5. Дипломатический план

Задачи дипломатии. Связь военных и экономических условий, в которых приходится вести внешнюю войну, с внешней политикой очевидна.

Дипломатия должна при наступлении дать нам выгоды политической внезапности и устранить их невыгоды при обороне. На дипломатию ложится задача — позволить государству избежать вооруженных столкновений с соседями в нежелательную для него минуту, и наоборот, в том случае, если достижение исторических целей, которое ставит себе государство, невозможно без применения вооруженного насилия, то дипломатия должна вызвать войну в наиболее удобную, по чисто военным и экономическим условиям, минуту, при наиболее выгодных внешних условиях.

Эти выгодные внешние условия заключаются в том, чтобы изолировать враждебное государство от возможных его союзников, создать себе активных союзников, вызвать враждебное отношение нейтральных стран к неприятелю и сочувственное к себе, лишить неприятеля возможности размещать свои займы и приобретать необходимые для ведения войны сырье и вооружение за рубежом, открыть нам за границей источники экономического содействия. Одиозность объявления войны по возможности нужно стремиться отвратить от себя и возложить на неприятеля.

Лозунги войны. Династические войны окончательно ушли в прошлое. Внешняя политика в настоящее время все более и более является отзвуком не национальных, а экономических и классовых мотивов. Искусство дипломатии должно обусловить разрыв с неприятелем лозунгами, которые найдут широкий отголосок за границей и будут поняты широкими массами населения.

Англия, выступившая в мировой войне, чтобы раздавить своего экономического конкурента — Германию, сумела принять рыцарскую позу защитника международного права и, в частности, малых государств, Бельгии — от насилия крупных. Явное лицемерие этой позы и доходившая до приторности идеализация "маленького героического народа", подвергнувшегося нападению "современных гуннов" не помешали открыть английской точке зрения дорогу во все страны мира в течение мировой войны.

Зависимость внешней политики от внутренней. Внешняя политика представляет продолжение внутренней, и потому является далеко не свободной в своих комбинациях. "Порядок требует отделения департамента иностранных дел от департамента внутренних дел", писал государствовед начала XIX века Адам Мюллер, и тут же развивал утверждение, что в сознании правительства и народа иностранные и внутренние дела должны представлять лишь одно целое.

В 1870 г. внутренняя политика бонапартизма основывалась на теснейшем единении с католическими элементами внутри Франции, где нарастало сильное либеральное движение, являвшееся угрозой для правительства второй империи. Правящая клика, группировавшаяся около императрицы Евгении, имела в виду отменить конституцию и расправиться одним ударом с оппозицией. Но такой внутренний переворот требовал предварительного военного успеха, который поднял бы популярность династии во Франции. Таким образом, из реакционных элементов второй империи естественно сложилась партия войны — весьма желательный партнер для Бисмарка, которому также была нужна война с Францией, чтобы закончить дело объединения Германии.

Внешняя политика Франции нуждалась в союзе с Австрией для совместной борьбы с Пруссией. Но Австрия, помнившая 1866 г., когда ей пришлось воевать одновременно на два фронта — против Пруссии и Италии, требовала, как предварительное условие своего вступления в союз, вовлечение в него и Италии. Итальянское правительство, очень близкое к Наполеону III, охотно пошло бы на союз с Францией и Австрией, но требовало, чтобы за этот союз оно было удовлетворено разрешением занять Рим и лишить папу светской власти; не получив этого, итальянское правительство не могло бы выдержать натиска итальянских патриотов и революционеров, требовавших довести до конца дело объединения Италии и заручившихся у Бисмарка обещанием помощи деньгами и оружием. Но вторая французская империя, по внутренним политическим соображениям, не могла оставить папу без поддержки — и, таким образом, дипломатия оказывалась бессильной достигнуть реальных результатов. Вопрос о создании союза не вышел из стадии переговоров до того момента, когда гром пушек под Вертом и Шпихерном не заставил прекратить все разговоры о нем.

Нейтральные государства. Дипломатический план обязан учитывать международные отношения в мировом масштабе, а не концентрировать свое внимание на вероятных противниках. Столкновение между двумя государствами теперь легче, чем когда-либо, может развиться в мировой пожар, так как экономические интересы представляют теперь на земном шаре одну общую сетку. Существенные интересы нейтральных государств задеваются войной. Мировое хозяйство представляет лишь одно целое, как ни стремятся отдельные государства выделиться в самостоятельные хозяйственные организмы. Большая война представляет колоссальное экономическое предприятие, вовлекающее в свой водоворот громадное количество рабочей силы, сырья, промышленных изделий, транспортных средств и совершенно изменяющее всю обстановку мирового хозяйства, Меняются цены и поставщики, условия кредита, производства, обмена, сношений, потребления.

Иногда нейтральные попадают в круг блокады и могут поддерживать внешнюю торговлю лишь под условием допущения контроля иностранных государств. В Швейцарии было образовано контролируемое Антантой смешанное общество S. S. S. (Societe Suisse de Surveillance), таковое же в Голландии носило название треста N. О. Т. (Nederlansehe Overzu-Trnst); они регулировали всю внешнюю торговлю этих государств. В скандинавских странах, особенно в Норвегии, хозяйничали дипломатические представители Антанты. Но такой нажим на нейтральных был возможен лишь по мере уяснения громадного перевеса сил Антанты.

Вообще же, за нейтральными приходится ухаживать, тщательно блюсти их экономические интересы, памятуя, что, с точки зрения нейтральных, все, что происходит на войне, должно делаться в их интересах и на всем они должны иметь наживу за счет воюющих.

Среди нейтральных разыгрывается оригинальное состязание враждующих сторон: агитация, преимущественно экономического характера, вербовка, подкупом и заказами, друзей в прессе, влиятельных в политических кругах лиц, промышленности, угощение телеграммами и кинофильмами, разработка наспех военно-исторических трудов о протекших операциях, из которых было бы ясно видно превосходство стороны заказчика и корректность его образа действий. Прогулки иностранных военных агентов я заметных журналистов, устраиваемые генеральным штабом по оставшимся в его обладании полям сражений и снабжение их ценной информацией, часто документальными данными, также приходится рассматривать, как один из видов подкупа.

Дипломатическая подготовка войны. Образцовой является дипломатическая подготовка войны с Россией в 1904 году со стороны Японии. Японские дипломаты после побед Японии над Китаем в 1895 г. оказались перед единым фронтом белой расы — России, Франции и Германии. Надо было прежде всего застраховаться от возможности возникновения такого фронта. Поэтому Япония заключила перестраховочный договор с Англией, обязывавший последнюю оказать Японии вооруженную помощь, если последняя окажется в войне больше, чем с одним государством. Англия брала на себя обязанности секунданта, наблюдающего, чтобы никто не мог помочь России в ее дуэли с Японией. Последняя выступала, как защитница Дальнего Востока от русского империализма, как паладин всех других империалистов, заинтересованных в том, чтобы их доля в Китае не умалилась. Японской дипломатии удалось добиться и дружественного отношения со стороны китайцев, что имело крупное значение, так как военные действия происходили на китайской территории, и что было очень не легко после поражения и насилия над Китаем в 1895 году. Не легко было представительнице желтой расы прорвать фронт белых и обеспечить себе возможность размещения своих займов и покупки военного снаряжения в Америке и Западной Европе. Как известно, во время самой войны Япония сумела даже перекупить пулеметы Гочкиса у союзницы России — Франции.

Столь выгодные достижения явились результатом внешней политики, поставившей себе определенную цель и планомерно стремившейся к ней. Мировая война для Германии в 1914 году далеко не являлась такой определенной целью, как борьба с Россией в 1904 году для Японии. Поэтому мы видим лишь разрозненные действия германской дипломатии, часто являвшиеся противоречивыми с точки зрения мировой войны. Постройка огромного флота являлась только угрозой Англии, вынуждавшей ее скорее примкнуть к франко-русской коалиции. Германская дипломатия чрезвычайно облегчила Англии задачу дипломатического окружения. Вильгельм II по отношению и к России, и к Франции, и к Англии, и к Японии занял самую невыгодную политическую позицию — овцы, надевшей на себя волчью шкуру.

Внешняя политика Германии в кольце враждебных держав могла заключаться или в крайнем миролюбии и уступчивости, с целью оздоровить положение но отношению к Франции, Англии и России и выждать распадения Антанты; или же в выборе определенного момента для превентивной войны, при особенно выгодных политических, экономических и военных условиях. Германия держалась гибельного третьего пути — среднего, расчитывая, что ее воля к миру не допустит войны и все же можно будет не только ничего не уступить, но и улучшить свое военное и политическое положение.

Крестовый поход. Ошибки германской внешней политики тяжело сказались на германской стратегии. Нужно вообще отчетливое сознание дипломатией стратегического хвоста, являющегося продолжением творимой ею внешней политики. Характер и недостатки внешней политики естественно передаются стратегии. Иррациональный, мистический характер политики, приведшей к первым крестовым походам в начале нашего тысячелетия, обусловил нерациональную, антипозитивную стратегию крестовых походов. Ранке сожалеет, что Фридрих Барбаросса не захватил предварительно Балканский полуостров под германскую оперативную базу, прежде чем углубился в Азию. Но такое движение вперед от этапа к этапу, с затратой жизни целых поколений, с последовательным расширением культурной, экономической и оперативной базы, представляет нечто обратное тому, что мы понимаем под крестовым походом. Судьба крестоносцев — чтобы их след терялся в проходимом ими океане земли, как след корабля в море....

Мышление истинного политика, как и стратега, не только бежит от всякой мистики и становится на почву действительности, но глубоко коренится в последней; отсюда растет его фантазия; его творчество обслуживает только данный действительностью строительный материал. Известная мистика была не чужда германскому руководству мировой войной. В начале 1915 года в политических кругах Германии оживленно обсуждался вопрос о желательной "ориентации" германских ударов — против "демократии" Франции и Англии или против царской России. За ориентацию против России был Людендорф, которого в этом вопросе энергично поддерживали социал-демократы. За западную ориентацию стоял Фалькенгайн, допускавший против России лишь наступление с весьма ограниченными целями. Действительно, чем больше терпело поражений царское правительство, тем невозможнее для него являлось заключение сепаратного мира. В конце концов антирусская ориентация взяла верх, вследствие непопулярности царской России среди социал-демократических и левых буржуазных кругов. Кампания германцев в 1915 году на русском фронте представляет донкихотство, тем более политически преступное, что война поставила вопрос о жизни и смерти германского народа. Контрастом к этому удивительному антиполитическому подходу германской социал-демократии, которая группировала своих врагов не по их неумолимости, а по симпатичности, является политика фашиста Муссолини, завязавшего дипломатические и торговые сношения с СССР; последняя далека от всякого мистицизма, и руководится реальными выгодами, не смешивая симпатии и дела.

Лига наций. Цель поддержания всеобщего мира лицемерно преследует Лига наций, представляющая нечто в роде биржи для дипломатов и государственных деятелей, находящейся под сильным влиянием Англии, которая располагает вместе со своими доминионами 6 голосами в пленуме, и Франции. В ее совещаниях, несомненно, может быть многократно найдена почва для соглашений между группами буржуазных государств, тем более, что Лига принципиально ищет практических, политических путей соглашений и не становится на юридическую, правовую почву. Основатели Лиги умышленно стремились не создавать какое-либо сверхправительство, какую-либо федерацию, сверхгосударство, которое стесняло бы свободу своих членов-государств. Все обязанности сведены до минимума, все формулы, что-либо четко выражающие, изгнаны из устава, входящие в нее государства свободны собираться во враждебные группировки и связывать себя военными конвенциями, арбитраж Лиги в случае угрозы военного столкновения имеет не обязательный, а факультативный характер. Предоставляя, по видимости, широкую свободу мелким государствам, Лига является в действительности аппаратом гегемонии Англии и Франции, и облегчает построение антисоветского блока. Бессильная в крупных делах, она стремится нажить определенный авторитет на решении мелких дел — санитарных, почтовых, телеграфных и прочих международных соглашений. Отсутствие искренности у Лиги видно хотя бы из вынесенного ею постановления, воспрещающего употребление на войне отравляющих веществ; это постановление нисколько не мешает се членам самым деятельным образом готовиться к химической войне под предлогом, что ядовитые газы нужны на тот случай, если неприятель не захочет считаться с постановлениями Лиги и начнет их применять. Обращает на себя внимание оружие экономического бойкота (§ 16), сводящегося к экономической блокаде, к которой скорее всего может свестись вообще трудно допустимое активное выступление Лиги; и затем трехмесячная отсрочка начала военных действий (§ 12) в случае посреднического постановления Лиги; государства-победители мировой войны, принимавшие устав, невидимому, были заинтересованы в расширении предмобилизационного периода для изготовления к войне своей военной промышленности. Если можно говорить о Лиге наций, как учреждении, в известной степени позволяющем выиграть время на мобилизацию, то иметь ее в виду, как орган, обеспечивающий мир, конечно, ни в коем случае нельзя.

Коалиции. В эпоху XVIII века союзы, по замечанию Клаузевица, представляли своего рода торговые компании с ограниченной ответственностью: каждое государство, входившее в союз, вносило свой пай, в виде 30-40 тыс. солдат, при чем размер пая зависел от опасности, которой подвергалось данное государство, и от выгод, на которые оно надеялось. В этих союзах сказывалась весьма ярко "природная слабость и ограниченность людей". Еще в начале XIX века, когда войны являлись уже не кабинетными, а национальными, союзы представляли весьма хрупкую постройку. "Разгром Европы в эпоху Наполеона в гораздо большей степени зависел от ошибок политических, чем от военных", полагает Клаузевиц.

Трудности сепаратного мира. В настоящее время союзы являются менее хрупкими. Союзник в настоящее время часто воспитывается и вскармливается за долгие годы до начала войны. Союз иногда представляет как бы своеобразную форму вассалитета эпохи империалистического развития. Участие Португалии в мировой войне объясняется только ее вассальными отношениями к Англии. Все малые и средние государства на западной границе СССР стремятся обеспечить себя достаточно щедрым сеньором. Но и крупные государства связываются в союз прочными капиталистическими отношениями. Ведение современной войны предполагает заинтересованность в ней не только правительства, но и крупных политических партий, отражающих стремления известных классов. Таким образом, союзное обязательство является ныне не простым клочком бумаги, а имеет за собой могущественные группы населения, и правительства не могут с прежней свободой выходить из союза и заключать сепаратный мир. Такое решение часто может быть в настоящее время осуществлено лишь ценою гражданской войны на классовой или национальной почве внутри заключающего сепаратный мир государства. В мировую войну граф Чернин, ответственный политик Австро-Венгрии, наблюдая, как затянувшаяся война истощает все силы австрийской государственности и неизбежно ведет к ев развалу, не раз задавался вопросом о заключении сепаратного мира, но каждый раз приходил к заключению о физической невозможности осуществить его; наиболее ценный для австрийской государственности национальный элемент — немцы — в этом вопросе стал бы на германскую точку зрения; а германцы не остановились бы перед тем, чтобы опрокинуть австрийское правительство, опираясь на германские войска, находившиеся на австрийском фронте. Точно так же имеются непроверенные сведения о том, будто французское правительство, в период между пограничным сражением и операцией на Марне, останавливалось на вопросе о заключении сепаратного мира и будто Англия выяснила Франции, что выбор может заключаться лишь между войной с Германией и войной с Англией, и что последняя война связана с потерей всех французских колоний. Некоторые французские политики, стоявшие на точке зрения безусловного продолжения войны, например, Пенлевэ, в первых числах сентября 1914 года, в момент переезда французского правительства из Парижа в Бордо, стремились уже обособиться от него и занять самостоятельную политическую позицию.

Россия по своему положению не могла быть подвергнута, подобно Австро-Венгрии или Франции, непосредственному давлению своих бывших союзников в случае заключения сепаратного мира. Однако, одно предположение, что царское правительство тайно готовится к заключению сепаратного мира, вызвало бурю общественного негодования, муссированного дипломатическими представителями Антанты, принявшими, таким образом, вопреки их отчетам-воспоминаниям, непосредственное участие в создании настроений, ускоривших наступление русской революции. Чтобы Россия действительно могла выйти из войны, потребовался Октябрь и последовавшая гражданская война.

Болгария, Турция, Австро-Венгрия — все они вышли из мировой войны сепаратно, но в обстановке уже обозначившегося поражения центральных держав и в условиях развала и революционных переворотов.

Государственный эгоизм. Несмотря на возросшую политическую прочность современных коалиций, сила их остается меньше суммы слагаемых. Даже при полной искренности правительств-государств, входящих в союз, каждое из последних не может, не нанося тягчайшего ущерба своей государственности, отречься от своих особых стремлений, нужд и свойств. Коалиция всегда оказывается колесницей, в которую запряжены конь и трепетная лань. Честное соглашение не может заставить забыть о здоровом государственном эгоизме. Царское правительство отчасти потому и не смогло довести войну до конца в рядах Антанты, что слишком покорно, без учета интересов России, вносило свой пай в мировую войну. Маршал Хэг устанавливает, как общий вывод из мировой войны, требование, что коалиция должна не только установить общее командование всеми своими вооруженными силами, но выдвинуть и единого политика для общего руководства политическими делами коалиции. Нам это представляется химерой. Для такой коалиции не хватает ныне тех же предпосылок, которые отсутствуют пока и для создания европейских Соединенных Штатов. Коалиция по самому существу своему еще не является федерацией.

Вассалы эпохи империализма. Но, конечно, коалиция ныне не является чисто военным союзом. Нельзя теперь ограничивать вопросы ведения союзом войны объединением военных действий. Является необходимость оказать финансовую и экономическую помощь более слабым участникам союза, объединить и распределить по потребностям имеющийся в распоряжении морской транспорт, распределить между союзниками нейтральные рынки для заказов военного снабжения и закупки сырья, установить общие начала для работы агитации и пропаганды и распределить между отдельными государствами определенные районы деятельности. Война, несомненно, должна быть трестирована. Этот характер всеобъемлющего треста и объясняет прочность современных союзов. Более слабые в экономическом отношении государства оказываются в зависимости от капитала других союзников. В 1915 г., задолго до того, как Советская власть установила монополию внешней торговли, Китченер установил для России такую монополию наизнанку, в виде союзнического контроля над всеми заказами и закупками России на иностранных рынках. Мы были вынуждены давать отчеты в наших нуждах и потребностях в валюте; мы должны были обращаться к Китченеру, как к посреднику, для размещения наших заказов в Англии и Америке (Моргановское объединение); наши приемщики были без труда скомпрометированы и устранены; нам давали не то, что мы хотели, и не требуемого нами качества; мы не могли, под угрозой быть заподозренными в нежелании вести энергичную войну, отказаться от заказов за границей снарядов к полевым пушкам, когда наша собственная промышленность уже в достаточной мере удовлетворяла нашу потребность. Разлагающее влияние иностранных военных миссий, офицеров — стратегических и технических контролеров, сказывалось в России и до и после февральской революции 1917 г.

Потеря экономической независимости, естественно, ведет и к потере независимости стратегической. Как известно, с октября 1914 г, на западе наши союзники вели борьбу на измор, не давая об этом знать России и поощряя ее к энергичному, активному ведению войны против Германии обещаниями скорого перехода в решительное наступление. Поэтому, естественно, когда 1 февраля 1917 г. союзническая конференция собралась в Петрограде, русский представитель, генерал Гурко, поставил вопрос: "Должна ли будет кампания 1917 г. носить решительный характер? Или не следует ли отказаться добиться окончательных результатов в течение этого года?" Этот естественный вопрос русского представителя, выражавший желание поставить Россию в равные условия в отношении активности войны с Францией и Англией, привел в изумление и негодование представителей Антанты. Русские позволяют себе рассуждать! Надо прочесть об этом возмущении в воспоминаниях Мориса Палеолога, чтобы отдать себе отчет в положении "стратегических негров".

Экономически слабая страна должна остерегаться стремлений сильных экономически союзников закабалить ее. Между тем, современные формы оказания экономической поддержки благоприятствуют этому стремлению. Несомненно, для успеха действий коалиции требуется наиболее полное использование всех сил, в том числе и экономических; а последнее требует обобществления в союзе экономической базы, объединения в один котел финансовых средств.

Более богатое капиталами государство должно поддерживать более бедного союзника. Более крупные экономические жертвы богатого государства оправдываются в большинстве случаев и тем, что оно экономически более заинтересовано в результате войны. Еще в эпоху наполеоновских войн Австрия, Россия, Пруссия, Швеция торговались с Англией, обещая выставить против Наполеона известное количество солдат и требуя за каждый месяц войны определенную субсидию. Размер платы, которую давала Англия на каждого солдата, зависел от большей или меньшей возможности данного государства уклониться от войны. В 1813 году выгоднее всех выторговала субсидию Швеция, затем Россия, и самую скромную — Пруссия. Эти формы субсидии, установившиеся еще на заре капитализма, стали неудобными после введения всеобщей воинской повинности; современная идеология противится торговле кровью своих граждан в неприкрытой форме. Поэтому теперь, на место субсидий, явились займы союзникам, с весьма условной отдачей. Однако, нахождение долговых обязательств в руках экономически сильного союзника, даже если по ним ничего не удастся получить, является известным средством давления, кабалы, осложнений. Старый способ был лучше и откровеннее. Под такую категорию займов-субсидий подходят не только военные долги России, но и часть займов, сделанных перед войной в связи с обязательствами России по военной конвенции и употребленных на обусловленную конвенцией военную подготовку.

Наши ближайшие соседи теперь в широких размерах прибегают к содействию иностранных военных миссий и, невидимому, не замечают их отрицательного воздействия. Между тем, господствующий класс, не нанося тягчайшего удара своему авторитету, не может демонстрировать своего рабства перед иностранным влиянием. Не потому ли погибла Польша, как государство, в конце XVIII столетия? Этого не понимал Людендорф, стремившийся подчинить австрийские армии германскому командованию. Несмотря на все плюсы, которые давало подпирание австрийских войск германскими и постановка первых под начало германских штабов, мы признаем, что истина, а не лишь узко эгоистические соображения, заключалась в возражениях Конрада, начальника австрийского генерального штаба, который находил, что потеря остатков самостоятельности австрийских армий, явное признание гегемонии Германии явится новым этапом болезни австрийской государственности на пути к роковому концу, послужит новым стимулом для развития центробежных стремлений внутри государства и ослабления моральных сил на фронте. Из попытки Людендорфа переучить австрийских солдат под командой германских офицеров ничего не вышло. Сомнительной, в наших глазах, была и попытка Суворова в 1799 г., явно оскорбительная для австрийцев, — русскими офицерами в течение 2-3 дней переучивать прибывавшие под команду Суворова австрийские войска. Но Суворов занимался только вопросами тактики, а Людендорф углублялся и в условия внутренней службы. Замечательно, что, несмотря на особо тщательный подбор командного и солдатского состава в русских войсках, отправленных во Францию, на все карательные возможности, сохранившиеся на французском фронте, процесс разложения летом 1917 г. протекал в них более остро и бурно, чем на русском фронте.

Союзники поневоле. Надо проводить отчетливое различие между союзниками по интересу и союзниками по долгу. Наполеон принудил Австрию и Пруссию принять в 1812 г. участие в войне против России. Привлекши этих союзников поневоле, Наполеон, в сущности, обманывал сам себя; тайные уговоры обеспечивали России призрачность враждебных действий войск этих немецких государств; эта обманчивая видимость содействия должна была обратить неудачу похода в катастрофу. Совершенно прав Жомини, упрекавший Наполеона за то, что, втягиваясь в тяжелую борьбу с Россией, он не обеспечил себе действительного, а не формального, участия в войне одной из этих великих держав со старыми военными традициями, заинтересовав ее в этой войне крупными уступками и завоеваниями, а предпочел опираться на призрачный, созданный им, государственный организм Польши.

Однако, в условиях огромного политического напряжения современных войн насилие часто не будет останавливаться перед обращением нейтрального государства в союзника поневоле. Греция была принуждена силой оружия стать в ряды Антанты. Центральные державы в зиму 1915-16 г.г. обсуждали, не следует ли, пользуясь сосредоточенными на Балканах войсками, освободившимися после разгрома Сербии, принудить Румынию силой оружия стать на свою сторону; румынское правительство вошло в переговоры с русским командованием о получении в этом случае помощи. Конечно, несравненно выгоднее, если принуждение достигается не путем военной угрозы, а другими средствами воздействия — подкупом печати, руководящих политиков, соглашением с политическими группировками, экономическим давлением и т. п. средствами. Нейтральные государства являются объектами сильнейшего давления. В этой дипломатической борьбе Антанта в мировую войну потерпела поражение в Турции и Болгарии и одержала верх в Италии и Румынии. Средств современного трестированного ведения войны позволяют сделать из таких вовлеченных в невыгодную сделку государств довольно верных, хотя порой и капризных, союзников.

Великие державы и малые союзники. Нижеследующие соображения, казалось бы, говорят о желательности крайнего миролюбия для малых государств, судьба которых во время войны — отрекаться от своих интересов и всякой самостоятельности, и идти на буксире великих держав, брать на себя неблагодарную роль их послушного орудия. Впрочем, история никого еще ничему не научила. Малое государство представляет ценность для ведения войны только в том случае, если оно безотговорочно подчиняет свою армию командованию великой державы. Исключением может явиться лишь необходимость в территории малого государства для маневра вооруженных сил великой державы или необходимость использования принадлежащих ему портов, особенно в колониях, для базирования на них флота. Вообще же маленький союзник, действующий самостоятельно и преследующий своей армией особые цели, грозит принести больше минусов, чем плюсов. Принимая на себя руководство его вооруженными силами, командование великой державы обязано рассматривать интересы его, как свои собственные, и не проводить различия в защите территории — своей и маленького союзника. Если же малое государство стремится на войне осуществлять свои особые цели и сохраняет руководство своей армией в своих руках, то на такое малое государство следует смотреть не как на союзника, а как на попутчика, по отношению к которому не следует брать никаких военных обязательств, Ганновер, Бавария, Гессен, Баден, Вюртемберг и прочие немецкие союзники Австрии не принесли ей в 1866 г. почти никакой пользы и отвлекли на себя только 3 прусские дивизии, так как вели самостоятельно, с оглядкой, параллельную войну. Саксонская армия, оставившая свою страну на оккупацию пруссакам и присоединившаяся к австрийским главным силам, наоборот, оказала Австрии чувствительную поддержку, и Австрия, Заключая мир, справедливо выдвинула интересы Саксонии наравне с собственными и не пожертвовала ни единой пядью Саксонской территории, предоставив остальным союзникам самим добиваться сносных условий мира. Мольтке перед войной 1870 г. добился полного подчинения Пруссии южно-германских контингентов. Алексеев в 1916 г. держался тех же мольткевских взглядов, скептически относясь к результатам вступления Румынии в войну, как самостоятельной военной державы, могущей капризничать и предъявляющей известные требования на русскую помощь. В 1916 г. Румыния действовала как наш попутчик, с которым мы, однако, легкомысленно связались обещанием известной поддержки. Только при потере Валахии Румыния пришла к сознанию о необходимости слить свои военные интересы с русскими и согласилась на образование русско-румынского фронта, лишь под номинальным командованием румынского короля. Авантюра союза с Румынией и его неудачи оказались тяжелым ударом по старой русской государственности. Наши действия в этом вопросе были вынуждены державами Антанты, плохо уяснившими себе требования стратегии и озабоченными не тем, чтобы поставить выступление Румынии в возможно выгодные рамки, а главным образом тем, чтобы вообще вовлечь новую страну в борьбу против центральных держав и выдвинуть перед Германией новые заботы.

Военные конвенции. Союзные договоры оставляют вопросы о форме и характере вооруженной поддержки союзных государств невыясненными. Практически ценным союз становится лишь в том случае, если он дополнен военной конвенцией. Последняя должна заранее ясно формулировать решение всех основных вопросов относительно ведения войны, общих для вооруженных сил обоих договаривающихся государств, поскольку эти вопросы можно предвидеть заранее. Конвенция должна ясно устанавливать, в каких случаях одно государство обязано принять участие в вооруженном столкновении, в которое оказался бы втянутым другой союзник; минимальное количество войск и срок, начиная с первого мобилизационного дня, в течение которого каждый из союзников обязан приступить к операциям на фронте, поскольку обязательным является наступательный характер последних; условия объединения и связи союзного командования; обязательство не заключать сепаратного мира; условия содействия материальными средствами, личным составом, обменом техническими сведениями и разведывательными данными.

Специально военный характер военных конвенций требует для заключения их непосредственного соглашения между представителями высшего военного командования обеих сторон, а затем это соглашение уже рассматривается дипломатами и ратифицируется высшей государственной властью. Так как сущность военных конвенций ближайшим образом затрагивает подготовку к войне и планы операций обеих сторон, то по мере освежения и изменения этих планов и подготовки является необходимость в дополнении постановлений конвенций; последнее вызывает необходимость периодического личного свидания начальников генеральных штабов. Путешествия последних в дружественные страны, хотя бы под предлогом отдыха на курорте, являются поэтому фактом, подлежащим внимательному наблюдению.

Военные обязательства, не регламентированные какой-либо военной конвенцией, например, обязательства, вытекающие в некоторых случаях для членов Лиги наций из § 16 ее устава о военном выступлении против государства, нарушившего мир, едва ли имеют какую-либо практическую ценность, так как неясно, когда и с каким количеством войск каждое государство обязано принять участие в экзекуции; естественно, каждое государство приступит к выполнению такого обязательства лишь в том случае, если при этом оно будет иметь в виду достигнуть для себя каких-либо особых выгод.

Франко-русская военная конвенция, заключенная в 1892 г., предшествовала на 7 лет заключению форменного союза между Францией и Россией.

Между Германией и Австро-Венгрией перед мировой войной военной конвенции о совместных действиях на русском фронте заключено не было. Генерал Конрад, начальник австрийского генерального штаба, добивался с начала 1909 года принятия на себя Германией точных обязательств; Австро-Венгрия, вынужденная вести на русском фронте главную операцию 40-48 дивизиями, была заинтересована в том, чтобы заранее регулировать здесь взаимодействие сил. Германия, предполагавшая оставить против России всего 13 дивизий и даже меньше, уклонялась от точных обязательств; действительно, объединение командования могло, при этом соотношении сил, пойти лишь по линии подчинения 8-й германской армии австрийскому главнокомандующему, а объединение действий выразилось бы в принесении в жертву местных интересов Восточной Пруссии в пользу мощности наносимого совместно с австрийцами удара. Однако, категорический отказ в соглашении с австрийцами был для Германии невыгоден, так как привел бы к тому, что австро-венгерская армия сразу изготовилась бы для обороны за Саном и Карпатами, принеся в жертву Восточную Галицию, а это лишило бы и Германию возможности отстаивать Восточную Пруссию. Поэтому Мольтке младший добивался перехода австро-венгерцев в наступление между Бугом и Вислой и, с своей стороны, обещал иметь в 8-й армии не менее 13 дивизий. В течение Галицийской операции Конрад энергично настаивал, в особенности после Самсоновской операции, на обещанном движении 8-й армии через Нарев к Седлецу. Отправка двух корпусов с французского фронта в Восточную Пруссию, после неудачи немцев под Гумбиненом, может рассматриваться, как доведение 8-й армии до условленного числа полевых и резервных дивизий (первоначально было оставлено 9 вместо 13). Однако, после операции против Самсонова германцы приступили к операции против Ренненкампфа. На решительном участке русского фронта, в Галиции, германцы помогли только ландверным корпусом Войерша. В общем, пользуясь отсутствием военной конвенции, германцы спровоцировали Конрада на наступательную операцию, которая отвлекла силы русских от Восточной Пруссии, позволила германцам одержать ряд успехов, но стоила Австро-Венгрии лучшего ядра ее армии. Сами же германцы устраивали свои дела в плоскости защиты своих местных интересов — энергичнейшей обороны Восточной Пруссии. В конечном счете, развал Австро-Венгрии отплатил Германии за эту провокацию.

Политические стыки. При борьбе против коалиции огромную роль играл раньше политический стык двух армий. Военная карьера Наполеона блестяще началась в 1796 г. прорывом у Монтеноте политического стыка между савойской и австрийской армиями. Различные интересы союзников вынудили их к отступлению в расходящихся направлениях — к Турину и Милану, в результате чего Наполеон легко добился выхода из войны савойцев и отступления австрийцев в Тироль. Вся Италия была захвачена им с затратой минимума усилий; неприятельское сопротивление распоролось по политическому шву. В настоящее время трестированный характер войны делает политические стыки более солидными; однако, они сохраняют еще значение. В марте 1918 г. удар Людендорфа по стыку англо-французского фронта был близок к тому, чтобы заставить французов сгруппироваться для обороны Парижа, а англичан — для обороны северного побережья Франции, с потерей непосредственного соприкосновения союзников. Вообще, значение политических стыков особенно сказывается в моменты кризиса, когда дела на фронте складываются плохо. Но и вне кризиса союзники, отстаивая свои интересы, стушевывают значение важнейшего направления в пользу второстепенных; коалиционная война всегда имеет определенную тенденцию встать на рельсы измора.

Искусство стратегии в борьбе против коалиции лишь тогда найдет свое проявление, когда будут уяснены жизненные интересы каждого из государств, которые образуют враждебную коалицию; во время войны эти интересы сказываются в различном понимании задач и интересов каждым союзником в отдельности и в преследовании ими реально различных политических и военных целей. Надо предвидеть и быть готовым к использованию разнобоя союзников. Иные предприятия — например, демонстративный образ войны на одном из фронтов, которые были бы ошибкой в борьбе против единого государства, могут оказаться наилучшими в борьбе против коалиции, если будут отвечать различию представленных в ней политических интересов.

Согласованная стратегия коалиции. Различная политическая ориентация среди союзников сказывается не только при неудаче, но и при наступательных действиях коалиций. Пруссия, Россия, Англия, Австрия в 1813 и 1814 годах преследовали различные политические цели, и чрезвычайно поучительно, как различие в политических целях сказывалось в стратегической дискуссии среди союзного командования, при чем каждая сторона поддерживала свои взгляды, не открывая своей политической игры, самыми странными стратегическими теориями, которые потом принимались всерьез некоторыми теоретическими исследователями стратегии.

Трудности стратегически согласовать действия вооруженных сил равнозначащих участников коалиции заключаются, помимо различия в политических целях, в том, что система вооруженных сил каждого государства представляет своеобразие в отношении сроков готовности к решительным действиям, возможности выдержать продолжительное напряжение, способности к наступательным действиям, и т. д. Размеры и строение территории, уровень экономического и культурного развития государства, группировка классов — все это влияет на характер данной армии и обусловливает особые, пригодные только для нее, стратегические методы. При действиях же в коалиции стратегия каждого союзника должна учитывать особенности не только своей страны, но всей коалиции, и армия лишается возможности показать себя с более сильной стороны. Гармония ее подготовки и стратегических возможностей нарушается. Франко-русский союз заставил Россию перейти в наступление на 15-й день после объявления войны, что являлось прямо противоестественным в русских условиях и могло быть достигнуто путем умышленной ломки развития русской армии и затраты огромных средств на такую подготовку к войне, какая позволяла бы поддержать Францию, хотя бы половиной сил, в течение третьей недели войны. Существуют известные пределы, за которыми такая ломка и жертвы в пользу союзников приносят уже вред общему делу коалиции. Самсоновская операция свидетельствует, что Россия перешла в подчинении своих интересов Франции разумные пределы. Точно так же переход Сербии осенью 1914 г. в наступление через Саву в пределы Австрии, по настоянию русского верховного командования, был неразумным ввиду чисто оборонительных достоинств сербской армии, представлявшей в начале мировой войны лишь хорошую милицию. Такой переход в наступление мог привести лишь к разгрому.