной Европе, СССР оказал бы им немедленно помощь и поддержку. В случае, если бы вследствие помощи, оказанной Союзом ССР Франции и Великобритании в условиях, предусмотренных предыдущим параграфом, СССР оказался бы в свою очередь в состоянии войны с Германией, Франция и Великобритания оказали бы ему немедленно помощь и поддержку»{523}.

Однако этот проект, по существу, отклонял очень важные составные части советских предложений. Его «взаимность» была весьма относительной. Если на СССР налагались обязательства помочь Франции и Англии в любом случае их войны с Германией (даже если они сами ее начнут), то поддержка Советскому Союзу предусматривалась лишь после того, как он окажет помощь Англии и Франции. Когда советский полпред во Франции обратил на это внимание Боннэ, последний, изобразив смущение, заявил, что из-за своей чрезмерной занятости редакцию проекта он поручил генеральному секретарю министерства иностранных дел Леже{524}.

После длительного молчания английское правительство отвергло французские предложения и внесло свои, которыми вновь пыталось навязать Советскому государству обязательства односторонней и безвозмездной помощи западным державам.

Центральный Комитет Коммунистической партии и Советское правительство раскрыли провокационный смысл англо-французской политики. [132] В памятной записке от 14 мая 1939 г. Советское правительство сообщило Великобритании, что английские предложения не могут служить основой для организации фронта сопротивления миролюбивых государств дальнейшему развертыванию агрессии в Европе, поскольку они «не содержат в себе принципа взаимности в отношении СССР и ставят его в неравное положение...»{525}.

Стремясь достичь соглашения с западными державами, Советское правительство изложило следующие условия обеспечения коллективной безопасности, отвечавшие принципу взаимности:

«1. Заключение между Англией, Францией и СССР эффективного пакта взаимопомощи против агрессии;

2. Гарантирование со стороны этих трех великих держав государств Центральной и Восточной Европы, находящихся под угрозой агрессии, включая сюда также Латвию, Эстонию, Финляндию;

3. Заключение конкретного соглашения между Англией, Францией и СССР о формах и размерах помощи, оказываемой друг другу и гарантируемым государствам, без чего (без такого соглашения) пакты взаимопомощи рискуют повиснуть в воздухе, как это показал опыт с Чехословакией»{526}.

Позиция СССР была безупречно откровенна и последовательна. Она была направлена на обуздание фашистского агрессора, на обеспечение коллективной безопасности. Но англо-французская дипломатия в переговорах с Советским Союзом проявляла упорную медлительность, что, естественно, вызывало тревогу международной общественности.

В середине мая усилилось давление более дальновидных членов английского парламента на правительство Чемберлена. В ответ на настойчивые требования ускорить переговоры в Москве Чемберлен заявил: «Я должен быть осторожен и не допустить ничего такого, что может осложнить положение.. . Нам приходится обращаться не к одному лишь русскому правительству. Мы должны иметь в виду и правительства других стран». Это заявление свидетельствовало о том, что английская политика попустительства агрессору оставалась неизменной.

Между тем политическая обстановка в Европе все более обострялась. Под давлением общественного мнения англо-французская сторона в конце мая вынуждена была несколько изменить свою позицию. В предложениях от 27 мая западные державы уже признавали необходимость взаимопомощи между Англией, Францией и СССР в случае прямого нападения Германии. Но оговорки сводили этот принцип взаимопомощи на нет. Вместо немедленных мер против агрессора предлагались предварительные консультации и решение вопроса в Лиге наций, что могло быть использовано как уловка для отказа от немедленной помощи жертве агрессии.

Советский Союз отнюдь не занимал позиции «ниспровергателя» инициативы западных держав, как это пытаются представить сейчас некоторые буржуазные историки. Принимая все меры к тому, чтобы ускорить ход переговоров и заключить эффективный и равноправный договор с Англией и Францией против агрессии в Европе, Советское правительство 2 июня 1939 г. передало соответствующим правительствам проект договора о взаимной помощи, в котором содержались следующие обязательства сторон:

«1.

Франция, Англия и СССР обязываются оказывать друг другу немедленную, всестороннюю, эффективную помощь, если одно из этих государств [133] будет втянуто в военные действия с европейской державой в результате либо

1) агрессии со стороны этой державы против любого из этих трех государств, либо

2) агрессии со стороны этой державы против Бельгии, Греции, Турции, Румынии, Польши, Латвии, Эстонии, Финляндии, относительно которых условлено между Англией, Францией и СССР, что они обязываются защищать эти страны против агрессии, либо

3) в результате помощи, оказанной одним из этих трех государств другому европейскому государству, которое попросило эту помощь, чтобы противодействовать нарушению его нейтралитета.

Три государства договорятся в кратчайший срок о методах, формах и размерах помощи, которая должна быть оказана ими на основании ст. 1.

3

В случае, если произойдут обстоятельства, создающие, по мнению одной из договаривающихся сторон, угрозу агрессии со стороны какой-либо европейской державы, три государства приступят немедленно к консультации, чтобы изучить обстановку и в случае необходимости установить совместно момент немедленного приведения в действие механизма взаимопомощи и порядок его применения независимо от какой бы то ни было процедуры прохождения вопросов в Лиге наций.

Три государства сообщают друг другу тексты всех своих обязательств в духе обязательств, предусмотренных ст. 1, в отношении европейских государств. Если одно из них предусмотрело бы в будущем возможность принять новые обязательства такого же характера, оно предварительно это проконсультирует с двумя другими государствами и сообщит им содержание (текст) принятого соглашения.

Три государства обязуются, в случае открытия совместных действий против агрессии на основании ст. 1, заключить перемирие шш мир только по совместному соглашению»{527}.

Данный проект основывался на ранее выдвинутых Советским правительством предложениях и полностью отвечал интересам борьбы против агрессии.

Чемберлен и Даладье, хотя формально и не отклонили советский проект, тем не менее продолжали политику проволочек. Демонстративно неуважительным актом по отношению к СССР явилось то, что переговоры со стороны Великобритании вел сотрудник министерства иностранных дел У. Стрэнг. Даже буржуазные историки квалифицируют его прибытие в Москву как «тройное оскорбление, нанесенное Советскому Союзу, ибо Стрэнг был лицом невысокого дипломатического ранга, выступал в роли защитника группы английских инженеров, уличенных в Советской России в шпионаже, и входил в группу сотрудников, сопровождавших Чем-берлена в Мюнхен»{528}. [134]

8 июня Галифакс изъявил желание вести переговоры не путем обмена письмами, а за круглым столом и уполномочил на это Сидса, дав ему в помощники Стрэнга. По этому поводу в речи 23 июля Ллойд-Джордж говорил: «Лорд Галифакс посетил Гитлера и Геринга. Чемберлен отправлялся в объятия фюрера три раза подряд... Почему в гораздо более мощную страну, которая предлагает нам свою помощь, послали представлять нас лишь чиновника Форин офис? На это можно дать лишь один ответ. Г-н Невиль Чемберлен, лорд Галифакс и сэр Саймон не желают союза с Россией»{529}.

Основным методом дипломатического саботажа переговоров с СССР западные державы на этом этапе избрали организованную ими дискуссию о гарантиях безопасности прибалтийским государствам.

Твердая решимость Страны Советов защищать прибалтийские республики от агрессии имела немаловажное значение. В связи с захватом гитлеровцами Клайпедской области у Литвы правительство СССР обратилось к правительствам Эстонии и Латвии с заявлениями. Хорошо зная пути и методы, используемые Германией для осуществления своих агрессивных планов, а также учитывая антисоветскую позицию правительств прибалтийских стран, Советское правительство предостерегало последние от заключения таких соглашений, которые могли бы в той или иной степени ущемить их независимость, допустить в них политическое и экономическое господство третьего государства. Оно подчеркивало опасность подобных соглашений для прибалтийских государств и их несовместимость с договорами Эстонии и Латвии с Советским Союзом, который не сможет в таком случае остаться безучастным зрителем{530}.

Были проведены консультации с представителями прибалтийских государств. Эстонский посланник в Москве заявил, что его страна только формально одинаково относится к обеим группировкам, а по существу рассчитывает на помощь неагрессивных стран, и в первую очередь СССР{531}. Однако подобным уклончивым заявлениям противоречила ярко выраженная антисоветская политика. В разгар англо-франко-советских переговоров Эстония и Латвия заключили «дружественные» договоры о ненападении с Германией. Начальник генерального штаба сухопутных войск Германии Гальдер и начальник гитлеровской военной разведки адмирал Канарис, тайно посетившие эти страны, обсуждали вопрос об оккупации Прибалтики немецко-фашистскими войсками.

Несколько ранее германский посланник в Эстонии Фровайн, сообщая в Берлин о беседе с начальником штаба эстонской армии Рэком, писал, что для данной страны очень важно знать, осуществит ли Германия в случае войны контроль над Балтийским морем. «Генерал Рэк признал это, — продолжал он, — и заявил, что Эстония также может оказать содействие в этом деле. Например, Финский залив очень легко заминировать против советских военных кораблей, не привлекая никакого внимания. Имеются и другие возможности»{532}. Прогерманскую позицию занимала также Финляндия.

15 июня Сидс передал НКИД СССР очередные предложения своего правительства, мало чем отличавшиеся от прежних. Новый проект статьи 1 гласил:

«Соединенное Королевство, Франция и СССР обязуются оказать друг другу немедленно всевозможную посильную поддержку и помощь, если [135] одна из стран будет втянута в военный конфликт с какой-нибудь европейской державой в результате либо

1) агрессии со стороны этой державы против одной из этих трех стран, либо

2) агрессии со стороны этой державы против другого европейского государства, которому заинтересованная договаривающаяся страна обязалась, в согласии с пожеланиями этого государства, помочь против такой агрессии, либо

3) действий со стороны этой державы, которые три договаривающихся правительства в результате взаимной консультации, предусмотренной в статье III, признали бы угрожающими независимости или нейтралитету другого европейского государства таким образом, что это составит угрозу для безопасности заинтересованной договаривающейся страны»{533}.

Этот проект свидетельствовал, что английское правительство продолжало тормозить решение вопроса о предоставлении прибалтийским государствам эффективных гарантий трех держав — СССР, Франции и Англии. Это была самая настоящая ловушка, поставленная Советскому Союзу правительствами Англии и Франции.

Если Советский Союз должен был немедленно, автоматически прийти на помощь Англии и Франции в случае нападения Германии на Бельгию, Грецию, Польшу, Румынию и Турцию, то в случае нападения Германии на прибалтийские страны никакой немедленной помощи от Англии и Франции не предусматривалось. Они обязывались прийти на помощь лишь при условии, если «в результате взаимной консультации» действия Германии будут признаны угрожающими независимости и нейтралитету прибалтийских государств, а также если это составит угрозу для безопасности СССР.

Ну а если Франция и Англия под каким-либо предлогом не признают действия Германии подпадающими под эти условия? Если они затянут консультации или заведут их в тупик, в то время как гитлеровские войска уже перейдут в наступление? Достаточно только поставить эти вопросы, чтобы убедиться, что предложенный проект никаких действительных обязательств по оказанию помощи прибалтийским государствам на Англию и Францию не возлагал{534}.

Критикуя позицию правительств западных держав, член Политбюро ЦК ВКП(б) А. А. Жданов на страницах газеты «Правда» указывал, что английское и французское правительства нагромождают в переговорах искусственные трудности по таким вопросам, которые при доброй их воле и искренних намерениях могли бы быть разрешены без проволочек и помех.

Переговоры длились уже 75 дней, из которых 59 ушло на проволочки англо-французской стороны. Англичане и французы, писал Жданов, «хотят не такого договора с СССР, который основан на принципе равенства и взаимности, хотя ежедневно приносят клятвы, что они за «равенство», а такого договора, в котором СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств. Но ни одна уважающая себя страна на такой договор не пойдет, если не хочет быть игрушкой в руках людей, любящих загребать жар чужими руками. Тем более не может пойти на такой договор СССР, сила, мощь и достоинство которого известны всему миру»{535}. [136]

Несмотря на неизменно конструктивную инициативу Советского правительства, последующие действия англо-французской стороны создавали все новые и новые препятствия на пути переговоров. Одним из них стал вопрос о гарантиях против косвенной агрессии, то есть захвата, прикрытого любой ширмой, как это произошло с Чехословакией.

В начале июня вопрос о необходимости гарантий против косвенной агрессии был поставлен Даладье. Это отражало стремление Франции обеспечить безопасность своих границ на востоке. Даладье предложил распространить взаимные обязательства Англии, Франции и СССР на случай не только прямой, но и косвенной агрессии{536}. Советское правительство с пониманием отнеслось к мнению премьер-министра Франции. Оно рассматривало гарантии против косвенной агрессии как важное и неотъемлемое условие трехстороннего договора, обеспечивающее ему необходимую надежность. Такие гарантии для Советского Союза имели особое значение. На основе взаимной договоренности Англии, Франции и СССР надо было исключить возможность использования территории прибалтийских стран под ширмой «добровольного согласия» их правительств в качестве плацдарма для нападения Германии на Советский Союз.

Однако в ходе дальнейших переговоров выяснилось, что Англия и Франция стремятся протащить такое определение косвенной агрессии, которое не только не гарантировало совместные действия трех держав, но и открывало прямую дорогу к неоднократному повторению «чехословацкого варианта». Тем самым захватчику указывались пути и средства продвижения на восток, а также обеспечивался нейтралитет Англии и Франции.

«...Выражение «косвенная агрессия», — подчеркивалось в предложениях Советского правительства от 9 июля 1939 г., — относится к действию, на которое какое-либо из указанных выше государств соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечет за собой использование территории и сил данного государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон, — следовательно, влечет за собой утрату этим государством его независимости или нарушение его нейтралитета»{537}.

Англо-французская сторона упорно отказывалась принять ясное и четкое определение косвенной агрессии. Оставался нерешенным и ряд других принципиальных вопросов, в том числе вопрос о сроках вступления в силу военного соглашения.

Советская сторона предлагала, чтобы соглашения по политическим и военным вопросам вступили в действие одновременно. Англия и Франция обещали, что вслед за заключением договора о взаимопомощи будут начаты переговоры о военной конвенции. Советское правительство имело все основания выразить недоверие: убедительным предостережением являлась судьба франко-советского договора о взаимопомощи, который не был подкреплен военным соглашением и уже по одной этой причине не имел должной эффективности.

Галифакс инструктировал Сидса, что английское правительство не желает принимать советские предложения об определении косвенной агрессии и одновременном вступлении в силу политического и военного соглашений. Сообщая о «намерении правительства Его Величества» в случае, если СССР будет отстаивать свои предложения, «пересмотреть позицию в целом»{538}, то есть сорвать переговоры, министр, по существу, советовал послу прибегнуть к угрозам и шантажу в отношении Советского [137] Союза. Однако французское правительство не поддержало намерений Галифакса{539}.

Тем временем московские переговоры прямо или косвенно вовлекли в свою орбиту всю мировую дипломатию. Было ясно, что это последний рубеж, который может преградить путь новой мировой войне. «Теперь оставалась только одна возможность избежать войны, — признает Б. Лиддел Гарт, — это заручиться помощью России...»{540}. Но конструктивных решений не было. По одну сторону рубежа вел дипломатическую борьбу Советский Союз, поддерживаемый мировой прогрессивной общественностью и теми политическими деятелями Запада, которые трезво оценивали глобальную угрозу фашистской экспансии, по другую — силы международной империалистической реакции, стремившиеся разрешить свои противоречия за чужой счет.

Руководство фашистской Германии крайне встревожилось возможностью заключения англо-франко-советского договора. Летом 1939 г. Гитлер в кругу своих приближенных говорил, что, если переговоры закончатся успешно, он будет вынужден созвать нацистский съезд в Нюрнберге для пересмотра политики и назвать его «съезд мира»{541}. Однако информация, поступавшая по дипломатическим каналам из Лондона, убедила фюрера в том, что опасения преждевременны. В Берлин стекались исчерпывающие сведения о подлинных намерениях западных держав. В этом отношении характерна выдержка из телеграммы германского посла в Лондоне от 26 апреля 1939 г.: «...сегодня вечером или завтра утром британское правительство через своего посла в Москве даст Советскому правительству ответ на контрпредложения Советской России. Ответ равнозначен отказу, хотя он облечен в форму замечаний. В своей главной части нота содержит отклонение предложенного Советской Россией трехстороннего пакта по оказанию взаимной помощи... Соответственно отпадают также и военные соглашения в дополнение к этому пакту «{542}.

Негативную позицию в отношении англо-франко-советских переговоров, и прежде всего помощи СССР, заняли отчасти под влиянием Англии и Франции польское и румынское правительства, которые во внешней политике даже в условиях непосредственной угрозы со стороны Германии не изменили своего антисоветского курса. «Польское правительство, — писал Галифакс в меморандуме от 22 мая 1939 г., — не желает связывать себя таким путем (англо-франко-советским договором. — Ред.) с Советским правительством. Мы выяснили, что румынское правительство разделяет подобную точку зрения»{543}.

Позиция польского правительства постоянно являлась камнем преткновения на переговорах. Согласие СССР оказать помощь Польше и отрицательное отношение ее правительства к сотрудничеству с Советским Союзом в защите от агрессии отчетливо проявились во время визита в Варшаву заместителя наркома иностранных дел СССР Потемкина в мае 1939 г. В беседе с польским министром иностранных дел Беком он подчеркнул, что «СССР не отказал бы в помощи Польше, если бы она того пожелала»{544}.

Но на следующий день польский посол в Москве сделал народному комиссару иностранных дел заявление, что Польша не хочет в данный момент [138] связывать себя каким-либо соглашением с СССР{545}. Польскому послу в Лондоне Век телеграфировал 9 июня 1939 г., что договор с Советским Союзом нарушил бы «стабилизацию и безопасность в Восточной Европе»{546}. Полковник Век, свидетельствует французский буржуазный историк М. Мурен, «из-за своей русофобии и страха перед коммунизмом» не хотел сближения с Советской Россией и верил, что с гитлеровским режимом можно найти решение вопросов в интересах Польши{547}.

Безрассудно отвергая советскую помощь в борьбе против агрессии, правители буржуазно-помещичьей Польши фактически ставили страну в трудное положение и в случае войны заведомо обрекали на катастрофу. Как раз в те дни, когда Век рассылал телеграммы своим послам об отказе Польши принять помощь СССР, в высших сферах Лондона, Парижа и Вашингтона разрабатывались и уточнялись планы «нового Мюнхена» — за счет Польши. Американский поверенный в делах во Франции доносил в госдепартамент 24 июня: «Во влиятельных кругах господствует мнение, что после всего Франции следует отказаться от всей Центральной и Восточной Европы в пользу Германии в надежде, что в конце концов Германия вступит в конфликт с Советским Союзом»{548}.

Немаловажное значение для хода англо-франко-советских переговоров имела политика правительства Соединенных Штатов Америки. Версия буржуазных историков, будто все государственные деятели США действовали с целью предотвратить агрессию, далека от истины. Негативная точка зрения США неизменно скрупулезно доводилась до сведения английского кабинета и использовалась им для подкрепления позиций противников договора. Американские внешнеполитические деятели, осведомленные о настроениях каждого из членов правительства Великобритании, искусно спекулировали на их антисоветизме, всячески раздувая лживую версию, будто договор выгоден только СССР. На одном из заседаний кабинета в июне 1939 г. Галифакс подчеркивал, что, по мнению Буллита, «соглашение с нами необходимо русским, а мы не должны его заключать»{549}. Отрицательное отношение американской дипломатии к англо-франко-советскому договору о взаимной помощи объяснялось также опасением, что такой договор усилит международные позиции Англии и Франции, а следовательно, затруднит борьбу США за мировую гегемонию{550}.

Несмотря на противодействие переговорам со стороны правительств и реакционных сил целого ряда стран, центр решительного сопротивления англо-франко-советскому соглашению находился в Англии. Этот факт не отрицает даже английская буржуазная историография. «Англичане , — пишет Р. Паркинсон, — приложили максимум усилий для того, чтобы изолировать Россию»{551}. Именно кливденская клика, выражавшая интересы английского монополистического капитала, и ее ставленники в лице Чемберлена и Галифакса держали в своих руках ключевые позиции, от которых зависел успех или провал переговоров. [139]

В этой связи необходимо опровергнуть домыслы некоторых буржуазных историков о «нетвердости Чемберлена», «непоследовательности Галифакса» и другие версии, преследующие цель любой ценой снять с английских правящих кругов ответственность за проволочки в переговорах. Уполномоченные монополистическим капиталом Чемберлен, Галифакс, Вильсон, Хор и их ближайшее окружение весьма последовательно проводили курс на использование переговоров в империалистических целях, искусно дезориентируя английский народ и мировое общественное мнение.

В течение марта — июля 1939 г. британский кабинет неоднократно обсуждал ход московских переговоров, но ни Чемберлен, ни Галифакс при этом не сказали ни слова в поддержку трехстороннего договора. По существу, члены кабинета вели игру в переговоры. Под видом обсуждения разногласий изыскивались различные способы для проволочек, а затем и срыва переговоров с таким расчетом, чтобы взвалить вину за это на СССР. При рассмотрении возможного варианта договора с Советским Союзом британские лидеры недвусмысленно заявляли о своем намерении в случае нападения Германии на СССР отказаться от выполнения договора, то есть оставить Советское государство один на один с фашистской коалицией. Ориентируя на это членов кабинета, Галифакс заявил 21 июня: «Если русское правительство вздумает заставить нашу страну воевать за фантастические цели, здравый смысл проявится сам по себе»{552}.

На одном из заседаний кабинета Чемберлен заявил, как записано в протоколе, что «все, касающееся союза с Россией, он рассматривает с большим предчувствием беды», абсолютно не верит в «прочность России и сомневается в ее способности оказать помощь в случае войны»{553}. Он называл договор с СССР «камнем на шее», который «может висеть много лет и привести к тому, что даже сыновьям придется воевать за русские интересы»{554}. Ему вторили послушные министры. Лорд Чэтфилд, министр по координации обороны, «выразил надежду, что коллеги поймут, с каким отвращением он вынужден рассматривать возможность союза с Советами»{555}.

В середине июля по вине англо-французской стороны переговоры зашли в тупик. Английские представители в Москве в докладе Галифаксу, изобиловавшем антисоветскими измышлениями, были вынуждены все же признать, что предложения СССР «проникнуты искренностью», а «великолепные» аргументы, которыми вы нас снабжаете, не производят почти никакого впечатления», ибо СССР видит «различия в позициях сторон», поэтому переговоры в целом «превратились в унизительное занятие». «Время от времени, — говорилось в этом секретном донесении, — мы занимаем новую позицию, а затем от нее отказываемся... Нагромождение одной трудности на другую создает впечатление о несерьезности наших планов». Подчеркивая, что общественное мнение «требует быстрейшего заключения договора», английские представители намекали, что решение вопроса о том, продолжать тактику проволочек или окончательно сорвать переговоры, «относится к сфере высшей политики», то есть к компетенции правительства{556}.

Общественность Англии, Франции и ряда других капиталистических стран Европы все решительнее выступала за принятие действенных мер по пресечению усиливавшейся фашистской агрессии. Этому во многом способствовала ясная и четкая позиция Советского Союза на московских переговорах. Характерно, что если осенью 1938 г., по данным зарубежных [140] источников, общественное мнение Франции одобрило мюнхенское соглашение (53 процента голосов против 37, остальные воздержались), то летом 1939 г. 76 процентов опрошенных высказались за применение силы в случае агрессии Германии против Польши, а против только 17 процентов{557}. Руководитель английских коммунистов Г. Поллит в июле 1939 г. подчеркивал: «87 процентов населения Англии хочет заключения пакта с Советским Союзом. Почему? Да потому, что они прежде всего хотят предотвратить войну и понимают, что эффективнее всего этого можно добиться, объединив свои силы с силами великой и могущественной страны, которая за последние тревожные годы неоднократно показывала, что у нее нет никаких воинственных замыслов и что она искренне готова прийти на помощь своим союзникам, заключившим с ней договор о коллективной безопасности, если они подвергнутся нападению бешеных фашистских псов»{558}.

В этих условиях 25 июля англо-французская сторона была вынуждена в ответ на советские предложения сообщить о согласии начать военные переговоры. В Москве с 12 по 21 августа 1939 г. проходили переговоры военных делегаций (военных миссий) СССР, Англии и Франции, которые, как надеялось Советское правительство, должны были привести к заключению трехстороннего соглашения.

2 августа Политбюро ЦК ВКП(б), обсудив вопрос о военных переговорах, определило состав советской делегации{559}. В нее вошли народный комиссар обороны Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов (глава делегации), начальник Генерального штаба РККА командарм 1 ранга Б. М. Шапошников, народный комиссар Военно-Морского Флота флагман флота 2 ранга Н. Г. Кузнецов, начальник Военно-Воздушных Сил РККА командарм 2 ранга А. Д. Локтионов и заместитель начальника Генерального штаба РККА комкор И. В. Смородинов.

На следующий день НКИД СССР информировал английское и французское посольства о составе делегации СССР. Авторитетность главы и членов делегации служила важным показателем отношения Советского правительства не только к предстоящим переговорам, но и к странам, принимавшим в них участие. Французский военный атташе в СССР сообщал в Париж 7 августа: «Тот факт, что в состав этой миссии входят народный комиссар обороны СССР и народный комиссар Военно-Морского Флота, начальник штаба и его заместитель и командующий советской авиацией, показывает всю ту важность, какую Советское правительство придает этим переговорам»{560}.

По-другому отнеслись к подбору состава делегаций правительства Англии и Франции. Главой английской делегации был назначен адмирал Р. Драке, близкий к королевскому двору. Единомышленник Чемберлена, он снискал себе известность публичными призывами к войне против СССР. В делегацию, кроме того, входили маловлиятельные деятели британской армии маршал авиации Ч. Вернет, генерал-майор Т. Хейвуд, а также ряд еще менее значительных лиц. Характеризуя членов английской делегации, американский буржуазный историк У. Ширер пишет, что «Драке ... по своим данным был абсолютно неспособен вести на высоком уровне переговоры с русскими, которых он считал пришельцами с другой планеты... Вернет ничего не понимал ни в вопросах большой стратегии, ни в дипломатии...»{561}. [141]

Состав английской делегации свидетельствовал о демонстративном неуважении Великобритании к Советскому Союзу и ее явной незаинтересованности в эффективности переговоров. Далекий от симпатий к Советскому Союзу У. Стрэнг вынужден был в письме Галифаксу подчеркнуть, что для переговоров военных делегаций необходимо направить в Москву авторитетное лицо. «Русские ожидают к себе такого же отношения, как и к французам, и уж никак не худшего, чем к полякам». Учитывая, что о визите Айронсайда в Варшаву сообщалось в печати, «Советское правительство сочтет за оскорбление, если мы направим представителя не столь высокого ранга»{562}.

Во французскую военную делегацию вошли член верховного военного совета генерал Ж. Думенк, генерал М. Вален, преподаватель военно-морской школы капитан 1 ранга Вийом, капитан А. Бофр и другие. Советский полпред во Франции сообщал в Москву по поводу состава миссии, что «подбор по преимуществу из узких специалистов свидетельствует и об инспекционных целях делегации — о намерении в первую голову ознакомиться с состоянием нашей армии»{563}.

На политику западных держав и ту роль, которая отводилась в ней военным переговорам, проливают свет директивы и инструкции, выработанные правительствами Англии и Франции и их военными штабами. 26 июля 1939 г. в протоколе заседания кабинета Великобритании при рассмотрении вопроса об основных задачах военной делегации было сказано: «Все были согласны с тем, что нашим представителям следует дать указание вести переговоры очень медленно...»{564}. Позиция английского правительства нашла отражение и в директиве военной делегации: «Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нам руки при любых обстоятельствах. Поэтому следует стремиться к тому, чтобы в военном соглашении ограничиваться как можно более общими формулировками. Этому вполне соответствовало бы что-нибудь вроде согласованной декларации о политике». Далее директива раскрывала позицию западных союзников в отношении Польши, Румынии и прибалтийских стран: «Если русские предложат английскому и французскому правительствам обратиться к Польше, Румынии или прибалтийским государствам с предложениями, которые повлекут за собой сотрудничество с Советским правительством или Генеральным штабом, делегация не должна брать на себя каких-либо обязательств... и обсуждать вопрос об обороне прибалтийских государств, так как ни Великобритания, ни Франция не давали им никаких гарантий»{565}.

Аналогичным образом была ориентирована и французская делегация. Министр колоний Ж. Мандель располагал данными, что «миссия выезжает в Москву без разработанного плана». «Это тревожит и подрывает доверие к солидности переговоров, — телеграфировал 3 августа в Москву полпред СССР во Франции. — ... Причины всего этого кроются в том, что здесь (в Париже. — Ред.) и в Лондоне далеко еще не оставлены надежды договориться с Берлином»{566}.

Инструкция, разработанная французским генеральным штабом, напоминала проспект академической дискуссии{567}. «Сотрудничество с русскими, — впоследствии писал член французской делегации Бофр, — рассматривалось [142] в ней как вспомогательный фактор, который следует использовать в интересах проблем, более близких нашей дипломатии и стратегии...»{568}

Главная задача военных миссий, направленных правительствами Англии и Франции, была неизменной. «Не в наших интересах, — откровенно говорилось в записке французского генерального штаба, — оставить его (СССР. — Ред.) вне конфликта»{569}. Военные переговоры преследовали и другие цели. О них свидетельствует специальный вопросник, врученный членам военных миссий западных держав. Английский и французский генеральные штабы своим делегациям, которым предлагалось действовать в единстве, дали задание подробно выяснить численность и состояние Вооруженных Сил СССР, установить возможные сроки их мобилизации и сосредоточения, ознакомиться со стратегическими соображениями советского командования относительно планов ведения войны. Вот некоторые из вопросов:

Какова основная идея политики СССР в вопросах ведения войны?

Каковы взгляды советского Генерального штаба на германскую и итальянскую стратегию в начале войны и на ее последующих этапах?

Если Германия нападает на Востоке, какие оборонительные операции сможет предпринять СССР: а) в Польше, б) в Румынии? В каких пределах и на каких рубежах Советский Союз готов использовать свою армию или военно-воздушные силы вне польско-русских и румыно-русских границ?

Смогут ли советские бомбардировщики действовать против Германии непосредственно с территории СССР или им придется базироваться в Польше и Румынии?

Какое количество очищенной нефти СССР смог бы поставить во время войны? Будет ли он располагать достаточным количеством танкеров для ее перевозки?

Какой военно-морской политики предполагает придерживаться Советский Союз на Балтике и Белом море? Каким образом он сможет действовать против германского торгового флота или транспортировки немецких войск морским путем в этих зонах?

Каковы спецификации авиационного бензина в СССР?{570}

Германский посол в Лондоне Дирксен, осведомленный о настроениях британских правительственных кругов, сообщал в Берлин, что «военная миссия скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные соглашения»{571}.

Стремясь как можно полнее разведать состояние военного потенциала Советского Союза, англо-французская делегация отнюдь не собиралась посвящать его в свои истинные намерения. В строго секретной инструкции, полученной английской и французской миссиями от Чемберлена и Даладье, прямо предписывалось: «Вести переговоры весьма медленно. Миссия должна соблюдать наибольшую сдержанность там, где эти соображения (изложенные выше. — Ред.) раскрывают франко-британские намерения»{572}.

О нежелании Англии и Франции достигнуть сотрудничества с СССР в борьбе с агрессией свидетельствовала и беспрецедентная проволочка с прибытием военных миссий в Советский Союз, которое растянулось на семнадцать дней. И это в то время, когда Европа уже находилась в состоянии предвоенного кризиса, когда война могла начаться в любой момент! [143]

Между советским полпредом в Англии Майским и адмиралом Драксом произошел следующий разговор:

« — Скажите, адмирал, когда вы отправляетесь в Москву?

— Это окончательно еще не решено, но в ближайшие дни.

— Вы, конечно, летите... атмосфера в Европе накалена...

— О, нет!.. На аэроплане лететь неудобно!

— Может быть, вы отправитесь в Советский Союз на одном из ваших быстроходных крейсеров?.. Это было бы очень стильно и внушительно...

— Нет, и крейсер не годится...»{573}.

Наконец 5 августа тихоходный пакетбот «Сити оф Эксетер» (скорость его не превышала 13 узлов), на борту которого находились делегации, отошел от пирса и взял курс на Ленинград.

Работа совещания военных делегаций началась с предъявления полномочий, утвержденных правительствами. Председательствовавший на заседании Ворошилов зачитал текст выданного Советом Народных Комиссаров СССР полномочия, где указывалось, что делегация «уполномочивается вести переговоры с английской и французской военными миссиями и подписать военную конвенцию по вопросам организации военной обороны Англии, Франции и СССР против агрессии в Европе»{574}.

Полномочия французской делегации гласили, что генерал Думенк уполномочивается вести с главным командованием Советских Вооруженных Сил переговоры «по всем вопросам, относящимся к вступлению в сотрудничество между вооруженными силами обеих стран»{575}. Из этого следовало, что французская делегация имела полномочия на ведение переговоров. У английской делегации не было письменных полномочий.

По этому поводу между главами советской и английской делегаций произошел следующий диалог:

«Маршал К. Е. Ворошилов. ...Но полномочия, по-моему, необходимы в письменном виде для того, чтобы взаимно было видно, в каких пределах вы уполномочены вести переговоры, каких вопросов вы можете касаться, до каких пределов вы можете обсуждать эти вопросы и чем эти переговоры могут окончиться. Наши полномочия, как вы видели, всеобъемлющи... Ваши полномочия, изложенные на словах, мне не совсем ясны. Во всяком случае, мне кажется, что этот вопрос не праздный — он в самом начале определяет и порядок и форму наших переговоров...

... Адмирал Драке заявляет, что если бы было удобным перенести переговоры в Лондон, то он имел бы все полномочия...

Маршал К. Е. Ворошилов под общий смех замечает, что привезти бумаги из Лондона в Москву легче, чем ехать в Лондон такой большой компании»{576}.

Итак, уже в первый день заседаний декларированные намерения английского и французского правительств заключить военную конвенцию, а следовательно, трехсторонний договор в целом, их представителями вновь были поставлены под сомнение.

Советская делегация предложила конкретный военный план, осуществление которого гарантировало пресечение германской агрессии. Начальник Генерального штаба Шапошников изложил план развертывания Советских Вооруженных Сил на западных границах СССР. В соответствии с этим планом в случае агрессии в Европе Советская Армия готова была выставить 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 5 тыс. тяжелых [144] орудий, 9–10 тыс. танков, от 5 до 5,5 тыс. боевых самолетов{577}. Укрепленные районы вдоль всей западной границы СССР в течение четырех — шести часов приводились в боевую готовность, а сосредоточение армии производилось в течение восьми — двадцати дней.

Военный план Генерального штаба РККА предусматривал следующие варианты совместных действий вооруженных сил Англии, Франции и СССР.

Первый вариант — когда блок агрессоров нападает на Англию и Францию. В этом случае СССР выставляет 70 процентов тех вооруженных сил, которые будут непосредственно направлены Англией и Францией против главного агрессора — Германии. Если эти две страны выставят против немецко-фашистских войск 90 пехотных дивизий, то Советский Союз — 63 пехотные и 6 кавалерийских дивизий с соответствующим количеством артиллерии, танков и самолетов общей численностью около 2 млн. человек.

При данном варианте считается обязательным участие Польши в силу договора с Англией и Францией всеми ее силами, при этом от 40 до 45 пехотных дивизий она должна сосредоточить для главного удара на своих западных границах и против Восточной Пруссии. Кроме того, английское и французское правительства должны добиться от Польши согласия на пропуск и действия вооруженных сил СССР — сухопутных и воздушных — через виленский коридор и по возможности через Литву — к границам Восточной Пруссии, а если потребует обстановка, то и через Галицию.

На объединенный англо-французский флот возлагалось: закрытие Ла-Манша и прорыв сильной эскадры в Балтийское море для операций против германского флота, с согласия балтийских стран временное занятие Моонзундского архипелага, Аландских островов, портов Ганге, Пернов, Гапсаль, Гайнаш и Либава с целью охраны нейтралитета и независимости балтийских стран от нападения со стороны Германии, прекращение подвоза в Германию из Швеции руды и другого сырья, блокада берегов рейха в Северном море, господство в Средиземном море, закрытие Суэцкого канала и Дарданелл.

Военно-Морской Флот СССР вместе с англо-французской эскадрой должен на Севере вести крейсерские операции у берегов Финляндии и Норвегии (вне их территориальных вод) против подводного и надводного флота агрессора, на Балтике базироваться совместно с объединенным флотом Англии и Франции на Ганге, Аландские острова и Моонзундский архипелаг, а также на Гапсаль, Пернов, Гайнаш и Либаву для охраны независимых балтийских стран. Балтийский флот СССР будет также развивать свои крейсерские операции, действия подводных лодок, осуществлять установку мин у берегов Восточной Пруссии и Померании и препятствовать подвозу промышленного сырья из Швеции в Германию.

Второй вариант — когда агрессия будет направлена на Польшу и Румынию. Эти два государства должны выставить на фронт все свои вооруженные силы. Франция и Англия немедленно объявляют войну Германии и выступают против нее. Участие СССР в войне может быть осуществлено лишь при условии достижения Англией и Францией договоренности о пропуске советских войск через виленский коридор, Галицию и Румынию. В этом случае Советский Союз выставляет против Германии такое же количество дивизий, как Англия и Франция. Перед английским, французским и советским морскими флотами стоят те же задачи, что и в первом варианте. Черноморский флот СССР закрывает устье Дуная и Босфор от проникновения в Черное море надводных и подводных сил противника. [145]

Третий вариант — когда Германия, используя территорию Финляндии, Эстонии и Латвии, направит агрессию против СССР. В этом случае Франция и Англия должны немедленно вступить в войну с Германией или с блоком агрессоров, выставить 70 процентов сил и средств от развертываемых Советским Союзом и начать немедленно активные действия против главного агрессора. Польша обязательно выступает против Германии, выделяя не менее 45 пехотных дивизий, усиленных артиллерией, танками и авиацией, и пропускает советские войска через виленский коридор и Галицию. Если Румыния будет втянута в войну, она должна участвовать в ней всеми силами и пропустить через свою территорию советские войска{578}.

Таковы были общие стратегические соображения советской военной делегации о совместных действиях вооруженных сил Англии, Франции и СССР в борьбе против германского агрессора, вытекавшие из реальной военно-политической обстановки.

Английская и французская делегации продолжали вести отвлеченные дискуссии и отнюдь не собирались согласовывать вопросы организации совместного отпора агрессору. Драке излагал прописные истины, вроде тех, что надо «отрезать неприятелю все пути сообщения», «наитии разбить флот противника» и другие. Английская и французская военные миссии не имели даже предварительного плана совместных операций против общего врага. Это еще более усилило сомнения Советского правительства относительно подлинных целей английской и французской делегаций.

Обзоры состояния своих вооруженных сил, с которыми выступали английские и французские представители, носили общий характер и, как позднее выяснилось, подчас содержали ложные сведения. Так, Думенк заявил, что, если гитлеровцы свои главные силы направят на восточный фронт, им придется оставить не менее 40 дивизий против Франции. В этом случае генерал Гамелен будет наступать против немцев всеми своими силами{579}. Между тем Думенк, как член верховного военного совета, был прекрасно осведомлен, что военная доктрина Франции и ее стратегические планы ведения войны на западном фронте носили пассивно-оборонительный характер. В мае 1939 г. на парижском совещании англо-французских военных представителей при обсуждении вопросов, связанных с выполнением обязательств по оказанию помощи Польше в случае германской агрессии, Франция недвусмысленно заявила, что не собирается предпринимать активных действий на западном фронте{580}. Тот же дух пассивности пронизывал директиву Гамелена о проведении операции между Рейном и Мозелем, направленную 31 мая 1939 г. генералу Жоржу. «На первом этапе, — говорилось в ней, — в случае оккупации необходимо вытеснить противника с национальной территории, затем войти в соприкосновение с его оборонительной полосой, прикрывая одновременно основную часть нашей территории в глубину... На втором этапе, начинающемся с момента вступления в соприкосновение с оборонительной позицией противника, необходимо выявить расположение германских частей, по которым с учетом наших наличных средств впоследствии нужно будет нанести удар»{581}. Как видно, удар по противнику откладывался на неопределенное будущее, а какая-либо ориентация на наступление «всеми силами» вообще отсутствовала. Аналогичной стратегии придерживалась и Англия. В директивах военным миссиям указывалось, что «действия английских и французских вооруженных сил на Западе будут сковывать (лишь «сковывать»! — Ред.) [146] германские силы на этом фронте. Как только союзные силы будут располагать необходимыми ресурсами, они предпримут наступление, вероятнее всего, против Италии»{582}.

Английская и французская делегации преднамеренно дезориентировали советских представителей. Они знали, что стратегические планы их правительств не предусматривают активных действий против Германии на западном фронте, и в то же время требовали, чтобы СССР объявил Германии войну в случае нападения ее на Польшу, но не принимал решительных мер до выхода войск вермахта к советским границам. Иными словами, рейху открывался беспрепятственный путь к агрессии против Польши, Румынии и далее против СССР.

Миссии западных держав действовали в строгом соответствии с полученной инструкцией, в которой говорилось, что, имея противника в лице СССР, Германия окажется на Востоке в значительно более трудных условиях. При этом глубина фронта возрастет до бесконечности, и рейх не сможет надеяться на то, что ему легко сойдет с рук оккупация Румынии и значительной части Польши. Чем дальше германские войска будут проникать на территорию противника, тем ближе они окажутся к Советскому Союзу{583}.

Стремление западных держав подставить СССР под удар стало очевидным при обсуждении кардинального вопроса о пропуске советских войск через территорию Польши и Румынии в случае германской агрессии. Вопрос этот был не новым. Он уже ставился на повестку дня в 1938 г.

Тем не менее, когда 14 августа Ворошилов предложил Драксу и Думенку разъяснить их точку зрения по этому вопросу, английская и французская делегации пообещали запросить мнение своих правительств. Но и без этого было совершенно ясно, что, послав делегации на переговоры без предварительного решения важнейшего вопроса, определяющего стратегическое взаимодействие участников договора в борьбе против общего врага, правящие круги Англии и Франции не стремились к подлинному сотрудничеству с СССР.

Только после второй мировой войны в полной мере раскрылось коварство западных держав, которые использовали московские переговоры как средство давления на фашистскую Германию в своих интересах и за спиной СССР с мая и до конца августа 1939 г. вели переговоры с гитлеровцами.

Инициатором этих переговоров была Англия. С ее стороны на различных этапах в них участвовали: Чемберлен, Галифакс, ближайший советник Чемберлена Вильсон, министр внешней торговли Хадсон, представители партийного руководства Болл — от консерваторов и Бакстон — от лейбористов, парламентский заместитель министра иностранных дел Батлер, офицер командования английских ВВС Ропп; с немецкой стороны — германский посол в Лондоне Дирксен, его советник Кордт, правительственный чиновник по особым поручениям Вольтат, а также ряд других лиц. Роль посредников между Гитлером и Герингом, с одной стороны, и правительством Чемберлена, с другой, выполняли: шведский промышленник Далерус, верховный комиссар Лиги наций в Данциге Буркхардт, немецкий дипломат А. Троттцу Зольц.

В основу переговоров была положена идея заключения нового «пакта четырех» (Англии, Франции, Германии и Италии) или, если на этом пути возникнут трудности (переговоры происходили без активного участия [147] Франции и Италии), двустороннего англо-германского союза. В случае выгодной империалистической сделки с Германией (под видом «пакта о ненападении» и «договора о невмешательстве») Англия изъявляла готовность прекратить переговоры с СССР, отказаться от гарантий, данных Польше и другим странам, и даже пожертвовать интересами своей ближайшей союзницы — Франции.

Видный деятель консервативной партии член парламента Друммонд-Вольф в беседе с сотрудником германского МИД Рютером, состоявшейся 14 мая 1939 г. в Берлине, недвусмысленно заявил, что «политические комбинации, на которые сейчас идет Великобритания», предусматривают готовность предоставить Германии «как принадлежащее ей по праву» поле экономической деятельности «во всем мире, в частности на Востоке и Балканах». Друммонд-Вольф пообещал Германии за предложенную «политическую комбинацию» крупный заем (распространялись слухи о фантастической сумме в 1 млрд. фунтов стерлингов). В новой «политической комбинации» Чемберлена отчетливо просматривался план раздела мира на сферы влияния: англосакскую — на Западе и германскую — на Востоке.

Почти через месяц после этой беседы в Лондоне состоялись переговоры на более высоком уровне, в которых с английской стороны участвовали Вильсон и Хадсон, а с германской — Вольтат. В эти дни, 8 июня 1939 г., состоялась встреча Чемберлена с Троттом. Британские политические деятели давали понять своим немецким собеседникам, что они готовы продолжать политику Мюнхена и предоставить Германии «свободу рук» в Восточной Европе{584} . Свидетельством определенного сближения точек зрения сторон может служить выступление Галифакса 29 июня 1939 г., выразившего готовность договориться с Германией по вопросам, которые, по его мнению, «внушают миру тревогу»: «В новой обстановке мы могли бы обсудить колониальную проблему, вопрос о сырье, торговых барьерах, «жизненном пространстве», об ограничении вооружений и многое другое, что затрагивает европейцев»{585}.

Вольтат вторично посетил Лондон, и переговоры возобновились. Гитлеровский план раздела мира на сферы влияния был подкреплен английским предложением о «сотрудничестве» с Германией в трех районах мира: в Британской империи, Китае и России{586}. Таким образом, в числе территорий, подлежавших разделу, английская сторона назвала Китай и Советский Союз, с которым Великобритания в это время вела переговоры о совместной борьбе против фашистской агрессии.

Политику сговора с гитлеровцами активно поддерживали лейбористские лидеры. Один из них, Бакстон, в конце июня 1939 г. посетивший германское посольство в Лондоне, без обиняков высказался за разграничение сфер влияния между Англией и Германией. При этом он заявил, что если Германия даст обязательство не вмешиваться в дела Британской империи, то Англия будет согласна уважать интересы рейха в Восточной и Юго-Восточной Европе, откажется от гарантий некоторым странам, воздействует на Францию с целью разрыва ею договора о взаимной помощи с СССР и прекратит переговоры с Советским Союзом. Не ограничившись беседой в Лондоне, Бакстон в середине 1939 г. направился в Берлин как эксперт лейбористской партии по внешней политике. Посетив чиновника германского МИД Хетцлера, он изложил ему в письменном виде свои предложения, в которых говорилось, что на определенных условиях Англия будет согласна «признать [148] Восточную Европу естественным жизненным пространством Германии»{587}, а также выдать Польшу гитлеровцам.

Визит Бакстона в Берлин явился прелюдией начавшегося в августе заключительного тура тайных переговоров. Теперь к ним подключились Далерус и Буркхардт, которые имели непосредственную связь с Гитлером и Герингом. Они-то и должны были завершить принципиальную договоренность по основным внешнеполитическим вопросам и подготовить поездку фашистских руководителей в Лондон. Английский посол в Берлине Гендерсон, стремясь разжечь честолюбие нацистских лидеров, неоднократно повторял, что он надеется хоть однажды увидеть, как «фюрер и Герман Геринг едут в Букиыгемский дворец, чтобы нанести визит королю»{588}.

По инициативе Далеруса 7 августа в Шлезвиг-Гольштейне состоялась тайная встреча Геринга с английской делегацией, которую возглавлял эмиссар правительства Спенсер. В ходе встречи была достигнута договоренность о проведении конференции четырех держав в Швеции на условиях, что «Германия получит от Польши все, что хочет»{589}.

11 августа Гитлер заявил верховному комиссару Лиги наций в Данциге Буркхардту, что Германии нужна «свобода рук» на Востоке, она готова жить в мире с Англией и сотрудничать с ней. Со своей стороны Буркхардт заверил фюрера, что «западные державы всегда готовы к ведению переговоров». Он обязался сообщить в Лондон о готовности Гитлера встретиться с кем-нибудь из представителей английского правительства, владеющих немецким языком, например с генералом Айронсайдом{590}. Сведения о встрече Гитлера с Буркхардтом просочились в печать. Советский полпред во Франции телеграфировал в Москву, что «сейчас в центре внимания миссия Буркхардта», ибо все знающие его «исключают возможность, чтобы свою поездку он мог предпринять без ведома и согласия Лондона и Парижа»{591}. Итоги поездки Буркхардт сообщил руководителям английского и французского МИД, которые в свою очередь доложили о ее результатах своим правительствам. Поскольку о многом стало известно общественности, Боннэ был вынужден пригласить к себе советского полпреда, чтобы «проинформировать» его о поездке Буркхардта, скрыв подлинное содержание этих переговоров и их антисоветскую направленность.

Затем между Англией и Германией последовали переговоры военного характера. 16 августа в Берлине состоялась встреча руководителя внешнеполитической службы гитлеровской партии Розенберга с представителем правящих кругов Великобритании Роппом, который заявил, что в его штабе и министерстве авиации считают бессмыслицей, чтобы Англия и Германия из-за Польши оказались ввергнутыми в борьбу не на жизнь, а на смерть, и что он и его коллеги, на протяжении многих лет детально изучавшие Германию и национал-социалистское движение, не верят, чтобы она, даже одержав победу на Востоке, помышляла разгромить Англию и Францию. Далее Ропп сделал важное сообщение, которое во многом объясняет последующие события германо-польской войны. «Возможен такой вариант, — подчеркнул он, — что Германия быстро покончит с Польшей. Хотя к этому времени война (с Англией и Францией. — Ред.) будет объявлена, в этот период она будет вестись обеими [149] сторонами как оборонительная... поскольку из-за государства, которое уже практически перестало бы существовать в своем первоначальном виде, ни Британская империя, ни Германия не поставили бы на карту собственное благополучие»{592}.

Так, подобно Чехословакии, Польше был уготован терновый венец. Идя на это предательство, реакционные круги Англии и Франции рассчитывали, что таким путем гитлеровские армии выйдут к границам СССР. Детали сговора предполагалось уточнить при личной встрече Чемберлена с Герингом, поездку которого на Британские острова, назначенную на 23 августа, одобрил Гитлер{593}. Были тщательно продуманы все меры «предосторожности». Самолет Геринга должен был приземлиться на уединенном аэродроме в Хартфордшире, где его в строжайшей тайне собирались встретить представители английского правительства. Отсюда рейхсмаршал должен был проследовать в Чекере, загородную резиденцию Чемберлена. Там уже были сделаны все необходимые приготовления к тайному приему, вплоть до удаления многочисленной прислуги{594}.

Действуя коварно и вероломно, западные державы всеми средствами давали понять Гитлеру, что у Советского государства нет союзников и Германия может напасть на Польшу, а затем на СССР, не рискуя встретить противодействие со стороны Англии и Франции.

Готовясь к приему Геринга, Англия продолжала в Москве игру в переговоры. Западные державы всячески оттягивали ответ на кардинальный вопрос о пропуске советских войск через Польшу и Румынию. 18 августа переговоры были прерваны, а затем совсем прекращены, так как 21 августа выяснилось, что от правительств Англии и Франции никаких указаний не поступило, а их военные миссии вновь попросили отсрочки. В официальном заявлении, сделанном по этому поводу советской военной миссией, подчеркивалось, что она «не представляет себе, как могли правительства и генеральные штабы Англии и Франции, посылая в СССР свои миссии для переговоров о заключении военной конвенции, не дать точных и положительных указаний по такому элементарному вопросу, как пропуск и действия советских вооруженных сил против войск агрессора на территории Польши и Румынии, с которыми Англия и Франция имеют соответствующие политические и военные отношения.

Если, однако, этот совершенно ясный вопрос французы и англичане превращают в большую проблему, требующую длительного изучения, то это значит, что есть все основания сомневаться в их стремлении к действительному и серьезному военному сотрудничеству с СССР.

Ввиду изложенного, ответственность за затяжку военных переговоров, как и за перерыв этих переговоров, естественно, падает на французскую и английскую стороны»{595}.

Французская делегация предприняла некоторые попытки получить согласие Польши на пропуск советских войск через ее территорию, послав в Варшаву своего представителя. Однако подобные действия носили неискренний характер. Французам было заведомо известно, что как польское, так и румынское правительства занимают отрицательную позицию. По справедливой оценке историков социалистических стран, эти правительства «не были намерены принять предложение СССР. Отказ их был категорическим. На практике это означало, что заключение военной конвенции невозможно»{596}. [150]

Свидетельство Бофра, участника переговоров в Москве, разоблачает стремление некоторых английских историков (Батлера и других) взвалить всю ответственность за возникновение второй мировой войны на Польшу и таким образом выгородить правящие круги Англии, а заодно и фашистской Германии. «Проблема заключалась не в том, чтобы добиться у поляков ответа, согласны они или нет на пропуск советских войск через свою территорию, а в том, чтобы найти лазейку, которая позволила бы продолжить переговоры»{597}, — писал он впоследствии.

22 августа 1939 г. Думенк заявил главе советской военной миссии, что он получил от своего правительства положительный ответ на «основной, кардинальный вопрос» и полномочия «подписать военную конвенцию»{598}. Однако он признался, что о позициях английского, польского и румынского правительств ему ничего не известно{599}. Таким образом, в действительности ответа на «кардинальный вопрос» не было. Это и завело переговоры в тупик. Виновность в этом англо-французской стороны очевидна.

Реакционные историки капиталистических стран, пытаясь снять ответственность с правящих кругов западных держав за срыв ими настойчивых усилий СССР, направленных на выработку согласованных мер для пресечения фашистской агрессии, выдвинули ложную версию, будто бы Гитлера «никто не хотел останавливать»{600}. Ход московских переговоров убедительно свидетельствует, что позиция Советского Союза должна была привести к безусловному успеху, если бы срыв их не был заранее запланирован правительствами Англии, Франции и США.

Политика попустительства японской агрессии со стороны Англии и ее союзников особенно наглядно проявилась, когда 24 июля министр иностранных дел Японии Арита и английский посол Крейги обменялись нотами, оформившими соглашение, которое вошло в историю как соглашение Арита — Крейги. Оно вписало одну из самых позорных страниц в историю английской дипломатии. Фактически это был «дальневосточный Мюнхен»: Китаю отводилась в Азии такая же роль жертвы агрессии, как Чехословакии в Европе. В условиях, когда Япония вела против СССР и МНР военные действия, соглашение Арита — Крейги означало гарантию (со стороны Англии) безопасности японских войск в Китае на том плацдарме, с которого они действовали против СССР.

Проводя параллель между англо-германскими и англо-японскими переговорами, с одной стороны, и московскими переговорами, с другой, советский полпред во Франции сообщал в НКИД 25 июля 1939 г., что «правильность нашей позиции в переговорах стала для всех особенно явственной в свете переговоров Хадсон — Вольтат и капитулянтского англояпонского соглашения... Всякий честный сторонник соглашения с нами спрашивает себя, какое доверие Москва может иметь к переговорщикам, когда в момент переговоров наводится мост к соглашению с Германией, а во время военного конфликта между СССР и Японией делаются позорные авансы Японии»{601}.

Трудно сейчас найти здравомыслящего человека, который бы рискнул отрицать роль правительств Германии, Японии, Италии в развязывании [151] второй мировой войны. Однако до сих пор имеется немало реакционных авторов, пытающихся скрыть виновность системы империализма, обелить предвоенную политику правительств Англии, Франции, США, обвинить СССР в том, что германская агрессия не была остановлена.

Но объективное исследование событий заставляет даже многих буржуазных историков признать подлинные цели политики западных держав в предвоенные годы. Видный представитель либерально-критического направления английской историографии К. Инграм выступил против отождествления внешней политики СССР с внешней политикой капиталистических стран и подчеркнул, что «мир естествен для развития Советов». Он указал на прогитлеровские симпатии чемберленовцев, стремившихся заключить «джентльменское соглашение» с фашистскими диктаторами и считавших фашизм меньшим злом по сравнению с большевизмом{602}.

Л. Нэмир одним из первых буржуазных историков объективно рассмотрел ход англо-франко-советских переговоров в Москве летом 1939 г. Он пришел к выводу, что, посылая военные миссии в Москву, Лондон и Париж не собирались заключать соглашение, которое могло остановить Гитлера. Военные миссии были поставлены в «абсурдное положение», и их провал отнюдь не случаен{603}. Его мнение разделяет У. Ширер: «Было совершенно ясно, что когда Германия готовилась напасть на Польшу, а Италия уже вторглась на Балканы — Франция и Англия не думали всерьез о заключении с СССР военного союза против Гитлера»{604}. Излагая гитлеровские планы завоевания «жизненного пространства», Б. Лиддел Гарт писал: «Не соответствуют действительности более поздние утверждения государственных деятелей Запада о том, будто они ничего не знали об этих планах. В 1937–1938 гг. многие из них весьма реалистично оценивали обстановку, но только делали это в личных беседах, а не в публичных заявлениях. В британских правительственных кругах многие поддерживали политический курс, суть которого сводилась к тому, чтобы Германия устремилась на Восток»{605}.

Политические деятели Франции, заметая следы своей капитулянтской политики перед войной, уничтожили в мае 1940 г. дипломатические архивы. Вот почему особую ценность представляет публикация архивных фондов, сохранившихся во французских посольствах за рубежом{606}. Документы свидетельствуют о том, что для официального Парижа не была секретом смертельная опасность, которая таилась в замыслах гитлеровцев в отношении Франции. И все же правительство Даладье продолжало изыскивать возможности для сближения с фашистским рейхом.

Несомненный интерес представляет документальный отчет парламентской комиссии по расследованию причин поражения Франции в 1940 г., выводы которой изложены в двух томах с девятитомным приложением показаний политических и военных деятелей{607}. Однако и здесь подлинные [152] причины политики французских правящих кругов, которая способствовала развязыванию второй мировой войны и привела страну к военному поражению, раскрываются далеко не полно.

Многие современные буржуазные авторы, особенно французские, осуждают мюнхенскую политику и признают, что Советский Союз в предвоенные годы решительно выступал против угрозы войны, занимая последовательную антифашистскую позицию. Так, М. Бомон замечает: «Яростные противники нацизма Советы оказались мощным фактором в борьбе против немецкой агрессии. В период судетского кризиса их политика была абсолютно безупречна; они заявляли о своей готовности выполнить до конца свои обязательства»{608}. А. Ногер доказывает, что соотношение сил в 1938 году было на стороне Англии и Франции, но их правящие круги пошли на сделку в Мюнхене, «опасаясь быть втянутыми в войну против гитлеровской Германии и фашистской Италии... на стороне большевистской России»{609}.

Критически оценивая позиции западных держав, А. Шерер справедливо отметил, что правящие круги Англии и Франции стремились разрешить свои противоречия с гитлеровской Германией за счет Советского Союза, и сделал вывод, что мюнхенская политика «умиротворения» агрессора непосредственно привела к войне{610}.

Резкому осуждению подвергает мюнхенскую политику генерал А. Бофр. Он пишет, что в результате Мюнхена жертвой агрессора стала Чехословакия — душа Малой Антанты, что Чемберлен и Даладье пошли на расчленение верного союзника Франции, разрушили основу стратегической концепции Фоша. Отдав Чехословакию Гитлеру, «Франция потеряла лицо в глазах других своих союзников. Малая Антанта была разрушена, а СССР, не допущенный к переговорам, был оставлен за пределами европейской политики. Мюнхенская политика Англии и Франции предоставляла Германии свободу рук на Востоке против СССР»{611}.

Процесс бурного нарастания угрозы второй мировой войны, занявший почти четыре года, состоял из двух органически связанных между собой ступеней. В течение первых лет фашистские государства — Италия, Япония и Германия — последовательно развернули вооруженные действия в различных пунктах земного шара: в Эфиопии, Испании, Китае. Решающим событием на пути развязывания мировой войны явилось позорное мюнхенское соглашение. Чехословакия была выдана на растерзание агрессору. Баланс мировых сил оказался нарушенным в пользу фашизма, а центр тяжести назревавшего глобального конфликта окончательно утвердился в сердце Европы. Под флагом антисоветизма гитлеровская Германия вкупе со своими союзниками и с благословения реакционных сил империализма ликвидировала остатки версальской системы, разрушила звенья европейских оборонительных структур. Франция лишилась своих союзников в Центральной и Восточной Европе, все более отходила от согласованных с Советским Союзом коллективных мер защиты мира.

В результате Мюнхена фашистская Германия, захватив политическую инициативу, полностью уверовала в безнаказанность своих агрессивных акций. В начале 1939 г. произошло уточнение дальнейшего курса военно-политической стратегии рейха. [153]

Молниеносная оккупация оставшейся части Чехословакии, Мемельской области и Албании позволила фашистскому блоку во главе с Германией резко усилить своп военно-экономический потенциал, кардинально улучшить исходные стратегические позиции для «великого германского похода» к мировому господству.

Миф англо-французских правящих кругов, что мюнхенское соглашение обеспечит «мир на целое поколение», обернулся трагедией для Европы.

Весной и летом 1939 г. Советский Союз, несмотря на все лицемерие и маневры Лондона и Парижа, настойчиво продолжал выступать за создание системы коллективной безопасности с целью предотвращения мировой войны. Его предложения приобретали тем большее жизненное значение, чем сложнее становилась международная обстановка.

Трудящиеся, все демократические силы выражали решимость дать отпор агрессору. Однако империалисты Англии и Франции не сдвинулись с основ мюнхенской политики, а лишь тщательно их маскировали. Проводя серию дипломатических переговоров и демаршей со странами Восточной и Юго-Восточной Европы, они тайно активизировали свою деятельность, чтобы направить немецкую агрессию на Восток.

Виновником развязывания второй мировой войны явилась система империализма со свойственными ей антагонистическими противоречиями, конфликтами, острой конфронтацией в борьбе за мировое господство.