Глава XIV.

Франко-русский союз и «средиземноморская паника» 1893 года

В 1893 году основное внимание европейских дипломатов было привлечено к вновь созданному союзу Франции и России, ставшего противовесом Тройственному союзу Германии, Австрии и Италии. Этот союз стал одним из факторов, поспособствовавших очередной «военно-морской панике» в Англии, и побудивших Адмиралтейство предпринять меры по усилению флота новыми кораблями, сравнимые по размаху с постройкой кораблей по Акту о морской обороне. Осведомленные лица, однако, полагали основной причиной паники не возможность совместных действий флотов двух основных соперников Англии на море, но ставший в то время очевидным рост эффективности французского флота.

Франко-русский союз

В 1891 году французская эскадра под командованием адмирала Жервэ совершила беспрецедентный визит в русскую военно-морскую базу Кронштадт, во время которого русский царь, стоя на палубе одного из французских кораблей, выслушал революционную «Марсельезу». Двумя годами позже русская эскадра нанесла ответный визит в Тулон. Этот обмен визитами сделал для всей Европы ясным, что Франция и Россия заключили какое-то соглашение о союзе. И в самом деле — две державы заключили секретный договор через месяц после визита в Кронштадт, и военное соглашение в конце 1893 года.

Хотя визиты флотов — и оказанный им прием — и сыграли немалую роль в заключении союза, достигнутое согласие не означало серьезного изменения баланса сил на Средиземноморье. Никаких соглашений, которые привели бы к возможности совместных действий французского и русского флотов заключено не было, и первые контакты между флотами были налажены лишь в 1900 году. Также не существовало никакой реальной возможности того, что Россия станет мощной средиземноморской державой. Короче говоря, вероятность того, что соединенные силы французов и русских атакуют британцев в Египте или захватят Суэцкий канал был крайне мала. С другой стороны, был заключен союз, или нет, Британии было бы сложно отправить свои корабли в турецкие проливы в тот момент, когда в Тулоне стоял недружественный флот. В случае же войны с Францией, Англии пришлось бы отвлечь часть сил с Мальты для того, чтобы присматривать за русскими{610}.

В своей критике французского флота весной 1890 года, депутат и будущий морской министр Жан-Луи де Ланессан подверг внимательному изучению состоянии русского флота. Ланессан был хорошо знаком с делами флота, его идеи своим происхождением обязаны во многом его общению с морскими офицерами, и предложенная им политика сосредоточения сил против Тройственного союза была принята флотом в том же 1890 году. Ланессан отмечал, что в составе Балтийского флота был лишь один старый броненосец «Петр Великий», и еще три меньших броненосца находились в стадии достройки. На Черном море русские располагали тремя причудливыми броненосцами типа «Екатерина II», созданными для захвата проливов, и еще один броненосец того же типа находился в достройке. Русские также имели шесть довольно заурядных броненосных крейсеров, схожими по характеристикам с броненосцами-стационерами прежних дней, один удачный новый броненосный крейсер ( «Память Азова») и единственный бронепалубный «истребитель торговли» (построенный во Франции «Адмирал Корнилов»). В целом, Ланессан справедливо счел, что сколь-нибудь значительной помощи французскому флоту флот русский оказать не сможет{611}.

По принятой русскими после 1890 года кораблестроительной программе на Черном море были построены три новых броненосца, совершенно непохожих на «Екатерины», на Балтике же была создана примечательная коллекция разнотипных кораблей. С известной натяжкой можно сказать, что три из них были аналогами броненосцев типа «Адмирал», один — попыткой воспроизвести «Ройял Соверен» в меньшем размере, три имели отдаленное сходство с «Бреннусом», один был уменьшенным вариантом британского башенного броненосца «Найл», а еще один — на этот раз чисто русский — броненосец «Гангут» — погиб во время учений в 1897 году, причем ходили слухи, что причиной гибели стала плохая постройка и сотрясения от стрельбы, из-за которых будто бы разошлись швы обшивки{612}. Также были построены три новых крейсера: служившая яхтой «Светлана» — во Франции, и два гигантских броненосных крейсера «Рюрик» и «Россия», вызвавшие беспокойство англичан — в России.

Состав русского флота выглядел впечатляюще — на бумаге. Но на деле корабли были разнородны по скорости, водоизмещению, дальности плавания, защите, да и по всему остальному. Союзники России открыто признавались, что не понимают, чего Россия хочет добиться со столь разнородным флотом, в сравнении с которым Черноморский флот, состоявший в известной степени из кораблей лишь двух типов, казался даже более мощным{613}. Против Англии русские не могли выставить мощных крейсерских сил, против Германии — им было бы тяжело сражаться даже со старыми — но имевшими хорошо подготовленные команды — броненосцами типа «Заксен», против Турции силы были откровенно избыточными. Большинство миноносцев были старыми и тихоходными кораблями, неспособными в силу малого водоизмещения действовать вместе с флотом. К тому же, они находились в достаточно плохом техническом состоянии, и поэтому вряд ли можно было ожидать, что они смогут успешно действовать даже против германцев{614}. Новая артиллерия русского флота — состоявшая из пушек Кане, или созданных по их типу — подходила для использования ее русскими моряками, и после принятия на вооружение снарядов и пороха французского типа могла считаться достаточно мощной, но скорострельные пушки появлялись на вооружении кораблей довольно медленно, и русские артиллеристы были недостаточно обучены, чтобы полностью использовать их возможности{615}.

Благодаря русской политике, приведшей к тому что многие финны и прибалтийские немцы ушли с флота, качество личного состава флота в преддверии приведшей к катастрофе войны 1904 года снизилось. Однако даже в 1890 году большинство русских морских офицеров было либо храбрыми, но не слишком компетентными аристократами, выходившими в море в основном на борту императорской яхты, либо выполнявшими большую часть работы немцами, не имевшими особых надежд на продвижение по службе. Лучшими, в основном, старшинами были опять же прибалтийские немцы. Ждать же чего-то от простых матросов — призванных во флот крестьян, необразованных, и не испытывающих интереса к морю — не приходилось. «После семи лет службы, ничему не научившись», они возвращались назад в свои деревни, такими же невежественными, как были в тот момент, когда уходили из них во флот{616}. Они были совершенно неподготовлены к службе на миноносцах, и русские кочегары и машинные команды пользовались репутацией худших в Европе.

Русские также были слабы и в тех областях, в которых французам удалось добиться в течение 90-х годов наибольших успехов: тактике, скорости, мобилизации, организации и применении легких кораблей и крейсеров. Французы, не будучи дураками, хорошо понимали это, благо у них была прекрасная возможность наблюдать за русским флотом изнутри, и они имели одну из лучших разведывательных служб в мире. Одной из причин, по которым французские офицеры уклонялись от предложений о совместных с русским флотом действиях, была как раз их информированность о его недостатках.

Однако русские отлично справлялись с рекламой своей будущей мощи (в чем намного превосходили британское Адмиралтейство) и по их словам с верфей Кронштадта и Севастополя постоянно сходили изумительные корабли. В 1894 году, например, они объявили двадцатилетнюю программу, которой предусматривалась постройка двадцати четырех броненосцев и тринадцати крейсеров{617}. В 1896 году они пообещали, что на каждый английский корабль будет строиться русский — той же самой, или даже превосходящей силы{618}. Британская публика принимала на веру эти рассказы, и даже в Адмиралтействе, в котором старались ни в коем случае не тревожить общественное мнение они, порой, вызывали беспокойство.

Наиболее примечательным был случай с двумя броненосными крейсерами — «Рюриком» в 11000 тонн и «Россией» в 12000 тонн, развивавшими скорость более 18 узлов и имевшими гигантскую дальность плавания — 19000 миль. Эти корабли, совершенно явно предназначавшиеся для уничтожения торговли, стали превосходным примером внешнего эффекта при отсутствии содержания: у них был проблемы с развитием полного хода, а их артиллерия — такая мощная на бумаге — была размещена так плохо, что французы сочли ее пережитком прошлого{619}. Но даже крохи информации заставили англичан поверить, что вслед за этими двум крейсерами последуют еще десять, и что их реальные характеристики будут даже превышать опубликованные. В итоге они заложили два гигантских бронепалубных крейсера «Террайбл» и «Пауэрфулл», водоизмещением 14200 тонн и скоростью 22 узла, предназначенных для действий против «Рюрика» и «России»{620}. Во время дебатов в Палате Общин относительно выделения 8 миллионов фунтов на обеспечение достойного ответа на русскую кораблестроительную программу 1898 года первый лорд, Джордж Гошен (George Goschen ) практически согласился с тем, что Адмиралтейство не имеет точных сведений о содержании программы, на которую требуется найти ответ{621}.

Французы имели значительно лучшие возможности наблюдать за русским флотом изнутри, и их общее впечатление от русского флота после 1898 года — когда русские переключили свое внимание на Дальний Восток — не слишком отличалось от более ранних впечатлений.

Мы не считаем, что решение наших союзников сосредоточить лучшую часть своего флота в Китае должно нас огорчить, несмотря на то, что для этого они заберут часть своих морских сил из Канала и Средиземного моря. История показывает нам, что попытки обеспечить тесное взаимодействие союзных флотов всегда вели к огромным неудобствам. Необходимо, таким образом, избегать таких попыток и в будущем — вне зависимости от того, кто будет нашим союзником. Следование этому принципу — верному в любом случае — особенно важно в отношении русских эскадр. Они настолько дурно управляются, что несмотря на свою номинальную мощь скорее будут обременять — если не парализуют — наши собственные силы. Таково, вкратце, наше мнение о флоте, с которым нам удалось ознакомиться{622}.

С военно-морской точки зрения, основной выгодой от союза для каждой стороны было то, что силы другой стороны отвлекут на себя часть британского флота. Это дало бы русским время укрепиться в Константинополе, который мог быть захвачен Черноморским флотом практически в любое время. В то же время то, что британцы должны были уделять столько внимания Проливам, могло дать французам прекрасную возможность двинуться не в Египет — но в Атлантику. Действуя наперекор колониалистам, Франция намеревалась использовать свой шанс не для нанесения Англии удара на Средиземном море, но для прорыва тулонской эскадры через Гибралтар в открытый океан, что вполне соответствовало ее традиционной стратегии.

Французы опробовали этот вариант на маневрах 1893 года, состоявшихся в то же время, что и визит русской эскадры в Тулон. Одной из задач маневров было блокирование «французской» эскадры в Тулоне «вражеской» эскадрой, базирующейся в Аяччо ( «подменявшим» Маддалену или залив Асинара, где могли базироваться, соответственно, итальянцы или англичане). «Вражеские» разведчики доставили в Аяччо сообщение о выходе «французской» эскадры в море всего за пять часов — но, благодаря тому, что «французы» вместо того, чтобы двинуться к Бизерте, прошли мимо Балеарских островов, контакт с их эскадрой был утерян. Даже на маневрах вряд ли кто отправился бы в Египет из Тулона через Балеары{623}. На маневрах 1895 года изучалась возможность «британских» сил в Аяччо (изображавших соединенный Флот Канала и Средиземноморский флот) предотвратить соединение у Алжира брестской и тулонской эскадр{624}. В то же время, темой британских маневров 1894 года была встреча у Гибралтара флота Канала со всеми французским силами на Средиземноморье, которые, соединившись затем с броненосцами из Бреста обрушивались на британский Средиземноморский флот, подошедший с Мальты{625}.

Русские склонялись к тому, чтобы выбрать в качестве базы в Эгейском море район возле горы Афон, и выпустили для Черноморского флота карты восточного Средиземноморья{626}. Существовала, однако, некоторая опасность того, что они могут пройти мимо Константинополя или будут постоянно держать в Средиземноморье свою эскадру. Французы никогда особенно не тревожились относительно планов русских утвердиться на Леванте, так как без поддержки Франции это предприятие было бы несомненно, сорвано англичанами. Если бы Черноморский флот был бы пойман в открытом море эскадрой «Ройял Соверенов», то результат был бы скорее всего плачевным для русских. Также как и при Цусиме в 1905 году, русские бы проявили отвагу, но и плохую организованность, их корабли были бы перегружены и им бы не хватало разведчиков. Англичанам же понадобилось бы лишь ждать и «не спеша топить корабль за кораблем»{627}.

Французский флот последовательно уклонялся от всех запросов русских относительно использования русской эскадры Бизерты, и только под давлением Министерства иностранных дел в 1903 году моряки согласились с тем, что русские будут постоянно бункероваться в этой базе{628}. В 1894 году канал в новый порт в Бизерте так и не был достроен, и сам порт был совершенно беззащитен. Пушки, предназначенные для установки на укреплениях находились в Алжире — а именно в Боне, в такой готовности, что в случае начала кризиса их можно было быстро перевезти и установить на подготовленные позиции, количество угля не превышало 500 тонн, и охранял порт один-единственный миноносец. Что до проектов русских в отношении Танжера и островов Чафаринас (неподалеку от испанского анклава Мелилья в Марокко), они, подобно десяти крейсерам типа «Россия», могли воплотиться только в их воображении{629}. Что касается, например, островов Чафаринас, то французы были уверены, что Испания передаст их Англии{630}.

Для французской военно-морской промышленности Россия стала великолепным рынком сбыта. В некоторых отношениях — например, можно упомянуть известную артиллерийскую школу в Кронштадте, где несколько артиллеристов провели немало интересных экспериментов со стволиковыми стрельбами и движущимися мишенями, русский флот был очень хорош, и посещавшие Санкт-Петербург частенько бывали им впечатлены в хорошем смысле слова. В общем же, его состояние было плохим — особенно в то время, когда был заключен союз. Благодаря французам русским удалось достичь заметного прогресса в введении во флоте брони Крезо, пушек Кане, водотрубных котлов Бельвиля и машин французского типа.

Французским фирмам вскоре удалось выбить с русского рынка своих британских предшественников. Занимающийся машинами завод Макферсона был объявлен банкротом, завод Бэрда перешел к Societe anonyme des Usines franco-russes (Франко-русский завод). До известной степени удалось вытеснить с рынка и американского кораблестроителя Крампа. В известной степени благодаря забастовке механиков Англия не получила ни одного заказа русских, решивших построить несколько кораблей Программы 1898 на иностранных заводах (надо отметить, что ожидаемая прибыль достигала 30 процентов){631}.

Сложно точно определить время, когда контроль над русским кораблестроением перешел к французским капиталистам, но к 1914 году это уже несомненно произошло — равно как в отношении стали, военных поставок и машиностроения. Начиная минами, и кончая кораблями — французские военные фирмы получали немалую долю прибыли от заказов русского флота. Банк, поддерживающий Крезо во Франции — Union Parisienne -контролировал Путиловский металлургический завод, Русско-Балтийский завод, АО Либавских металлургических, механических и судостроительных заводов, другой синдикат — Франко-Русскую компанию, Санкт-Петербургский Металлический завод, Русскую Судостроительную компанию ( «Руссуд»), и Никопольские верфи{632}. Большинство русских броненосцев конца 1890-годов были французского типа, и французские фирмы получали весьма прибыльные заказы.

Средиземноморская паника 1893 года

В это время положение на Средиземноморье определялось тремя новыми факторами, один из которых, уже описанное усиление русского флота, и возможность совместных действий русского и французского флотов, был не более важен чем два других — ослабление Италии и связей Британии с Тройственным союзом, и рост качества подготовки французского флота. Совместное действие этих трех факторов привело к возникновению так называемой Средиземноморской паники 1893 года, последовавшей за визитом русской эскадры в Тулон в октябре 1893 года, нанесенным в ответ на визит французской эскадры в Кронштадт в 1891 году.

Любопытно отметить, что в самом начале кризиса мнение англичан об опасности, которую представляли русские, было вполне здравым. Они полагали, что русские готовы к атаке на Константинополь, но считали — примером чего могла служить статья в лондонской Times от 14 октября 1893 года — что русский флот без крейсеров окажется беспомощным в открытом море, и что у французов нет особого желания помогать русским в каких-то мероприятиях, кроме как в отношении Константинополя. Но беспрецедентный размах и энтузиазм тулонских торжеств, заставил и Англию, и Times полностью изменить свою точку зрения всего через две недели.

Все, что мы знаем — это то, что стали свидетелями возможно самой примечательной вспышки интернациональных чувств, и что результатом этого могут стать совместные действия флотов Франции и России в водах Средиземного моря{633}.

В это же время русские заявили, что собираются создать постоянно действующую эскадру в Средиземном море. Быстро распространились слухи, что она будет базироваться в Бизерте — и в нее войдут «Рюрик» и «Память Азова» — два лучших русских броненосных крейсера. Пресса, по крайней мере, полагала, что сотрудничество двух флотов дело уже решенное. В различных итальянских газетах пророчили, что в качестве ответа будет создана постоянно действующая германская эскадра, базирующаяся в Маддалене. Английский и итальянский флоты предприняли совместную демонстрацию в Таранто. Даже испанцы были весьма озабочены сложившейся ситуацией{634}. В целом, ситуация до забавного напоминала панику во Франции в 1889 году из-за визита германского флота в Маддалену, во время которой также было немало спекуляций относительно того, что пришедшая с визитом эскадра останется в Средиземноморье постоянно.

Другим фактором, приобретшим в 1893 году большую важность, стало состояние англо-итальянских отношений. Хотя итальянскому премьеру Франческо Криспи и не удалось добиться поддержки Германии и Англии в деле с укреплением французами Бизерты, внешне германо-итальянская и англо-итальянская дружба, после проведенных флотами в 1888 и 1889 годах демонстраций, выглядела не только не ослабшей, но и усилившейся. После падения Криспи в 1891 году его преемник, маркиз Антонио Старабба ди Рудини, постарался достигнуть взаимопонимания с Францией. Однако потребность Италии сохранять хорошие отношения с Англией сделала невозможным для Рудини принять французские требования — предоставить секретные гарантии того, что Италия не примет участия в войне против Франции на стороне Тройственного союза. В итоге он инициировал переговоры о продлении Тройственного союза. По новому договору, подписанному в мае, Италия получила от Германии обещание поддержки итальянских намерений в отношении Триполи — в качестве компенсацию за действия Франции в Бизерте. Хотя Германия и находилась не в том положении, чтобы на деле оказать какую-то существенную поддержку, эти обещания были все же лучше прежних вялых протестов. (Предыдущий договор содержал простое обещание, что три державы будут стремиться к поддержанию status quo в западной части Средиземного моря).

Основные надежды Рудини возлагал на то, что ему удастся прочнее привязать Англию к новому союзу. Слухи о его усилиях появились сразу же после того, как итальянский Парламент объявил об обновлении Тройственного союза. Это, а также визиты британского флота в Фиуме и Венецию, и посещение германским кайзером Лондона, убедили Францию и Россию, что Англия присоединится к Тройственному союзу. Одним из первых результатов этих опасений и стал визит французского флота в Кронштадт в июле 1891 года{635}.

Это была, однако, высшая точка англо-итальянской дружбы. В 1889 году лидер английских либералов Гладстон заклеймил связи Италии с Тройственным союзом как «чудовищное политическое дурачество»{636}. Распространившиеся в 1891 году слухи привели ко второму и более серьезному противостоянию либералов политике, привязывающей Англию к Италии. Пояснения по этой теме, данные консервативным правительством, никого не убедили, и другой либерал — Генри Лэйбочер (Henry Laboucher ) — заявил в Палате Представителей, что при либеральном правительстве Англия не будет соблюдать никаких договоренностей, достигнутых предыдущим правительством{637}. Это заявление, сделанное представителем партии, вернувшейся к власти год спустя, естественно ослабило как доверие Италии к Англии, так и опасения, питаемые во Франции относительно англо-итальянского сотрудничества.

Средиземноморская коалиция после выборов 1892 года, в результате которых к власти пришли либералы, распалась. Новый министр иностранных дел, лорд Роузбери, хотел сохранить связи с Италией и Тройственным союзом, полагая, что это поможет обезопасить Константинополь, но не нашел понимания у своих коллег по кабинету. Все, что он смог сделать — дать итальянцам свои заверения, что обязательство Англии защищать Италию от прямой французской агрессии будет продлено. Гарантий же, что расходящийся во мнениях по этому вопросу либеральный кабинет в случае серьезного кризиса будет готов прийти к единому мнению, не было; также не было сказано ничего ни о Северной Африке, ни о Триполи; и ничего сколько-нибудь определенного о позиции Англии, которую она займет в случае войны между двумя союзами{638}. Возможно, что ключевым стал недостаток — отметим, обоснованный — доверия Германии к новому либеральному правительству. Германцы не видели причин обещать Англии оказать, в случае если русские двинутся на проливы, давление на Францию с тем, чтобы заставить ее оставаться нейтральной, без того, чтобы Англия не дала в обмен определенных гарантий Италии.

Другим фактором, обеспечившим распад коалиции, стала растущая слабость Италии — и просчет Германии, решившей, что слабость Италии прочнее привяжет ее к Тройственному союзу. Даже техническое состояние итальянского флота сыграло свою роль. Уязвимость итальянских кораблей к действию фугасов, низкий уровень подготовки экипажей, не проводящийся должным образом ремонт, «привело к тому, что даже те англичане, которые склонялись к союзу с Италией не могли этого игнорировать»{639}. Один из старших английских офицеров писал, что

Я не знаю, что именно не так в итальянском флоте... Это не в кораблях, и не в офицерах... но что-то не так, что-то, чего я не могу помочь осознать. И в результате всего этого, если мне придется взяться здесь за дело, я предпочту опереться на свои, пусть и много слабейшие силы, но не обращаться за помощью к итальянцам{640}.

Французская угроза в начале 90-х годов

Опасность того, что французская Средиземноморская эскадра нанесет поражение или флоту Канала, или Средиземноморскому флоту, в том случае, если ударит по ним до того, как они объединят свои силы, была хорошо известна британским морским специалистам. В 1891 году кэптен лорд Чарльз Бересфорд (Charles Beresford ) писал кэптену Гарри Роусону (Harry Rawson ), что «по моему мнению, если французы атакуют нас на Средиземном море, у нас будет мало шансов»{641}. В ответ на такие комментарии канцлер казначейства сэр Уильям Харкорт (William Harcourt ) заявил, что «адмиралы будут на высоте своих известных способностей», и что британский флот способен состязаться с флотами всего остального мира. «Мы можем построить, коль захотим, по четыре корабля в ответ на их один, и мы можем укомплектовать экипажем десять кораблей — на их один, и к тому же наши моряки будут знать свое дело, а их — нет»{642}. Но даже принимая во внимание такие заявления, было ясно, что британский Средиземноморский флот несколько уступает по силам французской эскадре{643}. Вдобавок, сэр Уильям Уайт, посетивший для изучения водотрубных котлов Тулон, остался впечатлен и подготовкой французского флота, и опасностью, которую несли новые миноносцы.

Визит русского флота в Тулон послужил возрождению страха британской общественности как перед Россией, так и перед известным до того лишь экспертам высоким уровнем подготовки французского флота. Французы позволили английским газетчикам свободно действовать в Тулоне, что позволило обеспечить наилучший результат от русского визита. Впечатление, произведенное на англичан — особенно на Уильяма Лэйрда Клоувза (William Laird Clowes ) из Times  — сильно напоминало то, что произвела на французских газетчиков в 1888 году англо-итало-австрийская демонстрация у Барселоны. В честь русских французы устроили торжественный спуск на воду новейшего броненосца «Жорегиберри». Его создатель, конструктор Антуан-Жан-Амабль Лагань (Antoine-Jean-Amable Lagane ) был хорошо известен в Англии как создатель и двух лучших броненосцев, построенных во Франции для иностранных флотов — чилийского «Капитан Прат» и испанского «Пелайо». Описание «Жорегиберри» с его сбалансированными башнями и максимальным использованием электричества, инициировало Средиземноморскую панику в Англии{644}.

Четыре дня спустя в длинной статье «Тулон и французский Средиземноморский флот» Клоувз отмечал мощь Тулона: огромные запасы, отлаженность мобилизации, подготовку офицеров и матросов, безупречность резерва флота{645}. Казалось, было написано большими буквами на каждой части машин, на каждом складе, на каждом хранилище боеприпасов». Несмотря на обычное преувеличение, присущее подобного рода источникам, наблюдения были в целом верными. Англия, наконец, осознала угрозу, которую несла в себе готовность Франции к войне{646}.

Клоувз предложил решить проблему полностью очистив Средиземное море в случае войны и запереть входы в него — у Гибралтара и Адена или Суэца. В этом отношении паника 1893 года стала лишь расширенным вариантом паники 1887 года. Тогда схожее предложение было осуждено, во-первых, потому, что для Англии было невозможно бросить Италию и Австрию, и во-вторых — оставалась возможность защитить английскую торговлю в этих водах благодаря возврату к системе конвоев. (Предложение сформировать на Средиземном море конвои для защиты групп судов, идущих в Индию, было важным шагом в развитии стратегии защиты торговли){647}. Клоувз возродил идею оставления Средиземного моря, побуждаемый к этому тремя новыми факторами: невозможностью обеспечить безопасность английского судоходства в условиях, когда соединенные силы французов и русских равны английским, опасное положение, в которое попадает флот Канала из-за того, что Средиземноморская эскадра находится на Мальте, и тот факт, что Италия слишком слаба, чтобы оказать заметную помощь{648}. Идея оставить Средиземное море французам была, возможно, подкреплена Бересфордом, и поддержана рядом авторов{649}.

Реакция была немедленной — хотя в ряде случаев она была неадекватной. После 1890 года авторы регулярно приводили аксиому «море только одно», автором которой, предположительно, был Мэхэн. «Идея покинуть Средиземное море недопустима. Если наш флот достаточно силен, чтобы господствовать над морем, это подразумевает и господство на Средиземноморье». Против истребителей торговли было нужно лишь построить «дополнительные крейсера типа «Пауэрфулл», чтобы сражаться с этими кораблями на по крайней мере равных условиях»{650}. Филип Коломб также пришел к выводу, что будет сложнее организовать блокаду Гибралтарского пролива, нежели Тулона — так как первый шире, нежели вход во французскую базу{651}. Сэр Джордж Кларк (George Clarke ) поддержал эту точку зрения собрав целую коллекцию исторических и сентиментальных аргументов, не добавив, впрочем, никаких новых идей{652}. Однако из этой дискуссии ясно следовало одно: позиция Англии на море оказались под угрозой.

Защита торговли

Еще сложнее, чем удержать контроль над Средиземноморьем, было организовать здесь защиту английского судоходства. Практически все новые малые крейсера французов базировались в этом внутреннем море. Несмотря на большое число английских баз, королевская комиссия под председательством лорда Карнарвона заключила в 1887 году, что «очевидно, что обстоятельства могут сложиться так, что торговые пути на Средиземном море станут столь опасны, что, возможно, ими смогут воспользоваться лишь корабли, способные защитить себя самостоятельно»{653}. Входившие в состав другой королевской комиссии, исследовавшей схожую проблему в 1905 году, морские офицеры и судовладельцы полагали, что в случае войны торговые суда должны избегать путей, проходящих через Средиземное море»{654}. В целом, все эти мнения указывали на практическую невозможность более-менее надежно защитить судоходство на Средиземноморье{655}.

Хотя англичане и понимали, что в случае войны судоходство на Средиземном море может быть прервано, они не сделали ничего для того, чтобы смягчить удар. Никто даже не знал, какую часть судоходства удастся защитить, а какую придется перевести на маршруты вокруг мыса Горн. В то время французы, даже не захватив ни одного корабля, могли — вынудив английские суда идти не через Суэцкий канал, а вокруг мыса Горн — нанести английской торговле жестокий удар. Увеличение времени для плавания вокруг Африки (для перевоза одного и того же объема груза потребовалось бы три судна плавающих вокруг мыса Горн, и только два — через Суэцкий канал) было еще не самым важным фактором. Поскольку дело было до того, как размер торговых пароходов начал расти (что произошло, в основном, в первые годы после Первой мировой войны), водоизмещение английских судов было слишком мало для того, чтобы с выгодой возить грузы по столь долгому маршруту — которым в то время пользовались лишь несколько лайнеров и парусники{656}. В 1893 году — до разработки угольных шахт Наталя и до Южно-африканского-Трансваальского экономического бума — нехватка угольных станций и портов на пути к мысу Горн представляла очень серьезную проблему{657}.

Но был ли этот путь, который в Англии полагали «драгоценнейшим», ее средиземноморская «дорога жизни», и впрямь жизненно необходимой для нее? Сложно сказать — но анализ объемов британской торговли 1888–1892 года (результаты приведены в Таблице 2) показывает, что основных торговых маршрутов было даже три: в Северную Америку, через Балтику и Северное море, и на Дальний Восток{658}.

Эти цифры показывают, что торговля Британии со странами Средиземноморья — в том числе — и средиземноморской частью Испании — имела даже меньший объем, нежели ее торговля с Францией, хотя из этого региона и поступало в Англию удивительно большое количество сырья. Объем торговли с Индией и Дальним Востоком, проходившей через Суэцкий канал, был меньше, нежели торговли с Северной Америкой. Потеря, или временный уход с этих двух маршрутов был бы ударом сильным — но не смертельным. Настоящая «дорога жизни» британской торгово-промышленной системы проходила не через Средиземное море. С открытием в 1914 году Панамского канала пропорция изменилась не в пользу Суэца. Даже в период своей наивысшей важности для британской торговли Суэцкий канал был лишь одним из трех основных маршрутов.

Таблица 2. Британская торговля 1880–92 годов

Маршрут	Импорт	Экспорт	Сырье
Северная Атлантика	26%	19.8%	40.3%
Балтика и Северное море	24.4	24.3	13.4
Франция	10.7	7.9	1.7
Средиземноморское побережье	10.1	8.5	12.8
К востоку от Суэца	16.2	20.8	18.6
Всего на Суэцком маршруте	26.3	29.3	31.4
Африка и мыс Горн	5.3	8.3	5.5
Южная Атлантика	4.6	7.6	5.3
Восточная Атлантика	2.6	2.8	2.3
Всего в направлении мыса	12.5	18.7	13.1

В Первую Мировую войну Англия пережила полную потерю торговли на Балтике и изменение маршрутов, шедших раньше через Средиземное море. Война против торговли, поставившая ее за два месяца на грань катастрофы, как и предсказывал Шармэ, велась в Атлантике — на расстоянии до 200 миль от Бреста. В 1893 году специалисты — такие, как Клоувз — начали приходить к мнению, что Средиземноморье надо оставить — по крайней мере в смысле торговли — для того, чтобы сосредоточить силы на защите сердца империи.

В 1890-х годах идеи британцев относительно защиты торговли продвинулись далеко вперед относительно старой теории «зайца и гончих» — крейсеров, пытающихся поймать вражеские рейдеры на торговых маршрутах. Но британцы по прежнему не видели альтернативы переходу — в случае возникновения в начале войны паники — немалой части их торгового флота под чужой флаг, и они рассчитывали, что поставки продовольствия в Англию будут осуществляться нейтралами. В мае 1890 года адмирал сэр Джордж Трайон впервые предложил меры, благодаря которым можно было бы избежать паники. В статье, озаглавленной «Национальное страхование: практические предложения»{659} Трайон, основываясь на том, что цена уничтоженных судов и грузов ничто в сравнении с паникой, предложил, чтобы государство оплачивало, основываясь на установленных тарифах, нанесенный врагом ущерб. Он показал, что флот не сможет предоставить защиты от паники, и заявил, что созданная в мирное время система в преддверии войны может стать причиной катастрофы. Трайон смотрел в корень проблемы — он, как и французы, понимал, что реальную опасность несет не уничтожение грузовых судов, а сопутствующий ему переполох в экономике.

Но даже Трайон не понимал подлинной опасности паники в том, что касалось связей между морским страхованием и английским банковским делом. В системе международной торговли в том виде, в каком она существовала и в 1890 году, и в Первую Мировую войну, перевозимые товары были собственностью не конечного покупателя, ни продавца, а финансовых домов, которые выписывали переводные векселя на товары и в качестве залога удерживали накладные и страховку на случай потери груза при перевозке. Паника в морском страховании могла привести не просто к росту цен, но и к краху банков, реально являвшихся владельцами грузов. Морское страхование было ключевым элементом сложной системы, и все банки, заботящиеся о безопасности вложенных средств, не были заинтересованы в спекуляциях на росте цен, и не вложили бы деньги в незастрахованные суда. Если бы работоспособность системы обеспечить бы не удалось, то возникла бы «смертельно опасная угроза того, что британское судоходство в начале войны будет прервано». Даже временный перерыв мог обернуться катастрофой, так как вся внутренняя экономика Соединенного Королевства зависела от непрерывной поставки заграничных товаров, и паралич торговли — продлись он несколько месяцев — неизбежно привел бы к серьезнейшему дефициту{660}.

Реакция на идеи Трайона показывает, насколько английские морские офицеры были далеки от понимания основ защиты торговли{661}. Бересфорд энергично атаковал Трайона. «Я не могу поверить, что страна позволит государству вмешаться в вопросы, относящиеся полностью к сфере экономики». Это означает субсидирование одного класса общества за счет остальных; все, как один, поднимутся против этого; это не защитит торговые парусники и тихоходные транспорты; и Британии придется использовать свои быстроходные суда как вспомогательные крейсера. Наконец, заключал он, «военно-морской бюджет, по моему убеждению, единственная эффективная страховка для нашей страны на случай войны»{662}. Королевская комиссия одобрительно отозвалась об этой идее в 1905 году — но только для того, чтобы увидеть, как она отвергнута Казначейством. Наконец, после того как судовладельцы сами создали механизм обеспечивающий действие этой системы, государство ввело национальное страхование в те дни, когда Британия вступила в Первую Мировую войну.

Программа Спенсера

Результатом Средиземноморской паники 1893 года стал новый подъем британского военного кораблестроения. Джон, граф Спенсер (John, Earl Spencer ), и его преемник на посту Первого Лорда Адмиралтейства Джордж Гошен, начали программу, в сравнении с которой расходы, предусматриваемые «Актом о морской обороне» выглядели весьма скромными. Никогда не опубликованная, эта программа предусматривала введение в строй к 1898 году от семи до десяти новых броненосцев (точное количество зависело от ситуации в иностранных флотах), от двадцати до тридцати новых крейсеров, и почти 120 торпедных кораблей. В первые три года (1894–96) были отпущены средства на закладку одиннадцати броненосцев — шести типа «Маджестик» (Majestic ) и пяти типа «Канопус» (Canopus ), десяти крейсеров первого ранга — двух типа «Пауэрфулл» и восьми типа «Андромеда» (Andromeda ), шестнадцати крейсеров второго ранга — типа «Тэлбот» (Talbot ) и последовавших за ним, восьми крейсеров третьего ранга типа «Пелорус» (Pelorus ) и восьмидесяти четырех торпедных кораблей.

Создав 15000-тонный 18-узловой «Маджестик», имеющий дальность плавания 7000 миль англичане довели до логического конца линию «Ройял Соверена». Место четырех 67-тонных 13.5-дюймовых пушек в барбетах заняли совершенно новые 12-дюймовые 46-тонные пушки, вспомогательная батарея состояла из двенадцати 6-дюймовых скорострелок — вместо прежних десяти. Вес брони составлял лишь одну пятую от водоизмещения — вместо прежней четверти, поскольку благодаря применению процесса Гарвея удалось уменьшить толщину брони и прикрыть ей большую площадь борта, в соответствии в известной степени с системой бронирования, разработанной французами и итальянцами — на «Дюпюи де Ломе» и «Ре Умберто» соответственно. Таким образом в новом проекте были усилены как наступательная мощь, так и защита и дальность плавания. Эти мощные и мореходные корабли были предназначены не для Средиземного моря, а для усиления Флота Канала{663}.

11000-тонные крейсера первого ранга типа «Андромеда» были уменьшенной версией гигантских защитников торговли «Пауэрфулла» и «Террайбла». Несмотря на огромное водоизмещение, их защита состояла лишь из мощной броневой палубы — бортовой брони, они в отличие от «Дюпюи де Лома» не имели. Тем не менее, это были мореходные корабли с высокой крейсерской скоростью. Бронепалубные крейсера второго и третьего ранга были усовершенствованными вариантами крейсеров, построенных по Акту о Морской обороне. Их задачей была защита торговли как в европейских водах, так и в дальних морях.

Возможно, что самым важным нововведением стала постройка истребителей миноносцев. После того, как французы за несколько лет увеличили скорость своих миноносцев с 20 до 28–30 узлов, англичане сочли, что их торпедные канонерки более не могут выполнять свою основную роль — защищать флот от миноносцев.

Основные усилия англичан в области постройки торпедных кораблей с 1888 по 1892 год были направлены именно на торпедные канонерки. Первая группа состояла из тринадцати кораблей типа «Шарпшутер» (Sharpshooter ), имевших водоизмещение 735 тонн. Всем им так и не удалось достигнуть на испытаниях проектной скорости 21 узел, их старомодные котлы локомотивного типа были слишком ненадежны, корпуса слишком слабы, и на службе они показали себя крайне неудачно — к примеру, на маневрах 1890 года один из этих кораблей был захвачен миноносцем. Одиннадцать кораблей типа «Аларм» (Alarm ), заказанные в 1890–91 годах развили скорость до 19 узлов, пяти кораблям типа «Дриад» (Dryad ), начатым постройкой в следующем году, так и не удалось достичь 20 узлов{664}. Пользовавшиеся полным неуважением обычные миноносцы были примечательны главным образом проблемами, которые они доставляли во время маневров{665}. Британцы полностью отказались от идеи создать миноносцы, которые могли бы действовать совместно с флотом. Устанавливаемые на большие корабли торпедные сети, в отношении которых англичане питали большие надежды, также становились все менее и менее полезными{666}.

Даже такой экономный либеральный премьер-министр, как Гладстон, полагал, что британцам требуется создать в Канале достойный ответ на французские миноносцы. В 1892 году Ярроу предложил проект корабля — который был не развитием идеи торпедной канонерки, а увеличенной версией французского мореходного миноносца. Этот первый в мире истребитель миноносцев 240-тонный «Хэвок» (Havock ) смог развить скорость 26.8 узла. Успех был очевиден, и британцы вскоре построили значительное число этих кораблей, ставших логическим развитием типа французского мореходного миноносца{667}. Прежние же торпедные канонерки были преданы забвению. Хотя и в Англии и во Франции в течение следующих десяти лет продолжали строить миноносцы, дни этих малых кораблей были сочтены. Истребители миноносцев вскоре доказали, что они могут как уничтожать миноносцы, так и выполнять большую часть задач, ранее возлагаемых на последние.