В годы первой мировой войны и в послевоенный период Япония укрепила свои позиции на Азиатском континенте и в бассейне Тихого океана. С таким положением не хотели мириться другие капиталистические державы, и прежде всего давний соперник Японии в борьбе за господство в этой части мира — Соединенные Штаты Америки.

Вскоре после войны правительство США решило, что наступило подходящее время не только положить предел экспансии Японии, но и заставить ее вернуть захваченное. Отношения между этими странами достигли наивысшей напряженности. «Америка и Япония, — говорил В. И. Ленин в марте 1920 г., — накануне того, чтобы броситься друг на друга, потому что Япония отсиделась во время империалистической войны и забрала себе почти весь Китай...»{266}

Отступление Японии на Вашингтонской конференции предотвратило ее вооруженное столкновение с США на определенный период, но не ослабило конфликта между ними. Не успели еще высохнуть чернила подписей на вашингтонских договорах, как в Японии развернулась широкая кампания против условий, на которые согласились ее представители. Но этого согласия требовало реальное соотношение сил: Япония значительно уступала в экономическом и военном потенциале США и Англии.

Социально-экономическая структура японского общества в 20-х годах была своеобразной и сложной. Более половины населения занималось сельским хозяйством, в котором сохранялись феодальные пережитки и процветала жестокая эксплуатация. Крестьянское хозяйство основывалось на мелком землевладении и аренде.

Доминирующую роль в промышленности страны играло текстильное производство, охватывавшее в 1930 г. 50 процентов общего числа рабочих. Стоимость продукции промышленности, производящей средства производства, достигала лишь 30 процентов общей стоимости всей промышленной продукции.

Японская промышленность включала огромное количество мелких предприятий. В 1929 г. на крупных предприятиях было занято немногим более половины рабочих, а остальные — на средних и мелких. Металлургия и машиностроение были развиты слабо.

Уязвимое место японского капитализма — недостаточная сырьевая база. В стране нет собственной железной руды, хлопка, цветных металлов [80] (кроме меди), мало угля, да и тот низкого качества. Собственным производством Япония удовлетворяла лишь 58 процентов потребности в чугуне и 76 процентов в стали.

При очень высокой степени эксплуатации рабочих и крестьян их жизненный уровень оставался особенно низким. Зато войны приносили большие прибыли капиталистам и банкирам. С конца 1914 и до 1920 г. число фабрик и заводов Японии увеличилось с 32 тыс. до 46 тыс., объем производства в машиностроении возрос в восемь раз, металлургии — в шесть с половиной раз{267}. В. И. Ленин отмечал, что японский империализм опирался не только на свое экономическое могущество, но и на грабеж экономически слабых соседей{268}.

Война и колониальные захваты на протяжении ряда десятилетий были основными вехами японской истории. Кратковременные передышки между войнами служили главным образом для ликвидации последствий прошедшей войны и подготовки к следующей. Масштабы войн с каждым разом становились все более широкими. Это предопределило значительную роль милитаризма в жизни государства, влияние его на внешнюю и внутреннюю политику.

Японская военщина в классовом отношении была тесно связана с помещиками — многие офицеры вышли из этой среды, но как инструмент японской империалистической политики она была спаяна единством классовых интересов со всей системой монополистического капитала страны. Военные активно выступали за укрепление монархии. Мощным орудием угнетения, подавлявшим всякое сопротивление народных масс путем жесточайшего военно-полицейского террора, служил огромный военно-бюрократический аппарат абсолютной монархии. Для империалистической буржуазии он явился не только гарантом ее господства внутри страны, но и главным орудием колониального разбоя. Представители военных кругов неизменно входили в состав правительства или возглавляли его. Урезанная, формальная парламентская система в Японии не мешала монополиям и военщине проводить свою политику.

Всеобщее избирательное право для мужчин (со множеством оговорок) было введено лишь в 1925 г., а первые выборы прошли только в 1928 г. В стране сохранялись императорская власть, влиятельные военные группировки. Большой силой в политической жизни страны обладали феодальные круги: генро — пожизненные советники императора, дзюсины — его приближенные и ведущие сановники, тайный совет. Их решения были непреложными. Пропитанные национализмом в его крайних формах, эти закулисные круги сумели прийти к соглашению с монополистическим капиталом, соединить самурайскую воинственность с присущей капитализму тягой к внешней экспансии.

Буржуазный парламентаризм был лишь фасадом, прикрывавшим сложные переплетения феодализма, императорского всесилия, могущества монополий, тесно связанных с милитаризмом, с немощными буржуазно-демократическими партиями. Избираемый путем всеобщих выборов (лимитируемых всевозможными цензами), парламент и назначаемое им правительство не имели полной власти в решении важнейших государственных вопросов, включая военные и военно-морские, не всегда могли влиять на решения высшего органа феодально-милитаристской олигархии — тайного совета. Функции контроля за его действиями фактически принадлежали приближенным императора, находившимся в тесном союзе с милитаристами и крупнейшими промышленниками. [81]

Буржуазная военно-политическая машина Японии была полностью поставлена на службу реакции. Действуя в духе закона «О поддержании общественного спокойствия», принятого в 1925 г., правительство направляло репрессии против коммунистов и всех прогрессивных элементов внутри страны. В 1928 г. была запрещена новая рабоче-крестьянская партия, поставлены вне закона совет профсоюзов левого объединения, Всеяпонская лига пролетарской молодежи.

Демократические и пацифистские силы преследовались. В то же время велась широкая националистическая пропаганда. Ее исходным пунктом являлась расистская теория превосходства японской нации над другими. Провозглашалась непримиримая борьба с коммунистическим и прогрессивным движением не только в Японии, но и по всей Азии. Особая воинственность проявлялась в отношении Советского Союза, чьи дальневосточные земли давно не давали покоя правящей клике Японии.

Потерпев поражение на Вашингтонской конференции, Япония не отказалась от своих захватнических планов в отношении Китая и, используя его политическую раздробленность и непрекращавшуюся милитаристскую междоусобицу, продолжала борьбу с США за овладение этой страной.

Однако с конца 1924 — начала 1925 г. в Китае развернулись важные политические события. Назревала революционная ситуация. Усилилась борьба масс против реакции. Компартия и гоминьдан образовали единый фронт.

Империалистические державы решили сообща подавить освободительное движение китайского народа. В декабре 1924 г. государства, подписавшие Вашингтонское соглашение девяти держав, потребовали от бэйпинского правительства исполнять все договоры, уважать привилегии и соблюдать право неприкосновенности, которыми пользовались иностранцы в Китае. Американский сенатор Бора отмечал: «Невозможно передать словами то, как ... иностранный капитал в Китае эксплуатирует человека. Нет другого места на земле, кроме Китая, где бы так успешно чеканились доллары и центы из крови беспомощных детей»{269}. Затем США, Англия, Франция, Италия и Япония направили в порты Китая свои военные корабли. В мае 1925 г. в Шанхае полиция международного сеттльмента расстреляла демонстрацию китайских студентов и рабочих, а в июне английская и французская полиция открыла огонь по мирной демонстрации в Кантоне. Это вызвало глубокое возмущение народа. По стране прокатилась волна стачек, митингов, демонстраций. В Гонконге вспыхнула всеобщая забастовка. Ее поддержали рабочие Шанхая, Кантона, Нанкина. Бэйпинское правительство обратилось к иностранным державам с призывом пересмотреть неравноправные договоры.

Мощный подъем освободительного, демократического движения вылился в антиимпериалистическую революцию 1925-1927 гг., основными лозунгами которой были: полное восстановление национального суверенитета Китая, свержение власти империалистической агентуры в лице феодальных милитаристов, политическое объединение страны под властью демократического правительства. В революции участвовали рабочий класс, крестьянство, национальная буржуазия. К революционному движению примыкали значительные слои помещиков.

В июле 1926 г. Национально-революционная армия Китая начала поход с революционного Юга на Север, чтобы объединить всю страну. Советский Союз поставлял революционной армии оружие и боеприпасы. Военно-стратегический план этого похода был разработан при участии советских военных специалистов во главе с В. К. Блюхером. Северный [82] поход явился важным этапом национально-освободительной войны китайского народа. Он привел к огромному расширению революции. Войска реакционных милитаристов были разгромлены.

Империалисты ответили на развитие революции открытой вооруженной интервенцией. К апрелю 1927 г. в китайских водах сосредоточилось около 200 иностранных военных кораблей.

Чтобы запугать народные массы и ускорить переход буржуазно-помещичьего крыла гоминьдана в лагерь контрреволюции, корабли Англии и США подвергли жестокому обстрелу Нанкин. Одновременно китайские милитаристы организовали серию антисоветских провокаций. Эти акции послужили сигналом к контрреволюционному выступлению военного лидера гоминьдана Чан Кай-ши, перешедшего на сторону помещиков и компрадорской буржуазии. 12 апреля по его приказу была учинена расправа над рабочими Шанхая. Контрреволюционные перевороты произошли в Нанкине, Ханчжоу, Нинбо, Аньцине, Фучжоу и завершились созданием в Нанкине правогоминьдановского правительства во главе с Чан Кай-ши. Гоминьдан из партии единого национального антиимпериалистического фронта превратился в реакционную буржуазно-помещичью партию.

После прихода к власти Чан Кай-ши борьба империалистических государств за сферы влияния в Китае вступила в новый этап. Соперничество между ними развернулось за контроль над гоминьдановским правительством. США и Англия заявили о широкой политической, финансовой и экономической поддержке Чан Кай-ши. В Нанкин начали прибывать многочисленные американские экономические миссии; при гоминьдановском правительстве появились советники Вашингтона. Чан Кай-ши стал ориентироваться на Америку, от которой рассчитывал получить займы, экономическую помощь и военную поддержку в борьбе против своих конкурентов.

В целом ситуация в Китае к этому моменту характеризовалась спадом революционной волны, консолидацией реакционных сил, укреплением позиций гоминьдана. Правительство Чан Кай-ши проводило открытый террор против коммунистов, рабочего и крестьянского движения.

Коммунистическая партия Китая приняла решение организовать вооруженный отпор реакции, для чего взяла курс на создание Красной армии, революционных баз на юге страны и расширение партизанского движения.

В начале 30-х годов в руководстве КПК образовалась «левая» авантюристическая группировка во главе с Ли Ли-санем. Она считала, что мировая война обеспечит «взрыв мировой революции», «подтолкнет революцию в Китае». Ли Ли-сань и его сторонники жаждали военного столкновения Японии с СССР, которое должно было возникнуть из «восстания в Маньчжурии». Этот провокационный план поддержал фронтовой комитет во главе с Мао Цзэ-дуном. Авантюристическую линию в руководстве КПК сурово осудил Коминтерн{270}.

Активизация партизан, частей и соединений Красной армии серьезно беспокоила Чан Кай-ши и его окружение. В ноябре 1930 г. они организовали первый поход с целью подавления революционных сил, который, однако, оказался безуспешным. Потерпела поражение и вторая экспедиция. Окончился крахом третий поход с участием 300 тыс. гоминьдановцев в июне 1931 г., а также и все последующие походы.

Империалистические государства внимательно следили за развитием событий в Китае, где так сложно переплетались англо-американские, американо-японские и англо-японские противоречия. [83]

Важные экономические позиции в Китае занимала Англия; к 1931 г. ей принадлежало 36,7 процента всех иностранных инвестиций в Китае. На долю Японии приходилось 35,1 процента, США и Франции соответственно — 6,1 и 5,9 процента{271}. Около 40 процентов английского капитала в Китае было вложено в торговлю и банки. Основной капитал английского «Гонконг-Шанхайского банка», занимавшего особое положение в экономической жизни Китая, составлял 50 млн. гонконгских долларов. Банк предоставлял Китаю займы, хранил средства, полученные в счет таможенных и соляных пошлин. Немалую роль играли и другие английские банки, находившиеся в этой стране.

Большая часть английских капиталовложений в Китае приходилась на горнодобывающую промышленность. Англичане контролировали два крупных предприятия: «Бэйпинский синдикат» и «Китайскую машиностроительную и горную компанию», которые имели исключительное право на добычу угля, железной руды, сооружение железных дорог, верфей. В Шанхае, Амое и Тяньцзине было несколько английских машиностроительных и судостроительных заводов. Под контролем англичан находились Шанхай-Нанкинская, Шанхай-Нинбоская, Кантон-Коулунская, Пукоу-Цзинаньская и некоторые другие железные дороги. Британский капитал играл важную роль и в торговом судоходстве страны: к концу 1930 г. более двух третей внешнеторговых перевозок Китая и около одной пятой перевозок речного флота приходилось на английские суда.

Британских предпринимателей больше всего интересовали район бассейна реки Янцзы и провинции Гуанси и Гуандун, где концентрировалась большая часть их капиталовложений. На Шанхай, в котором проживало более 10 тыс. британских подданных (всего в Китае их было около 13 тыс.) и располагались главные конторы английских банков и компаний, приходилось около трех четвертей всех английских инвестиций.

Англичане занимали прочные позиции и в Южном Китае, особенно в Гонконге и Кантоне. Через Гонконг, один из крупнейших портов мира, проходила значительная часть экспорта и импорта Китая.

Гораздо меньше английский капитал был заинтересован в Северо-Восточном Китае (Маньчжурия), где инвестиции его не превышали 3-4 млн. фунтов стерлингов, то есть менее 3 процентов всех иностранных капиталовложений в Маньчжурии{272}. Доля Англии во внешней торговле Маньчжурии также была невелика.

Великобритания имела в Китае широкую сеть военных баз (7 тыс. английских солдат и 365 офицеров){273}. В 1929-1930 гг. в китайских водах находилось одновременно 40-50 английских военных кораблей, в том числе 5-6 крейсеров, 1 авианосец, 8 эсминцев и 18 канонерских лодок{274}. Опираясь на военно-морскую базу Гонконг, англичане контролировали морские подступы ко всему Южному Китаю. Под их неослабным контролем находились также Шанхай и река Янцзы. 17 марта 1930 г. министр иностранных дел Великобритании Гендерсон заявил в палате общин: «Численность и размещение английских гарнизонов в Китае соответствуют рекомендациям наших военных советников»{275}.

В Северо-Восточном Китае особенно сильны были позиции Японии. Здесь находилась большая часть всех ее капиталовложений в Китае. Крупнейший банк «Иокогама спиши бэнк» открыл в Маньчжурии шесть отделений и совершал значительную часть валютно-расчетных сделок. [84]

Большая часть чугуна, железной руды и угля из этого района поставлялась в Японию. К 1931 г. основные командные экономические позиции в Северо-Восточном Китае находились в руках японских монополий. Крупнейшее объединение, управлявшее Южно-Маньчжурской железной дорогой, имело свои склады, паровозный завод, флотилию, пристани, угольные шахты, газовые и лесопильные заводы, доменные печи и т. д. Концерны Мицуи, Мицубиси, Окура, Ясуда, Сумитомо являлись обладателями акций Южно-Маньчжурской железной дороги. Япония занимала первое место во внешней торговле Маньчжурии, которая была важным источником сырья. В 1930 г. на долю Японии приходилось 96,9-99,9 процента всего экспортированного из Китая чугуна и железной руды, 70,5 процента каменного угля, 88,5 процента шелковых коконов, 78 процентов хлопка{276}

Позиции США в Китае были более слабыми в сравнении с Англией. Но предприниматели США, активно наступая, увеличивали вложения капитала в китайскую промышленность. С 1913 по 1930 г. их инвестиции возросли в два раза. В Китае действовали семь американских банков. Важнейшими из них были «Международная банковская корпорация» (филиал банка «Нейшнл сити») и «Азиатская банковская корпорация».

С каждым годом увеличивалось количество американских фирм. В 1929 г. авиационная компания США заключила с Чан Кай-ши контракт на китайско-американскую почтовую связь и получила право на эксплуатацию трех основных авиалиний: Шанхай — Ханькоу, Нанкин — Бэйпин (Пекин) и Шанхай — Кантон.

Экспансия США распространилась и на Маньчжурию. В 1929 г. «Нейшнл сити» принял решение о создании в Харбине филиала с 27 отделениями по всему Северо-Восточному Китаю. В 1930 г. была организована американо-китайская авиационная компания, пытавшаяся получить концессию на авиалинию Мукден — Харбин. Против этого решительно выступили японцы, и американцы вынуждены были отступить.

К концу 20-х годов США заняли более прочные позиции в Шанхае в долине реки Янцзы. Особенно преуспев в области торговли, они намного опередили Англию. Председатель американской торговой палаты в Шанхае С. Френч заявил спустя год после прихода к власти Чан Кай-ши: «Америка крайне нуждается в значительно более широком выходе для ее продукции... Мы должны сделать все от нас зависящее для сохранения и расширения доли Америки в этом грандиозном потенциальном рынке Азии»{277}.

Однако экспансионистские устремления Вашингтона встретили ожесточенное сопротивление со стороны Лондона и Токио. Борьба за господство в Китае приняла напряженный характер и явилась одной из главных причин того, что американские монополисты и военные стратеги стали считать Японию главным врагом США в Азии.

В 1924 г. был утвержден план военных действий против Японии, получивший название «Оранжевый план». Он оставался в силе до 1938 г. Основная его идея заключалась в создании превосходства военно-морского флота США над японскими силами в западной части Тихого океана и укреплении Филиппин как плацдарма для удара по Японии с юга.

А тем временем Япония продолжала свою линию в отношении Китая. В январе 1927 г. министр иностранных дел Сидэхара выступил перед парламентом с речью, которая определила позицию японской дипломатии в китайском вопросе (она была названа дипломатией Сидэхары). Японский министр обосновал необходимость установления между Китаем и Японией «особых отношений», «сосуществования и сопроцветания». При этом получение [85] особых прав японцами в Китае должно было произойти путем договоренности с местными лидерами{278}.

В то же время государственный секретарь США Келлог в инструктивном письме посланнику США в Китае Муррею рекомендовал изыскать пути и средства для защиты принадлежавших США прав, учитывая «невозможность в настоящее время использовать сухопутные войска и военно-морской флот Соединенных Штатов»{279}.

Соединенные Штаты Америки стремились добиться экономического господства во всем Китае. Япония, уступая США в экономической мощи, не могла поставить перед собой такую задачу. Ее правящие круги решили прибегнуть к традиционному для них методу — недостаток экономических возможностей компенсировать военной силой. В связи с этим они отводили первое место Северо-Восточному Китаю. Японские монополисты хотели превратить этот район в свою сырьевую базу и использовать его в качестве стратегического плацдарма для нападения на Китай и СССР. В приговоре Международного военного трибунала для Дальнего Востока по делу главных японских военных преступников второй мировой войны подчеркивается: «В японских военных планах захват Маньчжурии рассматривался не только как этап в завоевании Китая, но также как средство обеспечения плацдарма для наступательных военных операций против Советского Союза»{280}.

16 апреля 1927 г. генерал Танака подверг резкой критике позицию Сидэхары. Он считал ее слабой и призывал к «великому обновлению» политики Японии в отношении Китая. На следующий день кабинет Вакацуки пал. Танака, придя к власти, объединил в своем лице два важнейших поста — премьер-министра и министра иностранных дел. Отбросив «слабую дипломатию Сидэхары», он начал проводить более решительную политику: на рейде Шанхая появилась японская эскадра, а в провинции Шаньдун высадились японские войска.

В июне 1927 г. начальник штаба Квантунской армии представил меморандум с планом захвата северо-восточных провинций Китая, в котором предусматривалась экспансия и в Монгольскую Народную Республику. Если же Китай, указывал он, воспротивится такому развитию событий, вопрос должен решаться силой. Премьер полностью разделял эти взгляды и неоднократно подчеркивал «уникальность» связей Японии и Маньчжурии. Завоевательная политика правительства Танаки в отношении Юго-Восточной Азии была конкретизирована на Восточной конференции руководителей военного министерства, генерального штаба, Квантунской армии и видных японских дипломатов.

Генеральный консул США в Мукдене Майерс сообщал в Вашингтон, что после прихода к власти генерала Танаки активность японцев в Маньчжурии возросла и что Япония намерена в конечном итоге аннексировать Маньчжурию.

В 1928 г. представители штаба Квантунской армии заявили, что три северо-восточные провинции Китая должны превратиться в японский протекторат.

К этому времени внутриполитическая жизнь Японии сдвинулась резко вправо. Укрепился союз монополий с милитаризмом. Монополистический капитал нашел в самурайской военщине, одержимой фанатизмом, орудие экспансии, насилия и войны. [86]

Милитаристы Японии объединялись в открытые и тайные военно-фашистские организации, опиравшиеся на мощную финансово-промышленную олигархию, и все более консолидировались вокруг сторонников военной диктатуры.

Японская агрессия на Дальнем Востоке готовилась по всем линиям: политической, экономической, идеологической. В конце 20-х — начале 30-х годов в правящих кругах Японии не было больших разногласий по вопросу об этапах осуществления обширной захватнической программы. Предполагалось, что на первом этапе сравнительно легко будет захвачен Северо-Восточный Китай. Следующие этапы включали военные походы с этого плацдарма против МНР, СССР и всего Китая.

Происходило укрепление союза монополий с военщиной и значительное усиление влияния военно-фашистских кругов, перевооружение армии и флота, увеличение их численности. С конца 20-х годов милитаристские круги Японии совместно с ведущими монополиями разрабатывали план новых крупных государственных субсидий военной промышленности, и особенно тем ее отраслям, которые в случае войны должны использоваться в первую очередь. В 1929-1930 гг. правительство принимало активные меры для того, чтобы расширить капиталовложения в военную промышленность, поднять ее технический уровень. К 1930 г. на заводах-арсеналах, подчиненных военному ведомству, было занято 100 тыс. человек.

Военное производство стало основным для многих монополий. Более 2 тыс. фабрик и заводов выполняли заказы военного и военно-морского министерств. Металлургические заводы Явата поставляли на нужды военного производства 62,3 процента стали и проката. В сентябре 1931 г. авиационные заводы Мицубиси впервые приступили к серийному выпуску тяжелых бомбардировщиков. Алюминиевая промышленность, созданная в начале 30-х годов и послужившая базой для японского самолетостроения, в 1933 г. дала 19 тыс. тонн алюминия в слитках{281}.

К началу 30-х годов в Японии был создан государственный аппарат по мобилизации военной промышленности, снабжению военными материалами в условиях воздушных налетов, действия которого в конце 1930 г. проверялись на учениях в городах Киото, Осака и Кобе. Рос бюджет армии и флота, увеличивались военные расходы в целом.

Таблица 6. Бюджетные расходы Японии в 1931-1934 гг.{282}

В Японии не произошло перехода государственной власти к фашистской партии и создания диктатуры, заменяющей прежний государственный [87] аппарат, но постепенно и планомерно господствующая роль закреплялась за наиболее реакционными и агрессивно настроенными элементами. К 1933 г, в Японии насчитывалось несколько сот реакционных организаций, из них более 80 крупных{283}.

В начале 30-х годов правящие классы сконцентрировали свои политические силы для создания «правительства сильной руки», то есть для укрепления существовавшего аппарата монархии, его фашизации, концентрации власти в руках наиболее реакционных представителей военщины.

Чтобы еще более укрепить свое положение в государственном аппарате, военщина использовала социальное разочарование и волнения широких слоев мелкой буржуазии, потерю ими доверия к парламентским партиям. Брожение усилилось в связи с мировым экономическим кризисом, крайне обострившим классовые противоречия внутри страны. Среди мелкой и средней буржуазии укреплялось мнение, будто военщина является единственной силой, способной вывести Японию из кризиса. Военная клика, особенно шовинистически настроенное «молодое офицерство», активно выступала против «негативной» внешней политики правительства, ратуя за войну с Китаем, а в дальнейшем и Советским Союзом.

Для достижения этих целей военщина использовала свое влияние на бывших военнослужащих. Под ее непосредственным руководством находился «Императорский союз резервистов», а также некоторые военизированные спортивные общества, насчитывавшие свыше 7 млн. человек.

Наиболее видные представители японского милитаризма вынашивали планы установления в Японии фашистского режима, для чего они поддерживали тесные связи с финансовыми магнатами, «Обществом государственных основ», объединявшим до 200 профашистских деятелей правящих кругов Японии.

Фашистское «молодое офицерство» в борьбе за власть стало на путь заговоров, убийств и путчей. Один из его руководителей — генерал Араки, требуя коренных преобразований японской государственной политики, давал понять, что военщина готова стать идейным вдохновителем движения за агрессивный курс, направить его на осуществление планов японского империализма.

В стране широко распространялась печатная продукция, воспевавшая войну, завоевания, убийства, смерть. Фашистские писаки вбивали в голову каждого японца, что мужчина — это только «мясо великого стада войны», а женщина — покорная рабыня, добыча воина. Воспевая Пафос легкой смерти, они призывали японцев не рассуждая умирать за императора.

Эти идеи особенно усердно пропагандировались среди военнослужащих, которых давно готовили к завоевательным походам в соседние страны.

В 20-е и начале 30-х годов происходила реорганизация армии, оснащение ее новейшими образцами стрелкового и артиллерийского вооружения.

По мнению японских правящих кругов, в 1931 г. создалась благоприятная внутренняя и международная обстановка для осуществления захватнических планов. Глубокий и длительный экономический кризис, охвативший капиталистический мир, сильно поразил и Японию. Промышленный кризис совпал с аграрным. В стране резко упало производство промышленной продукции, армия безработных и полубезработных достигла почти 3 млн. человек. Заработная плата рабочих значительно [88] уменьшилась. В 1931 г. внешняя торговля по сравнению с 1929 г. снизилась по экспорту на 47 и по импорту на 55 процентов{284}. Цены на отдельные важные промышленные товары и основные продукты сельского хозяйства — рис и шелк-сырец — упали более чем наполовину.

Американский рынок стал для японских товаров труднодоступным. Цена на шелк снизилась до одной четверти прежней, что уменьшило стоимость японского экспорта в США более чем на 40 процентов. В июне 1930 г. США подняли таможенные пошлины на японские товары в среднем на 23 процента.

Экономические потрясения усилили недовольство среди трудящихся Японии. Возросло количество забастовок в городе и конфликтов крестьян с землевладельцами в деревне. В правительственных и военных кругах страны видели выход из сложившейся ситуации в завоевании новых рынков сбыта, источников сырья и сфер приложения капитала. Правые элементы активизировали свою деятельность. Возник союз военных «критиков» внешней политики и фашистских организаций, использовавших недовольство масс в своих политических целях. Милитаристы нуждались в массовой опоре, а фашисты — в оправдании своих демагогических лозунгов, которые можно было осуществить с помощью военной клики, ратовавшей за «национальное обновление». Внешняя экспансия широко рекламировалась как средство решения внутренних противоречий.

Первым объектом для нападения агрессоры избрали Северо-Восточный Китай. На его долю приходилось 93 процента добычи нефти, 79 процентов выплавки железа, 55 процентов добычи золота, 41 процент железнодорожных линий, 37 процентов запасов железной руды, 23 процента выработки электроэнергии и 37 процентов внешнеторгового оборота Китая{285}. Империалисты в Токио определенно рассчитывали на «понимание» мировым империализмом захвата Северо-Восточного Китая, благодаря которому Япония оказывалась в прямом приграничном соприкосновении с СССР.

В Японии развернулась широкая антисоветская пропаганда под лозунгом защиты Маньчжурии «от большевистской угрозы». В июле 1931 г. в прессе было опубликовано выступление генерала Койсо на заседании кабинета министров, в котором он заявил, что «выполнение пятилетки (в СССР. — Ред.) создает серьезную угрозу Японии... Ввиду этого монголо-маньчжурская проблема требует быстрого и действенного разрешения».

Подобные выступления преследовали двоякую цель: подготовить общественное мнение страны и заверить западные державы, что острие агрессии направляется против СССР.

Одновременно японская дипломатия, стремясь обеспечить внезапность нападения, вступила в переговоры с гоминьдановским правительством об урегулировании разногласий. В Лондоне начались переговоры о разделе Китая на сферы влияния. Создавалось впечатление улучшения американо-японских отношений. За два дня до выступления японцев в Маньчжурии японский посол Дебуци в связи с предстоящим отпуском нанес визит государственному секретарю США Стимсону. Собеседники нашли, что момент, выбранный для отдыха посла, весьма удачен, так как в ближайшее время на дружественные отношения, установившиеся между их странами, ничто не сможет повлиять.

В связи с подготовкой к войне в первой половине 1931 г. японский генерал Харада посетил Европу для изучения обстановки. На обратном пути он остановился в Москве, где встречался с послом Хиротой и военным [89] атташе Касахарой. Посол просил Хараду передать начальнику генерального штаба, чтобы Япония «проводила решительную политику против Советской России и была готова в любую минуту начать войну с целью захвата Восточной Сибири»{286}. 29 марта 1931 г. Касахара писал в генеральный штаб, что Япония должна продвинуться по крайней мере до озера Байкал, рассматривать дальневосточные провинции, которые юна захватит, как часть собственной империи и создать там военные поселения на долгие годы.

В марте полковник Судзуки был направлен в Северо-Восточный Китай и Корею с целью изучения вопроса о возможности использования этого района в качестве плацдарма для нападения на Советский Союз. «Военные действия в Приморье, — писал Судзуки в докладе генштабу, — в основном предусматривают высадку главных сил армии на побережье восточнее Владивостока, причем части, действующие в Северной Корее, согласуют свои операции с главными силами, с тем чтобы вести самостоятельные действия в отрыве от главных сил»{287}.

Японские милитаристы понимали, что рискованно начинать войну против СССР лишь своими силами. Поэтому японская дипломатия прилагала все усилия к тому, чтобы создать агрессивный антисоветский блок капиталистических государств. Особую активность в этом отношении проявляли военные атташе, аккредитованные в Берлине, Варшаве, Анкаре, Лондоне, Париже, Риме.

Подготовка к агрессии сопровождалась усилением репрессий против борцов за мир и демократию. В 1929 г. было арестовано 4942 человека, в 1930 г. — 6124, в 1931 г. — 10 422, в 1932 г. — 13 938 человек{288}. Осенью 1932 г. полиция арестовала всех членов конференции компартии и произвела массовые аресты коммунистов в стране.

Но Коммунистическая партия Японии продолжала жить и бороться. Она разъясняла трудящимся смысл и характер перехода японского капитала в наступление, вскрывала причины взрыва национального шовинизма, призывала к интернациональной солидарности. Выполняя свой классовый долг, японские коммунисты предупреждали народ о готовящейся агрессии.

Японская промышленность быстро переводилась на военные рельсы, развертывались новые отрасли военного производства, налаживался массовый выпуск вооружения и боеприпасов. Приоритет отдавался авиа — и танкостроению. Возводились новые военно-морские судоверфи. Параллельно создавался комплекс подсобных отраслей химии, металлургии цветных, легких и редких металлов.

Подробный план захвата Маньчжурии разрабатывался в штабе Квантунской армии летом 1931 г. Предлог для начала агрессии искали недолго — 18 сентября 1931 г. неподалеку от Мукдена на Южно-Маньчжурской железной дороге японская агентура совершила диверсию. Незначительные повреждения, причиненные взрывом, послужили «основанием» для оккупации японскими войсками всей Южной Маньчжурии. В трехмесячный срок Маньчжурия оказалась в руках агрессора. Но это явилось результатом не столько высокой боеспособности армии самураев, сколько отсутствия серьезного сопротивления со стороны китайских войск.

Как только началось японское нападение, Чан Кай-ши телеграфировал правителю Северо-Восточного Китая Чжан Сюэ-ляну: «Избегать [90] расширения инцидента, решительно не допускать сопротивления»{289}. Чжан Сюэ-лян отдал приказ своим войскам, расположенным в Мукдене, оставить оружие в казармах, не применять его и не отвечать на огонь каким-либо другим способом{290}. Чан Кай-ши считал главным врагом Коммунистическую партию и Красную армию Китая и, чтобы расправиться с ними, был готов пойти на сговор с Японией. Отсюда его политика: не оказывать вооруженного сопротивления японцам, не втягивать в антияпонскую борьбу китайский народ, не ослаблять свою армию и попытаться полностью переложить ликвидацию агрессии на Лигу наций.

Вот почему правительство Китая направило письмо на имя генерального секретаря Лиги наций. Китайский представитель просил немедленно созвать Совет Лиги и принять меры для сохранения мира между народами. В этом письме правительство Чан Кай-ши даже не квалифицировало нападение Японии на Китай как акт агрессии, хотя Япония нарушила договор девяти держав, пакт Бриана — Келлога{291} и устав Лиги наций.

При обсуждении письма китайского правительства участники заседания Совета Лиги показали, что они не желают принимать каких-либо действенных мер против Японии. Объясняя это, британский представитель лорд Сесиль заявил: «Япония всегда была одним из столпов Лиги наций»{292}. Он предложил урегулировать конфликт на месте.

Совет Лиги наций принял решение послать японскому и китайскому правительствам телеграммы с предложением воздержаться от дальнейших враждебных действий и найти возможность отозвать свои войска. Таким образом, Лига прибегла к тому способу, который впоследствии неоднократно применялся империалистами: агрессор и его жертва получили одинаковые предостережения. Такое решение Лиги наций не было направлено против Японии. Генеральный секретарь Лиги наций Э. Друммонд в разговоре с японским делегатом отметил «отвагу» японских войск, а к китайскому правительству обратился с предупреждением, что эффективность действий Совета Лиги наций зависит от способности китайского правительства сдерживать антияпонское движение и соблюдать спокойствие{293}.

В первый же день рассмотрения японо-китайского «конфликта» Совет Лиги наций обратился с письмом к правительству США. «Позиция Соединенных Штатов имеет решающее значение для членов Лиги»{294}, — писал в своих мемуарах Вильсон, занимавший в то время пост американского посланника в Женеве.

Американское правительство через государственного секретаря Стимсона дало понять, что США не примут участия в расследовании мукденского инцидента. В кругу советников Стимсон осудил Лигу наций, «старающуюся передать ношу» США, и указывал на необходимость избегать всего, что могло бы вызвать недовольство Японии. [91]

Стимсон телеграфировал в Женеву, что США не будут участвовать в обсуждении «японо-китайского спора» на форуме Лиги наций, и дал инструкции Вильсону всячески противодействовать созданию посреднической комиссии и содействовать тому, «чтобы Япония и Китай достигли соглашения между собой посредством прямых переговоров»{295}. Высказывание заместителя государственного секретаря Кэстла было более определенным. Он считал, что наилучшим выходом из создавшегося положения «было бы установление полного контроля Японии» над Северо-Восточным Китаем. Естественно, что в Токио испытывали большую признательность за такое «понимание». Стимсон вскоре записал в дневнике: «Японцы очень довольны моей предупредительностью, которую я им продемонстрировал, сопротивляясь слишком суровому обращению с ними...»{296} Весь капиталистический мир одобрил «тактичную» дипломатию Стимсона. Протестовали лишь жертва агрессии и Советский Союз.

Во второй половине октября на специальном заседании правительства президент США сформулировал свои взгляды по вопросу японских военных действий в Маньчжурии, которые затем изложил в пространном меморандуме. «Предположим, — писал Гувер, — Япония наберется смелости и заявит: «Больше мы не можем терпеть эти договоры. Мы должны указать, что Китай оказался не в состоянии обеспечить должный порядок внутри страны, который предусматривается договорами. Значительная часть территории Китая находится под влиянием китайских коммунистов, сотрудничающих с Россией. Правительство Маньчжурии оказалось в руках военного авантюриста, не признающего китайское правительство, а Китай не принимает никаких мер, чтобы заставить его подчиниться. На этой территории царит анархия, что совершенно недопустимо. Само существование нашего народа зависит от расширения экспорта наших промышленных товаров в Китай и от гарантии поставок сырья из этой страны. Сегодня наша экономика почти парализована в связи с тем, что в Китае происходят беспорядки. Кроме того, при наличии большевистской России на севере и возможности появления на нашем фланге большевистского Китая наша независимость окажется под угрозой. Либо страны, поставившие свои подписи под пактом девяти держав, должны объединиться с нами и восстановить в Китае порядок, либо мы должны сделать это сами в качестве акта самосохранения. Если вы к нам не присоединитесь, мы будем считать себя свободными от взятых обязательств, поскольку ныне обстановка полностью изменилась».

Америка, разумеется, не приняла бы такое предложение, но и не смогла бы выдвинуть серьезные возражения против этого шага японцев»{297}.

Таким образом, президент США, по существу, рассматривал военные действия Японии в Маньчжурии как «наведение порядка» в Китае. Его беспокоило прежде всего национально-освободительное движение китайского народа и влияние Советского Союза на Дальнем Востоке. Поэтому в заключении меморандума говорилось, что США не будут предпринимать ни военных, ни экономических санкций против Японии{298}.

В Вашингтоне считали, что японские военные действия в Маньчжурии заставят Чан Кай-ши еще больше ориентироваться на США, приведут к обострению японо-советских отношений, а может быть, и к столкновению [92] Японии с СССР. Для американского правительства важно было направить японскую экспансию на север, а не на юг.

Позиция Англии определялась в значительной степени тем, что в Маньчжурии у нее были малые экономические интересы. Поэтому в Лондоне полагали, что японские военные действия в северо-восточных провинциях Китая создадут военную угрозу Советскому Союзу, отвлекут внимание Чан Кай-ши от районов, в которых сосредоточены британские экономические интересы. Кроме того, нанкинское правительство вынуждено будет обращаться к Англии за помощью и поддержкой. Принималось во внимание и то, что Япония могла быть использована в случае необходимости для подавления национально-освободительного движения в Китае. Интересы Франции заключались в том, чтобы отвлечь внимание Японии от Индокитая.

Для обсуждения вопроса о вторжении Японии в Маньчжурию в середине октября 1931 г. вновь собрался Совет Лиги наций.

Стимсон телеграфировал американскому консулу в Женеве Джильберту, чтобы он покинул кресло за столом Совета и присутствовал в зале заседаний Совета лишь в качестве наблюдателя, как это было прежде{299}. Его участие в работе Совета Лиги наций свелось к тому, что США присоединились еще к одной безрезультатной посылке Японии и Китаю напоминания о нарушении ими пакта Бриана — Келлога. Японцам было рекомендовано к 16 ноября 1931 г. вывести войска с оккупированной территории. Напрасно некоторые члены Лиги убеждали Вашингтон принять участие в обсуждении вопроса. В американской столице не желали противодействовать японской агрессии.

16 ноября Совет Лиги наций еще раз собрался в Париже для рассмотрения обстановки в Маньчжурии. Стимсон говорил по телефону американскому послу в Англии Дауэсу: «Мы не хотим, чтобы Вы или кто-нибудь еще бывали на заседаниях Совета Лиги, но мы желаем, чтобы они пришли к Вам и обсудили с Вами, а Вы с ними вопросы, которые интересуют США»{300}.

Накануне открытия сессии Совета Лиги Саймон и японский посол в Лондоне Мацудайра пришли к единству мнений по вопросу о положении в Северо-Восточном Китае. Одновременно Дауэс вел переговоры с Мацудайрой, в ходе которых была достигнута договоренность о том, что «Лига должна отказаться от установления определенного срока эвакуации японских войск» и стремиться к прекращению «военных действий путем перемирия». После этого американский посол согласовал эту позицию с английским министром иностранных дел Саймоном. Затем Дауэс, прибыв в Париж, поспешил заручиться согласием Бриана{301}. Следовательно, основные вопросы были решены еще до открытия заседания Совета Лиги наций.

Одновременно реакционная печать Англии и Франции развернула широкую антисоветскую кампанию. Английская газета «Тайме» писала 14 ноября, что «с политической и экономической точки зрения действия Японии имеют значительное оправдание». На следующий день японскую агрессию оправдывала «Обсервер». Французская газета «Тан» 21 ноября утверждала: «Япония — цивилизованная нация, наш верный союзник в войне — представляет и защищает на Востоке мир социального порядка и мир против дикой анархии...» В тот же день другая французская [93] газета — «Орор» откровенно писала, что Япония «является в Китае хорошим жандармом», а «Матэн» выразила сожаление по поводу того, что действия японцев «развертываются только в Маньчжурии».

В печати раздавались и прямые призывы к войне против СССР. «Советская держава, — писала газета «Либерте», — уязвима в Сибири. И если Европа поймет свой долг перед цивилизацией, то бесконечные степи Сибири могут стать в ближайший день полем битвы, в которой погибнет большевизм».

Политика поощрения агрессора особенно ярко проявилась в том, что под звуки успокоительных речей дипломатов в Лиге наций американские бизнесмены осенью 1931 г. и в 1932 г. предоставили Японии военные поставки на 181 млн. долларов{302}, а военный министр Франции разрешил торговцам оружием тайно отправить в Германию порох для изготовления боеприпасов, заказанных Японией{303}.

Явное попустительство США, Англии и Франции ободряло японских империалистов. Их войска предприняли наступление на север. В ноябре они захватили Цицикар и вышли на Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД). В самой Японии усилилась антисоветская кампания.

10 декабря 1931 г. Совет Лиги наций принял решение, вполне устроившее агрессора: для расследования «маньчжурского инцидента» образовать комиссию во главе с англичанином лордом Литтоном. Это означало, что Лига наций окончательно решила не противодействовать японской агрессии, но произвести разведку дальнейших намерений Японии.

Первым против агрессоров выступил рабочий класс северо-восточных провинций Китая. 19 сентября рабочие Мукдена приняли активное участие в уличных боях против японских войск. С первых дней японского нападения на Маньчжурию Коммунистическая партия Китая противопоставила предательской политике гоминьдановской реакции действенную программу активной борьбы с агрессором. 22 сентября 1931 г. ЦК КПК выпустил воззвание с призывом организовать массовую борьбу против вооруженного вторжения Японии. Китайские патриоты во главе с компартией призывали правительство начать войну за изгнание японских милитаристов.

В Шанхае, Ухани, Нанкине, Бэйпине, Гонконге прошли массовые забастовки и демонстрации трудящихся. 23 сентября 1931 г. в Нанкине состоялся митинг, на котором присутствовало около 100 тыс. человек. Собравшиеся требовали от правительства объявить войну японским захватчикам. 26 сентября в Шанхае участники массового митинга призывали к развертыванию антиимпериалистической, антияпонской войны, объединению для этого всех сил китайского народа.

Коммунистическая партия развернула работу по организации антияпонских отрядов и созданию северо-восточной народно-революционной армии, по оказанию помощи добровольческим частям. На оккупированной территории возникли партизанские отряды, состоявшие из рабочих Южно-Маньчжурской железной дороги, горняков Бэньси и Фушуня, металлургов Мукдена и Аньшаня. Уже в ноябре 1931 г. двухтысячный партизанский отряд напал на японский гарнизон Фушуня. Партизаны нанесли ряд ударов по интервентам в промышленных районах Северо-Восточного Китая.

Еще большего размаха движение достигло в декабре 1931 г. В Нанкин прибыло более 50 тыс. представителей от различных организаций Китая. [94] Все они требовали от правительства Чан Кай-ши ответных военных действий против Японии. 2 декабря демонстрации прошли в Нанкине и Фучжоу, 5 декабря — в Бэйпине. 6 декабря гоминьдановское правительство объявило в столице военное положение. Несмотря на это, 28 декабря в Нанкине состоялась демонстрация 60 тыс. студентов, прибывших из Шанхая, Бэйпина, Ухани, Циндао и других городов. Участники демонстрации оказали сопротивление полиции.

Китайские патриоты стали широко применять экономическую форму борьбы против захватчиков: они повсеместно бойкотировали японские товары. В бойкоте приняли участие широкие слои китайского населения, включая часть национальной буржуазии, которая была заинтересована в вытеснении японских товаров и замене их китайскими.

Антияпонские выступления трудящихся Китая встретили поддержку и сочувствие советского народа, верного принципам классовой солидарности и пролетарского интернационализма. Газета «Правда» 25 сентября 1931 г. писала: «Есть только одна сила, способная положить конец насилию империалистов над трудящимися Китая, — это победа рабоче-крестьянской революции в Китае под руководством китайской компартии. Рабочие и крестьяне Китая уже несколько лет ведут не без успеха вооруженную борьбу против империалистов и гоминьдана. Теперь, когда японский империализм пытается расправиться с китайским народом, рабочие всего мира поднимаются на защиту китайской революции. Трудящиеся СССР следят за борьбой в Китае с величайшим вниманием, их сочувствие на стороне китайского народа». Советские люди понимали, что захват северо-востока Китая положил начало активному проникновению Японии на континент, что Япония, осуществлявшая свою программу аннексий, создавала очаг мировой воины.

Оккупация Маньчжурии явилась нарушением русско-японского Портсмутского договора 1905 г. Продвижение японских войск на север, непосредственно к границам СССР, угрожало безопасности нашей страны.

Последовательно проводя миролюбивую внешнюю политику, Советское правительство в декабре 1931 г. предложило Японии заключить пакт о ненападении. После года проволочек токийское правительство заявило, что момент для заключения пакта о ненападении еще не созрел.

Высшее военно-политическое руководство Японии, став на путь агрессии против Китая и подготовки к войне против СССР, США и Великобритании, всемерно повышало мощь вооруженных сил. Увеличивалась, численность личного состава, совершенствовались вооружение, организационная структура войск, оперативно-тактическая подготовка, усилилась идеологическая обработка военнослужащих. Япония создавала плацдармы в Маньчжурии и Корее для нападения на Советский Союз и военно-морские базы для ведения боевых действий против Соединенных Штатов Америки и Англии.

В 1930-1935 гг. вооруженные силы Японии увеличились с 250 тыс. до 400 тыс. человек, в том числе военно-морской флот — с 75 тыс. до-100 тыс. человек{304}. Особенно быстро росла Квантунская армия. Ее численность с января по август 1932 г. увеличилась более чем в два раза, а количество орудий, танков, бронемашин, самолетов — в три раза.

Главнокомандующим вооруженными силами Японии был император Хирехито, которому подчинялись военный и военно-морской министры, начальники генеральных штабов армии и флота и генеральный инспектор военного обучения{305}. В качестве совещательных органов при императоре [95] имелись высший военный совет, совет фельдмаршалов и адмиралов и совет приближенных императора (дзюсинов). На период войны предусматривалось создание императорской ставки, состоящей из секций армии и флота и совета национальных ресурсов{306}.

Сухопутные войска подчинялись военному министру и начальнику генерального штаба армии. Объединения, соединения и части армии входили во внутренние округа (Северный, Западный, Восточный и Центральный), группы войск (Квантунскую, Корейскую и Формозскую) и в экспедиционные войска в Китае.

Высшим объединением сухопутных войск являлась полевая армия, включавшая одну — четыре дивизии, одну или несколько пехотных бригад, бронетанковые, артиллерийские и другие части. Высшим соединением была пехотная дивизия двухбригадного состава, в которую входили четыре пехотных, артиллерийский, кавалерийский полки, бронетанковый отряд и другие части и подразделения общей численностью 26 тыс. человек. Штатная численность офицеров была рассчитана на развертывание каждой бригады в дивизию. В армии имелись и другие типы пехотных дивизий, в которых насчитывалось по 9 тыс. человек (в метрополии), по 14-17 тыс. (в Северном Китае), по 21 тыс. (в Квантунской армии){307}.

В 1930 г. сухопутные войска имели 720 танков, 600 самолетов, 1184 орудия, 5450 станковых и ручных пулеметов{308}. За 1931-1935 гг. намного увеличилась огневая мощь сухопутных войск. Они получили 574 танка, 1070 самолетов, 1651 орудие, более 10 тыс. пулеметов{309}.

В военно-морской флот Японии, руководство которым осуществляли военно-морской министр и начальник морского генерального штаба, входили созданный в мае 1933 г. объединенный флот (1, 2 и 3-й флоты и учебный отряд) и восемь военно-морских баз с «охранными эскадрами»{310}. 1-й флот (база Йокосука) имел наиболее мощные линкоры, новые крейсеры, эсминцы и подводные лодки. Во 2-м флоте (база Сасебо) находились современные боевые корабли — крейсеры, эсминцы и подводные лодки. 3-й флот, действовавший в китайских водах, состоял из кораблей устаревших типов. В 1931-1935 гг. военно-морской флот Японии пополнился 46 новыми боевыми кораблями, в основном крейсерами и эсминцами, общим водоизмещением 134 536 тонн{311}. Морская авиация в сентябре 1931 г. имела 472 базовых и 329 корабельных самолетов{312}. Всего военно-морской флот насчитывал в 1935 г. 9 линейных кораблей, 5 авианосцев, 2 авиатранспорта, 12 тяжелых и 22 легких крейсера, 7 устаревших крейсеров постройки 1899-1902 гг., 110 эсминцев и 63 подводные лодки{313}. В 1932-1935 гг. военно-морской флот получил 1980 новых базовых и корабельных самолетов, заменивших самолеты устаревших типов.

Подготовка вооруженных сил к расширению агрессии основывалась на опыте интервенции против Советской России, военных действий в Маньчжурии и Северном Китае; учитывались также военно-теоретические взгляды, распространенные в европейских странах и США. [96]

В связи с тем что театры военных действий, на которых японское командование планировало проводить операции, имели самый разнообразный рельеф, растительность, водные бассейны и климатические условия, в оперативно-тактической подготовке армии большое внимание обращалось на отработку действий соединений, частей и подразделений в условиях ночи, в горах, с форсированием водных преград, в лесу, населенных пунктах, в пустыне, зимой. Основным видом боевых действий считалось наступление. При обучении войск ведению наступательного боя особенно тщательно отрабатывались вопросы взаимодействия всех родов войск, а также организации совместных действий армии и военно-морского флота. С декабря 1933 г. Квантунская армия начала усиленную подготовку частей и соединений к нападению на СССР{314}.

Основное внимание военно-морских сил Японии направлялось на подготовку к военным действиям против флотов США и Великобритании на Тихом океане и в районе Южных морей{315}. Летом и осенью флот проводил большие маневры, которые начинались с длительного совместного плавания и заканчивались «сражением». Отрабатывались варианты действий с целью нарушения морских коммуникаций вероятного противника и обеспечения своих коммуникаций между японскими островами и китайским побережьем. К маневрам привлекались авианосный флот и базовая авиация военно-морских сил.

Захват Маньчжурии и программа дальнейших завоевательных походов использовались для усиления шовинистической пропаганды в стране. Росли популярность и авторитет военных кругов. По всей стране демонстрировался фильм, пропагандировавший особую роль Японии в Азии. На экране возникала политическая карта мира, в центре ее находились Япония и Маньчжоу-Го, а к этому «центру нового порядка» примыкали Сибирь, Китай, Индия и страны Южных морей. Изображение сопровождалось словами военного министра Араки: «Придет день, когда мы заставим весь мир относиться с уважением к нашим национальным ценностям... Соотечественники! Взгляните на положение в Азии. Будет ли оно неизменным вечно? Наша высшая миссия — создать в Азии рай. Я обращаюсь к вам с горячим призывом устремиться вперед в едином порыве». Вслед за этим на экране на длительное время появлялась надпись: «Свет приходит с Востока»{316}. Пропаганда такого рода захлестнула Японию.

Идеологическая подготовка японской армии представляла собой совокупность мероприятий правящих кругов, командования, реакционных организаций, специального пропагандистского аппарата, направленных на привитие личному составу тэнноистских{317}, шовинистически-милитаристских и антикоммунистических взглядов.

У военнослужащих воспитывались безграничная преданность императору и беспрекословное подчинение стоящим выше по должности. Смерть за императора считалась проявлением высшего патриотизма. «Кардинальными моментами в деле воспитания армии, — писал генерал Араки, — являются тренировка и закалка духа воина, чтобы он, не колеблясь ни минуты, готов был отдать жизнь за процветание императорского дома...»{318} Воспитывая в личном составе стремление сознательно идти на смерть, командование превозносило героизм трех солдат-подрывников, [97] погибших во время операции в Китае под Цзянванем{319}. В центре Токио им был поставлен памятник. Японской военщине прививалась кастовая, профессиональная «этика», выраженная в самурайских традициях «бусидо». Их основной принцип — «отречение... от всех благ земной жизни и от самой жизни во имя идеи великой империи, вершиной которой является вера в императора и его божественное происхождение»{320}. Личному составу внушалась также идея «кодо» ( «императорского пути»). Широкая пропаганда принципа Хакко Ити У внедряла идею создания колониальной империи под владычеством Японии. В армии повседневно пропагандировалось, что военная служба — особая честь, а военный — лучший человек: «Нет цветка краше вишни и человека лучше военного».

Для идеологической обработки населения, в особенности молодежи, были мобилизованы политические учреждения, например парламент, а также пресса, радио, кино, театр, учебные заведения, религия. Классовому отбору в вооруженные силы способствовала территориальная система комплектования. Как правило, полк дислоцировался в районе своего комплектования. По мнению военно-политического руководства Японии, это помогало установить тесную связь между командованием частей, местными властями и реакционными организациями для усиления идеологического воздействия на военнослужащих, а также для отсева призывников, пребывание которых в армии считалось нежелательным. Средний офицерский состав армии на 30 процентов был представлен сыновьями крупных и мелких помещиков, кулаков, на 30-35 процентов — выходцами из крупной и средней буржуазии, чиновничества и интеллигенции, на 35-40 процентов — из мелкобуржуазной среды и прочими элементами. Унтер-офицеры рекрутировались в основном из кулачества, мелких разорившихся торговцев, городского мещанства и интеллигенции. Рядовой состав пополнялся главным образом из крестьян. В армию, как правило, призывались младшие братья, не пользовавшиеся правом наследования и не имевшие средств к существованию. Из 500 тыс. призывников в строй становилось лишь около 100 тыс. человек{321}. При этом производился отсев политически неблагонадежных и физически слабых.

Ответственность за идеологическую обработку военнослужащих возлагалась на командиров всех степеней, которые в процессе воспитания личного состава должны были проявлять знание политики, основ педагогики и психологии солдат{322}. Командование жестоко наказывало офицеров за упущения в политическом воспитании. Например, в 1932 г. на шанхайском фронте была расстреляна в полном составе восставшая рота 24-й бригады: солдаты за мятеж, а офицеры за то, что не смогли предупредить солдатское выступление и справиться с ним.

Система идеологической обработки японских вооруженных сил сумела до такой степени извратить сознание военнослужащих, что они воспринимали агрессивные действия Японии как священное и патриотическое дело, стоящее любых жертв.

Курс на агрессию и войну нашел конкретное воплощение в военно-стратегических планах против Китая ( «Хэй») и против СССР ( «Оцу»){323}, разработанных генеральным штабом армии Японии в конце 20-х — начале [98] 30-х годов. Генеральный штаб флота составил планы нападения на колониальные владения Великобритании, Франции и США.

В декабре 1933 г. генерал Тодзио, весьма влиятельный политический деятель, назвал Советский Союз первым врагом Японии. Он заявил, что для выполнения великой миссии «расы Ямато» (японцев. — Ред.) необходимо страну сплотить воедино и развивать вооруженные силы; прибегая к дипломатии, помнить, что «дипломатия, если она не поддержана силой, никогда не может достигнуть результата»{324}.

В 1933 г. после захвата Маньчжурии и части территории Северного Китая генеральный штаб армии уточнил и детализировал план «Оцу»: из 30 дивизий, которые предполагалось сформировать, 24 выделялись для военных действий против Советского Союза. В первые же дни войны планировалось вторжение на территорию СССР. После успешного завершения операций, развиваемых на восток, намечалось нанести удар в северном направлении с целью овладения районом озера Байкал. Новый оперативно-стратегический план на 1934 год отличался от предыдущего тем, что предусматривал начало наступления еще до прибытия в Маньчжурию дополнительных контингентов японских войск. В нем была учтена вероятность ведения военных действий одновременно против Советского Союза и Китая{325}.

Еще до оккупации Маньчжурии генеральный штаб армии спланировал военные действия против Китая: захват Бэйпина и Тяньцзиня, Шанхая и прилегающих к нему районов{326}. Для развертывания агрессии против США и Великобритании японское командование считало необходимым овладеть плацдармом в Южном Китае, расторгнуть Вашингтонское соглашение об ограничении морских вооружений и укрепить базы на Тихом океане, в первую очередь на Марианских и Каролинских островах. Планируя расширение агрессии, японское правительство приняло решение заключить военный союз с Германией{327}.

Правительство СССР, внимательно следя за действиями дальневосточного агрессора, изыскивало возможности организации коллективного отпора Японии. В этом большую роль могло сыграть правительство Китая.

Солидарность советского народа с китайским народом, боровшимся против японской агрессии, и готовность СССР оказать помощь жертвам этой агрессии нашли отклик среди китайских патриотов.

После захвата северо-восточных провинций Китая командование японской армии выбрало следующим объектом нападения Шанхай — крупнейший промышленный центр и ключ к долине реки Янцзы. Командующий японским экспедиционным корпусом Иосидзава 26 января 1932 г. заявил иностранным корреспондентам, что «займет Шанхай в течение трех часов без единого выстрела». Через три дня японцы вторглись в город, но неожиданно натолкнулись на мужественное сопротивление. Началась героическая оборона Шанхая. Народное ополчение и рабочие воодушевили солдат расположенной в городе 19-й китайской армии. Защитники Шанхая сумели в самоотверженной борьбе остановить противника, вторжение которого поддерживали 3 авианосца, 11 крейсеров и 36 эсминцев.

Попытка японцев захватить Шанхай вызвала крайнее беспокойство в лагере империалистов других стран, обострила их противоречия. Дальнейшее [99] распространение японской агрессии затрагивало интересы западных держав, так как через Шанхай проходило 40 процентов торговли Китая. Было ясно, что, захватив этот город, Япония займет господствующее положение в Центральном Китае. Новое японское наступление, отмечал английский исследователь, вызвало отрицательную реакцию общественного мнения в Англии, а также создало предпосылки для англоамериканского сотрудничества на Дальнем Востоке{328}. Президент США Гувер послал в Шанхай для совместных с англичанами действий войска и военные корабли. Коменданты военных баз на Филиппинах и Гавайских островах получили приказ укрепить эти американские форпосты.

Между тем Япония продолжала всемерно усиливать свои позиции в Китае. В целях маскировки агрессии японское правительство тщательно разработало и осуществило специфическую форму колониального режима в Маньчжурии. Система колониального господства прикрывалась местной национальной вывеской: 9 марта 1932 г. Япония провозгласила создание марионеточного государства Маньчжоу-Го во главе с Пу И — последним китайским императором из маньчжурской династии. Вскоре после образования Маньчжоу-Го японские наместники огласили его конституцию. Спустя 14 лет Пу И дал следующие показания: «На бумаге, чтобы обманывать народ и весь мир, они (японцы. — Ред.) представляли Маньчжурию как независимое государство. Но в действительности Маньчжоу-Го управлялось Квантунской армией»{329}.

В конце февраля при посредничестве командующего английским флотом на Дальнем Востоке адмирала Келли начались японо-китайские переговоры о прекращении военных действий. В условиях нараставшего народного сопротивления гоминьдановское правительство 5 мая 1932 г. поспешило заключить перемирие с японским командованием. Вновь обнаружилось нежелание Чан Кай-ши дать отпор захватчикам.

С оккупацией Маньчжурии японскими войсками начался новый этап национально-освободительного движения китайского народа. Революционные силы во главе с коммунистической партией активизировали вооруженную борьбу. 14 апреля 1932 г. Временное центральное правительство освобожденных районов Китая обратилось к народу страны с манифестом, в котором официально объявило войну Японии. Партия призывала широкие массы под руководством этого правительства сплотиться в национально-революционной борьбе.

В ответ на этот призыв патриотические слои населения Северо-Восточного Китая, возглавляемые коммунистами, взяли курс на организацию вооруженного отпора японским агрессорам. Вместе с ними на путь вооруженной борьбы вступили и корейцы, эмигрировавшие в Северо-Восточный Китай. Вооруженной борьбой корейцев руководили коммунисты, которые видели в ней возможность избавления своей порабощенной родины от ига японского милитаризма.

Наиболее широкий размах партизанское движение корейцев, проживавших на территории Северо-Восточного Китая, приобрело в пределах Цзяндао{330}. Именно здесь, в уезде Аньту, был создан первый партизанский [100] отряд под руководством Ким Ир Сена (Ким Сон Чжу). Партизанское движение двух соседних народов против общего врага стало сливаться в единый поток. По мере его расширения на территории Маньчжурии начали формироваться крупные партизанские соединения. В 1934 г. было создано и самостоятельное соединение корейских партизан — корейская Народно-революционная армия (КНРА).

Партизанские армии стали наращивать удары по оккупантам, и прежде всего по полицейским учреждениям, марионеточным воинским формированиям и даже регулярным войскам японской Квантунской армии. В борьбе с оккупантами они накапливали боевой опыт и совершенствовали организационные формы. К концу 1935 г. в Северо-Восточном Китае действовало уже семь партизанских армий, в том числе и КНРА. Партизанские армии не имели единого руководящего органа и действовали обособленно. Лишь в 1937 г. было создано объединенное командование партизанских армий, которое возглавил китайский коммунист Ян Цзин-юй.

Новый этап национально-освободительного движения китайского народа характерен постепенным образованием единого антиимпериалистического фронта борьбы, который складывался под непосредственным влиянием Коминтерна при руководящей роли Коммунистической партии Китая. В июне 1932 г. политическая комиссия ИККИ отмечала, что в Китае намечается тенденция к слиянию борьбы масс освобожденных районов с рабочим движением на гоминьдановской территории. В этом слиянии — залог победоносного развития антиимпериалистической борьбы.

Милитаристская Япония, захватив северо-восточные провинции Китая, экспроприировала все расположенные на территории Маньчжурии китайские железные дороги, аннулировала китайские банкноты. Оккупированная Маньчжурия стала важнейшим источником сырья для Японии. Промышленный потенциал этой богатейшей части Китая привлекал японские монополии. Выгодное географическое положение Маньчжурии позволяло превратить ее в плацдарм для агрессии на север, запад и юг Азиатского континента. Поэтому японский генеральный штаб считал Маньчжурию главным опорным пунктом дальнейшей экспансии.

В первые же месяцы оккупации Япония приступила к выкачиванию из Маньчжурии всех видов сырья, прежде всего для тяжелой промышленности. В метрополию пошел поток каменного угля, железной руды, бокситов, цинка, олова, леса. В расхищении естественных богатств захваченной территории объединили свои силы концерны Мицуи, Мицубиси, Сумитомо, Ясуда и государственная машина, предоставившая монополиям-гигантам не только исключительно выгодные концессии на эксплуатацию сырьевых ресурсов, но и огромные субсидии. С 1932 по 1936 г. сумма чистых капиталовложений Японии в экономику Маньчжурии составила 1,2 млрд. иен (приблизительно 90 процентов всех иностранных капиталовложений){331}.

В целях максимальной эксплуатации природных и людских ресурсов Маньчжурии, ставшей, по существу, колонией Японии, оккупанты форсировали развитие ее экономики. Стратегическим «освоением» этого богатейшего края непосредственно занялся штаб Квантунской армии. Под его руководством составлялись первый и второй варианты «экономической программы», рассчитанные главным образом на то, чтобы обеспечить [101] всем необходимым из местных ресурсов Квантунскую армию, готовившуюся для захвата обширных территорий Китая и советского Дальнего Востока. С этой, целью на предприятиях Маньчжурии увеличивалась выплавка чугуна, стали, добыча угля, производство синтетической нефти. Военные заводы приступили к серийному выпуску новых видов стрелкового и артиллерийского вооружения. Немного позже была составлена дополнительная программа, предусматривавшая серийное производство танков и бронемашин.

Оккупанты развернули у китайской, монгольской и советской границ интенсивное строительство аэродромов, железных и шоссейных дорог. К 1934 г. в Северо-Восточном Китае и Корее — тыловой базе маньчжурского стратегического плацдарма — было построено около 40 аэродромов и 50 посадочных площадок. Начала действовать важнейшая стратегическая железная дорога между Кореей и Маньчжурией, и Япония приобрела возможность перебрасывать войска к границам СССР вдвое быстрее, чем прежде. В Маньчжурии было построено около 1000 километров железных дорог стратегического значения. Все ближе к советским границам выдвигались базы снабжения, парки автомашин, арсеналы, пункты военного обеспечения.

Японские империалисты проявляли особую заботу о Квантунской армии, предназначавшейся для выполнения широких агрессивных планов. Эта армия представляла собой одну из наиболее сильных и хорошо оснащенных группировок японских войск. Ее личный состав прошел длительную специальную подготовку с учетом географического положения и климатических условий Дальневосточного театра военных действий и был воспитан в духе непримиримой ненависти к Советскому Союзу. Квантунская армия непрерывно пополнялась новыми частями и соединениями. В 1934 г. в ее составе находилось пять пехотных дивизий, две пехотные и три охранные бригады, пять авиаполков, танковый, тяжелый артиллерийский полки, железнодорожный полк и полк связи. На границах с Советским Союзом — в Маньчжурии, Корее, на Южном Сахалине и Курильских островах — в 1935 г. было сосредоточено более 200 тыс. японских и 75 тыс. маньчжурских солдат и офицеров, свыше 200 боевых самолетов{332}.

Квантунская армия, чувствуя себя полновластным хозяином, ввела строжайший контроль за экономической и политической жизнью Маньчжурии. Население оккупированных районов воспитывалось в духе покорности японскому диктату, антикоммунизма и антисоветизма. В школьные программы включалось изучение географии «великой Японии», к которой причислялись территории советского Дальнего Востока и Сибири вплоть до Урала. Под руководством штаба армии было создано «Общество молодых патриотов». В его задачу входило «поднятие культурного и морального уровня населения и воспитание у него уважения к Японии и верности ей»{333}. Вскоре общество уже насчитывало 2917 штабов в провинциях и городах Маньчжурии. В центральном штабе работали 73 офицера Квантунской армии.

Создавались многочисленные японские поселения, размещавшиеся, как правило, неподалеку от советской границы. Японские переселенцы имели оружие, обучались военному делу и могли быть в любое время использованы для захватнической войны против СССР и МНР.

Таким образом, путем колониальной эксплуатации местного населения, усиленного развития военной промышленности, строительства [102] аэродромов, стратегических железных и шоссейных дорог японские руководящие круги стремились подготовить Маньчжурию в качестве своего плацдарма.

14 июля 1932 г. военный атташе Японии в Москве Кавабэ направил специальный доклад японскому генеральному штабу, предлагая усилить подготовку к войне с Советским Союзом, которая, по его мнению, была неизбежна{334}. На следующий день начальник русского отделения 2-го (разведывательного) отдела японского генерального штаба Касахара телеграфировал Кавабэ, что «подготовка (армии и флота — Ред.) завершена. В целях укрепления Маньчжурии война против России необходима для Японии»{335}. В 1933 г. военный министр Араки на совещании губернаторов заявил: «...в проведении своей государственной политики Япония неизбежно должна столкнуться с Советским Союзом, поэтому Японии необходимо военным путем овладеть территориями Приморья, Забайкалья и Сибири»{336}.

Как было подтверждено на процессе в Токио, в генеральном штабе «между начальниками отделов и отделений существовала договоренность о том, что подготовка к войне, с Россией должна быть завершена к 1934 г.»{337}.

Усиливались провокации японской военщины и ее маньчжурских ставленников на принадлежавшей Советскому Союзу Китайско-Восточной железной дороге. В заявлении Наркоминдела СССР от 16 апреля 1933 г., переданном японскому послу в Москве, перечислялись многочисленные факты нарушения японцами договорных заверений, данных ими в отношении КВЖД. Стремясь пересечь провокационные выступления японских милитаристов, Советское правительство предложило Японии купить КВЖД. После длительных отказов и проволочек японское правительство в 1935 г. согласилось на приобретение дороги государством Маньчжоу-Го за 140 млн. иен плюс 30 млн. в качестве компенсации советским железнодорожным служащим. Цена была явно заниженной, но СССР, стремясь отсечь узел японских провокаций, согласился на такие условия.

4 января 1933 г. правительство Советского Союза повторно предложило Японии заключить пакт о ненападении. Начальник бюро европейско-американских дел японского МИД Того в секретном меморандуме вынужден был признать, что «желание Советского Союза заключить с Японией пакт о ненападении вызвано его стремлением обеспечить безопасность своих дальневосточных территорий от все возрастающей угрозы, которую он испытывает со времени японского продвижения в Маньчжурии»{338}. Но в Токио оставались верными антисоветскому курсу — предложение СССР не было принято. Позиция Советского Союза по этому вопросу была высказана на XVII съезде ВКП(б). «Отказ Японии от подписания пакта о ненападении... — говорилось в Отчетном докладе ЦК съезду, — лишний раз подчеркивает, что в области наших отношений не все обстоит благополучно... одна часть военных людей в Японии открыто проповедует в печати необходимость войны с СССР и захвата Приморья при явном одобрении другой части военных, а правительство Японии вместо того, чтобы призвать к порядку поджигателей войны, делает вид, что это его не касается»{339}.

Границы Советского Союза и Монгольской Народной Республики стали ареной непрерывных японских провокаций. СССР и МНР пресекали [103] их силой оружия. Только за один 1935 год было зарегистрировано около 80 случаев провокаций японской военщины и агентуры на границах СССР. Усилились провокационные действия судов Сунгарийской флотилии Японии. В 1936 г. советская пограничная охрана задержала 137 японских агентов{340}.

Перед советским военным командованием стояла сложная и трудная задача. Защита границы, протянувшейся на тысячи километров и отдаленной от основных индустриальных центров страны, требовала большого напряжения сил. Выполняя интернациональный долг, Советская Армия оказала помощь в укреплении обороны Монгольской Народной Республики, имевшей большую и уязвимую границу с Маньчжоу-Го. 24 ноября 1934 г. правительство СССР по просьбе монгольского правительства заключило с МНР соглашение, по которому оба государства давали обязательства в случае нападения на одну из сторон оказывать друг другу помощь вплоть до военной. И это было своевременно, поскольку уже с 1935 г. японская армия начала сосредоточивать свои силы по всему фронту монголо-маньчжурской границы. Положение на дальневосточных рубежах СССР и союзной МНР становилось все более напряженным.

В Токио тем временем решали вопрос о районе концентрации военных усилий. Строителей «японской империи» привлекал Китай, ослабленный гражданской войной и разрухой. Китай так и не получил никакой поддержки от США и Англии для отражения японской агрессии. В марте 1933 г. японские войска захватили китайскую провинцию Жэхэ, миновали Великую Китайскую стену и оказались на путях, ведущих в Центральный Китай.

Попав в тяжелое положение, китайское правительство вступило с японцами в тайные переговоры о перемирии. Скрытность их была обусловлена требованием японской дипломатии не уведомлять и не вовлекать в переговоры третью сторону. Утром 31 мая 1933 г. китайская делегация, согласно выработанному японцами унизительному ритуалу, покинула свои роскошные вагоны и по пыльной дороге направилась в резиденцию японского командования, где подписала соглашение о перемирии, по которому японцы удерживали все захваченное. Перемирие в Тангу (по месту подписания) означало капитуляцию правительства Чан Кай-ши перед агрессором. Чан Кай-ши вновь обратился к своим покровителям и союзникам в Западной Европе и США с просьбами о помощи и предоставлении займов{341}.

В Токио внимательно следили за дипломатическими демаршами своей жертвы и выжидали момента, когда изолированный и ослабленный националистический Китай пойдет на новую сделку с Японией.

США и Англия проявили циничное равнодушие к судьбе Китая. Более того, они оказывали Японии экономическую помощь и прямую военную поддержку. США являлись главным поставщиком дефицитных материалов и стратегического сырья для японской промышленности. Сразу же после вторжения японских войск в северо-восточные провинции Китая поток военно-стратегических материалов возрос во много раз. Импорт бензина полностью контролировался американскими компаниями. Представители военно-морского флота США полагали, что не только позволительно, но и желательно продавать военное снаряжение Японии. Англия также поставляла ей вооружение и дефицитные материалы.

Ободренная своими успехами, Япония 27 марта 1933 г. официально возвестила о выходе из Лиги наций. Даже эта международная организация [104] расценивалась в Токио как препятствие на пути осуществления экспансионистского курса.

Но отношение Японии к Лиге наций не меняло политику США и Англии. Американский посол в Японии Грю сообщал своему правительству, что «большая часть общества и армия под влиянием пропаганды пришли к выводу о неизбежности войны Японии с Соединенными Штатами, либо Японии с Россией, либо с обеими сразу»{342}. Посол говорил о быстром укреплении и высокой боеспособности японской армии и флота, об их крайней агрессивности. Но все эти сообщения не влияли на курс Вашингтона. Впрочем, и сам Грю был непоследователен. В одних случаях он признавал, что японская агрессия опасна и для США, в других опасность исключал. Он писал, что с практической точки зрения оккупация Маньчжурии Японией принесла много преимуществ: созданное и управляемое японцами Маньчжоу-Го будет служить бастионом на пути большевизма. Доказывая возможности «бастиона», Грю сообщал в Вашингтон, что японские вооруженные силы являются самыми мощными в мире{343}.

В октябре 1933 г. государственный секретарь США Хэлл писал Грю «о своей радости» по поводу улучшения отношений между США и Японией{344}.

Американские правительственные круги радовало то направление, в котором, как им казалось, развивалась агрессия их империалистического конкурента на Тихом океане: японские дивизии тогда находились на советской границе. Все расчеты правящих кругов США и Англии строились из предположения японо-советской войны. Американское посольство каждые две недели сообщало в Вашингтон о состоянии отношений между Японией и СССР{345}. Оно предсказывало, что нападение на Советский Союз осуществится сразу же, как только японская армия завершит модернизацию. По мнению посольства, японцы не станут откладывать начало военных действий на более поздний период, так как всякая отсрочка будет на руку Советскому Союзу, энергично осуществлявшему оборонительную программу на Дальнем Востоке.

Учитывая позицию США и Англии, Япония стала действовать более решительно. 17 апреля 1934 г. заведующий отделом информации МИД Японии Амо сделал иностранным корреспондентам неофициальное заявление о том, что Япония играет в делах Восточной Азии особую роль и будет противостоять любым действиям Китая или третьих держав в случае организации сопротивления ее политике, если даже это выразится в форме технической или финансовой, не говоря уже о военной помощи Китаю{346}.

Правительства США и Англии поняли смысл заявления. Посол Грю отмечал, что осуществление принципов, изложенных в нем, поставит Китай в зависимое положение от Японии{347}. Английский министр иностранных дел Саймон в разговоре с послом США в Англии Бингхэмом сказал, что он с большим опасением относится к подобным заявлениям Токио{348}. Однако политика «умиротворения» возобладала и на этот раз.

Используя тяжелое положение Китая, Япония все более открыто требовала установления своей опеки над ним. Чрезвычайные эмиссары Токио в строжайшей тайне почти ежедневно беседовали с Чан Кай-ши, и [105] иностранные посольства могли лишь фиксировать продолжительность бесед.

В новых тайных переговорах с Японией гоминьдановский Китай демонстрировал свою сговорчивость. С согласия Чан Кай-ши между представителями китайской и японской сторон была достигнута договоренность, в результате которой 51-я армия и дивизии, подчинявшиеся центральному правительству, были выведены из провинции Хэбэй, все органы гоминьдана распущены, было объявлено о запрещении антияпонской агитации. Вскоре та же участь постигла и провинцию Чахар{349}.

Уверовавшая в безнаказанность, японская военщина теперь уже не пыталась даже скрыть своих планов. 17 октября 1935 г. командующий японскими войсками в Северном Китае генерал Тада выступил с меморандумом, в котором заявил, что на Японию возложена божественная миссия «освобождения народов Востока, стонущих под игом белой расы». Китай, заявил генерал, должен признать, что единственным реальным решением всех его проблем было бы сотрудничество с Японией. Тада обещал создать «рай сосуществования и общего процветания». Первые шаги к этому «раю», говорил он, следует сделать в Северном Китае{350}. 29 октября Тада обвинил центральное китайское правительство в невыполнении обещаний о роспуске всех антияпонских организаций в Северном Китае. Вслед за этим прокатилась волна арестов известных своим свободомыслием лиц, всех заподозренных в «нелояльном» отношении к японцам.

В октябре 1935 г. Япония провозгласила свою политику в отношении Китая. Она заключалась в «трех принципах», изложенных японским министром иностранных дел Хиротой: союз Китая с Японией для подавления коммунизма в Азии; отход Китая от политики сотрудничества с «варварами» (имелись в виду все иностранные державы, кроме Японии. — Ред.) ; установление экономического сотрудничества между Японией, Маньчжоу-Го и Китаем{351}. Вполне очевидно, что следование Китая данным принципам означало: согласие на занятие китайской земли японскими оккупационными силами; установление опеки Японии над Китаем, особенно во внешней политике и в экономической области; поглощение китайской экономики японской.

Подготавливая измену в национальном масштабе, Чан Кай-ши начал переговоры с японским послом об осуществлении «трех принципов» Хи-роты. Оправдывая политику «умиротворения» агрессора, Чан Кай-ши осенью 1935 г. открыто заявил: «Ради высоких идеалов взаимного процветания и совместного существования двух народов, а также ради сохранения мира в Восточной Азии мы готовы пойти на разумные уступки для удовлетворения японских интересов»{352}. Японцы в подкрепление «аргументов» своего посла направили воинские части к Бэйпину и Тяньцзиню. 27 ноября армия оккупантов захватила важные стратегические дороги севера. В результате военного давления и политического шантажа Япония добилась успеха: в конце декабря 1935 г. в полусекретной обстановке, опасаясь народного гнева, гоминьдановская верхушка Китая дала согласие на образование зависимого от Японии сепаратного Хэбэй-Чахарского политического совета. Таким образом, в страхе перед прогрессивным движением, упрочивая свою власть какими угодно методами, гоминьдановские правители выдали агрессору еще две крупные провинции Китая. Так Япония, [106] расширяя экспансию, добилась установления господства над значительной территорией Северного Китая. В результате опасность японской агрессии для Советского Союза еще более усилилась.

Развертывая подготовку войны против СССР и Китая, японские милитаристы внимательно следили за складывавшейся в мире обстановкой. Они понимали, что США и Великобритания не намерены открыто противостоять Японии в ее экспансии. Учитывая то, что управляемый гоминьдановским правительством Китай также не стремился встать всеми силами на пути японского продвижения в глубь Азии, в Токио приходили к выводу, что единственной силой, способной нарушить их планы, является Советский Союз, сумевший в чрезвычайно трудных условиях надежно укрепить оборону своих дальневосточных рубежей. Японская правящая верхушка, сознавая это, искала в мире такие силы, которые могли бы отвлечь боевую мощь армии социалистического государства.

Вот почему захват гитлеровцами власти в Германии рассматривался правящими кругами Японии как своего рода дар судьбы. Азиатский агрессор смотрел на нацистского хищника с тайной надеждой, что тот в своем стремлении занять господствующее положение в Европе сумеет приковать к себе вооруженные силы СССР, США, Англии и Франции, а это облегчит осуществление захватнических планов японских монополистов.

Нацистские стратеги со своей стороны видели в милитаристской Японии потенциального союзника, способного создать против СССР второй фронт — на востоке, ослабить страну социализма, увеличить удельный вес Германии в Европе. Обоюдная «симпатия» двух мировых агрессоров начинает обнаруживаться уже в 1933 г. Японо-германское сближение прогрессировало с каждым последующим годом, несмотря на то что еще в первой мировой войне обе державы воевали друг против друга и самурайский дух «стоявшей в центре мира» Японии не терпел конкурентов, а гитлеровская идеология считала желтую расу одной из низших рас человечества.

Агрессивные интересы японского и германского империализма — вот что сближало эти столь далеко расположенные друг от друга державы. Их объединяла ненависть к первой в мире стране социализма, расчет на взаимопомощь в осуществлении планов овладения миром. Правящие круги обеих стран алчно взирали на потенциальную добычу — британские и французские колониальные владения. Агрессивная идеология самураев находилась в кровном родстве с теориями «избранного народа» нацистов. Насилие, подавление внутренней оппозиции, вся внутренняя структура Германии и Японии предопределили их сближение.

Когда глава японской делегации в Лиге наций Мацуока 24 февраля 1933 г. покинул зал заседаний, символизируя выход Японии из этой международной организации, он не спешил вернуться на родину. Мацуока — теперь уже неофициально — посетил ряд европейских столиц. В начале марта новые хозяева Германии показали ему гигантские индустриальные комплексы «ИГ Фарбениндустри», Круппа и Сименса. 4 марта в немецкой прессе Мацуока назвал Германию «одной и единственной страной в истории, которая имеет столько параллелей с историческим путем Японии и которая также борется за признание своего места в глазах всего мира»{353}. Мацуока был принят руководителями рейха.

В конце марта 1933 г. немецкие консулы в Маньчжурии получили из Берлина приказ тесно сотрудничать с японцами. Официоз нацистской партии газета «Фёлькишер беобахтер» 14 августа 1933 г., поддерживая японскую агрессию, писала: «Япония сто раз права, когда стремится играть [107] особую роль в Восточной Азии». На Нюрнбергском процессе Риббентроп показал, что в 1933 г. Гитлер запрашивал его мнение о возможности союза с Японией на антисоветской основе{354}.

В сентябре 1933 г., когда Квантунская армия терзала свою жертву, гитлеровский идеолог Розенберг говорил на съезде нацистской партии в Нюрнберге: «Мы признаем закономерность развития желтой расы и желаем ей в пределах своего жизненного пространства создать такую культуру, которая соответствовала бы ее духу»{355}.

В январе 1934 г. в Японии вышел сборник речей нацистского фюрера со специальным «обращением автора к японскому народу», призывавшим крепить германо-японские связи.

Дипломатическое сближение двух стран ускорилось с назначением послом Германии в Токио Дирксена. Перед отбытием в японскую столицу его инструктировали Гинденбург, Гитлер и военный министр Бломберг. Последний дал понять, что цель Гитлера — установление тесных отношений с Японией, которую он желает видеть своей военной союзницей{356}. Посольство США в Берлине 9 февраля 1934 г. сообщило своему государственному секретарю, что германское министерство пропаганды обязало все немецкие газеты и журналы не публиковать статьи, неприятные японцам{357}. Обе страны установили регулярную радиосвязь, была создана германо-японская ассоциация. Президент палаты пэров Японии Токугава во время визита в Германию, обставленного с большой помпой, заявил, что «дружба между нашими могущественными странами будет еще более крепкой»{358}.

Началось сближение и по военной линии. Немецкий флот обращался за новейшими достижениями в области кораблестроения в первую очередь к Японии, а не к Англии, как ожидали в Лондоне. Германию особенно интересовала техника строительства авианосцев. Посол Дирксен с удовлетворением сообщал, что японцы, изменив прежней скрытности, дали чрезвычайно важные сведения немецким специалистам. Американский посол в Японии отметил «интимный характер обмена мнениями и информацией, существующий между Японией и Германией»{359}. В мае 1935 г. 70 японских офицеров направились в Германию «для службы связи». В июне — июле американский посол в Берлине сообщал, что, по его мнению, Гитлер в стремлении окружить Россию решил заключить союз с Японией{360}. Чтобы как-то «сократить» географическую отдаленность, между Токио и Берлином устанавливается телефонная связь через страны Южных морей.

В июне 1935 г. непосредственно встает вопрос о японо-германском военном союзе. Риббентроп, а затем и Гитлер через военного атташе Японии генерала Осиму предложили заключить союз, направленный против СССР{361}. Отвечая на запрос Осимы, Токио послал в Берлин представителя генерального штаба Вакамацу. В декабре в германской столице в обстановке крайней секретности состоялась конференция, участниками которой были Осима, Вакамацу, Риббентроп и Бломберг{362}. Японский эмиссар [108] довел до присутствующих мнение своего генерального штаба о желании заключить договор с Германией. Главные пункты его надлежало выработать и согласовать в первую очередь генеральным штабам обеих стран.

Так была заложена основа для заключения в следующем году военного пакта агрессоров.

Тем временем глубокие изменения происходили во внутриполитической жизни Китая. Тяжелое чувство национального унижения охватило широкие слои населения. Среди представителей различных классов и социальных групп — рабочих, крестьян, интеллигенции, буржуазии и даже части помещиков — росло стремление оказать отпор захватчикам, укреплялось сознание необходимости объединить все силы китайской нации для решительного вооруженного сопротивления агрессии. В результате возникли объективные предпосылки для создания единого национального антияпонского фронта.

Встал вопрос о немедленном прекращении гражданской войны, которую вел Чан Кай-ши против революционных сил Китая. В июне 1935 г. в воззвании центрального правительства и реввоенсовета революционных баз говорилось о создании «единого народного фронта всех борющихся против японского империализма и Чан Кай-ши»{363}. При самом активном участии ИККИ было подготовлено обращение ЦК КПК и Временного рабоче-крестьянского правительства (декларация 1 августа 1935 г.), в котором предлагалось положить конец междоусобной борьбе, выражалась готовность Красной армии Китая прекратить военные действия против чан-кайшистских войск и организовать совместную борьбу против японского империализма. «За последние годы, — говорилось в обращении, — наша страна и наш народ находятся на волоске от гибели. Если Японии будет дан отпор — Китай будет жить; если нет — Китай погибнет. Отпор Японии и спасение родины стали священным долгом каждого китайца»{364}. Это обращение явилось важным поворотным моментом в политике сплочения антиимпериалистических сил в Китае.

Реальная оценка сложной обстановки на Дальнем Востоке приводила Советское правительство к бесспорному выводу: милитаристы Японии встали на путь агрессии против стран Азиатского континента и в своем движении на северо-запад создали большую угрозу для Советского государства. Это настоятельно требовало ускорить подготовку дальневосточных районов СССР к неожиданным поворотам авантюристического курса милитаристской Японии. Прилагая огромные усилия в области социалистической индустриализации, Страна Советов вынуждена была крепить свои дальневосточные рубежи. Только мощь Советской Армии могла отрезвить японских генералов, опьяненных безнаказанностью агрессии в Китае.

Коммунистическая партия и Советское правительство разработали и в короткие сроки осуществили ряд важнейших мероприятий по дальнейшему укреплению дальневосточных рубежей.

Дальний Восток превратился в огромную строительную площадку, вступали в строй новые заводы и фабрики. Темпы строительства возрастали из года в год. В 1932 г. ассигнования на капитальное строительство на советском Дальнем Востоке превысили уровень 1928 г. в 5 раз, а в 1937 г. — в 22,5 раза.

За годы второй пятилетки в Приморье выпуск валовой продукции крупной промышленности возрос почти в три раза, добыча угля увеличилась почти вдвое, золотодобыча — втрое, выпуск продукции машиностроения и металлообработки — в четыре с лишним раза{365}. [109]

Расширялись посевы хлеба, овощей и картофеля. Был создан особый колхозный корпус (ОКК). В Постановлении Центрального Комитета ВКП(б) от 16 марта 1932 г. указывалось, что цель создания ОКК состоит в том, «чтобы укрепить безопасность советских дальневосточных границ, освоить богатейшие целинные и залежные земли, обеспечить население Дальнего Востока и армию продовольствием, значительно сократить ввоз хлеба и мяса из Сибири на Дальний Восток, развивать экономику Дальнего Востока»{366}.

Для укрепления дальневосточных границ большое значение имело освоение новоселами, и в том числе военнослужащими, уходившими в запас, огромных просторов благодатного края. Только за два года (1931-1932) на Дальнем Востоке поселилось более 14 тыс. бывших военнослужащих и их семей. Большую роль в подъеме промышленности, сельского хозяйства и заселении края сыграло принятое в декабре 1933 г. ЦК ВКП(б) и Совнаркомом СССР постановление «О льготах для населения Дальневосточного края».

Учитывая нарастание угрозы военного нападения на СССР со стороны Японии, Центральный Комитет партии и Советское правительство приняли срочные меры к усилению войск Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА). 13 января 1932 г. комиссия обороны при СНК СССР в постановлении об усилении ОКДВА войсками и военно-техническими средствами указала на необходимость перевести на штаты кадровых четыре территориальные стрелковые дивизии и перебросить их в течение января — марта этого года в Приморье и Забайкалье{367}. Созданная еще в 1931 г. Приморская группа войск к 1934 г. имела в своем составе шесть стрелковых и кавалерийскую дивизию{368}. Переброска новых частей и соединений на Дальний Восток продолжалась непрерывно. В 1931-1937 гг. сюда прибыли из центральных и западных округов 12, 22, 40, 59-я стрелковые, 8-я и 31-я кавалерийские дивизии, десятки отдельных танковых батальонов, артиллерийских дивизионов, зенитных батарей, бомбардировочных и истребительных авиабригад{369}.

Партия и правительство приняли ряд важных постановлений, направленных на повышение боевой готовности войск. В постановлении от 27 мая 1933 г. «О мероприятиях первой очереди по усилению ОКДВА» указывалось на необходимость сооружения бензохранилищ, укрепленных районов, дорог, складов{370}.

Для развертывания оборонительных работ в конце января 1934 г. в состав ОКДВА влился отдельный корпус военно-строительных частей Народного комиссариата тяжелой промышленности СССР. Он был сформирован из военно-строительных частей Московского, Ленинградского военных округов и включал 15 строительных батальонов.

Укреплялись не только сухопутные, но и морские границы. К середине 30-х годов была значительно усилена боевая мощь Краснознаменной Амурской военной флотилии. По постановлению Совета Труда и Обороны от 17 февраля 1934 г. в состав флотилии вошло восемь канонерских лодок и бронекатеров. А к концу 1934 г. ее боевая мощь еще более усилилась. В 1932 г. для защиты советского Дальнего Востока создается Тихоокеанский флот. Части Советских Вооруженных Сил были выдвинуты к границам [110] Маньчжурии. В кратчайшие сроки создавались пограничные укрепленные районы. На важных операционных направлениях побережья Тихого океана устанавливалась береговая артиллерия, пополнялась новыми самолетами морская авиация.

Бурное развитие экономики Советского Союза в годы первой и второй пятилеток, и особенно оборонной промышленности, позволило оснастить армию и флот новейшей техникой и оружием. В дальневосточных дивизиях и частях появились новые орудия и зенитные установки, ручные и станковые пулеметы. На вооружение артиллерийских частей начали поступать тракторы Сталинградского и Челябинского заводов, что позволяло приступить к переводу корпусной артиллерии с конной тяги на механическую.

Все эти меры носили оборонительный характер и были обусловлены новой обстановкой на Дальнем Востоке и в зоне Тихого океана.

Вся внутренняя и внешняя политика правящих классов Японии, начиная с середины 20-х годов, сосредоточивалась на подготовке большой войны, грабеже соседних стран. Открытая агрессия японских милитаристов против Китая, в результате которой Япония захватила Маньчжурию и вышла к границам СССР, создала сложное международное положение. Подталкиваемая империалистами Англии, США и Франции к походу на север, японская военщина образовала очаг войны на Дальнем Востоке и усиленно готовилась к нападению на Советский Союз.

Центральный Комитет ВКП(б), Советское правительство, неизменно проводя политику мира, принимали все меры к укреплению дальневосточных границ. Советские люди были твердо уверены, что если японские милитаристы попытаются напасть на СССР, то получат сокрушительный отпор.

В замыслах правящих кругов США, Англии и Франции таился опасный для них же самих просчет, заключавшийся в уверенности, что японская агрессия будет направлена только против СССР и не коснется западных держав. Однако японские монополисты не собирались следовать только по тому пути, на который их настойчиво толкала мировая реакция. Афишируя антисоветские планы, они готовили также войну против США, Англии, Франции, Голландии, помышляя о захвате их владений в бассейне Тихого океана. На Дальнем Востоке возник опасный очаг мировой войны.