Упадок французской военно-морской техники
Вплоть до 1894 года можно было говорить об определенной военно-морской политике Третьей республики. Но в годы, непосредственно предшествовавшие Фашодскому кризису в 1898 году, когда Англия разрабатывала стратегическую систему, с которой она и вступила в Первую Мировую войну, французы лишь реагировали на действия возможных противников. Наиболее важным результатом этой непоследовательности французской политики в середине 1890-х годов стало продолжение спада в области техники. К концу десятилетия Франция безнадежно отстала от Англии не только по количеству броненосцев и крейсеров, но и по их качеству.
Политический вакуум: ответ Германии
В начале 1890-х годов французы испытали трудности с нахождением достойного ответа на усиление германской военно-морской мощи. По договору с Англией от 1890 года Германия получила остров Гельголанд, лежащий у ее северо-западного побережья. Это позволило устранить последнюю брешь в морской оборонительной структуре Германской империи, дав возможность будущему броненосному флоту Германии вести наступательные действия. Пятью годами позже кайзер открыл Кильский канал, позволивший германцам беспрепятственно перебрасывать свой флот из Северного моря на Балтику и обратно. Спустя год весь германский флот прошел Кильский канал за тридцать часов. Так как Гельголанд отныне прикрывал западный вход в Канал, можно говорить о тесной связи между этими двумя приобретениями{769}. Открытие Канала и укрепление Гельголанда дали Германии одну огромную военно-морскую базу, в которую входили Киль, Брунсбюттелькоог, Куксхафен, Гельголанд и Вильгельмсхафен{770}.
Хотя позднее решение о передаче Гельголанда германцам сильно критиковалось в самой Англии, сложно сказать, что еще мог сделать премьер-министр лорд Сэлсбери. Сохранение за собой острова в случае новой франко-германской войны могло привести к конфликтам с обоими противниками — если бы французы захотели бы вновь, как в 1870 году, использовать окружающие его воды как якорную стоянку. Англичанам также не удалось бы помешать французам проводить здесь бункеровку. Маяки и лоцманы острова были совершенно необходимы для осуществления навигации в этом районе. Вне зависимости от того, что британцы бы делали, им бы не удалось придерживаться нейтралитета. Еще до того, как германский посол в Лондоне, граф Хацфельд (Hatzfeldt ) добился от Сэлсбери согласие на передачу острова, британцы признали справедливость германских аргументов, на словах заверив их, что не позволят французам бункероваться у Гельголанда{771}.
Новая германская кораблестроительная программа, разработанная в 1888 году адмиралом Фридрихом Хольманом (Friedrich Hollmann ) предусматривала создание ядра флота Открытого моря из четырех броненосцев типа «Бранденбург» (Brandenburg ), первыми полноразмерными броненосцами, построенными в Германии с начала 1870-х годов. Также предусматривалось создание восьми небольших броненосцев береговой обороны типа «Зигфрид» (Siegfried ), могущих защищать вход в Кильский канал. Но и новый флот испытывал недостаток в крейсерах — разведка же возлагалась на миноносцы и вспомогательные крейсера.
Передача Гельголанда лишила французов единственной базы для действий против германского побережья, и, хотя небольшая возможность вылазок против входов в Канал оставалась, это исключало возможность франко-русского десанта на балтийском побережье, подобного тому, что французы планировали в 1870 году{772}.
В то же время постройка новых кораблей и концентрация как их, так и кораблей типа «Заксен» у западного входа в Кильский канал как раз в тот момент, когда германская армия была развернута на запад, привело к возмущению в середине 1890-х годов по поводу состояния береговой обороны побережья северной Франции, подобного тому, которое укрепление Маддалены вызвало на юге{773}. Имели место и обвинения со стороны торговой палаты, и критика со стороны Комитета по бюджету{774}.
Флот провел несколько маневров с задачей отработать защиту побережья Канала от атаки германского флота. Результаты были одинаковы. Миноносцам не удавалось остановить вражеский флот в Дуврском проливе, Булонь, Дьепп, Гавр и Шербур были подвергнуты бомбардировке, дневная атака множества миноносцев провалилась, броненосная же эскадра большую часть времени тратила на то, чтобы добраться до того места, где противника видели в последний раз. Слабая эскадра Канала, предназначенная для перехвата новых германских кораблей едва ли была способна противостоять им. Результаты маневров в целом повторили — хотя и в меньших масштабах — результаты маневров на Средиземноморье.
В этих условиях Высший Совет счел нужным обратиться к испытанному средству — создать новую кораблестроительную программу{775}. Программа 1894, заменившая Программу 1890, и все еще направленная — несмотря на действия англичан и союз Франции и России — против Тройственного союза, была ответом флота на требования Комитета по бюджету от 1893 года создать «компромиссную программу».Комитет считал, что все будут счастливы, если в программу будут включены несколько крейсеров-разведчиков и броненосцев — для адмиралов, и множество миноносцев и истребителей торговли специальной постройки — для Jeune Ecole. Все это большей частью было представлено и в предыдущей программе, и все отличия двух программ сводились к требованию, чтобы все крейсера первого ранга были бы броненосными, постройка новых кораблей-маток миноносцев была прекращена (в постройке на тот момент находился только «Фудр») и начата постройка двух крейсеров — уничтожителей торговли, «Гишена» (Guichen ) и «Шаторено» (Chateaurenault ). Изменения продемонстрировали, насколько малое значение имела теперь французская кораблестроительная программа, добавление же двух истребителей торговли, которые даже Об не счел бы достаточным средством для причинения вреда Англии, ознаменовало полнейшее замешательство следующих четырех лет{776}.
Неразбериха в области техники
В течение 1890-х годов французы из-за отсутствия продуманной кораблестроительной программы потеряли большую часть технического превосходства над англичанами, достигнутого ими в 1880-х. С началом изготовления в Лонгридже двенадцатидюймовых пушек с проволочным скреплением стволов англичане получили пушки, почти столь же хорошие, что и у континентальных держав{777}. Английские снаряды были по прежнему невысокого качества, для заряжания пушки «Маджестика» по прежнему надо было разворачивать в диаметральную плоскость, чтобы помогать наводить пушки требовалось пятнадцать человек, но эти недостатки были исправлены на кораблях следующих типов. Хотя английские снаряды по прежнему снаряжались черным порохом, обстрел старого броненосца-стационера «Ла Галиссоньер» проведенный в 1896 году показал, к удивлению французов, что против тонкой брони черный порох почти столь же хорош, как и мелинит. Мелинитные снаряды взрывались при ударе о броню, и большая часть энергии взрыва растрачивалась впустую вне цели.
Хотя испытания и не уничтожили веры французов в превосходство броненосных крейсеров над бронепалубными, они поспособствовали замешательству французов перед Фашодским кризисом{778}. (Около 1900 года французы завершили эксперименты над полубронебойными снарядами — высшей точкой в развитии французских снарядов, ставшими их вариантом решения этой проблемы).
Что более важно — испытания показали, что система бронирования, примененная на «Маджестике» и «Ре Умберто», и состоящая из броневой палубы, водонепроницаемых отсеков и относительно тонкого броневого пояса, превосходит систему, примененную на последних французских броненосцах. Хотя французские броненосные крейсера начиная с Дюпюи де Лома бронировались именно по новой схеме, попытки Эмиля Бертэна убедить Conseil des Travaux применить ее и на броненосцах увенчались успехом лишь в 1900 году — когда были заложены броненосцы типа «Патри» (Patrie ){779}. Наконец, британская схема расположения орудий главного калибра — двухорудийные башни в диаметральной плоскости в носу и корме — пришла на смену обеспечивавшей мощный носовой и кормовой огонь «ромбической» схеме, принятой французами двенадцатью годами раньше лишь при постройке броненосцев типа «Голуа», начатой в 1894 году.
Хотя англичане создавали свои контрминоносцы, взяв за прототип удачные французские мореходные миноносцы, французы в 1894 году все еще пытались создать контрминоносец на базе торпедного авизо. Conseil des Travaux решил, что идеальный контрминоносец должен иметь водоизмещение 375 тонн, Высший совет с другой стороны хотел строить 245-тонные мореходные миноносцы{780}. Французы, как обычно, пошли на компромисс, приняв предложение Жака-Огюстена Нормана, которое поддержал министр — строить 300-тонные контрминоносцы. Результатом стал «Дюрандаль», который по идее Нормана против германских миноносцев должен был использовать свои пушки, а против английских броненосцев — торпеды. В течение следующих десяти лет французы построили пятьдесят пять контрминоносцев этого — вполне удачного — типа.
За право определять крейсерскую политику с середины 1880-х по середину 1890-х годов боролись морской министр, Высший Совет, Conseil des Travaux, и Комитет по Бюджету. Jeune Ecole настаивала на постройке истребителей торговли — с легким вооружением, большой дальностью плавания, и скоростью, позволяющей им избегать боя с более мощными кораблями. Старые адмиралы мечтали о крейсерах для службы на дальних станциях, более молодые офицеры требовали строить броненосные крейсера по типу «Дюпюи де Лома» и многочисленные малые крейсера-разведчики для службы при эскадре. Первый раунд выиграла Jeune Ecole — в 1887 году Об заложил несколько крейсеров с относительно легким вооружением и защитой. Второй раунд остался за современно мыслящими адмиралами, получившими шесть броненосных крейсеров типов «Дюпюи де Лом», «Потюо» и «Шарнэ». Сторонники крейсеров и стационеров добились, однако, закладки «Д'Антркасто» — 8000-тонного 19-узлового бронепалубного крейсера.
В 1895 году Jeune Ecole вновь удалось настоять на своем — была начата постройка двух огромных истребителей торговли, «Шаторено» и «Гишена», обводы которых были очень схожи с обводами американских крейсеров «Коламбиа» (Columbia ) и «Миннеаполис» (Minneapolis ). Построенные так, чтобы напоминать океанские лайнеры, они так и не смогли развить скорости, достаточной для того, чтобы догонять таковые, но были слишком дороги, чтобы ловить обычные торговые пароходы, встретив же настоящий военный корабль, могли — подобно заурядному вспомогательному крейсеру — лишь обратиться в бегство{781}.
Либеральный министр Эдуар Локруа, пришедший к власти в ноябре 1895 года, не располагал достаточным временем для того, чтобы сражаться с традиционалистами из-за крейсерской политики в период своего первого министерства, закончившегося в апреле 1896 года. Но он и его союзники в Палате добились, однако, важного изменения в бюджете 1896 года — заменив второй крейсер типа «Д'Антркасто» огромным, 11400 тонным броненосным крейсером, развивающим скорость 22 узла и имеющим дальность плавания 13500 миль. Решение о постройке этого крейсера, получившего имя «Жанна д'Арк» (Jeanne d'Arc ), принималось министром даже без консультаций с Conseil des Travaux. Единственным кораблем, постройку которого Conseil des Travaux отказался одобрить, стал броненосец береговой обороны «Анри IV» (Henri IV ), уникальный корабль с водоизмещением 8700 тонн, сочетавший низкий борт монитора с традиционной для французских броненосцев высокой надстройкой, на котором была применена предложенная Бертэном схема бронирования{782}.
Сражение по поводу крейсеров разрешилось при преемнике Локруа, адмирале Беснаре. Беснар, настоящий представитель старой школы, пожелал построить крейсера, специально предназначенные для службы на дальних станциях., и хотя Палата Депутатов отказалась вносить второй крейсер типа «Д'Антркасто» в бюджет 1896 года, он решил попробовать внести что-то поменьше в бюджет 1897 года. Но Conseil des Travaux, первую скрипку в котором играли сторонники «Дюпюи де Лома», решительно отверг предложенный 5700-тонный бронепалубный крейсер, под тем предлогом, что его постройка заставит отказаться от более защищенного крейсера, от которого прочие крейсера смогут только убегать{783}. В это время Высший совет был занят составлением новой программы — Программы 1896, в которой до известной степени учитывались действия англичан. В итоге Совет, Палата, и поклонники стационеров договорились о постройке четырех новых броненосных крейсеров и двух бронепалубных — для стационерной службы. В конце 1896 года Беснар заказал постройку «Жюрьена де ля Гравьера» (Jurien de la Graviere ), бронепалубного крейсера, одобренного палатой и отвергнутого Conseil des Travaux.
В то же время Локруа, контролировавший Комитет по бюджету, обратился к идеям адмирала Фурнье — возможно, наиболее талантливого французского морского теоретика своего поколения. Помимо прочего, Фурнье призывал строить броненосные крейсера меньшего, чем у «Жанны д'Арк» водоизмещения для выполнения большинства задач, стоящих перед флотом — в том числе и борьбы с вражеской торговлей. Комитет по бюджету в то время все больше и больше беспокоила возможность противостояния с Англией, и когда Беснар предложил в 1898 году заложить один броненосец, два броненосных и два бронепалубных крейсера, Комитет отверг броненосец, и предложил ему дополнительно 120 миллионов франков на броненосные крейсера, 60 миллионов на миноносцы и дополнительные средства на работы в Бизерте{784}.
Беснар сперва предложил вместо броненосца проект «С-3», представлявший несколько увеличенный вариант «Жанны д'Арк», который был отвергнут Conseil des Travaux в силу «крайне сомнительной» ценности{785}. В итоге, предложенные Комитетом средства позволили Беснару построить три броненосных крейсера-стационера. 7600-тонные крейсера типа «Клебер» (Cleber ) были одобрены Conseil des Travaux, несмотря на его же заявления об «отсутствии необходимости строить специальные броненосные крейсера для стационерной службы»{786}. В ответ Беснар пошел на уступку Палате, и построил три предлагаемых Фурнье 9500-тонных броненосных крейсера типа «Монкальм» (Montcalm ), против которых в очередной раз — и в очередной раз безуспешно — протестовал Conseil des Travaux {787}.
Когда в июне 1898 года Локруа вернулся на свой пост — это случилось сразу после спора с Англией о реке Нигер, и незадолго до Фашоды, он и Фурнье решили построить пять крейсеров типа «Глуар» (Gloire ), представлявших собой улучшенный вариант «Монкальма». Эти корабли, также построенные без благословения Conseil des Travaux, завершили безусловно мощную и довольно однородную группу броненосных крейсеров закладки 1897–99 годов{788}.
Французскому кораблестроению тех лет не хватало твердой руки руководителя. Conseil des Travaux, казалось, занимался только возведением препятствий. С ним не считались ни ультраконсерватор Беснар, ни Высший Совет, ни Палата, ни реформатор Локруа. В Англии проекты кораблей детально разрабатывались в центральном техническом отделе под руководством сэра Уильяма Уайта. Французы же, несмотря на предпринятую в 1881 году Гужаром попытку учредить подобное центральное конструкторское бюро, не имели Технического отдела до 1895 года.
После того, как проект был готов, Адмиралтейство закладывало большое число кораблей этого типа, тогда как французы часто строили одиночные корабли. Одной из причин, по которым французы избегали централизации проектирования и постройки больших серий однотипных кораблей, были сомнительные результаты централизации при Наполеоне III. В последние годы пребывания на своем посту Дюпюи де Лом не только создал несколько неудовлетворительных проектов, но и отказался использовать какие бы то ни было чужие идеи. Совет Адмиралтейства в 1871 году постановил, что «корабли новых типов должны закладываться порознь, не быть однотипными, и воспроизводиться только после длительных и серьезных испытаний»{789}. Стремительные перемены, почти одновременно сделавшие корабли де Лома устаревшими, произвели глубокое впечатление, и в 1878 году, когда целый флот первых броненосцев стремительно выходил из строя, доклад Лами утверждал, что строить однотипные корабли недопустимо: «пока Франция будет создавать флот из групп совершенно однотипных кораблей, любой прогресс в военно-морском деле будет ослаблять одновременно не одну, но несколько составляющих частей ее морской мощи»{790}.
Пока облик броненосца не сложился — то есть, на протяжении 1880-х годов — все французские броненосцы строились независимо друг от друга. Conseil des Travaux и министерство вырабатывали общие требования к проекту, и предлагали инженерам из Genie maritime разработать чертежи корабля, удовлетворяющего им. Эта система, поощрявшая инженеров привносить в проект свои собственные идеи, отчасти способствовала прогрессу, достигнутому французами в эти годы.
Но как только был выработан стандартный тип броненосца, недостатки этой системы стали перевешивать ее достоинства — несмотря на уверенность Genie maritime в обратном{791}. С 1890 по 1892 год, когда англичане приступили к постройке восьми броненосцев типа «Ройял Соверен» по одинаковым чертежам, французы заложили пять броненосцев ( «Массена», «Карно», «Жорегиберри», «Шарль Мартель» и «Бувэ») по чертежам, разработанные по одному техзаданию пятью разными инженерами. Результатом инициативы проектировщиков стало то, что корабли отличались друг от друга совершенно — от внешнего вида, до тысячи и одной детали{792}. Если бы команду с «Карно» потребовалось бы перевести на «Бувэ», ей бы пришлось потратить несколько месяцев только на выяснение, где находятся те или иные устройства, и как с ними надлежит обращаться. Команде же «Ройял Соверена» было столь же просто перейти со своего корабля на любой из однотипных, как водителю пересесть из одного «Форда» в другой.
Французские корабли различались, скорее, не по типам, а по именам авторов проекта. Каждый инженер занимался решением тех проблем, которые казались ему наиболее интересными. На одном корабле были лучше установлены пушки, на другом — достигалась более высокая скорость, на третьем — остроумное расположение угольных бункеров должно было обеспечить большую (в теории, по крайней мере) дальность плавания{793}. О надежности же, простоте и дешевизне предпочитали забыть. Сложное устройство, позволяющее сэкономить десять фунтов веса на машинах, могло стоить вдвое дороже, чем старое, выходить из строя в море, и требовать десять человек для ремонта. Французские историки позднее объясняли относительные неудачи французских подводных лодок в Первую мировую войну «оригинальностью, с которой мы подходили к решению технических проблем при плавании под водой, и к стремлению найти изящное решение — ради самой изящности... Наши субмарины были более совершенны в деталях, чем английские или германские — но на практике не могли соперничать с ними»{794}.
Французские артиллеристы в оригинальности не уступали инженерам. На 1899 год флот использовал пушки пятнадцати разных калибров, заряды сорока пяти типов и снаряды 128 типов. На броненосце «Шарль Мартель» были установлены пушки шести различных калибров — а если считать и пушки, устанавливаемые на катерах — то и семи. К 5.5 дюймовым пушкам имелись снаряды девяти типов. Так как его основное вооружение состояло из двух 12-дм и двух 10.8-дм пушек, то, если бы, к примеру, 12-дм пушки вышли бы из строя, то их снаряды невозможно было бы использовать для двух оставшихся. Решить, какие именно боеприпасы надлежит размещать на складах при угольных станциях, было практически невозможно{795}. Даже артиллерийские установки, производимые разными фирмами в соответствии с собственными идеями, могли — для одних и тех же пушек, на кораблях одного типа — отличаться друг от друга.
В Англии по крайней мере два — а то и три корабля одного типа строились в одном порту: один достраивался, постройка другого была в самом разгаре, третий только что был заложен. Опыт, приобретенный при постройке первого позволял строить второй и третий едва ли не в полтора раза быстрее, наличие постоянной работы позволяло использовать каждого рабочего в соответствии с его специальностью. Во Франции же депутаты от портовых городов следили, чтобы заказы распределялись равномерно, в результате чего в каждом порту строилось не более одного корабля одного типа.
Но даже если корабли одного типа строились в одном порту, различия в деталях не позволяли использовать опыт, полученный при постройке одного, для заметного ускорения постройки второго. Английские корабли вплоть до мелочей разрабатывались в Лондоне — к примеру, подчиненным Уайта потребовался год, чтобы выполнить чертежи броненосцев типа «Канопус», закладка которых предусматривалась бюджетом 1896 года — и только после этого были заключены контракты. После того, как контракт был заключен, англичане строили корабли со всей возможной скоростью, не позволяя себе вносить в проект какие бы то ни было изменения. Во Франции, при учреждении при министерстве Технического отдела Палата выделила деньги только на четырех сотрудников. В то же время министр (Локруа) требовал подготовить чертежи за два-три месяца, чтобы заключить контракты и заложить корабли до того, как его преемник сможет вмешаться. В этих условиях приходилось предоставлять разбираться с одними мелочами инженерам, отвечающим за постройку кораблей в портах, и согласовывать другие после того, как постройка кораблей уже была начата{796}.
Когда британцы достраивали первый корабль серии, они отправляли его на долгие и тщательные испытания. Если не происходило ничего непредусмотренного, следующие корабли серии проходили лишь короткие ходовые и артиллерийские испытания. На каждом же французском корабле различные устройства проходили долгие и тщательные испытания, и по каждой проблеме велся бесконечный обмен рапортами и мнениями — продолжавшийся и тогда, когда корабль нес службу во флоте.
Смотр в Спитхэде в 1897 году, на который англичане вывели длинную колонну новейших броненосцев и крейсеров, продемонстрировал французам слабость их флота — как раз перед Фашодским кризисом. Из любопытного доклада корабельного инженера Максима Лобефа (Maxime Laubeuf ) видно, какое глубокое впечатление произвела на него замечательная однотипность броненосцев типа «Маджестик» — начиная с вооружения и внутреннего устройства и заканчивая расположением мачт и труб. «Мы можем только завидовать единству чертежей... их исполнения... простоте устройства... и стабильности руководства флота. Результаты британских кораблестроительных усилий, безусловно, крайне впечатляют». Лобеф отмечал, что для французов есть только один вариант действий: корабли, постройка которых предусматривается одной программой, должны строиться по одним чертежам, должны быть одинаковы вплоть до деталей, и по крайней мере два корабля одного типа должны закладываться в одном порту, и работы на них должны вестись без перерыва{797}.
Пристально рассматривая положение французского флота перед Фашодой, можно только изумляться беспорядком и множеством причин, его вызвавшим. Впрочем, положение флота отражало общую неразбериху во французской дипломатии, политике, и промышленности. Кто является основным противником — Италия, Англия, или же — Германия? Должна ли война против Англии вестись при помощи линейного флота — или же крейсеров, на Средиземноморье — или же в Канале? Стоит ли защищать колонии? Все эти вопросы должны были решаться на местах. Палата депутатов, пытающаяся добиться контроля над расходами на флот, не только меняла стратегию береговой обороны на войну против торговли, осуществляемую большими крейсерами, но и вмешивалась в вопросы выбора типа кораблей для флота, заявляя, например, что «Д'Антркасто» слишком велик, а «Жюрьен де ля Гравьер» — в самый раз. Какие военно-морские базы надлежит использовать? Пока Брест и Бизерта — равно как и угольные станции в дальних морях — не были завершены, сторонники столь неэффективных портов как Рошфор и Лориан добились выделения на их модернизацию шести миллионов франков. Рабочие арсеналов, кочегары, недовольные офицеры и механики — все они имели своих представителей в Палате. При создании проекта корабля технические службы хотели одного, министр — другого, Высший Совет — третьего, Conseil des Travaux — четвертого. Оригинальность проектировщиков только довершала беспорядок, устроенный еще в Париже. Наконец, флоту приходилось сражаться с армией по вопросам береговой обороны, защиты угольных станций и распределению «лишних» инскритов и рабочих верфей.
Англичане взирали в тот момент на французский флот примерно с теми же чувствами, что и французы — на итальянский. Один английский писатель счел, что французский флот «поражен холерой», другой же, более снисходительный, выражал удивление тем, что «флот, который можно называть флотом, еще существует»{798}.
В этот период Франция была расколота делом Дрейфуса, долгим и неприятным скандалом, достигшим пика в 1898–1999 годах. Флоту удалось не оказаться вовлеченным в этот скандал, и его основные проблемы проистекали из неспособности установить удовлетворительные отношения с обществом. Французский флот упорно отказывался идти на те изменения, которые общественное мнение требовало провести в области организации и постройки кораблей, и не предпринимал никаких мер, чтобы объяснить обществу значение флота для национальной обороны и основы ведения войны на море. В результате общество и его избранные им представители всеми возможными способами пытались воздействовать не только в стратегию флота, но и вмешаться в решение технических вопросов.
Теория: к броненосным крейсерам
Работы Альфреда Тайера Мэхэна предоставили англичанам не только стройную картину истории войн на море, но и объяснили механизм их влияния на ситуацию в мире. В Германии безоговорочное принятие теории Мэхэна стало основой для создания Флота Открытого моря. В то же время французский флот по прежнему не знал, идей какой из двух противоборствующих школ ему следует придерживаться, общество же, уставшее от скандалов, и занятое исключительно внутренними делами, отбросило мысли о создании империи и укреплении флота.
Поданная в 1881 году Гужаром идея о создании высшего военно-морского учебного заведения была совершенно забыта в период пребывания у власти Оба. Но в 1895 году к ней обратились вновь, и 27 декабря Локруа учредил Высшее Военно-морское училище{799}. Это начинание столкнулось с ожесточенным противодействием, так как было сочтено не столько училищем, сколько рычагом, при помощи которого окопавшиеся в Палате сторонники Jeune Ecole смогут воздействовать на непокорных адмиралов. Сам Локруа, после ряда громогласных заявлений о том, сколь важно училище для изучения тактики и стратегии, выпустил кота из мешка, добавив, что его создание — шаг в борьбе с «фаворитизмом»{800}. Локруа назначил адмирала Фурнье — лучшего представителя Jeune Ecole, его первым начальником, и набрал курсантов из числа тех лейтенантов, что были внесены в списки на повышение, но повышения не получили. Фурнье, отвечающий за общую организацию училища, решил, что оно должно быть плавучим — это позволило бы изучать одновременно и теорию, и практику. Министр предоставил ему два крейсера, и Фурнье взялся за дело.
Настоящие цели создания училища были очевидны — дать шанс офицерам, которыми пренебрегли, привить им взгляды Jeune Ecole — так как их понимал Фурнье, а также — создать соперника Маневренной эскадре, благодаря которому Фурнье смог бы продемонстрировать свои идеи относительно тактики. Основной курс, преподаваемый самим Фурнье при помощи офицеров крейсеров, состоял из четырех частей: «Морской тактики», «Тактики разведки и действий крейсеров при эскадре», «Тактики боя» и «Морской стратегии»{801}. Историк школы позднее пояснял:
Можно было предвидеть заранее и привести в пригодный для преподавания вид только основные идеи будущих операций... и, следовательно, целью стратегии должно стать настраивание в мирное время разных фракций во флоте на наступательные действия. На лекциях... специально изучались качества наших крейсеров, как основного нашего инструмента для действий вне наших вод, и организация баз для обеспечения их операций{802}.
Идеи Фурнье относительно морской стратегии касались, по сути, только выбора военно-морского театра. Тип операция зависел от мировоззрения тех, кто должен был бы их осуществлять: сторонники Jeune Ecole вели бы войну против торговли, традиционалисты боролись бы за господство на море. Французская морская теория, благодаря борьбе непримиримых фракций, была в худшем состоянии, чем во времена Гривеля. Последний, по крайней мере, полагал первоочередной необходимостью определение типа войны, который Франция должна вести против каждого конкретного противника. Была предана забвению и изначальная идея Гужара о том, что училище должно быть местом свободных и открытых дискуссий, своего рода форумом, где общественность и офицеры смогут вместе обсуждать общие проблемы деятельности флота, и поставленные перед ним цели. Без подобного форума все опять сводилось к серии стычек между офицерами и общественностью. В первый год существования училища сторонникам Jeune Ecole удалось добиться торжества своих идей (в его стенах, разумеется) — но это был лишь их собственный триумф, общественность не удостоилась чести принять участие в спорах{803}.
Адмирал Беснар, занявший пост морского министра в апреле 1896 год, позволил Фурнье завершить семестр, хотя командующий эскадрой адмирал Жервэ потребовал вернуть ему два крейсера для принятия участия в ежегодных маневрах. Когда семестр закончился, министр отправил адмирала Рионье, доблестного защитника Рошфора от нападок реформаторов, и наиболее грозного бойца, находившегося в распоряжении традиционалистов, «проинспектировать» училище. Высший Совет порекомендовал закрыть училище по двум причинам: из-за «намерения проводить исследования тактики и стратегии без подтверждения их практикой, и разрушить Маневренную эскадру» и «стремления создать специальный орган, который вскоре сможет отобрать у Генерального штаба руководство флотом» — то есть, проще говоря, из-за покушения на права традиционалистов{804}.
Но пока Локруа укрепился в Комитете по бюджету, Беснар не мог закрыть училище. Вместо этого, отказавшись от мысли об использовании для отработки тактических идей двух крейсеров, Беснар лишил училище его начальника и военных кораблей, переименовал его, и превратил его в некий придаток Военно-морского Генерального Штаба в Париже. Старшие офицеры заняли столь недружелюбную позицию по отношению к училищу, что молодежь опасалась даже поступать в него: в 1899 году нашлось лишь одиннадцать подходящих кандидатов{805}. Несмотря на это, и на предпринятую еще и Локруа — после возвращения его на министерский пост — реорганизацию, училище выжило, и возрождение флота в 1900 году сделало его важным фактором французской военно-морской мысли.
Первый курс обучения, состоящий в основном из изучения документов, наскоро отобранных в архивах офицерами, избранными для преподавания, был сколь скучен, столь и плохо организован. Даже на учебных кораблях помимо курса Фурнье «Французский флот: тактика и стратегия» были «Мобилизация», «Иностранные флоты», «Военное кораблестроение», «Машины и механизмы», «Управление», «Международные законы», «Электричество» и «Гигиена». Хотя традиционалисты и слили «Мобилизацию» с основным предметом в 1897 году, они также добавили «Теоретическую артиллерию», «Торпеды», «Историю», «Политическую географию», «Метеорологию», «Навигационные приборы», «Океанографию», «Астрономию» и «Земной магнетизм». Но и этого было мало — к 1902 были добавлены еще шесть предметов — в том числе и «Почтовые голуби».
Помимо того, что этот курс отразил желание Генерального штаба внести в него все, что хоть отдаленно имело отношение к флоту, он еще и вызывал у некоторых курсантов своего рода «умственное несварение». Все двенадцать курсантов 1897 года посещали, по-видимому, все курсы. Все преподавание стратегии в 1897 году сводилось к изучению документов по французским и иностранным морским маневрам{806}. Лишь в следующем году была сделана первая нерешительная попытка связать изучение стратегии войн на море с изучением военно-морской истории{807}. Но, хотя французы и приступили к этому с пятнадцатилетним опозданием, их военно-морская теория — пора расцвета которой пришла с появлением работ Рене Давелюи (Rene Daveluy ) (1909–10) и Рауля Касте (1920–30) — неразрывно связана с училищем.
В 1894 году японцы одержали победу над китайцами в сражении при Ялу — в первом эскадренном сражении за двадцать восемь лет. Сражение дало толчок к проведению в жизнь последней прихоти Jeune Ecole — строительству броненосных крейсеров. Как обычно, произошедшее отнюдь не было столь важным, как показалось многим. Победа японского флота, возглавляемого тремя бронепалубными крейсерами, созданными по проекту Эмиля Бертэна в конце 1880-х годов, над китайским флотом, сильнейшими кораблями которого были два броненосца германской постройки, напоминавших британский «Инфлексибл», была воспринята как доказательство торжества скорострельных пушек над крупнокалиберными короткоствольными монстрами, кильватерной колонны над строем фронта, и быстроходных кораблей над тихоходами. На самом же деле, японский флот, циркулируя вокруг китайских кораблей, в практически полигонных условиях расстрелял из своих скорострелок все китайские крейсера, и, истратив боеприпасы, ушел восвояси. Китайцы, расстрелявшие все снаряды еще раньше, спрятались под защиту брони двух своих броненосцев, и их офицеры до конца сражения занимались фотографированием и тушением пожаров (вина за которые — по меньшей мере частично — лежала на мандаринах, из соображений экономии при покраске кораблей в качестве растворителя использовавших керосин, а не льняное масло). После ухода японцев китайцы также ушли домой.
Сражение, по крайней мере, показало, насколько скорострельные пушки могут повредить незащищенные части старых броненосцев, и подтвердило ошибочность теории «одного решающего попадания». (Тяжелые пушки китайцев не смоги потопить ни одного японского корабля, три 12.6-дюймовые пушки Кане, имевшиеся на японских крейсерах из-за неполадок с установками выпускали едва ли не снаряд в час){808}.
В своей книге «Необходимый флот» (La flotte necessaire ), вышедшей в 1896 году адмирал Фурнье выдвинул идею, будто флот, состоящий из броненосных крейсеров наподобие «Дюпюи де Лома» и миноносцев будет достаточен для ведения любой войны. Вступая в прямое противоречие с принятой в начале 1890-х годов теории «разделения труда», по которой для выполнения разных задач предназначались разные корабли — броненосцы, броненосцы береговой обороны, разведчики, канонерки, истребители торговли и стационеры специальной постройки — Фурнье предлагал строить модифицированные «Дюпюи де Ломы» как корабли на все случаи жизни (bon a tout faire ). Полностью закованные в гарвеевскую броню, имеющие высокую скорость и большой радиус действия, вооруженные крупными скорострельными орудиями с мелинитными снарядами, способные за счет своей скорости определять дистанцию боя, крейсера Фурнье должны были превращать в руины небронированные оконечности английских и итальянских кораблей, и деморализовывать их команды. Для разведки командующий эскадрой мог отрядить несколько крейсеров. Для войны против торговли (основного способа войны с Англией) крейсера были достаточно быстроходны, чтобы догонять большинство английских торговцев, и превосходили по силе английские бронепалубные крейсера, должные защищать от них торговлю. Вдобавок, большая дальность плавания позволяла использовать их для службы на станциях — чего нельзя было сказать о малых крейсерах-разведчиках. Для удовлетворения всех нужд Франции требовалось 117 крейсеров и 300 миноносцев{809}. Французский военно-морской бюджет (83 миллиона франков в год) позволял строить каждый год по шесть крейсеров.
Полезность броненосных крейсеров для разведки и войны против торговли признавали даже сторонники броненосцев. Не желая создавать флот из одних только крейсеров, они надеялись использовать их в качестве резерва для добивания поврежденных кораблей противника или же ставить их в линию против старых броненосцев, уязвимых для фугасных снарядов{810}. Итальянцы планировали использовать свои «Джузеппе Гарибальди» против французов таким же образом, как Фурнье — свои крейсера против Англии. Принятие идей Фурнье Jeune Ecole и Парламентом помогло решить вопрос о начале большой программы по строительству броненосных крейсеров в конце 1890-х годов.
Старая вера в то, что крейсера представляют собой дешевое средство вести войну была уничтожена тем обстоятельством, что броненосные крейсера едва не догнали по размерам броненосцы. За 6500-тонным «Дюпюи де Ломом» и 4700-тонным «Шарнэ» начала 1890-х последовали 9500-тонный «Монкальм» и 11400-тонный истребитель торговли «Жанна д'Арк». В 1900-х годах были заложены 12350-тонный «Леон Гамбетта» (Leon Gambetta ) и 14000-тонный «Эдгар Кинэ» (Edgar Quinet ). Англичане приняли участие в гонке, заложив в 1898 году 12000-тонный «Кресси» (Cressy ), а годом позже — 14100-тонный «Дрэйк» (Drake ). На этот момент крейсера ненамного уступали броненосцам по водоизмещению: современником «Дрэйка» был 15000-тонный «Формидэйбл» (Formidable ). Броненосцы же гонка водоизмещений почти не затронула: заложенный в 1902 году «Кинг Эдвард VII» (King Edward VII ) был лишь на 2500 тонн больше заложенного в 1889 году «Ройял Соверена».
Маневры показали, что идеи Фурнье о корабле bon a tout faire — равно как и его преувеличенное представление о тактическом (в отличие от стратегического) значении скорости — необоснованны. Фурнье заявил, что скорость позволит более слабому кораблю победить более сильный, но маневры 1900 года, на которых быстроходная эскадра, представлявшая французские броненосные крейсера, действовала против тихоходной, представлявшей английские корабли береговой обороны, показали, что если тихоходные корабли хотя бы относительно неплохо управляемы, они могут избежать поражения от слабейших быстроходных кораблей, которым оставалось только циркулировать вокруг них{811}. Тем не менее, идеи о важности скорости и наступательной мощи прочно укоренились в военно-морской мысли тех лет.
Конец 1890-х годов также ознаменовался развитием кораблей с мощной артиллерией среднего калибра, ставших своего рода предтечей «Дредноута». Особенно во флотах континентальных держав рос калибр скорострельных пушек, а калибр пушек главного калибра уменьшался, пока они, наконец, не сблизились почти что вплотную. В начале 1880-х годов Бенедетто Брин проектировал для итальянского флота корабли с 17.7-дюймовыми пушками, но в 1897 году Италия, Россия и Германия строили новые корабли с не более, чем 10-дюймовыми пушками главного калибра (можно упомянуть о достройке в России броненосцев типа «Полтава» — Прим. пер.). Германские броненосцы типа «Кайзер Фридрих III» (Kaiser Friedrich III ), постройка которых началась в 1895 году, были близки к предельному выражению этой идеи — их основное вооружение состояло из четырех пушек калибра 9.4 дюйма, вспомогательное — из восемнадцати 5.9-дюймовых скорострелок, прикрытых броней. По сути, броненосец этого типа был вооружен только скорострельными пушками, и мог в течение пяти минут выпустить с борта двадцать две тонны металла, а в нос или корму — шестнадцать тонн. Британский «Маджестик», имевший большее на 4000 тонн водоизмещение, мог за то же время выпустить с борта семнадцать тонн металла, а в нос или корму — только семь{812}. Спроектировав эти корабли, германцы практически отказались от идеи пробить вражескую броню, сочтя, что град относительно легких снарядов совершенно деморализует вражеские экипажи, и разрушит небронированные части их кораблей. Броненосцы типа «Кайзер Фридрих III» были лишь на 500 тонн больше, чем построенный по той же программе броненосный крейсер «Фюрст Бисмарк» (Furst Bismarck ), и до известной степени стали воплощением принадлежащей Фурнье идеи большого броненосного крейсера.
Предложения сделать следующий шаг, и построить броненосный корабль, вооруженный лишь одними крупнокалиберными скорострельными пушками поступали неоднократно. Итальянский артиллерист Альбини, некогда внушивший Брину мысли о больших пушках для броненосцев, предложил построить такой корабль сразу после первых испытаний скорострельных пушек Армстронга, состоявшихся в 1887 году{813}. В 1898 году морской инженер, приписанный к французскому средиземноморскому флоту, выдвинул идею о постройке корабля, вооруженного десятью 9.4-дюймовыми пушками{814}. Русский инженер опубликовал подобную идею в 1900 году{815}. 8000-тонный корабль, предложенный в 1899 году итальянским кораблестроителем Витторио Куниберти (Vittorio Cuniberti ), позднее сочтенный предшественником «Дредноута», был вооружен только двенадцатью восьмидюймовыми скорострельными и малокалиберными противоминными пушками{816}. Адмирал Фишер, позднее настоявший на разработке «Дредноута», в то время был сторонником «самых малых крупнокалиберных и самых крупных пушек среднего калибра»{817}. Хотя ни один корабль, вооруженный только крупнокалиберными скорострельными пушками так и не был построен, появление этих идей показало, что идея, возникшая при постройке «Дюпюи де Лома», и развитая в работах Фурнье, достигла своей кульминации.
Артиллерия и торпеды, 1895–1905
Проблема поражения движущейся цели с корабля была столь сложна, что весьма компетентный британский автор смог идентифицировать и обсудить одиннадцать возможных источников серьезных ошибок{818}. Из всех связанных с попаданием в цель проблем к середине 1890-х была удовлетворительно решена только проблема с пушками. Совершенствование их конструкции и производства привели к тому, что при использовании конкретных снаряда и заряда новые пушки будут способны выпустить снаряд в нужном направлении. Вопрос о том, как следует изменить прицел, чтобы скомпенсировать ветер и перемещение цели был также более-менее решаем.
Наиболее сложным представлял вопрос с определением дистанции до цели и стрельбой с качающегося корабля — так, чтобы угол вертикального наведения орудия позволил выпустить снаряд именно на эту дистанцию. Ни одно из сотни с лишним устройств, используемых в 1890-х годах для измерения расстояния до вражеского корабля не было удовлетворительным.. (Наиболее распространен был секстан, используемый для измерения угла между линиями проходящими через точку наблюдения и клотиком мачты корабля — и его ватерлинией, или — через ватерлинию и горизонт. Вдобавок, дистанция за пятнадцать минут, требуемых для заряжания и наведения старых пушек, могла измениться столь значительно, что для каждого выстрела ее требовалось бы измерять заново{819}.
Обычной практика была такова: орудие наводилось по горизонтали и вертикали на требуемый угол, после чего артиллерист осуществлял выстрел в тот момент, когда линия прицеливания благодаря качке корабля совпадала с мишенью. Сложность заключалась в осуществлении выстрела именно в этот момент, а не мгновением раньше или позже, и именно здесь крылся источник наибольших погрешностей. Ошибка в десятую долю секунды на корабле, раскачивающемся с амплитудой десять градусов, означала, что снаряд пройдет на 30 футов выше или ниже цели, находящейся на расстоянии 1000 ярдов. Скорость реакции различных артиллеристов колебалась от четырех до восьми десятых секунды, и могла меняться в зависимости от их здоровья и возбужденности. Каждый артиллерист должен был бесконечно тренироваться в осуществлении выстрела именно в тот момент, когда три точки — прорезь целика, мушка и мишень — окажутся на одной линии. Некоторые могли достичь совершенства поле долгих тренировок — но общим было мнение, что хорошими артиллеристами рождаются, а не становятся. Даже после всех возможных тренировок погрешности были столь велики, что в среднем считалось невозможным осуществлять в бою сколь-нибудь точную стрельбу с дистанции более 1000 ярдов.
Естественно, если качка была слабой, а дистанция — точно известной, то на стрельбах достигались очень хорошие результаты. Только такие условия — типичные, скорее, для сухопутной артиллерии — не позволяли качке свести на нет точность новых пушек. При Обе такие устойчивые артиллерийские платформы, как «Редутабль» и «Амираль Дюперре», провели расстрел старого броненосца-стационера «Армид» (Armide ), стоящего на якоре, при практически полном штиле. Выпустив с дистанции около 3000 ярдов 625 снарядов, они достигли 23.2 процентов попаданий. Но условия были столь исключительными, что испытания не позволили оценить эффективности стрельбы по-видимому лучших морских артиллеристов мира того времени в реальных условиях{820}. При Сантьяго — во время Испано-американской войны — неплохо подготовленные американские артиллеристы в практически полигонных условиях выпустив с дистанции 2000–6000 ярдов около 6000 снарядов добились лишь 130 попаданий (2.2 процента){821}.
Настоящая революция в морской артиллерии произошла тогда, когда для стрельбы из орудий крупного и среднего калибра были применены принципы стрельбы противоминных скорострельных пушек. Последние были скорее не пушками, а крупнокалиберными пулеметами, и огонь из них вели не артиллеристы, а стрелки. Они определяли дистанцию опытным путем, по всплескам от падающих снарядов. Также они старались держать свои пушки постоянно нацеленными на мишень: вместо того, чтобы ждать, пока качка корабля позволит совместить линию прицеливания с вражеским кораблем, они пытались скомпенсировать движение корабля изменением углов наведения пушки{822}. Благодаря размерам новых скорострельных пушек среднего калибра первым был применен принцип определения точной дистанции по всплескам от снарядов, и только потом — непрерывного наведения.
В 1891 году французы начали изучать проблему управления стрельбой новых скорострельных пушек. Они поняли, что с отказом от дымного пороха дым, временами полностью скрывавший цель, почти совершенно исчез, и что теперь огонь скорострельных пушек может быть достаточно частым, чтобы дать число всплесков, достаточное для определения дистанции. Под руководством адмирала Огюста-Элеонора-Мари де Пенфентеньо де Керверегена (Auguste-Eleonore-Marie de Penfentenyo de Kervereguin ) они взялись за решение проблем наблюдения за падением снарядов и управления огнем корабля для того, чтобы сделать наблюдение возможным.
Предварительные инструкции от 27 февраля 1898 года установили основы современных систем управления огнем: корабль более не был платформой, на которой устанавливалось некоторое число самостоятельно действующих пушек, но боевой единицей, использующей свою артиллерию согласно специальной системе команд, посредством которой один наблюдатель управлял огнем артиллерии одного борта. В начале боя наблюдатель на мачте определял дистанцию до противника настолько точно, насколько это позволяли сделать приборы того времени. Затем открывался огонь из пушек среднего калибра на дистанцию, заведомо меньшую, которая затем постепенно увеличивалась — к примеру, 1000 ярдов, затем 1050, и так далее — пока наконец два выстрела не брали корабль в «вилку». После этого все пушки открывали огонь на уточненныую таким образом дистанцию. Дальнейшее наблюдение за всплесками позволяло вводить уточнения. Дистанция, курс и скорость врага передавались наблюдателем на центральный пост (на случай выхода из строя из-за огня противника, система постов дублировалась), откуда автоматически передавалась к пушкам. Артиллеристы должны были вести огонь на дистанцию, указанную на циферблате автоматического передатчика команд, и только если он выходил из строя, отдельным пушкам разрешалось вести огонь самостоятельно. Хотя пушки и не стреляли залпами — как это стало принято впоследствии — все они вели огонь на дистанцию, указанную наблюдателем{823}.
Постепенное увеличение дистанции стрельбы при пристрелке и непрерывный быстрый огонь стали основами новой системы управления огнем. Стрельба на некую определенную дистанцию — создание своего рода завесы, через которую враг должен был пройти, применялась тогда, когда дистанция менялась очень быстро. Скорострельность пушек была важна не только для подавления врага — но и для обеспечения большого количества всплесков, чтобы помочь определить и сохранить дистанцию до противника{824}.
Последние испытания, предшествовавшие принятию новых инструкций прошли в 1897 году на эскадре, корабли которой были полностью укомплектованы новыми передатчиками команд. Эти испытания вызвали определенное разочарование (которое, наряду с другими разочарованиями, предшествовало Фашодскому кризису). Основной проблемой было то, что такой метод определения дистанции был слишком медленным, и при стрельбе нескольких кораблей эскадры по одной цели вел к неразберихе. Кроме того, было непросто найти подходящие мишени для стрельб — одиночные корабли обычно практиковались на скалах, но найти эскадру из скал, выстроившихся в кильватерную колонну было непросто{825}.
Новые правила, однако, были приняты, и принятию их сопутствовал приказ о проведении ежегодно минимум трех больших практических стрельб. Результатом стали меры, направленные на подготовку артиллеристов и успешные стрельбы на дистанциях до 4000 ярдов. «Бреннус», «Нептюн» и «Марсо» проведя стрельбы по новым инструкциям достигли в 1897 году 26 процентов попаданий на дистанциях от 3000 до 4000 ярдов{826}. Кроме того, французы разработали подробные правила относительно того, какой тип снарядов должен использоваться против различных частей английских кораблей{827}. Высокая начальная скорость французских снарядов, и их пологая траектория должна была обеспечить высокую бронепробиваемость тяжелых пушек на коротких дистанциях, и засыпать врага градом легких снарядов — также наиболее эффективных на этих дистанциях.
Тем не менее, французы так и не разработали достаточно удачного дальномера, их прицелы являлись усовершенствованными вариантами прицелов старого типа, и они так и не приняли на вооружение принцип непрерывного наведения. Французские артиллеристы по прежнему стреляли «когда в середине размаха цель показывалась в прицеле»{828}. Подводя итог, можно сказать, что они не решили задачи ведения огня на дальние дистанции. Для крейсеров Фурнье и вооруженных преимущественно пушками средних калибров корабли наподобие «Кайзера Фридриха III» новые методы управления огнем были эффективны на малых дистанциях, но из-за методов стрельбы применить их на дальних дистанциях было невозможно.
В Англии в конце 1890-х годов помешательство на чистке и полировке достигло предела. Командиры кораблей считали едва ли не главнейшей своей задачей доведение их внешнего вида до идеала — и это достигло кульминации перед парадом в Спитхэде в 1897 году, который должен был показать королеве Виктории и британскому обществу, что деньги, предусмотренные Актом о морской обороне, тратятся не впустую. В те годы «нарядный вид был необходим для продвижения по службе»{829} и среди моряков ходила шутка, что французы всегда смогут узнать о приближении британского Средиземноморского флота по исходящему от его кораблей сиянию. Водонепроницаемые двери британских кораблей часто начищались до того, что теряли свою водонепроницаемость, дульные части стволов орудий полировались, все плоскости гаек и головок болтов блестели, словно позолоченные, и даже измерительные приборы, место которым было в машинном отделении, выводились на верхнюю палубу для более тщательной полировки, образуя длинные сверкающие линии. Матросы были настолько заняты полировкой и чисткой, что даже незначительный ремонт осуществлялся на верфях, а офицеры даже покупали на свои деньги дополнительную белую краску.
Стрельба из пушек была для этих прекрасных кораблей настоящей катастрофой. Когда флагманские офицеры сходили на берег, чтобы избежать участия в стрельбах, на кораблях стремились израсходовать положенное количество боеприпасов настолько быстро, насколько это возможно, причинив как можно меньше вреда краске. Практические стрельбы на учебном артиллерийском корабле «Экселлент» (Excellent ) еще в 1884 году велись из гладкоствольных пушек, и «идея о том, что следует обучать артиллеристов заряжать пушки и попадать хоть во что-то, пришла бы головы в последнюю очередь. Было так много боеприпасов, которые следовало истратить. На некоторых кораблях добросовестно переправляли снаряды в море посредством стрельбы, на других же это делали не осложняя себе жизнь использованием для этой цели корабельных орудий»{830}. Флагман Средиземноморского флота, самый красивый корабль флота, занимал на стрельбах предпоследнее место, и недостаток практики был превзойден только при адмирале Чарльзе Бересфорде{831}.
Начало новой эры британской артиллерии было положено в 1899 году. В то время средний процент попаданий на призовых стрельбах (который нельзя напрямую сравнивать с процентом попаданий, достигаемым на французских стрельбах) был около 30. Крейсер «Сцилла» (Scylla ), которым командовал Перси Скотт (Percy Scott ), пятидесятилетний кэптен, должный уйти в отставку в пятьдесят пять, добился 80 процентов попаданий. Годом позже, на гораздо большем по водоизмещению крейсере «Террайбл» ему удалось добиться такого же результата. «Никто не может сказать, что именно случилось в Англии, но благодаря давлению общественного мнения произошла настоящая революция»{832}. К 1902 году, благодаря искусному использованию любви английских моряков с соревнованию, весь британский флот направил все свои силы на совершенствование в артиллерийском деле — подобно тому, как недавно направлял их на наведение лоска и смотры.
Три самых известных устройства, разработанных Скоттом — доттер, прибор для внесения поправок и станок для тренировки заряжающих (макет орудия, благодаря тренировкам с которым команды кораблей с Китайской станции выиграли состязания в Гонконге и Сингапуре) стали важнейшими составляющими обеспечения быстроты заряжания, и точности стрельбы. Благодаря им стало возможным применить принцип непрерывного наведения и на тяжелых пушках.
Скотт использовал устройства для тренировок расчетов на «Сцилле» — с превосходными результатами, пока наконец однодневные учения в бурном море не привели к тому, что все артиллеристы — кроме одного — не показали совершенно отвратительную стрельбу. Наблюдения Скотта за этим артиллеристом предоставили ключ к решению проблемы: этот матрос инстинктивно вращал маховик вертикального наведения так быстро, что орудие — несмотря на качку «Сциллы» — оставалось все время наведенным на цель{833}. В итоге, в предложенной Скоттом системе для тяжелых пушек один человек был поставлен к маховику вертикального наведения, второй — к механизму горизонтального наведения, а наводчик обеспечивал постоянное наведение орудия на цель.
Новый принцип, вдобавок, сделал возможным принятие на вооружение оптического прицела; предыдущие эксперименты французов и американцев с подобными устройствами приводили к провалу, так как из-за качки цель появлялась в прицеле с его узким полем зрения на очень короткое время. Принятие же оптического прицела не только давало лучшее изображение цели, но и упрощало работу наводчика: вместо того, чтобы ждать, пока три точки окажутся на одной линии, ему оставалось лишь совмещать две точки: перекрестье прицела и мишень. Благодаря системе Скотта практически любой человек с хорошим зрением и координацией мог наводить тяжелое орудие — и благодаря ей эффективность стрельбы британского флота (измеряемая в количестве попаданий в мишень за отведенное время) выросла почти вдвое.
Французы были ошеломлены результатами революции в британской артиллерии не меньше, чем Актом о морской обороне. В 1903 году — по наиболее аккуратному сравнению призовых стрельб двух флотов — количество попаданий в минуту с английских кораблей, вместо того, чтобы уступать на четверть, а то и быть вполовину меньше, чем у французов, оказалось едва ли не вдвое выше. В смысле подготовки артиллеристов, система Скотта стала весьма важным элементом британской морской мощи{834}.
Британцы сделали упор на подготовке «человека у пушки», ведя стрельбы на фиксированных дистанциях. Но состоявшийся в 1900 для изучения воздействия снарядов расстрел «Маджестиком» старого броненосца «Бельайл» (Belleisle ) проводился на неизвестной заранее дистанции. В то же время было «маловероятно, чтобы «Бельайл» получал попадания слишком часто»{835}. Когда командир башни хотел узнать дистанцию, он отправлял посыльного к гардемарину, который измерял дистанцию при помощи дальномера с фиксированной базой (которые впервые был принят именно английским флотом), а затем отправлял другого посыльного к командиру башни. В порядке эксперимента броненосец «Канопус» был оборудован автоматическими передатчиками команд, но в 1902 году единственными средствами сообщения на английских кораблях были бронированные переговорные трубы. В 1894 году при Ялу они продемонстрировали свою полную бесполезность: люди были временно оглушены стрельбой, и приказы приходилось писать мелом на палубе.
Хотя некоторые командиры английских кораблей и пытались ввести систему централизованного управления огнем, по правилам 1902 года стрельба должна была вестись группами орудий раздельно — подобно тому, как у французов после того, как система передачи приказов выходила из строя. Командир каждой группы узнавал дистанцию, и управлял огнем вверенных ему пушек. Эта система делала невозможным контролирование дистанции по всплескам от снарядов — как это происходило у французов на испытаниях 1897 года в случаях, когда несколько кораблей открывали огонь по одной цели. Основным поводом для принятия централизованного управления стрельбой было то, что всплески ничего не значили для наблюдателя, если он не знал, какая именно пушка выпустила снаряд, давший этот всплеск{836}.
В 1902 году состояние дел с артиллерией в сильнейших флотах было примерно таким же — если не считать итальянцев, использовавших британскую систему стрельбы пушками независимо друг от друга, но пренебрегавших британской подготовкой артиллеристов. Русские и германцы (последние, не располагая сведениями о французских методах стрельбы, самостоятельно разработали сходные принципы управления огнем) использовали французскую систему{837}.
«Дредноут», первый корабль построенный по принципу «all-big-gun», стал результатом соединения вместе двух принципов — определения дистанции по всплескам от снарядов и непрерывного наведения. Американцы, совершенствуя свою артиллерию после Испано-американской войны, были близки к тому, чтобы соединить эти два принципа на своих броненосцах{838}. В 1903 году британцы опубликовали идею первой системы управления огнем, в которой помимо акцента на «человек у орудия» указывалось, что «корабль не должен быть батареей независимых друг от друга орудий, но единой боевой единицей флота»{839}. Далее почти полностью воспроизводились французские инструкций 1898 года — вплоть до «пошагового» метода определения дистанции.
Благодаря методу определения даже больших дистанций, и совершенствованию способов наведения орудия стало возможным вести огонь на немыслимые прежде 8000–10000 ярдов. Это позволило создать корабль, вооруженный только крупнокалиберными пушками. «Дредноут» мог уничтожить любой корабль, вооруженный скорострельными пушками среднего калибра — наподобие тех, что предлагал построить Куниберти, или германских броненосцев — не позволяя им даже выйти на дистанцию, с которой их легкие снаряды попадали бы в противника — а если бы и попадали, то не пробивали бы брони. В «Дредноуте» нашли воплощение лучшие идеи последних тридцати лет. Скорость, позволявшая уничтожать врага, не подпуская его на выгодную дистанцию, но расстреливая его из своих пушек, была предложена Брином. Вооружение, состоящее из пушек одного калибра, позволяло наиболее удачно применять систему управления огнем, разработанную французами. Использование крупнокалиберных пушек на дальних дистанциях стало возможным благодаря Перси Скотту. Наконец, большое водоизмещение — как у «Дуилио» в 1870-х годах — понадобилось, чтобы воплотить эти идеи в одном корабле.
Я счел, что это важно пояснить — просто потому, что ни один поворотный момент в истории создания кораблей не является настолько непонятым. «Дредноут» не был результатом мегаломании сэра Джона Фишера, и не родился целиком и полностью в его голове{840}. Ни одна из упомянутых идей не принадлежала ему — а его основным вкладом стала решительность, проявленная при их синтезе. В этом случае, равно как и в случае с прочими нововведениями (реформы дальних станций, новой тактики, системы уменьшенных экипажей) Фишер, этот крайне энергичный человек со склонностью к саморекламе, представлял идеи группы людей, имена которых он не считал нужным даже упоминать. Оригинальность Фишера (исключая крайне легкомысленную схему действий на Балтике, предложенную им в Первую мировую войну) и его влиятельность привели к тому, что его заслуги были преувеличены. Поспособствовал созданию легенды и его биограф, адмирал сэр Реджинальд Бэкон (Reginald Bacon ), даже не упомянувший Скотта в статье о проектировании «Дредноута»{841}. Люди типа адмирала Бересфорда были способными пропагандистами, Фишер, благодаря своей энергии, воплощал идеи в жизнь, но своей мощью британский флот обязан таким людям, как адмиралы Трайон, Уилсон, Роусон, и кэптен Скотт (здесь упомянуты лишь те, кого французы считали наиболее способными), по крайней мере не меньше, чем более эффектным личностям.
Одним из факторов, ускоривших увеличение дистанции стрельбы (хотя и не самым важным) стал рост дальности действия торпед{842}. С 1898 по 1905 дальность эффективной стрельбы из пушек возросла с 1000 до 8000 ярдов, дальность пуска торпед — с 400 до 3000 ярдов.
Как обычно, усовершенствования были сделаны фирмой Уайтхеда — где Людвиг Обри (Ludwig Obry ) применил на торпедах принцип гироскопа. Разработанный им в 1894 году простой прибор весил восемь фунтов, и стоил 1000 франков — из которых 750 уходили на оплату прав изобретателя. Он мог быть установлен на любую торпеду для снижения отклонений от курса самой торпеды, или возвращения на прежний курс после отклонения, вызванного падением торпеды в воду при запуске. На испытаниях, проведенных австрийским флотом в 1896 году, торпеды, выпускаемые на скорости 25 узлов не отклонялись от курса более чем на 12 градусов. Торпеда могла быть выпущена из подводного аппарата на любой скорости под любым углом, а прибор Обри вернул бы ее на нужный курс, с весьма высокой точностью. Оснащенные им новые торпеды Уайтхеда с дальностью хода 2000 ярдов отклонялись от цели не более чем на пятнадцать ярдов. Причем не было необходимости ждать новых торпед — достаточно было купить и отрегулировать приборы Обри. В 1898 году оставался неустраненным один недостаток: хорошо отрегулированный прибор работал безошибочно, но те, которые не были отрегулированы должным образом (около трех процентов на время первых испытаний) обеспечивали движение торпеды по окружности, в результате чего она попадала в борт выпустившего ее корабля{843}.
После того, как в 1898 году приборы Обри получили признание, торпеда подобно пушке стала надежным, предсказуемым оружием, способным — в случае правильного сделанного выстрела — попасть точно в цель. Кроме того, дальность стрельбы, остававшаяся неизменной с середины 1880-х годов, могла быть теперь увеличена обеспечением большего запаса сжатого воздуха.
Схожий прогресс был достигнут и в минном деле, благодаря принятию на вооружение австрийской автоматической мины, которая могла быть установлена с крейсера, или другого быстроходного корабля на неизвестной глубине. Ранее установка мин в наступательных целях была непрактичной из-за необходимости точно определить глубины перед установкой мин{844}. В начале 1900-годов, когда была открыта новая эпоха в артиллерии, усовершенствование мин и торпед позволило им остаться важной составляющей морской войны.