Первая мировая империалистическая война возникла в результате длительного развития противоречий капиталистической системы. Она была порождена ею, зрела и вызрела внутри нее. Война явилась острейшим проявлением империалистических противоречий, кризисом капитализма.

«Европейская война, — писал В. И. Ленин, — означает величайший исторический кризис, начало новой эпохи. Как всякий кризис, война обострила глубоко таившиеся противоречия и вывела их наружу, разорвав все лицемерные покровы, отбросив все условности, разрушив гнилые или успевшие подгнить авторитеты»{17}. Капитализм, втаптывавший многие народы в кровавое месиво всемирной войны, вступал в новый этап своего развития — общий кризис.

Победа Великой Октябрьской социалистической революции открыла новую эпоху всемирной истории. Содержание этой эпохи — переход человечества от капитализма, переставшего быть всеохватывающей мировой системой, к социализму.

В условиях общего кризиса капитализм стал еще более агрессивным. Наряду с дальнейшим развитием его внутренних противоречий возникло и новое противоречие — между двумя противоположными социальными системами, ставшее главным противоречием новой исторической эпохи. Органически присущая капитализму враждебность коренным интересам народных масс усугубилась.

Еще не завершилась первая мировая война, как в недрах капитализма стала постепенно зарождаться новая мировая война. Это был внутренний, спонтанный процесс.

Империализм по своей экономической сущности является монополистическим капитализмом. В годы войны произошло соединение могущества монополий и банков с охраняющей их классовые интересы государственной машиной капиталистических стран, возник единый механизм угнетения, эксплуатации, крайней реакции, агрессии. Капитализм становился государственно-монополистическим. Капиталистические государства, находясь на страже корыстных интересов финансовой олигархии, во имя прибылей монополий не собирались останавливаться перед любыми мерами классового террора, любыми актами насилия, экспансии, агрессии. [7]

После войны капиталистические правительства полностью или частично отказались от тех мер регулирования производства и снабжения предприятий сырьем, которые проводились в обстановке военного времени. Однако система государственно-монополистического капитализма продолжала развиваться. Усиление эксплуатации трудящихся и милитаризацию в мирное время господствующие классы объясняли «необходимостью» преодоления последствий мировой войны, экономическими кризисами и надуманными угрозами извне.

Под влиянием Великой Октябрьской социалистической революции, в результате общего подъема классовой борьбы рабочих против гнета и произвола монополий по всему миру прокатилась революционная волна. Сбылось пророчество Ф. Энгельса: короны катились по мостовым. Народы смели прочь германскую и австро-венгерскую монархии, на их месте возникли буржуазные республики, произошло национальное самоопределение народов Австро-Венгрии. Но республиканская форма, предоставлявшая некоторые возможности для деятельности прогрессивных политических организаций и партий, была лишь формой экономического и политического господства монополистической буржуазии. Типичным примером такого капитализма была послевоенная Германия, о которой В. И. Ленин писал: «Здесь мы имеем «последнее слово» современной крупнокапиталистической техники и планомерной организации, подчиненной юнкерско-буржуазному империализму» {18}.

Демократические формы, которые приобрела сразу же после войны буржуазная диктатура во многих странах, вовсе не исключали применения капиталистическими правительствами террористических мер против тех, кто не желал мириться с произволом и гнетом монополий. За фасадом «демократического образа жизни» скрывались крайности диктатуры. Кровавые расправы с недовольными стали обыденным явлением в ряде капиталистических стран, включая Германию периода Веймарской республики{19}.

Все более широкое применение капиталистическими правительствами военно-полицейского террора, усиление реакции по всем линиям несли в себе новую грозную опасность для человечества. Сама природа государственно-монополистического капитализма порождала тенденции к развитию ультраправых партий и организаций, к авторитарным режимам и диктатурам, включая фашистские. Угроза войны была постоянной. Опыт истории учит: тот, кто взялся за оружие против своего народа, при первом удобном случае с величайшей готовностью применит его и против других народов.

Порождение войн империализмом обусловливается прежде всего глубинными экономическими факторами. К ним относятся дальнейшее развитие процесса концентрации и централизации капитала, рост экономической и политической мощи монополий, их стремление к всевластию не только в своей стране, но и за ее пределами. Монополистический капитал по самой своей природе стремится к безграничному преобладанию и господству, к международной монополии. Отсюда острота борьбы за рынки сбыта и сырья, за сферы приложения капитала и тем более за то, чтобы вернуть те времена, когда капитал безраздельно господствовал на земном шаре, когда его всемогуществу не противостояла социалистическая система. Обострение неравномерности развития и проистекающее [8] отсюда изменение в соотношении сил капиталистических держав обусловливали особенно быстрый рост военной опасности.

Потенциальная опасность новой мировой войны порождалась самой природой империализма и существовала с первых дней того империалистического «мира», которым завершилась война. Да иначе и не могло быть — характеру закончившейся войны полностью соответствовал и характер «мирного» устройства.

Окончание первой мировой империалистической войны было отмечено в странах капиталистического Запада колокольным звоном и орудийными салютами, торжественными богослужениями и восторженными статьями буржуазной прессы, елейными речами политических буржуазных деятелей и высокопарными заявлениями правосоциалистических лидеров. Пацифистские организации, которые преследовались в дни войны, получили теперь самые благоприятные возможности для своей деятельности. Подлаживаясь под настроения масс, главы буржуазных правительств выступали с пацифистских позиций. Они заверяли, что отныне пришел конец войнам, тем более мировым. Такими были речи британского премьера Д. Ллойд-Джорджа и президента США В. Вильсона. И эти речи произносились в те дни, когда войска интервентов бесчинствовали на советской земле, когда империалистические правительства прилагали все усилия, чтобы вооруженной рукой ликвидировать ненавистную им Советскую власть. Вести войну и давать клятвы, что войн больше никогда не будет, — своего рода вершина буржуазного лицемерия.

Что касается французского премьера Ж. Клемансо, получившего за свою воинственность прозвище «тигр», то он не скрывал своих агрессивных устремлений и говорил, что последовавший за первой мировой войной мир «является и не может не быть лишь продолжением войны»{20}.

Международное коммунистическое движение, его вождь В. И. Ленин дали глубокий научный анализ положения в мире, сложившегося в послевоенные годы. Марксисты предупреждали, что опасность новых захватнических войн не устранена, что за первой мировой войной может последовать и вторая. В. И. Ленин говорил в 1922 г.: «Реакционные империалистические войны на всех концах мира неизбежны. И забыть то, что десятки миллионов перебиты тогда и будут еще биты теперь... человечество не может, и оно не забудет»{21}.

Однако, потерпев поражение в интервенции против Советского государства, капиталистические правительства, занятые дележом добычи, доставшейся им после первой мировой войны, еще лишь помышляли о будущей мировой схватке. Развитие противоречий капитализма в 20-е годы протекало подспудно, было прикрыто, подобно тому как поток раскаленной лавы скрывается остывающей коркой.

Появились буржуазные теории, будто бы капитализм вступил в новую полосу развития, исключающую мировые войны, — в «эру пацифизма». В. И. Ленин отмечал в 1922 г., что «пацифистских фраз, разговоров и заверений, иногда даже клятв против войны и против мира (имеется в виду Версальский мир. — Ред.) раздается во всем свете необыкновенно много, а готовности сделать действительные шаги, даже самые простые, для обеспеченности мира мы встречаем в большинстве государств, и особенно современных цивилизованных государств, необыкновенно мало»{22}.

Характеризуя истинную сущность буржуазного пацифизма в 20-е годы, VIII пленум Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ) в мае 1927 г. констатировал в своих тезисах, что «в обстановке усиленных приготовлений к империалистическим войнам [9] разговоры буржуазных правительств и мелкобуржуазных пацифистов о разоружении являются величайшим лицемерием и издевательством...»{23}.

Уже в 20-е годы съезды большевистской партии предупреждали об угрозе новой мировой войны.

История убедительно показала правоту коммунистов. Теперь, основываясь на историческом опыте, даже некоторые буржуазные историки признают, что «под грохот орудийного салюта была погребена первая мировая война и зачата вторая»{24}. Однако они не говорят главного: в чьем лоне совершилось это зачатие? Ответ на этот вопрос крайне важен, так как речь идет о виновности не отдельных преступников, а целой общественной системы. Многие буржуазные авторы стремятся обелить систему капитализма. Американский историк Перкинс прямо заявляет: «...капиталистическое общество отнюдь не является воинственным по самой своей природе...»{25} Факты же свидетельствуют, что вторая мировая война, как и первая, была порождена системой империализма, свойственными ей противоречиями. Она вызревала внутри этой системы. Предсказание Ф. Энгельсом первой мировой войны Владимир Ильич назвал гениальным{26}. Столь же гениальным явилось предвидение В. И. Лениным возможности второй мировой войны и тех основных направлений, в русле которых будет назревать мировой военный конфликт, значительно превосходящий первый. «Вопрос об империалистских войнах, — писал В. И. Ленин в 1921 г., — о той главенствующей ныне во всем мире международной политике финансового капитала, которая неизбежно порождает новые империалистские войны, неизбежно порождает неслыханное усиление национального гнета, грабежа, разбоя, удушения слабых, отсталых, мелких народностей кучкой «передовых» держав, — этот вопрос с 1914 года стал краеугольным вопросом всей политики всех стран земного шара. Это вопрос жизни и смерти десятков миллионов людей. Это — вопрос о том, будет ли в следующей, на наших глазах подготовляемой буржуазиею, на наших глазах вырастающей из капитализма, империалистской войне перебито 20 миллионов человек...»{27}

Грозовые тучи сгущались над планетой. Первая мировая война завершилась империалистическим миром, оформленным договорами версальско-вашингтонской системы послевоенного устройства{28}. И при разработке [10] договоров, и в самом их содержании сказались империалистические противоречия, хищнический характер империализма, органически присущие ему стремления к ликвидации революционных завоеваний народов и ко все большему их закабалению. Это определяло политику крупнейших капиталистических государств.

Для осуществления своих планов правящие круги США направили в Европу в 1919 г. президента Вильсона. Буржуазная, а также социал-демократическая пропаганда превозносила президента, замалчивая его подлинную роль главы американских миллиардеров. Ожидать справедливости от Вильсона, ставшего «идолом мещан и пацифистов»{29}, конечно, не приходилось.

Как на важнейшее орудие своей политики, США рассчитывали на Лигу наций{30}. Американские империалисты надеялись превратить ее во всемирный управляющий орган, всецело находящийся в их руках, в постоянное политическое орудие внешней политики США, в генеральный штаб мировой реакции, который бы выполнял карательные функции против рабочего и национально-освободительного движения, а также подготовил и осуществил антисоветский военный поход.

В манифесте II конгресса III, Коммунистического Интернационала справедливо говорилось, что правящие круги США пытались с помощью Лиги наций «прикрепить к своей золотой колеснице народы Европы и других частей света, обеспечив над ними управление из Вашингтона. Лига наций должна была стать по существу мировой монопольной фирмой «Янки и К°»{31}.

Однако захватить руководящую роль в этой международной организации Соединенным Штатам Америки, столкнувшимся с решительным сопротивлением ряда европейских капиталистических правительств, не удалось. Это повлекло за собой демонстративный отказ США от участия в Лиге наций. Правительство заокеанской империалистической державы ограничивалось лишь посылкой на ее заседания своих «наблюдателей» — официальных и неофициальных.

Создание Лиги наций и ее деятельность в первые годы носили совершенно определенную антисоветскую направленность. Об этом с восторгом писали буржуазные газеты. Одна из них заявляла: «По существу, Лига наций, когда она будет образована, должна будет расправиться с Россией и восстановить порядок»{32}.

Усилившись в годы первой мировой войны, американские империалисты стали претендовать на колонии своих конкурентов из европейских капиталистических стран.

Возросшая неравномерность экономического развития капитализма придавала вопросу о переделе колониального мира еще большую напряженность. Учитывая все это, В. И.Ленин с полным основанием говорил: «Америка не может помириться с остальной Европой... потому что между ними глубочайшая экономическая рознь, потому что Америка богаче других»{33}. [11]

Антагонистические противоречия между США, Антантой{34} и Германией, вызвавшие кровопролитную первую мировую войну, не были устранены, а лишь приняли иные, по-прежнему опасные для мира в Европе формы. Налицо был новый конфликт между Англией, Францией и США — странами-победительницами, с одной стороны, и побежденной Германией — с другой. Ряд важных обстоятельств придавал этому конфликту особую остроту.

Первое из таких обстоятельств заключалось в том, что даже побежденная империалистическая Германия сохраняла гигантские экономические возможности. Она «благодаря своему развитию и ресурсам оставалась потенциально самой сильной страной» в Европе{35}. Неравномерность развития буржуазных стран обусловливала выдвижение Германии вперед в самом ближайшем будущем. Конфликт между соотношением сил «великих» империалистических держав и разделом между ними колониальных владений не был ликвидирован и в конечном счете неминуемо вел к новой мировой войне. Даже в первые послевоенные годы правящие круги Германии не хотели смириться с тем, что их политическое положение в мире не соответствует той экономической силе, которой обладала страна. Германские монополисты вели борьбу «за место под солнцем», за мировые позиции и мировые рынки, за создание столь желанной сердцу промышленников, банкиров и юнкеров огромной колониальной империи. Еще в ходе первой мировой войны, 16 мая 1918 г., в дюссельдорфском «Штальхофе» — мрачном серокаменном здании в центре города — состоялось совещание самых влиятельных представителей делового мира (А. Тиссен, Г. Стиннес, А. Фёглер, Э. Кирдорф, А. Гугенберг, П. Клёкнер, Э. Пенсген и другие). Обсуждались предложения о том, чтобы «Германия и ее союзники на длительное время осуществили военную оккупацию коммуникаций, связывающих европейские страны с Севером России», и вопрос «освоения» России, Украины и лимитрофов{36}. Центральная мысль, как гласит протокол, состояла в том, чтобы обеспечить «возможно более глубокое финансовое проникновение в Россию для сохранения политического и военного превосходства Германии»{37}. Все помыслы немецких монополистов были направлены к реваншу, к тому, чтобы вновь обрести возможность стать на дорогу войны. За их мнимой покорностью скрывались острая ненависть к победителям и уверенность в том, что войну удастся «переиграть».

Версальская система империалистического мира означала торжество победителей над побежденной Германией и ее союзниками. Она была направлена против Советской России и носила контрреволюционный характер, создавалась в интересах борьбы с революционным и национально-освободительным движением. Это была система беспримерного грабежа и порабощения сотен миллионов людей во всех концах земного шара. Версальская система поставила ряд европейских стран в неравноправное положение. Установленные Версалем линии новых границ безжалостно кромсали живые тела европейских наций. Перекраивая карту Европы, империалисты стремились к тому, чтобы не допустить дальнейшего распространения [12] революционного пожара и задушить Советскую Россию{38}. Но они оказались не в состоянии помешать многим важным процессам, развернувшимся вопреки их воле. Под влиянием Великой Октябрьской социалистической революции и в результате внутренних факторов во многих государствах Европы, Азии и Африки высоко поднялась волна национально-освободительного движения. Версальским «миротворцам» пришлось признать факт образования ряда новых государств в Европе признать тем самым успех национально-освободительной борьбы.

Зато они, используя крупную буржуазию молодых государств и позицию социал-демократических партий, приложили максимум усилий, чтобы подчинить себе эти государства. Обосновывая этот курс, официальный меморандум американской делегации на Парижской мирной конференции 1919 г. назвал буржуазные правительства пограничных с Советской Россией стран «последним рубежом обороны между Германией, где продолжает расти влияние большевизма, и силами Ленина в России... падение последнего барьера между русскими большевиками и партией Либкнехта в Германии может привести к тому, что большевизм наводнит Западную Европу, вплоть до Рейна, где стоят союзные войска»{39}.

Создавая антисоветский плацдарм, руководящие деятели Англии, США, Франции и Италии избегали употребления данного термина, опасаясь, что это может выдать их агрессивные намерения. В документах делегаций, не предназначенных для опубликования, еще можно было встретить слова «линия обороны», в печати же говорилось о «защитном барьере». Свой вклад в поиски подходящего термина внес итальянский премьер Орландо. Он первым заговорил о «санитарном кордоне». А французский премьер Клемансо заявил в палате депутатов: «Мы желаем поставить вокруг большевизма железный занавес, который помешает ему разрушить цивилизованную Европу»{40}. За этим символическим занавесом сосредоточивались те силы, которым империализм отводил роль штурмового отряда против Советской России.

Империалисты умышленно противопоставляли друг другу большие и малые народы Европы, пытались натравить государства континента на Советскую Россию. Они жестоко мстили странам, в которых наиболее сильно проявлялись революционные тенденции, происходили крупные революционные события. США, Англия и Франция вознаградили Италию за ее участие в войне на их стороне многими славянскими землями, находившимися ранее в составе Австро-Венгрии и освобождение которых от чужеземного ига выдавалось за одну из целей первой мировой войны.

Ряд стран Африки, избавленных от германского господства, тут же оказался под не менее тяжким колониальным ярмом империалистических победителей. Владения Турции также стали их колониями, а сама она подверглась грабежу, и лишь национально-освободительная революция, победившая при братской поддержке советских республик, спасла национальную независимость и целостность этой страны.

Вашингтонская система договоров, вступившая в силу через три года после версальской, вырабатывалась также без участия Советского государства, вопреки его интересам и против него. Участники конференции подписали договор о совместной защите их колониальных владений, направленный против национально-освободительного движения и Советского государства.

США и Англия в острой дипломатической схватке с Японией добились ликвидации многих важных экономических и политических позиций, [13] занятых ею в Китае в годы войны и ставивших его в подневольное положение. Место Японии в грабеже Китая спешили занять Соединенные Штаты. Вашингтонская система стала новой петлей, наброшенной империалистическими поработителями на шею многострадального китайского народа. Во всех вопросах, обсуждавшихся во время создания данной системы, сказывались глубочайшие империалистические противоречия: японо-американские, англо-японские, англо-американские, франко-итальянские, англо-французские и другие.

В. И. Ленин большое значение придавал конфликту между Японией и Соединенными Штатами Америки. «Если возьмете две империалистические страны: Японию и Америку — они хотят воевать, они будут воевать за первенство в мире, за право грабить»{41}, — говорил он уже в декабре 1920 г. В. И. Ленин предвидел также дальнейшее обострение противоречий между Америкой и всем остальным капиталистическим миром, особенно между США и странами капиталистической Европы.

Антинародные захватнические цели версальско-вашингтонской системы определили ее противоречивость и неустойчивость, усугублявшиеся соперничеством империалистических держав. Версальско-вашингтонская система послевоенного устройства была лишь временным закреплением передела капиталистического мира в пользу держав-победительниц. Старые конфликты между этими державами сохранились, возникли также и новые.

Но главное отличие обстановки после первой мировой войны от обстановки, предшествовавшей этой войне, состояло в том, что в результате Великой Октябрьской социалистической революции завершилась эпоха всевластия капитала на земном шаре и началась новая историческая эпоха — эпоха перехода человечества от капитализма к социализму и коммунизму. Сфера господства империалистических держав и возможности порабощения и ограбления ими других народов сократились, что неизбежно обостряло их взаимную борьбу.

Наряду с теми глубокими антагонизмами, которые разъединяли империалистические государства и проявлялись в их взаимной борьбе, у них имелись и определенные общие стремления, порожденные классовой ненавистью монополистической буржуазии к СССР, ее желанием уничтожить социалистическое государство. Не ослабляя взаимной борьбы за мировое господство, правящие круги капиталистических держав пытались сговориться между собой и объединиться в едином антисоветском фронте. Такая опасность была вполне реальной, и если империалистическая дипломатия формировала подобный фронт, то советская социалистическая дипломатия мобилизовала все свои возможности и все свое мастерство, чтобы, используя противоречия империализма, воспрепятствовать его созданию.

Первая мировая война и Октябрьская революция положили начало новому общему кризису капитализма. Главнейшим его фактором явилось возникновение и успешное развитие первой на земном шаре социалистической страны. Общий кризис капитализма означал, что этот общественный строй клонится к закату и гибели, что неотвратимый процесс разложения охватил капитализм от основания до вершины: его экономический и государственный строй, его политику и идеологию. В капиталистическом мире были победители и были побежденные. Но весь этот мир в целом понес тягчайшее поражение. И хотя империализм еще располагал большими экономическими и военными возможностями, хотя он мнил себя властителем судеб народов и мира, это самомнение уже не отвечало новой обстановке на земном шаре, сложившейся после победы Октябрьской социалистической революции. [14]

Великий Октябрь оказал неизмеримое революционизирующее влияние на народы капиталистических стран и колоний. Победа над первым военным выступлением мирового империализма против Советской России показала всему трудовому народу планеты способность освобожденных рабочих и крестьян с оружием в руках отстоять свои завоевания, а успешное строительство социализма в СССР стало главнейшей составной частью и могучей движущей силой мирового революционного процесса.

Новая расстановка классовых сил на мировой арене открыла и новое направление в их борьбе. Возникновение и развитие Советского социалистического государства, ставшего центром притяжения всего международного революционного и национально-освободительного движения, переместило главную ось мировой политики и международных отношений в плоскость борьбы старого капиталистического мира с крепнущим, набирающим силы советским социалистическим обществом. Это основное противоречие новой исторической эпохи ослабляло капитализм, углубляло все внутренние и внешние противоречия мировой капиталистической системы.

В правящих кругах капиталистических стран существовали две основные тенденции в отношении к Советскому государству. Одна тенденция, представленная наиболее агрессивными империалистическими силами, заключалась в стремлении во что бы то ни стало уничтожить Советскую Россию путем войны. Ее проявлением была вооруженная интервенция против советских республик. Эта тенденция долго преобладала в высших сферах Англии, Соединенных Штатов Америки и Франции.

Классовая злоба туманила сознание политических деятелей буржуазии, успевших забыть ту спасительную для их стран роль, которую сыграла в годы первой мировой войны ненавистная им теперь Россия. Английские лидеры хотели не только уничтожить Советскую власть, но и расчленить Россию. Если они произносили в парламенте более осторожные речи, то лишь из-за страха перед возможной реакцией народных масс, память которых не была столь короткой. Французские руководящие деятели, сознавая, что их страна всегда нуждалась в сильном союзнике на востоке Европы, не разделяли намерений уничтожить Россию как государство, хотя также были преисполнены ненависти к Советам, и потому принимали самое активное участие в организации и осуществлении вооруженной интервенции.

Другая тенденция в правящих кругах капиталистических стран свидетельствовала о некотором благоразумии и большей дальновидности ее сторонников. Представители этой тенденции, оставаясь на классово враждебных СССР позициях, считали опасным и бесперспективным намерение уничтожить его вооруженным путем. Они рассчитывали на то, что реставрация капитализма в нашей стране будет достигнута методами идеологического проникновения, диктатом и экономической интервенцией. Эта тенденция отражала взгляды тех кругов, которые были заинтересованы в советском рынке и торговых отношениях с Советами.

В. И. Ленин призывал различать сторонников одной и другой тенденций. Считая вопрос о взаимоотношениях государств двух различных социальных систем коренным в международной политике, партия во главе с В. И. Лениным энергично боролась за то, чтобы эти отношения основывались на принципах мира и развивались в обстановке мирного сосуществования.

На Парижской конференции 1919 г. при решении вопросов послевоенного устройства разрабатывались планы антисоветской вооруженной интервенции. Но империалистическим замыслам противостояла выдвинутая Советской властью программа подлинно демократического мира, [15] провозглашенная уже в ленинском Декрете о мире. Эта программа, а также огромное революционизирующее воздействие Великой Октябрьской социалистической революции на трудящихся всего земного шара явились важнейшими факторами, которые наряду с другими предопределили крушение надежд на мировую гегемонию той или иной капиталистической державы.

По мере того как империалисты убеждались, что свалить Советскую власть не удается, в их политике по отношению к побежденной Германии складывалась новая стратегическая линия. Ее смысл состоял в установлении тесного сотрудничества с германским империализмом, в содействии возрождению его экономических и военных сил, в использовании реакционных, реваншистских и агрессивных устремлений Германии против Советского государства. Этот курс отчетливо проявился уже на Парижской мирной конференции. У. Черчилль в своих воспоминаниях так представил линию США, Англии и Франции в отношении Германии: «Трое государственных людей (речь идет о Вильсоне, Ллойд-Джордже и Клемансо. — Ред.), занятых разработкой послевоенного устройства, и прежде всего обсуждением «русского вопроса», пришли к следующему выводу: несомненно, покорить Россию в материальном отношении вполне возможно, но в моральном отношении это слишком ответственная задача, чтобы ее могли выполнить одни лишь победители. Осуществить ее мы можем лишь с помощью Германии». Сделав этот вывод, «трое государственных людей» приняли следующее решение: «Германию нужно пригласить помочь нам в освобождении России и восстановлении Восточной Европы»{42}.

Так возник план превращения побежденной Германии из противника по первой мировой войне в союзника Англии, США и Франции против Советского государства. Германских империалистов такой поворот событий ободрил. Впрочем, план использования Германии в качестве такой контрреволюционной силы был подсказан самими немецкими монополистами, банкирами, юнкерами. В. И. Ленин еще в конце 1918 г. отметил, что «германские генералы и капиталисты обращаются к союзникам и говорят им: вы хоть и победили нас, но не очень увлекайтесь в ваших экспериментах над нами, ибо и вам и нам грозит мировой большевизм, в борьбе с которым мы можем вам пригодиться»{43}. И германский империализм стремился сделать все, чтобы продемонстрировать способность выполнить предназначенную ему роль ударной силы в борьбе с мировым большевизмом. Резко усилилась антисоветская направленность политики наиболее агрессивных кругов Германии, еще более беспощадными и кровавыми стали расправы с участниками рабочего, революционного движения. Однако плану правящих кругов Англии, США и Франции использовать Германию против социалистического государства активно противодействовала советская внешняя политика. Ее большим успехом стало заключение в 1922 г. советско-германского договора в Рапалло, ставшего на ряд лет основой добрососедских отношений двух стран.

Первая мировая война наглядно разоблачила агрессивную природу империализма. Пережитые народными массами страдания во время войны и в послевоенные годы, пример победоносной социалистической революции в России убеждали их, что вне социализма не может быть спасения от войн, не может быть коренных перемен в условиях жизни трудящихся.

Несмотря на жестокие меры буржуазных правительств, в революционную борьбу втягивались громадные людские массы на всех континентах [16] земного шара. Развитие этого процесса шло не по прямой линии. Его крутой подъем произошел сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции, что было отражением ее международного значения и влияния. На этой стадии возникли советские республики в Венгрии, Баварии, Словакии{44}. Позиции капитализма в Германии были поколеблены Ноябрьской революцией 1918 г. Не было такой страны в капиталистическом мире, которая не испытала бы влияния Октябрьской революции. В этой обстановке мощного революционного подъема в марте 1919 г. создается III, Коммунистический Интернационал. На его первый конгресс прибыли делегаты из 30 стран.

Изменившие делу рабочего класса в годы первой мировой войны, вожди II Интернационала и на новом этапе мировой истории сыграли позорную роль спасителей капиталистического строя, идейно разоружали пролетариат, парализовали его волю и энергию, решимость навсегда покончить с капитализмом. Предательство лидеров социал-демократии, при слабости ее революционного крыла, было основной причиной того, что первый революционный натиск пролетариата ряда стран (преимущественно Европы) был отбит. Но уже в 1926 г. в Англии разразилась всеобщая забастовка пролетариата, невиданная и по своему размаху, и по проявившейся в ее ходе международной солидарности рабочих. Это говорило о серьезных препятствиях на пути агрессивной политики империализма. В июле 1927 г. антифашистская демонстрация и всеобщая забастовка трудящихся Вены переросли в уличные бои с полицией.

В годы мирового экономического кризиса 1929-1933 гг., когда его тяжелые последствия обрушились прежде всего на трудящихся, классовый антагонизм в главных капиталистических государствах еще более обострился.

Рост безработицы и снижение реальной заработной платы сочетались с увеличением интенсивности труда и степени его эксплуатации в капиталистическом производстве. В этом отношении показательны данные таблицы 1, относящиеся к Соединенным Штатам Америки.

Таблица 1. Усиление эксплуатации рабочего класса США{45}

Эта таблица показывает, как с возраставшей расточительностью в отношении ресурсов рабочей силы усиливалась эксплуатация рабочих, занятых в промышленности. В 1932-1935 гг. более половины рабочих обрабатывающей промышленности США находились в рядах безработных. Но каждый занятый рабочий давал продукции на 70 с лишним процентов больше, чем в 1920 г.

Условия жизни трудящихся неизменно побуждали их к борьбе против засилья монополий.

Под влиянием Великой Октябрьской социалистической революции чрезвычайно усилились противоречия между капиталистическими метрополиями и их колониями, возник острейший кризис колониальной системы империализма, широко развернулось национально-освободительное движение народов колоний и зависимых стран. Устои капитализма подтачивались и со стороны колониальных тылов. На национально-освободительном движении также сказывались приливы и отливы революционной волны, хотя отливы ее были не столь ясно выраженными, как в классовых боях в капиталистических странах. В первые годы после Великого Октября крупные события национально-освободительной борьбы — от восстаний до народных революций = охватили Афганистан, Египет, Индию, Персию (Иран), Корею, Монголию, Турцию и другие страны. Молодое Советское государство оказало поддержку многим из этих революций. Именно благодаря его поддержке революции в Афганистане, Монголии, Турции смогли устоять против вооруженной интервенции империалистов или их агентуры.

В последующие годы национально-освободительные восстания произошли в Бирме, Индии, Индокитае, Марокко, Палестине, Сирии, в некоторых случаях вылившись в войну против империалистических захватчиков; все более развивалась антиимпериалистическая, антифеодальная революция китайского народа.

XIV съезд ВКП(б) констатировал, что налицо «подрыв всей системы империализма со стороны пробуждающихся колониальных и полуколониальных народов (Китай, Индия, Сирия, Марокко), движение которых, приняв местами форму освободительных национальных войн, достигло огромных, ранее невиданных размеров...»{46}. Стремясь сохранить колониальную систему, империалистические державы отвечали на революции и восстания нескончаемыми колониальными войнами. Такие войны разжигали аппетиты капиталистических хищников, все более жаждущих мировой войны.

Капитализм после войны 1914-1918 гг. в еще большей степени, чем до нее, представлял собой постоянный источник военной опасности. Над человечеством нависала угроза новых войн и интервенций.

В послевоенные годы развертывается непрерывный процесс дальнейшего обострения присущих империализму коренных противоречий. В его основе находились глубинные экономические факторы, действовавшие как внутри отдельных стран, так и в капиталистическом мировом хозяйстве в целом.

Крайне обострилось противоречие между общественным характером производства и частнособственнической природой капиталистического присвоения. Именно оно обусловило глубокие и затяжные кризисы перепроизводства, сотрясавшие капиталистический мир. С окончанием первой [18] мировой войны и империалистической военной интервенции против Советского государства развернулся экономический кризис 1921-1923 гг. Последовавшая за ним стабилизация капитализма была временной, относительной и частичной. Затем разразился самый разрушительный за всю историю капитализма мировой экономический кризис 1929-1933 гг. Его сменила длительная депрессия особого рода. С 1937 г. в ряде капиталистических стран вновь возник экономический кризис, развитие которого прервала мировая война.

Напряженное экономическое положение в странах капитала породило систематическую недогрузку производственного аппарата и сделало безработицу хроническим, неустранимым явлением. Ограниченная невысокой покупательной способностью населения емкость внутренних рынков предопределила возросшую для капиталистических государств роль внешних рынков.

Но и эти рынки сократились вследствие выпадения России из орбиты мирового капиталистического хозяйства, развития национально-освободительного движения народов колоний и полуколоний, а также и потому, что капитализм продолжал держать в нищете население колониальных стран. Все это свидетельствовало о дезорганизации мирового капиталистического хозяйства, порожденной общим кризисом капитализма и составлявшей одну из наиболее важных сторон этого кризиса{47}.

Успешное развитие социалистической системы, представленной в те годы Советским Союзом, обнажало враждебность империализма коренным интересам народов, его несостоятельность в решении назревших социально-экономических проблем, способствовало широкому распространению социалистических идей. Борьба старого, отживающего свой век капиталистического строя против растущего социализма еще более усугубляла внутренние противоречия империализма.

Неравномерность развития, представляющая собой безусловный закон капитализма, приобрела после первой мировой войны новые черты. Общий кризис капитализма усилил тенденцию к торможению технического прогресса. Но эта тенденция в одних странах, например в Англии, проявлялась в большей степени, в других она сказывалась меньше (Германия и Япония). После первой мировой войны дальнейшее обострение неравномерности развития капитализма было связано в значительной степени еще и с международной экономической политикой монополистического капитала. Сказывалось растущее значение международных монополий. Большая роль в изменении соотношения экономических потенциалов принадлежала тому курсу, который проводился правящими кругами капиталистических держав-победительниц в отношении Германии.

Производственные мощности Германии пострадали от военных действий, репарационных поставок и оккупации Рура Францией и Бельгией в 1923 г.; в течение ряда лет не обновлялся основной капитал промышленности. Для широкой модернизации производства не хватало средств, тем более что Германия, лишенная колоний, не имела внешних источников прибылей. Ее капиталистические противники по первой мировой войне могли, казалось, торжествовать победу над своим опаснейшим конкурентом, возрождение экономического потенциала которого неизбежно могло бы затянуться на долгие годы, в то время как производство в других капиталистических странах шло бы вперед.

Но в критический момент (1923-1924 гг.) под пошатнувшееся здание германского империализма началось подведение нового фундамента. Главенствующую роль в этом сыграли американские монополии. Ими руководило отнюдь не сострадание, столь чуждое империалистам. Напротив, [19] заокеанские монополисты хотели нажиться за счет трудящихся Германии, использовать ее в целях войны против СССР. В Германии издержки производства, прежде всего заработная плата в первые послевоенные годы, были низкими, что сулило добычу за счет эксплуатации рабочего класса. Укрепляя власть капитала в Германии, реакционные круги США стремились превратить эту страну в своего рода «антибольшевистский бастион» в Европе. Они сознательно делали ставку на возрождение военного могущества германского империализма, видя в нем подходящее орудие для осуществления своих планов, направленных против социализма, национального освобождения народов, демократии и мира.

Важной вехой на пути формирования и проведения в жизнь этого опасного для дела мира политического курса явился «план Дауэса», утвержденный державами-победительницами в августе 1924 г. и закрепивший ведущую роль Соединенных Штатов Америки в германском вопросе. Оккупация Рура французскими войсками прекращалась. Предоставлялись кредиты для возрождения германской экономики и военного потенциала. Подсчитано, что только в 1923-1929 гг. Германия получила около 4 млрд. долларов иностранных займов, из них — 2,5 млрд. от США{48}.

Финансовая поддержка США и Англии дала возможность германским монополиям в течение 5-6 лет воссоздать тяжелую индустрию и мощную военную промышленность — важнейшую предпосылку будущей агрессии. Главным источником репарационных платежей, которые по-прежнему должна была выплачивать Германия, становились налоги на предметы потребления, что означало перенесение тяжести репараций на плечи германских трудящихся. «План Дауэса» был рассчитан на реализацию германской промышленной продукции на советском рынке, что должно было сорвать индустриализацию СССР и превратить его в аграрно-сырьевой придаток капиталистической Германии.

С помощью США преодолевалась нехватка в стране военно-промышленного сырья, было начато производство синтетического горючего, искусственного каучука и волокна, спасен от банкротства пушечный король Крупп, германская тяжелая промышленность за несколько лет была обновлена и модернизирована. Возрождение тяжелой промышленности и военной индустрии Германии шло на основе уже не старой, а новой, наиболее совершенной по тому времени техники и технологии. Германская промышленность по технической оснащенности вскоре превзошла промышленность других капиталистических стран Европы.

Поступления капиталов из-за рубежа способствовали дальнейшей концентрации производства и развитию в Германии системы государственно-монополистического капитализма.

США обеспечили себе большое участие в промышленных предприятиях Германии. Монополии заокеанской державы стали владельцами либо совладельцами автомобильной фирмы «Опель» и заводов Форда в Германии, электро — и радиофирм «Лоренц» и «Микст-Генест», угольного концерна «Гуго Стиннес», нефтяного концерна «Дойч-американише петролеум», химического концерна «ИГ Фарбениндустри», объединенного «Стального треста» и других промышленных гигантов.

Один из главных авторов «плана Дауэса» — германский финансовый король Шахт, сыгравший впоследствии важную роль в установлении фашистской диктатуры, откровенно признавал, что он «финансировал перевооружение Германии деньгами, принадлежавшими иностранцам». С возрождением Германии в качестве первоклассной индустриальной [20] державы немецкие милитаристы опять обрели промышленную базу для вынашиваемых ими планов новой агрессии.

Германское правительство обсуждало проблемы новой мировой войны еще тогда, когда не закончилась первая мировая война. Этому вопросу были посвящены два заседания в военном министерстве, состоявшиеся 14 июня и 5 сентября 1917 г. На первом из них был высказан взгляд, что Германии следует «как можно лучше развивать хозяйственную жизнь в мирный период, приспосабливая ее к использованию в военных целях... Чем сильнее мы развиваем экономику в мирное время, тем лучше мы готовы к войне. Ни в коем случае нельзя допустить ослабления этого процесса»{49}. О будущей войне участники заседания говорили как о чем-то предрешенном. Но в отношении срока, который понадобится для воссоздания военно-промышленного потенциала, они особого оптимизма не проявляли. Характерно, что обсуждение этих проблем было продолжено спустя восемь лет в имперских министерствах экономики и обороны{50}, словно не было поражения Германии в первой мировой войне, Ноябрьской революции и образования Веймарской республики.

Ураган экономического кризиса 1929-1933 гг. тяжело поразил Германию. Ее правящие круги воспользовались моментом для усиления политического и экономического нажима на трудящихся. Безработица в стране достигла огромных размеров. Со злобой взирали немецкие монополисты на своих соседей на Западе, воспользовавшихся поражением Германии для захвата многих внешних рынков. Не могли они мириться с тем, что доля Германии в экспорте капиталистических стран уступала Англии. Доля отдельных стран в общем экспорте капиталистического мира составляла в 1929 г. (в процентах): США — 15,6, Англии — 10,7, Германии — 9,2, Франции — 5,9{51}. Германия становилась опаснейшим конкурентом на мировых рынках не только для Англии и Франции, но и для США. Она стремилась к захвату главенствующего положения на их рынках, в то время как ее соперники прилагали все усилия к тому, чтобы сохранить и упрочить свою монополию. Уже в этой борьбе крылись глубокие причины второй мировой войны.

Представление о неравномерности развития капитализма после первой мировой войны и до середины 30-х годов может дать таблица 2.

Данные этой таблицы свидетельствуют о быстром росте производства в Германии и особенно в Японии по сравнению с США, Англией и Францией. Одним из проявлений неравномерности развития было то, что Германия в сравнительно короткие сроки преодолела последствия экономического кризиса 1929-1933 гг., а в США, Англии и Франции даже в 1935 г. размеры производства в тяжелой промышленности оставались ниже докризисного. В японской промышленности быстро развивались даже те отрасли, для которых в стране не было необходимого количества собственного природного сырья.

Так в капиталистическом мире складывалось новое соотношение экономических потенциалов. Оно все менее соответствовало сложившемуся распределению колониальных владений. Перед первой мировой войной Германия обладала колониями в Африке и бассейне Тихого океана, хотя они и уступали английским в 10 раз по территории и в 30 раз по населению. После первой мировой войны Германия была лишена всех колоний, в то время как Англия еще более увеличила их. Соответствующие данные приведены в таблице 3. [21]

Таблица 2. Развитие ряда отраслей экономики главных капиталистических стран в 1920-1935 гг.{52}

Таблица 3. Размеры и население колониальных владений империалистических держав{53}

Борьба на внешних рынках оказалась более напряженной и более важной для капиталистических стран, чем ранее. Объяснялось это общим сокращением сферы эксплуатации в результате Великой Октябрьской социалистической революции и обусловленным ею подъемом национально-освободительного движения, нехваткой рынков сбыта, кризисами перепроизводства и, наконец, возросшей ролью многих видов колониального сырья и топлива, особенно нефти. Коренной передел мира на основе применения вооруженной силы казался монополистам единственным выходом.

Как и перед первой мировой войной, в капиталистическом мире возник вопрос о коренном переделе колоний и сфер влияния в соответствии с реальным соотношением сил «великих» держав. Развитие этого противоречия неумолимо вело к новому предвоенному политическому кризису, к вооруженной борьбе империалистических государств.

Наряду с противоречиями между вчерашними победителями и побежденными усилилось соперничество между самими победителями.

Используя свою экономическую мощь, американские монополии теснили английских конкурентов, особенно там, где их позиции были наиболее уязвимы. «Америка сменила Германию в качестве главной соперницы Англии в финансовых и коммерческих вопросах, а также в области морского могущества, заметно оттеснив последнюю от валютного и финансового контроля над мировым рынком»{54}. Уязвимыми районами Великобритании были ее доминионы: Канада, Австралия, Новая Зеландия; ряд зависимых стран Латинской Америки: Аргентина, Бразилия, Уругвай; наконец, некоторые страны Юго-Восточной Азии, а также Китай. Соединенные Штаты Америки с успехом применяли такое важное оружие экономического закабаления, как предоставление займов, использование силы финансового капитала. Уже в 1925 г. XIV съезд ВКП(б) отметил «небывало возросшую роль Северо-Американских Соединенных Штатов, граничащую с их мировой финансовой гегемонией...»{55}.

Все более усиливавшиеся экспансионистские устремления американского империализма в отношении Юго-Восточной Азии и Тихоокеанского бассейна наталкивались на встречный поток экспансии, шедшей из Японии. Первая мировая война была широко использована японским империализмом для овладения важными стратегическими и экономическими позициями. Япония, укрепившись в Китае, превращала его в свою колонию, ее товары проникли на рынки не только многих близлежащих стран, но даже Мексики и других государств Западного полушария. Однако многие приобретения Японии были отняты у нее на Вашингтонской конференции, где Англия по ряду вопросов выступала единым фронтом с США против Японии.

В последующие годы английская дипломатия заигрывала с Японией, стремясь использовать в своих интересах японо-американские империалистические противоречия. Это еще более обостряло антагонизм США и Великобритании. Президент Соединенных Штатов К. Кулидж в 1927 г. с раздражением сообщал конгрессу: «Япония во многом идет на сотрудничество с нами, но мы не в состоянии прийти к соглашению с Великобританией»{56}. Спустя два года при обсуждении в конгрессе программы военно-морского строительства сенатор Уолш из Монтаны с предельной откровенностью заявил: «Совершенно очевидно, что строительство крейсеров, предлагаемое законопроектом, рассчитано на войну в первую очередь с Англией, во вторую — с Японией»{57}. [23]

Если Соединенным Штатам Америки не всегда удавалось заручиться поддержкой Англии в делах стран Юго-Восточной Азии и Тихоокеанского бассейна, то в европейских делах между ними существовало далеко идущее согласие в стремлении превратить враждебную им Германию в своего союзника против Советского государства. С течением времени и в отношении Японии все более утверждалось подобное направление совместной англо-американской политики.

В сложном положении оказалась после первой мировой войны Франция. Ранее при недостаточном военно-экономическом потенциале ее позиции в Европе во многом определялись союзом с Россией, который поднимал политический вес Франции. Взяв непримиримо враждебный курс в отношении Советской страны и поставив в годы вооруженной интервенции своей задачей воссоздание России царского типа, французские политические деятели в конечном счете принесли в жертву классовым интересам престиж своего государства. Утрату союза с Россией против Германии правящие круги Франции пытались компенсировать военными блоками с Польшей и Малой Антантой{58}. Эти блоки носили антисоветский характер, не отвечали подлинным национальным интересам Франции и поэтому не могли укрепить ее позиции в Европе, в том числе и в отношении Германии. Попытки же удержать немецкую экономику на уровне первых послевоенных лет, даже с применением мер насильственной политики (оккупация Рура), потерпели полное крушение, знаменовавшее с принятием англо-американского «плана Дауэса» конец периода относительного преобладания Франции в послевоенной капиталистической Европе и переход руководящей роли к Англии и США. Окончательно прекратила существование и англо-французская Антанта. Последующие шаги британской дипломатии, уравнивавшей в правах победительницу Францию и побежденную Германию (как это было сделано на конференции в Локарно), способствовали еще большему обострению империалистических противоречий в Европе.

Новое положение Франции среди европейских капиталистических держав ободрило итальянских империалистов, давно уже зарившихся не только на французские и английские колонии в Африке, но и на близлежащую часть территории Франции.

Бурная схватка разыгралась между Италией и Францией на Лондонской морской конференции 1930 г. из-за программы военно-морского строительства. В ее повестке дня стоял вопрос о распространении на крейсеры, эсминцы и подводные лодки той пропорции, которая была принята на Вашингтонской конференции в 1922 г. в отношении самых крупных военных кораблей. Суть этой пропорции состояла в том, что совокупные тоннажи линкоров США, Англии, Японии, Франции и Италии должны были относиться соответственно, как 5 : 5 : 3 : 1,75 : 1,75, а авианосцев как 5 : 5 : 3 : 2,22 : 2,22. Однако новое соглашение было принято на Лондонской морской конференции лишь между США, Англией и Японией. Франция и Италия не присоединились к соглашению потому, что не смогли, несмотря на все усилия британской дипломатии, договориться между собой. Франция требовала для себя более высокой относительной доли, с чем не соглашалась Италия. Разрешить этот конфликт оказалось невозможным, и итало-французское соглашение об ограничении суммарного тоннажа крейсеров и подводных лодок достигнуто не было. [24]

Аппетиты итальянского фашизма увеличивались, так как Англия в значительной мере поддерживала Италию в борьбе против Франции. Британская дипломатия, сближаясь с фашистской Италией, стремилась обрести союзника против Франции и отвести в ее сторону захватнические притязания итальянского империализма, использовать его для укрепления своих позиций в мире, а также для агрессии против СССР.

Англо-итальянское сближение оказывало отрицательное влияние на положение в Европе, подрывало даже те слабые устои европейской безопасности, которые пыталась создать в своих интересах буржуазная Франция. В орбиту англо-итальянской политики оказались втянутыми Венгрия (итало-венгерский договор 1927 г. о дружбе) и Болгария. Чтобы разложить Малую Антанту изнутри, Италия пыталась сговориться с Югославией и ослабить союзнические отношения Франции с Румынией. В 1926 г. с этой целью был заключен на антисоветской основе итало-румынский договор. При поддержке британской дипломатии Италия утвердила свое господство над Албанией (итало-албанский договор 1926 г., сделавший Италию ее «гарантом»).

Продолжалась давняя тяжба между Италией и Германией в связи с итальянскими претензиями на часть территории Австрии. Временами она приобретала острую форму, а Италия даже позволяла себе недвусмысленно угрожать своей сопернице, которая до поры до времени старалась избегать конфликтов.

Мировая война зрела внутри капиталистического мира. В этом мире существовал ряд направлений, по которым могла развернуться новая всемирная военная схватка. «Чего хотят короли промышленности, снова организуя всемирную бойню? — писал в эти годы М. Горький. — Они воображают, что война поможет им выскочить из тисков экономического кризиса, созданного анархией производства, идиотизмом страсти к наживе»{59}.

Наряду с враждебной напряженностью в отношениях между империалистическими державами обострялось и противоречие между двумя противоположными социальными системами. Все более опасными становились коварные стремления правящих кругов стран капитала вынести назревавшую войну за пределы порождавшей ее системы капитализма и попытаться разрешить внутренние противоречия этой системы, а также классовый антагонизм двух систем путем войны против Советского Союза. Объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) отмечал в 1927 г., что «подготовка войны против СССР означает не что иное, как воспроизведение на расширенной основе классовой борьбы между империалистской буржуазией и победоносным пролетариатом. Именно таков будет классовый смысл этой войны». В решении пленума подчеркивалось, что «если внутренние противоречия между различными империалистскими государствами чреваты крупнейшими конфликтами между ними (англо-американский, итало-французский, балканский и средне-европейский, польско-германский, японо-американский и т. д.), то, с другой стороны, не исключен и временный блок этих государств против СССР, т. е. прямая военная или финансовая поддержка сил, непосредственно ведущих операции против государства рабочего класса»{60}.

Противоречия империализма, его классовый антагонизм к Советскому Союзу обусловливали рост милитаризма во внутренней жизни, идеологии и политике главных капиталистических держав. Милитаризм был призван служить классовым целям внутренней и внешней политики монополистического капитала. О социальных функциях милитаризма [25] В. И.Ленин еще в 1908 г. писал: «Современный милитаризм есть результат капитализма. В обеих своих формах он — «жизненное проявление» капитализма: как военная сила, употребляемая капиталистическими государствами при их внешних столкновениях ( «Militarismus nach aussen», как выражаются немцы) и как оружие, служащее в руках господствующих классов для подавления всякого рода (экономических и политических) движений пролетариата ( «Militarismus nach innen»)»{61}.

После первой мировой войны милитаризм особенно наглядно проявлялся в росте вооружений в мире капитала, в агрессивном внешнеполитическом курсе капиталистических государств и в идеологической подготовке империализмом новых войн.

Дальнейшее обострение противоречий капитализма являлось объективной основой порождения империализмом постоянной военной опасности. Но было бы ошибкой рассматривать на этом основании милитаристов как невольные жертвы исторического процесса, исключать роль субъективного фактора. Подобно всем предшествовавшим эксплуататорским классам, капиталисты всегда рассматривали войны как совершенно естественное дело, подготовку и руководство их ведением считали своей неотъемлемой прерогативой. Таким образом, получалось определенное единство, теснейшее переплетение объективных и субъективных предпосылок новой войны. История неопровержимо свидетельствует, что с первых дней мирного периода милитаристское крыло монополистической буржуазии совершенно сознательно, планомерно и целеустремленно вело всестороннюю подготовку новых войн.

Алчность империалистической буржуазии, абсолютная несовместимость ее коренных интересов с прогрессивным развитием человечества особенно проявились в постоянной всеохватывающей гонке вооружений. Окончилась первая мировая война, армии военного времени были демобилизованы, а рост вооружений продолжался. Прошло уже пять месяцев мирного времени, но по-прежнему, по словам В. И. Ленина, «...весь капиталистический мир вооружен с ног до головы и выжидает момента, выбирая лучшие стратегические условия, обследуя способы нападения»{62}.

Политические деятели буржуазии понимали, что трудящиеся до крайности измучены войной и что открыто выступить с программой вооружений невозможно. Чтобы успокоить жаждущие мира массы и отвлечь их внимание от милитаристской деятельности правительств, были организованы долгие и бесплодные словесные турниры на многочисленных заседаниях Лиги наций, посвященных проблеме разоружения{63}. Прикрываясь маской сторонников мира, капиталистические державы добивались лишь ослабления империалистических соседей (особенно вероятных противников) и стремились всемерно усилить свою военную мощь. И не случайно, что все проекты и предложения о «разоружении» составляли в капиталистических странах, как правило, те, кто непосредственно планирует войну: генеральные штабы. Дело дошло до того, что в 1926 г. Гинденбург собирался назначить представителем Германии на переговорах по разоружению [26] в системе Лиги наций одного из наиболее отъявленных милитаристов той поры — генерал-полковника фон Секта{64}. Но немецкие милитаристы все же не рискнули бросить столь наглый вызов мировому общественному мнению.

Надо ли удивляться тому, что Лига наций не сумела даже в самой малой мере и хотя бы на самый короткий срок приостановить гонку вооружений. Реальное разоружение вовсе не входило в расчеты создателей этой международной организации.

Росту вооружений в мире капитала способствовало и то, что в ходе войны многие решающие позиции в политической жизни воюющих стран захватила военщина. Характеризуя это обстоятельство, В. И. Ленин писал в январе 1920 г.: «...преступнейшая и реакционнейшая империалистская война 1914-1918 годов воспитала во всех странах и выдвинула на авансцену политики во всех, даже самых демократических республиках именно десятки и десятки тысяч реакционных офицеров, готовящих террор и осуществляющих террор в пользу буржуазии, в пользу капитала против пролетариата»{65}. Говоря о возрастании роли реакционного офицерства в политической жизни капиталистических стран, В. И. Ленин подчеркивал также, что оно обеспечено сочувствием буржуазии и помещиков{66}. Как справедливо заметил американский историк антифашист Г. Фрид, Веймарская республика лучше заботилась об офицерах старого режима, чем сама вильгельмовская монархия{67}.

Рост вооружений обеспечивался прежде всего увеличением военных бюджетов, в значительной мере связанным с повышением технического уровня буржуазных армий. Под убаюкивающие речи о минувшей «последней войне» и «вечном мире» империалистические правительства, где явно, где тайно, неуклонно увеличивали ассигнования на военные нужды.

В Германии сверх официальных ассигнований на военные нужды ежегодно бесконтрольно и тайно «выкраивалось» из средств других министерств от 35 млн. до 74 млн. марок{68}. Японской военщиной по чрезвычайным военным бюджетам только с декабря 1925 г. по март 1927 г. было получено более 900,5 млн. иен{69}. Военные расходы Италии на душу населения возросли в 1927 г. против довоенного времени (1909 г.) на 64 процента{70}. Так обстояло дело в странах будущей фашистской коалиции.

Подобная картина наблюдалась и в других капиталистических странах. Даже по официальным данным, ежегодные расходы военного министерства США за первые три послевоенных года в среднем превосходили довоенный уровень более чем в 19 раз{71}. Справедливо писала тогда газета «Нью-Йорк уорлд»: «Соединенные Штаты тратят больше на подготовку к будущим войнам, чем любое другое государство в мире. Бессмысленно говорить об экономии в расходах федерального правительства, если будет продолжаться это бессмысленное расточительство»{72}.

Военные бюджеты всех главнейших капиталистических стран в совокупности (без Германии) возросли с 1912 г. по 1924/25 г. на 1 442 млн. рублей{73}. Военные [27] расходы на душу населения в середине 20-х годов составляли (в долларах): в США — 5,7, Франции — 8,7 (для сравнения отметим, что в СССР — 1,5).

Бурный рост прямых военных расходов продолжался и во второй половине 20-х годов. По данным Лиги наций, расходы Франции на содержание сухопутной армии, воздушных и военно-морских сил возросли с 5 543,6 млн. франков в 1925 г. до 11 599,7 млн. франков в 1930/31 г.{74}. Огромные суммы на подготовку войны привлекались и дополнительно. Так, в 1927/28 г. в связи с принятием законов «Об общей организации армии в мирное время», «О составе кадров и численности армии», «О комплектовании армии» и проведением других военных мероприятий было выделено дополнительно свыше 5 млрд. франков{75}.

Увеличение расходов на вооружение не остановил даже мировой экономический кризис 1929-1933 гг. По исчислениям берлинского конъюнктурного института, произведенным на основе военных бюджетов 53 стран, индекс мировой продукции (за 100 процентов взят уровень 1928 г.) составлял в 1913 г. — 54, в 1932 г. не превышал 56; в то же время индекс мировых расходов на производство вооружения вырос с 64 в 1913 г. до 107 в 1932 г.{76}.

В росте вооружений в 20-е годы имелась определенная особенность: упор делался прежде всего на совершенствование оружия, военной техники и профессиональной подготовки личного состава, что обусловливалось появлением новых средств вооруженной борьбы.

Отмечая это стремление буржуазии, В. И. Ленин писал в 1920 г.: «...после великой империалистской бойни все правительства в мире стали бояться всенародной армии, открытой для крестьян и рабочих, стали переходить тайком ко всевозможным приемам подбора специально подобранных из буржуазии и специально снабженных особенно усовершенствованной техникой воинских частей»{77}.

На обоснование именно такого курса были направлены и многие военные теории тех времен: теория «самостоятельной воздушной войны», «малых профессиональных армий», «механизированной», или «танковой», войны.

Заветную мечту эксплуататорских классов ярко выразил английский военный теоретик Фуллер: «...идеальная армия, к которой надо стремиться, это — не вооруженный народ, а один человек, притом не какой-нибудь сверхученый, но просто человек, способный нажать кнопку или вынуть пробку и тем привести в действие машины, изобретенные лучшими умами науки в мирное время»{78}.

Наиболее дальновидные военные теоретики понимали всю неосуществимость подобных стремлений. Они вынуждены были считаться с реальным положением вещей и учитывать возрастающую роль человека в современных войнах. Бывший начальник генерального штаба французской армии генерал М.Дебенэ писал: «Нельзя забывать, что техника, приобретшая господство и ставшая богом войны, — эта техника сама по себе инертна. Каков бы ни был ее характер: пушки ли это, пулеметы, самолеты, танки, газы или другие смертоносные орудия, они приобретают ценность [28] только в руках человека; поэтому первейшим требованием техники является требование... в людской силе»{79}. Французскому генералу вторил австрийский — Эймансбергер: «И в будущем решающим фактором будет не машина, а человек, который ее применяет»{80}.

Большинство военных деятелей капиталистических государств не только признавали решающую роль человека на войне, но и отвергали идею малой профессиональной армии, считая ее неспособной обеспечить защиту коренных интересов господствующих классов. Итальянский подполковник Р. Маретта в книге «Какой будет завтрашняя война?» писал: «Это безумие позволить ослепить себя призраком малой ударной армии»{81}. И правительства крупнейших империалистических держав, как правило, следовали курсу на сохранение и расширение массовых армий. В странах-победительницах и нейтральных странах в 1925 г. численность вооруженных сил почти на 1,2 млн. человек была больше, чем в 1913 г.{82}. Мировая война закончена, Германия повергнута, а победители упорно увеличивают численность своих армий.

Специфической особенностью послевоенного периода являлся бурный рост «неофициальных армий». Во всех капиталистических странах велась подготовка военнообученных резервов различными внеармейскими организациями (спортивными клубами, стрелковыми союзами, боевыми фашистскими отрядами и т. д.).

В США такие кадры создавались прежде всего в национальной гвардии. Новый закон о национальной обороне, принятый конгрессом США в июне 1920 г. (действовал до 1950 г.), определил верхний порог ее численности в 436 тыс. человек, то есть на 70 процентов больше последующей (1922-1935 гг.) среднегодовой численности регулярных вооруженных сил США{83}.

В Японии подготовкой неофициальной армии занимались различные милитаристско-фашистские организации: «Союз резервистов империи», «Общество вишни» ( «Сакурайкай»), состоявшее из офицеров военного министерства и генерального штаба армии, «Общество государственных основ» ( «Кокухонся»), в которое входило около 200 крупных представителей военщины ( «гумбацу») и монополий ( «дзайбацу»){84}. По данным 1928 г., из 5 млн. учащихся средних и высших школ Японии военное обучение проходило свыше 1 400 тыс. человек{85}.

В Германии сразу после первой мировой войны рассадниками милитаризма стали «Германский офицерский союз», объединявший до 100 тыс. человек, и солдатские союзы, насчитывавшие в конце 1927 г. до 2 млн. человек. С 1918 г. активно действовала одна из наиболее крупных вооруженных организаций монополистической буржуазии и юнкерства «Стальной шлем» ( «Stahlhelm»){86}. Процессу ремилитаризации немало способствовали и такие реакционные военизированные организации, как «Союз имперского флага» ( «Reichsbanner»), «Орден молодых немцев» ( «Jungdeutsche Orden»), «Танненбергбунд», «Вервольф» и другие. Формировались и укреплялись вооруженные отряды национал-социалистской партии. Многочисленные [29] случаи финансирования рейхсвером{87} военных учений, организуемых штурмовыми отрядами, а также передачи им крупных партий оружия были зарегистрированы еще в 1929 г. Вопреки статье 177 Версальского мирного договора, категорически запрещавшей гражданским союзам и учреждениям заниматься какими-либо военными вопросами, особенно проводить обучение или упражнения «в военном искусстве или употреблении военного оружия»{88}, все эти организации готовили кадры для армии.

Особенно широко военизация населения проводилась в тех странах, где фашизм уже успел захватить государственную власть. Так, в Венгрии вся молодежь в возрасте от 12 до 21 года должна была в обязательном порядке заниматься в военно-спортивном обществе «Левенте». По донесению главного руководителя этого общества, уже к октябрю 1927 г. военной подготовкой было охвачено 700 тыс. человек{89}.

Фашистская Италия, по существу, была превращена в настоящий военный лагерь — дети 6-8 лет входили в отряды так называемых «волчат», 8-14 лет — в отряды «балилла», организованные по военному образцу; молодежь в возрасте 14-18 лет включалась в отряды «авангардистов», а с 18 лет наиболее «испытанные» и «благонадежные» переводились в «юношеские фашистские боевые группы»; университетская молодежь входила в особые военизированные фашистские организации; в университетах и средних учебных заведениях вводились курсы «военной культуры»; для получения аттестата средней школы учащийся должен был сдать экзамен на офицерский чин. Эта фашистская система получила юридическое оформление в законе от 31 декабря 1934 г. «О военизации итальянской нации», устанавливавшем, что «военное обучение должно начинаться, как только ребенок в состоянии учиться, и продолжаться до тех пор, пока гражданин в состоянии владеть оружием»{90}.

Общая численность неофициальной армии во многих капиталистических странах была огромной. По имеющимся данным, она к 1927 г. равнялась в Великобритании более 656 тыс., в Италии — 800 тыс. человек (не считая бойскаутов), в Соединенных Штатах Америки — 1855 тыс., в Германии — почти 4 млн. человек{91}. Глубокая научная оценка роли и места этих вооруженных отрядов буржуазии дана в тезисах «Задачи Коминтерна в борьбе против войны и военной опасности», утвержденных VIII пленумом Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ)в мае 1927 г.: «До мировой войны 1914 г. капитализм не знал распространения в широком размере этого вида чисто классовой контрреволюционной армии. Он пользовался для борьбы с массовыми движениями «государственными» органами, постоянной армией, полицией, жандармерией. Обострение классовой борьбы после войны совлекло последние остатки «демократизма» с буржуазии. Повсюду капитал организует свои боевые организации, численность которых в целом ряде стран превосходит размеры регулярной армии. Задача этих отрядов помимо поддержания внутренней реакции в «мирное» время заключается в военное время в том: а) чтобы быть постоянным надежным резервом для подавления революционных движений, возникающих во время войны или к концу ее; б) чтобы гнать массы штыками на войну в случае мобилизации; в) чтобы [30] быть готовыми кадрами для современных армий на случай империалистической войны»{92}.

Используя все средства для увеличения и подготовки неофициальной армии, империалистическая буржуазия исключительное внимание уделяла и повышению боеспособности регулярных вооруженных сил. Об этом заботились правительства всех стран капитала, но особую изворотливость проявили германские монополисты, вынужденные хотя бы внешне считаться с ограничениями, содержащимися в Версальском договоре. Достаточно указать, что, по некоторым данным, Веймарская республика в 1930 г. расходовала на содержание стотысячного рейхсвера столько же, сколько Франция тратила на содержание армии численностью 750 тыс. человек{93}.

Германский империализм сумел даже в условиях «демократической» Веймарской республики возродить главное орудие осуществления своих агрессивных планов — армию. Уже в те годы армия снова стала «государством в государстве», «замкнутая в самой себе серошинельная масса с унифицированным духом, вновь образец исполнительности, дисциплины, порядка, прусского долга в условиях мирного времени; благодаря неустанному, упорному, часто изнурительному труду прекрасно обученная военному делу, внешне монолитная и снова авторитетная, армия, представляющая собой силу для враждебной коалиции, несмотря на свою малочисленность. Все негативные явления 9 ноября полностью преодолены, машина снова функционирует до самого мельчайшего колесика...»{94}.

Особое внимание уделялось подбору и подготовке офицерского состава. Все шире развертывалось обучение офицеров запаса из числа студентов высших и средних специальных учебных заведений. Например, в США в 1928 г. оно было организовано в 325 учебных заведениях; офицерские звания присваивались ежегодно более чем 6 тыс. студентов, которые включались в корпус офицеров резерва{95}. Быстро росли командные кадры и в веймарской Германии. Статья 160 Версальского мирного договора, по которой общая численность офицеров, включая персонал штабов, не должна была превышать 4 тыс. человек, грубо нарушалась. Уже в 1929 г. в рейхсвере на каждую тысячу солдат приходилось 100 офицеров, 30 старших унтер-офицеров и 300-400 унтер-офицеров, в генеральном штабе рейхсвера числилось 992 офицера — на 303 офицера больше, чем в генеральном штабе кайзеровской армии мирного времени. Численность аппарата военного министерства также намного превышала штат кайзеровского министерства. Широко применялась система досрочного перевода большой части офицеров в запас и зачисления их на государственную пенсию.

При подборе и комплектовании офицерского корпуса неуклонно проводился принцип буржуазной классовости. В подавляющем большинстве офицерский корпус, и особенно генералитет, во всех империалистических странах состоял из представителей верхушки господствующих классов. Об этом неопровержимо свидетельствуют статистические данные по ряду стран, в том числе и по веймарской Германии (см. таблицу 4).

Рейхсвер республиканской Германии был прямым наследником кайзеровской армии и ее милитаристских традиций. Это находило свое проявление, в частности, и в том, что особым влиянием в рейхсвере пользовались офицеры дворянского происхождения. Дворяне составляли только немногим более 0,1 процента общей численности населения Веймарской [31] республики, но на 1 мая 1932 г. дворянами по происхождению было 52 процента генералов рейхсвера, 29 процентов полковников, 23 процента подполковников, 16 процентов майоров, 17 процентов капитанов и ротмистров, 23 процента обер-лейтенантов и лейтенантов{98}. Характерно, что за годы республиканского режима в Германии количество офицеров дворянского происхождения в армии почти не уменьшилось (21,3 процента в 1921 г. и 20,5 процента в 1932 г.){99}.

Таблица 4. Классовое происхождение генералов и офицеров германского рейхсвера (по данным на 1930 г.){96}

Классовый подбор офицерского корпуса во многом определял его лицо. Верность этого корпуса монополистической буржуазии, обусловленная его принадлежностью к классу господ, закреплялась широко развернутой системой идеологической обработки личного состава армии и флота. И в этом господствующие классы опирались на все самое реакционное, закостеневшее, лишь бы добиться желанного результата — обеспечить слепое повиновение масс воле империалистических правительств. Даже буржуазная печать, характеризуя систему воспитания личного состава рейхсвера, вынуждена была признать, что оно осуществлялось «методами реакционной прусско-кайзеровской школы», что «все офицеры, начиная от капитана и выше, — отборные феодально-реакционные элементы. Всякая самостоятельная мысль в рейхсвере бесцеремонно убивается, культивируется вера в авторитет, слепое и мертвое подчинение начальству...»{100}. И совсем не случайно это офицерство впоследствии составило костяк гитлеровской армии.

В реакционном духе воспитывался офицерский корпус и в Японии. В газете «Мияко» 3 марта 1930 г. генерал-лейтенант Тамон опубликовал статью под многозначительным названием «Мозг нации и армии», в которой прямо заявлял, что «никакая административная или политическая организация страны не может заменить собой офицерский корпус, несущий в себе высокий дух японизма, беспредельную преданность божественному императору и готовность умереть за него»{101}. [32]

Чтобы обеспечить беспрекословное подчинение рядового состава, буржуазные правительства не брезговали и палочной дисциплиной. Например, в хортистской армии офицеры и унтер-офицеры широко применяли унижающие человеческое достоинство физические наказания солдат{102}. Основой политического воспитания личного состава во всех буржуазных армиях было разжигание национализма и шовинизма, беспардонная ложь о том, что армия якобы стоит вне политики, над классами и служит всему обществу, возбуждение ненависти к революционным массам всех стран, и особенно к народам Советского Союза.

Многие буржуазные армии участвовали в новых колониальных войнах, различных вооруженных акциях против народов других государств. Так, после взятия города Нанкин китайской Национально-революционной армией корабли военно-морского флота США, а также британский корабль 24 марта 1927 г. подвергли зверской бомбардировке жилые кварталы города, в результате чего было убито и ранено 2 тыс. человек.

Одним из главных направлений в гонке вооружений являлось техническое усовершенствование военной машины. Резко возрастала оснащенность войсковых соединений более совершенными средствами вооруженной борьбы. Если в начале войны 1914-1918 гг. на пехотную дивизию военного времени приходилось во Франции и США по 24 пулемета, то в 1927 г. во Франции — 483, а в США — уже 947{103}. Особенно бурно в течение первого послевоенного десятилетия росло количество боевых самолетов. По официальной справке Наркомата иностранных дел СССР, представленной в Лигу наций, к концу 1927 г. военно-воздушные силы Франции имели в своем составе 6114 самолетов, Соединенных Штатов Америки — 3800, Великобритании — 3460, Италии — 1700, Польши — 498 самолетов{104}.

Продолжалась гонка и в строительстве военно-морского флота (таблица 5). В США в 1922 г. стоимость материальной части (кораблей и их вооружения) почти в 3,6 раза была выше, чем до войны (в 1912 г. — 402 млн. долларов, в 1922 г. — 1 446 млн. долларов){105}.

В империалистических странах шла усиленная милитаризация всех отраслей хозяйства, особенно промышленности. В Японии в 1929 г. 63 процента продукции машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности производилось на заводах военных арсеналов. В 1930 г. около 50 процентов всех рабочих этих двух отраслей промышленности были заняты в военном производстве{106}. Более 2 тыс. фабрики заводов Японии имели заказы для военного и военно-морского министерств{107}. К 1931 г. частные компании, получив крупные субсидии правительства, построили 8 самолетостроительных, 6 авиамоторных заводов, а также заводы точных приборов, радиооборудования и другие{108}.

В Польше в целях более тщательного приспособления всего государственного аппарата к войне в течение 1927-1929 гг. почти во всех министерствах, государственных банках, управлениях и учреждениях, вплоть до воеводских управлений, были организованы военные отделы, которые возглавлялись ставленниками диктатуры Ю. Пилсудского.

Почти во всех капиталистических странах бурными темпами развивалась имеющая громадное значение для военного дела химическая (особенно азотная) промышленность. [33]

Таблица 5. Морское соперничество крупнейших капиталистических держав{109}

Широкий размах приобрела торговля оружием. Только за 1931 г., по официальным (сильно преуменьшенным) данным, Англия экспортировала оружия на 13366 тыс. долларов, США — на 3897 тыс., Франция — на 2 730 тыс., Италия — на 2243 тыс. долларов. Малые страны также спешили урвать свою долю от жирного военного пирога. В том же 1931 году Чехословакия продала оружия на 3 922 тыс. долларов, Швеция — на 3705 тыс., Бельгия — на 1 490 тыс. и Голландия — на 708 тыс. долларов{110}.

При явном попустительстве и прямой денежной помощи монополистов США и Англии стремительно развивался процесс тайной ремилитаризации Германии. В своей статье «Руководители и рабочие оружейных заводов», опубликованной 1 марта 1942 г. в журнале фирмы, Г. Крупп хвастался, что почти с самого момента поражения Германии в ноябре 1918 г. и даже тогда, когда победители в Версале пререкались по поводу условий, на которых компания Круппа могла продолжать существование, он начал [34] тайно готовиться к последующему перевооружению Германии{111}. Уже в 1922 г. между командованием рейхсвера и фирмой Круппа было заключено секретное соглашение о разработке конструкций танков и артиллерийских орудий{112}. А в октябре 1926 г. генерал Хайе, принимая у фон Секта командование рейхсвером, заявил ему: «Вы снова посадили Германию в седло. Мне остается только удержать ее в нем»{113}.

Еще более благоприятные условия для тайного перевооружения рейхсвера создались после того, как в декабре 1926 г. прекратилась работа Союзной военно-контрольной комиссии в Германии. В 1928-1929 гг. развернулось строительство военных самолетов, бронеавтомобилей и танков. Чтобы обойти ограничения, установленные Версальским договором, немецкие монополисты вступали в различные альянсы с иностранными фирмами или создавали подставные компании за границей, вследствие чего германские конструкторы могли производить военную технику на зарубежных заводах. Часть боевых самолетов строилась на заводах Хейнкеля, перебазированных после войны в Швецию и Данию, другая часть производилась на предприятиях — филиалах фирмы «Дорнье» в Италии, Швейцарии и Испании{114}. К концу 1929 г. в самой Германии существовало 12 самолетостроительных фирм, 4 фирмы, строившие планеры, 6 авиамоторных, 4 фирмы, выпускавшие парашюты{115}. В 1929 г. была создана новая модель миномета. Примерно в 1931 г. изготовлен танк, явившийся прототипом тех T-III, с которыми германские танковые дивизии прошли Западную Европу в 1940 г. Дальнейшее развитие этой конструкции дало возможность в 1943 г. начать выпуск танков «тигр»{116}. Велись активные изыскания в области военной химии. Производство военной оптики на предприятиях концерна Цейса с 1923-1924 гг. до начала 30-х годов возросло в четыре с лишним раза{117}.

Мероприятия по вооружению Германии проводились в глубокой тайне, но общегосударственный курс на всемерное возрождение военно-экономического потенциала был секретом полишинеля. В 1929 г. 13 стран, в том числе Франция, Китай, Испания и Бельгия, сообщили Лиге наций, что Германия является их главным поставщиком оружия и боеприпасов{118}. Впоследствии немецкие монополисты и бывшие гитлеровские генералы и адмиралы признавали, что именно тайная ремилитаризация веймарской Германии создала решающую предпосылку для быстрого роста агрессивной военной мощи Германии после захвата власти фашизмом{119}.

Даже самый краткий анализ практической деятельности империалистических государств в первое послевоенное десятилетие неопровержимо [35] доказывает глубокую правоту официального заявления советской делегации на IV сессии подготовительной комиссии Лиги наций по разоружению в ноябре 1927 г.: «...ни количественного, ни качественного роста вооружений не посмеет отрицать никто»{120}. Так обстояло дело во всех крупных капиталистических державах, в том числе и в Германии, уже в 20-х годах грубо нарушавшей многие военные статьи Версальского мирного договора.

В двадцатилетии, разделявшем мировые войны, трудно найти такой год, когда в какой-либо части земного шара не велась война. Самую значительную из них — вооруженную интервенцию против Советского государства — империалистические державы организовали еще до завершения первой мировой войны. Интервенция явилась решающим фактором в развертывании гражданской войны в России. В. И. Ленин отмечал, что именно «всемирный империализм... вызвал у нас, в сущности говоря, гражданскую войну и виновен в ее затягивании...»{121}. Вооруженная интервенция и гражданская война представляли собой ярчайшее проявление классовой ненависти и самую острую форму классовой борьбы империалистической буржуазии, свергнутых в России эксплуататоров против рабочих и крестьян.

Со стороны трудящихся Советской России гражданская война была справедливой, освободительной, законной. За свое право строить социализм им пришлось заплатить дорогой ценой. За три года войны против интервентов и белогвардейцев количество убитых, раненых, умерших от эпидемий и голода лишь по РСФСР составило примерно 8 млн. человек. Огромный ущерб нанесли интервенты уже пострадавшему в годы первой мировой войны народному хозяйству страны.

Поражение, понесенное империализмом в его попытках задушить социалистическую революцию «в её колыбели», еще более разожгло ненависть правящих кругов капиталистических государств к Стране Советов, к рабочему, демократическому и национально-освободительному движению. Эта ненависть проявилась в преступлениях интервентов против Советской России, в кровавых расправах империалистов и их ставленников с поднявшимися на революционную борьбу рабочими и крестьянами Болгарии, Венгрии, Германии, Латвии, Литвы, Польши, Словакии, Финляндии, Эстонии. Контрреволюционный террор в тех или иных формах проявлялся и во Франции, Соединенных Штатах Америки и многих других капиталистических государствах.

Руководящая роль в происках и действиях контрреволюции повсеместно принадлежала правящим кругам держав — победительниц в первой мировой войне. Главной силой мировой реакции в условиях первых послевоенных лет являлись империалисты Соединенных Штатов Америки, Англии и Франции. «Демократические свободы» буржуазного мира служили лишь прикрытием диктатуры его властителей.

В эти годы империалисты развязали ряд войн против народов колониальных и зависимых стран, поднявшихся на борьбу за национальное освобождение. Против революции в Турции, свергнувшей власть султана, империалисты принудили выступить Грецию, предоставив ей оружие и финансовую помощь. В 1919 г. Англия начала войну против Афганистана, вставшего на путь национального освобождения. Соединенные Штаты Америки осуществляли непрерывные акты агрессии против стран Западного [36] полушария. В течение 1918-1919 гг. их войска неоднократно вторгались на территорию Мексики, в Доминиканскую Республику, Гватемалу, Панаму, Гаити. Настоящая война была предпринята Соединенными Штатами Америки в 1926-1933 гг. против законного правительства Никарагуа, возглавлявшегося президентом X. Сакасой и национальным героем А. Сандино. Испания и Франция в 1921-1926 гг. вели войну против народных масс Марокко, создавших независимую республику Риф, Франция в 1920-1926 гг. выступила против национально-освободительного восстания друзов в Сирии. В 1927 г. началась открытая англо-американская интервенция в Китае, облегчившая контрреволюционный переворот правым кругам гоминьдана во главе с Чан Кай-ши.

Все эти войны и интервенции не заслоняли империалистам их главной цели — уничтожения Советского государства. Бесславное поражение в войне против только что рожденной Республики Советов ничему не научило правящие круги западных стран. Стремясь держать Советскую Россию в постоянном напряжении и препятствовать мирному социалистическому строительству, империалисты прибегали к организации налетов вооруженных банд: финских реакционеров — на Карелию, петлюровцев — на Украину, басмачей — на Среднюю Азию. В 1929 г. китайские милитаристы организовали вооруженный конфликт на границах СССР.

Империалисты планировали новую вооруженную интервенцию и рассчитывали осуществить ее совместными усилиями единого антисоветского фронта капиталистических держав. В середине 20-х годов руководящая роль в борьбе за создание такого фронта принадлежала правящим кругам Англии и Соединенных Штатов Америки. В качестве главной ударной силы и орудия всей мировой реакции против социалистического государства предполагалось использовать Германию. Сильная и в то же время находившаяся в зависимости от английских и американских монополий, Германия должна была оправдать их доверие и взять на себя миссию вооруженной борьбы с революционными силами Европейского континента. Между Англией и США сложилось своего рода «разделение труда». Американские банки и монополии взяли на себя главную роль в возрождении тяжелой индустрии и военного потенциала Германии, что и было наиболее важной стороной «плана Дауэса». Английская дипломатия занялась политическим оформлением антисоветского блока.

Германские империалисты хотели получить в награду новые территории. Министр иностранных дел Германии Г. Штреземан пояснил свою позицию в частном письме достаточно откровенно. «Я рассчитываю... — писал он, — получить обратно германские земли на Востоке»{122}. Слово «обратно» имело здесь особый смысл, оно отражало мнение империалистов Германии, что им «на Востоке» должны принадлежать все те земли, на которые немецкие завоеватели устремлялись со времен средневековья вплоть до первой мировой войны. Такой курс полностью соответствовал и тайным планам немецкой военщины. Один из типичных ее представителей — генерал Тренер писал тогда в дневнике: «С тех пор как я стал военным министром, все мои помыслы были направлены только к осуществлению одной цели: освобождению страны (под «освобождением» немецкие милитаристы всегда понимали захват соседних земель. — Ред.). Ясно, что эту цель я не мог открыто высказать ни для общественности, ни при посещении войск. Такая цель не может быть достигнута быстрым натиском, а только при большом терпении. В трудной парламентской борьбе я стремился поднять рейхсвер на высшую ступень совершенства и в предстоящее время превратить его в боевой инструмент современного способа ведения войны»{123}. [37]

В целях обмана общественного мнения многоопытная английская дипломатия решила представить создание антисоветского блока как «защиту» капиталистического мира от «советской угрозы», как обеспечение европейской безопасности. В феврале 1925 г. министр иностранных дел Англии О. Чемберлен составил секретную записку, в которой писал, что Советская Россия «нависла, как грозовая туча, над восточным горизонтом Европы — угрожающая, не поддающаяся учету, но прежде всего обособленная». Он предлагал «определить политику безопасности вопреки России и даже, пожалуй, именно из-за России»{124}. Так обрисовывалась агрессивная сущность предлагаемой им «политики безопасности».

Для практического осуществления намеченной политики в октябре 1925 г. в Локарно (Швейцария) была созвана конференция представителей Англии, Франции, Германии, Бельгии, Италии, Польши, Чехословакии. Она рассматривалась как политическое продолжение «плана Дауэса». Именно так оценил ее Ф. Келлог, занимавший в то время пост государственного секретаря США. «Конференция в Локарно, — говорил он в конгрессе, — выдающееся достижение, она естественно следовала за работой комитета Дауэса»{125}. Она юридически оформила новую политику вчерашних победителей в отношении Германии.

Соединенные Штаты Америки из тактических соображений не приняли непосредственного участия в Локарнской конференции, но по активности в ее проведении не уступали ведущей державе — Англии. Подлинная роль США была тогда же разоблачена Э. Тельманом: «Американские банкиры не участвуют в Локарно официально. Ни один представитель американской буржуазии не подписал договора. Но американский финансовый капитал, рассматривающий Европу как большую колонию, из которой он может выкачать чудовищные прибыли, весьма деятельно сотрудничал при осуществлении Локарно. В конторах банкиров, крупных промышленников и крупных аграриев представители американского финансового капитала недвусмысленно дали понять, что американский империализм желает Локарно»{126}.

Между участниками Локарнской конференции имелись острейшие империалистические противоречия. Однако они отошли на второй план перед ненавистью к Советскому Союзу, ставшей лейтмотивом всей работы конференции и ее решений. С полным основанием корреспондент газеты французских коммунистов писал из Локарно: «Дипломатических представителей объединяет только одно: ненависть к большевизму и Советскому государству»{127}.

Выражением антисоветизма явился гарантийный пакт Германии, Бельгии, Франции, Англии и Италии, подписанный в результате Локарнской конференции. Первая его статья устанавливала «сохранение территориального «статус-кво», вытекающего из границ между Германией и Бельгией и между Германией и Францией, и неприкосновенность указанных границ...». Вторая статья обязывала эти страны «не предпринимать друг против друга какого бы то ни было нападения или вторжения и ни в коем случае не прибегать к войне друг против друга»{128}. Гарантия соблюдения договора возлагалась на всех его участников.

Таким образом, в гарантийном пакте можно отчетливо видеть характерный для внешней политики Англии, Франции и США совершенно определенный курс. Его смысл заключался в том, чтобы застраховать эти страны от германской агрессии и в то же время открыть для нее путь на [38] Восток, против Советского Союза. Именно этот курс нашел впоследствии отражение в мюнхенском империалистическом сговоре.

Участники Локарнской конференции замышляли агрессивную войну против Советского Союза. Но перед лицом общественного мнения они прибегали к лживой увертке, будто бы речь идет о такой войне, которая будет предпринята Советским Союзом. С большим удовлетворением встретили они выступление министра иностранных дел Германии Г. Штреземана, заявившего, что, если против Советской России начнется война, «Германия не сможет считать себя безучастной и должна будет, несмотря на трудности, выполнить свои обязательства... Германия не сможет избежать войны, если она начнется». И тут же , играя на антисоветских настроениях собравшихся, Штреземан поставил вопрос о вооружении Германии{129}. Отвечая ему, О. Чемберлен сказал: «Германия станет союзником всех остальных государств — членов Лиги. Ее сила станет их силой. Ее слабость будет их слабостью. Все остальные государства будут вынуждены оказать помощь Германии, и те, кто разоружил Германию, должны будут опять вооружить ее»{130}. Так Штреземан добился того, чего хотел: обязательств Англии и Франции, за которыми находились и Соединенные Штаты Америки, обеспечить вооружение Германии. А как использовать это вооружение, в какую сторону повернуть жерла орудий — у Штреземана имелись свои соображения, делиться которыми он не собирался.

В Локарно позорную роль сыграли представители Польши и Чехословакии — А. Скшинский и Э. Бенеш, подписавшие арбитражные договоры с Германией. Подлинный смысл соглашений заключался в следующем: вместо гарантии польско-германской и чехословацко-германской границ, как это было сделано в отношении франко-германской и бельгийско-германской границ, решение всех спорных вопросов предоставлялось постоянной согласительной комиссии из представителей обеих сторон и назначенных ими же представителей третьих государств. Таким образом создавались условия для капитуляции буржуазных правительств Польши и Чехословакии, как только Германия вновь приступит к традиционному «дранг нах Остен»{131}.

Арбитражные договоры Германии с Польшей и Чехословакией нанесли сокрушительный удар по системе союзов, созданных после первой мировой войны буржуазной Францией не только против Советского государства, но и в интересах своей безопасности от германской агрессии. Пытаясь сохранить эту систему, правительство Франции заключило в Локарно союзные договоры с Польшей и Чехословакией. Договоры предусматривали взаимную помощь, но не против любой германской агрессии, а лишь против неспровоцированного применения Германией оружия в ее отношениях с одной из договаривавшихся сторон{132}. Тем самым отнюдь не исключался «мирный» захват Германией стран Восточной Европы или пропуск через эти страны ее войск для нападения на СССР.

Новоявленные локарнские «миротворцы» были награждены Нобелевской премией мира. В общий хор, прославлявший Локарно, влились и голоса правых лидеров социал-демократических партий. Социалистический рабочий интернационал{133} объявил Локарнскую конференцию «первым шагом на пути к умиротворению Европы». В противоположность этому XIV съезд ВКП(б) прозорливо отметил, что локарнские «гарантийные договоры» [39] ...означают по сути дела не что иное, как расстановку сил для новой войны»{134}.

Ближайшими последствиями Локарно явились критические события 1927 г., когда Англия предприняла серьезную и крайне опасную попытку развязать войну против Советского Союза силами объединенного антисоветского фронта, хотя его формирование было далеко от завершения. Но английских политических деятелей это обстоятельство не смущало. Они считали, что предпринятые ими провокации приведут в действие все враждебные СССР силы и закрепят роль Англии как лидера антисоветского фронта. В том же году в СССР активизировались троцкисты, перешедшие к открытой борьбе против Коммунистической партии и Советского государства.

23 февраля 1927 г. английская дипломатия начала наступление. Она направила Советскому Союзу ноту с вымышленными обвинениями и угрозой разрыва торговых и дипломатических отношений. В апреле китайская полиция с прямого согласия английского и американского послов совершила налет на советское полномочное представительство в Пекине. Спустя месяц английская полиция совершила аналогичный налет на советское торговое представительство в Лондоне и на общество англо-русской кооперативной торговли (АРКОС). 27 мая правительство Великобритании порвало дипломатические отношения с Советским Союзом. По наущению английской реакции 7 июня был злодейски убит в Варшаве советский посол П. Л. Войков. Правительства Англии и США всячески побуждали Польшу к военным действиям против СССР. Американские бизнесмены предоставили Польше крупные средства для закупки вооружения.

Однако решающая роль в планируемой английским империализмом войне против СССР отводилась Германии. После убийства П. Л. Войкова британское министерство иностранных дел запросило министерство иностранных дел Германии, будет ли разрешен проход английских войск через ее территорию на восток. Берлин не спешил с ответом, понимая, что такой проход войск неминуемо втянул бы в войну и немцев{135}. 23 июля 1927 г. Штреземан заявил в рейхстаге, что Германия не намерена участвовать в военном походе против СССР и будет соблюдать нейтралитет.

Подобная позиция Германии была обусловлена, с одной стороны, советской внешней политикой, выразившейся в ряде важных акций, которые противодействовали локарнскому сговору, с другой стороны — столкновениями империалистических интересов. Одним из проявлений этих противоречий были неоднократные заявления германских руководителей в закрытом кругу о том, что они пойдут лишь на такую войну, которая будет выгодна их стране, а не какой-либо иной державе, например Англии. Руководители Франции также заверили Советское правительство в том, что Англии не удастся увлечь их на путь разрыва с СССР.

Англия так и не смогла завершить создание антисоветского фронта и предпринять «крестовый поход» против СССР. XV съезд ВКП(б) в резолюции по отчету Центрального Комитета Коммунистической партии отмечал: «...правильная политика Центрального Комитета обеспечила в труднейших условиях отчетного периода укрепление международной мощи СССР, повышение роли нашей страны как фактора международного мира, рост авторитета СССР как очага всемирного революционного движения»{136}.

В условиях мирового экономического кризиса, начавшегося в 1929 г., произошло дальнейшее обострение всех противоречий империализма. [40] В правящих кругах ряда империалистических держав возник новый план разрешения противоречий за счет Советского Союза путем войны. Расстановка антисоветских сил в лагере империализма претерпела некоторые изменения. В связи с внешнеполитическими поражениями Великобритании антисоветские происки в Европе поспешили возглавить правящие круги Франции. Стремясь создать против СССР политический блок европейских государств, правительство и военное командование Франции развернули активную деятельность в странах Прибалтики, Восточной и Юго-Восточной Европы. Военные миссии Франции систематически посещали эти страны, вели переговоры об унификации вооружения и поставках оружия, о подготовке военных кадров, а также о реорганизации армий. На перевооружение предоставлялись значительные займы. Особыми симпатиями французских империалистов пользовались фашистский диктатор Польши Пилсудский и румынские реакционеры. Польша и Румыния получали наибольшие займы и кредиты на закупку оружия. Большую роль в планах антисоветской войны французские империалисты отводили остаткам белогвардейского отребья, которое спешно приводилось в боевую готовность, переучивалось и вооружалось.

Снова со всей остротой встал вопрос о том, присоединится ли Германия к антисоветскому фронту. Народный комиссар иностранных дел СССР M. M. Литвинов в докладе на сессии ЦИК СССР в декабре 1929 г. говорил: «...в Германии имеются лица, группы, организации и даже партии, которые ставят своей целью радикальное изменение всей политики Германии в сторону антисоветских махинаций...»{137} Внешняя политика СССР вела активную борьбу за сохранение добрососедских отношений с Германией. Этой борьбе способствовали заинтересованность германских промышленников в торговле с Советским Союзом, а также развитие империалистических конфликтов в связи с французскими планами гегемонии в Европе.

Обострение империалистических противоречий сказывалось и в итало-французских отношениях. Италия предъявляла собственные претензии на участие в руководстве Европой. На этих противоречиях играла английская дипломатия.

Усиленно готовился к войне японский империализм. Подобно германским монополистам, правящие круги Японии вынашивали антисоветские планы, не желая, однако, чтобы их осуществление пошло на пользу США и Англии.

Таким образом, во второй половине 20-х и начале 30-х годов были две антисоветские «военные тревоги»{138}. В 1927 г. английская реакция, а в 1930 г. французская усиленно провоцировали нападение ряда связанных с ними государств на Советский Союз. Совершенно четко обозначилось основное направление политики Англии, Франции и США, рассчитанной на взаимное ослабление Советского Союза и Германии войной между ними, на уничтожение Советской власти. США, Англия и Франция пытались проводить аналогичную линию и в отношении Японии.

Однако благодаря активности миролюбивых сил, прежде всего Советского Союза, в обоих случаях война была предотвращена. Вместе с тем организованные империалистами «военные тревоги» имели тяжкие последствия для дела мира и во многом предопределили развитие событий на пути ко второй мировой войне. [41]

С увеличением экономической и военной мощи Германии, ростом захватнических устремлений ее правящих кругов разрабатывалась и соответствующая программа действий, которую германские руководители даже не считали нужным скрывать. Подводя итог поступавшей обширной информации, заместитель министра иностранных дел Англии Ванситтарт 12 мая 1930 г. писал, что германское правительство стремится восстановить свою страну в качестве мировой державы и колониальной империи, присоединить Австрию, перевооружить свою армию и изменить польско-германскую границу{139}. Английские политические деятели тешили себя мыслью, что Германия дополнит данную программу планами войны против СССР и этим ограничится. Но, как показало развитие событий, германские империалисты шли гораздо дальше в своих планах борьбы за мировое господство.

Сложную обстановку в Европе, отвлекавшую внимание капиталистических правительств, использовали японские империалисты для того, чтобы подготовить и незамедлительно предпринять войну против Китая, начав ее захватом Маньчжурии. Японское правительство решило прикрыть агрессию антисоветскими лозунгами в расчете на благожелательную позицию своих империалистических соперников. Вторжение Японии в Маньчжурию не было лишь очередной локальной войной, а явилось составной частью тех действий, которые представляли собой новый этап в зарождении второй мировой войны — образование конкретных ее очагов. Предыстория этих событий включает «план Дауэса», конференцию в Локарно и попытки новых антисоветских походов.

Непрерывная гонка вооружений и неизменно агрессивный внешнеполитический курс государственно-монополистического капитализма создавали на нашей планете все более напряженную обстановку. Анализируя ее, В. И. Ленин писал в 1920 г.: «...новые империалистские войны уже готовятся теперешней политикой всех буржуазных государств, — и не только готовятся сознательно, но и вытекают с объективной неизбежностью изо всей их политики...»{140}

Огромную роль в подготовке новых войн империалисты всех стран отводили идеологии. При этом они не только опирались на исторический опыт эксплуататорских классов, всегда уделявших серьезное внимание идеологической подготовке войны, но и тщательно учитывали некоторые важнейшие особенности новой эпохи, обусловившие значительное возрастание роли идеологии в жизни человеческого общества.

В пучину первой мировой войны были втянуты колоссальные людские массы, в том числе и из колониальных стран. В ходе ее трудящиеся ценой бесчисленных жертв подходили к правильному пониманию причин происхождения войны, неоплатной вины мирового империализма за муки и гибель многих миллионов людей, к осознанию своих коренных классовых интересов, ибо, как говорил В. И. Ленин, «война в XX веке в цивилизованной стране заставляет правительства разоблачать самих себя»{141}.

Всемирно-историческое значение для роста политической зрелости трудящихся всего мира имела победа Великой Октябрьской социалистической революции. Правда о Советской власти проникала в самые глухие уголки нашей планеты. Уже в марте 1920 г. В. И. Ленин с гордостью [42] отмечал: «...нашу мирную политику одобряет громаднейшее большинство населения земли»{142}. В великой жизненной силе идей марксизма-ленинизма империалисты убедились и на собственном опыте в процессе вооруженной интервенции против молодых советских республик, когда, по словам В. И. Ленина, «путем агитации и пропаганды мы отняли у Антанты ее собственные войска»{143}.

Готовя новые войны, империалисты учитывали этот печальный для них опыт. Они, широко используя печатную пропаганду, радио, кино и другие средства массовой информации, по всем направлениям продолжали усердно внедрять идеологию милитаризма, что явилось прелюдией непосредственной идеологической подготовки второй мировой войны.

Вдохновляющему воздействию революционных идей империалистическая буржуазия противопоставила свою идеологию, включая пропаганду милитаризма.

Когда-то буржуазия немало гордилась тем, что в противовес средневековому невежеству и культу грубой силы провозгласила победу разума, идей свободы, равенства и братства. Но эти времена давно остались позади. Органически присущая эпохе империализма реакция во всех сферах общественной жизни утвердилась и в идеологии. «В цивилизованной и передовой Европе, — писал В. И. Ленин еще накануне первой мировой войны, — с ее блестящей развитой техникой, с ее богатой, всесторонней культурой и конституцией, наступил такой исторический момент, когда командующая буржуазия, из страха перед растущим и крепнущим пролетариатом, поддерживает все отсталое, отмирающее, средневековое. Отживающая буржуазия соединяется со всеми отжившими и отживающими силами, чтобы сохранить колеблющееся наемное рабство»{144}.

Но буржуазия не только пытается в самых хитроумных «новейших» формах гальванизировать давно осужденные всеми честными людьми, но столь нужные ей человеконенавистнические идеи угнетателей прошлых времен. Для наиболее эффективного воздействия на сознание народа она, продолжая кичиться своей «объективностью», в действительности идет на прямую фальсификацию исторических событий, свою пропаганду совершенно сознательно основывает на прямом обмане, изощренной, а порой и грубой лжи. Все это убедительно подтверждает справедливость положения, выдвинутого В. И. Лениным еще в 1914 г.: «...буржуазные влияния на рабочих никогда и нигде в мире не состояли только в идейных влияниях. Когда идейное влияние буржуазии на рабочих падает, подрывается, слабеет, буржуазия везде и всегда прибегала и будет прибегать к самой отчаянной лжи и клевете»{145}.

Однако, несмотря на антинаучность и ложность основных посылок буржуазной идеологии, было бы серьезной ошибкой недооценивать ее опасность, так как эта идеология насаждается представителями экономически господствующего класса капиталистических государств.

На духовную подготовку народов к войне капиталистами был брошен весь арсенал буржуазной идеологии — взгляды политические и правовые, философские и религиозные, этические и эстетические.

Извращенно истолковывая весь ход развития человеческого общества, не только многие историки, философы, юристы, публицисты, военные теоретики, но и государственные деятели буржуазных стран проповедовали культ войны и армии. В новых условиях повторилась та ситуация, при которой, как писал К. Маркс еще в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», «усы и солдатский мундир» провозглашались «высшей [43] мудростью общества и его наставниками»{146}. Особенно рьяно эта проповедь велась в странах, потерпевших поражение в первой мировой войне или считавших себя обделенными.

В Германии популярный в те годы философ О. Шпенглер утверждал, что война вообще есть вечная форма и высшая ценность человеческого бытия и весь смысл существования государства состоит якобы в ведении войн{147}. Это был милитарист-теоретик. А милитарист-практик генерал Г. фон Сект прославлял военщину и агрессию еще более усердно: «Я могу сказать, что милитаризм сделал Пруссию и затем Германию большими и сильными»{148}.

Культ войны буквально пронизывал фашистскую библию «Майн кампф». А в тайном меморандуме Гитлера, распространенном в 1927 г. монополистом Кирдорфом среди германских промышленных магнатов, ставились все точки над и: «В этом мире последнее решение в экономической борьбе не определяется более или менее значительной деятельностью конкурентов, а, напротив, силой меча... который должен быть брошен на чашу весов»{149}.

В мире найдутся люди, которые и сейчас могут сказать, что ведь это писал нацистский фюрер. Но вот «демократический» министр иностранных дел Штреземан в своих осторожных, но многочисленных высказываниях еще за несколько лет до гитлеровского меморандума неустанно утверждал, что «в конечном счете большие вопросы решались всегда с помощью меча»{150}.

В Японии 20-х годов всячески внедрялась формула «война — отец созидания и мать культуры», широко пропагандировались принципы «Хакко Ити У» и «Кодо»{151}, ставшие, по определению Международного военного трибунала, «символами мирового господства, осуществляемого при помощи военной силы»{152}. В учебниках истории, пропагандистских статьях, «научных» трудах широко популяризировались итоги войн, которые японский империализм вел в 1894, 1904 и 1914 гг. В них утверждалось, что Япония должна каждые десять лет испытывать «благодетельный ветер войны» и что источником всех несчастий страны стало отсутствие войны в 1924 г.{153}. Культ войны и армии усиленно насаждался и религией; одним из наиболее распространенных символов синтоизма{154} являлся меч, и поклонение ему занимало важное место во многих церемониях. Военнослужащим усердно прививалась старинная мораль «бусидо» ( «путь воина»), воспевавшая верность самураев{155} императору, которая, как считало [44] командование, «будет решающим условием победы Японии в войне с ее противниками»{156}. В проекте наставления по «моральному воспитанию», составленном генеральным штабом, было сказано, что «победа дается только тем, кто проникнут духом преданности императору»{157}.

Позицию итальянского империализма выражал Б. Муссолини. Он публично заявлял, что «фашизм... не верит ни в возможность, ни в пользу постоянного мира...»{158}, ратовал за войну и призывал итальянцев «воспринять дух и свободу империалистического Рима»{159}. Разжигая милитаристский психоз, Муссолини говорил командному составу армии 26 августа 1933 г.: «Война может разразиться внезапно, с минуты на минуту, поэтому нужно быть готовым к войне не завтра, а сейчас. Мы всегда были и остаемся прежде всего военной нацией. Поскольку у нас нет страха перед словами, добавим — милитаристской. И дополним — воинствующей нацией!»{160}

Хотя в Англии и США тогда еще не существовало массовых постоянных армий, милитаристская пропаганда и там приняла значительные размеры. «История показывает, — писал У. Черчилль, — что война — удел человеческой расы. За исключением только кратких и случайных перерывов, на земле никогда не было мира. Когда история еще не начиналась, земля была полна убийственных распрей»{161}.

Одним из важных направлений в идеологической подготовке империализмом новых войн было дальнейшее разжигание национализма и расизма. В ходе первой мировой войны стараниями монополистов, военщины и их ученых прислужников шовинистические страсти в воюющих странах были «разожжены до последней степени»{162}. Они не утихли и с наступлением мира.

Спекулируя на условиях Версальского договора и опираясь на реакционные традиции пруссачества, германские милитаристы вдалбливали в голову бюргеров идеи пангерманизма, «богоизбранности» немецкой нации, призванной вернуть себе былое могущество. В марте 1924 г. Штреземан на съезде германской народной партии в Ганновере говорил, что национальная идея должна быть поднята в сердцах всех немцев и явиться «моральным оружием» в их борьбе за свое будущее{163}. Это было тем более возможно, что немецкий мелкий буржуа, представитель средних слоев, прошел в свое время школу вильгельмовского воспитания, которое всеми средствами вытравляло из сознания немцев демократические идеи, покрывало романтической позолотой все реакционное в истории Германии, насаждало дух высокомерия по отношению к другим народам. От самой глухой деревенской школы до университета немцу твердили: «Все величайшие в истории военные подвиги — прусские, все величайшие творения искусства — германские, самые великие изобретения и самые выдающиеся ученые — немецкие, самые сильные гимнасты — немецкие, самая лучшая промышленность — германская, а самые толковые рабочие — немцы»{164}. Именно на этих националистических антиверсальских дрожжах росла нацистская партия, широчайшим образом использовавшая дикий шовинизм и расизм для подготовки народа к новой мировой войне. [45]

В Японии пропагандой национализма и расизма занимались многочисленные военно-фашистские организации, печать, театр, кино. В учебнике «Ниппон синторон» ( «Теория японского синтоизма») утверждалось, что японский император — божество, японцы — раса богочеловеков, все другие люди — существа «пресмыкающиеся», «подобные червям»; японская «священная империя возвышается над всем в мире в своем единственном и недостижимом превосходстве», а все другие государства «эфемерны, как утренняя заря»{165}.

Стремясь возбудить великодержавные чувства, Муссолини говорил в мае 1927 г. о «необходимости» создать такую могучую авиацию, чтобы «рев ее моторов смог бы заглушить любой другой шум на полуострове (Апеннинском. — Ред.), а тень от ее крыльев заслонила бы солнце над нашей землей. И тогда, в период между 1935 и 1940 годами, когда, как мне кажется, наступит решающий момент в истории Европы, мы сможем заставить выслушать нас и признать, наконец, наши права»{166}.

В хортистской Венгрии усиленно насаждалась своя разновидность расизма — так называемый туранизм, направленный в конечном счете на «обоснование» агрессивных претензий хортистской клики на господство среди народов Дунайского бассейна. Пышным цветом при режиме Пилсудского распустился национализм в Польше.

В своеобразных формах пропаганда шовинизма и расизма велась после первой мировой войны в США, Англии, Франции и других капиталистических странах.

Особое место в идеологической подготовке империализмом новых войн занимала геополитика. Эта реакционнейшая теория порождена империализмом на заре его истории. Ф. Ратцель в Германии, Г. Маккиндер в Англии, А. Тайер Мэхэн в США, Ю. Челлен в Швеции еще на рубеже XIX — XX веков заложили основы геополитики. Таким образом, как справедливо подчеркивается в марксистской литературе, геополитика — это межгосударственное явление эпохи империализма{167}.

После первой мировой войны геополитические взгляды особенно усиленно пропагандируются в Германии; издается специальный журнал «Цайтшрифт фюр геополитик», выходят в свет книги А. Дикса, О. Маулла, А. Грабовского, Н. Кребса, К. Хаусхофера{168}. Первое место среди этих проповедников агрессии принадлежало, бесспорно, бывшему генералу кайзеровской армии, а затем профессору географии Мюнхенского университета Хаусхоферу, который помог превратить геополитику в составную часть фашистской идеологии. Через своего бывшего адъютанта и ученика Р. Гесса он устанавливает контакт с Гитлером с самого начала нацистского движения, затем посещает его в Ландсбергской тюрьме и оказывает на него сильное влияние. Именно от Хаусхофера была воспринята Гитлером идея завоевания Германией «жизненного пространства»{169}, ставшая одной из первооснов национал-социалистского мировоззрения и сыгравшая зловещую роль в идеологической подготовке фашистской агрессии. [46]

Геополитические взгляды как средство «оправдания» подготовки войны распространялись и в других странах. Японская доктрина «сферы взаимного процветания» была нацелена на захват всей Азии. Муссолини заявлял, что фашистская Италия «должна расшириться или задохнуться»{170}. В хортистской Венгрии в печати, по радио, в устной пропаганде звучал лозунг, призывавший к пересмотру условий Трианонского договора, ревизии послевоенных границ{171}.

Для разжигания милитаристских чувств в Германии велась широкая и разнообразная колониальная пропаганда. Лишившись заокеанских владений, германские монополисты делали все возможное, чтобы подготовить население страны к борьбе за возврат потерянных и приобретение новых колоний. Ведущую роль в этой поджигательской деятельности играли возвратившиеся из колоний германские предприниматели, дельцы, чиновники, военные; по данным на 1921 г., их число достигало 200 тыс.{172}

Главным центром колониальной пропаганды было существовавшее еще с 80-х годов XIX века «Германское колониальное общество». В 1926 г. оно имело 250 отделений в городах страны и насчитывало 30 тыс. членов; во главе его стояли бывший губернатор Германской Восточной Африки депутат рейхстага Г. Шнее и активный колониальный делец Т. Зейтц{173}. Это общество было окружено широко разветвленной сетью дочерних колониальных организаций. Вскоре после первой мировой войны создаются «Германское общество участников колониальной войны», «Союз памяти колониальных воинов», «Колониально-хозяйственный комитет», «Колониальный союз германских националистов», «Женский союз Красного Креста для немцев, проживающих в колониях», «Объединение для германских поселений и путешествий». Осенью 1922 г. они вошли во вновь созданное «Колониальное имперское объединение».

Все эти «общества» и «союзы» вносили свою посильную лепту в подготовку новой войны. Уже в 1920 г. под воззванием с требованием возврата колоний было собрано около 4 млн. подписей{174}. В Рендсбурге специальная школа подготавливала немецких девушек к жизни в заокеанских странах{175}. Для колониальной пропаганды широко использовалась пресса, применялись порой самые неожиданные средства, вплоть до изготовления и распространения специальных подставок для пивных кружек, снабженных колониальными лозунгами. В 1928 г. колониальные объединения, предпринимательские хозяйственные союзы опубликовали «Всеобщую германскую колониальную программу», подписанную руководящими представителями германского монополистического капитала. В ней открыто выдвигались требования передела мира.

Почти все буржуазные партии Веймарской республики в своих программах заявляли о необходимости признать права Германии на экономическую и политическую деятельность в колониях{176}. В сентябре 1924 г. в ноте Совету Лиги наций правительство Веймарской республики выдвинуло требование возвратить ей колонии как предварительное условие вступления Германии в Лигу наций, а через три месяца в новом меморандуме этого правительства говорилось, что Германия имеет виды на территории, [47] находящиеся в подмандатном управлении{177}. Немецкие правящие круги стремились привлечь на свою сторону симпатии народов Востока, выдвигая демагогические лозунги: «Германия и Восток, обманутые Версалем», «Германия и Восток — жертвы империалистического произвола»{178}.

На протяжении всего первого послевоенного десятилетия колониальная пропаганда велась также в Италии и Японии. В Англии, Франции, США наряду с этим осуществлялись меры по удержанию колоний, вплоть до вооруженной борьбы против народов, пытавшихся вырваться из-под ига колониализма. А когда положение колонизаторов осложнялось, они — уже в 20-е годы — прибегали к организации коллективного колониализма. Примером этого может служить координация усилий и взаимная помощь Франции и Испании в удушении республики Риф в 1925-1926 гг.{179}.

В идеологической подготовке империализмом новых войн большое место занимала фальсификация истории, истории первой мировой войны в особенности. Империалисты, учитывая все возрастающее значение исторических знаний для формирования сознания народа, во всех странах капитала широким фронтом вели работу по использованию истории для политических нужд дня.

Прежде всего германские империалисты стремились искоренить из народного сознания революционные воспоминания и традиции. Немецкая буржуазная историография имела в этом позорном деле немалый опыт. Ведь именно она нарекла славный 1848-й «безумным годом» ( «Das tolle Jahr»). В 50-е и 60-е годы XIX века, по оценке К. Маркса, «реакции в Германии удалось совершенно вытравить воспоминания о 1848-1849 годах»{180}. Еще большую волну ненависти вызвала у империалистов Ноябрьская революция 1918 года. Оклеветать, извратить ее сущность и роль в истории страны, представить революцию как «стихию безумия», заставить забыть, любыми путями вытравить революционные традиции у широких кругов трудящихся, сохранить и укрепить милитаристские традиции — таково было стремление реакционных немецких историков. «Gegen Demokraten helfen nur Soldaten» ( «против демократов помогают только солдаты») — вот главное правило, основной принцип «исследования» истории немецкими реакционерами начиная с 1848 г. и до наших дней.

Милитаристским реваншистским духом были пронизаны исторические изыскания, касающиеся любого периода немецкой истории. Известный историк Г. Риттер писал о Мартине Лютере, что «он — это мы сами: вечный немец». При анализе эпохи освободительных войн начала XIX века Риттер недвусмысленно пытался призвать немцев к такой же решительной борьбе против капиталистических конкурентов и в современных условиях. С особым усердием немецкие историки изучают эпоху Бисмарка. В 1919 г. выходит в свет третий том «Мыслей и воспоминаний» Бисмарка, с 1924 г. издаются его «Собрания трудов»; широко публикуются мемуары других политиков, дипломатов, военных деятелей тех времен, а также исследования и статьи. Весь этот поток литературы должен был, с одной стороны, убедить широкие массы в правильности воинственной политики «железного канцлера» и германского империализма в целом, а с другой — всемерно возбудить националистические чувства. И совершенно не случайно тот же Риттер доклад о Бисмарке в 1928 г. закончил словами: «Deutschland, Deutschland ьber alles, ьber alles in der Welt» ( «Германия, Германия превыше всего, превыше всего в целом мире»). [48]

В эпицентре идеологической борьбы находилась история первой мировой войны, особенно вопрос о ее виновниках. Общую линию империалистов охарактеризовал в 1927 г. американский исследователь Г. Ласвель: «Не должно быть колебаний по отношению к тому, кого нужно ненавидеть. Причиной войны не должны выставляться ни мировая система управления международными делами, ни тупость и недоброжелательство правящих классов, но исключительно хищнические инстинкты неприятеля. Преступность и простодушие должны быть разграничены географически, причем вся преступность должна находиться по ту сторону границы»{181}.

Именно по этому рецепту страны-победительницы записали в Версальском договоре, что единственной виновницей войны 1914-1918 гг. является Германия (немецкой делегации было заявлено, что данный вопрос не подлежит дискуссии). Выступая в марте 1921 г. в Лондоне, Ллойд-Джордж говорил: «Для союзников германская ответственность за войну является основным положением. Это — базис, на котором воздвигнуто здание Версальского договора. Если это положение будет отклонено или если тут будет сделана уступка, договор окажется разрушенным. Мы желаем поэтому уяснить раз и навсегда, что союзники должны рассматривать германскую виновность как установленный факт»{182}.

Конечно, это решение противоречило истине, потому что организаторами первой мировой войны были империалисты всех стран. Но и немецкие буржуазные историки и политики, выступая против тезиса Версальского договора о виновности Германии, боролись не за истину, а за оправдание германского империализма и создание идеологических предпосылок для подготовки им новых войн. К. Каутский писал в 1920 г., что «Германия не планировала войны» и «пыталась избежать ее»{183}. Президент Гинденбург в 1927 г. говорил, что «война была для нас крайним средством самозащиты всего народа от врагов в мире посредством тяжелых жертв. С чистым сердцем мы выступили на защиту отечества, и чистыми руками немецкое войско владело оружием»{184}. Таким образом, создавался своеобразный единый фронт от правых социал-демократов и буржуазных историков до престарелого фельдмаршала. Все они пытались представить германский империализм в виде непорочного агнца и всю ответственность за мировую войну переложить либо на Россию, либо на Францию и Англию.

Через три с половиной месяца после прихода Гитлера к власти официоз нацистской партии откровенно писал: «Не следует забывать, что германская историческая наука предприняла борьбу против Версальского договора. Ее задача — выковывать историческое оружие против лжи о виновниках войны, относительно «коридора» и Верхней Силезии, за присоединение Австрии и для борьбы за Рейн»{185}. Это заявление нельзя рассматривать лишь как изложение взглядов фашизма на роль истории. В нем не только ставились задачи перед германской исторической наукой, но и был брошен ретроспективный взгляд на деятельность историков в период Веймарской республики. Большинство их в 20-е годы, выполняя социальный заказ германского империализма, все усилия сосредоточили на том, чтобы распороть по всем швам Версальский договор, воспитать немцев в духе национализма, шовинизма и реваншизма. [49]

Широко развернутая антиверсальская пропаганда по вопросу о виновниках войны сочеталась со столь же лживой трактовкой причин печального для Германии исхода войны. Поражение страны приписывалось пресловутому «DolchstoЯ» ( «кинжал в спину»), якобы всаженному левыми силами.

Культивируя миф о непобедимости германской армии и правоте генерального штаба, о гениальности полководцев Гинденбурга и Людендорфа, реакционная немецкая историография вносила свой немалый вклад в подготовку новой мировой войны. Об истинном характере работ историков веймарской Германии один из видных идеологов германского империализма — генерал Кейм откровенно писал в конце 1920 г.: «Старый милитаризм... мы не в состоянии возродить. На этот счет не надо себя обманывать. Но подлинный военный дух мы должны лелеять и растить. Дух Танненберга, который вел нас к победе в бесчисленных боях, — тот дух, который в августе 1914 г. воодушевлял всех немцев и теперь еще воодушевляет многие сотни тысяч соотечественников... Для этого следует непрестанно напоминать народу, во всех его слоях, о героических воинских подвигах мировой войны, воплощающих истинную германскую доблесть»{186}.

Возрождение милитаризма в Германии началось прежде всего с воссоздания и широкого распространения его идеологии и традиций в государственном аппарате, школе, рейхсвере. Как свидетельствует генерал Мюллер, работавший в 20-е годы в военно-политическом отделе министерства рейхсвера, «традиции в Веймарской республике культивировались ради подготовки к реваншу»{187}. Значительная часть работников немецкой культуры и науки, в том числе и исторической, сыграла крайне неблаговидную роль по отношению к своему и другим народам, поддерживая, разрабатывая и насаждая милитаристские традиции и идеологию. Если о прусском учителе говорили, что он выиграл сражение за создание германской империи при Бисмарке, то реакционные авторы периода Веймарской республики несут большую ответственность за то, что они идеологически подготовили молодежь для агрессии против других народов, для бесчисленных жертв мировой войны.

Пропаганда культа войны, разжигание националистических страстей, реваншизма, попытки геополитического «оправдания» агрессивных вожделений, фальсификация истории в милитаристских целях — все это не представляло чего-либо совершенно нового. Подобные приемы идеологической подготовки войн в той или иной форме, в том или ином масштабе применялись всеми эксплуататорскими классами и ранее. Характерным для межвоенного периода было то, что пропаганда войны стала еще более откровенной и навязчивой, резко возросли ее масштабы и размах, значительно усовершенствовались ее технические возможности.

Одно из существенных различий в империалистической пропаганде до первой мировой войны и после нее состояло в том, ч-то буржуазная пропаганда все в большей мере прибегала к демагогии, к бездоказательным обещаниям, лишь бы увлечь массы за собой, не обращая внимания на то, что ее элементы не были не только в логической связи между собой, но даже противоречили друг другу. Видный буржуазный исследователь истории германского фашизма В. Хофер писал: «Неясность в программных положениях позволила национал-социалистам одновременно выступать и в антикапиталистическом и в антипролетарском облачении, изображать себя в качестве силы одновременно реставраторской и революционной, называть себя националистами и одновременно социалистами. [50] В результате партия (гитлеровская. — Ред.) сумела приобрести себе союзников в различных социальных слоях немецкого народа»{188}.

В системе идеологической подготовки войны в межвоенный период появилось качественно новое направление — антикоммунизм, антисоветизм. Оно сразу же стало главным, доминирующим во всей идеологической подготовке войн и охватило все без исключения империалистические страны.

После свершения Великой Октябрьской социалистической революции и всемирно-исторических побед молодой Советской власти буржуазия была смертельно «запугана «большевизмом», озлоблена на него почти до умопомрачения...»{189}. Безраздельно господствуя многие столетия, буржуазия в гуле вооруженного восстания в Петрограде, в победном марше красноармейских полков впервые расслышала звуки похоронного колокольного звона для себя как класса. И с этого момента она страстно желала уничтожения Советской власти, мирового большевизма. Б. Колби, государственный секретарь США в 1920-1921 гг., откровенно заявил в начале 30-х годов, что американская политика непризнания Советского государства с самого начала «была основана на определении России враждебным государством»{190}. А в мае 1931 г. он разъяснял в печати: «Когда я говорю о России как о «враждебном государстве», я утверждаю только то, что свободно признавалось и нигде не отрицалось»{191}. У. Черчилль, заявляя в ходе дебатов в английском парламенте в 1926 г., что надеется дожить до того дня, когда в России будет свергнута Советская власть и создано «цивилизованное правительство»{192}, выразил заветную мечту не только свою, но и мировой империалистической буржуазии. Черчилль в данном случае высказал лишь то, что давно уже было сокровенной мечтой также и его единомышленников, которые не только рассуждали, но и начали конкретную расстановку сил для осуществления антисоветских планов.

15 января 1920 г. командующий американскими оккупационными войсками в Германии генерал Г. Аллен записал в дневнике: «Германия является государством, наиболее способным успешно отразить большевизм». Далее он недвусмысленно расшифровывает свое понимание этого «отражения»: «Расширение Германии за счет русской территории на длительное время отвлекло бы немцев на Восток и уменьшило бы тем самым напряженность их отношений с Западной Европой»{193}.

Такой «социальный заказ» англо-франко-американских империалистов полностью соответствовал мировому антикоммунизму, антисоветским планам германской военщины. Буквально на второй день после Ноябрьской революции — 10 ноября 1918 г. — канцлер Эберт по телефону договаривался с верховным главнокомандованием сухопутных войск о совместных действиях против большевизма и леворадикальной части германского рабочего класса{194}. В тот же день фельдмаршал Гинденбург специальной телеграммой потребовал от офицеров и солдат принять все меры для того, чтобы «воспрепятствовать распространению террористического большевизма»{195}. О «необходимости» борьбы с коммунизмом генерал Тренер [51] писал Гинденбургу в 1923 г.{196}. 15 марта 1929 г. Гитлер заявил: «Каждый офицер должен знать, что марксизм разрушил старую империю»{197}. В феврале 1930 г. начальник войскового управления генерал фон Хаммерштейн писал: «Рейхсвер решительным образом ведет борьбу против линии коммунизма, третьего интернационала»{198}.

В общем антисоветском хоре слышался голос и японских милитаристов. В 1928 г. Алкава Такахару написал книгу «О современных идеях в армии», которая легла в основу идеологической обработки японского солдата. В этой книге автор утверждал, что теперь уже невозможно полностью оградить армию от идей социализма и коммунизма и поэтому воспитатели армии должны «смело вступить в столкновение с Марксом и расправиться с коммунистами»{199}.

Мировая буржуазия стремилась любыми путями как можно быстрее уничтожить нарождающийся социалистический мир. На это прежде всего и была направлена ее экономическая, политическая, военная и идеологическая деятельность.

В области идеологии первая заповедь империалистов заключалась в том, чтобы не допустить в свои страны «идейной заразы большевизма», скрыть от народа самый факт успешного практического осуществления идей научного социализма. Буржуазия когда-то пыталась игнорировать появление марксизма. Тогда эта попытка провалилась. Но обреченные классы, как правило, плохо внемлют урокам истории. Империалисты «заключили между собой настоящий заговор молчания, боясь пуще всего распространения правдивых известий о Советской республике вообще, официальных ее документов в особенности»{200}.

Но, как известно, идеи путешествуют без виз, и, несмотря на все препоны, правда о Советах доходила до трудящихся капиталистических стран. На борьбу с идеями социализма буржуазия мобилизовала все, что только могла: прессу, кино, радио, театр, литературу. И везде была ложь, везде буржуазная печать «в миллионах экземпляров своих изданий поливала большевиков отвратительными клеветами...»{201}, «нет того нелепого и чудовищного обвинения, которое против нас не возводили бы»{202}. Но пожалуй, наиболее излюбленными были утверждения о «красном милитаризме». В январе 1921 г. народный комиссар иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерин вынужден был послать всем советским дипломатическим представителям за границей телеграмму о том, что «кампания лжи по поводу наших якобы агрессивных намерений против наших соседей становится настолько необузданной, что мы не можем продолжать относиться к ней равнодушно, а действительная цель подстрекания против нас мирно живущих в соседстве с нами народов становится все более очевидной»{203}.

По мере успехов Советской власти размах клеветнической кампании еще более возрастал. В интервью сотруднику Российского телеграфного агентства (РОСТА) в июле 1925 г. Г. В. Чичерин говорил как о типичнейшем явлении противостоявшего нам политического лагеря — о вошедших в систему и превратившихся в ремесло подлогах. Они были составной частью кампании лжи и клеветы, развернутой против СССР его противниками и сделавшейся в эти годы особенно ожесточенной. В интервью перечислялось 20 фальшивок, обнаруженных за короткое время, и на основе [52] неопровержимых фактов делался вывод о том, что связанные с правительствами органы большей частью совершенно сознательно пользовались подобными фальсификациями и оплачивали их{204}.

Лидеры правых социалистов продолжали верно служить своим хозяевам-империалистам. В резолюции Объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) летом 1927 г. отмечалось, что «идейную подготовку войны против СССР наряду с буржуазией берет на себя и так называемая международная социал-демократия вместе с «ультралевыми» ренегатами коммунизма: всемерное дискредитирование СССР как государства; клевета о перерождении, кулацкой политике... и бонапартизме; крики о «красном империализме», о якобы поджигательской роли СССР, который «виновен» в нарушении мира, заботливо «охраняемого» Лигой наций... — все это должно служить прикрытием и оправданием классовой войны империалистской буржуазии против пролетарского государства и отвлечь рабочих Европы от выполнения пролетарского долга защиты всеми мерами СССР»{205}.

Что же касается входивших в социал-демократические партии рабочих, то значительная их часть не поддерживала внешнеполитического курса своих правых лидеров и занимала позитивную позицию в вопросах защиты мира. Антивоенные выступления рабочих — социал-демократов вливались в общее русло борьбы за сохранение мира.

Итак, едва завершилась первая мировая война, как международный империализм стал угрожать человечеству новой мировой войной. Эта опасность порождалась как обострением всех противоречий капитализма в период его общего кризиса, усилением неравномерности развития, так и обусловленным самой природой империализма его реакционным внутриполитическим и агрессивным внешнеполитическим курсом, ростом вооружений, милитаристской идеологией. Систематическая пропаганда антикоммунизма во всех капиталистических странах в огромной степени способствовала созданию милитаристского угара. Именно в атмосфере, отравленной духом антикоммунизма, могло появиться такое чудовищное общественное явление, как фашизм. Ныне всему миру известно, какую роковую роль сыграли идеи антикоммунизма в подготовке и развязывании второй мировой войны.

Практическую подготовку войны за новый передел мира империалисты фактически начали сразу же после окончания первой всемирной вооруженной схватки. «Война окончена, да здравствует новая война!» — вот девиз государственно-монополистического капитализма.