Фашистские движения и режимы возникли после первой мировой войны как выражение стремлений наиболее реакционных, шовинистических кругов финансового капитала к открытой террористической диктатуре. Эта тенденция была прослежена В. И. Лениным задолго до появления первых фашистских групп и диктатур, когда еще и понятия «фашизм» не существовало. В труде «Империализм, как высшая стадия капитализма» он раскрыл закономерности, присущие государственно-монополистическому капитализму, которые ведут к подобным диктатурам, показал неразрывную связь усиления государственной машины империализма с неслыханным ростом ее чиновничьего и военного аппарата для репрессий против пролетариата и широких народных масс как в монархических, так и в самых свободных, республиканских странах. Характеризуя империализм как последнюю стадию капитализма, Ленин писал: «Всеобщее» увлечение его перспективами, бешеная защита империализма, всевозможное прикрашивание его — таково знамение времени»{206}.

Фашизм — это детище общего кризиса капитализма, кризиса всей социально-экономической, политической и идеологической структуры буржуазного общества. Монополистическая буржуазия, а в ряде случаев и немонополистическая, опасаясь за судьбы своего классового господства, видела в фашизме ту силу, которая должна расправиться с революционными массами, и прежде всего с рабочим классом{207}. Совещание коммунистических и рабочих партий 1969 г. в Москве отметило, что «фашизм усиливает свою активность в момент обострения кризиса империализма, когда возрастает стремление реакции применять методы грубого подавления демократических и революционных сил»{208}.

При быстром развитии и обострении кризиса «верхов», с одной стороны, и возрастающей мобилизации и революционной решимости «низов» — с другой, государственная власть буржуазии становится шаткой. В такой момент создается обстановка, когда господствующие классы уже не в силах управлять по-старому, а рабочий класс и его союзники еще не готовы предпринять решительные совместные действия для выхода [54] из кризиса революционным путем. Господствующий класс, чтобы укрепить свою власть, прибегает к методам террористической диктатуры, одну из разновидностей которой и представляет собой фашизм. Конечно, ставка на фашизм — политический риск, но правящие круги, как доказывает опыт, идут на такой риск.

Фашизм — это террористическая диктатура монополистического капитала. Ее цель — укрепление классового господства крупной буржуазии, предотвращение революционного взрыва, подавление рабочего класса и его организаций.

Фашистские движения и диктатуры возникли в 20-е и 30-е годы в тех странах, где влияние общего кризиса капитализма было особенно сильным и назревало его разрешение революционным путем.

В эпоху империализма происходит самое тесное и сложное переплетение интересов и связей монополий, банкового капитала не только в национальном, но и в международном масштабе. Фашизм везде и всюду, где он получал распространение, выступал под флагом шовинизма. Но его стремление к мировому господству не препятствовало международным связям монополистов. Монополии фашистских государств состояли в бесчисленных картельных соглашениях с крупнейшими монополиями других капиталистических стран, особенно с теми из них, которые носили международный характер.

Тесные экономические связи монополий порождали политическое, дипломатическое и военное сотрудничество фашистских правительств с правительствами других буржуазных государств.

В области идеологии и пропаганды единство классовых интересов монополистов проявилось в том, что кровавые расправы фашистов со всеми, кто противился их произволу, не осуждались, а восхвалялись политическими деятелями и печатью «демократических» государств. Этим же занимался и Ватикан. Римский папа Пий XI заявил в 1929 г.: «Муссолини ниспослан нам провидением; это человек, свободный от политических предрассудков либерализма»{209}.

Фашистское движение до захвата власти — это терроризм, нелегальные боевые организации, антипарламентаризм, национальная и социальная демагогия. После установления фашистской диктатуры — это устранение с политической арены всех других партий и в особенности беспощадная ликвидация всех рабочих организаций, режим террора, «тоталитарное» государство.

В. И. Ленин отмечал, что существует совершенно определенное полицейское правило, которое выражается в следующем: «Против народной революции, против классовой борьбы нельзя опираться на полицию, надо опираться тоже на народ, тоже на классы»{210}. Иначе говоря, реакция всегда пытается кроме полиции и армии создать себе более или менее широкую социальную опору, привлекая на свою сторону деклассированные элементы, чтобы формировать из них ультраправые организации и вооруженные отряды.

Фашизм создал себе массовую социальную базу, применяя методы демагогии и обмана. Ложь сопутствовала фашистским диктатурам на протяжении всей их истории, отмеченной преступлениями и кровью. Широкое использование фашизмом социальной демагогии{211} отличало его [55] в известной мере от других буржуазных партий. Если последние, как правило, замалчивали кризис капиталистической системы, то фашисты «смело» критиковали ее, предлагали свой выход из кризиса и даже демагогически заявляли о ликвидации классов и классовых различий, о введении социального равенства.

Гитлер в книге «Майн кампф» писал: «Национал-социалистское государство не знает «классов». Оно в политическом отношении знает только граждан, пользующихся совершенно одинаковыми правами и несущих одинаковые обязанности»{212}. Фашистские главари поносили «плутократов», обещали ликвидировать «процентное рабство», навсегда покончить с экономическими кризисами и безработицей. Спекулируя на стремлении масс к социализму, фашизм называл себя революционным, социалистическим движением — «национал-социализмом».

Фашистская демагогия оказывала тлетворное влияние на определенные слои общества, прежде всего на те, которые испытывали тяжелые последствия наступления крупного капитала, экономических кризисов: мелкую и среднюю буржуазию, безработных и люмпен-пролетариев, утративших перспективу и отчаявшихся людей.

В фашистскую партию шли прислужники контрреволюции: чиновничество, военщина, полицейские агенты и провокаторы, охранники и жандармы. Но не только они составляли социальную базу фашизма. Фашизм сумел опутать своими сетями сравнительно широкие слои мелкой буржуазии и часть рабочих. Некоторое представление о социальной базе фашизма можно получить из официальных данных состава гитлеровской партии. В 1930 г. в рядах германских нацистов состояло: «самостоятельных хозяев» (владельцев промышленных и торговых предприятий, банкиров, монополистов и кулаков) — 20 процентов (всего состава партии), крестьян — 11 процентов, крупных чиновников — 13 процентов, служащих (главным образом бывших военных) — 21 процент. Промышленные рабочие составляли в 1930 г. лишь 20 процентов фашистской партии, в то время как их удельный вес в обществе составлял 45 процентов{213}.

Буржуазная демократия казалась фашистам опасной, и они, готовя войну, с неистовством обрушивались на ее институты. В угоду промышленным и финансовым акулам, организовавшим военное производство, фашизм ввел систему государственного регулирования, аналогичную той, которую проводили правительства воевавших капиталистических стран в годы первой мировой войны. Осуществление регулирования производства и распределения представляло собой дальнейшее развитие государственно-монополистического капитализма, создание военной экономики.

Захватывая власть и выполняя социальный заказ буржуазии, фашисты старались прежде всего истребить передовую часть рабочего класса, разгромить его организации.

Фашистские главари задолго до второй мировой войны планировали дальнейшее усиление репрессий и расправ, так как они знали, что население их стран войны не хочет и придется столкнуться с сильным антивоенным движением. Главный палач гитлеровской Германии — Гиммлер в одном из своих выступлений перед руководителями офицерского корпуса фашистского вермахта откровенно заявил: «В предстоящей войне мы будем иметь не только сухопутный фронт на земле, морской фронт на воде, воздушный фронт в небе, мы будем иметь еще и четвертый театр войны внутри Германии. Это та основа, из которой мы должны исходить»{214}. [56]

Характерная черта фашизма — грубое беззаконие, бесчеловечные расправы с трудящимися массами, противниками фашистского режима, поборниками сохранения мира. Фашизм всюду опирался на национализм, шовинизм, расизм, а в ряде стран и на реваншизм. Не случайно фашистские диктатуры утвердились именно там, где национальное чванство, проповедь ненависти к другим народам больше всего оказывали пагубное влияние на политическую жизнь и идеологию и где все эти черты, подогретые поражением в первой мировой войне, породили шовинизм.

Марксистские партии дали точную характеристику классовой сути фашизма с момента его появления. V конгресс Коммунистического Интернационала, состоявшийся в 1924 г., записал в своей резолюции: «Фашизм является одной из классических форм контрреволюции в период развала капиталистического строя и пролетарской революции — особенно там, где пролетариат, борясь за власть, но не обладая революционным опытом и не имея революционной руководящей классовой партии, не смог организовать пролетарской революции и довести массы до установления пролетарской диктатуры.

Фашизм представляет из себя боевое оружие крупной буржуазии в борьбе с пролетариатом... Питательной средой для его корней являются, главным образом, те средние слои буржуазии, которые капиталистический кризис обрекает на гибель, а также элементы, деклассированные войной, как бывшие офицеры и пр., отчасти даже некоторые элементы пролетариата, горько разочаровавшиеся в своих надеждах на революцию и озлобленные»{215}. Это было обобщением событий, происходивших в Италии.

Летом 1935 г. VII конгресс Коммунистического Интернационала решительно выступил против недооценки фашистской угрозы как в отдельных странах, так и во всем мире. Конгресс с большой тревогой отмечал, что фашизм превратился в угрозу международную, что фашизм — это наиболее опасный и наиболее жестокий враг, с которым когда-либо сталкивалось международное рабочее и демократическое движение. Мобилизуя коммунистов против всякой недооценки фашизма, конгресс осудил «опасные иллюзии автоматического краха фашистской диктатуры» и призвал трудящихся к бдительности по отношению к каждому шагу фашистского движения. Конгресс дал развернутую характеристику фашизма, его сущности, социальной базы, его политики и классового предназначения.

В докладе Г. М. Димитрова «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса, против фашизма» и в резолюции конгресса предельно ясно было сказано о социально-политических корнях фашизма и его классовой функции. В этих документах раскрывалась полная несостоятельность утверждений социал-демократических лидеров о том, что фашизм — это якобы власть восставшей мелкой буржуазии, стоящая над пролетариатом и буржуазией. «Нет, — говорил Димитров. — Фашизм — это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен-пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм — это власть самого финансового капитала. Это организация террористической расправы-с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во внешней политике — это шовинизм в самой грубейшей форме, культивирующий зоологическую ненависть против других народов»{216}.

Приход фашизма к власти не был обыкновенной заменой одного буржуазного правительства другим. То была смена одной государственной [57] формы классового господства буржуазии — буржуазной демократии — другой ее формой — открытой террористической диктатурой. Фашизм приходил к власти во взаимной, подчас острой борьбе со старыми буржуазными партиями или с определенной частью их, в борьбе разных групп монополистической буржуазии, в борьбе в самом фашистском лагере, которая иногда доходила до вооруженных столкновений, как это было, например, в Германии и Австрии. Однако во всех случаях путь фашизму прокладывали правящие буржуазные круги. Западногерманский философ К. Ясперс резонно замечает: «Поток не прорвал бы плотины, если бы люди, сидевшие на решающих постах, не открыли ему шлюзы»{217}.

Каким бы путем фашизм ни развивался и какие бы средства ни использовал для захвата власти, он всегда и везде характеризовался свирепейшим наступлением капитала на трудящиеся массы, бешеной реакцией и контрреволюцией, безудержным шовинизмом и захватнической политикой.

Эта характеристика фашизма, данная XIII пленумом Исполкома Коминтерна и VII конгрессом Коминтерна, раскрывает не только природу, но и основную классовую функцию фашизма.

Фашистские диктатуры характеризовались слиянием сил монополий, государственной машины, военщины, гангстерских штурмовых отрядов, разбойничьей идеологии в единый механизм, направленный против рабочего класса и всех освободительных движений человечества. «Никакая фантазия не в состоянии выдумать того, — писала старейшая деятельница КПСС Е. Д. Стасова, — что осуществляли и осуществляют каждый день в концентрационных лагерях, в казармах штурмовиков, в огромной тюрьме, в которую фашизм превратил Германию, носители новой «национальной немецкой культуры»{218}.

Вся политика фашизма, и внутренняя, и внешняя, определялась интересами монополий. Так, например, решающее влияние на колонизаторскую политику гитлеровской Германии оказывали банки, угольные, стальные, химические и другие монополии.

О покровительстве фашизму со стороны официальных властей имеется множество неопровержимых доказательств. Итальянский историк-антифашист Г. Сальвемини рассказывает следующее. В 1920 г. либеральный кабинет Джолитти, пост военного министра в котором был предоставлен социал-реформисту Бономи, «считал, что следует использовать фашистское наступление для того, чтобы сломить социалистов и коммунистов», и «поэтому позволил руководителям армии снабжать фашистов ружьями и грузовиками и разрешил отставным офицерам и офицерам запаса командовать ими»{219}.

В Германии фашизм вырос еще в большей мере, чем в Италии, под руководством и заботливой опекой старого режима и особенно военных властей. Его с самого начала поддерживали, финансировали и субсидировали представители крупной буржуазии. Еще в 1924 г. процесс над Гитлером — Людендорфом и следственная комиссия баварского парламента обнаружили факты финансовой поддержки гитлеровцев со стороны крупной буржуазии.

Глава «Стального треста» Ф. Тиссен и глава Рейнско-Вестфальского угольного синдиката Э. Кирдорф убедили руководителей германского рурского капитала согласиться на то, чтобы все угольные и стальные [58] концерны вносили обязательный налог в избирательный фонд национал-социалистов. Во время выборов президента в 1932 г. Тиссен передал национал-социалистам в течение нескольких дней более 3 млн. марок{220}. Без этой помощи гитлеровская агитация в 1930-1933 гг. не могла бы принять таких фантастических размеров.

В национал-социализме монополистическая буржуазия имела готовое орудие для осуществления своих целей. Нацистская партия давала ей то, в чем она нуждалась больше всего: массовую базу, без которой нельзя держаться у власти, а главное, помышлять о реванше. Германские монополисты мечтали о времени, когда прекратятся ненавистные забастовки, с улиц исчезнут красные флаги и можно будет без помех приступить к непосредственной подготовке новой мировой войны.

Германский империализм вручил в январе 1933 г. политическую власть национал-социалистской партии потому, что видел в ней наиболее пригодный инструмент для осуществления своих планов завоевания мирового господства.

Во многих капиталистических странах руководящая роль переходила к поджигателям войны и самым оголтелым представителям империализма. Но даже в большинстве тех стран, где сохранилась буржуазно-парламентская система, наблюдалось дальнейшее усиление политической реакции и фашизма.

Правящие круги Англии, Франции, других капиталистических государств не только не выступили на борьбу с той смертельной опасностью, которую представлял собой фашизм для демократии и мира, но и сами в большинстве своем были заражены убеждением, что капитализм можно укрепить только при помощи фашизма и войны. Они надеялись на то, что война, к которой со всей очевидностью готовился фашистский блок — Германия, Япония, Италия, — будет войной против ненавистного им Советского государства.

Выдвижение фашизма выражало стремление империалистической буржуазии поставить у власти силу, которая сумела бы осуществить непосредственную материальную и, что не менее важно, идеологическую подготовку новой мировой войны.

Италия вышла из первой мировой войны настолько ослабленной, что ее территориальные притязания мало принимались во внимание. Настроения реванша и ущемленного национального самолюбия стали важным фактором развития политической жизни в стране.

Внутреннее положение Италии характеризовалось серьезными социально-экономическими потрясениями. Война дезорганизовала экономику и финансы. Государственный бюджет, ложившийся всей тяжестью на народ, не покрывал расходы своими доходами. Усиливалась инфляция, и курс бумажной лиры падал. Государственный долг достиг огромных размеров.

Демобилизованные из армии солдаты не находили работы. Рост безработицы осложнялся тем, что эмиграция из страны, всегда отвлекавшая часть рабочей силы и прекратившаяся во время войны, не сразу возобновилась с наступлением мира.

Классовые противоречия и классовая борьба резко обострились. События Великой Октябрьской социалистической революции в России нашли [59] широкий отклик среди итальянских трудящихся масс. Первые послевоенные годы (1918-1920) были для Италии временем сильного революционного движения. Его кульминационным пунктом явились массовые выступления трудящихся в августе — сентябре 1920 г., когда итальянские металлисты, а затем и рабочие других отраслей промышленности начали захватывать фабрики и заводы по всей стране. Эти события вплотную подводили пролетариат к решению вопроса о власти.

В сельскохозяйственных районах страны развернулась борьба за раздел помещичьих земель. Широкие размеры приняло забастовочное движение батраков. Почти в каждой деревне существовали так называемые «камеры труда» и «красные лиги», которые регулировали зарплату, продолжительность рабочего дня батраков, добивались ликвидации феодальных пережитков в отношениях между помещиками и крестьянами.

Сентябрь 1920 г. показал, что обострившаяся до предела классовая борьба в Италии грозит опрокинуть капиталистический строй.

Но итальянская социалистическая партия и Всеобщая конфедерация труда не обнаружили в то время достаточной революционности и решительности, не возглавили движение, не повели пролетариат от захвата отдельных фабрик и заводов к захвату государственной власти. Их правые оппортунистические элементы старались потушить революционное движение, увлечь пролетариат на путь борьбы за частичные реформы. А господствовавшие в партии центристы, испугавшись размаха и характера борьбы, не встали во главе масс. Предоставленные самим себе, лишенные руководства, рабочие не смогли захватить власть. Движение оказалось в тупике и замерло.

Буржуазия отлично понимала, почему ей удалось удержаться. «Италии грозила катастрофа, — писала влиятельная буржуазная газета «Коррьере делла сера». — Революция не произошла не потому, что ей кто-либо преградил путь, а потому, что Всеобщая конфедерация труда ее не захотела»{221}. Но правящие классы получили серьезный урок. Они поняли, что выступление пролетариата не всегда может быть «побеждено непротивлением», как характеризовал прошедшие события военный министр Бономи{222}, призывая к более решительным действиям.

Стремление монополистов к сохранению своего классового господства любой ценой сказалось в том, что они поспешили заблаговременно организовать силы, которые смогли бы не допустить новой вспышки революционной борьбы, осуществить превентивную контрреволюцию и, более того, использовать нараставший революционный гнев народа в своих классовых целях. Такой силой стал фашизм — выразитель интересов самых агрессивных кругов монополистической буржуазии, орудие в ее руках в борьбе с пролетариатом, трудящимися массами и прогрессивной интеллигенцией.

Организатором первых фашистских отрядов, а затем вождем фашистского движения в Италии стал Б. Муссолини. Исключенный в начале первой мировой войны из социалистической партии, он был одним из лидеров движения за вступление Италии в войну. Ярлык «социалиста», который он продолжал носить, помог ему проникнуть в рабочую среду. На деньги французской буржуазии, заинтересованной в том, чтобы втянуть Италию в войну, Муссолини основал свою газету «Народ Италии» ( «Popolo d'Ita-На»), страницы которой в годы первой мировой войны заполнялись крикливой милитаристской пропагандой. «Нейтральные не двигают событиями, а подчиняются им. Только кровь дает бег звенящему колесу истории»{223}. [60]

В этих напыщенных фразах весь Муссолини с его дешевой риторикой и демагогией, рассчитанной на экзальтированных и не искушенных в политике людей. «Кто слишком дрожит за свою шкуру, не пойдет сражаться в траншеях, но вы не встретите его и на баррикадах»{224} — вот обычная для Муссолини политическая спекуляция.

Такое же сочетание яростного национализма с социальной демагогией было характерно и для деятельности фашистской организации, созданной Муссолини в марте 1919 г., под названием «Союз борьбы» ( «Fascio di combattimento»){225}. Вначале организация насчитывала всего несколько десятков человек, но постепенно стала расширять свои ряды, главным образом за счет бывших фронтовиков.

На первых порах фашисты вербовали своих сторонников, прикрываясь внешнеполитическими лозунгами и пытаясь представить себя защитниками «национальных интересов». Исходным пунктом этой пропаганды стали жалобы на «испорченную победу» ( «Sconfitta vittoria»). Муссолини и другие фашистские вожди изображали дело так, будто весь мир (и больше всего правители стран Антанты) заражен ненавистью к Италии, которая окружена врагами, а правительство проявляет преступную слабость и безволие. Фашистские заправилы уверяли, что только фашизм может положить этому конец, только он даст возможность Италии получить господство над Адриатическим морем. «Если какое-либо правительство Италии в прошлом пошло на позорные уступки, — писал фашист Гарголини, — это не значит, что итальянская нация согласится отдать Адриатическое море — mare nostrum (наше море. — Ред.) — на усмотрение всемогущих узурпаторов и ростовщиков. Греция, Югославия и Албания ненавидят нас. Но еще больше ненавидят нас великие державы, которые... издеваются над нами, третируют и обессиливают нас. Мы сумели подняться из трясин военного Капоретто. Восторжествуем и над нашим дипломатическим Капоретто»{226}.

От проклятий, адресованных бывшим союзникам, фашисты переходили к проклятиям в адрес «прогнившей демократии», «неспособных и продажных парламентских болтунов и демагогов», которые объявлялись виновными за все внешне — и внутриполитические беды Италии.

Фашизм постарался завербовать на свою сторону прежде всего наиболее неустойчивые элементы вернувшейся с фронта молодежи, среди которой происходило резкое политическое расслоение. Наиболее сознательная часть ее искала выход из тяжелого экономического положения страны в классовой революционной борьбе. Другая значительная часть, главным образом выходцы из мелкобуржуазных семей, достигшая на войне разных чинов и почестей, не собиралась заниматься скромным трудом конторщиков, учителей, техников, мелких адвокатов, тем более что Италия давно страдала перепроизводством работников этих профессий. Трескучие фразы, эффектные жесты, абсолютная политическая беспринципность — все, что было в избытке у фашистских вождей, привлекало эту молодежь, готовую на что угодно, лишь бы не тянуть лямку прозаического существования.

Но не только некоторая часть молодежи становилась легкой добычей фашизма. Тяжелый материальный и моральный кризис переживали средние слои населения, мелкая буржуазия. С падением курса лиры превращались в призрак накопленные сбережения, приобретенное положение [61] и доходы. Будущее казалось беспросветным. Материальная необеспеченность многочисленной буржуазной интеллигенции низводила ее в социальном отношении до уровня люмпен-пролетариата. Война увеличила и без того большую амплитуду политических колебаний в этой разношерстной среде.

Фашизм воспользовался неустойчивым экономическим положением мелкой буржуазии, политическими шатаниями в ее рядах для того, чтобы превратить ее в орудие контрреволюции и осуществить планы укрепления капиталистических порядков. Лозунги защиты мелкой собственности, демагогия, направленная против нажившихся на войне «акул капитализма», создавали фашизму видимость общности его интересов с интересами средних слоев и мелкой буржуазии. Выбитая из колеи ростом дороговизны, разочаровавшаяся в либерализме, ищущая спокойствия и материального благополучия, завороженная призраком «великой Италии», масса мелкой буржуазии и средних слоев населения устремилась к фашизму, который представлялся ей спасителем нации и единственным средством наведения «порядка» в стране.

Фашистские дельцы вербовали в свои отряды и крестьян, вернувшихся с войны и заставших разоренное за время их длительного отсутствия хозяйство, и рабочих, нашедших запертыми ворота заводов вследствие сокращения военного производства и пополнивших ряды безработных.

Фашизм установил тесные связи с группами сельской буржуазии и помещиками, которые испытывали страх перед ростом крестьянского движения, грозившего ликвидировать их привилегии. Одновременно фашизм стал создавать свою массовую базу и среди части среднего крестьянства, напуганного слухами об экспроприации земли, движением батраков и сельскохозяйственных рабочих. Для борьбы с ненавистными «красными лигами» сельская буржуазия и помещики звали фашистов, и те выступали орудием реакции в итальянской деревне. Эта борьба развернулась вскоре во всех земледельческих округах Италии. Особенно жестоко было подавлено аграрное движение в Болонье и Ферраре.

Резкое усиление фашизма началось после сентября 1920 г., когда его поддержала крупная буржуазия, а он предоставил в ее распоряжение свои вооруженные отряды. Начались погромы рабочих и демократических организаций, избиения и убийства политических и профсоюзных деятелей, в стране царили террор и насилие.

На путь решительной борьбы против фашизма встала оформившаяся в январе 1921 г. коммунистическая партия Италии. В ряде мест были созданы комитеты пролетарской защиты, отряды «народных смельчаков». В них вступали антифашисты независимо от классовой и политической принадлежности. Однако эта зародышевая форма единого антифашистского фронта не привела к единству даже в рабочем движении. Руководство итальянской социалистической партии в течение долгого времени придерживалось в отношении фашизма тактики «пассивного сопротивления». Эффективность же действий молодой коммунистической партии снижалась из-за ее попыток повести антифашистское движение исключительно по пути борьбы за диктатуру пролетариата.

Неорганизованному антифашистскому фронту противостояла партия фашистов с ее вооруженными отрядами чернорубашечников, пользовавшимися всемерной поддержкой буржуазно-демократического правительства, военных властей, полиции, суда и крупной буржуазии. Военные власти давали оружие, а профессиональные офицеры обучали банды и руководили их операциями. Генеральный штаб издал в октябре 1920 г. циркуляр, предлагавший дивизионным командирам поддерживать фашистские организации. Рабочих и крестьян разоружали, а фашисты открыто носили оружие. Полиция в лучшем случае оставалась пассивной, чаще же прямо [62] поддерживала фашистов. Суды выносили суровые приговоры рабочим, подвергавшимся нападению чернорубашечников, которых оправдывали.

Известный американский журналист Моурер писал: «В этой атмосфере убийств, насилий и поджогов полиция оставалась «нейтральной»... Должностные лица пожимали плечами, в то время как вооруженные банды под страхом смерти вынуждали социалистов уходить в отставку или устраивали форменные судилища, приговаривая своих врагов к телесным наказаниям, изгнанию или казни... Иногда карабинеры и королевские гвардейцы открыто выступали вместе с фашистами, парализуя сопротивление крестьян. С одними фашистами крестьяне справились бы, но они были беспомощны в борьбе с объединившимися фашистами и полицией»{227}. Итальянский историк Сальвемини также отмечал единство фашистов и милитаристов. Он писал: «Профессиональные военные, поставлявшие фашистским бандам оружие и офицеров, внесли в фашистское движение свои умонастроения, а с ними и методическую жестокость, не свойственную политической борьбе в Италии до 1921 г. Именно военные специалисты передали фашистам свой принцип строгой иерархии. Без их помощи никогда не могли бы быть созданы вооруженные отряды фашистов, а организация фашистской партии ничем бы не отличалась от организации любой другой итальянской партии»{228}.

Армия и правительственные органы знали о намерениях фашистов захватить власть. Начальник службы армейской информации доносил 17 октября 1922 г.: «Муссолини настолько уверен в победе и в том, что он является хозяином положения, что предвидит даже первые шаги своего правительства. Кажется, он намеревается совершить переворот не позже 10 ноября, но возможно — 4 ноября»{229}.

Однако никаких мер, чтобы остановить фашистов на пути к захвату власти, правительство не предприняло. Да и трудно было ожидать этого после того, как в течение почти двух лет сменявшие друг друга «либеральные» и «демократические» правительства Италии потворствовали и помогали фашистам. Открытая передача власти в руки фашизма произошла в 1922 г. 28 октября был совершен фашистский переворот, названный Муссолини «великим походом на Рим». Этим дуче хотел создать видимость того, что фашистским отрядам пришлось сломить противостоявшие им вооруженные силы. В действительности все происходило по-другому. Правительство Факта, который уже вел переговоры с фашистами, подало в отставку. Муссолини получил от короля предложение сформировать новое правительство, и «великий поход» на Рим выразился в том, что 30 октября дуче прибыл в столицу Италии в спальном вагоне. В этот же день он приветствовал вместе с королем проходившие по улицам «вечного города» отряды фашистов.

Сразу же после переворота, несмотря на сохранение парламентских форм, появились два новых государственных института: в декабре 1922 г. «Большой фашистский совет» (БФС) и в январе 1923 г. королевским декретом было закреплено юридическое признание созданной год назад фашистской милиции, которая отныне стала называться «Добровольная милиция национальной безопасности» (ДМНБ). БФС был организован на базе дирекции фашистской партии с добавлением к ней министров-фашистов и некоторых фашистских лидеров, назначенных лично Муссолини, ставшим председателем БФС. Этот совет контролировал законопроекты перед внесением их в парламент, деятельность самого правительства. Созданием ДМНБ Муссолини стремился добиться преобладания исполнительной [63] власти в лице фашистского правительства над законодательной в лице короля и парламента. Передача ДМНБ в подчинение Муссолини усиливала его личную власть.

После фашистского переворота коммунисты и социалисты организовали отдельные выступления трудящихся, главным образом забастовки. Обострение политической ситуации произошло летом 1924 г. Поводом для массового выступления широких слоев трудящихся послужило убийство фашистами депутата-социалиста Д. Маттеотти. Депутаты оппозиционных партий вышли из парламента и образовали так называемый «Авентинский блок»{230}. Компартия предлагала либерально-демократическим и социалистическим руководителям блока объединиться и начать борьбу с фашизмом. Но и на этот раз решительные действия не были предприняты, и фашистам быстро удалось овладеть положением.

В январе 1925 г. Муссолини заявил о своем твердом намерении силой обуздать всякую оппозицию. Это был сигнал к началу нового фашистского наступления, направленного на ликвидацию остатков буржуазно-демократических свобод. В июне на съезде фашистской партии Муссолини провозгласил стремление фашизма трансформировать моральное и политическое сознание итальянцев в сознание монолитное и тоталитарное: «Мы хотим фашизировать нацию... Фашизм должен стать образом жизни... должны быть итальянцы эпохи фашизма, как были, например, итальянцы эпохи Возрождения». Здесь же было впервые объявлено о стремлении фашизма к созданию империи{231} .

В усилении фашистской диктатуры особое значение имел закон от 3 апреля 1926 г., утвердивший контроль правительства над профсоюзами. После покушения в конце октября на Муссолини 5 ноября 1926 г. был издан закон о роспуске всех «антинациональных» партий, чем формально завершался переход к однопартийной системе. В апреле 1927 г. была принята так называемая «Хартия труда», по которой устанавливался корпоративный принцип структуры государства и общества Италии. Вместо классовых профсоюзов создаются корпорации, объединявшие рабочих и предпринимателей каждой отрасли производства. Эти корпорации, находившиеся под государственным контролем, должны были стать краеугольным камнем фашистской государственности.

Кандидатов в парламент теперь могли выдвигать только корпорации. После одобрения кандидатур «Большим фашистским советом» их включали в списки для голосования. Таким образом, оппозиция не имела никаких возможностей для противоборства фашизму на парламентском поприще.

Механизм законченной фашистской диктатуры включал в себя партийные, а также профсоюзные, молодежные, студенческие, женские и спортивные организации. Подобно паутине, они опутывали все слои и группы населения фашизированного государства и общества.

В основе фашистской доктрины лежала идея «общенациональной власти», стоявшей якобы на страже «общих интересов». Исходя из этой идеи, фашисты требовали от народа полного подчинения. «Все в государстве, и ничего вне государства» — эти слова Муссолини — своего рода формула фашистского тоталитаризма.

Итальянский фашизм первым из режимов подобного рода стал насаждать систему массового психоза, безумия экзальтированной толпы, уверовавшей в фашистского дуче и утратившей способность к самостоятельному мышлению. Такой массовый психоз был использован для разжигания жажды крови, оправдания зверств и насилия. [64]

Фашизм означал специфическую форму государственно-монополистического капитализма, которая обеспечивала фашистскому руководству возможность действовать в интересах всей верхушки монополистического и финансового капитала. Показательно в этой связи усиление процесса сращивания государственного и капиталистического хозяйственного аппарата. Фашистские деятели, находившиеся у власти, используя свое положение, сами становились крупными промышленниками и финансистами. Из 400 депутатов фашистского парламента, избранных в 1929 г., 175 занимали оплачиваемые посты в административных советах крупных акционерных обществ; один из депутатов сотрудничал в 43 акционерных обществах, другой — в 33 и т. д.{232}.

Государственно-монополистическое регулирование осуществлялось фашистским режимом в интересах экономической подготовки войны с целью реализации агрессивных планов итальянского империализма по созданию огромной империи на всех берегах Средиземного моря с его превращением в «итальянское озеро». Философ Д. Джентиле, поставивший себя на службу фашизму и написавший основные части «Доктрины фашизма», официально приписываемой Муссолини, говоря о функциях фашистского государства, утверждал: «Для фашизма стремление к империи, то есть к национальному распространению, является жизненным проявлением. Обратное, то есть «сидение дома», — это признак упадка. Народы, возвышающиеся и возрождающиеся, являются империалистами»{233}.

Таким образом, террористические функции фашистского государства, все его организационные и экономические мероприятия связывались с захватническими внешнеполитическими планами. По мере роста насилия внутри страны фашистское государство становилось все более агрессивным во внешней политике, активизировало военную подготовку к созданию империи.

В Германии эти характерные черты фашизма были продемонстрированы в еще более широких масштабах.

Обстановка, в которой оказалась Германия после первой мировой войны, была во многом сходной с условиями, сложившимися в Италии. Но при всем сходстве существовали и значительные различия в глубине и остроте происходивших событий. Они объяснялись конкретными социально-экономическими и политическими факторами.

Особенность исторического развития германского капитализма заключалась в том, что со второй половины и особенно с конца XIX века экономика Германии росла более быстрыми темпами, чем в других капиталистических странах Европы. В. И. Ленин отмечал, что «быстрое развитие капитализма Германии было развитием молодого и сильного хищника...»{234}. Сказывалось действие закона неравномерности экономического и политического развития капитализма.

Германский империализм выступил на мировую арену в то время, когда все кресла за капиталистическим «столом яств» были заняты. Германия, «которая развивалась экономически в XX веке быстрее остальных европейских стран и которая особенно «обижена» при разделе колоний»{235}, выступила с воинственными требованиями передела мира. Итальянские монополисты хотя и негодовали по поводу «испорченной победы», но принадлежали [65] к лагерю победителей. Германия же была побеждена и на время вычеркнута из числа великих империалистических держав.

Возникшая в Италии революционная ситуация была сведена на нет пассивностью руководства социалистической партии, его нежеланием возглавить революционную борьбу масс. В Германии Ноябрьскую революцию 1918 г. предала в буквальном смысле этого слова правая социал-демократия. Ее лидеры стали душой контрреволюционного заговора. В январе 1919 г. возглавлявшие правительство социал-демократы Эберт и Шейдеман потребовали вооруженного разгрома революционных рабочих. Это грязное дело от имени правительства они поручили своему «партайгеноссе» Г. Носке, который, принимая поручение, заявил: «Кто-нибудь ведь должен стать кровавой собакой»{236}.

При помощи правых социал-демократов было совершено одно из самых подлых злодеяний — убийство вождей германского пролетариата Карла Либкнехта и Розы Люксембург. «Не найти слов для выражения всей мерзости и низости этого палачества, совершаемого якобы социалистами, — писал В. И. Ленин. — Очевидно, история избрала такой путь, на котором роль «рабочих лейтенантов капиталистического класса» должна быть доведена до «последней черты» зверства, низости и подлости»{237}.

В Германии в противоположность Италии в процессе подавления революции было установлено прямое сотрудничество правой социал-демократии и командования рейхсвера. Правосоциалистические политики чувствовали себя в сильнейшей зависимости от военного командования и при каждой революционной вспышке обращались за помощью и поддержкой к вооруженным силам.

В Германии, как и в Италии, имелись те же достаточно большие социальные слои, которые легко могли поддаться демагогии фашистов. Это слои мелкой буржуазии, деклассированные элементы, офицерство, демобилизованное из армии в связи с окончанием первой мировой войны и не приспособившееся к жизни в условиях мира. Новый порядок их не привлекал, они ненавидели его лидеров — «людей Ноября». Они жаждали восстановления старых порядков.

Особенно остры были эти чувства у тех, кто оказался вне рядов сильно сокращенной армии. Они не могли и не хотели приспособиться к гражданской жизни, были вырваны с корнем из привычной им обстановки и чувствовали себя изолированными и преданными, окруженными враждебным миром. Они хотели действий, действий любой ценой, все равно против кого — большевиков, славян, «красных», спекулянтов, евреев, правительства или держав-победительниц.

Германский монополистический капитал, разгромив революцию руками социал-демократов и военщины, не испытывал столь острой, как в Италии, потребности в создании какой-то новой политической силы, способной осуществить немедленно превентивную контрреволюцию. В этом сыграли роль милитаристские традиции, укоренившиеся веками во всей общественной и политической жизни Германии. В Европе не существовало страны, подобной Пруссии, где бы военное ремесло было овеяно таким романтическим ореолом, а военная служба столь почетной, где бы милитаризм и все, связанное с ним, возводилось на такой высокий пьедестал. Вокруг Пруссии «железом и кровью» была объединена Германия. Агрессивность империализма множилась на воинственность прусского юнкерства, которое и в германской империи сохранило многие привилегии. Слова Бисмарка: «Мы имеем самую лучшую армию, самый лучший офицерский [66] корпус! С прусским лейтенантом никто не сравнится!» — неустанно вбивались в головы немцев. Каждый мелкий чиновник или лавочник, надевший в годы войны офицерскую форму, считал, что на него уже распространяется блеск прусской офицерской касты, а вместе с тем и ее привилегированное положение в обществе. Офицеры старались использовать любой предлог, чтобы сохранить свои привилегии и звания.

Центром притяжения деклассированных элементов вначале стали полувоенные «добровольные» формирования, создававшиеся рейхсвером в обход Версальского договора в качестве своего резерва и носившие полуфашистский характер. Они использовались военным командованием как важное средство давления на правительство, усиливая его зависимость от военщины.

Державы Антанты терпимо относились к явному нарушению Версальского договора ввиду настойчивых заверений германских государственных деятелей, что такие формирования необходимы для борьбы с революцией. Стремление любой ценой помешать победе демократических сил народа, использовать германскую военщину для борьбы с революционным движением не только в Германии, но и за ее пределами вело к тому, что западные державы сами поощряли восстановление германского милитаризма.

Возникшие после войны многие фашистские и полуфашистские организации, объединявшие часто лишь по нескольку десятков человек, самостоятельного значения не имели и нередко рассматривались командованием рейхсвера как ширма для создания новых военных и полувоенных формирований. В одну из таких организаций, именовавшую себя «Германской рабочей партией», армейское командование в Мюнхене направило в качестве политического агитатора Гитлера. Он был преуспевающим буржуа, длительное время укрывавшимся от военной службы, а в годы войны не продвинулся в армии далее чина ефрейтора{238}. Начиная с 1919 г. Гитлер получил поддержку и покровительство капитана Э. Рема — начальника штаба военного коменданта Мюнхена. В короткий срок он занял руководящее положение в организации, получившей название «Национал-социалистская германская рабочая партия». Разоблачая фальшь этого наименования, Э. Тельман писал: «...за их словами «нация» и «социализм» скрывается зверская рожа капиталистов-эксплуататоров»{239}. Национал-социалисты избрали свой партийный символ и флаг: черную свастику в белом круге на красном фоне. Такое сочетание, подсказанное, очевидно, рейхсвером, должно было сохранить белый, черный и красный цвета старого имперского флага, а эмблема указывала на родственную связь с националистическими военными формированиями, символом которых являлась свастика. Но основным цветом флага был красный. Он должен был подчеркнуть, что партия является «национал-социалистской» и «рабочей». Новый флаг сыграл немалую роль в пропаганде. Все плакаты и листовки гитлеровцев имели красный цвет, их грузовые машины декорировались алыми флагами. С той же пропагандистской целью гитлеровцы одевались под рабочих.

В феврале 1920 г. появилась программа партии. Она носила националистический, расистский, реваншистский характер. Программа призывала к созданию «великой Германии» путем захвата земель и колоний, аннулированию Версальского и Сен-Жерменского договоров, которые ли-

шили Германию территорий на востоке и западе, колоний и воспретили объединение ее с Австрией. Расизм программы выражался в требованиях, что только лица германской крови могут быть гражданами немецкого государства, допускаться к решению вопросов законодательства и руководства государством. Социальная демагогия гитлеровцев сказывалась в обещаниях, содержавшихся в программе: упразднить нетрудовые доходы и «процентное рабство», конфисковать все военные прибыли, национализировать тресты, обеспечить всеобщее участие в прибылях концернов, ввести смертную казнь для ростовщиков и спекулянтов.

В выступлениях по поводу своей программы Гитлер делал особый упор на статьи, требовавшие аннулирования Версаля и создания великой Германии «от Немана до Братиславы, от Кенигсберга до Страсбурга», и истерически вопил о ликвидации «засилья евреев».

В декабре 1920 г. Гитлер приобрел расистскую газету «Фёлькишер беобахтер», которая стала центральным партийным органом. Деньги на эту покупку были предоставлены частично из фондов рейхсвера.

В 1921 г. национал-социалисты создали полувоенные формирования, названные штурмовыми отрядами — СА (Sturmabteilungen). Под руководством офицеров эти отряды скоро превратились в большую силу контрреволюции. Они располагали собственной кавалерией, артиллерией, техническими средствами.

По характеристике известного немецкого историка Э. Никиша, «любой человек с инстинктами убийцы и садиста был в СА на своем месте. Чем более жестоко он себя вел, тем больше его уважали; здесь можно было вволю быть скотом... В СА получали полную свободу все преступные наклонности. Казармы штурмовиков являлись средоточием всех мыслимых пороков: тунеядцы, пьяницы, жизненные банкроты, громилы, гомосексуалисты, убийцы готовили здесь свои самые темные деяния, при помощи которых надлежало «пробудить Германию»{240}.

В то же время устанавливается тесная связь нацистов с генералом Э. Людендорфом. По мере того как росла гитлеровская партия, ее глава проявлял все большую самостоятельность, отказываясь от безоговорочного подчинения рейхсверу.

Одновременно Гитлер находит покровителей среди монополистов. Уже в начале 20-х годов в Баварии сложилась группа промышленников, делавших ставку на гитлеровскую партию и выделявших для нее значительные средства. Но даже в свой «мюнхенский период» руководство гитлеровской партии уже не ограничивалось Баварией и устанавливало связи с влиятельными представителями монополистической верхушки Германии.

Короли угля и стали Рейнско-Вестфальского района, а также прусское юнкерство, ненавидевшие даже само слово «демократия», считали необходимым покончить с республиканскими порядками, «политикой выполнения» Версальского договора и путем военного переворота установить милитаристскую диктатуру как шаг к реставрации монархии.

В 1923 г. внутренняя и внешнеполитическая обстановка Германии резко обострилась. В январе этого года Франция под предлогом невыполнения Германией условий Версальского договора и неплатежа ею репараций оккупировала Рур. Сердце немецкой промышленности было парализовано. В ответ германское правительство провозгласило политику «пассивного сопротивления». На Германию обрушились тяжелые социальные потрясения. Субсидирование политики «пассивного сопротивления» привело к невиданной до сих пор инфляции. Рабочие и служащие не могли приобрести на свою зарплату даже хлеба. Спекуляция достигла небывалых [68] размеров. Все основы общественной и экономической жизни страны были подорваны.

Коммунистическая партия выдвинула лозунг единого фронта борьбы против оккупантов и отечественных капиталистов и создания рабоче-крестьянского правительства. Вскоре в Саксонии и Тюрингии были образованы рабочие правительства. 23 октября началось героическое Гамбургское восстание. Но социал-демократы взорвали единый фронт. В конечном счете контрреволюция победила.

Создавшейся обстановкой воспользовались национал-социалисты, чтобы нанести удар по республиканскому правительству и установить военно-террористическую диктатуру. 8 ноября генеральный комиссар Баварии фон Кар должен был выступать на митинге почетных граждан города Мюнхена в пивном зале «Бюргерброй». По приказу Гитлера СА, усиленные сохранившимися еще в Баварии «добровольными» военными отрядами, окружили пивной зал и одновременно заняли некоторые другие общественные здания. Как только Кар начал речь, в зал ворвались вооруженные штурмовики во главе с Гитлером, который, вскочив на стул, для большей убедительности выстрелил в потолок, а затем провозгласил программу — образование «национального правительства». В ультимативной форме он предложил Кару и генералу Лоссову, командующему войсками рейхсвера в Баварии, присоединиться к нему. Находившийся тут же Людендорф заявил, обращаясь к Лоссову: «Вы сделаете это, Лоссов». На что тот ответил: «Желание вашего превосходительства — приказ для меня».

Однако когда Кар и Лоссов вернулись в свою резиденцию, то получили категорический приказ из Берлина покончить с мятежом. Поэтому они заявили Гитлеру и Людендорфу, что слово, данное под пистолетом, их ни к чему не обязывает, и потребовали, чтобы те сложили оружие. Гитлер и Людендорф на другой день вывели своих сторонников на демонстрацию, чтобы показать, «кто хозяин в городе». Но в центре города их встретил огонь полиции, усиленной частями рейхсвера. В считанные минуты все было кончено. Перепуганные насмерть Гитлер и Людендорф успели скрыться{241}. Так бесславно закончилась баварская попытка «похода на Рим».

Крупная германская буржуазия, имевшая большой опыт подавления революционных выступлений рабочего класса, опасалась, что попытка реакционного переворота может вызвать такой отпор революционных сил, который опасен для нее самой, и в тех условиях не рискнула пойти на установление открытой фашистской диктатуры.

Отказав Гитлеру в немедленной поддержке, монополистическая буржуазия тем не менее решила сохранить его в качестве резерва на будущее. Гитлер и его сообщники, представ перед судом, были осуждены на короткий срок тюремного заключения. Уже в конце 1924 г. их освободили.

Находясь в заключении, Гитлер слепил из разных реакционных произведений книгу «Майн кампф» — библию национал-социализма и его программу. Здесь было преклонение перед прусским милитаризмом; стремление искоренить марксизм; звериная ненависть к народам Европы, в первую очередь к французам и славянам как «неполноценным» и «выродившимся»; призыв возвратиться к традициям Тевтонского ордена и его политике «дранг нах Остен»; антисемитизм, доведенный до погромной травли, расистские рассуждения о «расе господ», аккумулировавшие взгляды империалистических идеологов разных стран; мистическая идея «третьего рейха», призванного господствовать над всеми народами. Гитлеровская программа провозглашала законной и необходимой войну за [69] утверждение господства «высшей расы» над всеми другими народами. В этой программе нашли свое выражение захватнические планы германского империализма.

Обыватель Германии в силу полученного им воспитания и всей системы идеологического воздействия был весьма податлив явлениям массового психоза, и на этом играли гитлеровцы. Немецкий мещанин — филистер, тот самый, которого так ненавидели и с гневом и презрением клеймили К. Маркс и Ф. Энгельс, тосковал. Ему не хватало божества в виде императора, которому он мог бы поклоняться, изображения которого висели бы перед его глазами, при мысли о котором он мог бы замирать от восторга. Генрих Манн в романе «Верноподданный» в Дидерихе Геслинге вывел образ немецкого бюргера и красочно нарисовал картину психоза и ажиотажа вокруг персоны, олицетворяющей единоличную власть: «Опьянение, сильнее, чудеснее того, какое может дать пиво, приподняло его над землей, понесло по воздуху. Он размахивал шляпой высоко над головами толпы, в атмосфере клокочущего энтузиазма... Там, под триумфальной аркой, скакала на коне сама власть, с каменным ликом и сверкающими очами. Власть, которая растаптывает нас, а мы целуем копыта ее коня... Она вошла в нашу кровь, потому что покорность у нас в крови. Мы лишь атом, бесконечно малая молекула ее плевка... Жить в ней, быть ее частицей, беспощадной ко всем, кто не с ней, и ликовать, хотя бы она растаптывала нас, ибо этим-то она и оправдывает нашу любовь!»{242}

Название романа Манна «Верноподданный» стало нарицательным для обозначения немецкого филистера, который был опорой для самых реакционных начинаний правителей Германии. На таких «верноподданных» не без основания рассчитывали гитлеровцы.

Постепенно гитлеровская партия была восстановлена в Баварии. В северных районах Германии ее воссозданием занимался Г. Штрассер, добивавшийся автономного положения по отношению к баварскому центру. В Берлине в качестве гаулейтера действовал переметнувшийся от Штрассера к Гитлеру И. Геббельс. Ему была поставлена задача пропагандой и силой привлечь рабочих столицы на сторону нацизма{243}.

Гитлер одел свои СА в новую, коричневую форму, ввел не военное, а фашистское приветствие, в 1925 г. организовал СС (Schutzstaffeln) — специальные отряды безопасности для охраны собственной особы и расправы со своими противниками{244}. Его партия продолжала расти. В 1926 г. она насчитывала 17 тыс., в 1927 г. — 40 тыс., в 1928 г. — 100 тыс., в 1929 г. — 178 тыс., в 1930 г. — около 380 тыс., а к концу 1931 г. — уже более 800 тыс. человек{245}. Этот рост шел в значительной степени за счет поглощения многих расистских и националистических групп, десятки которых существовали в различных частях Германии. В гитлеровские вооруженные отряды вливались остатки «добровольных» военных организаций, ушедших после их формального роспуска в подполье.

Фашистская партия в Германии превратилась в центр притяжения всех реакционных, расистских и антисемитских организаций. Ее фанатический динамизм привлекал как студенческую молодежь, так и старых солдат, ищущих «героических» подвигов в битвах с политическими противниками. [70] Полиция смотрела сквозь пальцы на похождения фашистских молодчиков. Отряды СА проходили специальную подготовку к уличным боям. Был выдвинут лозунг: «Улица — наша траншея». Молодежь, наслушавшаяся в школе о подвигах немецких солдат, млела от счастья, что она может показать свою храбрость народу вместе с «фронтовыми солдатами».

Гитлеровцы принимали энергичные меры, чтобы заслужить доверие крупного капитала. Во время референдума 1926 г. по вопросу, возместить или нет дому Гогенцоллернов и владетельным князьям стоимость конфискованного у них после Ноябрьской революции имущества, они решительно встали на сторону монархистов. Для объяснения этого они вновь прибегли к социальной демагогии, заявив, что защищают принцип частной собственности, в сохранении которого, дескать, заинтересованы и ремесленники, и квалифицированные рабочие, и низшие слои гражданских служащих.

Буржуазия оценила поведение нацистов в этой важной политической кампании. Руководители торговли и промышленности Гамбурга приглашали Гитлера выступать на их собраниях. Темой своих речей он избрал жгучий для монополистов вопрос о восстановлении Германии как великой державы, требовал полного искоренения марксизма, давал понять, что эту задачу может выполнить только национал-социалистская партия. «Перед Бисмарком благоговели, — говорил Гитлер. — Почему? Широкие массы любят мужественность, потому что они женственны; они хотят, чтобы их вели, и не желают иметь такого ведущего, который бы говорил им: это можно сделать одним путем, можно другим, а возможно, и еще как-нибудь. Массы хотят человека, который, топнув сапогом, говорит: вот правильный путь»{246}.

Все это импонировало представителям большого бизнеса. В апреле 1927 г. Гитлер был приглашен на встречу с 400 предпринимателями Рура, проходившую на вилле Круппа. После этого он и его партия стали регулярно финансироваться крупными промышленными монополиями и банками, связанными с международными деловыми и политическими кругами. Крупный бизнес признал способность гитлеровской партии в случае необходимости превратиться в массовую опору открытой диктатуры монополистического капитала. Близился конец капиталистической стабилизации, надвигался шторм экономического кризиса, первые признаки которого проявились уже в 1928-1929 гг. В этой обстановке германские монополисты, чувствовавшие возрождение экономической и военной мощи их страны, с особенной силой мечтали о такой диктатуре, которая крайним насилием подавила бы внутреннее сопротивление и открыла путь к реваншу. Гитлер казался вполне подходящей кандидатурой для этого. «Мы его ангажировали»{247}, — сказал о нем Ф. Папен.

Многие западные авторы, обеляя буржуазную демократию, отрицают преемственность, связывавшую Веймарскую республику с гитлеровским рейхом. Этот взгляд с предельной точностью разоблачен в программном документе ЦК СЕПГ, утвержденном вторым пленумом ЦК в апреле 1963 г., — «Очерк истории немецкого рабочего движения». В нем говорится: «Четырнадцатилетняя история Веймарской республики доказала, что на путях формальной буржуазной демократии, которая прикрывает диктатуру монополистического капитала, невозможно защитить интересы рабочего класса и решить жизненные вопросы нашего народа. История Веймарской [71] республики не была историей демократии, служащей интересам народа. Это была история формирования империалистических, антидемократических сил финансового капитала и милитаризма и их политики, которая, прикрываясь буржуазно-демократическим фасадом веймарского государства, была направлена на уничтожение демократии и установление открытой фашистской диктатуры над германским рабочим классом и всем немецким народом. История Веймарской республики показала, что господство империализма и подлинная демократия находятся в несовместимом антагонизме»{248}.

Взаимоотношения монополистического капитала с его фашистским детищем становились все более прочными, что и определило характерные черты гитлеризма.

В области политической был взят курс на открытую террористическую диктатуру крупного германского финансового капитала, на отказ от буржуазной парламентской демократии и замену ее новой формой власти — кровавой фашистской тиранией как крайним средством подавления рабочего движения и развязывания агрессивных авантюр.

Немецкие фашисты преследовали цель низвести народ до уровня безмолвного и слепого орудия монополистов. Для обмана народа фашисты называли себя националистами и социалистами. Они даже были готовы бросить подачки массам со стола монополистического капитала, особенно за счет завоевания и разграбления других стран. Но на самом деле, стремясь к захвату чужих территорий, порабощению европейских наций, включая германскую, и добиваясь мирового господства, гитлеровская партия выступала в качестве партии империалистической, захватнической, угнетательской.

Идеология гитлеровцев, главной составной частью которой был крайний антикоммунизм, нашла выражение прежде всего в варварском расовом учении, в теории о недостаточном для немцев «жизненном пространстве», в диком шовинизме. Она явилась средоточием всех наиболее реакционных, псевдонаучных и антигуманистических теорий, выдвигавшихся в интересах господствующих эксплуататорских классов.

Ставшая официальной военной доктриной фашизма теория «тотальной войны» свидетельствовала о том, что гитлеровцы не собирались делать различий между армией и мирным населением страны, подвергшейся нападению. Они преднамеренно готовили уничтожение городов и деревень, массовое убийство гражданского населения, вплоть до физической ликвидации целых народов, угон на каторжные работы в Германию трудоспособных мужчин, женщин, подростков.

К важнейшим характерным чертам германского фашизма в области экономики относятся: его стремление к утверждению государственно-монополистических методов капиталистического хозяйства, преимущественное развитие военной экономики, осуществление широкой программы военных мероприятий, требующих привлечения большого количества рабочей силы (строительство автострад и др.).

Одной из характерных черт германского фашизма является прочный союз с милитаризмом. Гитлеровцы насаждали в стране культ армии, культ войны, превозносили военщину, насильственные методы решения вопросов внутренней и внешней политики. Они усугубили такую порочную традицию германского милитаризма, как переоценка своих сил и недооценка сил противника. Это обусловливало авантюристичность планов и действий гитлеровцев. Крайняя реакционность германского империализма вылилась в созданный им союз темных сил — фашизма и милитаризма. [72]

На первом этапе общего кризиса капитализма стремление крупной буржуазии к установлению фашистской диктатуры проявилось не только в Италии и Германии, но и в ряде других капиталистических стран, выразившись в активизации ультраправых организаций и групп. Однако выбор правящими кругами формы своего господства — буржуазно-демократической или фашистской — зависел от многих факторов, среди которых главенствующее значение принадлежало соотношению сил боровшихся общественных классов.

В тех странах, где развитие революционного движения не создавало прямой угрозы диктатуре монополистической буржуазии, она предпочитала сохранить традиционные буржуазно-демократические формы государственного устройства, отводя ультраправым и явно фашистским организациям и группам роль своего резерва. Так обстояло дело в Англии, Соединенных Штатах Америки, а также в Чехословакии, где монополии активно содействовали развитию фашизма, но в своем большинстве предпочитали обходиться без фашистской диктатуры. Это отнюдь не исключало того, что другая, меньшая часть монополистического капитала толкала ультраправых на осуществление государственного переворота в ее интересах. Следовательно, на выбор формы государственного правления буржуазии влияла также и борьба в ее собственных рядах. Но многие группировки крупной буржуазии Англии и Соединенных Штатов Америки с явным сочувствием относились к итальянскому и германскому фашизму, с неослабным вниманием изучали его опыт, который намеревались использовать при опасном для них повороте событий. И в международном, а не только внутреннем плане монополисты видели в фашизме своего классового союзника, свой резерв. Так, американские правые открыто предупреждали, что Муссолини «может понадобиться, чтобы спасти страну от американского эквивалента Ленина»{249}.

Были и такие страны, в которых монополисты сделали свой выбор в пользу фашизма, но не смогли его осуществить в силу мощного отпора рабочего класса попытке фашистского переворота. Так, например, во Франции многочисленные ультраправые организации ( «Боевые кресты» полковника де ля Рока, «Французское действие», «Французская солидарность», «Патриотическая молодежь» и их юношеские и спортивные филиалы) располагали большим количеством оружия, вплоть до самолетов, и не нуждались в средствах. Они получали субсидии даже из специальных правительственных фондов, а многие министры либо тайно входили в фашистские организации, либо были тесно с ними связаны. Пользуясь поддержкой правительства Даладье, французские фашисты предприняли в феврале 1934 г. вооруженную попытку государственного переворота. Эта попытка встретила такой отпор трудящихся масс, что перепуганная буржуазия сменила свою ориентацию: правительство приказало муниципальной гвардии и полиции принять участие в ликвидации мятежа. В последующее время были многочисленные фашистские провокации, к которым, однако, крупный капитал относился с опаской. Отпор же этим провокациям с возраставшей силой оказывали французские трудящиеся. Во главе борьбы с фашизмом шла Французская коммунистическая партия. Вокруг нее и сложился широкий антифашистский Народный фронт.

Фашистские диктатуры возникли лишь в некоторых государствах, принимая различные формы в зависимости от соотношения классовых сил, исторических, социальных и экономических условий, национальных [73] особенностей и даже международного положения данной страны. Таким образом, фашизм представлял собой явление международное и борьба против него неизбежно становилась интернациональной, предполагая единство действий прогрессивных сил. Наряду с законченными фашистскими диктатурами имелись такие реакционно-террористические режимы, которым была свойственна лишь часть характерных для фашизма особенностей. В соответствии с этим они и назывались по-разному: фашистскими, монархо-фашистскими, полуфашистскими, военно-диктаторскими. Иной раз возникали наименования, порожденные местными условиями, например режим санации{250} в Польше. По оценке историков Польской Народной Республики, некоторые черты санации «либо сближали ее с фашизмом, либо подготовляли для него почву»{251}.

Для исследования социальных процессов капиталистического мира в межвоенные годы и происхождения второй мировой войны крайне важно выявить общие и особенные черты реакционно-террористических диктатур того времени. Прежде всего, естественно, встает вопрос об их классовом содержании. В своей основе оно было повсеместно одним и тем же — формой власти крупного капитала и помещиков. Характерным примером явилось поведение крупной буржуазии и помещиков в Польше в 1926 г., когда пилсудчики осуществили «поход на Варшаву». 180 представителей крупного капитала Польши, объединенных в «Центральный союз польской промышленности, горного дела, торговли и финансов», подписали специальное заявление о решительной поддержке состоявшегося переворота. Такое же заявление сделали земельные магнаты на своем съезде, проходившем в октябре 1926 г. в имении князя Радзивилла.

В отличие от Германии и Италии в ряде стран решающая роль в установлении фашистских или полуфашистских диктатур принадлежала внешним силам. Различие между фашистскими группировками нередко определялось их внешнеполитической ориентацией. Военно-диктаторские режимы в некоторых странах Латинской Америки возникли по воле и под прямым, иногда даже военным, давлением Соединенных Штатов. В странах Юго-Восточной Европы длительное время шла борьба за власть между фашистскими организациями, ориентировавшимися на Францию или Англию. После установления фашистской диктатуры в Германии решающую роль приобрели прогерманские реакционные силы стран этой части континента. Большинство фашистских режимов в малых странах Европы превратилось в прямых союзников и пособников гитлеровской Германии.

Безудержный террор против прогрессивных сил, острейшая классовая ненависть к революционным движениям, Советскому государству представляли собой главную общую черту всех без исключения фашистских и полуфашистских диктатур. Однако остатки буржуазной демократии в ряде случаев эти диктатуры не только сохранили, но и поставили себе на службу. Так обстояло дело в Австрии, Болгарии, Венгрии, Польше, Румынии, где продолжали существовать парламенты, хотя их роль была низведена до покорного служения диктатурам, а избирательные права трудящихся предельно урезаны. Напротив, в Испании в годы фашистского режима генерала Примо де Ривера кортесы были распущены, а в Югославии после государственного переворота 1929 г. Народная скупщина даже упразднена.

Сложность и пестрота социальной структуры стран Юго-Восточной и Центральной Европы, связанная с этим общая политическая неустойчивость [74] порождали множество конкурировавших между собой и боровшихся за власть фашистских группировок, ориентировавшихся на ту или иную империалистическую державу. Вот почему фашизм в этих странах не мог пойти на полную ликвидацию буржуазно-парламентской формы правления и допускал существование «оппозиционных» партий. По этому поводу Г. Димитров на VII конгрессе Коминтерна говорил: «В одних странах, преимущественно там, где у фашизма нет широкой массовой базы и где борьба отдельных группировок в лагере самой фашистской буржуазии достаточно сильна, фашизм не сразу решается ликвидировать парламент и сохраняет за другими буржуазными партиями, а также за социал-демократией известную легальность»{252}.

Итальянскому и германскому фашизму удалось методами социальной демагогии создать себе значительную массовую базу. Социальная демагогия была присуща всем фашистским партиям и организациям и в других странах. Однако создать такую же массовую базу они не смогли, хотя некоторая часть населения была обманута фашистскими посулами.

К характерным чертам диктатур Муссолини в Италии и Гитлера в Германии относится «фюрерство», то есть олицетворение в лице диктатора верховной, безапелляционной и не связанной никакими законами государственной власти. Примечательным было то, что итальянский дуче верховодил, несмотря на формальное сохранение королевской власти в Италии.

В других странах фашистские диктаторы так и не стали «фюрерами». Некоторым подобием были лишь Пилсудский в Польше и отдельные главари в странах Латинской Америки. В Болгарии, Греции, Югославии, Японии диктатура приобрела монархо-фашистскую форму — она опиралась на верховную власть короля (Греция, Югославия), царя (Болгария) или императора (Япония).

Определенные различия имелись и в области идеологии. Речь идет, конечно, не о ее социальной сущности, реакционно-буржуазной, а лишь о степени, в которой эта идеология была пронизана крайним расизмом и шовинизмом. В данном отношении в одном ряду с итальянским и германским фашизмом находился их японский сородич. Национализм пустил глубокие корни в буржуазно-помещичьей Польше и, в той или иной степени, в других странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Одним из его проявлений были преследования национальных меньшинств, в Польше — белорусов и украинцев. Но все же ни в одной из этих стран он не достиг таких вершин изуверства, как в фашистских Германии и Италии.

Всем разновидностям фашизма была присуща агрессивность. Японский монархо-фашизм в этом отношении не уступал итальянскому и германскому{253}. Три главных зачинщика новой мировой войны стремились к господству над всем земным шаром или над значительной его частью. В других странах, не располагавших большим военно-экономическим потенциалом, была также ненасытная жажда территориальных приобретений, столь присущая крупной буржуазии и помещикам, но она не выливалась во всемирные масштабы, а проявлялась в захватнических претензиях по отношению к соседним государствам. Правящие круги Польши и Румынии хотели реализовать свои территориальные претензии за счет СССР.

Когда речь шла об агрессии против СССР, все реакционные режимы в силу их классовой природы обнаруживали поразительное единство, несмотря на противоречия между ними. Ненависть к СССР объединяла [75] фашистские режимы с германским империализмом и его гитлеровским порождением. Это было в значительной мере связано еще и с тем, что правящие круги стран Центральной и Юго-Восточной Европы сознавали могущество Советского Союза и хотели бы воевать против него вместе с более мощными капиталистическими державами. Их фашистские диктаторы тешили себя расчетами на то, что их страна сможет стать равным партнером гитлеровской Германии в агрессии против Советского Союза и осуществить свои захватнические притязания.

Историческая заслуга коммунистических партий стран с диктаторским режимом заключается в том, что в самых трудных условиях жесточайшего террора правящих кругов они неустанно вели борьбу против фашизма и войны, за подлинные национальные интересы народов своих, стран. Они прозорливо предупреждали о неизбежных губительных последствиях реакционно-агрессивного курса{254}.

Одной из главных задач фашистских диктатур явилось проведение определенных государственных мероприятий по регулированию производства, дальнейшее развитие системы государственно-монополистического капитализма в целях скорейшей подготовки к войне, к осуществлению агрессивных планов господствующих классов.

В тех странах, где к моменту прихода фашизма к власти еще не было развитого монополистического капитализма, установление фашистской диктатуры способствовало ускоренной монополизации и насаждению системы государственно-монополистического регулирования хозяйства.

Внешнеполитические цели фашизма находились в зависимости от степени могущества той или иной страны. Но везде фашистские диктатуры использовались империалистической буржуазией в агрессивных целях, несли с собой смертельную угрозу для Советского Союза, международного коммунистического движения, для демократических прав и свобод трудящихся, национального и даже биологического существования многих народов.

Фашизм — это война, сразу же сказали коммунисты. «Так как фашизм, — отмечает Палм Датт, — является... выражением наиболее насильственной политики капитализма, охваченного кризисом, то он неизбежно означает войну»{255}. Фашистские клики бешено форсировали подготовку и развязывание войны, объективные причины которой глубоко коренились в самой системе государственно-монополистического капитализма. Западногерманский историк Хофер согласен признать, что «национал-социалистская диктатура в Германии является той предпосылкой, без которой вторая мировая война как историческое явление была бы немыслима; национал-социалистская диктатура выступает как главная ее причина»{256}. Но фашизм был порождением империалистической системы. Хофер не разоблачает [76] ее виновность в возникновении мировых войн. В действительности же именно алчный финансовый капитал Германии, как пишет А. Норден, «указал путь, на который Гитлер должен был вступить с оружием в руках»{257}.

Самый влиятельный человек в концернах Веймарской республики — К. Дуисберг, председатель наблюдательного совета «ИГ Фарбениндустри» и президент имперского союза германской промышленности, был одним из тех, кто пестовал фашистскую партию. И не удивительно, что Дуисберг приветствовал приход фашистов к власти. «При режиме, установленном Адольфом Гитлером, Германия вновь станет могущественной»{258}, — заявил он.

Ошибочно было бы считать, что буржуазная демократия может стать полной гарантией против войны. Исторический опыт свидетельствует, что даже самые «демократические» буржуазные государства прибегают к захватническим войнам и агрессии против других стран и народов и что каждая такая война сочетается с усилением реакции и террора внутри ведущей ее страны.

Но фашистский политический режим принуждал к принятию той программы, которая наиболее отвечала воле финансового капитала. Осуществлялось интенсивное идеологическое принуждение. Фашистский террор распространился и на область идеологии. Фашистские органы пропаганды (в Германии было создано министерство народного разъяснения и пропаганды) во главе с Геббельсом действовали в тесном контакте с политической полицией (гестапо в Германии) и широко пользовались ее услугами. Они не переубеждали людей, придерживавшихся других взглядов, они их уничтожали.

Ими усиленно насаждалась самая реакционная идеология — комплекс политических, философских, религиозных, моральных (фактически аморальных) и художественных (на деле антихудожественных) взглядов. Идеология фашизма, как и он сам, — характерный продукт общего кризиса капитализма.

Идеологи фашизма отдавали себе отчет в своей неспособности противопоставить марксизму какую-либо научную теорию. Поэтому в их программы вошло отрицание общественных наук, научных знаний, научного мировоззрения, призывы к варварству. Фашистские идеологи открыто говорили: «Мы скорее за мировоззрение, которое ругают как варварство, ибо мы считаем наилучшим боевой клич, провозглашенный в последние годы: назад к варварству»{259}. Вскоре на улицах и площадях фашистских стран заполыхали костры сжигаемых книг, а впоследствии небо над Европой затмил черный дым крематориев.

Из отрицания науки давалось и характерное для фашистов определение мировоззрения, которое они рассматривали не как научное познание закономерностей общественного развития, а как слепую, безрассудную веру в «истины», провозглашаемые фюрером. Служебное предназначение подобного понимания мировоззрения Гитлер определил следующими словами: «Человек может умирать (на войне. — Ред.) только за ту идею, которую он не понимает». Иначе говоря, если бы люди поняли классовый смысл нацистских идей, они бы не стали за них воевать.

Комплекс фашистских идей был почти одинаков во всех странах, где установились подобные диктатуры. На первом месте находилась расовая теория, согласно которой данная нация является единственной, «богом избранной», и потому ей должно принадлежать мировое господство [72] и все богатства земли. Ведь «избранная нация» не может жить в условиях ограниченного и потому недостаточного «жизненного пространства»! В действительности фашисты заботились только о монополистической верхушке. Чтобы скрыть истинное значение своих лозунгов, фашистские лидеры усиленно убеждали население страны в полном совпадении и единстве своих идей с национальными интересами.

Другой важной составной частью фашистской идеологии и политики было прославление грубой силы, являющейся будто бы главным фактором общественного прогресса и всего развития человечества. С этим неразрывно связывался культ вождя, «сверхчеловека», отличающегося от простых смертных силой своего интеллекта, волей к всеобъемлющей власти, способностью подчинить себе массы и средствами крайней жестокости осуществить свои цели. Образцами таких «сверхчеловеков» провозглашались фашистские вожди, фюреры.

Идеология фашизма требовала признания абсолютной правоты фюрера и безграничного к нему доверия. Всеми средствами — от печати и радио, театральных постановок и массовых зрелищ до концентрационных лагерей и пыток — фашисты убеждали население в том, что такое доверие не требует ни размышлений, ни доказательств, что оно основывается исключительно на вере, носящей религиозный характер. И Муссолини, и Гитлер называли фашизм религиозной концепцией, высшей формой религиозного культа.

Фашистский культ вождя используют и некоторые современные буржуазные авторы, для того чтобы доказать, что фашизм был порождением лишь отдельных личностей.

Представителей различных направлений буржуазной историографии объединяет стремление скрыть классовый характер фашизма как диктатуры монополистического капитала. Буржуазные историки, философы и социологи пытаются изобразить фашизм как своеобразный конгломерат «революционных и консервативных» сил, не поддающийся четкой социально-политической характеристике.

Для современной профашистской литературы характерна книга английского автора Гамильтона, выдающего себя за историка. В предисловии он пишет: «По существу, фашизм был «мифом», полной противоречий «системой идолов», не поддающейся логическому определению или рациональному анализу»{260}. Он пытается уверить молодежь, не пережившую войны и бомбежек германской авиацией английских городов, что никакого фашизма вообще не было, существует лишь миф о фашизме. Впрочем, за его туманными формулировками скрывается определенная концепция, которую раскрыло издательство, поместившее на суперобложке книги Гамильтона следующую аннотацию: «Современные историки предпочитают пересмотреть правду о фашизме, не говорить о том, что он в начальные годы апеллировал к разумным людям доброй воли. Было бы слишком просто... рассматривать раннее развитие фашизма как злокачественное образование, как неизбежную предтечу гитлеровских концентрационных лагерей».

Так фашистские палачи изображаются выразителями доброй воли разумных людей! Берется под сомнение злокачественная природа фашизма, не только породившая чудовищные злодеяния, но и проявившая себя в этих преступлениях против человечества.

Широкое распространение на Западе получили концепции американского историка Д. Вейсса, англичанина С. Вульфа и западногерманского историка Э. Нольте. Все они хотят предать фашизм забвению, вычеркнуть из истории недавнего прошлого важную составную ее часть — борьбу [78] народов против фашизма. Вульф предлагает «хотя бы временно выбросить из политического словаря слово «фашизм»{261}. Вейсс называет фашизм «последним издыханием консерватизма»{262}. Для Нольте фашизм — это консервативный феномен, имевший свою собственную природу{263}. И Вейсс, и Нольте пытаются найти истоки фашизма в феодальной реакции на Великую французскую буржуазную революцию. Эта концепция игнорирует, следовательно, присущий империализму симбиоз феодальной и монополистической реакции, единство милитаризма и государственно-монополистического капитализма.

Большая группа буржуазных исследователей, отрицая генетическое родство между фашизмом и крайним консерватизмом, делает упор на «революционные» компоненты фашизма. Подобные взгляды наиболее активно отстаивает американский историк Э. Вебер. Он недоволен тем, что еще находятся ученые, которые продолжают смешивать реакционеров и фашистов{264}. Фашисты, по утверждению Вебера, «были или хотели быть революционерами»{265}.

Концепции реакционной историографии, зачастую на первый взгляд взаимно друг друга исключающие, пропитаны стремлением реабилитировать фашизм, помешать борьбе прогрессивных сил против неофашизма. Реакционная историография скрывает подлинное классовое лицо и служебное предназначение фашизма, представляющего собой целую иерархическую систему организованного массового насилия, созданную финансовым капиталом. Фашизм был призван империалистическими заправилами сыграть роль организатора новой мировой войны.

История фашизма как определенного социального явления, которое приобрело различные конкретные формы в отдельных странах, убедительно раскрывает его суть. Фашизм представлял собой прямое порождение мирового империализма, был им вспоен и вскормлен. Он появлялся там, где был особенно нужен монополистическому капиталу. Террористическая фашистская диктатура имела совершенно определенное классовое предназначение. Она создавалась для расправы с революционным, демократическим, национально-освободительным, коммунистическим движением, для подготовки и развязывания агрессивных войн. Поскольку природа империализма не изменилась, фашизм и сегодня реально существует в некоторых странах и представляет собой значительную потенциальную угрозу в капиталистическом мире.

Служебная роль фашизма не ограничилась задуманными и осуществленными им по воле монополий многочисленными локальными актами агрессии. Именно империализм и его детище — фашизм образовали очаги второй мировой войны.