Допрос Йоахима фон Риббентропа защитой

(Из стенограммы заседаний Международного Военного Трибунала от 28 марта — 2 апреля 1946)

Доктор Хорн: Я прошу разрешения провести допрос подсудимого в качестве свидетеля.

(Подсудимый фон Риббентроп занимает место свидетеля)

Председательствующий: Назовите своё полное имя.

Иоахим фон Риббентроп (подсудимый): Иоахим фон Риббентроп.

Председательствующий: Повторите за мной следующую клятву: «Я клянусь Господом — Всемогущим и Всевидящим — что я буду говорить правду — и ничего кроме правды»

(Подсудимый повторяет клятву на немецком)

Председательствующий: Можете сесть.

Хорн: Пожалуйста, кратко расскажите Трибуналу о наиболее важных событиях вашей жизни.

Риббентроп: Я родился 30 апреля 1893 в Везеле. Я происхожу из старой солдатской семьи. Моя мать из деревни. Я ходил в школу в Касселе и Метце в Эльзас — Лотарингии, где впервые познакомился с основами французской культуры; и в то время мы очень сильно научились любить эту страну.

В 1908 отец ушел в отставку с военной службы. Причиной были разногласия связанные с личностью Кайзера. Мой отец уже имел сильный интерес к иностранной политике и социальным вопросам, и я сильно почитал его.

В то время мы переехали в Швейцарию и прожив там, около года, я, молодым человеком отправился в Лондон, и здесь около года в основном изучал языки. Это были мои первые впечатления о Лондоне и величии Британской империи.

Через год, в 1910, я уехал в Канаду. Сначала я хотел поехать в немецкие колонии, но затем я вместо этого поехал в Америку. Я хотел посмотреть мир. Я оставался в Канаде несколько лет, приблизительно два года рабочим, работником пути на железной дороге, и позднее я занимался банковской и строительной сферой.

Первая мировая война застала меня в Канаде. Как и у остальных немцев в то время, у меня была только одна мысль — «Каждый мужчина нужен дома и как я смогу помочь родине?» Затем я отправился в Нью — Йорк, и наконец в сентябре 1914, после некоторых затруднений, я прибыл в Германию. После службы на фронте, приблизительно 4 года, и после моего ранения, меня отправили в Константинополь, в Турцию, где я застал крах Германии в первой мировой войне. Затем я впервые увидел ужасающие последствия проигранной войны. Послы в то время, граф Бернсторфф, и позднее посол, доктор Дикхоф, были представителями Рейха в Турции. Их вызвали в Берлин с целью использовать в качестве преимущества связи графа Бернсторффа с президентом Вильсоном и посмотреть — это было надеждой для всех нас — что сила этих пунктов, вероятно, приведет к миру и примирению.

После некоторых затруднений, в марте 1919, я прибыл в Берлин и стал адъютантом генерала фон Секта на мирной конференции в Версале. Впоследствии, когда Версальский договор был подписан, я прочитал документ за одну ночь и у меня сложилось впечатление, что ни одно правительство в мире не могло бы подписать такой документ.

Таким было мое первое впечатление о внешней политике страны.

В 1919 я ушел в отставку из вооруженных сил, в звании первого лейтенанта и стал предпринимателем. Благодаря своим бизнес контактам, я близко познакомился с Англией и Францией в последующие годы. Несколько контактов с политиками возникли в это время. Я пытался помочь своей стране поднять голос против Версаля. Поначалу это было очень сложно, но уже в 1919, 1920, и 1921, я нашел определенное понимание в этих странах, даже таким скромным путем.

Затем, приблизительно в 1929 или 1930, я увидел, что Германия после заметного благополучия 1926, 1927, и 1928 подверглась воздействию внезапного экономического потрясения и, что страна пошла под откос.

В ходе 1931 и 1932, любой предприниматель, каким был и я, мог заметить, что на практике последствия Версаля были такими, что немецкая экономическая жизнь становилась все более и более упадочной. Тогда я осмотрелся. В то время, я был близко связан с Немецкой народной партией и видел, что партий становится все больше и больше. Я помню, что ближе к концу в Германии было 30 партий или более, что безработица неуклонно росла, и что правительство все больше и больше теряло доверие народа. Я четко вспоминаю в то время, что те действия предпринимаемые канцлером Брюнингом, которые, безусловно, были искренними и честными, но которые вместе с тем на дали результата.

Хорошо известно, что приходили другие правительства. Экспортные товары более не окупались. Золотые резервы Рейхсбанка сокращались, существовало уклонение от налогов, и не было доверия к мерам, предпринимаемым правительством. Такой, грубо говоря, была картина, которую я видел в Германии в 1930 и 1931. Я видел как множились забастовки, как раскалывался народ, и как много демонстраций проходило на улицах и как условия становились все более и более хаотичными.

Я не думаю, что преувеличу, если скажу, что такая картина в 1930, 1931 и 1932, и особенно в 1932, сильно отличалась от симптомов гражданской войны. На меня как немца — я думаю всегда был патриотом, как и многие немцы — это производило пугающее впечатление. В действительности я не был очень близок к политическому миру, но в ходе тех лет я осознал, что следует что-нибудь предпринять и, что каждый, где бы он не находился, должен был помочь или содействовать созданию национального фронта на широкой основе, который будет иметь доверие людей и особенно рабочих масс народа. В тоже время, мне было ясно, что большинство людей ответственных за Версаль не стремятся к этому — я уверен в этом — этот факт никто не сможет опровергнуть сегодня. Я уже упоминал разочарование испытанное молодым офицером в личных контактах, и особенно, с немецким послом в то время, Дикхофом, который был моим отдаленным родственником по жене, разочарование которое испытывали все немецкие вооруженные силы, среди немецкого народа, и в правительственных кругах даже больше — что эти пункты Вильсона были быстро отвергнуты. Я не собираюсь произносить здесь пропагандистскую речь. Я просто хочу представить печальные факты, которые я видел в то время. Не было сомнений, что беззащитность немецкого народа в то время приводила к тому, что к сожалению среди наших врагов поддерживалась тенденция не к примирению, но к ненависти или мести. Я убежден, что это не являлось стремлением Вильсона, в то время президента Соединенных Штатов, и я лично уверен, что позднее, он страдал от этого. В любом случае, это был мой первый контакт с немецкой политикой.

Версаль теперь стал…

Но известно, что даже суровые положения Версаля как мы их понимали, при близком рассмотрении, как известно не соблюдались. Это, вероятно, было следствие, последствие войны, которое бросало людей из стороны в сторону, в результате чего они не могли или не придерживались определенных вещей. Известно, что ограничения Версаля не соблюдались ни в территориальном смысле, ни в других важных положениях. Я могу упомянуть, один из самых важных вопросов — территориальных вопросов — в то время Верхней Силезии и особенно Мемеля, маленькой территории. Происходившие события произвели на меня глубокие впечатления. Особенно в Верхней Силезии, потому что я имел много личных связей здесь и потому что никто из нас не мог понять, почему жесткие условия Версаля не соблюдаются. Вопрос меньшинств играл очень важную роль. Позднее я более детально обращусь к этому вопросу в связи с польским кризисом. Но с самого начала, немецкие меньшинства, как известно, переживали трудные времена. В то время снова, особенно в Верхней Силезии, и тех территориях которые страдали от этой проблемы, от такого обращения. В дальнейшем, вопрос перевооружения был естественно важнейшим положением Версаля. И это, также уже упоминалось в зале суда. Следовательно, я не буду вдаваться в детали.

В любом случае, был отказ от равенства в таких сферах, отказ от равных прав, что заставило меня в тот год принять активное участие в политике. Я хочу сказать сейчас вполне открыто, что в то время я часто говорил с французскими и британскими друзьями, и конечно уже был известен факт, даже тогда — после 1930 НСДАП получило более 100 мест в Рейхстаге — в силу естественной воли немецкого народа сломать такое отношение, которое лишь означало желание народа жить. В то время эти друзья спрашивали меня об Адольфе Гитлере, которого я не знал в то время, они спрашивали меня, «Что за человек Адольф Гитлер? Что он принесет? Что это?». Я откровенно говорил им в то время, «Дайте Германии шанс и Адольфа Гитлера не будет. Если не дать ей шанса, Адольф Гитлер придет к власти».

Это было приблизительно в 1930 или 1931. Германии не дали шанса, и так 30 января 1933 он пришел — национал-социалисты захватили власть.

Хорн: Как и когда вы узнали об Адольфе Гитлере?

Риббентроп: Я впервые увидел Адольфа Гитлера 13 августа 1932 в Бергхофе. Поскольку с 1930 или 1931 я знал графа Хелльдорфа в Берлине, который был известен, как национал-социалист. Он был моим полковым товарищем, и мы вместе с ним прошли 4 года войны. Через него я впервые познакомился с национал — социализмом в Берлине. Он сделал так, насколько помню, с участием господина Рёма. Я посетил Адольфа Гитлера и имел с ним долгую беседу, так сказать, Адольф Гитлер объяснял мне его видение ситуации в 1932. Я особенно отметил его голубые глаза в темном окружении, и затем, вероятно выдающуюся, отчужденную, я должен сказать сдержанную — не недоступную, а сдержанную — природу, и манеру в которой он выражал свои мысли. Эти мысли и заявления всегда были окончательными и определенно исходящими из его души. Я у меня было впечатление, что я встретил такого человека, который знал чего он хочет и который имел непоколебимую волю и был сильной личностью. Я могу подытожить, сказав, что я покинул встречу в убеждении, что этот человек, был тем, кто может спасти Германию от огромных трудностей и бедствий в то время. Мне не нужно вдаваться в подробности о событиях января. Но я хочу рассказать об одном эпизоде, который произошел в моем доме в Далеме, когда возник вопрос будет ли Гитлер рейхсканцлером или нет. Я знал, что в то время, я уверен, ему предлагали вице — канцлерство и я слышал с огромной силой и убеждением — если хотите, также жесткостью и твёрдостью — он мог высказать свое мнение, когда он верил, что препятствия могут появиться на пути к воскрешению и спасению народа.

Хорн: Вы верили в возможность пересмотра Версальского договора путем взаимопонимания?

Риббентроп: Я могу сказать, что множественные деловые поездки за рубеж с 1920 по 1932 убедили меня, в том насколько бесконечно далеки такие возможности для пересмотра Версальского договора путем переговоров в существующих условиях. Несмотря на это, я ощущал рост кругов в Англии и Франции, которые были убеждены, что Германии следует помочь. В те годы, я установил много контактов с деловыми людьми, общественными деятелями, учеными и деятелями искусства, особенно в университетах Англии и Франции. Так я узнавал об отношении англичан и французов. Я хочу сказать теперь, что даже вскоре после Версаля моим убеждением было, что изменений в договоре можно добиться только путем взаимопонимания с Францией и Британией. Я также верил, что только таким путем можно улучшить международную ситуацию и устранить существенные поводы для конфликтов оставшиеся после мировой войны. Следовательно, было ясно, что только путем взаимопонимания с западными державами, с Англией и Францией, было возможно пересмотреть Версаль. Даже тогда, я отчетливо ощущал, что только путем такого взаимопонимания можно действительно сохранить мир в Европе. Мы молодые офицеры прекрасно это осознавали. И я думал о Свободном корпусе в Силезии и таких вещах в Балтике, и т. д. Я должен добавить, и сказать достаточно откровенно, что с самого начала, с первого дня, когда я увидел и прочитал Версальский договор, я, как немец, чувствовал своим долгом противостоять ему и попытаться заменить его более лучшим договором. Именно оппозиция Гитлера Версалю, впервые привела меня к нему и к национал-социалистической партии.

Хорн: Вы пытались рассказать о своих взглядах Гитлеру?

Председательствующий: Доктор Хорн, уже 5 часов, и Трибунал думает, что лучше прерваться.

(Трибунал отложен до 10 часов 29 марта 1946)

Девяносто четвертый день
Пятница, 29 марта 1946
Утреннее заседание

Председательствующий: Прежде чем допрос подсудимого фон Риббентропа продолжится, Трибунал хочет обратить внимание доктора Хорна и подсудимого фон Риббентропа на то, что Трибунал говорил последние несколько дней.

В первую очередь Трибунал сказал: Трибунал позволил подсудимому Герингу, который давал показания первым из подсудимых, и который называет себя вторым человеком в нацистской Германии, давать показания без каких-либо прерываний, и он осветил всю историю нацистского режима от его зарождения до поражения Германии. Трибунал более не позволит любому другому подсудимому освещать те же вопросы в своих показаниях за исключением необходимых для вашей защиты.

Во-вторых, Трибунал установил правило, что несправедливость Версальского договора или действия под принуждением являются недопустимым доказательством.

В-третьих, хотя это и не распоряжение Трибунала, я хочу указать, что Трибунал по множеству случаев был проинформирован о взглядах подсудимых и их свидетелей на Версальский договор, как несправедливый и, следовательно, любое доказательство исходя из этого положения, помимо того, что оно недопустимо, также кумулятивно, и Трибунал не будет заслушивать их по этой причине.

И последнее, Трибунал желает указать доктору Хорну, что долгом защитника во время допроса свидетеля является не допускать речей подсудимого, и если ему известно, что такие показания недопустимы согласно решениям Трибунала, его долг останавливать свидетеля в таких случаях. Это всё.

Доктор Зейдль, если вы касаетесь письменных показаний Гаусса, Трибунал сейчас не будет ими заниматься, мы перейдем к ним после дачи показаний подсудимым Риббентропом.

Зейдль: Господин Председательствующий, я согласен с доктором Хорном, защитником подсудимого Риббентропа…

Председательствующий: Доктор Зейдль, меня не волнует ваш разговор с доктором Хорном и ваши договоренности с ним; для Трибунала неприемлимо заслушивать показания доктора Гаусса в настоящий момент; он желает продолжать заслушивать Риббентропа.

(Обращаясь к подсудимому)

Хорн: Вчера в конце вы говорили о ваших политических впечатлениях в Англии и Франции. В связи с этим я поставлю следующий вопрос: Вы предпринимали попытки рассказать о ваших взглядах на французскую и британскую политику в то время?

Риббентроп: Да, после 30 января 1933 я периодически видел Гитлера и конечно рассказывал ему о впечатлениях, которые я собирал из частых путешествий, особенно по Англии и Франции.

Хорн: Каким было отношение Гитлера к Франции и Англии в то время?

Риббентроп: Отношение Гитлера было следующим: он видел во Франции врага, потому что вся политика Франции, которую Франция преследовала после окончания первой мировой войны, и особенно в её позиции в вопросах равных прав. Это отношение нашло выражение в его книге «Майн Кампф».

Я хорошо знал Францию, поскольку многие годы имел связи с ней. В то время я много рассказывал Фюреру о Франции. Она интересовала его, и я замечал его растущий интерес к французским делам в 1933 году. Затем я организовал к нему визиты множества французов, и я уверен некоторые из этих визитов, и вероятно, также некоторые из таких описаний об отношении французов, и всей французской культуре…

Хорн: Что это были за французы?

Риббентроп: Это были многие французские экономисты, журналисты и также некоторые политики. Эти доклады интересовали Фюрера, и постепенно он получил представление, о том, что, прежде всего, есть люди во Франции не отвернувшиеся от идеи понимания с Германией.

Прежде всего, я ознакомил Фюрера с аргументами вытекавшими из моего глубочайшего убеждения и годов моего опыта. У Фюрера было огромное желание, как известно, придти к определенной дружбе и согласию с Англией. Поначалу у Фюрера была такая идея помимо франко — немецкой политики. Я уверен, что в то время я успешно убедил Фюрера, что взаимопонимания с Англией можно достигнуть, только достигнув взаимопонимания также и с Францией. Это произвело, как я очень ясно понял из наших разговоров, сильное впечатление на него. Он сказал мне тогда, что я должен продолжать мой личный курс на поиск взаимопонимания между Германией и Францией и, что я должен продолжать докладывать ему о таких вещах.

Хорн: Затем вы стали внешнеполитическим советником Гитлера, а не партийным советником? Как так получилось?

Риббентроп: Я уже говорил, что докладывал Гитлеру о моих впечатлениях от путешествий. Эти впечатления, которые я черпал в Англии и Франции интересовали его, и, без подготовки отдельных совещаний и обсуждений, я часто принимался Гитлером. Я периодически разговаривал с ним и из этого следовало, помимо официальных каналов, он понимал о моём содействии и моих советах, о том, что я видел и слышал в иностранных государствах.

Конечно, он особенно интересовался всеми вопросами касающимися Англии. Я рассказывал ему о публичном мнении и личностях и представлял ему, многих французов, многих англичан, с которыми он мог обмениваться идеями не по официальным каналам, как он любил делать.

Хорн: В чем заключалось ваше персональное содействие в попытках Гитлера придти к соглашению с Францией в 1933–1935 годах?

Риббентроп: В то время решение проблемы Саара было первым предметом споров. Я пытался через свои частные каналы сделать ясным для французов в Париже, что разумным и ясным решением саарского вопроса будет плебесцит, как было установлено Версальским договором, что будет добрым знаком для отношений двух стран. Я разговаривал с многими людьми в те годы в Париже и также впервые установил контакты с членами французского правительства. Я могу отметить, что я вел переговоры с французским президентом Думергом, с министром иностранных дел Барту, который был убит, с господином Лавалем, и особенно с господином Даладье.

Я помню, что в особенности в связи с саарским вопросом я встретил значительное понимание позднее. Затем позже я заметил в ходе визитов французов к Гитлеру, что всегда отмечалось, «Да, но есть «Майн Кампф» и ваша политика к Франции содержится в книге». Я попытался убедить Фюрера официально пересмотреть этот момент в «Майн Кампф». Однако, Фюрер, сказал — и я помню эти слова — что он определился со своей политикой, на практике, он подтверждает изменение своих взглядов в этом отношении: написанное нельзя было изменить, это были исторические факты, и его бывшее отношение к Франции вызывало в то время ответное отношение Франции к Германии. Но следовало перевернуть страницу в истории двух стран.

Затем я попросил Адольфа Гитлера принять французского журналиста, с целью сделать возможным публичное заявление о пересмотре для мира его взглядов из «Майн Кампф».

Он согласился с этим и затем принял французского журналиста и дал ему интервью в 1933. Я не помню точную дату. Я уверен статья появилась в Le Matin и вызвала восхищение. Я был очень рад, тому, что соответственно был сделан шаг к взаимопониманию с Францией. Затем я размышлял над тем, что следовало сделать далее, и теперь, благодаря простой публичной статье, любой мог работать над установлением прямых контактов французских и немецких чиновников.

Хорн: В то время вы размышляли над встречей Гитлера и Даладье? Какие практические меры вы предпринимали?

Риббентроп: Я подхожу к этому. В то время Даладье был французским премьером. У меня было несколько разговоров с ним и я предложил ему встретиться с Адольфом Гитлером, так чтобы откровенно, лицом к лицу, провести беседу и посмотреть удаться ли поставить франко — немецкие отношения на совершенно новую основу. Я доложил об этом Гитлеру и Гитлер готов был встретиться с Даладье.

Местом встречи был выбран Оденвальд и он был согласован. Я отправился в Париж для последних приготовлений с Даладье.

Додд: Ваша Честь, разрешите, я не хотел бы каким-либо образом вмешиваться в допрос подсудимого, но и я и мою коллеги чувствуем, что эта часть допроса беспредметна и слишком насыщена деталями и так мы никогда не закончим. Если защитник будет соблюдать указания Трибунала данные этим утром, мы сможем продвигаться более определенно и быстро.

Председательствующий: Доктор Хорн, Трибунал считает возражение обоснованным. Подсудимый рассматривает период с 1933 по 1935 и его усилия по созданию хороших отношений с Францией. Пожалуй, это очень далеко от любого вопроса, который мы рассматриваем в настоящем деле, и следовательно изучение его в деталях является тратой времени.

Хорн: Тогда я поставлю вопросы, касающиеся его прямого содействия.

Что заставило Гитлера назначить вас уполномоченным по разоружению?

Риббентроп: Я уверен я был назначен уполномоченным по разоружению на год — в марте или апреле. Причина была следующей:

Гитлер был мнения о необходимости равенства при разоружении. Он верил, что это было возможно только путем переговоров с Францией и Англией. Это было и моёй позицией. Потому что мои усилия по установлению хороших отношений между Германией и Англией, поскольку это было серьезным желанием Фюрера, я был в то время в Лондоне и мог создать контакты с влиятельными людьми в английской политике.

В основном это был контакт с лордом Болдуином. Я разговаривал с лордом Болдуином и затем с премьер — министром, Макдональдом, о немецком желании равенства и обнаружил, что эти министры готовы слушать. В результате долгого разговора с лордом — канцлером в то время, лорд Болдуин — позднее, я уверен 1 декабря 1933, выступил с речью в Палате Общин, в которой указал, на то, что Германия стоит на перепутье. Было обещано паритетное разоружение и, следовательно, его нужно было достичь. Для этих целей было две вероятности: первая была такой, что Германия вооружиться до уровня остальных держав, и это не было желаемо; второй вероятностью было, что остальные разоружаться до уровня Германии, и такого не могло произойти; и следовательно надо было остановить Германию на половине пути и разрешить ей ограниченное перевооружение, а другие страны со своей стороны должны были разоружиться. Адольф Гитлер был очень рад такому отношению, он считал существенным практическим путем соблюдение равенства Германии. К сожалению эти хорошие и разумные заявления Болдуина не стали возможными в последующем развитии событий. Адольф Гитлер следовательно занял позицию, что в такой системе доминирующей в мире совершенно невозможно, достичь путем переговоров, паритетного разоружения — паритета прав — для Германии.

Председательствующий: Подождите. Переводчик не расслышал вас. Могли бы вы поднести микрофон ближе к вам? И повторите последнее предложение, которое сказали?

Риббентроп: Адольф Гитлер к сожалению видел, что в той доминирующей международной системе, хорошие идеи лорда Болдуина не могли быть осуществлены путем переговоров.

Хорн: Какие практические шаги по ограничению вооружений вы предпринимали в Лондоне?

Риббентроп: Известно, что Адольф Гитлер, что значит Германия, покинул Лигу Наций и конференцию по разоружению, потому что было невозможно проводить необходимые Германии переговоры. Гитлер следовательно не видел другой возможности, кроме приложения усилий самого немецкого народа. Он знал это, и конечно, осознавал, что идет на риск, но по опыту предыдущих лет не оставалось никаких других средств, так Германия начала независимое перевооружение.

(Доктор Хорн пытался прервать)

Риббентроп: Я должен закончить ответ на ваш вопрос.

Как практический результат, произошло следующее: в течение 1934 настало время близких контактов между немецким и британским правительствами. Последовали визиты британских политиков в Берлин, сэра Джона Саймона и господина Идена, и в ходе этих визитов было предложено, что пока нельзя придти к соглашению, по крайней мере пока существуют морские проблемы.

Гитлер был заинтересован этой идеей и в ходе переговоров между немецким и британским правительствами было согласовано, что я отправлюсь в Лондон с целью заключить морское соглашение с британским правительством.

Мне не нужно вдаваться в детали пакта, который действительно материализовался. Сам Гитлер сказал в самом начале, что с целью достижения взаимопонимания с Англией, любому раз и навсегда следует признать абсолютное морское превосходство Британии. Он был тем, кто предложил морское соотношение 100 к 35, которое полностью отличалось от соотношения обсуждавшегося между Германией и Англией до 1914.

После относительно коротких переговоров в Лондоне было заключено морское соглашение. Оно являлось очень важным для англо — немецких отношений, и представляло в то время первый практический результат действительного ограничения вооружений.

Хорн: В то время, Франция согласилась с перевооружением и какими были ваши усилия для этого шага?

Риббентроп: Я могу сказать заранее, что Гитлер и я были очень рады этому пакту. Я знаю, этому в определенных кругах ему присвоили английское выражение «очковтирательство». Из своего опыта я могу сказать, что я не видел Адольфа Гитлера более радостным, чем в момент, когда я лично рассказал ему в Гамбурге о заключении соглашения.

Хорн: Каким было отношение Франции к этому пакту?

Риббентроп: С Францией ситуация была конечно немного сложнее. Я заметил это уже в ходе переговоров о возможности отклонений от ограничений вооружений установленных Версальским договором. Затем я лично предложил господам из министерства иностранных дел — я могу упомянуть их имена, это были сэр Роберт Крэйги и особенно также Литтл, который был британским адмиралом — что я должен отправиться во Францию, так, чтобы я также мог наладить отношения с французскими деятелями и разъяснить им важность и пользу этого соглашения для будущего немецко — англо — французского взаимопонимания.

Я должен здесь кое-что отметить. В зале суда, ранее, показывался фильм с речью, которую я делал для кинохроники, с выводами в отношении морского соглашения, как доказательство двуличности немецкой дипломатии. В то время я сделал эту речь в Лондоне с целью объявить всему миру, что это не просто касается британо — немецких вопросов, но это было желанием Гитлера — и также духом морского соглашения — принести общее ограничение вооружений, и что это морское соглашение было призвано наконец — то улучшить отношения между Францией и Германией. Это было искреннее желание.

Затем я отправился во Францию, для встречи с французскими деятелями и я уверен, помог в некоторой степени сделать первый шаг в понимании ограничения вооружений рассматриваемый разумной мерой многими французами в виду факта того, что право равенства не могло быть отнято у немецкого народа.

Хорн: Затем вас назначили послом в Лондон. Что привело к этому назначению?

Риббентроп: Это вытекало из следующего: во время последующим за морским соглашением, которое было принято с воодушевлением широкими кругами в Англии, я приложил большие усилия с целью объединить лорда Болдуина и Фюрера, и я должен отметить, что предварительные мероприятия для встречи уже были сделаны другом лорда Болдуина, господином Джонсом. Фюрер согласился прилететь в Чекерс для встречи с лордом Болдуином, но к сожалению лорд Болдуин отказался от встречи в последний момент. Что привело к отмене, я не знаю, но несоменно, что определенные силы в Англии в то время не желали немецко — британского взаимопонимания.

Затем в 1936, когда немецкий посол фон Хош умер, я сказал себе, что для блага Германии следует предпринять последнюю главную попытку для достижения взаимопонимания с Англией. Я могу утверждать в этой связи, что в то время я уже был назначен государственным секретарем министерства иностранных дел Гитлером и я лично обратился к Гитлеру с просьбой отменить это назначение и отправить меня послом в Лондон.

Следующее могло привести Гитлера к такому решению. У Гитлера была очень определенная концепция английской теории баланса сил, но мой взгляд вероятно немного отличался от его. Моим убеждением было, что Англия будет всегда стремится поддерживать свою старую теорию баланса сил, в то время как Гитлер высказывал мнение, что эта теория баланса сил устарела, и теперь, Англия должна была смириться, то есть, должна приветствовать, более сильную Германию в свете изменившейся ситуации в Европе, и в свете роста русской силы. С целью того, чтобы дать Фюреру определенную и ясную картину того, как обстоят дела в Англии — это была в любом случае причина моей отправки в Англию. Другой причиной было то, что мы надеялись в то время, что через обширные круги в Англии, которые были дружественны Германии и поддерживали немецко — английскую дружбу с целью сделать отношения между двумя странами дружескими и вероятно придти к постоянному согласию.

Окончательной целью Гитлера всегда являлся немецко — английский пакт.

Хорн: В чем заключалась ваша деятельность посла в Англии?

Риббентроп: Я хочу прежде всего сказать, что я периодически бывал в Англии в 1930 — х, в основном с 1935 по 1936, и, действовал согласно инструкциям Фюрера, я озвучивал мнения по вопросу немецко — британского пакта. Основа этого пакта известна. Это было постоянное морское соотношение 100 к 35. Во-вторых неприкостновенность так называемых малых стран, Бельгии и Голландии, а также вечная гарантия двух стран Франции и — это была идея Фюрера — Германия признавала Британскую империю и должна была быть готовой стать рядом, если необходимо для помощи ей, для сохранения и поддержания Британской империи; и Англия в ответ признавала Германию, сильнейшей державой в Европе.

Уже говорилось, и я повторю, что эти усилия в 1930 — х, к сожалению, не привели к каким-либо результатам. Это было одним из глубочайших разочарований Фюрера — и я могу утверждать, здесь, что это имело важную роль в дальнейшем развитии событий — так как на этот пакт возлагались большие надежды и который должен был стать краеугольным камнем его внешней политики в те годы. Какие силы помешали этому, я не могу сказать, потому что я не знаю. В любом случае мы не пошли дальше.

Я возвращался к этому вопросу несколько раз за время пребывания послом в Лондоне и обсуждал это в кругах дружественных Германии. И я могу сказать, что было много англичан, которые имели положительное отношение к этой идее.

Хорн: А вы сталкивались с отрицательным отношением?

Риббентроп: Здесь естественно был сильный элемент в Англии, который не выглядел удовлетворенным этим пактом или такой идеей близких отношений с Германией, потому что были соображения британской политики против определенных обязательств такого рода. Я хочу кратко отметить, даже если вернуться в 1936, в ходе Олимпийских игр 1936 я пытался склонить очень влиятельного британского политика, нынешнего лорда Ванситарта, к этой идеи. У меня была в то время очень долгая дискуссия на протяжении нескольких часов в Берлине. Адольф Гитлер также принял его и разговаривал с ним об этом. Лорд Ванситарта, даже, несмотря на хорошие личные отношения, оставался сдержанным.

В 1937, когда я был в Лондоне, я увидел, что в Англии постепенно четко формируются два противоположных тренда; один тренд был заинтересован в развитии хороших отношений с Германией; второй тренд не желал таких близких отношений.

Были — я уверен можно не упоминать имена, они известны — такие господа, которые не желали таких близких отношений с Германией, господин Уинстон Черчилль, позднее ставший премьер — министром, и другие.

Я предпринимал в Лондоне усиливающиеся попытки с целью развивать эту идею, но происходящие события делали мои попытки затруднительными. Прежде всего, испанская политика. Хорошо известно, что в Испании вспыхнула гражданская война и, что в Лондоне заседала так называемая комиссия по невмешательству.

Я следовательно, как посол при суде Святого Джеймса, имел сложную задачу. С одной стороны, любыми средствами имеющимися в моем распоряжении, я желал дальнейшей немецко — британской дружбы и заключения немецко — британского пакта, но с другой стороны, я действовал согласно инструкциям моего правительства относительно комиссии по невмешательству в Испании. Однако, эти инструкции, были часто противоположными целям британской политики. Следовательно в такого рода Лиге Наций, которую представляла комиссия по невмешательству в то время, и которую я направлялся, как представитель Германии, было главной целью Адольфа Гитлера при направлении меня в Лондон.

Тут я хочу сказать — если я могу предложить объяснить тот период в интересах дела — что это касалось не только политики в Испании, в те годы, с 1937 до 1938, силы, не желающие пакта с Германией, недвусмысленно заявили о себе в Англии; что, сегодня является историческим фактом. Почему? Ответ прост, очень ясен. Эти круги относились к Германии усилившейся национал — социализмом как к фактору, который мог нарушить традиционную британскую теорию баланса сил и политики на континенте.

Я убежден, что Адольф Гитлер не имел намерений предпринимать что-либо против Англии, но он отправил меня в Лондон с пламенным желанием для достижения взаимопонимания с Англией. Из Лондона я докладывал Фюреру о ситуации. И перед лицом Трибунала, я хочу прояснить одно положение, положение, которое часто упоминается и относится к моей защите. Часто утверждается, что я докладывал Фюреру из Англии, что Англия разлагается, и вероятно не будет сражаться. И могу и должен установить здесь как факт, что с самого начала я докладывал обратное Фюреру. Я информировал Фюрера, что по моему мнению английский правящий класс и английский народ определенно имеют героические стремления и что эта нация готова в любое время сражаться за существование своей империи. Позднее, в ходе войны и после совещания с Фюрером, я однажды обсуждал этот вопрос публично, в своей речи в 1941.

Подытоживая ситуацию в Лондоне в 1937 и 1938, пока я был послом, я могу, по крайней мере, сказать, что я был полностью осведомлен о том факте, что заключить пакт с Британией будет трудно. Но даже так, и я об этом я всегда докладывал, все усилия были направлены на средства мирного урегулирования с Англией, как решающего фактора в немецкой политике, то есть, созданию таких отношений между развитием немецкой мощи и британскими основными тенденциями и взглядами на внешнюю политику, чтобы эти два фактора не конфликтовали.

Хорн: Будучи послом вы заключили так называемый Антикоминтерновский пакт с Японией. Как получилось так, что вы, посол, заключили пакт?

Риббентроп: Я хочу сделать предварительное замечание, что в 1938 я был назначен на должность министра иностранных дел 4 февраля. 4 февраля я был в Берлине. Фюрер вызвал меня и сообщил мне, что я назначен министром иностранных дел. После этого — я не уверен, вы говорили о пакте трех держав?

Хорн: Нет вы меня неправильно поняли. Работая послом вы заключили Антикоминтерновский пакт в 1936, к которому с 1937 присоединилась Италия и позднее Испания, как и остальные страны. Как получилось, что будучи послом вы заключили пакт.

Риббентроп: Адольф Гитлер в то время учитывал идеологические различия между Германией, то есть, национал — социализмом и коммунизмом, как решающие факторы своей политики. Следовательно, возник вопрос как можно повлиять на страны противостоящие коммунистическим тенденциям. Проблема следовательно, была идеологической. В 1933, я уверен, Гитлер впервые обсуждал со мной, вопрос можно ли установить близкие контакты с Японией в той или иной форме. Я отвечал, что лично я имею определенные связи с японскими деятелями и установлю контакт. Когда я сделал это, оказалось ясным, что Япония имеет такие же антикоминтерновские настроения, как и Германия. В ходе разговоров в 1933, 1934,1935, я уверен, идея постепенно прояснялась, что можно придти общими усилиями к пакту. Я уверен, что это было идеей одного из моих помощников заключить Антикоминтерновский пакт. Я представил эту идею Фюреру и Фюрер одобрил её. Однако, поскольку это был, так сказать, идеологическим вопросом, он не желал, чтобы это делалось через официальные каналы немецкой политики и следовательно проинструктировал меня подготовить пакт, который был заключен в моём ведомстве, я уверен, по ходу 1936 года.

Хорн: Если я правильно вас понимаю, пакт был заключен, потому что вы были главой Бюро Риббентропа?

Риббентроп: Верно. Бюро Риббентропа состояло главным образом из меня и нескольких помощников. Но верным будет сказать, что Фюрер желал, чтобы я заключил этот пакт, потому что он не желал придавать ему официальный дух.

Хорн: Данный пакт касался практической политики или только идеологии?

Риббентроп: Определенно данный пакт, я скажу, в принципе, имел идеологическую цель. Он был средством противодействия работе Коминтерна в различных странах. Но естественно он содержал политический элемент. Этот политический элемент был в то время антирусским, поскольку Москва была представителем идей Коминтерна. Следовательно Фюрер и я отмечали, что данный пакт представляет собой опредленный баланс или противовес против русских усилий или против России в политическом смысле, потому что Россия была против Германии в плане идеологии и также, конечно, в политике.

Председательствующий: Доктор Хорн, вы и подсудимый действительно считаете, что для нас так важны детали о том, что он являясь послом в Лондоне, был вызван на подписание Антикоминтерновского пакта?

Хорн: Я плохо слышу вас Ваша Честь.

Председательствующий: Я спросил вас о том, что вы и подсудимый думаете, что необходима такая долгая речь подсудимого, отвечая на ваш вопрос, почему он, как посол в Лондоне, был привлечен к подписанию Антикоминтерновского пакта. Он говорил об этом 5 минут до этого.

Хорн: 4 февраля 1938, вас назначили министром. Каковы были причины этого назначения?

Риббентроп: Я уже говорил, что 4 февраля 1938 я был в Берлине. Фюрер вызвал меня и проинформировал, что в силу перестановок в высших постах, он собирался назначить нового министра иностранных дел, а также назначил министра иностранных дел фон Нейрата, президентом секретного правительственного совета. Я ответил Фюреру, что я, конечно, буду рад принять это назначение.

Хорн: По этому случаю вам также присвоили высокое звание СС? Обвинение утверждает, что это звание не носило только почетный характер. Это правда?

Риббентроп: Я уверен, должен это поправить. Я получил звание в СС до этого момента и я не могу вспомнить было ли это связано с назначением или позднее я стал группенфюрером СС. Фюрер пожаловал мне звание и форму группенфюрера СС. Это была должность, которая ранее в армии была известна как звание для антуража. В то время я разделял идеи СС. Мои отношения с Гиммлером в то время были вполне хорошими. Я рассматривал в то время идею СС, как возможную основу для выявления и создания идеалистического класса лидеров, то что существовало в Англии, и такое проявлялось в виде героизма Ваффен — СС в ходе войны. Позднее, и это правда, мои взгляды на Гиммлера изменились. Но Фюрер пожаловал это звание мне, потому что он желал, чтобы внутри партии, на партийных митингах, я носил партийную форму и имел партийное звание.

Могу я сейчас, коротко описать свое отношение к партии. Я уверен, вчера или позавчера, был поднят вопрос, был ли я настоящим национал-социалистом. Я не могу пожаловаться, что я не компетентен в данном вопросе. Фактом является то, что я присоединился к Адольфу Гитлеру в поздние годы. Я не буду уделять много внимания национал-социалистическим доктринам и программе, ни расовым теориям, с которыми я не очень знаком. Я не был антисемитом, не понимал церковный вопрос, также покинув церковь задолго до этого. У меня были внутренние причины так сделать, причины связанные с развитием церкви в начале 20 — х, в Германии. Однако, я уверен, что я всегда был хорошим христианином. Что привело меня в партию, как я осознавал в то время, был факт, что партия хотела сильной, процветающей, и социалистической Германии. Я тоже этого хотел. По этой причине, в 1932, я, после раздумий, стал членом НСДАП.

Хорн: Вы предоставляли свои услуги для партии до этой даты, как утверждает обвинение, называя, 1930?

Риббентроп: В 1930, когда на крупных выборах в Рейхстаг национал — социализм получил более 100 мест в немецком Рейхстаге. Я излагал вчера, и вероятно не следует вдаваться в детали условий в Германии, которые были в то время. Однако, в течение 1930, 1931 и 1932 я постепенно становился ближе к партии. Затем с 1932 — я уверен, я вступил в партию в августе 1932 — с этого момента до самого конца войны я целиком посвятил себя национал-социалистической Германии и отдавал свои силы этому делу. Я желаю откровенно исповедаться перед Трибуналом и перед миром, что я всегда стремился быть хорошим национал-социалистом и, что я горжусь фактом того, что я принадлежал к небольшой группе людей, идеалистов, которые не хотели ничего, кроме восстановления престижа Германии в мире.

Хорн: Какие внешнеполитические проблемы описал вам Гитлер, как требующие решения, когда вас назначил? Какие указания он дал вам для проведения внешней политики?

Риббентроп: Когда я назначался на должность, Фюрер относительно мало сказал мне. Он только сказал, что Германия теперь уверенно имеет новое положение, что Германия теперь присоединилась к нациям с равными правами и ясно, что в будущем следует решать определенные проблемы. В особенности, я вспоминаю, четыре проблемы, которые рано или поздно, будут решены. Он утверждал, что такие проблемы можно решить только имея сильный Вермахт, не используя его, но в силу его существования, потому что страна, которая слабо вооружена, не имеет внешней политики как таковой, но скорее страна оказывается, так сказать, в вакууме, как мы понимали из опыта предыдущих лет. Он сказал мы будем достигать четких отношений с соседями. Четыре проблемы, которые он перечислил были, прежде всего, Австрия; затем он упомянул решение судетских вопросов, вопрос маленького мемельского округа и Данцига и польского коридора, все проблемы должны были быть решены так или иначе. Он сказал, что моим долгом было, дипломатически помогать ему в его задаче. С этого момента я старался прикладывать все усилия в помощи Фюреру по подготовке решения этих проблем приемлемым для Германии путем.

Хорн: Вскоре после назначения вы…

Председательствующий: Я уверен, что сейчас следует прерваться.

(Объявлен перерыв)

Хорн: Какой курс имела немецкая внешняя политика Германии после вашего назначения министром иностранных дел?

Риббентроп: Сначала я пытался понять общую картину неотложных дел министерства иностранных дел и ситуацию в нем. Немецкая внешняя политика, как я уже сказал, достигла определенного уровня, то есть, Германия получила престиж в глазах мира, и задачей будущего было решить тем или иным путем жизненно важные проблемы, созданные в Европе Версальским договором. Это было более необходимым поскольку, например, этнические вопросы всегда повод для конфликта, то есть, содержат возможности опасностей для мирного развития в Европе.

В последующий период я познакомился с делами министерства. Поначалу это было нелегко, я работал с новыми людьми. Я хочу упомянуть здесь об отношениях Гитлера к министерству иностранных дел, которое не всегда было положительным и, продолжая усилия министра фон Нейрата, моего предшественника, я рассматривал своей важнейшей задачей приблизить министерство иностранных дел к Гитлеру и навести мост между двумя сферами идей.

После занятия должности мне было ясно с самого начала, что я буду работать, так сказать, в тени титана и, что я буду налагать на себя определенные ограничения, то есть, что я не буду в той позиции, как мог сказать любой, проводить внешнюю политику как это делается другими министрами иностранных дел, которые ответственны перед парламентарной системой парламента. Руководящая личность Фюрера, естетсвенно доминировала во внешней политике. Он посвящал себя в её детали. Это делалось так: я докладывал ему и обращал его внимание к важным внешнеполитическим докладам через порученца, и Гитлер в ответ давал мне определенные приказы, о том какие взгляды я должен иметь относительно проблем внешней политики, и т. д.

В ходе таких разговоров проявилась проблема Австрии, как первая и наиболее важная проблема, которая так или иначе должна была быть решена. Австрия всегда была вопросом близким для сердца Фюрера, потому что он был по происхождению австрийцем и естественно, с ростом мощи Германии, усилия направленные на соединение Германии и Австрии продолжавшиеся долгое время, становились еще более выраженными. В то время я не много знал об этой проблеме, поскольку Гитлер по большей части сам занимался этой проблемой.

Хорн: Когда вы заняли должность, или позднее, вы узнали о протоколах совещания 5 ноября 1937, которая известна под названием документ Хоссбаха?

Риббентроп: Я не знаю этот документ, который упоминался здесь в разной связи. Я впервые увидел его здесь.

Хорн: Гитлер, когда либо говорил, что либо соответствующее содержанию документа?

Риббентроп: Я не помню документ детально, но практикой Фюрера было говорить очень мало о своих целях и намерениях в отношении принципиальных вопросов. В любом случае, так он поступал со мной. Он говорил, что Германия будет решать определенные проблемы в Европе, как я сказал ранее, и для этого нужно быть сильным. Он также упоминал возможности того, что это приведет к разногласиям, но он не говорил об этом ничего особенного. Напротив, он всегда отмечал мне, что его желанием было решать проблемы в Европе дипломатическими средствами, которые следовало решить, и разрешив которые, он стремился создать идеальное социальное государство для народа и чтобы Германия создала современную модель социального государства со всеми институтами, которым он придавал особую значимость. Другими словами, для меня он признавал возможность вооруженного конфликта, но он всегда говорил, что его неотьемлимая цель, и что у него всегда есть намерение, достич решения «недопустимого Версаля», как он его иногда называл, мирным путем.

Хорн: Вскоре после вашего назначения министром иностранных дел, Гитлер вызвал вас в Берхтесгаден на совещание с Шушнигом. Что там обсуждалось и какой была ваша роль в этом совещании?

Риббентроп: Гитлер сообщил мне — я помню это было 12 февраля 1938 — что он собирается встретить федерального канцлера Шушнига в Оберзальцберге. Я не помню деталей. Я вижу из своих записей, что это было 12 февраля. Одну вещь я знаю, он сказал мне, что решение будет достигнуто, в той или иной форме, немецким национал-социалистам в Австрии следует оказать поддержку. Сложности любого сорта вытекали отсюда, детали которых я уже не помню. В любом случае, я уверен, в тюрьмах там было много национал-социалистов, как следствие этих естественных усилий этих австрийских людей по установлению связи с Рейхом, эта австрийская проблема угрожала стать серьезной проблемой между Германией и Австрией.

Адольф Гитлер сказал мне в то время, что я должен присутствовать в Берхгофе. Позднее было сказано, и я слышал это ранее, что Адольф Гитлер заявлял однажды, что он намерен бороться за право 6 миллионов немцев решить свою судьбу при любых обстоятельствах в 1938. Я не помню, что он сказал, но вполне возможно, что так он говорил. По случаю приема Шушнига я был в Оберзальцберге. Гитлер принял Шушнига один и долго с ним беседовал. Детали беседы не были мне известны, потому что я не присутствовал. Я вспоминаю, что Шушниг видел меня после этого разговора и, что я имел долгий разговор с ним.

Хорн: Вы оказывали на Шушнига политическое давление, как утверждает обвинение?

Риббентроп: Нет, не правда. Я очень хорошо помню разговор с Шушнигом, несмотря на то, что другие детали происходившего в Оберзальцберге мне не запомнились, поскольку я не присутствовал даже на первой или второй встрече между Шушнигом и Гитлером. Моя дискуссия с Шушнигом проходила в очень дружелюбной манере. Я чувствовал, что Шушниг очевидно был сильно впечатлен Фюрером и личностью Фюрера. В первую очередь я хочу сказать, что не знал подробностей того, чего хотел достичь Гитлер в дискуссии с Шушнигом, так что по этому вопросу я могу сказать очень мало, или скорее ничего. Наша дискуссия следовательно была посвящена общим вопросам. Я рассказал Шушнигу, что, по моему мнению, две страны должны находиться в близком контакте и, что вероятно его исторической задачей является помогать и содействовать этому; неопровержимым фактом было то, что обе нации были немецкими, и две таких немецких нации не могли быть вечно разделены искусственными преградами.

Хорн: На этом совещании обсуждалось расторжение немецко — австрийского договора 1936?

Риббентроп: Я не обсуждал это положение с Шушнигом и я уверен, что Фюрер также не касался этого каким-либо образом, потому что согласно тому, что Шушниг рассказал мне, Фюрер говорил ему об определенных мерах, которые следует провести в Австрии с целью устранить причины конфликта между двумя странами. Так я запомнил его слова, не вспоминая детали. Как я сказал, моя дискуссия с ним была очень дружелюбной, и я могу утверждать, что, когда я предложил Шушнигу, чтобы две страны вошли в близкий контакт, Шушниг показал в целом позитивное отношение к этой идеи, так что я в определенной степени я был удивлен его позитивному отношению. Нельзя говорить о том, что давление в какой-либо степени оказывалось на Шушнига в ходе дискуссии. Однако, я уверен, Фюрер обсуждал с ним, на очень ясном языке, потому что Фюрер хотел достичь некоторого продвижения в отношениях с целью решить проблемы между двумя странами, и достичь их если необходимо открытой беседой двух деятелей. Я слышал здесь, и я думаю, это из дневника Йодля, что оказывалось возможное политическое и военное давление. Я уверен, я могу свидетельствовать здесь, что я ничего не знал о каком-либо военном давлении или сильном политическом давлении на встрече Шушнига и Гитлера. Я уверен, могу подтвердить, что Фюрер использовал ясный и откровенный язык с Шушнигом, но я определенно на заметил какого-либо военного или политического давления, или что-либо в духе ультиматума. Также я убежден, что замечание генерала Йодля — я не уверен, что он присутствовал — это дневниковая запись слухов. Я хочу добавить, что в то время — и я также заявлял это нескольким лицам, кто был со мной и Фюрером — я имел в целом положительное и удовлетворительное впечатление от личности Шушнига. Шушниг даже сказал, что две страны, и я именно помню эти слова, были связаны общей судьбой и, что он будет помогать каким-либо способом достижению сближения двух стран. В дискуссии не шла речь об аншлюсе или подобной вещи. Упоминал ли это Фюрер, мне не известно, я не уверен.

Хорн: В то время, или вскоре после этого, Гитлер утверждал, что он хочет нарушить немецко — австрийский договор 1936 и найти другое решение?

Риббентроп: Гитлер не обсуждал со мной этот вопрос. В целом, я очень мало говорил с ним об австрийских проблемах. Это звучит удивительно, но это понятно если учесть, тот факт, что только 4 февраля я занял министерский пост, и я впервые познакомился со всеми проблемами. Австрийская проблема была в любом случае, как я сказал, проблемой с которой разбирался сам Гитлер и которая была, так сказать, просто сведением для министра иностранных дел, при том, что оно лично им решалось. Я знаю и помню, что затем посол фон Папен также имел право докладывать прямо Фюреру и, что министерство иностранных дел получало копии этих докладов. Эти доклады, я уверен, прямо представлялись Гитлеру в рейхсканцелярию, так скорее проблема больше касалась рейхсканцелярии чем министерства иностранных дел.

Хорн: Затем вы отправились в Лондон, с целью передать пост посла. Что вы услышали в Лондоне, относительно австрийского вопроса?

Риббентроп: Я могу сказать следующее в этой связи: я лично всегда считал, что австрийская проблема должна быть решена путем договора, таможенного и валютного союза, между двумя странами, поскольку лично я верил, что это наиболее естественный и простой путь для сближения связей между двумя странами. Я могу, вероятно, напомнить вам в этой связи, что идея валютного союза, или, по крайней мере, таможенного союза, не являлась чем-то новым и уже предлагалась правительствами до Гитлера; в то время это не материализовалось, я уверен, в силу вето союзных держав. Но это было давнее желание обоих народов. Я могу сначала ответить на вопрос касающийся Лондона. Согласно моим записям, я отправился в Лондон 8 марта. Как я уже отмечал, я уверен, я присутствовал на праздновании захвата власти 30 января, и затем был назначен министром иностранных дел 4 февраля. Из-за назначения я не имел возможности провести официальный отпуск в Лондоне. 8 марта 1938 я отправился в Лондон. Перед тем как покинуть пост я имел короткий разговор с Гитлером, в основном об английских вопросах. Я помню, что он отмечал в связи с австрийской проблемой о недвусмысленном продвижении путем согласований достигнутых с Шушнигом в Берхтесгадене. Я хочу добавить, что я не знал всех деталей соглашений, но я помнил небольшие детали тех которые мы посылали в рейхсканцелярию спустя несколько недель после информации нашего специалиста по австрийскому вопросу. Я уверен, после прибытия в Лондон, это было после полудня, я услышал по радио в посольстве, речь федерального канцлера Шушнига в Инсбруке или Граце, я уверен. Я могу сказать, что эта речь меня удивила. Разбираться в деталях будет слишком долго. Да я и не помню все детали. Я в целом не знал вопрос, и, как выглядело для меня, тон этой речи, был таким, что я немедленно понял, что Фюрер не потерпит такого, и что вся речь, без сомнений, противоречила духу соглашений с Фюрером в Оберзальцберге. Как я сказал, я был убежден, что Адольф Гитлер предпримет, что-либо по этому поводу; и я могу сказать вполне открыто Трибуналу, что мне стало ясно, что вопрос будет решен тем или иным путем, я подразумеваю, что следовало поговорить откровенно с Шушнигом, чтобы предотвратить катастрофу, вероятно европейскую катастрофу. Затем, на следующее утро, у меня был долгий разговор с лордом Галифаксом. Лорд Галифакс также получал доклады из Австрии, и я пытался, не зная полностью ситуации, объяснить ему, что лучше решить проблему сейчас в той или иной форме, и что это будет точно отвечать интересам немецко — британских усилий по налаживанию дружеских отношений; в конечном счете, которые могут оказаться неправдой, что дружба между Германией и Англией, за что они обе боролись, может быть нарушена такой проблемой. Лорд Галифакс не был предупрежден о ситуации и сказал мне, насколько я помню, что я все еще имею возможность обсудить вопросы с британским премьер — министром Чемберленом на завтраке. После завтрака с премьер — министром Чемберленом; в ходе или после завтрака у меня был долгий разговор с Чемберленом. В ходе разговора с господином Чемберленом снова отмечалось его желание достичь взаимопонимания с Германией. Я был чрезвычайно рад слышать это, и сказал ему, что я твердо убежден, что такого же мнения и Фюрер. Он вручил мне специальное послание Фюреру, о том, что это было его желанием и что он сделает все возможное в этом направлении. Я уверен, вскоре после этого разговора прибыла телеграмма из Австрии, из Вены, от министра или британского консула. Господин Чемберлен и лорд Галифакс попросили меня отправиться в их офис. Я уверен завтрак проходил на Даунинг стрит 10 и я затем отправился в их офис с целью обсудить телеграммы. Я сказал им, что конечно у меня нет точных докладов; затем появились новости об ультиматуме, и позднее о вступлении немецких войск. Мы решили, что я должен связаться со своим правительством и что лорд Галифакс прибудет ко мне в немецкое посольство после обеда, чтобы обсудить дальнейшие события. Я хочу отметить, что господин Чемберлен этим случаем занялся серьезно и, для меня видно было, его очень чувствительное отношение к австрийскому вопросу. В полдень лорд Галифакс посетил меня и у нас была долгая беседа. В это время стало известно о вступлении немецких войск. Я отмечаю тот факт, что разговор с лордом Галифаксом был дружеским и что в конце я пригласил английского министра иностранных дел нанести в Германию ответный визит. Он принял это с замечанием о том, что будет рад прибыть и вероятно сможет пополнить собрание охотничьих трофеев.

Хорн: На следующее утро у вас был телефонный разговор с подсудимым Герингом. Этот телефонный разговор был приобщен в качестве доказательства обвинением, утверждающим, что это подтверждает вашу противоречивую политику. Что насчет этого?

Риббентроп: Это неправда. Рейхсмаршал Геринг уже свидетельствовал, что это был дипломатический разговор, и дипломатические разговоры проходят во всем мире одинаково. Но я могу сказать, что из этого телефонного разговора я впервые узнал о деталях происходящего в Австрии. Не вдаваясь в детали, я услышал, прежде всего, что голосование без сомнений, шло в противоречие с подлинной волей австрийского народа, и множество других положений, о которых просил меня Геринг упомянуть в моих разговорах с британскими министрами. Но я хочу сказать, что в действительности такие переговоры не имели места, потому что я уже покинул официальные английские круги. Фактически, у меня не было дальнейших переговоров после разговора с Герингом; спустя несколько часов после этого разговора я покинул Лондон и отправился в Берлин, а затем в Вену.

Я могу сказать, что я впервые полетел в Каринхалле с визитом к Герингу и разговаривал с ним и обнаружил его радостным по поводу аншлюса — то есть не от самого аншлюса, а в целом от развития австрийских событий. Мы все были рады. Я уверен, затем я полетел, в тот же день, в Вену и прибыл в то же время, что и Адольф Гитлер. В то же время я услышал об аншлюсе и только в Вене я узнал, что идея аншлюса не осуществлялась Гитлером до самого вступления в Австрию. Я уверен, это было подтверждено демонстрацией в Линце и затем он очень быстро решил, я думаю, завершить аншлюс.

Хорн: Какую проблему указал Гитлер, как требующую решения после аншлюса?

Риббентроп: Следующей проблемой, которую мне обозначил Гитлер 4 февраля была проблема судетских немцев. Однако, эта проблема, не была проблемой поставленной Гитлером министерству иностранных дел или другому ведомству, фактически эта проблема существовали сама по себе. Я уверен, американский обвинитель сказал, что распад Чехословакии это глава являющаяся печальнейшей в истории наций, назвав разрушение и подавление малой чехословацкой нации. Я хочу заявить следующее из моего знания этого предмета.

Любой может говорить о чехословацком государстве, но не о чехословацкой нации, потому что оно было государством с множеством национальностей, государством включающем самые разнообразные национальные группы. Я упоминаю, кроме чехов, только немцев, венгров, поляков, рутенцев, карпатских украинцев, словаков и т. д. Это показывает, вполне разнородные элементы связанные вместе после 1919 в государство. Это определенно, и это исторический факт, что усилия разных национальностей внутри искусственно связанного государства были разнонаправленными в определенной степени и что чехи, следуя своим тенденциям, пытались окружить эти национальности сильным кольцом, я скажу стальным кольцом. Оказываемое давление, как всякое давление вызывало противодействие, противодействие от различных национальностей государства, и очевидно, что сильная Германия, национал-социалистическая Германия в то время, оказывала, сильное влияние на все национальные уголки в Европе; или, в любом случае, на тех кто близко проживал к немецким границам и отчасти, я могу сказать, на других. Получилось так, что немецкие меньшинства в Судетах, которые с 1919, постоянно испытывали значительное давление со стороны Праги, стали объектом еще большего давления. Я не уверен, что владею деталями, но я могу сказать из своих знаний, и даже из моих дискуссий, будучи послом в Лондоне, что вопрос Судетов очень ясно понимался министерством иностранных дел в Лондоне и, что Англия отчетливо очень часто до 1938 поддерживала определенные интересы судетских немцев в сотрудничестве с Конрадом Генлейном.

После захвата власти Адольфом Гитлером давление на эти немецкие меньшинства несомненно выросло. Я хочу отметить, и я знаю это из чтения документов министерства иностранных дел в то время, что Комитет по меньшинствам Лиги Наций имел огромное количество документов о судетских немцах и больших помехах для немцев в практике их культурной жизни.

Я не уверен во многом, чтобы сказать в какой манере с Судетами обращалась Прага, даже, по мнению компетентных и непредвзятых властей Лиги Наций, она не действовала в соответствии с предписаниями Лиги Наций относительно меньшинств. Я сам думал, как об абсолютной необходимости достичь решения с целью, того, чтобы эта проблема не являлась предметом конфликта, в то время как снова, как и в случае с Австрией, вся Европа была бы всколыхнута. Я хочу отметить, что и я и министерство иностранных дел всегда стремились, с самого начала, решить проблему судетстких немцев путем дипломатических переговоров с главными подписантами Версаля. И я могу добавить, что моим личным убеждением, которое я также выражал Гитлеру, было, что при достаточном времени в наших руках и соответствующих действиях, Германия может решить эту проблему дипломатически, то есть, мирным путем.

Обвинение обвиняет меня в создании волнений и беспорядков в Чехословакии незаконными средствами и соответственно приведшими к началу кризиса. Я не отрицаю, каким-либо образом, что Судетская немецкая партия и НСДАП долгое время имели связи с целью обеспечения судетско — немецких интересов. Я не отрицаю, например, как упоминалось здесь, что Судетская немецкая партия поддерживалась из определенных фондов Рейха. Я даже могу сказать, и я уверен чехословацкое правительство подтвердит это, что об этом секрете хорошо знали в Праге. Однако, неправильно говорить о том, что-либо из этого осуществлялось министерством иностранных дел и мной, так как такие усилия могли вызвать серьезные проблемы. Я не хочу вдаваться в детали, но я хочу отметить еще один момент. Документы упомянуты об арестах чехов в Германии как репрессалиях за чешское обращение с судетскими немцами. Поэтому я просто могу сказать, что такие меры, можно понять и объяснить, только посмотрев на ситуацию в то время, но которые не делались нами в министерстве иностранных дел с целью сделать ситуацию еще более критической. Напротив, в развитии дальнейших событий, я пытался через консульство в Праге, как и силами господ из моего ведомства ограничить активность Немецкой судетской партии. Я уверен, степень этого можно четко подтвердить документами, которые здесь известны. У меня нет сейчас этих документов; но я уверен, что вероятно у защиты будет возможность детально выяснить эти вопросы.

Хорн: Что привело к критической ситуации летом?

Риббентроп: Естественной причиной всегда является динамики нации. Вопрос разделенных немецких групп на границе Германии часто упоминался министерством иностранных дел как «зловещая проблема», то есть проблема, которая не может быть решена путем совместимым с интересами внешней политики. Мы имели дело здесь не с буквами и параграфами, а с живыми людьми, у которых были свои законы и динамика. Следовательно, Судетская немецкая партия естественно стремилась к большей и большей независимости; нельзя отрицать того, что многие влиятельные руководители, по крайней мере требовали абсолютной автономии, если и невозможности присоединиться к Рейху. Совершенно ясно, и это было целью Судетской немецкой партии. Для министерства иностранных дел и немецкой внешней политики, как и для Гитлера, конечно, множество сложностей вытекали из этого. Как я сказал ранее, я пытался поставить внешнюю политику под контроль. В то время я принимал Конрада Генлейна — я уверен раз или два, я не помню точно — и попросил его не предпринимать того, если рассматривать Прагу, в целях преследования его политических целей, что могло поставить немецкую внешнюю политику в чрезвычайные условия. Это вероятно не было так просто для Генлейна, и я знал, что лидеры Судесткой немецкой партии могут прибывать и приниматься другими ведомствами Рейха; также лично Адольфом Гитлером, который интересовался этой проблемой, принимая этих руководителей. Кризис, или скорее ситуация в целом, развивалась все более и более критически, потому что с одной стороны судетсткие немцы заявляли о своих требованиях Праге все более и более открыто и упорно и потому что чехи, правительство в Праге, противостояло этим требованиям, что приводило к эксцессам, арестам и так далее. Таким образом ситуация становилась еще более критической. В то время я часто говорил с чешским министром. Я просил его пойти на встречу автономии судетских немцев и на все их требования. Однако, вопрос развивался таким путем, что отношение Праги становилось все более упорным, как и отношение судетских немцев.

Хорн: Что привело к визиту Чемберлена? Какими были причины визита и какую роль в нем сыграли вы?

Риббентроп: Я возражу здесь, что летом 1938 ситуация развивалась все более и более в сторону кризиса. Посол сэр Невил Гендерсон в Берлине, с которым я часто обсуждал эту проблему и который прилагал усилия со своей стороны, несомненно, отправлял доклады своему правительству. Я не знаю именно сегодня, но я уверен, что это была инициатива лорда Ренсимена отправится в Прагу. Ренсимен несомненно отправился в Прагу в добрыми намерениями попытаться получить картину ситуации. Он также разделял мнение, насколько помню, в отношении — я не помню дословно — что право на самоопределение, немедленное самоопределение, нельзя отнимать у Судетов. Таким образом, я уверен, это мнение была подходящим для судетских немцев. Вместе с тем, существовал кризис. Я не помню именно, какого числа, но я уверен, это произошло через посла Гендерсона, Чемберлен вошел в контакт с правительством Рейха. Таким путем визит Чемберлена к Фюреру в Оберзальцберге произошел в первой половине сентября. Относительно этого визита, многого не скажешь. Фюрер лично говорил с Чемберленом. Однако, я знаю, мы все чувствовали это, визит проходил в хорошей и положительной атмосфере. Насколько я помню Фюрер рассказывал мне, что он откровенно сказал Чемберлену, что требования судетских немцев о самоопределении и свободе в той или иной форме следует принять. Чемберлен, я уверен — и это было существенным для конференции — ответил, что он проинформирует британское правительство об этих желаниях немецкого правительства, и что он сделает дальнейшие заявления.

Хорн: Как проходил второй визит Чемберлена в Годесберг после этого?

Риббентроп: Насколько помню, события не развивались удовлетворительно. Ситуация в Судетах становилась сложнее и угрожала перерасти в очень серьезный кризис, не только внутри Чехословакии, но также между Германией и Чехословакией, и соотвественно перейти в европейский кризис. Результатом этого стало то, что Чемберлен взял инициативу и таким образом произошел его визит в Годесберг; я уверен, это была середина сентября или во второй половине сентября.

Хорн: Как был решен вопрос судетских немцев, и каким было ваше участие в этом вопросе?

Риббентроп: Могу я сначала доложить о Годесберге? В свете развивающегося кризиса, Гитлер проинформировал господина Чемберлена в Годесберге, что теперь он намерен так или иначе решить вопрос при любых обстоятельствах. Я могу утверждать, что я ничего не знал относительно деталей военного характера в то время, но я знал, что Фюрер для себя считал возможным военное решение проблемы. Он сказал господину Чемберлену в Годесберге, что решение проблемы судетских немцев следует найти как можно быстрее. Господин Чемберлен был мнения, что трудно будет склонить Прагу для быстрого решения, и наконец все рухнуло на конференции. Адольф Гитлер затем лично продиктовал меморандум, который он вручил господину Чемберлену. Затем сэр Горацио Вильсон, друг господина Чемберлена, посетил меня, человека который заслуживал кредита доверия в урегулировании разногласий. Я успешно организовал встречу тем же вечером. В ходе встречи, которая началась скорее в приятной атмосфере, Фюрер получил доклад о чехословацкой мобилизации. Это было наиболее плачевное обстоятельство, поскольку Гитлер, в тот момент, сильно негодовал, о том, что он и господин Чемберлен хотели прервать конференцию. Это произошло, я уверен, именно в тот момент, когда переводчик готов был зачитать меморандум Фюрера, содержащий предложения по решению проблемы судетских немцев. Замечаниями и коротким разговором с Гитлером и затем с Чемберленом, я успешно спрямил вопросы. Переговоры были возобновлены, и после нескольких часов переговоров результатом стало, то, что господин Чемберлен сказал Фюреру, что он посмотрит, что можно сделать и он готов, со своей стороны, вручить меморандум британскому правительству. Я уверен, он также сказал, что предложит британскому правительству, то есть, его министерским коллегам, чтобы соблюдение меморандума было рекомендовано Праге. Меморандум содержал решение, в общих чертах, аннексию Судетов Рейхом. Я уверен, Фюрер выразил свое желание в меморандуме, в свете критической ситуации, было бы желательно, чтобы это было проведено, если возможно, 1 октября, за 10 дней или две недели. Господин Чемберлен затем отбыл, и прошло несколько дней. Кризис не разрешался, но скорее еще усилился. Я помню очень хорошо. Затем, в ходе последней части сентября, я не помню дату, прибыл французский посол, и заявил, что у него есть хорошие новости по проблеме судетских немцев. Позднее был также вызван британский посол. В то же время — как свидетельствовал рейхсмаршал Геринг — Италия хотела принять участие в разрешении кризиса выразив Герингу желание Муссолини быть посредником. Затем поступило предложение Муссолини о проведении конференции, которое было принято Англией, Францией и Германией. Французский посол и позднее британский посол, встретились с Фюрером и обрисовали на карте приблизительное решение, которое было предложено Францией, Англией и Италией, как решение судетской проблемы. Я еще помню, что Фюрер в первую очередь заявил французскому послу, что это предложение не удовлетворительно, поскольку французский посол объявил, что следует провести дальнейшие дискуссии по этому вопросу и вопрос в том где действительно жили немцы в Судетах; все эти вопросы следовало обсудить в деталях.

В любом случае, если рассматривать французское правительство — и я уверен, сэр Невил Гендерсон использовал похожие слова позднее на приеме у Фюрера — Фюрер мог быть заверен, что британцы, как и французы, намеревались способствовать решению судетского вопроса в соответствии с позицией Германии.

Затем последовала Мюнхенская конференция. Мне не нужно вдаваться в её детали; я хочу кратко описать её результаты. Фюрер объяснял деятелям, с помощью карты, необходимость, как он её видел, аннексии определенной части Судетов немецким Рейхом для достижения удовлетворительного результата. Возникла дискуссия; Муссолини, итальянский глава правительства, в целом согласился с идеями Гитлера. Английский премьер — министр поначалу был сдержан и также отмечал, что вероятно следует обсудить детали с чехами, с Прагой. Даладье, французский министр, сказал, насколько помню, что он думает, что поскольку проблема уже затронута, четыре великих державы могут принять решение здесь и сейчас. В конце это мнение разделили все четыре деятеля; результатом явилось Мюнхенское соглашение предусматриваюшее, что Судеты должны быть аннексированы Германией, как было намечено на картах имевшихся на руках. Фюрер был очень доволен и рад этому решению, и , с учетом других версий, о которых я слышал на суде, я утверждаю еще раз, что я также был рад. Все мы были чрезвычайно рады той форме в которой вопрос был разрешен.

Председательствующий: Мы прервемся до 10 минут 3.

(Трибунал объявил перерыв до 14 часов 10 минут)

Вечернее заседание

Председательствующий: Трибунал будет заседать завтра с 10 утра до 1 в открытом режиме. И теперь прежде чем продолжать, доктор Хорн, Трибунал желает, чтобы я сказал, что он думает о том, что слишком много времени уделено подсудимым детальному описанию переговоров приведших к соглашению, которое является историческим фактом и которое прекрасно известно каждому. Это не тот случай, за который отвечает подсудимый; подсудимому предъявлено не то, что он готовил соглашения, которые прекрасно известны, но которые нарушались Германией и участие его в таких нарушениях. Это очень важно, для времени, что Трибуналу не требуются ненужные детали такого рода.

Хорн: Какую иностранную политическую реакцию вызвало Мюнхенское соглашение?

Риббентроп: Мюнхенское соглашение хорошо известно. Оно содержало следующее: Германия и Англия никогда не должны были вести войну; морское соглашение в соотношении 100 к 35 было постоянным и, важные вопросы разрешались консультациями. Посредством этого соглашения атмосфера между Германией и Англией было, несомненна, разъяснена в определенной степени. Ожидаемо было, что успех пакта привел бы к окончательному взаимопониманию. Разочарование стало большим тогда, когда через несколько дней после Мюнхена, перевооружение любой ценой было объявлено в Англии. Затем Англия начала политику союза и тесного сотрудничества с Францией. В ноябре 1938 меры торговой политики были приняты против Германии, и в декабре 1938 британский колониальный секретарь выступил с речью в которой сказал «нет» пересмотру колониального вопроса. Контакт с Соединенными Штатами Америки был установлен. Наши доклады того времени, как я их помню, показывали рост — я хочу сказать — ужесточения английского отношения к Германии; и в Германии создавалось впечатление о том, что предпринимаются меры по окружению Германии.

Хорн: Обвинение предъявляет вам обвинения об участии в отделении Словакии от Чехословакии в нарушение международного права. Какое участие вы предпринимали в объявлении независимости Словакии?

Риббентроп: Не было сомнений, что были отношения между словаками и множеством членов Немецкой национал-социалистической рабочей партии Германии. Эти тенденции естественно были известны министерству иностранных дел, и будет ошибкой сказать, что мы в любом случае не приветствовали их. Но это не верно сказать, что принуждение к автономия имело место. Я помню, что доктор Тисо объявил об этой автономии; и пражское правительство, под влиянием Мюнхена, также признало автономию. Какой была ситуация в то время после Мюнхена, можно увидеть, в том факте, что все меньшинства Чехословакии хотели автономии и независимости. Вскоре после этого карпатские украинцы объявили о своей независимости и остальные имели такие же устремления. В Мюнхенском соглашении, я хочу добавить, была статья согласно которой Германия и Италия давали Чехословакии гарантию; но декларация в этом направлении не была сделана. Причиной было то, что Польша, после Мюнхенского соглашения, выдвинула Чехословакии ультиматум, и по своей инициативе, и оккупировали территории оторванных польских меньшинств. Венгры также хотели автономии, или скорее, включения в состав Венгрии; и определенные территории Чехословакии были впоследствии переданы Венгрии по Венскому решению. Однако, ситуация в Чехословакии не являлась понятной и также оставалась сложной в течение всего периода. Затем словак, Тука, прибыл к нам. Он хотел склонить Германию к одобрению словацкой независимости. Фюрер принял Тука в то время и после нескольких приготовлений, окончательным результатом стало объявление о независимости Словакии сделанное Тисо 13 марта. Обвинение представило документ в котором я якобы сказал, в ходе разговора Фюрера и Тисо, что это вопрос часов, а не дней, что Словакии дадут решение. Однако, это было понято как подготовка для вторжения Венгрии с целью оккупировать Карпатскую Украину, как и остальные регионы Словакии. Мы хотели предотвратить войну между Словакией и Венгрией или между Чехословакией и Венгрией; Гитлер был очень сильно озабочен этим, и следовательно он с радостью удовлетворил желание Тисо. Позднее, после объявления независимости Словакии словацким парламентом, он удовлетворил запрос Тисо взяв Словакию под защиту.

Хорн: Что предшествовало визиту Гахи в Берлин 14 марта 1939?

Риббентроп: События в Словакии конечно имели свои последствия, и в основном сильные эксцессы против расовых немцев на территории Праги, Брюна, Иглау, и т. д., о чем докладывалось Гитлеру. Многие мятежники прибыли в старый Рейх. Зимой 1938–39 я периодически пытался обсудить эти вопросы с пражским правительством. Гитлер был убежден, что развитие направляемое Прагой не приемлемо для немецкого Рейха. Это было отношение прессы и влиятельных кругов в Праге. Фюрер также желал, чтобы чешская нация сократила свою военную мощь, но Прага от этого отказывалась.

В эти месяцы я периодически пытался поддерживать хорошие немецкие отношения с Прагой. Особенно часто я разговаривал с Швальковским, чехословацким министром иностранных дел. В середине марта, Швальковский, чехословацкий министр иностранных дел, обратился к нашему немецкому представителю в Праге, с целью понять может ли Гитлер лично побеседовать с Гахой. Я доложил об этом Фюреру и Фюрер согласился принять Гаху; однако, он сказал мне, что он желает разбираться с этим вопросом лично. Для этой цели я обменялся телеграммами с Прагой: Праге выражалось сдержанное отношение, но Гахе говорилось о том, что Фюрер примет его.

На этом месте я бы кратко хотел отметить, что министерство иностранных дел и лично я ничего не знали о дате начала военных событий. Мы узнали об этих вещах только вскоре после случившегося. Перед прибытием Гахи я спросил Фюрера стоит ли готовить договор. Фюрер ответил, как я отчетливо запомнил, что у него есть намерение пойти дальше этого. После прибытия Гахи в Берлин я сразу посетил его и он сказал мне, что он хочет доверить судьбу чешского государства в руки Фюрера. Я доложил об этом Фюреру и Фюрер инструктировал меня подготовить соглашение. Черновик был вручен ему и позднее откорректирован, насколько помню. Гаха затем был принят Фюрером и результат конференции, насколько я знаю, и уже известен здесь и нет необходимости вдаваться в детали.

Я знал, что Адольф Гитлер в то время указывал Гахе и говорил ему, что он намерен оккупировать Чехословакию. Он рассматривал её древней исторической территорией, которую намеревался взять под защиту. Чехи получали полную автономию и свой способ для жизни, и он верил, что решение, которое было принято пойдет на благо чешского народа. Пока Гаха разговаривал с Фюрером, или даже после — я присутствовал на конференции с Гахой — у меня была долгая дискуссия с министром иностранных дел Швальковским. Он одобрял нашу точку зрения и я попросил его оказать влияние на Гаху, чтобы решение Фюрера было воплощено без кровопролития.

Я уверен на него произвел глубокое впечатление прежде всего Фюрер и затем, Адольф Гитлер сказал Гахе, чтобы он позвонил правительству по телефону и также, я уверен, начальнику генерального штаба. Я не знаю точно. Он получил одобрение правительства на подписание соглашения, которое я упоминал в начале. Соглашение было подписано Гитлером, Гахой и обоими министрами иностранных дел, то есть также мной. Затем Гаха, насколько помню, дал инструкции, чтобы немецкая армия встречалась сердечно и, насколько помню, вступила и оккупировала Чехословакию, то есть Богемию и Моравию, чтобы избежать серьезных инцидентов любого рода.

После оккупации я отправился в Прагу с Фюрером. После оккупации, или может быть в Праге, Фюрер дал мне утром прокламацию в которой страны Богемия и Моравия объявлялись протекторатом Рейха. Я зачитал прокламацию в Праге, которая, могу сказать была сюрпризом для меня. Насколько помню протестов, какого-либо рода не заявлялось, и я уверен я могу отметить, что оккупация Богемии и Моравии, которые Фюрер считал необходимой в интересах Рейха, помимо исторических и политических причин, произошла, прежде всего, по причине безопасности Рейха. Я уверен, что Геринг рассказал о деталях.

Хорн: Какой была европейская ситуация после оккупации оставшейся части Чехословакии?

Риббентроп: Я могу сказать, что после прокламации в Праге у меня была долгая беседа с Фюрером. Я указывал Фюреру на то, что эта оккупация, конечно, будет иметь существенные последствия в британско — французских кругах. В связи с этим я хочу отметить, что в Англии, круги направленные против Германии становились шире и возглавлялись важными персонами. В связи с этим я хочу вернуться или кратко отметить инцидент, который произошел, когда я еще был послом в Англии, когда господин Уинстон Черчилль нанес мне визит в посольство. Господин Уинстон Черчилль тогда не входил в правительство, и я уверен не был лидером оппозиции — это уже обсуждалось — но он был одной из самых выдающихся личностей в Англии. Я особенно был заинтересован в организации его встречи с Адольфом Гитлером и, следовательно, попросил его встретиться со мной в посольстве. У нас был разговор, занявший несколько часов и детали которого я хорошо помню. Я уверен можно очень долго излагать все детали этого разговора. Но в то время как такой важный человек как лорд Ванситарт в 1936…

Председательствующий: Документы относительно господина Уинстона Черчилля в то время не входившего в правительство уже были признаны Трибуналом недопустимыми и то, сказанное им и такой разговор оценен Трибуналом, как полностью недопустимые и Трибунал не будет их заслушивать.

Риббентроп: Я уже сказал, что я обратил внимание Фюрера на британскую реакцию. Адольф Гитлер объяснил мне необходимость оккупации Богемии и Моравии, особенно с исторических и стратегических мотивов. Я помню, что в этой связи он цитировал бывшего французского министра авиации, Пьера Кота, который называл Богемию и Моравию, то есть Чехословакию «авианосцем» против Германии. Я уверен рейхсмаршал Геринг уже упоминал, что в то время получал доклады разведки о русских пилотах или русских миссиях на чешских аэродромах.

Гитлер сказал мне, и я отчетливо запомнил его слова, что он не потерпит инородное чешское тело в немецкой плоти. Любой мог объединиться с чехами, но было необходимо обеспечить защиту этих стран Германией. Он упомянул Советскую Россию, союзную Чехословакии, как фактор неоценимой мощи. Когда я упомянул Англию и её реакцию, он сказал, что Англия не заняла позицию защиты немцев в Чехословакии. В дальнейшем, структура чехословацкого государства была разрушена и Словакия получила независимость. Следовательно, он думал о необходимости в интересах будущих немецко — английских отношений, чтобы страны Богемия и Моравия вошли в тесный контакт с Рейхом. Протекторат выглядел для него приемлемой формой. Адольф Гитлер сказал, что в то время как этот вопрос был совершенно неважен для Англии, он был жизненно важен для Германии. Это следует если взглянуть на карту — так дословно он сказал. Кроме того, он сказал, что не видит, как такое решение может поколебать содействие, достигнутое между Германией и Англией. Гитлер указал на то, что Англия — случайно я вспомнил цифру — имеет около 600 доминионов, протекторатов, и колоний и, следовательно, понимает, что такие проблемы требуют решения.

Я сказал Адольфу Гитлеру о трудностях, с которыми может столкнуться господин Чемберлен лично, потому что такое действие со стороны Германии, Англия может расценить как рост немецкой мощи и так далее; но Фюрер объяснил мне, что вопрос в целом в причинах, которые я упомянул ранее.

Поначалу первая реакция, в лице господина Чемберлена в Палате Общин, была скорее положительной. Он сказал, что это не было нарушением Мюнхенского соглашения, и британское правительство не было связано, какими-либо обязательствами. Чехословацкое государство распалось и гарантии, которые давала ей Англия, или скорее обязательства для гарантий не наступили.

Я могу сказать, все мы были очень рады такому отношению в Англии. Я уверен, это было спустя 2 или 3 дня, когда господин Чемберлен в Бирмингеме…

Председательствующий: Доктор Хорн, зачем нам нужна реакция Англии если она была выражена в ноте? Я не знаю, зачем это нужно. Мы хотим знать в какой степени подсудимый Риббентроп принимал участие в нарушении Мюнхенского соглашения.

Хорн: Подсудимый фон Риббентроп обвиняется в участии в заговоре, когда он был министром иностранных дел, и ему вменяется то, что его внешняя политика способствовала агрессивной войне. Если подсудимый фон Риббентроп желает и ему разрешено защищать себя против этих обвинений, тогда ему можно разрешить описать обстоятельства как он их видел и мотивы его действий. Я ставлю только такие вопросы подсудимому в этом случае для формирования определенного мнения.

Председательствующий: Что же, я не думаю, что вы задавали вопрос об этом. Он просто…

Хорн: Мне не слышно.

Председательствующий: Я сказал, я не думаю, что вы спрашивали его о реакциях Англии.

Переводчик: Похоже нарушения в работе каналов. Я думаю, что несколько языков идут в одном канале.

Председательствующий: Я думаю, лучше прерваться.

(Объявлен перерыв)

Председательствующий: Доктор Хорн то, что я хотел вам сказать, когда система сломалась, это то, что Трибуналу кажется, что подсудимый вправе сам давать показания в жестких рамках, не вдаваясь в детали, и то, что, относительно реакций, и что их участие в этом действительно отдаленно.

Хорн: Что заставило Гитлера направить вас, в октябре 1938, на переговоры с Польшей?

Риббентроп: Проблема меньшинства которая вызывала множество трудностей всегда была в Польше,. Несмотря на соглашение 1934, ситуация не менялась. В 1938 меры по «дегерманизации» против немецких меньшинств продолжались Польшей. Гитлер желал достичь ясного соглашения с Польшей, как и с другими странами. Следовательно, он поручил мне, я уверен в течение октября 1938, обсудить с польским послом окончательное прояснение проблем существующих между Германией и Польшей.

Хорн: Кроме проблемы меньшинства, какие другие проблемы включались?

Риббентроп: Было два вопроса: один, проблема меньшинств, был горящим; вторая проблема была вопросом Данцига и коридора, то есть, связи с Восточной Пруссией.

Хорн: Каким было отношение Гитлера и ваше к вопросам Данцига и коридора?

Риббентроп: Было ясно, что эти два вопроса были проблемами, которые вызывали огромные сложности в силу Версаля. Гитлер собирался решить эти проблемы рано или поздно, так или иначе. Я делюсь точкой зрения. Данциг испытывал продолжающееся давление поляков; они хотели «полянизировать» Данциг все больше и больше и в октябре 1938 от 800 000 до миллиона немцев, я уверен, были высланы из коридора или вернулись в Германию.

Хорн: Польский посол делал предложения в октябре 1938?

Риббентроп: Польский посол был на первых порах сдержан. Он сам не мог ни совершать, ни делать этого. Я естественно поднял перед ним эту проблему таким путем, чтобы он мог обсудить её со своим правительством, и не требовал, так сказать, от него определенного ответа. Он сказал, что он видит определенные сложности относительно Данцига, а также коридора в Восточную Пруссию, который был более значимым. Он был очень сдержан, и дискуссия завершилась его обещанием сообщить о моих заявлениях, сделанных по поручению немецкого правительства, его правительству, и дать мне ответ в ближайшее время.

Хорн: Как завершилась вторая дискуссия с послом Липским 17 ноября 1938?

Риббентроп: 17 ноября 1938 Липский прибыл ко мне и объявил, что проблема включает в себя существенные трудности и что данцигский вопрос особенности был очень сложным в свете отношения Польши в целом.

Хорн: Тогда вы, по приказу Гитлера, вручили Липскому запрос на прямые переговоры с министром иностранных дел Беком?

Риббентроп: Я пригласил министра иностранных дел Бека в Берлин.

Хорн: Когда министр иностранных дел прибыл в Берхтесгаден?

Риббентроп: К сожалению, министр Бек не прибыл в Берлин; он отправился в Лондон.

Хорн: Вы не поняли мой вопрос. Когда министра иностранных дел Бек отправился в Берхстесгаден?

Риббентроп: Гитлер сказал, что он хочет поговорить с господином Беком лично об этой проблеме. Впоследствии господин Бек прибыл; я не знаю точную дату…

Хорн: Это было начало января, 5 января.

Риббентроп: … в Берхтесгаден и имел долгую беседу с Адольфом Гитлером.

Хорн: Каким был результат разговора?

Риббентроп: Я присутствовал при разговоре. В результате Адольф Гитлер проинформировал Бека, еще раз в деталях, о его желании хороших немецко — польских отношений. Он сказал, что нужно найти совершенно новое решение в отношении Данцига, и что коридор в Восточную Пруссию не должен вызывать непреодолимых трудностей. Он сказал Фюреру, что естественно вопрос Данцига был сложным, в силу устья Вислы, но он думает проблема выше таких деталей. Он не отказывался обсуждать эту проблему, но скорее он указывал на сложности, которые, в силу польского отношения, противоречили решению проблемы.

Хорн: Правда ли, что для Бека было принципиальным вопросом, желание вести переговоры и, следовательно, пригласить вас, в конце января, совершить визит в Варшаву?

Риббентроп: Нельзя поставить вопрос таким путем. После визита в Берхтесгаден к Фюреру, у меня был еще один долгий разговор с Беком в Мюнхене. В ходе этого разговора Бек объяснил мне снова, что проблема была очень сложной, но что он будет делать все возможное; он будет говорить со своим коллегами по правительству, и будет искать решение какого-либо рода. По этому случаю мы согласились, что я совершу ответный визит в Варшаву. В ходе этого визита мы также говорили о вопросе меньшинств, о Данциге и коридоре. В ходе разговора прогресса в вопросе не было; господин Бек скорее повторял аргументы, почему это было сложным. Я сказал ему, что просто невозможно оставлять эту проблему на пути между Германией и Польшей. Я указывал на большие сложности, с которыми сталкиваются немецкие меньшинства и неприятную ситуацию, как я хочу представить, то есть, всегда неприятные сложности, возникающие у немцев, которые путешествовали в Восточную Пруссию. Бек обещал помочь в вопросе меньшинств, и также проверить другие вопросы. Затем, на следующий день, я коротко поговорил с маршалом Рэдзом — Смиглым, но разговор ни к чему не привел.

Хорн: В то время вы попросили Бека нанести ответный визит в Берлин, и визит состоялся, или Бек избрал другой курс?

Риббентроп: Случилось так, что я пригласил министра иностранных дел Бека в Берлин, потому что первый визит был неофициальным. Однако, к сожалению, Бек не прибыл в Берлин, но, как я уже сказал, он отправился в Лондон.

Хорн: Как повлиял его визит в Лондон на дальнейшие переговоры?

Риббентроп: Эффект от визита в Лондон был для нас полным сюрпризом. Министр Липский, я уверен это было 21 марта, да, это было, внезапно вручил нам меморандум.

Хорн: Позвольте прервать вас. 21 марта вы имели еще один разговор с Липским относительно участия в Чехословакии и проблемах вытекающих из установления Протектората?

Риббентроп: Может это, правда, в таком случае я имею в виду 26.

Хорн: Да.

Риббентроп: Верно. 21-го я разговаривал с Липским, это правда, в этом разговоре Липский выражал определенные сомнения относительно Словакии и защиты предоставленной Германией. Он выражал волю между Венгрии и Польши, двух стран, которые всегда имели близкие отношения друг с другом, напрямую, что могла быть установлена общая граница и спрашивал, возможно ли это. Он также интересовался и спрашивал, означает ли защита Словакии направленность против Польши. Я заверил господина Бека, что ни Гитлер ни Кто-либо еще не имеет ни малейшего намерения действовать против Польши, когда была обещана защита. Это просто была мера, указывающая Венгрии, что территориальный вопрос теперь решен. Однако, я уверен я сказал господину Липскому посмотреть вперед на установление пути с Карпатской Украиной.

Хорн: Правда ли, что консультации были инициированы между Польшей и британским правительством, французским правительством и русским правительством около 20 марта?

Риббентроп: Да это верно. Эти консультации, насколько помню, были прекращены по предложению лорда Саймона. Общая декларация была сделана в отношении Польши. Но Польша не считала её удовлетворительной, и дала ясно понять Лондону, что решение оставалось вопросом Польши.

Хорн: Правда ли, что Польша стремилась к тесному союзу с Англией и Францией?

Риббентроп: Не могло быть сомнений, и это исторический факт, что Польша стремилась к союзу с Англией.

Хорн: Когда немецкое правительство обнаружило, что Польше обещана поддержка Англии и Франции?

Риббентроп: Эта стало известно, я не могу сказать точную дату, но это было, в любом случае, в течение последней части марта. В любом случае, я знал, и все мы были убеждены в том, я уверен, и это установленный факт сегодня, что эти отношения имели место в ходе последней части марта между Варшавой и Лондоном, я уверен определенный ответ был, к нашему удивлению, сообщен нам виде меморандума 26 марта.

Хорн: Верно ли, что этот меморандум заявлял, что дальнейшее преследование немецких целей относительно изменений в вопросах Данцига и коридора будут означать войну, если рассматривать Польшу?

Риббентроп: Да, это верно. Он был для нас большим сюрпризом. Я згаю, что прочитав меморандум, и момент, что я не мог поверить, что такой ответ мог быть дан, когда любой видел месяцы наших попыток найти решение, которое — я утверждаю это — только Адольф Гитлер, в то время, с его огромной властью над немецким народом мог предложить и взять ответственность.

Я не хочу вдаваться в детали, но я хочу сказать, что проблема Данцига и коридора, с 1919, рассматривалась государственными деятелями, как та с которой следует начать пересмотр Версаля. Я хочу напомнить вам заявление маршала Фоша и другие заявления Уинстона Черчилля, который изучал этот предмет, так же как и Клемансо, и т. д. Все эти деятели были, несомненно, мнения, что следует территориально пересмотреть этот коридор. Но Гитлер, со своей стороны, хотел создать всеобъемлющее соглашение и достичь взаимопонимания с Польшей на основе его предложений по коридору и взять только Данциг обратно в Рейх, соответственно у Польши оставалось очень щедрое решение в экономической сфере. Чтобы, другими словами, была основа для его предложений я работал с этим по приказу Гитлера 4 или 5 месяцев. К величайшему нашему удивлению, когда, другая сторона объявила, что дальнейшее преследование этих планов и решений, которые оценивались как очень щедрые, означали войну. Я проинформировал Гитлера об этом, и я помню очень хорошо, что Гитлер воспринял это очень спокойно.

Хорн: Верно ли, что на следующий день вы заявили польскому послу, что меморандум от 26 марта 1939 не служит основой для решения?

Риббентроп: Это правда. Я просто сказал, что Гитлер принял это грубое и серьезное сообщение от польского посла очень спокойно. Однако, он сказал, что я должен сказать польскому послу, что решение не может быть найдено на таком основании. Нельзя было говорить о войне.

Хорн: Правда ли, что впоследствии, 6 апреля 1939, польский министр иностранных дел Бек отправился в Лондон и вернулся с временным соглашением о взаимопомощи между Польшей, Англией, и Францией?

Риббентроп: Да, это так.

Хорн: Какой была немецкая реакция на пакт о взаимопомощи?

Риббентроп: Немецкая реакция — здесь я могу обратиться к речи Гитлера в Рейхстаге в которой он заявил о своем отношении к общей проблеме. Мы чувствовали, что этот пакт о взаимопомощи между Польшей и Англией не соответствовал немецко — польскому пакту 1934, по пакту 1934 применение силы было исключено между Германией и Польшей. Новый пакт заключенный между Польшей и Англией, без предварительных консультаций с Германией, связывал Польшу например, обязательством напасть на Германию в случае конфликта между Германией и Англией. Я знал, что Адольф Гитлер чувствовал, что это также не шло в соответствие с соглашением между ним и господином Чемберленом в Мюнхене, упоминающее, устранение всякого применения силы между Германией и Англией, независимо от происходящего.

Хорн: Правда ли, что 28 апреля Германия затем послала через вас меморандум Польше, которым расторгалась немецко — польская декларация 1934?

Риббентроп: Это правда. Это было, я уверен, в тот же день, что и речь Фюрера в Рейхстаге. Меморандум заявлял более или менее, то что я обобщил здесь, о том, что пакт был не согласован с договором 1934 и что для Германии этот договор более не действителен.

Хорн: Правда ли, что впоследствии меморандум о немецко — польских отношениях стал более жестким и что возникли новые сложности для меньшинств?

Риббентроп: Да, это правда. В ходе предшествующего периода переговоров проводимых с целью поставить проблему меньшинств на новую основу. Я еще помню, что прогресса не произошло. Уже были случаи до 28 мая и после 28 мая, ситуация с немецким меньшинством стала еще более сложной. В особенности Польская ассоциация западных территорий была очень активной в то время в повестке дня она преследовала немцев и выселяла их из родных мест и домов. Я знаю, что в ходе месяцев последующих после 28 мая, то есть, летом 1939, так называемые сборные лагери беженцев для немецких беженцев из Польши показывали огромный приток.

Хорн: Как вы и Гитлер отреагировали на британо — французские декларации о гарантиях Румынии и Греции, и позднее Турции?

Риббентроп: Эти декларации немецкая политика могла интерпретировать только, как означающие, что Англия инициировала систематическую политику союзов в Европе, которые враждебны Германии. Это было мнением Гитлера и моим.

Хорн: Правда ли, что эти затем были декларации о гарантиях и послание Рузвельта 14 апреля 1939, 22 мая 1939, состоялся немецко — итальянский пакт о союзе? И какими были причины этого пакта?

Риббентроп: Известно, что между Германией и Италией были дружественные отношения естественно существовавшие долгое время; и когда европейская ситуация стала более напряженной эти отношения были, по предложению Муссолини, усилены пактом о союзе, который обсуждался графом Чиано и мной в Милане, был подготовлен и подписан главами правительств. Это был ответ на усилия англо — французской политики.

Хорн: Верно ли, что кризис с Польшей обострился после факта, того, что 6 августа в Данциге спор с таможенными инспекторами имел место, по которому Германия была вынуждена занять позицию?

Риббентроп: Да, это так. Возникла ссора между польским представителем и сенатом Города Данцига. Польский представитель послал ноту президенту сената информирующую его о том, что определенные таможенные чиновники сената не хотят соблюдать польские правила. Эта информация позднее оказалась фальшивкой, был дан ответ сената, и привела к острому обмену нотами между сенатом и польским представителем. По приказу Гитлера я сказал государственному секретарю министерства иностранных дел подготовить соответствующие протесты для польского правительства.

Хорн: Правда ли, что Вайцзеккер, затем государственный секретарь, 15 августа вызвал английского и французского послов с целью проинформировать обоих в деталях о серьезности ситуация?

Риббентроп: Да, это правда. Он отдал мне приказ.

Хорн: 18 августа посол Гендерсон снова попросил встречи с вашим государственным секретарем, потому что ситуация с Польшей и Данцигом обострялась?

Риббентроп: Да. Разговор проходил несколько дней позднее между английским послом и государственным секретарем. Государственный секретарь объяснил в очень четких словах серьезность ситуации и рассказал ему, что дело принимает серьезный оборот.

Хорн: Правда ли, что на этой стадии кризиса вы приняли решение, на основании предложения сделанного вами, инициировать переговоры с Россией, и по какой причине вы это сделали?

Риббентроп: Переговоры с Россией, начались еще раньше. Маршал Сталин, в марте 1939, произнес речь, в которой он сделал определенные намеки о своём желании улучшить отношения с Германией. Я вручил эту речь Адольфу Гитлеру и спросил его, следует ли пытаться узнать, стоит ли за данной речью, что-либо реальное. Гитлер поначалу был неохотен, но позднее он стал более восприимчив к данной идее. Переговоры о торговом с соглашении с разрешения Фюрера уже шли. Я озвучил Москве возможность определенного моста между национал — социализмом и большевизмом возможного, по крайней мере, пока интересы двух стран не были согласованы.

Хорн: Как развивались отношения между советским торгпредством в Берлине с вашим министром Шнурре?

Риббентроп: Переговоры министра Шнурре дали мне за относительно короткий период картину, которая позволила мне понять, что Сталин в своей речи был серьезен. Затем прошел обмен телеграммами с Москвой, который в середине августа, привел к тому, что Гитлер отправил телеграмму в Москву, впоследствии Сталин ответил на телеграмму пригласив в Москву уполномоченного. Целью, которая подготавливалась дипломатически, было заключение пакта о ненападении между двумя странами.

Хорн: Правда ли, что вы были отправлены в Москву в качестве уполномоченного?

Риббентроп: Да, это известно.

Хорн: Когда вы прилетели в Москву, о чем проходили переговоры?

Риббентроп: Вечером 22 августа я прибыл в Москву. Прием, оказанный мне Сталиным и Молотовым был очень дружественным. У нас был 2 — х часовой разговор. В ходе этого разговора обсуждался весь комплекс русско — немецких отношений. Результатом было, первое, взаимная воля обеих стран о постановке отношений обеих стран на новую основу. Это было выражено в пакте о ненападении. Во-вторых, сферы интересов двух стран были определены; это было сделано в секретном дополнительном протоколе.

Хорн: Каких вопросов касался этот секретный дополнительный протокол? Что в нем содержалось и какая политическая база?

Риббентроп: Прежде всего, я хочу сказать, что этот секретный протокол обсуждался несколько раз в суде. Я говорил очень откровенно со Сталиным и Молотовым, и с русские господа также очень просто говорили со мной. Я описал желание Гитлера, чтобы две страны достигли определенного соглашения, и конечно, я также говорил о критической ситуации в Европе. Я рассказал русским господам, что Германия будет делать все для урегулирования ситуации в Польше и урегулирования сложностей мирным путем с целью достичь дружественного соглашения несмотря ни на что.

Однако, я не оставил сомнений, что ситуация серьезна и что возможно начало вооруженного конфликта. Это было понятно. Для обоих деятелей Сталина и Гитлера, это был вопрос территорий, которые обе страны потеряли после неудачной войны. И, следовательно, смотреть на это с другой точки зрения ошибочно. И то, как Адольф Гитлер выразил свое мнение Москве, что в той форме или другой, проблема будет решена, также и русская сторона ясно видела, что это имеет место.

Затем мы обсуждали, что следует сделать со стороны немцев и со стороны русских в случае вооруженного конфликта. Как известно, с целью недопущения польской провокации, была согласована демаркационная линия, на случай войны, было разграничение, такое, чтобы немецкие и русские интересы в Польше не сталкивались. Хорошо известно, что линия была согласована вдоль линии рек Висла, Сан, и Буг на польской территории. Было согласовано, что в случае конфликта территории, лежащие к западу от этих рек будут немецкой сферой интересов, а те которые на востоке будут русской сферой интересов.

Известно, что позднее, после начала войны, эти зоны были оккупированы с одной стороны немецкими и с другой стороны русскими войсками. Я могу повторить, что в то время у меня было впечатление, что и для Гитлер и Сталин, что эти территории — эти польские территории и также другие территории, которые были отмечены в сфере интересов, о которых я вкратце скажу — что эти территории были территориями утраченными странами в ходе неудачной войны. Оба деятеля, несомненно, имели мнение, что эти территории — если, я хочу сказать, последний разумный шанс для решения проблемы был исчерпан — это было определённым оправданием для Адольфа Гитлера включить эти территории в состав Рейха путем определённой процедуры.

Более того, также известно, что другие сферы интересов упоминали Финляндию, балтийские государства, и Бессарабию. Это было великое урегулирование интересов двух великих держав подготовляющее мирное решение, а также и военное решение.

Хорн: Верно ли, что эти переговоры были подготовлены только как часть основы пакта ненападения и политического урегулирования между Россией и Германией, есил невозможно было урегулировать польский вопрос дипломатически?

Риббентроп: Пожалуйста, повторите вопрос.

Хорн: Верно ли, что он ясно заявлял, что решение было разработано на случай, что, несмотря на пакт о ненападении с Россией, польский конфликт не мог быть разрешен дипломатическими средствами и что договор бы действовал в таком случае?

Риббентроп: Да, это так. Я заявлял в то время, что немецкая сторона сделает все, чтобы попытаться разрешить проблему дипломатическим и мирным путем.

Хорн: Обещала ли Россия дипломатическое содействие или благожелательный нейтралитет в связи с таким решением?

Риббентроп: Это следовало из пакта о ненападении и из всех конференций в Москве это четко следовало, и мы были убеждены, что в силу польского отношения, при начале войны, Россия займет дружественное отношение к нам.

Хорн: Когда вы вернулись из Москвы, какого рода ситуация была в Берлине?

Риббентроп: Пакт о ненападении с Советским Союзом был заключен 23-го. 24-го я вылетел в Германию. Я сначала подумал, что полечу к Фюреру в Бергхоф в Берхтесгадене, но в ходе полета или перед ним — я не знаю точно — я попросил лететь в Берлин.

Мы прилетели в Берлин, и я проинформировал Гитлера об аргументах Москвы. Ситуация, которую я застал, была, несомненно, очень напряженной. На следующий день я это особенно ощутил.

Хорн: При каких обстоятельствах произошло обострение немецко — польских отношений?

Риббентроп: В середине августа всякого рода вещи происходили, которые, как я представляю, наэлектризовали атмосферу: пограничные инциденты, сложности между Данцигом и Польшей. С одной стороны, Германия обвинялась в направлении оружия в Данциг, с другой стороны, мы обвиняли поляков в подготовке военных мер против Данцига, и так далее.

Хорн: Правда ли, что по вашему возвращению из Москвы в Берлин, вас проинформировали о подписании британо — польского пакта о гарантии и какой была реакция Гитлера на него?

Риббентроп: Это было 25 августа. 25 августа я был проинформирован о разговоре, который имел Фюрер с послом Гендерсоном в моё отсутствие, я уверен в Берхтесгадене 22 августа. Это был очень серьезный разговор. Гендерсон привез письмо от британского премьер — министра, которое ясно заявляло, что война между Германией и Польшей вовлечет Англию в дело.

Затем, ранее 25-го, я — Фюрер затем ответил на это письмо, я уверен в тот же день — и ответ был выдержан в духе того, что не следует ожидать дипломатического решения. Я обсуждал с Фюрером 25-го обмен письмами и попросил его рассмотреть вопрос еще раз и предложил еще раз попытаться обратиться к Англии. Это было 25 — е августа судьбоносный день. Утром поступило сообщение от итальянского правительства, согласно которому Италия, в случае конфликта с Польшей, не выступит на стороне Германии. Фюрер решил принять посла Гендерсона еще раз в течение дня. Встреча состоялась в полдень 25-го. Я присутствовал. Фюрер вошел в детали и попросил Гендерсона еще раз иметь в виду его неотложное желание достичь взаимопонимания с Англией. Он описал ему очень сложную ситуацию с Польшей и попросил его, я уверен, взять самолет и отправиться в Англию с целью обсудить ситуацию в целом еще раз с британским правительством. Посол Гендерсон согласился с этим, и я проводил его, я уверен, после полудня, с памяткой или вербальной нотой, в которой Фюрер описал свои идеи для такого взаимопонимания, или скорее то, что он сказал в ходе встречи, чтобы посол мог правильно проинформировать свое правительство.

Хорн: Верно ли, что после того как британо — польский пакт о гарантии стал известен, вы попросили Гитлера остановить военные меры против Польши, которые начались в Германии?

Риббентроп: Да, это так. Я как раз собирался об этом сказать. После полудня — я услышал в течение дня, что определенные военные меры готовятся и затем в полдень я получил, я уверен, сообщение Рейтерс, в любом случае это было сообщение прессы-говорящее о ратификации польско — британского пакта о союзе в Лондоне.

Я уверен, что даже была нота уведомления от польского посла Рачинского, который болел, но вместе с тем внезапно поставил подпись в министерстве иностранных дел.

Хорн: Был ли этот договор подписан до или после того, как стало известно об отказе Италии от мобилизации?

Риббентроп: Этот договор был, несомненно, заключен после. Конечно, я не знаю день и час, но я уверен это могло быть в полдень 25 августа, и отказ Италии уже был получен нами в полдень; я уверен другими словами, это было определенно решено в Риме утром или за день до этого. В любом случае, я могу исходить из другого факта. Вероятно, я могу, однако, ответить на ваш вопрос сначала, что я узнал об этом из новостей.

Хорн: Да.

Риббентроп: Когда я получил сообщение прессы, о котором меня проинформировали еще раз по прибытию в канцелярию, я немедленно направился к Гитлеру и попросил его остановить военные меры, какими бы они не были — я не был знаком с военными вопросами в деталях — я сказал ему, что совершенно ясно, что это означает войну с Англией и что Англия никогда не отзовет свою подпись. Фюрер ответил коротко, и затем он сказал, что это правда и немедленно вызвал своего военного адъютанта, и я уверен фельдмаршала Кейтеля который прибыл, с целью созвать генералов и остановить начавшиеся военные меры. По такому случаю он сделал замечание, что мы получили две плохих новости за один день. Это была новость об Италии, и я думаю, возможно, доклад об отношении Италии ставшем немедленно известным Лондону, впоследствии привел к окончательной ратификации пакта. Я очень отчетливо помню замечание Фюрера.

Хорн: В тот день вы и Гитлер, предпринимали с Гендерсоном усилия по урегулированию конфликта, и какими были ваши предложения?

Риббентроп: Я уже заявлял, что Фюрер, я уверен это было вскоре после полудня, увидел Гендерсона 25-го и сказал ему, что он еще имеет намерение достичь окончательного взаимопонимания с Англией. Вопрос Данцига и коридора будет решаться, каким либо образом и он хотел сблизиться с Англией на основе всеобъемлющего предложения, не содержащегося в вербальной ноте, с целью урегулировать эти вещи с Англией на постоянной основе.

Хорн: Правда ли, что Гитлер предоставил самолет Гендерсону, чтобы он мог доставить эти предложения своему правительству еще раз и запросить своё правительство об обещании посредничества в отношении Польши?

Риббентроп: Да, это правда. Я знаю, что Гендерсон — я уверен это было на следующий день, 26-го — вылетел в Лондон на немецком самолете. Я не знаю деталей, но я знаю, что Фюрер сказал в ходе встречи «Берите мой самолет и немедленно вылетайте к своему правительству»

Хорн: С какими результатами посол Гендерсон прибыл в Берлин 28 августа?

Риббентроп: Я хочу сказать в этой связи, что в свете критической ситуации между Польшей и Германией, которая конечно, была известна британскому послу, Гитлер выразил мне определенное разочарование тем, что британский посол вернулся не скоро с ответом, что только наэлектризовывало атмосферу. 28-го, у Гендерсона была очередная совместная дискуссия с Фюрером. Я также присутствовал. Ответ, доставленный сэром Невилом Гендерсоном из Лондона поначалу показался Фюреру неудовлетворительным. Он содержал различные положения, выглядящие неясными для Фюрера. Но главным положением было то, что Англия объявляла о своей готовности для всеобъемлющего решения существующих проблем между Германией и Англией, при условии разрешения немецко — польского вопроса мирным путем.

В ходе дискуссии Адольф Гитлер сказал сэру Невилу Гендерсону, что он проверит ноту и попросит его вернуться. Затем он…

Хорн: Правда ли то, что этот меморандум Англии предлагал Германии вступить в прямые переговоры с Польшей?

Риббентроп: Это правда. Одним из положений ноты — я намерен продолжить это — было то, что англичане предлагали, что прямые немецко — польские переговоры будут наиболее подходящими для поиска решения и, Во-вторых, что такие переговоры должны пройти как можно быстрее, потому что Англия признает, что ситуация очень напряженная, в силу пограничных инцидентов и общего положения. В дальнейшем нота заявляла, что не является вопросом, что какое бы решение не было найдено — я уверен это было в ноте — оно должно быть гарантировано великими державами.

Хорн: Англия предлагала посредника, для прямых переговоров между Польшей и Германией?

Риббентроп: Да, верно.

Хорн: Какими были немецкие предложения, которые были 29 августа 1939 переданы Гитлером Гендерсону в виде ответа на меморандум Гендерсона?

Риббентроп: Ситуация была такой: 29-го Адольф Гитлер снова принял британского посла и по этому случаю сказал ему, что он готов принять английское предложение от 28-го, то есть, что несмотря на великое напряжение и несмотря на польское отношение, которое его глубоко возмущало, он был готов дать свою руку еще раз для мирного решения немецко — польских проблем, как предлагала британская нота от 28-го.

Хорн: По каким причинам в немецкое предложение был включен запрос о направлении польского уполномоченного 30 августа?

Риббентроп: В сообщении Адольфа Гитлера послу Гендерсону для британского правительства было заявлено, что немецкое правительство, в свете напряженной ситуации, немедленно будет работать над предложениями по урегулированию проблем Данцига и коридора. Немецкое правительство надеялось быть в положении получить эти предложения о прибытии польского переговорщика, которое ожидалось в течение 30 августа.

Хорн: Верно ли, что Гитлер включил это условие или запрос направить уполномоченного в течении 24 часов, потому что он боялся, что может возникнуть конфликт из-за того, что две отмобилизованных армии стояли лицом к лицу.

Риббентроп: Это совершенная, правда. Я могу сказать, что в ходе встречи 29-го посол Гендерсон, насколько я помню, спросил Фюрера означает ли это ультиматум. Фюрер ответил «нет», что это не ультиматум, но скорее, я уверен он сказал, практическое предложение или предложение вытекающие из ситуации, или что-либо подобное. Я хочу повторить, что это факт, что ситуация на границах Данцига и коридора в ходе последних дней августа выглядела, такой, что любой мог сказать, что пушки начнут стрелять сами по себе рано или поздно. Это было причиной относительно короткой передышки, которая была условием Фюрера. Он боялся, что если дать много времени, вопросы затянуться и опасность войны не снизится, а возрастет.

Хорн: Правда ли, что, несмотря на информацию переданную послу Гендерсону, ответом британского правительства был то, что предложение неразумно?

Риббентроп: Я знаю британскую реакцию из нескольких документов появившихся позднее. Первая реакция поступила в ходе моей дискуссии с Гендерсоном 30 августа.

Хорн: Правда ли, что 30 августа вы получили личное сообщение касающееся тотальной мобилизации в Польше?

Риббентроп: Правда. 30-го Гитлер ожидал слов от польского переговорщика. Однако, этого не произошло, но, я уверен, вечером 30-го пришли новости из Польши, что приказана, хотя не объявлена, общая мобилизация. Я уверен о ней не объявляли до следующего утра. Это, конечно, обострило ситуацию в огромной степени.

Хорн: Правда ли, что британское правительство практически отозвало своё предложение, о посредничестве сделанное Германии для немедленных шагов по подготовке переговоров между Польшей и Германией?

Риббентроп: Вы имеете в виду 30 — е?

Хорн: Да, 30 — е.

Риббентроп: Это так. Как я сказал ранее, мы ожидали 30-го, но польский переговорщик не прибыл. В то же время, Гитлер подготовил предложения, которые он хотел вручить польскому переговорщику, который, как было обещано сэром Невилом Гендерсоном, мог бы вести переговоры с Германией на основе полного равенства. Не незадолго до полуночи, или по крайней мере до позднего вечера, поступил звонок от британского посла хотевшего передать сообщение своего правительства. Эта встреча, я уверен, была затем отложена еще раз; в любом случае в полночь 30 августа известный разговор между мной и Гендерсоном состоялся.

Хорн: Вы слышали вчера описания министром Шмидтом этой встречи. У вас есть, что добавить к его описанию?

Риббентроп: Я хочу добавить следующее об этом разговоре. Совершенно ясно, что это был нервозный для нас момент, это правда. Британский посол был нервозен и я тоже. Я хочу и могу отметить здесь тот факт, что британский посол за день до этого имел с Фюрером незначительную сцену, которая могла завершиться серьезно. Следовательно, было определенное напряжение между мной и британским послом. Однако, я намеренно воспринимал британского посла спокойно и тихо, и воспринимал его сообщение. Я надеялся, что этим сообщением, в последний момент, будет сообщение о польском переговорщике.

Однако, этого не случилось. Скорее, сэр Невил Гендерсон сказал мне:

1. Его правительство не могло рекомендовать такой порядок процедур, несмотря на напряженную ситуацию, которая обострилась еще больше из-за польской тотальной мобилизации; скорее британское правительство рекомендовало, чтобы немецкое правительство использовало дипломатические каналы;

2. Чтобы, немецкое правительство вручило такое же предложение британскому правительству, британское правительство будет готово оказать своё влияние на Варшаву с целью найти решение, насколько эти гарантии были разумными. В свете общей ситуации было сложно ответить, потому что, как я сказал, ситуация была чрезвычайно напряженной и Фюрер в течение дня ждал польского эмиссара. Я, напротив, боялся, что пушки начнут стрелять сами по себе, если решение или нечто подобное как я сказал, не будет найдено как можно быстрее. Я затем прочитал предложения Гендерсону переданные мне Фюрером. Я хочу заявить здесь еще раз под присягой, что Фюрер недвусмысленно запретил мне передавать их из моих рук. Он сказал мне, что я могу связаться с британским послом только по существу, если я так думаю. Я сделал немного больше этого; я зачитал все предложения, с начала до конца, британскому послу. Я сделал это потому что надеялся, что британское правительство хочет оказать влияние на Варшаву и помочь с решением. Но тут я могу сказать откровенно, что из моего разговора с британским послом 30 августа, из отношения в целом, которое министр Шмидт также описывал вчера в определенной степени, как и из сущности сообщения британского правительства, у меня сложилось впечатление, что Англия в тот момент не вполне готова оживить ситуацию, и позвольте сказать, сделать все зависящее для мирного решения проблемы.

Хорн: Что делало немецкое правительство после того как нота стала известна Гендерсону?

Риббентроп: После разговора с британским послом я доложил о нем Фюреру. Я сказал ему, что это был серьезный разговор. Я также рассказал ему, что следую его инструкциям я не вручал меморандум сэру Невилу Гендерсону несмотря на запрос. Но у меня было впечатление, что ситуация была серьезной и я был убежден, что британская гарантия Польше была в силе. Таким было мое определенное впечатление от разговора. Затем, в течение 31-го Фюрер ожидал целый день увидит он или нет, какого-либо типа польского переговорщика или же придет ли новое сообщение от британского правительства. Мы услышали здесь о вмешательстве рейхсмаршала Геринга, как он проинформировал господина Далеруса о содержании этой ноты во всех деталях. Здесь таким образом нет сомнения в том, что в течении ночи, до раннего утра 31-го точные предложения правительства Рейха были в руках и лондонского правительства и варшавского правительства. 31-го Фюрер ждал целый день и я убежден, и я хочу заявить очень четко здесь, что он надеялся, на то, что будет сделано Англией. Затем в течение 31-го польский посол прибыл ко мне. Но это известно, что он не имел полномочий для чего-либо, вступить в переговоры или даже получить предложения какого-либо рода. Я не помню, разрешил ли Фюрер мне вручить предложения такого рода ему, но я думаю это возможно. Но польский посол был не уполномочен получать их, как он выразился мне. Я могу отметить кратко, что касается отношения Варшавы, свидетель Далерус уже пояснял.

Хорн: Верно ли, что Англия не последовала немецким предложениям Варшаве до вечера 31 августа?

Риббентроп: Пожалуйста, повторите вопрос.

Хорн: Верно ли, что немецкие предложения, которые были представлены вами предыдущим вечером 30 августа послу сэру Невилу Гендерсону не передавались Варшаве до вечера 31 августа?

Риббентроп: Вы имеете в виду из Лондона?

Хорн: Из Лондона?

Риббентроп: Я не могу точно сказать, но это, несомненно, подтверждается официальными документами.

Хорн: Какие соображения привели к окончательному решению по принятию военных мер против Польши?

Риббентроп: Я не могу сказать о деталях этого. Я знаю только, что Фюрер — что предложения, которые я зачитал британскому послу, ночью 30-го были опубликованы в эфире, я уверен, вечером 31-го. Реакция варшавского радио, я помню точную реакцию, была к сожалению такой, что звучала как настоящий боевой клич в ответ на немецкие предложения, которые, как я слышал, характеризовались Гендерсоном как разумные. Я уверен они были охарактеризованы польским радио как наглость, и о немцах говорили как о гуннах или как то так. Я помню это. В любом случае, вскоре после объявления этих предложений последовал очень резкий отрицательный ответ из Варшавы. Я убежден, что это был ответ, убедивший Фюрера в ночь на 31 — е отдать приказ выступить. Я, со своей стороны, могу только сказать, что я отправился в рейхсканцелярию, и Фюрер сказал мне, что он отдал приказ и, что уже ничего нельзя сделать, или что — то в таком духе, и что вещи теперь в движения. Впоследствии я просто сказал Фюреру «Желаю удачи».

Я могу также отметить, что начало этих враждебных действий положило конец усилиям со стороны Адольфа Гитлера установить дружбу с Англией.

Хорн: Муссолини делал еще одно личное предложение о посредничестве и как от этого предложения отказались?

Риббентроп: Да, это, правда. 3 сентября, утром, такое предложение о посредничестве поступило в Берлин с заявлением Муссолини о том, что он готов вынести польский вопрос на форум, конференцию, и что он будет этим заниматься, если немецкое правительство быстро согласиться. Это было сказано в то же время, когда и французское правительство уже одобрило это предложение. Германия незамедлительно согласилась. Но через несколько дней — я не помню точное время — было доложено, что в речи, я уверен, британского министра иностранных дел Галифакса в Палате Общин или в иной британской декларации, это предложение отвергалось Лондоном.

Хорн: Вы знали, что Франция также отвергла это предложение?

Риббентроп: Я уже сказал, что мы получили вместе это предложение, я уверен через итальянское правительство, информацию, что французское правительство было довольно предложением и уже приняло его.

Хорн: Вы видели иные возможности для мира после завершения польской кампании и преследовали их?

Риббентроп: После завершения польской кампании у меня был долгий разговор с Адольфом Гитлером. Ситуация была такой, что несомненно был определенный недостаток энтузиазма у французов. В ходе этих недель военные люди случайно использовали выражение «картофельная война на Западе». Гитлер, как я могу судить из всего сказанного мне, не был заинтересован в переносе войны на Запад, и я уверен это являлось правдой для всех членов правительства. Я хочу напомнить вам речь рейхсмаршала Геринга в отношении этого. Гитлер произнес речь в Данциге, и я уверен, где — то еще, вероятно в Рейхстаге, я уверен в Рейхстаге, в котором дважды сказал Англии и Франции на однозначном языке, что он открыт для переговоров в любое время. Мы пытались осторожно услышать дипломатические круги о слухах во вражеских столицах. Но публичные ответы на речи Адольфа Гитлера четко показывали, что не может быть мысли о мире.

Хорн: Что вы предпринимали, чтобы избежать дальнейшего распространения войны?

Риббентроп: Это было, я хочу сказать, моим самым пламенным стремлением после завершения польской кампании пытаться локализовать войну, то есть предотвратить распространение войны в Европе. Однако, я вскоре обнаружил, что раз уж разразилась война, политики не всегда или скорее не все, решающий фактор в таких вопросах, и что в таких делах так называемые расписания генеральных штабов начинают функционировать. Каждый хотел перещеголять остальных. Наши дипломатические усилия были, несомненны повсюду, в Скандинавии, как и на Балканах, против расширения войны. Вместе с тем, война шла своим ходом. Я хочу заявить, что согласно моим разговорам с Адольфом Гитлером, я также был убежден, что немецкие военные того же мнения, Гитлер не желал возникновения войны где-либо.

Хорн: Верно ли, что вы получали информацию о планах западных держав вторгнуться в Рур?

Риббентроп: Да это правда. Мы получали множество докладов в то время. Наша разведывательная служба была такой, что у нас было много каналов для разведывательной работы. Все эти каналы вели к Фюреру. Министерство иностранных дел имело относительно мало разведывательных служб, но скорее пользовалось официальными дипломатическими каналами. Но мы также получали доклады и новости в то время, которые, несомненно, позволяли сделать выводы. Мы в министерстве иностранных дел также получали доклады, подтверждавшие намерения западных держав войти на территорию Рура при первой возможности. Ситуация на Западе была такой, что Западный Вал был очень сильным военным барьером против Франции и это естественно вызывало идею, что такая атака может произойти с нейтральной территории, такой как Бельгия и Голландия.

Председательствующий: Сколько вам нужно, времени доктор Хорн?

Хорн: Я уверен час или полтора часа, Ваша Честь.

Председательствующий: Что же, Трибунал слушал с большим терпением к относительно большого числа деталей. Все, что я могу сказать, это то, что преувеличенное внимание к деталям подсудимого не хорошо по моему мнению. Мы прервемся сейчас.

(Трибунал отложен до 10 часов 30 марта 1946)

Девяносто пятый день
Суббота, 30 марта 1946
Утреннее заседание

Пристав: С разрешения Трибунала, подсудимый Дёниц отсутствует в суде утром.

Председательствующий: Да, доктор Хорн.

Хорн: 16 февраля 1923 конференция послов передала Литве суверенитет над территорией Мемеля, которая уже была аннексирована в 1923 неожиданной атакой литовских войск. Что заставило Гитлера издать директивы по возвращению территории Мемеля в 1939?

Риббентроп: Небольшая территория Мемеля, упоминающаяся в национальном гимне, всегда была дорога сердцам всего немецкого народа. Военные факты хорошо известны. Он был передан под контроль союзных держав после первой мировой войны и позднее захвачен и оккупирован литовскими солдатами с наскока. Страна сама была древней немецкой территорией, и было естественно, что она должна была желать снова стать частью Германии. Ранее в 1938, Фюрер обратился к этой проблеме в моём присутствии, как к той, которая должна была разрешиться рано или поздно. Весной 1939 начались переговоры с литовским правительством. Эти переговоры привели к встрече между Урбиском, литовским министром иностранных дел, и мной, и было подписано соглашение, означавшее, что область Мемеля снова станет территорией Рейха. Мне не нужно описывать страдания, которые область испытывала в последние годы. В любом случае это вполне соответствовало принципу самоопределения народов, что воля народа Мемеля была выражена в 1939, и состоялось соглашение, которое восстанавливало совершенно естественное положение дел и к которое бы любой стремился установить рано или поздно.

Хорн: Прошло полгода после войны с Польшей. Что, по вашему мнению, было решающими причинами приведшими к войне?

Риббентроп: Я вчера давал об этом показания. Решающим фактором была английская гарантия Польши. Мне не нужно развивать это положение. Эта гарантия, в сочетании польским менталитетом, создала невозможность переговоров с поляками или достижения понимания с ними. Для действительного начала войны, следующие причины можно привести…

Без сомнений…

Додд: Позвольте Ваша Честь, я обобщу этим утром и повторю сказанное вчера, что я совсем не хочу вмешиваться в этот допрос. Но как свидетель сам сказал, мы уже проходили это вчера, мы услышали всю историю уже вчера по случаю вечернего заседания. Мое предположение заключается в том, что свидетель сам, до начала вопроса, заявляет, что он уже пояснял причины войны, вчера после полудня, и я вполне согласен. Я думаю совершенно ненужно для него продолжать это снова. Я могу добавить мимоходом, что у нас есть большое сомнение о допустимости или ценности вчерашнего вопроса, но уверен нам не нужно слушать его снова.

Председательствующий: Что скажете доктор Хорн?

Хорн: Я хочу сказать, что бывший немецкий министр иностранных дел, который обвиняется в пособничестве в агрессивной войне, может, вероятно, сказать несколько слов о решающих причинах, которые согласно ему привели к войне. Подсудимый, конечно, не должен повторять сказанное вчера. Я хочу, чтобы он пояснил некоторые детали положений, которые он упоминал в целом вчера, и это не займет много времени Трибунала.

Председательствующий: Хорошо, доктор Хорн, допустимо, конечно, чтобы он не затрагивал те же темы, которые он проходил вчера.

Хорн: Пожалуйста, расскажите нам кратко о фактах определяющих ваше отношение.

Риббентроп: Это просто краткие факты, что я должен упомянуть, и они касаются только событий этих 2 дней:

Прежде всего, не было сомнений, что 30 и 31 августа, Англия прекрасно осознавала чрезвычайное напряжение ситуации. Этот факт был сообщен Гитлеру в письме, и Гитлер сказал, что решение может быть принято и найден путь решения проблемы, с максимально возможной скоростью. Об этом было письмо Чемберлена Гитлеру.

Во-вторых: Англия знала, что предложения Германии были разумными, мы знали, что Англия имела эти предложения в ночь с 30 на 31 августа. Посол Гендерсон лично объявил о том, что предложения разумные.

В-третьих: следовательно, было возможно, 30 или 31 августа, дать Варшаве намек и сказать полякам начать, какого-либо переговоры с нами. Это можно было сделать тремя разными способами: польский переговорщик мог прилететь в Берлин, что являлось, по словам Фюрера, вопросом часа или полутора часов; или встреча могла быть организована между министрами иностранных дел или главами государств на границах; или еще, посол Липский мог просто быть проинструктирован принять немецкие предложения. Если бы эти предложения были приняты, кризис был бы предотвращен и состоялись бы дипломатические переговоры. Англия сама, как она сама желала, могла послать своего посла для представления её на переговорах, что подействовало бы, после произошедшего ранее, благоприятным знаком для Германии.

Однако, этого не произошло, и как я увидел из документов, которые я впервые увидел здесь, ничего не было сделано в этот период для облегчения напряженной ситуации. Шовинизм естественен для поляков; и мы знаем от посла Гендерсона его слова, и из показаний господина Далеруса, что посол Липский использовал очень грубый язык для иллюстрации польского менталитета. Потому что Польша прекрасно осознавала, что в любых обстоятельствах, имея поддержку Англии и Франции, она убеждалась в отношении, которое делало войну неизбежной при всех намерениях и целях. Я уверен, что эти факты действительно были важны с исторической точки зрения на целый период. Я хочу добавить, что я лично сожалел о развитии событий. Вся моя работа на протяжении 25 лет была разрушена войной; и до последней минуты я делал все усилия, чтобы избежать войны. Я уверен, что даже посол Гендерсон и документы подтверждают эти попытки. Я сказал Адольфу Гитлеру, что наиболее пламенным желанием Чемберлена было иметь хорошие отношения с Германией и достичь соглашения с ней; я даже послал специального посланца в посольство увидеть Гендерсона, сказать ему как Фюрер серьезно желал этого, и сделал все, что было в его власти, чтобы прояснить это своему правительству.

Хорн: Дания и Норвегия были оккупированы в апреле 1940. Вы заключили пакт о ненападении с Данией 31 мая 1939 и на основе этих фактов обвинение обвиняет вас в вероломной дипломатии. Когда и каким путем вы узнали о неминуемой оккупации Дании и Норвегии?

Риббентроп: Желанием Фюрера и моим всегда было стремление сохранить нейтральную Скандинавию. Согласно политике Адольфа Гитлера, я делал все возможное для предотвращения распространения войны.

В один из дней апреля 1940 Гитлер вызывал меня в рейхсканцелярию. Он сказал мне, что он получил доклады утверждающие, что британцы нацелены оккупировать Норвегию, или высадить здесь войска. Следовательно, он решил оккупировать Норвегию и Данию послезавтра утром. Я впервые услышал об этом. Я был поражен; и Фюрер затем показал мне документальные свидетельства, которые он получил от разведывательной службы. Он приказал подготовить ноты, информирующие норвежское и датское правительства о том, что немецкие войска вступят в них. Я напомнил Фюреру о наличии пакта о ненападении с Данией, и что Норвегия была нейтральной страной, и сказал ему, что доклады, полученные от нашей легации в Осло не предвещали вторжения. Однако, когда мне были показаны документы, я осознал насколько тяжелым было положение и что эти доклады следует воспринимать серьезно.

На следующий день вместе с помощниками, я подготовил дипломатические ноты и 8 апреля отправил их в Осло и Копенгаген. В тот день мы работали над этими нотами день и ночь. Фюрер отдал приказы, чтобы эти ноты прибыли незадолго до немецкой оккупации. Приказ был выполнен.

Насколько я знаю оккупация Дании прошла без проблем,. Я уверен вряд ли даже были выстрелы. Поскольку мы оккупировали страну, мы переговорили с датским правительством, Стаунинга, и заключили соглашение о том, что должно быть сделано все для предотвращения беспорядков в насколько возможной дружественной атмосфере. Неприкосновенность Дании полностью гарантировалась, и вопросы решались, даже на поздних стадиях, сравнительно спокойно и упорядоченно.

Ситуация скорее отличалась в Норвегии. Сопротивление развивалось. Мы пытались сохранить короля Норвегии в стране и убедить его остаться. Мы вели переговоры с ним, но безуспешно. Он отправился на север, я уверен в Нарвик; и больше не осталось возможности для переговоров в Норвегии. Норвегия была оккупирована, как вы знаете, и установлена гражданская администрация. После этой даты, Норвегия больше не касалась министерства иностранных дел; но одну вещь я хочу добавить: что Фюрер периодически говорил мне, что эти меры были чрезвычайной необходимостью, и что документы найденные после высадки британских войск в Норвегии, были опубликованные позднее, показывали, что оккупация этих стран и высадка в Норвегии долгое время несомненно планировалась Англией.

Частые аллюзии происходят в ходе настоящего суда о больших страданиях норвежского и датского народов. Я лично того мнения, что бы любой не думал о немецкой оккупации, все усилия и цели привели к исключению Скандинавии из театров военных действий, и я уверен, что таким путем норвежский и датский народы были избавлены от невыносимых страданий. Если бы война разразилась между Германией и скандинавскими странами, эти люди испытали бы большие страдания и лишения.

Хорн: Вы взаимодействовали с Квислингом до оккупации Норвегии?

Риббентроп: Я могу объяснить, что имя Квислинга стало мне известно гораздо позднее. До оккупации Норвегии его имя ничего не значило для меня. Правда, что господин Розенберг контактировал со мной в свете содействия пронемецким скандинавцам в виде бывшего Нордического движения (Nordische Bewegung) и что было совершенно естественным. В тот период, мы также предоставляли фонды для пропагандистских газет и также для политических акций в Норвегии.

Все эти дискуссии, я отчетливо помню, не упоминались для захвата политической власти через определенные политические круги в Норвегии, или военных операций.

Хорн: Какое влияние министерство иностранных дел имело в Дании после оккупации страны?

Риббентроп: После оккупации Дании министерство иностранных дел было представлено при датском суде. Позднее, в силу определенных событий — я уверен будет слишком долго перечислять их — датское правительство ушло в отставку и был назначен уполномоченный Рейха. В Дании также был военный командующий и позднее высший руководитель полиции и СС.

Действия министра Датского суда были такими обычными и для очень влиятельного министра, который пытался избежать всех сложностей, которые естественно могли вытекать из оккупации; и позднее функционально уполномоченный Рейха, согласно моим инструкциям, обращался с Данией, не как с врагом Германии, а как с другом. Это всегда было руководящим принципом в Дании, даже когда более серьезные трудности возникли из-за интенсификации войны, было совершенно спокойно в ходе долгих лет войны, и мы были очень сильно удовлетворены такими условиями.

Позднее, в связи с активностью вражеских агентов против наших мер и т.д., вещи, дела приняли более строгий оборот; уполномоченный Рейха всегда имел инструкции от меня не нагнетать вещи, но проводить их и работать, продолжая хорошие отношения между датчанами и немцами. Его задача было не всегда проста; но в целом, я уверен, он, делал работу удовлетворительно.

Хорн: С какого времени и как вы получали доклады о намерении франко — британского генерального штаба включить Бельгию и Голландию в зону своих операций?

Риббентроп: Очевидно большую важность, придают этому вопросу в ходе слушаний. Ситуация была следующей: в 1937, Германия объявила, что она заключила соглашение с Бельгией, в котором Германия выражала уважение твердому нейтралитету Бельгии и условиям на которых Бельгия поддерживала свою нейтральность.

После польской кампании Фюрер несколько раз говорил мне, что согласно докладам разведки, враг намерен пересечь голландскую и бельгийскую территорию для атаки на Рур. Мы также иногда получали доклады такого рода; они имели на твердую основу.

В любом случае, Адольф Гитлер верил, что атака на Рур который был жизненно важной немецкой территорией, отчетлива, была возможность, что он будет захвачен в любое время. У меня было много споров с Фюрером в то время, относительно важности бельгийского нейтралитета в целом для мира; но я также знал, что мы участвуем в борьбе, тяжелой борьбе крупных измерений, где совершенно иные стандарты допустимого.

По ходу событий, весной 1940, наши разведывательные доклады говорили о том, что такая атака становится вся более и более ясной, и я могу упомянуть документы, принадлежащие французскому генеральному штабу, и т. д., которые были найдены и позднее опубликованы немецким министерством иностранных дел окончательно подтверждающие, что эти доклады которые получает Германия абсолютно правдивы и что атака на Рур действительно рассматривалась противниками Германии, то есть, врагами в то время.

В связи с этим я обращаю внимание на документ касающийся встречи между премьер — министром Чемберленом и господином Даладье в Париже, на которой господин Чемберлен предложил атаковать и разрушить жизненно важные промышленные территории Рура, через так называемые «дымоходы» Голландии и Бельгии. Я уверен этот документ здесь и представлен защитой.

Ситуация до нападения на Западе о которой Фюрер решил, что она будет таковой, что следовало ожидать нападения врага через эти территории в любой момент. По этой причине он решил напасть через эти территории, через две нейтральных территории, и я уверен, что после атаки — военные власти это подтвердят — дальнейшие документы найдены и факты установлены, которые насколько я помню, показывали, что тесное взаимодействие существовало между бельгийским, и я также уверен голландским генеральными штабами, и британским и французским генеральными штабами.

Конечно, это всегда очень печальный вопрос в такой войне нарушать нейтральность государства, и вы можете подумать, что мы забыли об этом, так сказать, махнули рукой. Мне это стоило множества бессонных ночей, и я хочу напомнить вам, что такие же вопросы вытекали с другой стороны и остальные деятели обсуждали такие вопросы. Я напомню вам заявление с целью что «любой устал думать о правах нейтралов; и это утверждалось важным британским деятелем, Уинстоном Черчиллем.

Хорн: Что заставило Германию нарушить неприкосновенность Люксембурга?

Риббентроп: Люксембург был в той же ситуации, что и Бельгия и Голландия. Он был очень маленькой страной, и очевидно в войне такого масштаба любая армия не могла просто так обойти определенную страну. Но я хочу отметить одну вещь в связи с Люксембургом: предшествующим летом 1939, мы начали переговоры с Францией и Люксембургом, чтобы заключить совершенно определенные пакты о нейтралитете закрепленные договорами. Сначала, переговоры, похоже проходили хорошо; но они были внезапно прерваны Францией и Люксембургом. В то время мы не понимали причины этого, но я знаю, что когда я доложил об этом Фюреру, это сделало его слегка недоверчивым, так как мотивы могли иметь важное значение для другой стороны. Мы никогда не узнали истинной причины.

Хорн: Каким было влияние министерства иностранных дел на Францию после частичной оккупации страны?

Риббентроп: После оккупации или частичной оккупации Франции, хотя мы еще не заключили мир с Францией и не было причины возобновлять дипломатические отношения, так как только было объявлено перемирие, Фюрер, по моему запросу, назначил посла в правительство Виши. Я был особенно рад этому, так как моей целью всегда было прийти к тесному сотрудничеству с Францией. Я утверждаю, что факт, в том, что я возобновил мои усилия в этом направлении немедленно после победы и перемирия. Я был — Фюрер действительно согласился с этим и также инициировал политику Монтрё по моему запросу, встретившись с маршалом Петэном в Монтрё после встречи с генералом Франко. Я присутствовал на этой встрече.

Я уверен, могу сказать в интересах исторической правды, что Адольф Гитлер обращался с главой побежденной французской нации вероятно беспримерно и можно описать по рыцарски. Невозможны многие параллелей в истории. Адольф Гитлер немедленно предложил маршалу Петэну близкое сотрудничество между Германией и Францией, но маршал Петэн, даже на первой встрече, занял отношение подчеркнуто сдержанное к победителю, и так, к моему большому сожалению, первая встреча завершилась быстрее, чем я надеялся. В силу, этого, мы продолжали проводить систематическую политику согласия и даже близкого сотрудничества с Францией. Наш недостаток успеха был, вероятно, в силу естественного отношения с Францией и волей влиятельных кругов. Германия пыталась прилагать любые усилия.

Хорн: Какое влияние вы лично, и немецкое министерство иностранных дел имело на условия Бельгии после оккупации?

Риббентроп: У нас не было влияния на условия в Бельгии и Голландии. Фюрер ввел военные и гражданские администрации, и министерство иностранных дел не имело дальнейшей связи с ними, помимо представителя для поручений, который на практике, ничего не предпринимал. Я хочу добавить, что это скорее отличалось от Франции, поскольку мы были естественно в положении оказывать определенное влияние на правительство Виши через их посла. Я занимался, например вопросами финансов.

Мы слышали в суде много о деятельности господина Геменна. Я просто хочу сказать, что, не вопрос в той его власти, которая была определена, я назначил для выражения целей предотвращения инфляции и краха французской экономики. Это была специальная задача доверенная Геммену. Даже Франция не желающая политически сотрудничать с Германией, несомненно, имела экономическую важность для нас; и я хотел оставить ей значимую основу и сохранить её финансовую систему. Такой была реальная задача миссии господина Геммена.

Хорн: Какими были планы Гитлера касательно внешней политики после завершения кампании на Западе?

Риббентроп: После завершения кампании на Западе, я обсуждал дальнейшее развитие с Фюрером в его штаб-квартире. Я спросил его, о том, каковы его дальнейшие намерения относительно Англии. Фюрер и я предлагали в то время, что, не лучше ли предпринять дальнейшую попытку с Англией. Фюрер казался разделявшим ту же идею и был доволен моим предложением сделать новую попытку к миру или попытаться заключить мир с Англией. Я попросил Фюрера могу ли я набросать договор для такого случая. Фюрер внезапно ответил: «Нет, этого не нужно, я сам это сделаю, то есть, пока это не нужно».

Он сказал, дословно: «Если Англия готова к миру, можно урегулировать только четыре пункта. Которые следует урегулровать. Прежде всего, после Дюнкерка, я не хочу, чтобы Англия при любых обстоятельствах страдала от потери престижа, так не при таких обстоятельствах я не хочу мира, которые относительно этого»

Относительно содержания такого договора, он перечислил четыре пункта:

1. Германия готова признать во всех отношениях существование Британской империи.

2. Англия может, следовательно, признавать Германию великой континентальной державой, просто в силу размера населения.

3. Он сказал, «Я хочу, чтобы Англия вернули немецкие колонии. Я буду удовлетворен одной или двумя, в связи с нуждами в сырье».

4. Он сказал, что хочет постоянного союза с Англией в жизни и смерти.

Хорн: Верно ли, что в конце 1939, вы услышали от Гитлера, что проходят конференции между греческим и французским генеральными штабами и что французские офицеры посланы в Грецию?

Риббентроп: Да, это верно. Это попало в поле зрения Фюрера в силу политики предотвращения распространения войны, мне было доверено, чтобы я остро следил за такими вещами, и конечно, за Балканами; Адольф Гитлер желал при любых обстоятельствах удержать Балканы от войны.

Ситуация в Греции была следующей: Греция приняла британскую гарантию. Также, были близкие контакты между Югославией и Англией, и особенно Францией. Через разведывательную службу Фюрера и по военным каналам мы периодически слышали о конференциях чиновников между Афинами, Белградом, Лондоном и Парижем, которые предполагались имевшими место. В то время я вызывал греческого министра по нескольким случаям и попросил его быть осторожным и сказал ему, что у Германии нет намерений против греческого народа, который всегда нравился Германии.

Однако, дальнейшие доклады разведки указывали на то, что Британия получила разрешение создать морские базы в Греции. Я уверен — и все это вело к интервенции в Италию, которой мы не желали — я уверен рейхсмаршал Геринг уже обсуждал эту тему. Когда мы прибыли во Флоренцию, невозможно было предотвратить интервенцию, — я был с Адольфом Гитлером в то время — для его конференции с Муссолини, уже было поздно и Муссолини сказал: «Мы уже выступили».

Фюрер был очень расстроен и подавлен, когда услышал эти новости. Затем мы делали все, что было в нашей силе, чтобы война между Грецией и Италией была предотвращена от распространения. Югославская политика была здесь решающей. Я пытался любым возможным путем установить близкие контакты с Югославией и склонить её к Тройственному пакту, который уже был заключен. Поначалу это было сложно, но с помощью принца — регента Павла и правительства Цветковича, мы, наконец, были успешны во включении Югославии в Тройственный пакт. Однако, мы знали очень хорошо, что была сильная оппозиция в Белграде включению Югославии в Тройственный пакт и любого рода близким связям с Германией. В Вене в то время Фюрер сказал, что подписание Тройственного пакта выглядело похоронами для него.

Все также, мы были очень сильно удивлены, когда — я думаю это было 2 или 3 дня после заключения этого пакта — правительство было свергнуто генералом Симовичем и новое правительство определенно не было настроено дружественно к Германии.

Доклады из Белграда касались сотрудничества с британским генеральным штабом. Я уверен американские наблюдатели в этой сфере информировались об этом, и в ходе последних нескольких месяцев я слышал из английских источников, что британские элементы играли участие в перевороте. Это было вполне естественным, мы воевали.

Все эти события заставили Фюрера вторгнуться на Балканы, прежде всего, для помощи Италии, которую отважное сопротивление греков поставило в сложное положение в Албании; и Во-вторых, предотвратить возможную атаку с севера со стороны Югославии, которое могло сделать итальянское положение еще более серьезным или даже привести к краху нашего союзника.

Эти были военные и стратегические факторы, которые привели Фюрера к вторжению и проведении кампании против Греции и Югославии.

Хорн: Если я правильно вас понял, Греция предоставила свою территорию в распоряжение британского флота перед итальянским нападением в октябре 1940, несмотря на тот факт, что она объявила о своем нейтралитете. Верно?

Риббентроп: Это следовало из военных докладов, которые я получал.

Хорн: В сентябре 1939, генерал Гамелен, затем французский главнокомандующий, одобрил проект высадки союзников в Салониках. Когда Германия узнала об этих намерениях?

Риббентроп: Мы впервые узнали точные детали из материалов французского генерального штаба в начале войны. Но я знаю, что с самого начала все доклады, которые Фюрер получал из различных разведывательных ведомств Рейха заставили его опасаться нового фронта, который мог возникнуть в любой момент в Салониках, как произошло в первую мировую войну, и что означало существенное распыление немецких сил.

Хорн: В сентябре 1939 вы совершили второе путешествие в Москву. Какой была причина этого визита и, что там обсуждалось?

Риббентроп: Мой второй визит в Москву был необходим после завершения польской кампании. Я вылетел в Москву ближе к концу сентября, и в то время я получил сердечный прием. Ситуация затем была такой, что мы создали четкие условия на польской территории. Советские войска оккупировали восточные регионы Польши, и мы оккупировали западные части до ранее согласованной линии демаркации. Теперь мы имели четко определенную линию демаркации. Мы были рады усилению наших связей с Советским Союзом и установлению сердечных отношений.

В Москве было достигнуто соглашение, устанавливающее четкую линию в Польше, и экономический договор, ставящий экономические отношения на совершенно новую основу. Комплексный договор определял обмен сырьем и позднее был предусмотрен. В то же время пакт политически перерастал как известно, в договор о дружбе. Оставался один вопрос, о территории Литвы. Для установления доверительных отношений Фюрер оказал влияние на Литву и дал России доминирование в Литве вторым договором, для четкого взаимопонимания между Германией и Советской Россией с уважением территориальных требований.

Хорн: Верно ли, что после направления ультиматума, русские оккупировали всю Литву, включая часть, являющуюся немецкой, без уведомления правительства Рейха?

Риббентроп: Об этом не было специального соглашения, но хорошо известно, что эти территории были действительно оккупированы.

Хорн: Какие дальнейшие русские меры вызывали у Гитлера тревогу в отношении намерений России?

Риббентроп: Различные вещи заставляли Фюрера быть немного скептическим к русскому отношению. Первой была оккупация балтийских государств, которую я упоминал. Другой была оккупация Бессарабии и Северной Буковины после французской кампании о которых нас просто проинформировали без предварительных консультаций. Король Румынии просил у нас совета в то время. Фюрер, верный советскому пакту, посоветовал королю Румынии принять русские требования и эвакуировать Бессарабию. В дополнение, война в Финляндии в 1940 привела к определенным сложностям в Германии, среди немецкого народа были сильные симпатии к финнам. Фюрер сам чувствовал себя связанным в некоторой степени. Рассматривались два других положения. Одним было то, что Фюрер получил доклад об определенной коммунистической пропаганде на немецких фабриках которую связывали с русским торгпредством как центром такой пропаганды. Более того, мы слышали о военных приготовлениях проводимых Россией. Я знал после французской кампании, и он говорил мне об этом вопросе по нескольким случаям и сказал, что приблизительно 20 немецких дивизий были сконцентрированы на восточной прусской границе; и что очень большие силы — я случайно помню число, я думаю около 30 армейских корпусов — были сконцентрированы в Бессарабии. Фюрер был смущен этими докладами и просил меня изучить ситуацию. Он даже сказал, что вероятно пакт 1939 был заключен с одной целью диктовать нам экономические и политические условия. В любом случае, он предлагал контрмеры. Я указывал на опасность превентивной войны Фюреру, но Фюрер сказал, что немецко — итальянские интересы первее при всех обстоятельствах, если необходимо. Я сказал, что надеюсь, что вопросы не зайдут так далеко, в случае событий, мы использовали все дипломатические каналы для во избежание этого.

Хорн: В ноябре, именно с 12 по 14 ноября 1940, русский комиссар иностранных дел Молотов посетил Берлин. По чьей инициативе состоялся визит и что было предметом обсуждения?

Риббентроп: Конференция с Молотовым в Берлине касалась двух предметов: я могу указать, что когда мы пытались урегулировать вопрос с Россией по дипломатическим каналам, с разрешения Фюрера, поздно осенью 1940, я написал письмо маршалу Сталину, и пригласил господина Молотова прибыть в Берлин. Это приглашение было принято, и русско — немецкие отношения обсуждались в полном объеме в разговоре между Фюрером и господином Молотовым. Я присутствовал на этой дискуссии. Господин Молотов впервые обсуждал с Фюрером русско — немецкие отношения в целом и затем упомянул Финляндию и Балканы. Он сказал, что Россия имеет жизненно важные интересы в Финляндии. Он сказал, что когда определялись зоны влияния, было согласовано, что Финляндия будет включена в русскую сферу интересов. Фюрер ответил, что Германия также имеет обширные интересы в Финляндии, особенно в отношении никеля, и далее, не следовало забывать, что в целом немецкий народ симпатизирует финнам. Он, следовательно, просил господина Молотова уступить в этом вопросе. Эта тема поднималась несколько раз.

Касаясь Балкан, господин Молотов сказал, что он хотел бы пакта о ненападении с Болгарией, и особенно близких связей с Болгарией. Он также думал об установлении здесь баз. Фюрер ответил, или скорее спросил, учитывалась ли Болгария в этом вопросе, но скорее это не было так. Фюрер затем сказал, что он не будет выражать мнение по этому вопросу пока не обсудит его с Муссолини, который был его союзником и которого естественно интересовали Балканы.

Обсуждались многие другие положения, но не было достигнуто окончательного урегулирования. Дискуссия скорее протекала в линиях, которые мне не казались лучшими для наведения мостов при контрастах. Вскоре встреча завершилась, и я попросил Фюрера разрешить мне повторить дискуссию с Молотовым и попросить, если он разрешит мне обсудить с господином Молотовым возможность присоединения России к Тройственному пакту. Это была одна из наших целей тогда. Фюрер согласился и у меня был долгий разговор с русским комиссаром по иностранным делам. В этом разговоре обсуждались те же темы. Господин Молотов упоминал жизненно важные интересы России в Финляндии; он также упоминал глубокий интерес России в Болгарии, привязанность между русским и болгарским народами, и ее интересы в других балканских странах. Окончательно было согласовано, что по возвращению в Москву он поговорит со Сталиным и попытается найти решение этого вопроса. Я предложил, чтобы они присоединились к Тройственному пакту и далее предложил, что я должен обсудить с Фюрером различные положения, которые были подняты. Вероятно, мы могли еще найти выход. Общим результатом этого разговора было то, что Молотов отправился в Москву с намерением прояснить через посольства разногласия существовавшие между нами.

Председательствующий: Доктор Хорн, уверен, эти переговоры не завершились каким-либо соглашением, они очень далеки от чего-либо, что мы рассматриваем. Вы же не предполагаете, что были какие-либо соглашения?

Хорн: Нет. Я хочу подтвердить, что Германия предпринимала попытки предотвратить конфликт с Россией.

Председательствующий: Вопрос о конфликте с Россией не стоял на этих переговорах.

Хорн: Нет. Это свидетельства всех попыток сделанных Германией, и из показаний Риббентропа следует, что они хотели устранить насколько возможно любые разногласия, которые могли привести к конфликту между Россией и Германией. Что касается преднамеренности — обвинение утверждает, что пакт с Россией был сделан с намерением нарушить его и напасть на Россию, то есть намерение напасть было всегда. Я хочу подтвердить показаниями, что это не тот случай.

Председательствующий: Это именно выглядит очень отдаленным. Это только показывает, что Риббентроп вступил в определенные переговоры с Россией, которые не дали результата. Это все. Можете продолжать доктор Хорн.

Хорн: В одном из своих предыдущих ответов вы говорили о концентрации войск, на границе Восточной Пруссии упоминавшие 20 немецких дивизий. Я убежден, что вы допустили оговорку.

Риббентроп: Я подразумевал русские дивизии. Фюрер, я знаю, упоминал это часто. Я уверен, он сказал, что у нас была только одна дивизия во всей Восточной Пруссии.

Хорн: Были ли оккупация балканской территории русскими причиной вашей дискуссии с Молотовым?

Риббентроп: Я не вполне понял вопрос? Повторите, пожалуйста.

Хорн: Не являлась ли русская оккупация территории Балкан, а также балтийских государств причиной приглашения Молотова в Берлин?

Риббентроп: На Балканах нет; там не было русских оккупационных зон. Это относилось к Бессарабии, которая не является балканской страной, в точном смысле слова. Оккупация Бессарабии, прошла с удивительной скоростью, и что Северная Буковина, которая не относилась к русской сфере влияния на дискуссиях в Москве — и которая была, как Фюрер говорил в то время, действительно старой австрийской королевской землей — и оккупация балтийских территорий. Правда, в том, что это вызвало определенное раздражение для Фюрера.

Хорн: Верно ли, что летом 1940 вы и Гитлер были проинформированы, что франко — британская военная комиссия была в Москве?

Риббентроп: Да — нет. Какое число, пожалуйста?

Хорн: Летом 1940; то есть после июня 1940?

Риббентроп: Да, это верно. Такие доклады периодически поступали, но я не могу сказать насколько это верно для лета 1940. Когда я прибыл в Москву в 1939, я обнаружил там французскую и английскую военные комиссии, с инструкциями заключить военный союз между Россией, Англией и Францией. Такую часть политики Фюрер в его речи в Рейхстаге описывал как «британская политика окружения», я думаю 28 мая, и о которой господин Черчилль в 1936 в посольстве пояснил мне.

Хорн: Верно ли, что эти конференции между…

Максвелл-Файф: Ваша Честь, мне сложно понять это. Можно ли мне помочь? Свидетель упоминает 1940? Я хочу прояснить, это был 1940 или 1939? В этом большая разница.

Председательствующий: Вы имеете виду английскую миссию? 1940, я уверен.

Риббентроп: Я продолжу отвечать на него. Я уже сказал, что не вполне уверен о 1940; я только скажу, что эти доклады существовали. Я знаю, однако, что эта миссия была в 1939.

Хорн: В ходе визита Молотова в Берлин в 1940, были намеки на то, что Россия не удовлетворена последним русско — финским пактом и она намеревается аннексировать всю Финляндию?

Риббентроп: Это не было так определённо, но это четко следовало из отношения России рассматривающей Финляндию своей сферой влияния. Какие меры намеревалась предпринять Россия я не могу сказать.

Хорн: 5 апреля 1941 был заключен русско — югославский пакт о ненападении и дружбе. Какой эффект это соглашение произвело на Германию?

Риббентроп: Для Фюрера это выглядело подтверждением факта, что Россия отходит от политики 1939. Он рассматривал это оскорблением, используя его слова, он сказал, что он заключил пакт с одним правительством и Россия через короткое время после этого заключает пакт с правительством которое было определенно враждебным Германии.

Хорн: Правда ли, что Гитлер затем запретил вам предпринимать дальнейшие дипломатические шаги в связи с Россией?

Риббентроп: Я говорил Фюреру, что в то время мы должны были предпринять даже более определенные усилия для достижения взаимопонимания с Россией. Он сказал, что это бесполезно, и он не думает о том, что отношение России измениться.

Хорн: Какими были причины начала конфликта с Россией?

Риббентроп: Я могу так сказать: зимой 1940–41 Фюрер столкнулся со следующей ситуацией. Я думаю важно это прояснить.

Англия не собиралась заключать мир. Отношение Соединенных Штатов Америки и России было, следовательно, решающим для Фюрера. Он сказал мне следующее об этом — у меня была очень длинная дискуссия с ним по этому вопросу и я просил его дать мне определенные дипломатические директивы. Он сказал, что отношение Японии не было абсолютно безопасным для Германии; хотя мы заключили Тройственный пакт, были сильные оппозиционные элементы этому в Японии и мы не знали какую позицию займет Япония; Италия подтвердилась как очень слабый союзник в греческой кампании. Германия, следовательно, оставалась совершенно одна.

После этого, он говорил об американском отношении. Он сказал, что он всегда хотел хороших отношений с Соединенными Штатами, но постепенно чрезвычайная сдержанность Соединенных Штатов стала перерастать во всю большую враждебность к Германии. Тройственный пакт был заключен с целью удержать Соединенные Штаты от войны, нашим желанием и верой было, что те круги в Соединенных Штатах, которые боролись за мир и хорошие отношения с Германией усилятся. Однако, нам не повезло, отношение Соединенных Штатов не было благоприятным к Германии, после заключения Тройственного пакта. Основная идея Фюрера, и моя, именно, что Соединенные Штаты вступят в войну в Европе, они столкнуться с войной на два фронта и следовательно на станут вмешиваться, не реализовалась.

Далее был вопрос об отношении России в этой связи, Фюрер заявил следующее: у нас был пакт о дружбе с Россией. Но Россия убежденно имела отношение, которое мы уже обсуждали и, которого я касался. Следовательно, мы не знали, чего ожидать от другой стороны. Все больше и больше докладывалось о перемещениях войск; он лично предпринял военные контрмеры, природа, которых была мне неизвестна. Однако, его большой тревогой было то, что Россия с одной стороны с Соединенными Штатами и с Британией с другой стороны может выступить против Германии. С одной стороны, следовательно, он ожидал атаки от России и с другой стороны объединенной атаки Соединенных Штатов и Англии, то есть так сказать с масштабными высадками на Западе. Все эти соображения заставили Фюрера предпринять превентивные меры, для начала превентивной войны против России по его инициативе.

Хорн: Какие действительные политические причины привели к Тройственному пакту?

Риббентроп: Тройственный пакт, я уверен, был заключен в сентябре 1940. Ситуация была такой как я описал её, то есть, Фюрер опасался, что Соединенные Штаты рано или поздно вступят в войну. По этой причине я хотел сделать все что мог, в сфере дипломатии, для усиления позиции Германии. Я думаю, мы имели союзником Италию, но Италия показала себя слабым союзником.

Мы не смогли склонить Францию на нашу сторону, единственным другом помимо балканских государств была Япония. Летом 1940 мы, следовательно, пытались достичь близкого сотрудничества с Японией. Япония пыталась делать то же самое с нами, что привело к подписанию пакта. В сущности цель пакта была политической, военным, и экономическим альянсом. Однако не было сомнений, что это затевалось как оборонительный альянс; и мы рассматривали это с самого начала. Под этим я подразумеваю, чтобы в первую очередь Соединенные Штаты были бы вне войны; и я надеялся, что комбинация такого рода приведет в конце концов к миру с Англией. Пакт сам по себе не базировался на каком-либо плане агрессии или мирового доминирования, как часто утверждается. Это неправда; целью было, как я уже сказал, составить комбинацию, при которой Германия могла установить новый порядок в Европе и также позволить Японии достичь решения применимого для восточной Азии, особенно относительно китайской проблемы.

Вот о чем я думал, когда я вел переговоры и подписывал пакт. Ситуация была неблагоприятной; пакт мог вероятно сохранить Соединенные Штаты нейтральными и изолировать Англию, так, чтобы мы могли прийти к компромиссному миру, возможность которого мы никогда не упускали из виду в ходе всей войны, и над которым мы постоянно работали.

Хорн: Какой эффект, согласно вашим посольским докладам, произвел аншлюс Австрии и Мюнхенское соглашение на Соединенные Штаты?

Риббентроп: Не было сомнений, что оккупация Австрии и Мюнхенское соглашение создали более неблагоприятные чувства к Германии у Соединенных Штатов.

Хорн: В ноябре 1938 американский посол в Берлине направил в Вашингтон доклад своему правительству, и нормальные дипломатические отношения с Германией были нарушены. Согласно вашим наблюдениям, какими были причины такой меры?

Риббентроп: Мы никогда не узнали о деталях, и мы очень сожалели, и вынужденно отозвали своего посла из Вашингтона, по крайней мере, вызвали его для доклада. Однако, достоверно эта мера была определяющей в целом отношение Соединенных Штатов. В то время многие инциденты стали постепенно происходить, убедившие Фюрера, что рано или поздно они приведут Соединенные Штаты к войне против нас.

Разрешите мне упомянуть несколько примеров. Отношение президента Рузвельт было определенно в то время в «карантинной речи» которую он произнес в 1937. Пресса затем начала энергичную кампанию. После отзыва посла ситуация росла критически и такое отношение чувствовалось в каждой сфере немецко — американских отношений.

Я уверен многие документы касающиеся предмета опубликованы в то же время и что множество их представлено обвинением, касаясь например, отношения занятого дипломатами Соединенныых Штатов во время польского кризиса; затем последовала политика «бери и вывози», которая помогала только врагам Германии; уступка эсминцев Англии; так называемый закон о Ленд — лизе позднее; и в других сферах дальнейшего продвижения Соединенных Штатах к Европе; оккупация Гренландии, Исландии, и африканского континента, и т. д.; помощь, направляемая Советской России после начала войны. Все эти меры усиливали убеждение Фюрера, что рано или поздно он определенно столкнется с войной против Америки. Не было сомнений, что Фюрер не хотел такой войны; и могу сказать, что я лично, как я думаю, вы видите из множества документов представленных обвинением, снова и снова делал все, что я мог в дипломатической сфере, для удержания Соединенных Штатов вне войны.

Хорн: Летом 1941 президент Рузвельт дал так называемый «приказ на огонь» американскому флоту с целью защищать транспорты, везущие вооружения в Англию. Как Гитлер и немецкая дипломатия отреагировали на этот приказ?

Риббентроп: Для нас это было печально. Я не компетентен, вдаваться в технические детали, но я именно помню, что Гитлер был восхищен этим приказом. Я уверен в его речи, на каком-то митинге — вероятно в Мюнхене, но я не помню точно — что он ответил в этой речи и принял предупреждение в ответ на объявление. Я случайно помню его речь, потому что, я подумал, что это скорее странно. Он сказал, что Америка отдала приказ стрелять по немецким кораблям. «Я не давал приказа стрелять, но я приказал отвечать на огонь»; я уверен, что так это было выражено.

Документальные свидетельства событий достигали нашу дипломатическую службу, но флот лучше информирован об этом предмете чем я. После этого, я уверен, было много протестов и публикаций о мерах, которые планировала Германия; я не могу дать вам, точные детали этих протестов, не обращаясь к документам.

Хорн: Япония уведомляла о своем намерении напасть на Перл — Харбор?

Риббентроп: Нет. В то время я пытался направить Японию на атаку Сингапура, потому что невозможно было заключить мир с Англией и я не знал какие военные меры мы должны принять для этого. В любом случае, Фюрер распорядился мне сделать все возможное на дипломатическом поле для достижения мира. Мы верили, что это можно сделать путем атаки Японии на сильные позиции Англии в Восточной Азии. По этой причине я пытался направить Японию, в то время, атаковать Сингапур.

После начала русско — немецкой войны, я также пытался направить Японию против России, по моему так можно было бы быстрее завершить войну. Однако, Япония не сделала этого. Она делала тогда — она не сделала ни одной вещи, которую мы просили от неё, но вместо этого, она сделала третье. Она напала на Соединенные Штаты в Перл — Харбор. Атака была для нас полной неожиданностью. Мы рассматривали возможность атаки на Сингапур, то есть Англию, или вероятно Гонг Конг, но никогда не рассматривали атаку на Соединенные Штаты как наше преимущество. Мы надеялись, однако, что этого не произойдет и что Америка не вмешается. Первая новость об атаке на Перл — Харбор появилась в берлинской прессе, и затем от японского посла Осимы. Я хочу сказать под присягой, что все другие доклады, версии, или документальные свидетельства совершенно фальшивы. Я хочу в дальнейшем заявить, что атака была неожиданностью даже для японского посла — по крайней мере, он так сказал.

Хорн: Ваша Честь вы желаете прерваться сейчас?

Председательствующий: Доктор Хорн, как много времени вам нужно?

Хорн: Не много, Ваша Честь. Я скажу 15 или 20 минут.

Председательствующий: Хорошо, мы прервемся на 10 минут.

(Объявлен перерыв)

Хорн: Какие соображения заставили Гитлера и вас вступить в войну против Соединенных Штатов на стороне Японии?

Риббентроп: Когда пришли новости о Перл — Харбор, Фюрер принял решение. Текст Тройственного пакта связывал нас помощью Японии в случае атаки на Японию. Я отправился к Фюреру, объясняя правовой аспект ситуации и сказал ему, хотя мы приветствовали нового союзника против Англии, это значило и наличие нового противника для нас, или получали одного, если мы объявляли войну с Соединенными Штатами.

Фюрер затем решил, что если Соединенные Штаты уже стреляют по нашим кораблям и соответственно практически создали состояние войны; следовательно это был вопрос формы, или по крайней мере, официальное объявление войны могло произойти в любой момент, как результат инцидента; что в далекой перспективе было невозможно, чтобы такое положение в Атлантике продолжалось без немецко — американской войны.

Он затем проинструктировал меня подготовить ноту — которую он впоследствии изменил — и вручить американскому послу его бумаги.

Хорн: Как министерство иностранных дел сотрудничало с немецкими союзниками в ходе войны?

Риббентроп: Мы естественно имели близкое сотрудничество Италией. Но я подразумеваю, что далее в ходе войны, мы были вынуждены при всех намерениях и задачах брать ответственность за операции на себя, или, по крайней мере, принимать за них ответственность.

Сотрудничество с Японией было сложным, по простой причине мы общались с японским правительством только по воздуху. Мы также имели контакты с ними время от времени с помощью подводных лодок, я уверен не было координированного военного плана или политического плана кампании. Я уверен, что с точки зрения генерала Маршалла верно, именно, что не было близкого стратегического взаимодействия или планирования какого-либо рода; и действительно, такого не было.

Хорн: Каким было сотрудничество с Италией?

Риббентроп: Как я уже сказал, мы естественно имели близкое сотрудничество с Италией, но вытекали сложности из множества гетерогенных влияний; и Италия подтверждала, прямо с начала, слабость союзника в каждом аспекте.

Хорн: Почему, в ходе русской кампании, вы предлагали Гитлеру заключить сепаратный мир?

Риббентроп: Определенная атмосфера доверия между советским правительством и нами была создана в Москве, между Сталиным, Молотовым и мной, и также распространилась на Фюрера. Например, Фюрер сказал мне, что он имеет доверие к Сталину, которого он считал одним из великих людей в истории, и чье создание Красной Армии он считал огромным достижением; но никто не мог сказать, что могло случиться. Сила Советов росла и развивалась чрезвычайно. Было сложно знать, как иметь дело с Россией и снова заключить с ней соглашение. Я сам пытался, через дипломатические и другие каналы, поддерживать контакты в определенной степени, потому что я еще верил и надеялся, что такого рода мир может быть заключен и будет подходящим для Германии и позволит сконцентрировать её силы на Западе и даже, приведет, вероятно, к общему миру. С этим взглядом, я предложил Фюреру, для первого раза, зимой 1942, это было до Сталинграда, чтобы было достигнуто соглашение с Россией. Я сделал это после англо — американской высадки в Африке, которая заставила меня испытать много сомнений. Адольф Гитлер — я встретил его в поезде в Бамберг — утвердительно отверг эту идею, о таком мире или чувствам мира, потому что он думал, что если это станет известно, можно распространить дух пораженчества, и т. д. Я предлагал ему в то время, что мы должны вести переговоры с Россией на очень умеренной основе.

Во-вторых, в 1943, я снова советовал Фюреру в долгом, письменном послании, искать такой мир. Я думаю после краха Италии, Фюрер рассматривал в то время такой мир; и он подготовил вероятную взаимную линию демаркации, которую можно было принять и сказал, что он даст мне знать на следующий день. Однако, на следующий день, он не дал мне какого-либо разрешения или директивы от него. Я думаю, что Фюрер, вероятно, чувствовал, что невозможно было залечить брешь между национал — социализмом и коммунизмом, что такой мир будет не более чем перемирием.

Я в дальнейшем делал одну или две попытки, но Фюрер сохранил свой взгляд, что решающий военный успех следует сначала достичь, и только потом начинать переговоры, иначе переговоры будут бесполезны.

Если меня спросить, привели бы такие переговоры к успеху, я скажу, что я думаю это спорно. Я уверен, что, рассматривая жесткую позицию занятую нашими оппонентами, особенно Англией, даже с начала войны, у Германии не было реального шанса достичь мира; и это означало хорошее для Востока и Запада. И я убежден, что с формулировкой Касабланки с требованием безоговорочной капитуляции, возможность прекратила существовать. Я основываю свое мнение не чисто на абстрактных соображениях, но по непрерывным прощупываниям, делавшимся через непрямые каналы, и которые выражали мнение важных личностей направляющих политику этих стран. Это определило борьбу до печального конца. Я думаю, Фюрер был прав, когда он сказал, что такие переговоры не послужат цели.

Хорн: Перейдем к другому предмету, свидетель Лахузен свидетельствовал, что в сентябре 1939 был разговор в личном поезде Гитлера, на котором вы также присутствовали, и который касался разжигания восстания в польской Украине. Что привело к этому разговору и какую часть вы играли в дискуссии?

Риббентроп: Я помню, что в ходе польской кампании адмирал Канарис, который был в то время начальником контрразведывательной службы Вермахта, пришел ко мне, как он делал, когда совершал личные визиты. Я был в моём отсеке поезда Фюрера. Я не помню, чтобы свидетель Лахузен присутствовал; у меня было впечатление, когда я увидел господина Лахузена здесь, что я не видел его ранее. Канарис приходил ко мне время от времени рассказать о своих действиях в разведке и других сферах. Он делал это по случаю; и я уверен он сказал мне, что он подготовил своих агентов для восстания среди украинцев и других меньшинств в тылу польской армии. Он определенно не имел инструкций или директив от меня, как упоминалось здесь — и не мог получать таких, по двум причинам:

1. Немецкий министр иностранных дел не имел возможности давать директивы военному чиновнику.

2. В начале польской кампании, немецкое министерство иностранных дел не касалось вопроса Украины, и похожих вопросов — или в любом случае не я. Это существенно следовало из директив, которые давались.

Хорн: Обвинение представило циркуляр принятый министерством иностранных дел…

Риббентроп: Могу я сказать больше об этом? Свидетель Лахузен заявлял, что он видел сожженные дома или сожженные деревни и убитых евреев. Я хочу категорически заявить, что я никогда не говорил такого.

Канарис был со мной в моем вагоне в то время, и возможно, хотя я и не помню точно, что я мог видеть его уходящим. Именно он получал инструкции, которые происходили от Фюрера по отношению к Польше касательно украинского и других вопросов. Не было смысла в заявлении приписываемому мне, потому что особенно на Украине — украинских деревнях — были украинцы, жившие там, и они не были нашими врагами, а были друзьями; для меня было совершенно бессмысленно говорить сжигать эти деревни. Во-вторых, относительно убийств евреев, я могу только сказать, что это шло полностью в противоречие с моим внутренним убеждением и что убийство евреев никогда не занимало мой разум в то время. Я могу сказать, коротко, что все это совершенная неправда. Я никогда не давал таких инструкций в таком направлении. Могу я добавить, что я помню, что господин Лахузен сам не вполне убежден, что я делал такое заявление; по крайней мере, по моему впечатлению.

Хорн: Что вы можете сказать о циркуляре министерства иностранных дел представленному обвинением и содержащие заголовок «Еврейский вопрос как фактор внешней политики в 1938»?

Риббентроп: Я впервые увидел этот циркуляр здесь. Факты таковы: был отдел министерства иностранных дел, который касался партийных вопросов и вопросов идеологии. Это управление, несомненно, сотрудничало с компетентными департаментами партии. Это не было само министерство иностранных дел. Я видел циркуляр здесь. Мне он показался в таких же чертах, как и большинство циркуляров принимаемых в то время для информации и подготовки чиновников, и так далее. Он мог даже быть создан в моем ведомстве, но я думаю, что тот факт, что он подписан начальником отдела и не мной лично или моим секретарем, подтверждает, что я не рассматривал циркуляр очень важным для меня, даже если я и видел его. Даже если он проходил через мое ведомство или проходил другим путем, я определенно не читал его, потому что в принципе не читал такие длинные документы, но просил своих помощников давать мне краткие общие обзоры. Я могу добавить, что я получал сотни писем в день, некоторые зачитывались мне, и также циркуляры и указы, которые я подписывал, и множество, тех с которыми я знакомился лично. Я желаю заявить, однако, что если один из моих чиновников подписал циркуляр, безусловно, что я осознаю полную ответственность за это.

Хорн: Обвинение несколько раз говорило о Женевской конвенции. Ваше имя часто упоминалось в этой связи. Каким было ваше отношение к Женевской конвенции?

Риббентроп: Я уверен, и многие люди могут подтвердить, что с самого начала войны министерство иностранных дел, и я всегда любым способом поддерживали Женевскую конвенцию. Я хочу добавить, что военные власти показывали понимание этих вещей — по крайней мере, в вопросах с которыми я сталкивался. Если, позднее, это не привело к хорошему во всех смыслах, это было в силу жестокостей войны, и возможно жестокости Фюрера.

О террористических налетах я должен заявить, что в 1943 и 1944 английские и американские воздушные рейды постепенно становились ужасной угрозой Германии. Я видел это впервые в Гамбурге, и я помню это событие, потому что я был с Фюрером в то время, и я описывал ужасающее впечатление полученное мной. Я не верил, что Кто-либо не мог не понимать результатов такого рейда. Очевидно, что мы немцы и особенно Адольф Гитлер, постоянно искали средства для преодоления этой угрозы.

Я могу также отметить ужасную атаку на Дрезден, и я хочу попросить разрешения Трибунала назвать имя свидетеля, бывшего датского министра Рихарда, который в ходе атаки был там и описывал её 2 дня спустя. Следовательно, самоочевидно, что проблема террористических налетов была разрешена Фюрером. Это было контрастом по сравнению с нашим взглядом, поскольку мы хотели найти решение, не противоречащее Женевской конвенции, или, по крайней мере, решения, которые можно было объявить для наших врагов. Мой департамент не касался прямо этих вопросов, которыми мы не занимались оборонными проблемами, которые решались военными властями, полицией и ответственной внутренней полицией. Но мы опосредовано касались вопроса вызванного Женевской конвенцией, и на мой взгляд, который я часто выражал, было, что любые шаги с официальной прокламацией должны публиковаться, давая определения террористических налетов, и заявляющих, что эти террористические летчики осужденные или летчики подозреваемые в атаках на гражданское население должны будут судиться военными судами. Женева была бы официально уведомлена о таких мерах или подготовительных мерах и тогда бы враг был проинформирован через эти защитные учреждения. Летчики, признанные виновными в умышленных террористических рейдах военными судами могли быть приговорены: если нет, они получали бы обычный статус военнопленных. Но это никогда не проводилось на практике. Это не было моим предложением, но идеей, которую я выражал Фюреру в ходе переговоров по одному или двум случаям и которая не была применена на практике, потому что, было невозможно определить понятие этих рейдов. Я уверен некоторое упоминание было сделано о совещании, предположительно проходившем в Клессхейме в ходе которого я сказал о предложении или поддержке далеко идущих мер. Я помню четко, что такого совещания не было. Я не уверен, или по крайней мере я не помню, чтобы я даже обсуждал этот вопрос в то время с Гиммлером, с которым я уже не находился в хороших отношениях, или с Герингом, которого я часто не видел. Я уверен, что возможно, предмет поднимался в разговоре в ходе официального визита в Клессхейм, как часто происходило, с Фюрером, но что я не знаю большего. Я знаю одну вещь, что если аллюзию делать более от моего влияния я упомяну следующее: В то время мы стремились определиться с понятием террористических налетов и в ходе дискуссии выдвигались различные мнения для определения разных типов атак, таких как атак с пулеметов, как террористических атак. Возможно в этой ноте, или чем либо таком, выражалось таким путем: что лицо по вопросу знало мой взгляд, то есть, лицо пыталось найти практическое решение — если любой исходил — соглашался официально, по крайней мере, с Женевской конвенцией или мог, по крайней мере, обсуждать это с Женевой.

Другой документ, представленный в этой связи. Я уверен был предложением экспертного мнения по этому вопросу министерством иностранных дел. Я не помню именно как это экспертное мнение было дано, либо по моему приказу или были ли это результатом дискуссии в Вермахте, который хотел знать мнение министерства иностранных дел. Все что я знаю то, что Вермахт всегда придавал большое значение знанию нашего мнения относительно Женевской конвенции. Однако, я помню экспертное мнение, и я видел его. Я теперь скажу в подтверждение. Это будет долго вдаваться в детали, но это не верно. Я помню, что я вручил экспертное мнение Фюреру как очень важный вопрос, который я не мог разрешить в одиночку. Я думаю, что Фюрер — или я именно помню, что Фюрер в то время отклонил это как бессмыслицу, экспертное мнение не было принято Фюрером. В ходе дальнейших событий мы слышали, потому что мы касались, опосредовано, что приказа такого рода не принималось Фюрером или чиновником Вермахта, потому что Вермахт делился с нами взглядам на предмет. Признаюсь, я не знаю деталей; но я могу сказать с абсолютной определённостью, после этого, я не слышал ни об одном случае линчевания. Я не слышал, что это происходило до того как я был здесь.

Хорн: Ранее свидетель Далерус был доставлен сюда. Как долго вы знали Далеруса?

Риббентроп: Я впервые увидел Далеруса здесь. Конечно, возможно, что я мог видеть его с расстояния или в рейхсканцелярии в ходе одного из его визитов к Фюреру. Но я не помню его, и когда я увидел его здесь у меня было впечатление, что я никогда не видел его ранее.

Хорн: Вы могли оказывать влияние на посетителей рейхсканцелярии?

Риббентроп: Нет, я не имел такого влияния.

Хорн: Еще один вопрос по предмету. Каким действительным недвижимым имуществом вы владели в должности министра иностранных дел?

Риббентроп: Ранее британский обвинитель объявил, что сначала, у меня был один дом и позднее я имел шесть. Я хочу прояснить вопрос для суда. После неудачи в Америке, я стал вполне состоятельным путем работы. Как таким, так и другими путями, также, я имел определенные возможности и также имел накопления родственников, моей жены. Я построил дом в Берлин — Далем в 1922–23 и купил несколько участков там. Мы жили там много лет. В дальнейшем в 1934 — я хочу отметить факт, что на это не влияла моя политическая деятельность, потому что в то время я только начинал её — я купил маленький дом и поместье Сонненбург рядом с Берлином, из накоплений жены, я думаю, и из моих накоплений.

Другой — или я скажу скорее, что поскольку в то время я не имел квадратного ярда собственности в Германии или где — то еще. Другие дома упоминавшиеся британским обвинителем, то есть, так называемое Шлосс Фушл был известен для многих потому что зарубежные деятели принимались там во время войны. Это не замок, а башня, старая охотничья башня архиепископа Зальцбурга. Фюрер предоставил ее в мое распоряжение, как крышу над головой в Оберзальцберге, потому что он не хотел, чтобы я останавливался в отеле, который всегда был переполнен, и мог бы брать своих людей со мной. Фюшл никогда не был моей личной собственностью, но так называемым установлением министерства иностранных дел, которое принадлежало исключительно государству и держалось государством. Я знал, бывшего владельца замка или башни только по имени, следовательно, я не могу дать о них информацию. Я только слышал, что здание было конфисковано правительством Рейха, вместе с другой собственностью принадлежащей политическим противникам в Австрии.

Второй дом, упоминавшийся здесь, был домом в Словакии. Был вопрос о третьем доме в Судетах, который упоминался собственностью графа Чернина. Я уверен, что смогу это объяснить. Факты таковы: Фюрер дал мне разрешение готовить охотничьи вылазки, которые я делал для иностранных деятелей с целью более содержательных разговоров. Я также был охотником, то есть правительство Рейха, сдало в аренду землю фермеров Судетов для охотничьих нужд, вместе с впечатляющим домом. Я уверен, он арендовался несколько лет; он не покупался. То же самое относилось к охотничьим угодьям в Словакии. Я не думаю, что это была наша собственность. Словацкое правительство предоставляло его в наше распоряжение на несколько дней каждый год, для охоты на лосей. Была охотничья будка в которой я раз или два в году проводил 2 или 3 дня, но ничего в моей собственности.

Другое место, упоминалось, дом называемый Таннек. Я могу отметить, что я никогда не видел этого дома, размещённого, я уверен, в Рейнланде. Согласно описанию, которое я получил, это маленький дом занятый человеком ответственным за нескольких лошадей. Я ранее служил в кавалерии и интересовался лошадьми, которые приобретались во Франции государством, от известного гоночного заводчика Ага — Хана в Нормандии, иначе он был бы разорен. Я хочу утверждать, что был факт полной компенсации — я всегда уделял этому особое внимание — оплате за лошадей, что Ага — Хан может подтвердить. Они доставлялись в Германию с согласия Фюрера, хотя он особо не интересовался лошадьми; но он понимал меня. Эти лошади были позднее отданы ферме Грабитц, которая принадлежала правительству Рейха.

Если Трибунал позволит, я хочу сказать, что касается лично меня, мой защитник представит необходимые показания. Я давал в то время инструкции, чтобы мне не давали ни на одну рейхсмарку больше к концу полномочий, чем я получал в начале, за исключением двух подарков которые я получил от Фюрера, но большинство которых, или часть из них, я уверен, была оплачена государству.

Хорн: Последний вопрос: в ходе ваших действий, касаясь внешней политики, вы видели возможность реализации возможностей пересмотра того что задумывалось Германией, но не было реализовано?

Риббентроп: Определенно это было именно той большой проблемой, из которой, в окончательном анализе, развилась война. Как часто Адольф Гитлер говорил мне, он хотел построить идеальное социальное государство в Европе, после решения проблем, которые он осознавал жизненными. Он хотел строит здания; и т. д.; это была его цель. Также, реализация этих целей определенно была жизненной для Фюрера но она была скована политической системой, которая в целом была установлена в Европе и мире.

Мы, Фюрер и затем я лично по его приказу — я уверен, я могу быть главным свидетелем — всегда пытались решать эти проблемы через дипломатические и мирные каналы. Я провел много ночей над Лигой Наций — дни и ночи над параграфом 19 конвенции Лиги Наций, но сложность была в том, что Фюрер не разделял позицию, или был убеждён, что просто невозможно достичь результатов путем переговоров — по крайней мере, не имея сильных вооруженных сил за собой. Ошибкой было, я уверен, что, хотя параграф 19 был очень хорошим параграфом для конвенции Лиги Наций, и любой мог видеть, что мы имели волю подписывать и следовать любому тому, что мы подписывали и следовали, но не подразумевалось принятия этого на практике. Постепенно создавалась ситуация в которой державы, и это вполне естественно, которые хотели сохранить состояние окаменения, как я могу сказать статуса кво, противостояли любым шагам принимаемым Германией, что конечно, вызывало реакцию со стороны Фюрера, пока наконец не была достигнута отметка, очень трагическая отметка, в которой великая война началась с вопроса типа Данцига и коридора, которые могли быть решены относительно легко.

Хорн: У меня больше нет вопросов.

Председательствующий: Доктор Хорн, я не думаю, что сегодня возможно продолжать допрос свидетеля, но Трибунал будет рад вашему содействию и содействию обвинения относительно ваших документов, если вы скажете к каким положениям относятся ваши документы, и если обвинение скажет нам, насколько видело ли оно эти документы, поскольку они переводились и как долго они могут помнить, каким документам они собираются возражать и какие документы они желают представить в качестве доказательств. Вы можете сказать, что происходит с этими документами; как много ваших документов переведено?

Хорн: Господин из британского обвинения сказал мне утром, что английская книга документов будет готова в понедельник, и я смогу обсудить вопрос о представленных документах. Он также сказал мне, что британское обвинение подготовит все остальные делегации обвинения, так чтобы в среду я мог познакомиться с оставшимися документами, я уверен, это можно сделать за 2 или 3 часа. Я хочу представить эти документы группами и не желаю читать слишком много из них, но только объяснить Трибуналу мои причины для судебной оценки данных документов.

Председательствующий: Вы сказали, не так ли, что пояснение этих документов после предоставления обвинением займет от 2 до 3 часов?

Хорн: Да.

Председательствующий: Вы будете вызвать свидетелей кроме подсудимого?

Хорн: Нет. Я хочу только представить письменные показания, запрошенные мной, у легационного советника Готтфридсена, касающиеся личных финансовых вопросов подсудимого фон Риббентропа, бывшего министра иностранных дел. Готтфридсен был ответственным в министерстве иностранных дел за официальный доход министра иностранных дел, и он также хорошо знаком с его личными финансовыми делами. Он может дать информацию о личной и официальной недвижимости принадлежащей министру иностранных дел и министерству иностранных дел. Я сформулировал эту информацию в форме вопросов в письменных показаниях. Если обвинение не возражает против этих письменных показаний, я могу не проводить вызова свидетеля Готтфридсена. Однако, если обвинение хочет его явки, тогда я буду спрашивать его о письменных показаниях.

У меня нет других свидетелей для подсудимого Риббентропа. Когда все мои документы будут представлены, вопрос для защиты будет окончен.

Председательствующий: Обвинение скажет о своем взгляде на это?

Максвелл-Файф: Ваша Честь, что касается британского обвинения, у нас есть шесть книг документов, я думаю, начало с номера 214, грубо две трети документов, которые доктор Хорн желает представить, и мы можем дойти до номера 191. Я сделал список — я могу вручить один суду и другой доктору Хорну — тех документов, которые кратко перечислены, по которым мы возражаем. Я думаю, что мы возражаем, чему то вроде 70 или 80, между номерами 45 и 191, может быть меньше. Советская делегация, думаю, в состоянии сама представить свои возражения, которые практически совпадают с нашими, хотя и готовились отдельно. Господин Шампетье де Риба имеет две группы документов, по которым у него есть возражения. Я думаю, могу сказать господин Додд более менее оставил это положение мне и будет действовать в согласии с британской делегацией. Такова позиция. Вероятно, уместно будет, если я вручу отмеченный список возражений на настоящую дату.

Председательствующий: Трибунал хочет знать, сэр Дэвид, какую позицию имеет обвинение о переводе документов. Вы помните, что Трибунал установил, что с целью того, чтобы обвинение могло возражать на документы, для избежания ненужного перевода, если возможно, до их перевода, и в случае несогласия между обвинением и защитой вопрос решается Трибуналом. Думаю здесь множество документов, по которым можно достичь согласия таким путем, и сэкономить труд и время переводчиков.

Максвелл-Файф: Да мы имеем сложность с этими документами, в связи, с чем попытались сделать лучше, сделав индекс, но очень сложно сформулировать взгляд на вопрос в кратком описании только строчки с половиной из документа. Но может быть это наиболее практичный путь, несмотря на сложности. Если обвинение даст индекс с хорошим описанием возможных документов, обвинение тогда сформулирует свои возражения по индексу, и Трибунал услышит о потрясающих различиях до перевода документов, я думаю — я боюсь я могу представить это условно — это будет ценно для суда. В противном случае, у вас будет ужасный затор из кучи документов в отделе переводов Трибунала, тех которые, мы имеем в таком случае, по которым совершенно определенно мы делаем полные и множественные возражения, но это зависит от перевода документов принадлежащих последующим слушаниям. Так я хочу подготовиться — и думаю, коллеги меня поддержат — в суде, если Трибунал может, вручить возражение на список документов и увидеть можем ли мы таким путем достичь результатов, которые вызывают необходимость их перевода.

Председательствующий: Поможет ли обвинение, подразумевая защитников подсудимых вручить им, целые документы на немецком с полным индексом на английском, и затем обвинение, или Кто-либо из членов обвинения кто знаком с немецким, может познакомиться с ними на немецком, чтобы обвинение запомнило эти документы? У них будет не только индекс для информирования их о природе документов, но у них будут документы на немецком.

Максвелл-Файф: Я думаю, что это большая помощь, особенно если он подчеркнет отдельные мести.

Председательствующий: Тогда, в сотрудничестве с защитниками подсудимых, следует прийти к соглашению о том, какие документы будут представлены Трибуналу.

Максвелл-Файф: Да, я думаю можно это сделать Ваша Честь.

Председательствующий: Что же, сэр Дэвид, относительно ближайшего будущего, в понедельник, конечно, некоторые из защитников подсудимых могут пожелать задать вопросы подсудимому Риббентропу и затем обвинение может провести перекрестный его допрос, и что займет весь понедельник.

Максвелл-Файф: Я думаю это весьма вероятно Ваша Честь.

Председательствующий: При таких обстоятельствах, если будет согласована схема с доктором Хорном, не придётся откладываться, потому что в среду его документы будут проверяться обвинением и возражения будут представлены, и он может продолжать, как он сказал 2 или 3 часа, с документами которые остануться на рассмотрении Трибунала.

Максвелл-Файф: Я согласен Ваша Честь.

Председательствующий: Тогда Трибунал желает знать, позицию относительно следующего подсудимого. Может быть, в среду после дневного перерыва придет время подсудимого Кейтеля. Итак, его документы в порядке? Насколько я помню, большинство его документов уже приобщены в качестве доказательств.

Максвелл-Файф: Многие.

Председательствующий: Это не так?

Максвелл-Файф: Вероятно, доктор Нельте сможет нам помочь.

Председательствующий: Пожалуйста.

Нельте: Господин Председательствующий, я готов начать в любое время. Документы уже представлены и письменные показания уже представлены обвинению на прошлой неделе. Я жду только решения обвинения о допустимости данных доказательств, которые представляют собой собственные заявления подсудимого и которые представлены с целью сократить допрос.

Максвелл-Файф: У меня не было шанса заняться этим лично, по принципиальному вопросу, и мы всегда вполне готовы, что заявление будет зачитываться так долго, пока идет перекрестный допрос. Если Трибунал не возражает, обвинение не возражает против этого.

Председательствующий: Да, Трибунал не возражает против такого метода представления письменных доказательств, одобренных обвинением, и, следовательно, перекрестный допрос не необходим. Может ли доктор Нельте сказать будут ли представлены документы, которые он желает, либо они уже представлены в качестве доказательств, и уже переведены?

Нельте: Они были отправлены в отдел переводов и последние два документа посланы 3 дня назад. Я убежден, следовательно, что делегация обвинения, также получит переводы.

Председательствующий: Вы получили их сэр Дэвид?

Максвелл-Файф: Нет, Ваша Честь, мы не получали их.

Нельте: Вероятно, они еще не предоставлены. Несколько или две — трети документов переведены на французский и английский две недели назад. Я впоследствии также послал эти документы русской делегации так, что они могут быть переведены на русский.

Максвелл-Файф: Я сказал, Ваша Честь, от генерала Митчелла, что документы переведены. Они просто не предоставлены.

Председательствующий: Тогда не может быть причин для отложения в связи с делом подсудимого Кейтеля.

Максвелл-Файф: Ваша Честь, думаю, нет

Нельте: Нет.

Председательствующий: Тогда, это же относится к подсудимому Кальтенбруннеру, который следующий? Доктор Кауфманн документы переведены?

Кауфманн: Господин Председательствующий, я имею только несколько письменных показаний и несомненно, что в это время они будут в руках обвинения.

Председательствующий: Момент. Вы готовы продолжать?

Кауфманн: Да, после Кейтеля господин Председательствующий.

Председательствующий: Да, после Кейтеля хорошо. Сэр Дэвид, затем вы представите нам возражения, которые вы сделаете по документам доктора Хорна, и советское обвинение представит свои обвинения.

Максвелл-Файф: Да я вручу их, как только буду иметь.

Председательствующий: Да, и господин Шампетье де Риба, как только будет иметь.

Максвелл-Файф: Если Ваша Честь разрешит, да.

Председательствующий: Хорошо, Трибунал откладывается.

(Трибунал отложен до 10 часов 1 апреля 1946)

Девяносто шестой день
Понедельник, 1 апреля 1946
Утреннее заседание

(Подсудимый фон Риббентроп вернулся на место свидетеля)

Председательствующий: Имеют ли защитники подсудимых какие-либо вопросы к подсудимому?

Доктор Зейдль: Да, Ваша Честь. Свидетель, преамбула секретного пакта заключенного между Германией и Советским Союзом 23 августа 1939 говорила более менее следующее:

«В виду настоящего напряжения между Германией и Польшей, на случай конфликта согласовано следующее…»

Вы помните, соответствовала ли преамбула цитированному?

Риббентроп: Я не помню дословно, но это приблизительно верно.

Зейдль: Верно ли, что начальник правового департамента министерства иностранных дел, посол доктор Гаусс, участвовал как правовой советник в переговорах в Москве 23 августа и готовил договор?

Риббентроп: Посол Гаусс участвовал отчасти в переговорах и вместе со мной составлял соглашение.

Зейдль: Я зачитаю выдержку из заявления посла Гаусса и задам вам несколько вопросов в связи с этим.

Председательствующий: Доктор Зейдль, какой документ вы будете читать?

Зейдль: Я зачитаю заявление из параграфа 3 сделанного доктором Гауссом в связи с этим и задам несколько вопросов свидетелю, потому что некоторые положения этого пакта не выглядят ясными.

Председательствующий: Да, генерал Руденко?

Руденко: Я не знаю, господин Председательствующий, какое отношение эти вопросы имеют к подсудимому Гессу, которого защищает доктор Зейдль, или к подсудимому Франку. Я не желаю обсуждать эти письменные показания, как не имеющие значения.

Я хочу только обратить внимание Трибунала, что мы не расследуем проблемы связанные с политикой союзных наций, но расследуем обвинения против главных немецких военных преступников; и такие вопросы со стороны защитника это попытка отвлечь внимание Трибунала от вопросов которые мы расследуем; следовательно, думаю уместно, что вопросы такого рода должны отклоняться как недопустимые.

(Прошла пауза в слушаниях пока судьи совещались)

Председательствующий: Доктор Зейдль, вы можете задать вопросы.

Зейдль: Гаусс заявил в параграфе 3 своих письменных показаний:

«Самолет, на котором министр иностранных дел Рейха, которого я сопровождал, как правовой советник с намерением переговоров, прибыл в Москву в полдень 23 августа 1939. После полудня того же дня состоялся первый разговор между господином фон Риббентропом и господином Сталиным, на котором, с немецкой стороны, кроме министра иностранных дел Рейха, был только советник посольства Хильгер, как переводчик, и вероятно посол граф Шуленбуг, но я не присутствовал.

«Министр иностранных дел Рейха вернулся очень довольным от этого долгого совещания и указал, что есть определенный результат в заключении соглашения желаемого со стороны Германии. Продолжение конференции, на которой должны были быть подписаны обсужденные документы, было намечено, позднее на вечер. На второй конференции, я участвовал лично и также посол граф Шуленбург и советник посольства Хильгер. С русской стороны переговоры велись господами Сталиным и Молотовым, чьим переводчиком был господин Павлов. Соглашение с текстом пакта о ненападении было достигнуто быстро и без сложностей.

«Господин Риббентроп сам ввел преамбулу соглашения, которую я сформулировал скорее как далеко идущую фразу касающуюся формирования дружеских немецко — советских отношений в отношении, которой господин Сталин заметил, что советское правительство не может внезапно заявлять о немецко — советских заверений о дружбе после их обливания навозом за 6 лет нацистского правительства. Впоследствии фраза была исключена или скорее изменена.

«Кроме пакта о ненападении были переговоры, о вполне в то время секретном документе, который согласно моим воспоминаниям назывался «секретное соглашение» или «секретное дополнительное соглашение» и по условиям, которого намечалась демаркация взаимных сфер интересов в европейских территориях расположенных между двумя странами.

Использовалось ли там выражение «сферы интересов» или иные такие выражения, я не помню. В документе, Германия объявляла себя политически незаинтересованной в Латвии, Эстонии и Финляндии, но Литва рассматривалась частью её сферы влияния.

«Касательно политической незаинтересованности Германии в двух балтийских странах, возникли разногласия, когда министр иностранных дел Рейха, согласно своим инструкциям хотел иметь определенную часть балтийских стран исключенной из зоны политической незаинтересованности;однако это было отвергнуто со стороны советов, особенно в расчете на незамерзающие порты на этой территории.

«В силу этого положения, которое особенно уже обсуждалось в первом разговоре Риббентропа, министр иностранных направил Гитлеру запрос, который возник только во время второй дискусии, и в ходе которого, в прямом разговоре с Гитлером, он уполномочил принять советскую позицию. Демаркационная линия была проложена по польской территории. Я не могу вспомнить, была ли она начертана на карте, которая прилагалась к документу или только описывались в документе. Более того, соглашение было достигнуто относительно Польши, заявлявшее приблизительно, что две державы будут действовать в согласии в окончательном урегулировании вопросов касающихся этой страны. Однако, могло быть возможным, что это последнее соглашение относительно Польши было достигнуто тогда, когда был измен упоминавшийся ранее параграф 5 секретного соглашения.

«Относительно балканских государств, было подтверждено, что Германия здесь имеет только экономические интересы. Пакт о ненападении и секретное соглашение были подписаны позже в тот же самый вечер».

Свидетель, соответственно в письменных показаниях Гаусса, упоминался пакт, что две державы согласились действовать совместно, относительно окончательного урегулирования касающегося Польши. Было ли такое соглашение достигнуто 23 августа 1939?

Риббентроп: Да, это правда. В то время серьезный немецко — польский кризис обострился, и, само собой разумеется, что он обсуждался в ходе дискуссии. Я хочу отметить, что не было ни малейшего сомнения, как для Сталина, так и для Гитлера, что если переговоры с Польшей сойдут на нет, территории взятые силой оружия будут возвращены себе двумя великими державами также путем оружия. В целях реализации взаимопонимания, восточные территории были оккупированы советскими войсками, а западные территории после победы немецкими войсками. Не было сомнений, что Сталин никогда не обвинял Германию в агрессии или в агрессивной войне против Польши. Если рассматривать это как агрессию, то обе стороны виновны в ней.

Зейдль: Была ли демаркационная линия в этом секретном соглашении описана просто или была нарисована на карте, приложенной к соглашению?

Риббентроп: Демаркационная линия была четко нарисована на карте. Она шла по рекам Рыся, Буг, Нарев и Сан. Эти реки я помню. Эта демаркационная линия была предусмотрена на случай вооруженного конфликта с Польшей.

Зейдль: Верно ли, что на основании соглашения, не Германия, а Советская Россия получала большую часть Польши?

Риббентроп: Я не знаю точных пропорций, но в любом случае, соглашение предусматривало, что территории к востоку от этих рек отходили Советской России, а территории к западу от этих рек были оккупированы Германией, пока организация этой территории по намерению Германии еще оставалась открытым вопросом и еще не обсуждалось Гитлером и мной. Затем, позднее из тех регионов, которые Германия потеряла после первой мировой войны было создано генерал — губернаторство, вошедшее в состав Германии.

Зейдль: Теперь, кое-что еще. Вы заявляли в прошлую пятницу, что вы хотели присоединения России к Тройственному пакту. Почему этого не случилось.

Риббентроп: Это провалилось из-за русских требований. Русские требования касались — я вероятно скажу сначала, что я согласился с господином Молотовым вести дальнейшие переговоры через дипломатические каналы. Я хотел повлиять на Фюрера относительно требований сделанных Молотовым в Берлине, с целью, чтобы какое-либо соглашение или компромисс были достигнуты.

Затем Шуленбург послал нам доклад из Москвы с русскими требованиями. В докладе было, прежде всего, обновленное требование Финляндии. Фюрер, как известно, говорил Молотову, что он не желает, чтобы после зимней кампании 1940 еще одна война разразилась на севере. Теперь требование о Финляндии было снова поднято. Оно было сложным, поскольку это требование Фюрер ранее отверг.

Еще одним требованием русских были, Балканы и Болгария. Россия, как известно, хотела здесь баз и желала войти в близкие отношения с Болгарией. Болгарское правительство, с которым мы были в контакте, не хотело этого. Более того, русское проникновение на Балканы было и для Фюрера и для Муссолини сложным вопросом, потому что наши экономические интересы были здесь: пшеница, нефть, и так далее. Но прежде всего это была воля самого болгарского правительства, которое было против такого проникновения.

Затем, в-третьих было требование русских о торговых портах на море и военных базах в Дарданеллах; и затем мне был выражен запрос Молотова в Берлине, об обеспечении безопасности, по крайней мере, интересов выходов в Балтийском море. Господин Молотов лично сказал мне, что в то время Россия естественно была очень заинтересована в Скагерраке и Каттегате.

В то время я обсуждал эти требования и запросы с Фюрером. Фюрер сказал мы войдем в контакт с Муссолини, который был очень заинтересован в некоторых из этих требований. Это имело место, но ни требования о Балканах, ни о Дарданеллах не встретили одобрения Муссолини. Что касается Болгарии я уже заявлял, что она не хотела ни того ни другого; и, что касается Финляндии, ни Финляндия ни Фюрер не хотели уступать требованиям Советского Союза.

Переговоры проводились многие месяцы. Я вспоминаю, что до получения телеграммы Молотова из Москвы в декабре 1940 я имел долгий разговор с Фюрером. У меня была идея, если мы сможем прийти к компромиссу между русскими требованиями и желаниями различных заинтересованных сторон, можно было сформировать коалицию такой силы, чтобы заставить Англию пойти на мир.

Председательствующий: На что был весь этот ответ? Каким был ваш вопрос, на который предполагалось ответить?

Зейдль: По существу он уже ответил на вопрос.

Председательствующий: Доктор Зейдль, если он ответил на вопрос вы должны были остановить его.

Зейдль: Хорошо. Я теперь перехожу к другому вопросу: каким было мнение Адольфа Гитлера относительно военной силы России?

Риббентроп: Адольф Гитлер, однажды сказал мне — он выразил это таким образом — и это было, когда он стал волноваться о том, что происходит в России на пути приготовлений против Германии: «Мы конечно не знаем, что творится за воротами, если в какой-либо день мы будем вынуждены ударить в них, чтобы открыть» Из этого и из других заявлений Фюрера сделанных в то время я выводил, что на основании докладов о России, он страдал от сильной тревоги о силе и возможном выражении мощи Советского Союза.

Зейдль: Мой следующий вопрос: Какие обстоятельства заставили Гитлера осознавать угрозу, исходящую от нападения Советского Союза?

Риббентроп: Они были следующими…

Председательствующий: Разве с этим не разбирались обширно и исчерпывающе с подсудимым Герингом? Вы здесь как защитник Гесса.

Зейдль: Если Трибунал считает, что с вопросом разбирались исчерпывающе, я отзываю вопрос.

Председательствующий: Прежде чем вы сядете, доктор Зейдль, вы представили письменные показания Гаусса подсудимому, я полагаю с намерением, что он должен подтвердить подлинность показаний; верно?

Зейдль: Да.

Председательствующий: Я зачитал только параграф 3 письменных показаний. Я не зачитывал параграфы 1,2,4 и 5 с целью сэкономить время.

Председательствующий: Ответ на мой вопрос был «да», вы не представили его. Вы не представили конец параграфа 4 ему, который описывает следующее:

«Министр иностранных дел Рейха строил свои фразы в такой манере, что он допускает военный конфликт Германии и Польши, не как окончательно решенный, но только как неминуемую возможность. Не было заявлений, которые включали одобрение или поощрения такого конфликта со стороны советских деятелей по этому положению. Скорее советские представители ограничились уважительным пониманием объяснений немецких представителей»

Это так?

Зейдль: Верно.

Председательствующий: Я спрашиваю свидетеля. Это так?

Риббентроп: Я могу сказать следующее по этому. Когда я отправился в Москву еще не было достигнуто окончательное решение Фюрером…

Председательствующий: Вы могли бы прямо ответить на вопрос? Я спрашиваю, было ли заявление в письменных показаниях верным или нет. Объяснения дадите после.

Риббентроп: Не вполне верно, господин Председательствующий.

Председательствующий: Теперь можете пояснить.

Риббентроп: Это не верно, поскольку в то время решение об атаке на Польшу еще не было принято. Однако, не было сомнений, что совершенно ясно на дискуссиях в Москве в любое время существовала возможность такого конфликта, если бы последняя попытка переговоров провалилась.

Председательствующий: Что же, в чем отличие между тем, что я зачитал вам? Я зачитал следующее:

«Министр иностранных дел Рейха строил свои фразы в такой манере, что он допускает военный конфликт Германии и Польши, не как окончательно решенный, но только как неминуемую возможность»

Я думаю, ваше объяснение было именно таким. Вот и все.

Зейдль: Господин Председательствующий, могу я отметить кратко кое-что в этой связи? Свидетель Гаусс присутствовал только на второй встрече. Однако он не присутствовал на долгой конференции, которая ранее проходила между свидетелем Риббентропом с глазу на глаз с Молотовым и Сталиным. На этой конференции был только советник посольства Хильгер и я просил Трибунал вызвать свидетеля Хильгера, который имеет, важный взгляд на данный вопрос, что уже разрешено мне.

Председательствующий: Доктор Зейдль, как вы знаете, вы можете письменно ходатайствовать о вызове любого свидетеля; и также Трибунал желает сказать, что если обвинение желает вызвать свидетеля Гаусса для перекрестного допроса оно может так сделать.

Зейдль: Тогда я хочу приобщить экземпляр Гесс номер 16 (документ номер Гесс — 16) собственноручные письменные показания посла Гаусса.

Председательствующий: Да, именно.

Додд: Если Трибунал позволит, как я понимаю, есть небольшая опасность, что свидетель Гаусс покинет Нюрнберг. Я хочу заявить в это время, что мы хотим оставить его на более долгое время для возможного перекрестного допроса.

Председательствующий: Хорошо.

Остальные защитники желают задать вопросы?

Нельте: Подсудимый Кейтель заявил, что осенью 1940, когда идея войны против России обсуждалась Гитлером, он отправился в Фушл с целью переговорить с вами об этом вопросе. Он уверен, что вы также не забыли об этом. Вы помните, что Кейтель в конце августа или в начале сентября был в Фушле?

Риббентроп: Да, это верно. Он посетил меня в то время.

Нельте: Вы помните, что Кейтель тогда заявил о своем мнении о том, что вероятно война неминуема?

Риббентроп: Да, это верно. Он говорил об этом в то время. Я уверен, он сказал, что Фюрер обсуждал это с ним.

Нельте: К чему я веду: Кейтель заявил, что он говорил с вами о меморандуме, который он намеревался вручить Гитлеру о соображениях насчет случая войны с Советской Россией.

Риббентроп: Верно. Фельдмаршал Кейтель сказал мне, в то время, что он намеревался вручить меморандум Гитлеру, и он выражал сомнения относительно возможного конфликта с Советским Союзом и Германией.

Нельте: Вы имели впечатление, что фельдмаршал Кейтель противостоял войне в то время?

Риббентроп: Да, это верно. Я имел именно такое впечатление.

Нельте: Правда ли, что он, в результате этой дискуссии, попросил вашего содействия в его точке зрения у Гитлера?

Риббентроп: Да, это верно, и я сказал ему в то время, что я так сделаю, что я скажу Гитлеру, и он сделает то же самое.

Нельте: Другой вопрос, относительно побега французского генерала Жиро. Правда ли, что Кейтель, когда французский генерал Жиро сбежал из Кёнигштайна, попросил его предпринять меры французскому правительству для добровольного возвращения генерала Жиро?

Риббентроп: Да, это верно. В то время он спросил меня можно ли путем переговоров с французским правительством, так или иначе заставить генерала Жиро вернуться в заключение,.

Нельте: Проходила ли встреча с генералом Жиро в оккупированной Франции через посредничество посла Абетца?

Риббентроп: Да, такая встреча имела место. Я уверен, посол Абетц встретился с Жиро, который насколько помню, появился в компании господина Лаваля. Посол делал все возможное с целью убедить генерала вернуться, но это было безуспешно. Генералу на этой встречи обещали безопасное обращение и после его завершения генерал и Лаваль ушли.

Нельте: Обвинение представило приказ, предмет которого советские военнопленные. Подсудимый Кейтель был ответственным за этот приказ. Он заявил, что он говорил с вами об этом вопросе в штаб-квартире расположенной в то время в Виннице; что он имел это потому что все вопросы, касающиеся военнопленных касались департамента международного права министерства иностранных дел. Вы помните, что в связи с этим Кейтель спросил вас были ли у вас возражения с точки зрения международного права тому отношению, которого желал Гитлер.

Риббентроп: Ситуация была такой: я услышал о намерении клеймить военнопленных и отправился в штаб-квартиру поговорить об этом с Кейтелем об этом вопросе, потому что по моему мнению клеймение военнопленных таким путем вызвало вопросы. Кейтель разделял мое мнение; и насколько я помню, я уверен он дал позднее приказы с намерением, чтобы клеймение не применялось.

Нельте: У меня больше нет вопросов.

Флоттенрихтер Отто Кранцбюллер: (защитник подсудимого Дёница): Свидетель, когда вы познакомились с адмиралом Дёницем?

Риббентроп: Я познакомился с ним после его назначения главнокомандующим флотом.

Кранцбюллер: Это было в 1943?

Риббентроп: Я уверен.

Кранцбюллер: Оказывал ли адмирал Дёниц до или после этого времени влияние или попытка влияния на немецкую внешнюю политику?

Риббентроп: Я никогда не слышал, чтобы адмирал Дёниц пытался оказывать влияние на немецкую внешнюю политику.

Кранцбюллер: Вы помните визит маршала Антонеску в штаб-квартиру Фюрера 27 февраля 1944?

Кранцбюллер: Я помню визит, но не дату. Маршал Антонеску часто использовал визиты к Фюреру. Я скажу каждые шесть месяцев или так; я уверен вы говорили о начале 1944?

Кранцбюллер: Да, 27 февраля 1944.

Риббентроп: Да, я думаю, это верно, что он посещал Фюрера в начале 1944.

Кранцбюллер: Вы помните, был ли Антонеску, в то время, намерен обсуждать военную ситуацию, как гость?

Риббентроп: Я вполне определился, потому что это было обычным случаем, когда Антонеску прибывал на встречу с Фюрером. Фюрер всегда объяснял военное положение ему, то есть, он приглашал его на так называемое полуденное обсуждение военного положения. Я не помню именно как, но несомненно, что маршал Антонеску участвовал в обсуждении военной ситуации в феврале.

Кранцбюллер: Кроме военных вопросов обсуждались ли с Антонеску политические вопросы?

Риббентроп: Да, каждый визит маршала Антонеску начинался со встречи с маршалом один на один или иногда со мной, но в основном наедине с маршалом, потому что он был главой государства; проходили долгие политические дискуссии, на которые я позднее вызывался.

Кранцбюллер: Адмирал Дёниц принимал участие в политических дискуссиях?

Риббентроп: Определенно нет, потому что Фюрер избегал приглашать военных руководителей на политические дискуссии с маршалом Антонеску.

Кранцбюллер: У меня больше нет вопросов.

Доктор Вальтер Зимерс (защитник подсудимого Рёдера): Свидетель, обвинение представило документ, касающийся дискуссии между вами и японским послом Мацуокой 29 марта 1941. Документ содержится в документе номер 1877-ПС экземпляр США — 152. Часть документа была зачитана под протокол обвинением, и на странице 1007 немецкой расшифровки можно найти среди остальных вещей, следующий отрывок касающийся гроссадмирала Рёдера:

«Далее, министр иностранных дел обратился к вопросу Сингапура. В свете опасений выраженных японцами о возможных атаках подводных лодок базирующихся на Филлипинах и вмешательства английского средиземноморского и домашнего флотов, он снова обсудил ситуацию с гроссадмиралом Рёдером. Позднее заявил, что британский флот в этом году требуется в английских водах и средиземноморский не будет способен послать ни одного корабля на Дальний Восток. Гроссадмирал Рёдер описал, что подводные лодки Соединенных Штатов слабы, поэтому Японии не следует о них волноваться»

Свидетель, подсудимый Рёдер ясно помнит что вы, как министр иностранных дел, никогда не говорили с ним о стратегических вопросах относительно Японии или даже о ценности или бесполезности американских подводных лодок. Я буду благодарен вам, если вы проясните это положение, было ли возможно некоторое недопонимание лиц участвующих в дискуссии.

Риббентроп: Это вполне возможно. Я не помню, чтобы я даже говорил с адмиралом Рёдером о немецко — японской стратегии. Факт в том, что мы имели только слабые связи с Японией по таким вопросам. Если в то время я говорил Мацуоке, то, что там написано, то вполне вероятно, что я цитировал Фюрера, то, что он говорил мне. Естественно я не мог сказать этого по своей инициативе, потому что не знал об этом. Я знаю, что Фюрер часто говорил мне о таких положениях касающихся Японии. Следовательно, возможно, что это не происходило с адмиралом Рёдером, а с Фюрером. Я не знаю, кто составлял записку. Она…

Зимерс: Документ озаглавлен «Запись конференции между министром иностранных дел Рейха и японским министром иностранных дел Мацуокой…»

Риббентроп: Я видел это здесь. Возможно, что Фюрер говорил это мне. Фактически, я считаю это возможным. Возможно, что была допущена ошибка при изготовлении записи; я не знаю.

Зимерс: Свидетель, вы информировали подсудимого Рёдера о таких политических обсуждениях как с Мацуокой или Осимой?

Риббентроп: Нет, такого не бывало.

Зимерс: Вы говорили с гроссадмиралом Рёдером о других политических вопросах или позволяли ему присутствовать на политических переговорах?

Риббентроп: Нет, такой практики не было. В общем, Фюрер держал военные и политические вопросы строго раздельно, так что я, как министр иностранных дел, никогда не имел возможности обсуждать военные или политические вопросы в моем ведомстве; но когда вопросы внешней политики обсуждались, это проходило в штаб-квартире Фюрера, но как я видел из документов, которые я прочитал здесь впервые, вопросы даже там разделялись. Другими словами, если такие дискуссии проходили, факт который я не вспомню сейчас, это могло проходить только в штаб-квартире Фюрера.

Зимерс: Спасибо.

Доктор Латерзнер: Свидетель, государственный секретарь министерства иностранных дел, Штейнгарт, которого заслушивали здесь, как свидетеля ответил отрицательно на мой вопрос о том, информировались ли высшие военные руководители о текущих политических вопросах. Теперь я спрашиваю вас, как министра иностранных дел, информировали ли вы высших военных руководителей о политических вопросах?

Риббентроп: Нет, я могу ответить на этот вопрос также как и на предыдущий. Это не было нашей практикой. Все политические и военные вопросы решались исключительно Фюрером. Фюрер говорил мне, что я занимаюсь дипломатией в политическом поле, и он говорил военным, что их сфера военная. Я случайно, но очень скупо, информировался о военных вопросах Фюрером, и были ли военные уведомлены о политических вопросах я не знал; но если они знали об этом, то это было от Фюрера.

Латерзнер: У меня больше нет вопросов.

Господин Георг Бомм (защитник СА): Свидетель, вы отдавали приказ или инструкцию, согласно которой вы информировали руководителей СА о развитии и обращении с внешнеполитическими вопросами?

Риббентроп: СА? Нет. Такого приказа не было, и я не имел таких инструкций.

Бомм: Руководство СА имело какое-либо влияние на внешнюю политику?

Риббентроп: Нет.

Бомм: И теперь я задам вопрос по поручению моего коллеги доктора Заутера который болен: были ли вы свидетелем разговора между Гитлером и Гиммлером, в котором стоял вопрос о том, чтобы фон Ширах, который был рейхслейтером, должен предстать перед Volksgericht (Народным судом)?

Риббентроп: Да, это верно.

Бомм: Какие последствия имел бы такой суд для Шираха?

Риббентроп: Я, конечно, не могу сказать именно. Я не знаю деталей вопроса. Я знаю только, что Гиммлер, в моем присутствии, сделал предложение Фюреру, чтобы Ширах предстал перед судом по той либо иной причине. Я не знаю деталей. Я не интересовался ими. Я сказал Фюреру, что это по моему мнению, произведет очень плохое впечатление в свете внешней политики и я знал, что Гиммлер не получил от Фюрера ответа; в любом случае, он не отдал приказа. Какие последствия имели бы место я не могу сказать, но когда такое предложение поступало от Гиммлера, последствия могли быть очень серьезными.

Бомм: Как получилось, что вы присутствовали на этой встрече и как вы отреагировали на это?

Риббентроп: Это чистая случайность; я уже заявлял, что говорил Фюреру как и Гиммлеру, что это произведет плохое впечатление.

Бомм: У меня больше нет вопросов.