6. Линия политического поведения во время войны

Политическое маневрирование. Только удивительной способностью человеческого разума впадать в заблуждение мы можем объяснить мнение крупных военных авторитетов, которые, признавая всю ценность работы политики в период подготовки и при разработке первоначального плана, исключают возможность ее воздействия на стратегию с началом войны. План не является декретом, исполнение которого можно поручить канцеляриям. План предполагает творчество в исполнении, зависимом от изменений политической обстановки. Осуществлять его призываются политические и военные штабы, а не канцелярии, как они иногда называются по филологическому недоразумению. Политическая подготовка должна быть дополнена и соответственным политическим маневрированием во время войны.

Политика, отказавшаяся от сохранения господства над руководством войной, признавшая главенство военных специалистов, безмолвно подчинившаяся их требованиям, сама призналась бы в своем банкротстве. Даже стратегия в глазах политика должна являться военной техникой, а техническое руководство войной должно быть подчинено политическому, так как война, это — часть политики. Стратегия может быть понимаема, как согласование операций с требованиями политики.

Внутренняя политика должна стремиться к наиболее широкому использованию сил государства для достижения целей войны. Внутренняя политика должна взвесить отношения между фронтом и тылом и решить, каких усилий можно потребовать от населения для войны, какие пределы надо установить для мобилизаций, обязательных поставок лошадей, подвод, как регулировать налоговый пресс, заработную плату и цены.

Надо устранять все, что могло бы оттолкнуть массы от войны, и поддерживать в них ту волю к борьбе, которая является главным залогом успеха. Нужна большая чуткость и прозорливость руководства, внимательнейшее изучение хода политической жизни у себя и во всем мире, чтобы не плыть по течению, принимая ряд паллиативных мер, а действительно осуществлять политическое руководство в течение войны. Энергичные экономические мероприятия, регулирующие голод, нужду и лишения населения, мыслимы лишь при сознательном к ним отношении масс. Экономическая политика должна быть вразумительно истолкована и ясна населению.

Оккупационная политика. Оккупационная политика, являясь непосредственным продолжением внутренней политики, должна быть хорошо продумана, чтобы не вызывать осложнений для ведения военных действий. Весьма поучительно была организована оккупация территории русской армией в 1813-14 г.г. Всеми вопросами оккупации ведал особый высший административный совет, во главе которого Александр I поставил Штейна, выдающегося политика и реформатора Пруссии, ведавшего в 1812 году нашей агитацией в немецком тылу. Связь между агитацией в неприятельских областях и оккупацией их несомненна — вторая представляет продолжение первой при занятии нашими войсками неприятельской территории. Задачей административного совета являлось собрать в занятых территориях средства для продолжения борьбы с Наполеоном и сформировать в немецких областях новые войсковые части для усиления нашей армии. Штейн мог бы достигнуть и больших результатов, определеннее выставив лозунг борьбы за единство Германии и изгнания немецких князьков-вассалов Наполеона, но здесь известные пределы проводились в связи с общим направлением русской внешней политики. В некоторых немецких княжествах, например, Саксонии, образовывались генерал-губернаторства, с русским аристократом во главе и с советчиками из числа преданных Штейну передовых немцев. Там, где Метерниху удавалось отстоять сохранение немецкого государя, перешедшего из наполеоновского Рейнского союза к коалиции, Штейн ставил, наряду с государем, своего агента с комиссарскими полномочиями. В прихожей административного совета, ожидая приема у Штейна, часами ждали, если не толпы, то кучки немецких государей.

В 1814 году, еще до падения Наполеона, русские войска заняли во Франции территорию с населением в 12 миллионов человек. Тучи французской дворянской эмиграции предлагали Александру I свои услуги по управлению оккупированной Францией. Удовлетворение их просьбы значительно усилило бы позицию Наполеона, так как французы уяснили бы себе сразу необходимость сомкнуться для защиты завоеваний революции. Вероятно, обращение к дворянской эмиграции вызвало бы вскоре и значительные восстания в тылу русской армии. Поэтому, несмотря на явное стремление помочь русским против Наполеона, несмотря на знание языка и страны, несмотря на наличность в населении некоторых элементов, например, духовенства, расположенных к эмиграции, ее предложение было отклонено, и Штейн получил директиву — пользоваться во Франции для организации оккупации только русскими и немецкими чиновниками.

В 1914 году, при оккупации Галиции, искусственная руссификация вредно отразилась на отношениях власти к населению и явилась, в общем, ударом для русского дела в Галиции. Привлечение неудовлетворительного состава чиновников облекло руссификацию в рамки карикатуры и взяточничества.

В момент войны не при всяком соотношении сил выгодно обострять классовую борьбу в занятых областях; необходимо получить приток сил, а не отталкивать грубыми приемами значительные группы населения во враждебный лагерь. Надо также указать пределы для использования местных средств во избежание полного разорения населения и создания материала для комплектования бандитских и партизанских шаек в нашем тылу.

Еще в XVIII веке, при оккупации русскими войсками Восточной Пруссии, мы полагали, что факт перехода фактической власти в наши руки равносилен переходу к нам верховной власти; прусское население приводилось к присяге Елизавете Петровне. Современное международное право так, как оно регламентировано гаагскими конвенциями 1899 и 1907 годов, стоит на другой точке зрения и требует (ст. 43) "уважения, за исключением абсолютной невозможности, законов, имеющих силу на данной территории". Таким образом, декрет 17 декабря 1792 г., которым Национальный Конвент повелевал генералам республики провозглашать в оккупированных территориях верховную власть народа, в эпоху, предшествующую мировой войне, признавался нарушением международного права. Однако, международное право, невидимому, создается юристами специально для его нарушения; Линкольн еще в 1863 г. занимал противоположную им точку зрения, и его идеологическая позиция представляет я сейчас интерес для советских юристов и дипломатов. Драма заключается в том, что международное право стоит на принципиальной позиции, отвергающей всякое вмешательство в чужие внутренние дела и осуждающей всякую интервенцию. А так как войны ближайшего будущего не могут, хотя бы отчасти, не носить характер вмешательства в дела соседа, то все постановления международного права оказываются абсолютно неприемлемыми. Германия, провозгласив в ноябре 1916 года независимость Польши, нарушила международное право.

Расширение базиса войны. Вопросы оккупации вызывают к себе в Красной армии особое внимание. Если война ведется в нормальных европейских условиях и не связана с энергичной деятельностью на чисто политическом фронте — с сильными классовыми или национальными движениями — то продвижение вперед дается дорогой ценой; при нашествии на обширную область наступающая сторона теряет большие силы и средства, чем те, которые она может извлечь из оккупированных территорий и приобщить к своим. Поэтому выросшие на почве европейской буржуазной мысли крупнейшие стратегические писатели — Бюлов и Жомини — единодушны в указании на трудности дальних вторжений и очень скромны в оценке тех плюсов, которые возможно извлечь из оккупированной территории. Клаузевиц включил даже в самую сущность своей теории положение о кульминационной точке наступления, перевалив за которую силы наступающего идут на убыль. Сама территория неприятельского государства рассматривается европейской стратегической мыслью как источник ослабления наступающего.

Этой точке зрения противостояла еще в средних веках азиатская точка зрения, основывавшаяся на успехах Чингиз-хана и Тамерлана. Если неприятель, с точки зрения его государственности, культуры и экономики, стоит на низших ступенях развития, если он, в особенности, еще не вышел из кочевого быта, то получается положение, при котором продвижение вперед стоит в отношении сил и средств меньше, чем дает эксплуатация захваченной территории: стада без сопротивления меняют своих хозяев и продолжают пастись на тех же пастбищах, население частично вырезывается, а частично инкорпорируется в ряды наступающей армии. Положение Клаузевица радикально опрокидывается: армия становится тем сильнее, чем большую территорию она успела захватить. Это усиление — вполне реальное явление. В полчищах Батыя, разгромивших Киевскую Русь, природных монголов было не больше одной двадцатой части; две трети их составляли племена, обитавшие на Урале и на Волге и только что побежденные Батыем, по пути к Днепру. Хотя, в дальнейшем, и многие уцелевшие русские составили особые отряды в армии Батыя, но, невидимому, на почве земледельческой Европы этот прилив сил из оккупированной территории уже не уравновешивал потерь наступающего, и в Венгрии снежная лавина азиатского нашествия задержалась — в Европе доктрина Клаузевица вступила в свои права.

Мы позволили себе остановиться на этой азиатской стратегии потому, что в революционные периоды и в Европе создаются условия, при которых падают издержки завоевания территории и одновременно растут возможности эксплуатации сил и средств оккупированных пространств. Классовое расслоение населения оккупированных провинций может оказаться настолько значительным, что наступающая армия встретит восторженно приветствующие ее элементы, которые обеспечат приток добровольцев, поддержание порядка в тылу, восстановление экономической жизни, сбор нужных армии средств. В эпоху Великой французской революции занятие революционными армиями территории на Рейне и в Италии явилось не призрачным, а реальным наращением мощи Франции. Мудрость вдохновлявшего Чингиз-хана китайского философа, определявшего квалификацию полководца в зависимости от его искусства перенести расходы по войне на неприятельское государство, как бы ожила в революционной обстановке.

Несомненно, в будущих войнах, при связанном с ними напряжении классовой борьбы, также сложится более благоприятная обстановка для эксплуатации оккупированной территории, чем то было в мировую войну. Опыт 1920 года гласит о необходимости тщательной подготовки к использованию слагающейся конъюнктуры. Открывается большой простор мечтаниям о воскрешении Тамерлановских ударов на тысячи километров. Мечтательная стратегия, впрочем, в наш век, опаснее чем когда-либо. Преувеличенная оценка возможностей использовать силы и средства захваченной территории может исказить перспективу и приведет к взгляду на войну, как на расширение общего базиса. Такая доктрина была бы опасна своей односторонностью, своим выдвижением захвата территории во что бы то ни стало, как основной задачи вооруженного фронта, своим стремлением измерять победы количеством захваченных километров за пределами государственной границы, своей недооценкой синицы имеющегося тыла и сообщений с ним и погоней за журавлем "базы впереди".

Экономика современной Европы чрезвычайно сложна и с трудом мирится не только с изменениями в линии фронтов враждующих сторон, но и с изменением границ. Новые очертания государств (согласно Версальского договора) вызвали общее экономическое расстройство Европы. Фабрики Вены, Лодзи, Риги, Ревеля еще на девятый год существования новых политических образований не могут улечься в их Прокрустово ложе. Эта экономика совершенно не похожа на ту, которая легла в основу завоеваний Чингиз-хана. Толковое, не хищническое использование средств оккупированной области требует ее экономической организации, что связано с затратой не дней, а месяцев. С налета возможно ограбить склад готовых изделий на фабрике, что многого не даст и оттолкнет рабочих от завоевателя; но обеспечить подвоз топлива, сырья, продовольствия, сохранить возможность дальнейшего производства и направить его в нужном нам направлении — это задача, требующая планомерных, длительных усилий. Прежде чем оккупированная область даст заметное приращение сил, необходимо будет наступающему самому затратить крупные и высоко квалифицированные силы на административный охват пространства, оставшегося позади нашего вооруженного фронта.

При наличии заранее созданного плана оккупации и подготовки кадра политических и экономических работников успешность использования сил и средств захваченной территории может быть значительно повышена. Однако, административные и экономические мероприятия развиваются несравненно более медленным темпом, чем оперативные действия; требуется известное время, чтобы новая власть завоевала у населения доверие к своей прочности; только в случае значительной паузы между операциями (например, в течение зимы) можно ожидать серьезного приращения нашей мощи от территории, захваченной одной операцией, для следующей операции. Если же военные действия будут развиваться в стиле сокрушения, и операции будут непрерывно следовать, сливаясь в одну операцию, то рассчитывать на приток новых сил и средств от оккупированной территории, за исключением непосредственно используемых войсками продовольствия, фуража, жилья и крупных видимых товарных запасов, не приходится.

Эвакуация и беженцы. С введением всеобщей воинской повинности, при том напряжении, которого достигла война в 1914-1918 г.г., приходилось рассматривать все взрослое трудоспособное население неприятельской страны, как элемент неприятельской силы, брать его на учет при оккупации и при эвакуации страны приравнивать его к военнопленным и уводить с собой. Так поступали немцы во Франции в мировую войну. В покидаемых ими районах они оставляли только лишние рты, но не рабочие руки. Русские упустили это сделать в Восточной Пруссии. В условиях современной классовой борьбы, разумеется, отношения к населению будут покоиться на других началах; границу между друзьями и врагами будут обозначать не пограничные столбы, а социальные грани. Однако, в известных районах, несомненно, придется иметь дело и с господствующими национальными движениями.

Иногда эвакуация понимается в скифско-гуннском стиле. Является стремление обратить покидаемую территорию в пустыню, с сожженными селениями, уничтоженным урожаем, уведенным населением и скотом. Естественно возникающее беженское движение не только не сдерживается, но искусственно вызывается и даже вынуждается силой.

Нужно иметь в виду, что массовая экзекуция над территорией, например, над Пфальцем, опустошенным французскими войсками дотла по приказу Людовика XIV, живет в памяти населения, если не сотнями, то многими десятками лет и впоследствии крайне затрудняет всякую политическую работу на этой территории. Кроме того, беженское движение не усиливает, а ослабляет ведущую войну страну, совершенно неприспособленную воспринять обширный поток беженцев при квартирном, продовольственном и транспортном кризисах, всегда сопутствующих войне. В августе 1914 года волна 800.000 немцев-беженцев, вызванная нашествием русских в немногие уезды Восточной Пруссии, сильно затруднила маневрирование германских войск. Тогда как 400.000 беженцев с их скарбом, повозками и скотом загромождали восточно-прусские дороги, 400.000 беженцев переправились уже за Вислу; голова их прибыла в Берлин, запрудила вокзалы и производила самое тяжелое впечатление. Если бы наступление русских еще немного развилось, поток беженцев угрожал бы сокрушить всю немецкую организованность и сделать Германию беззащитной.

В июне-июле 1915 г., при отходе русских армий из Польши, задача эвакуации была понята многими в виде оставления немцам пустыни. Между тем, существующая сеть путей сообщения, да еще во время войны, вовсе не была приспособлена к массовому кочеванию населения, особенно при теперешней его плотности. К счастью, русским войскам вскоре было предписано — оставлять население на месте; иначе наши армии потеряли бы всякую возможность маневра, так как население закупорило бы в ближайшем тылу все узлы и дороги. Еще в 1919 г. в пределах СССР находилось до 3 миллионов беженцев, оставивших свою родину при отступлении русских в 1915 г.

Неправильно поставленная беженская политика может ускорить проигрыш войны. В 1878 году туркам, после перехода русских через Балканы, пришлось спешно отходить к Константинополю. Отчасти опасаясь зверств христианского населения над магометанским в отместку за старые обиды, а отчасти, чтобы опустошить перед русскими территорию, турки широко организовали беженское движение среди мусульман. Турецкие войска, лишенные возможности быстро отходить, понесли излишние потери; поток беженцев запрудил Константинополь. Болезни и голод среди беженцев в столице сделали турок неспособными к какому-либо сопротивлению и вынудили их согласиться на любые условия русских.

Классовая война будущего также обусловит поток беженцев-буржуазии с одной стороны, рабочих и коммунистов — с другой.

В 1919 году беженский вопрос уже остро стоял как у красных, так и у белых. К разрешению его надо подходить с большой осторожностью, и политика здесь отчетливо должна учитывать возможности транспортирования и устройства беженцев.

К экономической эвакуации надо подходить чрезвычайно осторожно, дабы не вызвать панического беженского движения. Она требует внимательной и вдумчивой подготовки, дабы не забить без нужды и так хромающий во время войны транспорт и не сгноить на пути ценных грузов (напр., кожи, находившиеся в стадии химической обработки, при эвакуации кожевенных заводов в 1915 году). Казалось бы, легче всего поставить эвакуацию скота. Немцы задавались этой целью при двух вторжениях русских в Восточную Пруссию в 1914 году; однако, им удалось эвакуировать всего 20 тысяч лошадей и 80 тысяч голов рогатого скота (3,5% и 5,5% общего количества лошадей и скота на правом берегу Вислы). Потери германского сельского хозяйства, понесенные вследствие вторжения русских в Восточную Пруссию, исчисляются в 135 тыс. лошадей, 250 тыс. рогатого скота, 200 тыс. свиней. По-видимому, в условиях маневренной войны экономическая эвакуация сколько-нибудь заметных результатов дать не может.

Изменение политической цели войны. Внешняя политика отнюдь не может успокоиться на лаврах успехов, достигнутых к началу войны. Установленные в период подготовки политические цели войны отнюдь не могут считаться неизменными. Напротив, в зависимости от хода войны эти цели могут быть сокращены, расширены или вовсе изменены: наступательные цели могут обратиться в оборонительные, и наоборот. Если война ведется коалицией, то изменение политических целей достигается лишь с трудом, и обусловливает много трений. Борьба не ограничивается театром военных действий, она ведется средствами политики и на арене нейтральных государств и в тылу неприятеля; здесь также требуется приведение в определенный логический строй всех отдельных частных целей, к которым стремятся наши усилия — необходима общая линия поведения в политике, вытекающая из анализа общего политического положения.

Не только неудачи, но даже большие успехи могут иногда служить причиной для пересмотра поставленных политических целей. Например, в 1870 году, после первых успехов пруссаков и обложения армии Базена в Меце, нельзя было сомневаться в том, что во Франции произойдет революция, которая сметет вторую империю. Основной вопрос, который выдвигался перед руководством войной, заключался в том, не следует ли немцам остановиться в Лотарингии и предоставить французам вариться в их собственном соку. Следует ли наступать на Париж, который будет революционным? Тот или другой ответ на эти вопросы сводился к изменению или сохранению политической цели; зависимость стратегических целей от его решения ясна; последнее зависело от широкой оценки внутреннего политического положения Франции и Германии, позиции других держав, большего или меньшего стремления к аннексии французской территории. Это стремление и явилось решающим для сохранения Пруссией прежних политических целей и продолжения похода на Париж.

Характер войны, выявившийся в ярком противоречии с теми представлениями, которыми руководились при первоначальной разработке политических директив, может понудить к капитальному пересмотру самых основ политического поведения. Гражданская война в Соединенных Штатах 1861 — 65 г.г. была начата руководителем Севера, президентом Абрамом Линкольном, Как война, политическая цель которой заключается в том, чтобы заставить вооруженной рукой отложившиеся южные штаты вернуться в лоно федерации и установить на побережьи их таможни, что позволило бы промышленности Севера сохранить за собой чрезвычайно ценный внутренний рынок и источники сырья; вмешательство во внутренний социальный уклад рабовладельческих штатов Юга первоначально вовсе не выдвигалось; так как социальный порядок конституцией представлялся на верховное усмотрение каждого штата, то Линкольн, выдвинув скромную политическую цель, смог остаться на строго законной почве и обеспечить себе поддержку многих демократов Севера, что было особенно важно, так как в руках последних находился почти весь военный и административный аппарат.

Выдвинутой скромной политической цели предполагалось достигнуть в короткое время приемами сокрушения; от Вашингтона до Ричмонда, столицы южан, было только 150 километров. К широким массам с призывом к жертвам обращаться не предполагалось. Армию должны были образовать только добровольцы; предстоящее столкновение казалось настолько скоротечным, что добровольцы вначале приглашались подписывать контракты только на 3 месяца.

К концу второго года войны для Линкольна окончательно выяснилось, что сплоченное сопротивление помещичьего Юга приемами сокрушения преодолеть нельзя, что необходима длительная, упорнейшая борьба, уничтожение всех источников жизни Юга, чтобы добиться победы. Добровольцы не давали достаточно крепкого элемента для комплектования, и численность их становилась недостаточной. В связи с военными расходами покупная способность доллара значительно упала, дороговизна росла. Демократическая партия севера, представительница интересов банкиров, промышленников и значительной части интеллигенции, — вообще господствующих классов, по мере расширения масштаба войны и связанного с этим углубления социальных противоречий, становилась все менее надежной, противодействовала развитию энергичных действий и стремилась договориться с Югом.

В связи с фактическим переходом к войне на измор пришлось пересмотреть основы политики, установленные в расчете на быстрое сокрушение. При существовавших политических целях Линкольн не имел возможности ввести в северных штатах воинскую повинность, что являлось для победы настоятельно необходимым, и не мог потребовать от широких масс дальнейших жертв. При таких условиях Линкольн решил порвать с демократами, придать войне резко классовый, антипомещичий характер, объявить свободными всех негров и провоцировать производство ими погромов помещичьих усадеб Юга, опереться преимущественно на враждебные помещикам классовые чувства фермеров-крестьян Севера и рабочих. Война со всех своих сторон получила совершенно другой облик. Если на вооруженном фронте задача разрослась до необходимости посадить все население Юга в концентрационные лагеря, уничтожить все экономические возможности южных штатов; если в тех важных городах Юга, которые северяне не твердо рассчитывали удержать за собой, уничтожались водопроводы и сжигались общественные здания, — то какой смысл имело сохранение политического лозунга невмешательства во внутренние дела Юга? Особенно любопытно в этом примере, что, как он показывает, переход на вооруженном фронте от сокрушения к измору отнюдь не означает умаления политических целей войны. Согласование политики со стратегией — дело сложное; оно не может быть разрешено установлением пропорции между политическим и оперативным размахами.

Шеридан, возвращаясь из набега в долину р. Шенандоа на четвертый год войны, донес об уничтожении им на 37 миллионов долларов помещичьего добра. В начале войны такой результат операций конного корпуса, как варварство, был бы совершенно невозможен; на четвертый год — это был крупный подвиг, приближавший войну к достижению решительного результата. Линия политического поведения Линкольна искусно применялась к объективно изменявшимся условиям ведения войны. Скромный Линкольн, с узкой мелкобуржуазной идеологией, совершенно изменился в течение войны и, принимая по необходимости все больше влево, придавал своей диктатуре все более жесткий характер; он обратился к концу третьего года войны к террору на территории штатов Севера и обменялся приветствиями с Карлом Марксом, восседавшим в I Интернационале. Его политика обнаружила необходимую для выигрыша войны гибкость, — политические цели были вовремя пересмотрены. Новое направление его политики, которое приветствовал английский рабочий класс, обеспечило его и от нависшего вмешательства Англии в пользу Юга.

Попытка сколько-нибудь углубить вопросы внешней и внутренней политики, вытекающие из ведения войны, увела бы нас в беспредельность и отвлекла бы от нашей задачи. Мы отказываемся даже от простого их пересчета и обращаемся к наиболее интересующему нас пункту — как политика в течение войны влияет на руководство военными действиями. Этот пункт имеет две стороны: директивы, даваемые политикой и ориентировку, которую стратегия стремится получить у политики для принятия своих решений. Здесь мы коснемся преимущественно первой стороны; вторая же пронизывает весь наш труд, рассматривающий все действия вооруженного фронта как производную от той политической базы, которую представляют обе стороны, ведущие войну.

Политика и свобода отступательного маневра. Каждый момент в ведении войны представляет целый клубок политических интересов, и каждое основное решение принимается под давлением ряда политических домогательств. Война в безвоздушном пространстве не ведется. Предполагать, что война представляет свободное состязание двух армий, это значит ничего не понимать в природе войны. Сравним действия Кутузова в 1805 и 1812 г. Русская армия в обоих случаях значительно уступала армии Наполеона, и можно было предвидеть неблагоприятный для нас результат тактического решения. Между тем, Кутузов в 1812 году дал Бородинское сражение, а в 1805 г. быстро отошел от границ Баварии в Моравию с теми лишь боями, которые требовались для упорядочения отступления. "Всегда легко играть роль Фабия (Кунктатора) в союзной стране, где не приходится заботиться ни о столице, ни об угрожаемых провинциях и можно руководствоваться только военными соображениями". Не признает ли в этих словах Жомини значение той атмосферы политического воздействия, которая в существенных чертах определяет стратегические решения? Френч, отводивший английскую армию в период между пограничным сражением и операцией на Марне в 1914 году, на один-два перехода опережая отступление французских армий, едва ли был трусливее французских генералов и едва ли смотрел более легкомысленно на борьбу с Германией. Различие решений объясняется различием в оценке стратегической обстановки, вытекающим из различного отношения английского и французских генералов к политическому акту принесения в жертву французской территории.

Бородино. Бородино — акт внутренней политики. Смена Барклая Кутузовым, который значительно уступал первому в военном отношении и весьма не высоко расценивался Александром I, являлась результатом воздействия господствующего класса, который не доверял Барклаю, не представлял себе риска, под угрозой которого Барклай отступал, и требовал остановить вторжение Наполеона. Создавшиеся политические условия требовали от стратегии большого сражения. Этот политический наказ армии от двора, всего народа являлся законом для стратегии и обусловливал целесообразность Бородинского сражения. С этим политическим наказом прибыл к армии Кутузов, еще менее Барклая расчитывавший на тактическую победу над Наполеоном. Он организует Бородино не как борьбу за победу, а как великое требуемое политикой кровопускание. Принеся эту жертву, Кутузов стремится наиболее широко использовать Бородино в политическом отношении. В ход было пущено все, вплоть до подложных приказов Наполеона, чтобы выставить Бородино, как победу или, по крайней мере, не давшее результатов сражение. Кутузов сохранил в народе веру в победу, несмотря на оставление Москвы: "с неслыханным бесстыдством держался он после Бородина, как победитель, при каждом удобном случае вещал о скорой гибели неприятельской армии, до последнего момента сохранял вид, что даст второе сражение для спасения Москвы, не останавливался ни перед каким хвастовством. Так он тешил чувство гордости армии и народа и стремился воздействовать на ее дух прокламациями и религиозным возбуждением. Отсюда родилось новое доверие, правда, искусственное, но в основе своей имевшее истинные обстоятельства — именно, дурное состояние французской армии. И это легкомыслие, эти базарные выкрики старой лисицы были для дела полезнее, чем честность Барклая". Кутузов был политик и блестяще направил военные действия в 1812 году в наиболее выгодное, отвечавшее задачам войны и средствам России русло.

Военные действия, это — решение основных вопросов истории с оружием в руках. Исторический процесс обусловливается экономическими предпосылками, соотношением сил народов и классов, но в известных условиях, на известном этапе, эти экономические силы действуют не непосредственно, а измеряются на точных весах боя; как все мироздание отражается в капле воды, так и вся политика отражается в конечном счете на операции. В сражении под Ватерлоо долгие часы, когда уже обозначился выход пруссаков Блюхера во фланг и отчасти в тыл французской армии, Наполеон упорствовал во фронтальных атаках на англичан Веллингтона. Являлись ли грубейшей ошибкой эти действия Наполеона, из-за которых неудача французов развилась до размеров катастрофы? Нет, так как политическое положение Наполеона, после возвращения с острова Эльбы и изгнания Бурбонов, в течение 100 дней его вторичного царствования, было таково, что только ряд побед мог сохранить за ним власть. После небольшой неудачи против Веллингтона он так же должен был бы отречься от престола и готовиться к путешествию на остров святой Елены, как и после разгрома под Ватерлоо. Поэтому он играл на ва-банк. Под Бородиным он не двинул в бой на верный успех старую гвардию, свою политическую опору, кадр преданнейших ему солдат; под Ватерлоо он бросил старую гвардию в последнюю отчаянную, почти безнадежную атаку, так как нужно было или победить, или покончить все счеты.

Седанская операция. Седан, это стратегическое безумие второй империи, представляет своего рода Ватерлоо Наполеона III, которое становится понятным лишь как последние шаги логически дошедшей до абсурда политики бонапартизма, в подгнившем его издании. Еще в самые последние моменты гибели французской армии мы видим на седанском поле сражения олицетворение политики бонапартизма в генерале Вимпфене, предъявившем свой мандат на командование армией, устранившем Дюкро с его попыткой спасти армию отступлением на Мезьер и пытавшемся организовать прорыв не к Парижу, а к Мецу. Ему не удается лишь уговорить больного Наполеона III стать рядом с ним во главе последней попытки прорыва — а бонапартизм заботился хотя бы о том, чтобы какая-нибудь пуля убила Наполеона III при атаке, с целью обеспечить династические интересы в будущем, после неизбежной в Париже революции.

План Шлиффена. План большого обхода через Бельгию, которого в главных чертах держалась Германия во время мировой войны, может быть, в момент своего зачатия (эпоха русско-японской войны и первой русской революции) вытекал из политической обстановки. Но к 1914 г. всякая связь этого плана с политическими условиями войны была прервана; германская стратегия в 1914 г. не являлась продолжением политики Германии; к 1914 году Шлиффеновский план базировался только на военно-технических соображениях — укреплении французской границы, современной ширине фронтов, изготовке русского развертывания к отступательному маневру из пределов этнографической Польши. Политически плана не обсуждали, и политики едва были знакомы с ним. Вся гибельность мысли Мольтке старшего (1871-1882 г.г.), что для хода войны руководящими являются преимущественно военные соображения (сам Мольтке старший в своих планах всегда исходил из политических соображений), сказалась при осуществлении очень сильного в военно-техническом отношении плана сокрушительной стратегии Шлиффена. Политика, исключенная из плана, не могла не сказаться на ходе военных действий.

Основная линия ведения мировой войны Германией и Англией. Ясной политической линии не было в германской стратегии и в течение всей войны. Важнейшая политическая ошибка Германии заключалась во взгляде на главного врага — Англию, как на вспомогательную силу Франции. Можно отметить целый ряд непоследовательностей при развитии операций по обоим направлениям, на которых можно было бы попытаться сломить волю Англии продолжать войну. На багдадском направлении — это временный перерыв в работах по прорытию туннелей на Багдадской железной дороге; более чем легкомысленный налет на Суэцкий канал; не доведенный до взятия Салоник сербский поход осенью 1915 г., постоянно второстепенное значение этого направления, которое попутно отрезывало 85% возможностей России для внешних сношений. На другом направлении — подводной блокады Великобритании — мы видим в начале войны полную возможность для немцев захвата северо-западного побережья Франции, возможность упущенную; затем, если с этой целью и предпринимаются операции — например, сражение на Изере в октябре 1914 г. — то они являются лишь эпизодическими, непланомерными действиями; в самом подходе к решению о подводной войне было столько колебаний и нерешительности, что в результате Германия встретила вполне приготовившуюся Англию. Отсутствие политической ясности привело к тому, что и нажим немцев на Индию, и голодная блокада Англии явились жестами, близкими к налетам германских цеппелинов на Лондон: ярость и энергия англичан раздражались до предела, боеспособность Англии не уменьшалась, а увеличивалась.

Напротив, у англичан мы видим порой жалкое техническое решение выпавших на них задач, но зато необычайно отчетливую политическую линию поведения: широкое экономическое наступление, связанное с захватом всех германских колоний и опорных пунктов на земном шаре и имевшее целью уничтожить конкурента, голодная блокада Германии, формирование Китченеровской армии, рассчитанное на 3—4 года, борьбу за побережье северной Франции и Бельгии, представляющее опаснейшую для Англии стратегическую позицию, борьбу против Багдадского направления — в Месопотамии, Сирии, Дарданеллах и Салониках. Нужна очень большая наивность, чтобы полагать, будто Черчилль пожертвовал в Дарданеллах 300.000 английских, преимущественно колониальных, солдат с целью преподнести России Константинополь...

Марнская операция. Остановимся на Марнском маневре французов в сентябре 1914 г.; мы можем его характеризовать: 1) как отнесение решительного столкновения с немцами, в особенности на важнейшем левом фланге французов, внутрь страны; 2) как попытку охвата правого фланга немцев. Соображения внутренней политики, в основе верные, но ошибочно преувеличиваемые в своем значении, заставляли Жоффра изо всех сил стремиться к перенесению центра тяжести решения на пограничное сражение и противиться отходу на Марну; генерал Ланрезак, инициатор отхода, был даже отрешен от командования. Немецкая помощь, в виде ряда сильных фронтальных толчков, помогла Жоффру преодолеть это ошибочное толкование требований политики. Охват же левым флангом со стороны Парижа, явился прямым продолжением требований внутренней политики. Уже 25 августа, за 10 дней до стратегического оформления Марнской операции, военный министр Мессими отдал приказание Жоффру: "если победа не увенчает усилия наших войск, и если армии будут вынуждены к отступлению, вам надлежит выделить армию в составе, по меньшей мере, трех полевых армейских корпусов, долженствующую быть направленной в укрепленный лагерь Парижа для обеспечения охранения последнего". Как следствие этого распоряжения, целиком обусловленного требованиями внутренней политики, армия Манури не ушла назад со всем остальным фронтом, а задержалась у Парижа и оказалась на фланге немцев. Таким образом в Марнском маневре мы ясно усматриваем основные политические линии.

Стратегия сокрушения Нивеля. Внешняя политика столь же отчетливо, как внутренняя, определяет развитие стратегии. Наметившееся к началу 1917 года ослабление России и возможность выхода ее из войны обусловили переход Франции к попытке сокрушения, представленной операцией Нивеля и закончившейся поражением 16 апреля 1917 года, а вступление Америки в войну определило решение Фоша и Петена — перейти на 14 месяцев, до июля 1918 года, к обороне, и решение Людендорфа — попытаться покончить с западным фронтом в первую половину 1918 года.

Помощь политики при окончании войны. Тесная связь внешней политики со стратегией обусловливается и тем, что стратегия одними военными средствами, в большинстве случаев, бессильна довести борьбу до конца. Даже величайший представитель стратегии сокрушения, Наполеон I, не имел возможности свои наиболее успешные войны закончить исключительно приемами вооруженного насилия и вынужден был широко прибегать к политическим средствам, чтобы обеспечить себе выгодный мир. Популярность Наполеона во французском крестьянстве обусловливалась именно взглядом на него, как на миротворца. Только Наполеону удалось закончить революционные войны заключением мира — в первый раз в 1797 году, во второй раз в 1800 году. Такие приемы, как уступка в пользу побежденной Австрии в 1797 году Венецианской области, создание Рейнского союза, выгодные авансы Австрии перед Аустерлицем, раздел господства в Европе с разбитым наголову под Фридландом Александром I в 1807 г., представляют блестящие достижения политики Наполеона I, которые выводили из затруднительного положения его стратегию в момент, когда ведение войны грозило увлечь его за кульминационную точку успехов. Когда Наполеон утратил свои политические дарования, его военные предприятия стали завершаться катастрофами — испанской, русской, германской.

Бисмарк также имел всегда под рукой несколько политических средств для выручки стратегии, для того, чтобы сделать неприятеля более сговорчивым, склонным к миру — например, в 1866 г., устройство национальной революции в Венгрии, в случае упорства Австрии и заключении последней союза с Францией; он не пускал этого средства без надобности в дело, так как опирался на юнкерскую (аграрии) партию и хотел сохранить династический характер войны. Бисмарк поддерживал связи с итальянскими революционерами, чтобы иметь возможность в 1870 г. осадить недружественные действия итальянского короля. А в 1870 г., когда после Седана Мольтке считал, что война уже почти закончена, Бисмарк очень серьезно беспокоился, так как боялся оказаться политически безоружным против французской революции.

Мировая война показывает также, что надо знать, с кем заключать мир, и в этом отношении стратегия должна слепо следовать за указаниями политики, подготовляя для нее почву. Бетман-Гольвег, германский канцлер, политически заблуждался, ища партнера для мирных переговоров. Он стремился сговориться с Англией за счет России, не понимая, что Англия является самым неумолимым врагом; а отсюда вытекало бездействие германских эскадр. Очень неохотно в 1916 г. Бетман-Гольвег откликался на предложения попытаться заключить с Россией сепаратный мир. Когда же он пошел на эту попытку, то, доверившись эксперту по русскому вопросу болгарскому посланнику Ризову (а также консулу Марксу), Бетман-Гольвег решил опираться в стремлениях к заключению мира не на реакционные русские партии, действительно опасавшиеся продолжения войны и потому готовые к миру, а на левую часть либералов, всецело находившихся в орбите Антанты. Отсюда объясняются политические нелепости конца 1916 года и начала 1917 года: неумелость подхода к сепаратному миру, организованная посредством германской прессы травля русских политических зубров, которые готовы были протянуть немцам руку, провозглашение самостоятельности Польши и тому подобное неумное применение бисмарковских средств.

Политика и выбор операционного направления. В XVIII веке, в эпоху вербованных армий, имевших сильную склонность к дезертирству, при выборе операционного направления приходилось учитывать такие соображения, как большая или меньшая лесистость местности вдоль пути следования армии. На открытой местности армия сохранялась лучше, на лесистой — утечка дезертиров значительно росла.

В современных гражданских войнах значение территории, на которой развиваются военные действия, также сильно возрастает. В гражданской войне, при недостаточно организованном и часто экономически подорванном тыле, значение местных средств для довольствия армии вообще чрезвычайно велико. Но район военных действий в гражданской войне часто не только кормит армию, но дает и средства для обмундирования, даже для вооружения, и, что особенно важно, представляет важнейший источник укомплектования. Тот или иной классовый состав населения резко отражается на повышении или уменьшении дезертирства и на притоке в армию новых сил. Сила армии, попавшей в "мертвящий" район, быстро тает; мощь же армии, попавшей в местность с благоприятным классовым составом, быстро нарастает; такая армия обходится не только без какой-либо помощи своего экономически слабого центра, но часто шлет ему с фронта ценные подарки. Наступление против Колчака производилось, по существу, силами и средствами лишь самой Сибири, собравшимися вокруг кадров, пришедших из России. Луганск и весь Донецкий бассейн являлись для советских армий весьма ценными.

Отсюда является большой соблазн — выбирать основные пути наступления по чисто политическим соображениям. Но необходимо отметить, что, чем могущественнее является центр, чем упорядоченное поступает с тыла снабжение, чем крепче порядок и дух войск, тем меньшей становится зависимость наступающих армий от политической окраски проходимой ими территории. Средства укомплектования и вооружения, которые дает местность, умаляются в своем значении в сравнении с огромной поддержкой, получаемой с тыла. Несколько десятков тысяч добровольцев, которых еще надо снабдить кадрами, обмундировать, вооружить и обучить, могут иметь решительное значение в гражданской войне, где вся сила фронта не превосходит их числа, и будут играть сравнительно скромную роль там, где фронт поглощает ежемесячно 150 тысяч хорошо подготовленных и дисциплинированных бойцов, высылаемых на пополнение из центра.

Элемент политической географии, поскольку он не входит важной слагаемой в конечную политическую цель, должен расцениваться военным командованием, как и всякий другой географический элемент. Это одно из условий обстановки. Переоценка географического элемента всегда влечет к вычерчиванию стратегией вензелей — в данном случае политических.

Географический объект операций. Ведение борьбы на экономическом или классовом фронте часто может быть значительно облегчено захватом известных географических пунктов или, наоборот, затруднено лотерей их. Закупорка турками и немцами Дарданелл сильно затруднила условия участия России в мировой войне. Вероятно, граф Шлиффен, перенося направление главного удара на французский фронт, через Бельгию, был не вполне свободен от экономических мотивов: взять с России нечего, а у французов имеются и капиталы, и колонии, захват Бельгии и севера Франции с их промышленными богатствами представлял и ценное подспорье для ведения войны, и пенный залог при заключении мира. Богатства всегда являются громоприводом. Впрочем, сам вопрос, как выгоднее выиграть войну, уже ставит нас на ультранаступательную точку зрения; немцы были бы логичнее, если бы сосредоточили свое внимание на том, как ее не проиграть. Галиция прельщала русское командование по политическим причинам больше, чем несравненно более культурная Восточная Пруссия. В 1916 г. немцы с большой выгодой проведи операцию против богатой пшеницей и нефтью Румынии.

В гражданскую войну, когда Советская Россия ощущала душившую ее "костлявую руку голодной смерти", борьба за Украину с ее хлебом, борьба за донецкий уголь и бакинскую нефть, за обладание всей Волгой, которое когда-то вывело Московию из исторического полубытия на широкую мировую арену, являлась самым насущным делом. Вопрос о том, быть или но быть, связывался с обладанием тем или другим географическим районом. Насущная экономическая необходимость ориентировала полет Красной армии. Значение географических целей растет в той же пропорции, в которой экономический базис оказывается разрушенным. Захват Варшавы в 1920 г. влил бы сотню тысяч пролетариев в ряды революции.

Политика, обычно, является представительницей географических интересов — экономических и классовых. Отсюда, однако, еще не следует что географические объекты должны господствовать непременно над тем объектом, к которому в особенности притягивается внимание стратега, — над живой силой врага. Если политика установит политической целью войны нанесение сокрушительного удара, то она вообще будет лишь в самой общей степени указывать географическую цель — может быть, по странам света, если мы окружены врагами, или по государствам, если они образуют один сплошной забор, по стыкам между ними, по столицам. Если политическая цель ориентирует на данном театре войну на измор, то она может включать в себе географические объекты для отдельных операций. То, что политика включит в политическую цель войны, явится для стратегии бесспорным законом. В вопросе об остальных пунктах, важных для экономического и классового фронта, стратег является уже не подчиненным, а представителем вполне равноправного фронта вооруженной борьбы, и должен войти в оценку политических и экономических соображений, поскольку осуществление их является возможным и целесообразным с точки зрения нашей линии стратегического поведения, ориентированной на важнейшую политическую цель войны.

Преследуя цели сокрушения, стратег будет неумолим. Если намечается сокрушительный удар, то заботы об общей базе должны быть отброшены на третий или четвертый план. Шлиффен вполне логично уделял лишь ничтожные силы для защиты крупных экономических интересов Германии в Лотарингии, Эльзасе и Восточной Пруссии. Основной ошибкой Мольтке младшего, стремившегося сохранить идею сокрушения, было преувеличенное внимание к защите экономических интересов этих областей.

При борьбе на измор естественным является стремление к защите своей общей базы и экономическому ущемлению неприятеля. Нужно находить путь для компромисса и совместить борьбу с живой силой неприятеля и защиту географических интересов.

Географический пункт, важный для противника, будет особенно выгодно избрать для наступления, если наша задача сводится к тому, чтобы связать противника, заставить его принять бой, навязать ему борьбу материального характера при невыгодных для него предпосылках (Верден). Такова была невыгодная для России роль Севастополя в Восточной войне: русской армии было бы несравненно выгоднее ввязаться в борьбу с боявшимися углубиться в русскую территорию англо-французами не так близко от побережья, но значение Севастополя, базы Черноморского флота, Заставило нас вступить в бой у самого уреза воды, при выгоднейших условиях сообщений для противника и максимально невыгодных для нас. Такой же, в будущем, может оказаться роль Ленинграда. На западе обилие важных географических пунктов — больших городов, промышленных центров — вообще до крайности связывает стратегию. И наоборот, отсутствие их на польско-белорусском фронте делает здесь стратегию максимально гибкой. Свобода отступательного маневра здесь может быть стеснена только нагромождением военного снабжения. Нагромождение военных складов также создает географический пункт. Если бы не десятки тысяч поездов с военным снабжением, которые надо было бы вывозить из германского тыла и образование залежи которых частью ускользнуло от контроля германской ставки, то Людендорф в сентябре и октябре 1918 года мог бы отступать несравненно свободнее, не ввязываясь в упорные и невыгодные для него отступательные бои.

Мудрая политика будет очень осторожна в защите географических интересов, в особенности местного, колокольного характера. Часто она ограничится лишь указанием на них стратегии для учета, без всякого подчеркивания необходимости их отстаивания. Политика, конечно, не может видеть в стратегии инструмента напрокат, для удовлетворения пожеланий всех и каждого. К стратегу в особенности применимы слова, начертанные Петром Великим в своем уставе по отношению к позиции генерал-квартирмейстера при размещении войск по квартирам: "А еще не родился человек, который всем угодить сумеет". Отсюда вытекает (необходимость уничтожить зависимость стратегии от каких-либо местных властей и поставить се в непосредственное общение с верховной властью государства, И политика, и стратегия останутся на правильном пути, только выдвигая общие цели и интересы и, с чисто государственным размахом, отметая частные домогательства, поскольку последние грозят отклонить нас от конечной цели.

Самостоятельные операции морского и воздушного флотов. В своих самостоятельных операциях морской и воздушный флоты представляют оружие преимущественно экономического давления. Господство морского флота запирает чрезвычайно важные морские торговые пути. Военные действия на море получают особое значение в затяжной войне, в особенности когда борьба складывается за мировое господство (Карфаген и Рим, Англия и Испания, Англия и Голландия, Англии и Франция Людовика XIV и Наполеона I). Линейный флот лишь прикрывает экономические операции слабее вооруженных судов по блокаде и установке минных заграждений на экономических подступах, по контролю торгового мореплавания и оказывает им содействие при бомбардировках прибрежных пунктов. Воздушный флот имеет возможность производить все более энергичную бомбардировку важных географических пунктов на все растущем удалении от фронта сухопутных войск. Систематические действия его могут вызвать значительное понижение успеха работы важнейших артерий транспорта и частично парализовать производство не слишком удаленных промышленных центров.

Бомбардировки — средство раздражающее, но не всегда действительное. Город Дарессалам, столица германской Восточной Африки, бомбардировался англичанами с моря в начале мировой войны 27 раз; так как население укрывалось в блиндажах, а на флоте не было орудий навесного действия, то был убит всего один белый. Воздушные бомбардировки будут несколько более действительными. Однако, надо взвешивать их стратегическую целесообразность, так как они могут привести к отрицательным результатам. Бомбардировки Парижа и Лондона разрушили несколько десятков домов и покалечили несколько сот жителей. Экономические затраты на производство бомбардировок (в частности, постройка цеппелинов), вероятно, превосходили причиненные врагам убытки; погибли сотни отважных воздухоплавателей и летчиков. А для Антанты, при ее сильной воле к победе, эти бомбардировки явились лишь булавочными уколами, которые обуславливали припадки ярости и облегчали враждебным правительствам получение средств для более энергичного ведения войны. Этот спортивный уклон не оправдывается и приводимыми немцами соображениями, что они своими налетами приковывали к неприятельским столицам крупные силы противовоздушной обороны. Проигрыш был явно крупнее возможного выигрыша.

Сторона, дела которой на фронте складываются плохо, отказывается от бомбардировок из опасения нарастить счет, по которому придется платить. Последние три месяца войны по приказу Людендорфа налеты не производились.

В случае значительного обострения борьбы на политическом фронте, надо быть особенно осторожным в применении бомбардировок. Несколько ядовитых бомб с аэроплана могут, заполнив лазарет отравленными, совершенно испортить почву для политической агитации. При каждом применении этого средства воздействия нужна политическая консультация. Значение бомбардировок в сильной степени обуславливается напряжением войны: карательные результаты английских налетов в Ираке, при слабом напряжении борьбы, представляются довольно значительными, а столь же убойные и ядовитые, как английские, бомбы испанских и французских аэропланов, при высоком подъеме марокканцев, оказывались малодействительными.

Военные операции, преследующие экономическую цель, должны быть точно обдуманы; между тем, расчет их представляет иногда экономическую проблему величайшей трудности. Такова была проблема подводной блокады Англии. Германский морской генеральный штаб и приглашенные им экономические эксперты пришли к выводу, что при успехе работы подводных лодок, выражающемся в ежемесячном потоплении 500.000 тонн пароходов, обслуживающих снабжение Англии, через полгода на всем земном шаре не останется количества пароходов, достаточного для обслуживания потребности, и Англия, угрожаемая голодом, экономически потрясенная, должна будет заключить мир.

Так как объявление подводной войны должно было вызвать вмешательство в войну Соединенных Штатов, то решение относительно подводной войны представляло величайшую важность. Надо было учесть степень напряжения мирового тоннажа, вызванную мировой войной; возможность заместить потопленные пароходы всеми мировыми кораблестроительными верфями, возможность усилить обслуживающий Англию океанский флот снятием пароходов со второстепенных, линий, использованием всех престарелых судов и зафрахтовкой нейтральных судов; наконец, возможное уменьшение потребности в океанском транспорте вследствие ограничения потребления и перехода к такой системе хозяйства, при которой объем внешней торговли значительно уменьшится, и каждое государство постарается покрыть большую часть своих потребностей своим же производством. Германские авторитеты ошиблись: Соединенные Штаты приступили к гигантской постройке торгового флота, нейтральные государства сильно сжали свои потребности, Англия, с помощью американских тракторов, сильно развила свою посевную площадь и в то же время, перейдя на карточную систему, значительно сжала свое потребление. Несмотря на то, что англичане приняли целый ряд весьма продуманных мер противодействия, германские подводные лодки оправдали военную часть плана: за 11 месяцев 1917 года было потоплено 9.125 000 тонн, т.е. на 66% больше теоретически исчисленной нормы, и даже в 1918 году, когда подводная война пошла на убыль, все же за 9 месяцев было потоплено 5.198.000 тонн. По-видимому, немцы ошиблись в своем расчете на результаты действий подводных лодок больше, чем вдвое. О планомерности, с которой немцы преследовали свою цель, можно судить по тому, что они направили для достижения ее все свои подводные лодки, не выделив для других задач ни одной, несмотря на указания австрийцев на желательность топить американские транспорты с войсками. Американцы напрасно кичились удачной организацией их охраны, так как в действительности на них никто не охотился. Точно так же немцы, для усиления блокады Англии, отказались от подводных набегов в Средиземном море, что сильно облегчило здесь положение Антанты и снабжение Салоникского фронта

Воздействие внешней политики в начале и конце войны. Особого рода соображения дипломатического характера должны учитываться преимущественно в начале и конце войны. 6-го августа 1870 года, в самом начале франко-прусский войны, передовые части V прусского и II баварского корпуса завязали бой с французами под Вертом. Так как общая атака была намечена на 7-е августа, то крон-принц прусский, командовавший 3-й армией, отдал приказание прекратить бой. Генерал Кирхбах получил это распоряжение тогда, когда уже бой значительно разгорелся. Имея в виду, что выход V прусского корпуса из боя мог дать французам основание приписать себе первую победу у и считаясь с впечатлением, которое победный бюллетень французов мог бы произвести на колеблющиеся Австрию и Италию, генерал Кирхбах решил ослушаться полученного приказа; сражение продолжало развиваться и закончилось поражением французов. Энергичная политика Бисмарка нашла свое тактическое истолкование.

Иногда нейтральное государство может быть удержано от вступления и ряды наших врагов только нашим крупным успехом, который заставит вложить в ножны уже наполовину обнаженный меч. В таких случаях можно идти на такой риск, перед которым, без такого политического соображения, мы бы отступили. Но надо знать меру.

Если генерал Кирхбах ориентировал свои тактические действия под Вертом на впечатление, которое они произведут на колеблющиеся неприязненные государства, то весной 1915 года вся механика действий на русском фронте ориентировалась на подготовлявшееся вступление Италии в войну. На окончательный отказ от развития наступления во Франции в 1915 году и перенос центра тяжести усилий на русский фронт генерал Фалькенгайн решился вследствие желания большим успехом, одержанным в Галиции, удержать Италию от вступления в войну, показав всю иллюзорность надежды наг выход русских армий на венгерскую равнину.

Правильная оценка готовящегося выступления Италии должна была бы указать русскому командованию, что на ближайшее время французский театр становится второстепенным, и что нужно беречь силы, так как выступление Италии для русского фронта является не громоотводом, а громоприводом. Однако, у нас господствовало упрощенное, близорукое понимание отношений политики и стратегии. Юго-западный фронт, уяснив, что Италия, в надежде, на скорый развал австро-венгерского фронта, собирается подписать союзные обязательства и приступает к мобилизации, предпринял карпатскую авантюру, которая должна была поддерживать в Италии иллюзии активного приступа русских к походу в Венгрию до тех пор пока Италия не свяжет себя окончательно.

Ставка, понимавшая всю нежелательность этой операции в военном отношении, и ее несоответствие имевшимся материальным возможностям (ружья, снаряды), слишком переоценила провокационное значение для Италии этого карпатского наступления, не поняла самого значения для русского фронта вступления Италии в войну и не приняла резких мер для пресечения инициативы ген. Н. И. Иванова. В результате, мы заплатили за вступление Италии в войну прорывом на Дунайце (у Горлицы) гораздо дороже, чем стоило все участие Италии в войне.

10-го июля 1866 года командующий Майнской армией пруссаков Фалькенштейн разбил баварцев при Киссингене. Естественно было бы преследовать разбитого врага. Но Бисмарк имел основание предполагать, что в ближайшие дни военные действия будут закончены; в Баварии пруссаки ни на какие приобретения рассчитывать не могли. Поэтому, вместо того, чтобы двигаться вслед за баварцами к Вюрцбургу, по непосредственной просьбе Бисмарка Фалькенштейн двинулся в обратную сторону, на Франкфурт-на-Майне, чтобы этот богатый город, колыбель Ротшильдов, захватить до подписания перемирия. Для момента конца войны типична эта борьба за "карту расположения фронта". Недостаточный учет этого политического мотива отдельными начальниками Красной армии привел к оставлению нами, накануне заключения перемирия с поляками в 1920 году, некоторых пунктов, в том числе Лунинца, что, невидимому, отразилось на Рижском договоре.

Иногда дипломатия может удержать в нейтральном положении третье государство лишь при условии, что интересы его будут соблюдаться нами при ведении военных действий, например, военные действия не будут распространены на известные территории. Так, Англия в 1912 году приняла обязательство защищать в Атлантическом океане интересы Франции и, таким образом, даже не вступая в войну, она удерживала бы германский флот от враждебных действий против Франции. Италия за свой нейтралитет в начале войны потребовала (за ее спиной стояла Англия) и добилась от центральных держав и Турции нейтрализации Суэцкого канала. Турки произвели на него нападение лишь после вступления Италии в войну. Соединенные Штаты в период своего нейтралитета сильно стеснили свободу действий немецких подводных лодок и выиграли таким путем для Англии время изготовиться к подводной войне.