Глава XV.

Jeune Ecole в 1890-х годах

Jeune Ecole не умерла вместе с Обом и Шармэ. Постоянное совершенствование торпедного дела и развитие крейсеров гарантировало, что интерес к идеям школы будет постоянным — как на флоте, так и вне его. Что более важно — ассоциирование противостояния миноносцев и броненосцев с противостоянием младших и старших офицеров флота сделало победу Jeune Ecole зависимой от победы левых в Парламенте и прессе. В результате этой политизации внимание Jeune Ecole в 1890-е годы было сконцентрировано на береговой обороне, и областях, особенно успешно защищаемых флотом от перемен — его арсеналах и его администрации.

Преемники Jeune Ecole

Хотя основатели Jeune Ecole умерли уже к началу 90-х годов, их последователям удалось завоевать определенную популярность. Наиболее заметными фигурами был Поль Фонтэн (писавший свои статьи под псевдонимом Commandant Z ), бывший секретарь Оба, лейтенант Матье-Жан-Мари Виньо (Mathieu-Jean-Marie Vignot ) (псевдоним Х. Монтешан — H.Montechant ), член фиумской комиссии 1884 года, которому Об поручил работы в Бизерте, и лейтенант Эмиль Дюбок — один из героев кампании в Китае 1884–85 года, несправедливо обойденный при производстве в следующий чин.

Эти, и другие авторы Jeune Ecole 1890-х годов дополнили идеи Оба своими логическими умозаключениями. Их теории — равно как и теории традиционалистов — касались главным образом береговой обороны. Базировались они на следующих положениях — «превосходстве скорости и численности», распространенности броненосцев во флотах противников, и идее Оба об увеличении числа военно-морских баз. Они предлагали разделить Средиземноморский флот на шесть-восемь независимых частей, которые вынудили бы военные корабли англичан держаться вместе — что, в свою очередь, позволило бы миноносцам действовать против вражеской торговли{668}. Для осуществления этого плана предлагалось использовать в качестве баз Тулон, Марсель, Сетту, Бизерту, Бон, Филипвилль, Оран и Алжир. Так как любая блокада может быть проврана — блокирующему необходимо держать у каждого порта силы равные общим силам противника, в противном случае он рискует быть сокрушенным внезапно соединившимся вражеским флотом. Таким образом, если французский флот будет разделен на шесть частей, англичанам придется иметь флот в шесть раз больший{669}. «Рассредоточение всех боевых единиц — броненосцев, крейсеров, разведчиков, и в первую очередь миноносцев, является первоочередной оборонительной мерой войны на море — в отличие от войны на суше, где армия — защищается она, или нападает — должна действовать сосредоточенными силами»{670}.

В свете этих странных идей теория рассредоточения миноносцев по всем гаваням, бухтам и устьям рек в определенной степени возрождала английскую теорию 60-х годов — по которой броненосцы береговой обороны базировались во всех портах — на манер сторожевых псов — равно как и более продуманную германскую теорию «гарнизонов» кораблей береговой обороны 70-х годов. Эта теория была крайне привлекательна для депутатов от портовых городов, и министерство было вынуждено беспрестанно отклонять запросы о выделении для каждого порта одного-двух миноносцев — чтобы добрые граждане (имелись в виду, естественно, избиратели) могли спать спокойно. В Англии эта теория, дополненная верой англичан в добровольную армию, привела к возникновению идеи, что каждому порту должно быть придано по паре миноносцев — и эти, требующие наибольшего искусства в обращении орудия современной морской войны, должны были быть укомплектованы добровольцами{671}.

Время же броненосцев, вне всякого сомнения, подошло к концу. Хотя после 1886 года об «автономных» миноносцах Шармэ уже практически и не заикались, энтузиасты провозглашали каждое усовершенствование в торпедном деле средством окончательного изгнания броненосных гигантов с морей. Даже в Англии, где подобные идеи пользовались меньшей популярностью, появление истребителей миноносцев дало очередную (последнюю — в период, предшествовавший массовой постройке подводных лодок) возможность заявить о конце эры броненосцев. Никто иной, как знаменитый адмирал Филип Говард Коломб предсказал в 1900 году, что морские войны будущего будут вестись истребителями миноносцев{672}.

Что касалось крейсеров, ораторы Jeune Ecole утверждали, что скорость — единственное их качество, на которое следует обращать внимание. По их концепции «без стыда нападать на слабого, без стыда сбегать от сильного» скорость была не средством дать возможность навязать и выиграть бой — а средством этого боя избежать. Единственным их вкладом в теорию войны против торговли стало уяснение того факта, что рост германской морской торговли — считавшейся в 1890-х годах способной в отдаленное пока время стать соперником торговли британской — делает рейдеры оружием не только против Англии, но и против Германии. Это был способ ответить критикам войны против торговли, считавшим, что сосредоточение флота исключительно на ней не позволит ему действовать против континентальных держав{673}.

Их идеи относительно прав нейтралов — на фоне которых идеи Оба и Шармэ выглядели донельзя гуманными — осложняли — особенно после Фашоды — англо-французские отношения. «Нейтралов не существует — по крайней мере на море во время войны. Нейтралитет можно соблюдать только в мирное время»{674}. Франция должна была топить каждое судно в Канале — поскольку девятнадцать из двадцати принадлежали Англии — а одна двадцатая — погрешность, вполне дозволительная в военное время{675}. Возрождены были даже наихудшие идеи Оба и Шармэ — bateau-cannon превратились в aviso mortier (мортирные авизо), а в 1904 году один из теоретиков оказался настолько безрассуден, чтобы возродить идею decuirassment {676}.

Традиционалисты так и не поняли необходимости выступить против этих идей, объяснив общественности свои теории. Вместо этого адмиралы скрывались за настоящей стеной молчания, которая — усиленная противостоянием флота и армии — вскоре образовала преграду, преодолеть которую гражданским — даже если бы они захотели — было практически невозможно{677}. В то время, когда в Германии Альфред фон Тирпиц, воспользовавшись примером Италии 1872 года, сосредоточил усилия на объяснении общественности необходимости постройки мощного флота, французские офицеры все глубже прятались под своим панцирем. Таким образом, они отказались придерживаться того метода действий, который по мнению Гривеля и Гужара только и мог спасти флот от катастрофы, ждавшей его, если бы он попал в руки любителей.

Традиционалисты даже не пытались договариваться с прессой и парламентом. Когда президент республики устраивал смотр флота в Вильфранше, сопровождавшим его депутатам было дозволено наблюдать за флотом с лайнера — с порядочного расстояния. Англичане же, на смотре в Спитхэде в 1887 году, специально снарядили два транспорта с прохладительными напитками для членов парламента{678}. Французская военно-морская литература никогда не поднималась выше рассмотрения технических вопросов. «Лига флота», основанная Тирпицем в 1898 году скоро выросла до огромных размеров, французская же «Морская и колониальная лига» (Ligue maritime et coloniale ), основанная год спустя, так и осталась одной из организаций, в состав которой входили только люди и так активно участвовавшие в деятельности флота и колониальной службе. В 1914 году она насчитывала 28 000 членов, и ее роль в распространении во Франции веры во флот была практически нулевой.

Судьба движения за захват колоний была схожа с судьбой флота. В 1880-х годах колониализм и в Англии, и во Франции, и в Германии был всем обязан относительно небольшим группам энтузиастов. В 1890-х годах — эпохе расцвета империализма — он получил поддержку значительно более широких кругов населения Англии и Германии — но не Франции.

Контраст между произведениями Пьера Лоти (Pierre Loti ) и Редьярда Киплинга (Rudyard Kipling ) прекрасно демонстрирует разницу между отношением к внешнему миру французов и англичан. Оба эти писателя питали по отношению к внешнему миру схожие (в некоторой степени) надежды, и испытывали схожее (в известной мере) недовольство европейской цивилизацией. Однако Киплинг стал невероятно популярным, превратившись в певца английского империализма, а Лоти так и не удалось достучаться до масс. Если не считать «Pecheur d'Island », его книги сложно счесть реалистическими. Его произведения так и не стали литературой новой колониальной империи — эти «колониальные романы» так и остались книгами для чтения в пути, в которых нашел отражение беспокойный дух той эпохи.

Ключевым изменением в теориях Jeune Ecole стал отказ от колониализма. Об и Шармэ исходили из необходимости обеспечить безопасность колоний — Jeune Ecole 1890-х годов стала чуть ли не собственностью группы депутатов, недавно еще добившихся падения главы колониалистов Франции — Жюля Ферри. Наиболее выдающимися фигурами среди них были Эдуар Локруа, Камиль Пеллетэн и Жорж Клемансо (Georges Clemenceau ). Их основными целями были: сократить флот до сил береговой обороны, достаточных для противостояния флотам Тройственного союза — во-первых, и сэкономить на флоте как можно больше средств, пустив их на армию — во-вторых. Одобрение ими выдвигаемого Jeune Ecole принципа — «защита побережья за малую цену» продемонстрировало также отсутствие интереса к крейсерским действиям против Англии{679}. Также они возобновили требования Лами и Гужара — успешно отброшенные Обом и Шармэ — сделать работу администрации флота более экономной и эффективной.

С политической точки зрения Jeune Ecole все сильнее сдвигалась влево — энергично поддерживая рабочих арсеналов, кочегаров, механиков, недовольных старой морской аристократией офицеров. Пропаганда все сильнее приобретала черты борьбы непосредственно с руководством флота. «Монархические и религиозные церемонии» на борту французских военных кораблей, заносчивое поведение старших офицеров приводило левых в настоящее бешенство, и делало в их глазах флот символом союза с царской Россией. Когда адмирал Луи-Анри Браун де Кольстун (Louis-Henri Brown de Colstoun ) устроил в Сен-Мало прием на борту своего флагмана, не пригласив на него представителей наиболее видных семей местной буржуазии, он предоставил левым блестящую возможность взяться за рассмотрение всех когда-либо допущенных адмиралами промахов. Несчастные случаи, происходившие со сложнейшими, требующими аккуратного отношения механизмами того времени, также стали причиной критики; Локруа, например, опубликовал полный список всех несчастных случаев со смертельным исходом, имевших место на борту кораблей с момента создания броненосного флота. Левые также энергично возражали против практики держать на кораблях священников — в то самое время когда республика боролась за секуляризацию французского общества. Когда адмирал Жюль-Мари-Арман, граф де Кавелье де Кювервилль (Jules-Marie-Armand, count de Cavelier de Cuverville ) к своему несчастью посетил епископа, вся левая пресса дружно потребовала отстранить его от командования.

Наиболее известным действием левых, направленным против флота, стало похищение нанятыми Клемансо шпионами документов у морского министра. Документы продемонстрировали нехватку вина и оливкового масла в Тулоне, и кражу двадцати мешков муки одним из служащих военного продовольственного склада. Подводя итог под длинной серией статей, посвященных «affaire du ble » ( «делу о зерне»), опубликованных в La Justice Клемансо договорился до того, что объявил французский флот — в тот момент превосходивший по своей готовности и системе мобилизации все флоты Европы — неспособным в случае войны выйти в море. Эта развернутая прессой агитация совпала по времени с агитацией в английской прессе — результатом которой стало принятие в 1893 году программы Спенсера. Но если англичане — под влиянием работ американского пророка морской мощи Альфреда Тайера Мэхэна — все больше и больше сосредоточивались на вопросах стратегии флота, Клемансо и Пеллетэн старались втянуть флот в череду мелких скандалов с единственной целью политических преимуществ для своей фракции.

«Affaire du ble » привел также к крупнейшему парламентскому расследованию деятельности флота — проведенного специальной парламентской Комиссией по флоту с 1894 по 1897 год. В общем, комиссия, активно подбадриваемая левой прессой — особенно La Justice и тулузской Lanterne  — составила многотомное описание всех грехов и грешков флота. Также специальная Комиссия провела полное расследование «дела о зерне», и выпустила специальный отчет о всех недостатках «Мадженты» (хотя было бы много полезнее исследовать недостатки организации флота, из-за которых на постройку этого монстра ушло четырнадцать лет). Плохое состояние имевшихся в Тулоне 35-метровых миноносцев, большинство из которых — по мудрому решению морского префекта — не исправлялось и не ремонтировалось — также стало поводом для нападок на традиционалистов.

Руководство флота, со своей стороны, очень мало помогало работе комиссии. Некоторые из страших офицеров — к примеру, бывший тогда начальником Военно-морского штаба адмирал Жервэ, и адмирал Шарль-Эдуар граф де Жайе (Charles-Edouard, count de Jaille ) вели себя с членами комиссии также, как некогда сеньоры с докучливыми бедными лавочниками. Другие — к примеру, инженеры и Genie maritime в Тулоне, занимались лишь возведением друг на друга обвинений. Один из старших членов Комиссии Шарль Кабар-Данневиль (Charles Cabart-Danneville ) открыто заявил что адмирал Жервэ и его штаб сделали все, что было в их силах, чтобы воспрепятствовать работе Комиссии. Одной из причин популярности среди депутатов другого адмирала — Франсуа-Эрнеста Фурнье — было то, что он прикладывал усилия, чтобы ее добиться. Выдвинутое Жервэ обвинение, будто Фурнье пытается сыграть роль «флотского Буланже», основывавшееся лишь на том, что он поддерживал хорошие отношения с депутатами и прессой прекрасно иллюстрирует позицию «морской аристократии» по этому вопросу.

Jeune Ecole  — со своей теорией экономии и сосредоточении сил на береговой обороне — вскоре покорила Палату. В течении 90-х годов ежегодные обсуждения бюджета флота и парламентские расследования были поводом к кровопролитным схваткам между министром и адмиралами с одной стороны, и комитетом по бюджету и Палатой — с другой.

Береговая оборона

Наибольшую неразбериху можно было наблюдать в баталиях по поводу береговой обороны. Во-первых, сражение разворачивалось между Комитетом по бюджету и министром — из-за жалоб торговцев Канала, требовавших прикрепить к каждому порту один-два миноносца. Споры по этому вопросу достигали такого накала, что в 1891 году Палата приняла решение учредить специальный комитет по выработке компромисса{680}. Впрочем, даже парламентарии вскоре поняли, что небольшие группы миноносцев будут в случае войны — как и обещали англичане — в сорок восемь часов повыбиты истребителями миноносцев и крейсерами{681}.

Основные сражения разворачивались между флотом и армией. С незапамятных времен флот старался получить контроль над береговой обороной, за которую отвечала армия, и предпринятая Гужаром в 1881 году попытка была лишь одной из многих. В 1884 году Conseil des Travaux взялся за дело и выработал ряд предложений, основываясь на которых Об предпринял попытку отобрать контроль над береговой обороной у генерала Буланже{682}. Об не просто потерпел неудачу: во время общей реорганизации армии в 1888 году старая объединенная комиссия состоявшая из пяти морских и пяти армейских офицеров, занимавшаяся береговой обороной, была распущена, и береговая оборона перешла в ведение армейского Высшего Совета. Благодаря тому, что флот был отстранен от дела, армия взялась за сокращение числа береговых укрепленных пунктов. За одну сессию совета было расформировано не менее 320 батарей и фортов. При всех сокращениях армейского бюджета первыми под топор попадали береговые батареи. В 1893 году армия лишилась полутора миллионов, а в 1894 — примерно миллиона франков, выделенных на береговые укрепления{683}.

Эти перемены были, тем не менее, достаточно оправданы с военной точки зрения. Большинство срытых укреплений располагались при маленьких городках, или на островах, важные же укрепленные пункты вдоль побережья эти перемены не затронули. Естественно, что Jeune Ecole потребовала восстановления береговых батарей у каждого рыбацкого поселка; Кабар-Данневиль даже начал действовать от имени крестьян, которым было бы страшно работать на своих полях вдоль побережья{684}. Что еще более важно — разрушение укреплений в то время, когда Jeune Ecole призывала к беспощадным бомбардировкам итальянского берега, стало еще одним фактором, вызвавшим опасения, что Италия ответит Франции тем же — и тем самым вынудит французский флот заняться в первую очередь обороной побережья Франции{685}.

Настоящей проблемой французской береговой обороны были ее организация — и личный состав. Недостатка пушек не было — вдоль побережья их было развернуто более 3000: включая 360 у одного лишь Шербура. Проблемой стал неудачный компромисс, достигнутый в 1890 году, в попытке разрешить извечный спор между армией и флотом. Как в восемнадцатом веке, те пушки, что были развернуты в направлении порта, были отданы флоту, а те, что от порта — армии. Единственная батарея из шести пушек могла иметь орудия трех разных калибров — и двух командиров. Морская пушка, расчет которой состоял из моряков, должна была вести огонь по цели, находящейся по одну сторону воображаемой линии — но если цель ее пересекала, то по ней должна была стрелять уже другая пушка — с расчетом из армейских артиллеристов, с другими боеприпасами, и методами стрельбы{686}. Армия отвечала за организацию береговой обороны вокруг порта — но при начале мобилизации в командование всей береговой обороной округа — в том числе и войсками, организацией которых он не управлял в мирное время — вступал морской префект — подчинявшийся при этом не министру флота: но военному министру. В результате всего этого морской префект не знал ни сил, которые переходили ему в подчинение, ни своего нового начальника{687}. Генерал же, управлявший работами по усилению береговой обороны в мирное время, получал под свою команду миноносцы, базировавшиеся в коммерческом порту. В случае мобилизации префект передавал генералу свои миноносцы, получал от него его войска, и отвечал за свои действия перед военным министром. Генерал становился адмиралом, а адмирал — генералом.

Гарнизоны военно-морских портов укомплектовывались морскими пехотинцами, которые истощенными за время службы в колониях. В случае войны эти части образовывали армейский Двадцатый корпус — а их место в порту занимали территориальные войска. Форты, таким образом, лишались гарнизонов до того момента, когда территориалы добирались до места назначения. Артиллеристы же территориальных войск были совершенно неподготовлены к стрельбе по движущимся мишеням, и не могли толком отличить броненосец от лайнера — не говоря уж о том: чтобы отличать французский корабль от английского или итальянского. В 1900 году, когда территориалы прошли проверку, выяснилось, что большую часть времени они «палят» по рыбацким судам и своим же кораблям{688}.

Другой проблемой, из-за которой разгорелась еще одна баталия между армией и флотом было то, что последний имел больше резервистов, чем ему понадобилось бы в случае войны. В 1891 году Локруа подсчитал, что количество inscrits maritime в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет достигает 100000 человек — и еще 25 000 человек добровольцев находятся либо на службе, либо в резерве. Он счел, что флоту для укомплектования личным составом всех кораблей и всех фортов, находящихся в его ведении потребуется не более 50000 человек. Хотя Локруа придерживался пессимистических оценок, выходило, что по крайней мере 40000 inscrit'ов в случае войны оказались бы не у дел — тогда как армии для укомплектования всех береговых укреплений предстояло выделить не менее 30000 человек{689}.

Предложение Локруа передать всех «лишних» inscrit' ов армии встретило энергичное сопротивление флотских офицеров. Флот и Jeune Ecole с энтузиазмом поддержали встречное предложение — передать все береговые укрепления флоту{690}. Армия с негодованием отвергла эту идею, заявив что флот подыскивает теплое местечко для старых офицеров{691}. Предприняв это контрнаступление военный министр потребовал передать «лишних» inscrit' ов армии столь же категорично, как до того Об требовал отдать флоту форты{692}. В течении 1890-х годов вопрос остался нерешенным, и обе стороны выражали недовольство друг другом.

В итоге французская береговая оборона пребывала в весьма прискорбном состоянии. В марте 1898 года, в самый разгар кризиса отношений с Англией по поводу доступа к судоходной части реки Нигер, и за четыре месяца до более серьезного кризиса по поводу Фашоды, французы наспех проверили укомплектованность личным составом береговых укреплений. Выяснилось, что в Тулоне из необходимых 5520 человек есть в наличии лишь 1500 — и то неподготовленных{693}. Секретные проверки — результаты которых потом были преданы гласности Локруа, показали, что территориалы займут свои места в фортах через пять-десять дней после начала мобилизации, и что артиллеристов, имеющихся в портах хватит на расчеты лишь для трети пушек. Армия полностью очистила некоторые острова, которые англичане могли бы использовать как передовые базы для проведения блокады, а гарнизон острова Уэссан, в былые времена — английской базы у Бреста, состоял из 60 пенсионеров и 55 inscrit' ов{694}.

Особое беспокойство вызывал Шербур, находившийся не только в опасной близости к Англии, но и в радиусе действия германского флота. Во время открытия в 1895 году Кильского канала поднялся шум о слабости его обороны — хотя позднее и было выяснено, что ситуация была намного лучше, чем в Бресте. Было ясно, что не существует способа защитить арсеналы от обстрела с моря, но то, что растущий германский флот не имел противника в Канале вызвало опасения относительно появившейся у германцев возможности высадить армейский корпус для захвата плацдарма в тылу. Шербур находился на оконечности полуострова Котантен — по особенностям местности напоминавшем Корсику — и флот опасался того, что «отрезать Котантен от Франции будет столь же легко, как Гибралтар от Испании»{695} Армия, конечно, заверяла, будто ее мобильные части «подойдут из глубины страны... и сбросят врага обратно в море», но эти части не могли быть сконцентрированы у Ренна раньше, чем на двадцать второй день после начала войны, и существовала лишь одна железная дорога от Каэна до Шербура для их перевозки»{696}. Опасения французов относительно возможности внезапной атаки германцев на Шербур (восходившие к 1814 году) имели под собой некоторые основания. Как во время церемонии в Киле, так и в другое время офицеры германского флота довольно свободно говорили об этом проекте, и сам Тирпиц планировал миноносную атаку в самом начале войны. Сложно сказать, тем не менее, каким образом германский флот мог бы заполучить целый армейский корпус для десанта.

Рост мощи германского флота привел к важным изменениям в диспозиции французских сил. Началось перемещение сил из Средиземноморья в Канал. В самом Канале слишком уязвимый Шербур потерял свое прежнее значение. Прикрытый отмелями Дюнкерк — идеальная база для миноносцев и крейсеров — стал передовым постом обороны от германского флота. Брест же стал базой как для крейсеров, так и для Эскадры Канала — должных действовать против Англии{697}. В результате важность Бреста сильно выросла — и он стал основной военно-морской базой на севере Франции, Шербур вступил в период упадка, а Дюнкерк стал важнейшей вспомогательной базой. Эту ситуацию можно проиллюстрировать объемами запасов угля: в 1896 году в Шербуре они достигали 29000 тонн, а в Бресте — почти что уровня Тулона — 50000 против 54000 тонн{698}.

В 1892 году после сенсационного отказа Jeune Ecole от прежнего лозунга «миноносцы, а не дамбы», депутаты несколькими парламентскими биллями вновь вернулись к предложенному еще Гужаром в 1881 году усовершенствованию портов — с тех пор так и остававшимся на рассмотрении парламентскими комитетами{699}. Работы, начатые в Бресте по размаху и важности вряд ли уступали тем, что велись в Бизерте. План Гужара предусматривал ни больше ни меньше, как закрыть длинный узкий канал, ведущий в порт, возведя дамбу длиной в милю — что давало полностью защищенную закрытую якорную стоянку, в которой — как в озере у Бизерты — заблокированная эскадра могла практиковаться в маневрировании. Добавив ряд пирсов для бункеровки, позволявших заметно ускорить погрузку угля крейсерами, и расширив арсенал, французы получали совершенно преображенный военный порт. Тем не менее к возникновению кризиса 1898 года эти работы все еще не были завершены, и в плане береговой обороны, прибрежных фортов, находящихся невдалеке от берега островов, и портовых работ, французский флот подошел к Фашодскому кризису в совершенно неготовом состоянии{700}.

Бизерта, официальное открытие которой состоялось 4 июня 1895 года в ответ на открытие Кильского канала, так и осталась три года спустя незащищенной. Пушки так и остались до лета 1897 года в Боне — пока не было заключено соглашение, разрешившее споры Франции и Италии по поводу Туниса. В то же время борьба с армией за контроль над береговой обороной все усиливалась — когда кризис наконец разразился. По армейскому плану предполагалось защитить порт шестнадцатью пушками — из которых ни одна не была крупнее 100-мм. Итальянцы располагали на Маддалене 101 тяжелым орудием, англичане — сотней тяжелых пушек на Мальте. Во время Фашодского кризиса в Бизерте была установлена едва ли дюжина пушек, обслуживаемых армейскими офицерами, которые потребовали от Парижа скорейшей присылки как можно большего количества моряков — поскольку они сами просто не были способны отличать французские корабли от английских{701}.

В 1898 году в Бизерте все еще не было ни доков, ни складов — так как флот не хотел размещать их там, где они могли попасть в руки англичан. Даже портовые работы не были осуществлены в должном объеме. Сильное течение в канале делало ночную навигацию в нем смертельно опасной{702}. Успех американцев, затопивших судно поперек канала в Сантьяго показал, что Бизерта может быть заблокирована одной единственной удачной вылазкой. Мост, неосмотрительно построенный над каналом у самого входа в него предоставлял другую отличную возможность заблокировать порт. Кроме того, канал был слишком узок, и арсенал — и близлежащий городок Ферривилль все еще строились{703}.

Корсика — центр линии французских баз, предназначенных для действий против Италии — не имела гаваней, пригодных для основания военно-морской базы. Несмотря на все призывы Jeune Ecole не было сделано практически ничего — кроме укрепления Аяччо, ставшего временной угольной станции и основания в Бонифачио торпедной станции. Последняя располагалась очень удачно, но была слишком мала. Неплохая бухта у Порто-Веккьо, в которой Локруа и Jeune Ecole рассчитывали основать базу, находилась на неподходящей стороне острова, и легко могла быть заблокирована силами, базирующимися в Маддалене и Специи. Укрепив Маддалену итальянцы выбрали единственный вариант действий, на который Франция не могла достойно ответить{704}.

Оборона за пределами Европы

В те годы никто не беспокоился относительно того, защищены колонии, или нет. Так называемые системы обороны колоний, сменявшие одна другую при каждой смене правительства, были рассчитаны в основном на сбережение средств. Как обычно, единоначалия не было и в помине — а основная ответственность лежала на флоте — так как вся оборона оплачивалась из колониального бюджета.

Основные меры по обороне колоний осуществлялись морской пехотой, представлявшей собой по сути армейскую часть, в которой офицерами были офицеры флота. Морская пехота была одной из служб Морского министерства, так и не получившей автономии и контроля над своим собственным личным составом. Пока жалование им выплачивалось управлением по делам колоний, количество высших офицеров было очень невелико. В 1894 году очередной приступ экономии привел к тому: что в Тонкине остался один генерал вместо прежних трех — и он один, располагая лишь 26 тысячами человек, и местным ополчением, должен был защищать территорию по площади превосходившую территорию Франции, Италии и Бельгии{705}.

Но основной проблемой морской пехоты был не столько недостаток войск, сколько отсутствие плана действий в случае войны. Части размещались в колониях по принципу «батальон там, батарея сям» — не связанные ни системой железных дорог, ни имея укреплений, и часто — без определенных пунктов сосредоточения. Подобно американской армии тех дней, французские колониальные силы были довольно многочисленны, но разбросаны по небольшим постам на обширной территории. Эта система была хороша для подавления восстаний туземцев — но была практически бесполезна против чего-то еще{706}.

Пренебрегая обороной колоний, Jeune Ecole по прежнему полагала, что любой тропический островок может стать если и не новым Гибралтаром, то хотя бы угольной станцией — хотя и не с таким энтузиазмом, как в 1880-х годах. В развернувшемся в 1890 году споре по этому вопросу — не давшем, впрочем, никаких результатов — в качестве мест для основания угольных станций предлагалось не меньше пятнадцати пунктов. Вопрос о слабости французского опорного пункта в Красном море — Обока, или же альтернативного, лежащего за Баб-эль-Мандебским проливом Шаих Саида, вновь был поднят во время итальянской экспедиции в Эфиопию в середине 1890-х годов, и во время спора с турками в 1901году{707}. Восточные острова, Тубуаи и торговые маршруты через Тихий океан также не выбрасывались из головы — но решимости вновь, после финансового скандала 1892 года с финансированием Панамского канала, в который оказались вовлечены многие политики, говорить о Панаме, ни у кого не было. Во время Фашоды кто-то подал идею основать угольную станцию в Мускате — при входе в Персидский залив, где у Франции по сути не было никаких интересов{708}. В целом, мнение французов относительно угольных станций и баз не слишком отличалось от мнения русских, изыскивавших в 1900 году способ нанести урон англичанам: кто-то достает карту, выбирает подходящий остров, к острову посылается крейсер, и «Оп!» — база готова.

Одним из результатов такого подхода стало то, что Франция упустила несколько неплохих возможностей в Китае. Пескадорские острова, ненадолго оккупированные французами в 1885 году, перешли вместе с Формозой после японо-китайской войны к японцам. Франция запоздала с требованием вернуть острова Китаю — великие державы и так уже вынудили японцев уступить большую часть их завоеваний, и требовать новых уступок было уже непросто. Все, чего удалось добиться французам — обещания, что острова не будут укреплены, или переданы какой-то европейской державе{709}.

Два года спустя, когда державы вступили в борьбу за базы на побережье Китая Франция получила ненамного больше, чем и вовсе оставшаяся с пустыми руками Италия. Удобно расположенные острова Хайнань не имели подходящих гаваней, и адмирал Жан-Оливье де ла Бонненье, граф де Бомон (Jean-Oliviere le la Bonniniere, comte de Beaumont ), отданные которому приказы можно кратко описать словами «захватите что-нибудь, только быстро», неохотно взял ближайший порт Куангчи. Проведенные в 1899 году исследования показали, что как военно-морской порт, так и как «ворота» в Китай, Куангчи уступает Хайфону — и так находившемуся во власти французов. (Надо, впрочем, отметить, что британцы, получившие Вей Хай Вей на севере, добились ничуть не большего, зато германцы, заполучив Кяо Чао превратили его в весьма полезную базу){710}.

Французы пренебрегали обороной тропических островов и других баз до спора с Англией по поводу реки Нигер, возбудившего их опасения. К концу 1897 года министерство выпустило указания по обороне и организации угольных станций{711}. Генерал Борньи-Деборде (Borgnis-Desbordes ) посланный с заданием проверить базы и станции, счел, что после десяти лет небрежения оборона пришла в упадок. Сайгон в Индокитае, оборона которого сильно облегчалась его географическим положением, был едва ли не единственной базой, которую французский флот мог использовать для операций за пределами Франции. Его мастерские могли ремонтировать машины, и в Сайгоне было пять сухих доков — но ни один не мог вместить крейсер первого класса{712}. В Сайгоне насчитывалось лишь пять древних миноносцев, оставшихся со времен экспедиции Курбэ в 1885 году.

В Диего-Cуарезе на Мадагаскаре не было ничего, кроме казарм, угольной станции и госпиталя: все это осталось от армейской экспедиции 1885 года. Не было доков, а порт защищался дюжиной 5.5-дюймовых орудий модели 1870 года{713}. Армейская экспедиция 1895 года, довершившая завоевание острова, стала едва ли не самым плохо организованным колониальным завоеванием, предпринятым когда-либо Францией{714}. К началу Фашодского кризиса французы только начали создавать достойную оборону Диего-Суареза{715}.

Дакар, который, как и Брест, по сути игнорировался сторонниками Туниса, Тонкина и Мадагаскара, был прикрыт шестнадцатью 9.4-дюймовыми пушками (четырьмя — модели 1870 года, и двенадцатью — 1864 года), не имел сухих доков, ремонтных мастерских, и даже закрытой якорной стоянки{716}. Постройка молов и сухих доков началась в 1899 году{717}. Форт де Франс на Мартинике, являвшийся важной базой — несмотря на трудности защиты столь малого острова, имел единственный за пределами Франции сухой док, способный вместить крейсер первого класса — но был практически не укреплен. Хорошо продуманный план создания обороны, включавший постройку трех фортов, начал осуществляться в 1897 году — но после извержения Маунт Пеле в 1902 году был вновь заброшен{718}. В целом, предпринятые в 1897 году меры сильно запоздали, и во время Фашодского кризиса французский флот не имел ни одной современной угольной станции.

Но даже если бы они и были — то кораблей, которые могли бы ими воспользоваться, не существовало. В соответствии с новой морской политикой Франция не строила корабли для старого флота стационеров. В 1891 году Палата резко выступила против мер, которые могли бы привести к тому, что современные корабли оказались бы в случае войны вдали от метрополии{719}. Новые крейсера, построенные для разведки в Средиземном море, были слишком малы, чтобы их можно было послать на дальние станции. В 1898 году на Дальнем Востоке французы имели два старых броненосца-стационера, один новый броненосный крейсер, и три крейсера второго класса. Ни на одной другой станции не было ни одного современного крейсера{720}.

Организационные реформы

Столь сомнительное состояние обороны стало результатом в том числе и неудовлетворительных отношения между флотом и парламентом. Несмотря на все споры, словом, наиболее верно определяющим эти отношения — по крайней мере в отношении политиков — было слово «апатия». Большинство депутатов не интересовалось делами флота кроме как в случаях, когда обращение к этой теме могло помочь в борьбе с политическими противниками. Хотя бюджет флота никогда не принимался настолько быстро, что морской министр не успевал дойти от трибуны до своего кресла — как это случилось в 1937 году — ежегодные обсуждения бюджета вставлялись в расписание, лишь только в ней образовывалось «окно». Хотя во время таких обсуждений и разгорелась пара довольно интересных дебатов, в целом обсуждения проходил вполне спокойно. Обычно две-три речи лидеров Jeune Ecole привлекали внимание ко различным прегрешениям адмиралов, затем кто-нибудь представлял на рассмотрение поправки, предусматривающие повышение зарплаты рабочих арсеналов. Депутаты от портовых городов вставляли два-три слова, поправка отвергалась, и Палата принимала бюджет в том виде, как он был предложен Комитетом по бюджету, после чего переходила к другим вопросам. В 1893 году доклад Комитета по бюджету содержал ряд ошибок — но министр никак не прореагировал на них — так как кабинет, беспокоясь о прохождении всего бюджета попросил его промолчать{721}.

Хотя флот и располагал подробнейшими счетами, но и были практически бесполезны для депутатов. Флот составлял бюджет примерно за год до начала финансового года, и предоставлял отчет о истраченных средствах через три года после его окончания. Счета за 1879 год были предоставлены перед пасхальными каникулами 1883 года, через шесть месяцев после того, как министр, проводивший бюджет в жизнь, скончался{722}. Несмотря на постоянные запросы Комитета по бюджету флот или не мог, или не хотел добиться того, чтобы его бюджет и счета были более внятными. Департаменты заявляли — не без оснований — что для того, чтобы сделать бюджет более прозрачным потребуется изменить всю организацию. На самом деле в 1890-е годы флот скрывался за бастионами цифр, и отражал все попытки депутатов вытащить его финансовую отчетность на всеобщее обозрение{723}.

В ответ парламент потребовал разделить бюджет флота. Контроль парламента за расходами был введен во Франции совсем недавно. До 1831 года законодатели голосовали только по общей сумме правительственных расходов, и расходов каждого ведомства, не имея никакой возможности их контролировать. Подразделение ведомственных расходов на статьи стало предметом рассмотрения парламента в 1831, было отвергнуто Наполеоном III в 1851 году, и вновь введено лишь в 1869 году. Столкнувшись с противодействием флота попыткам организовать ясную и строгую отчетность, парламент потребовал разбить бюджет на большее количество статей. В 1881 году в бюджете флота было восемнадцать статей, в 1887 — сорок, в 1905 — шестьдесят три{724}. Один из аналитиков комитета по бюджету объяснял: «Простейшая истина заключается в том, что способность парламента контролировать расходы измеряется числом статей бюджета. Чем прочнее удастся связать министра многочисленными статьями, тем больше ему придется отчитываться за свои действия»{725}.

К несчастью лекарство только обострило болезнь. В случае простых систем — типа почтовой службы, с ее относительно небольшим числом стандартных видов расходов — такое средство работало безотказно. Но французский флот представлял собой сложнейшую систему — и что более важно, пока его архаическая организация оставалась неизменной, удовлетворить требования парламента в смысле финансовой отчетности оказывалось невозможно. Благодаря отделению в этой системе личного состава от техники, и труда от материалов, расходы на броненосец проходили по пяти-шести рубрикам: военное кораблестроение — личный состав, военное кораблестроение — матчасть, артиллерия — личный состав, артиллерия — матчасть, и так далее. Реформаторы из парламента оставили систему в неприкосновенности — и просто добавили в каждую рубрику дополнительные статьи. В 1882 под единым заголовком — военное кораблестроение — было четыре статьи, посвященные выплате жалования. Расходы на личный состав были разделены таким образом, чтобы депутаты от портовых городов могли убедиться, что флот не экономит на рабочих арсеналов. Новые же статьи в рубрике «матчасть» должны были дать Jeune Ecole уверенность, что традиционалисты тратят достаточно средств на развитие торпедного дела{726}. Депутаты могли спорить о сантимах, причитающихся портовым рабочим в их городах, но никто не знал (или не хотел знать) — почему французские броненосцы стоят чуть ли не в полтора раза дороже своих английских соперников.

Вне зависимости от степени старания, министры не имели возможности составить совершенно точный проект бюджета. Но стоило ему пройти через парламент — и каждая статья обретала силу закона. Если вдруг расходы по какой-то статье оказывались меньше, чем ожидалось, приходилось как-то тратить эти деньги чтобы не получить в следующем году меньшую сумму. В министерской депеше 1883 года говорится:

Так как с этого времени отделы должны к моменту составления бюджета представлять отчеты о потраченных средствах, то совершенно необходимо, чтобы средства, выделенные на предыдущий год должны быть полностью истрачены.

Из общей суммы 9700000 франков директор портовых гидросооружений все еще не истратил два миллиона. Эта ситуация крайне прискорбна, и, чтобы смягчить ее возможные последствия, я требую в депеше от сегодняшнего дня немедленно разработать различные проекты, которые можно было бы оплатить из бюджета текущего года{727}.

С другой стороны, если смета была заниженной, флоту приходилось выпрашивать у Палату специальные кредиты — что всегда раздражало депутатов. Деньги не могли свободно переводиться между статьями — и флот часто был вынужден изыскивать средства потратить хоть на что-то средства, предусмотренные одной статьей — и выпрашивать дополнительные средства по другим.

Вершиной абсурда стали меры, предпринятые Палатой, чтобы не дать флоту слишком сильно расходовать свои запасы. Заявление Этьена Лами в отчете за 1879 год, будто личный состав флота попросту пожирает запасы, привело к тому, что Палата одобрила столь чудесную систему как фиктивный центральный склад. Процесс начался в 1887 году, когда Парламент установил максимальное и минимальное ограничение запасов угля — чтобы не дать адмиралам тайно запасать уголь, сокращая время плавания кораблей, или наоборот — сжигать его без разрешения Палаты. После долгой разработки Палата 13 апреля 1898 года приняла любопытную систему, состоящую из credits-matiers и credits-achats. Credit-achat представляли собой общее количество денег, выдаваемых центральному складу для закупки снабжения. То же самое количество credits-matiers выдавалось различным отделам для получения на них снабжения из центрального склада. Таким образом, парламент превратил едва ли не самую абсурдную систему бухгалтерского учета во флоте в барьер, не дающий адмиралам и кораблестроителям перерасходовать средства{728}.

Проблема заключалась не в сложности бюджетной системы, невежестве депутатов, или даже в их заинтересованности в увеличении зарплат рабочих арсеналов в ущерб усилению флота. Она заключалась в глубочайшем недоверии, испытываемом обеими сторонами друг к другу. Несмотря на преимущества системы, по которой кораблестроители имели свою собственную финансовую отчетность, Палата решила сохранить специальный корпус бухгалтеров из-за того, что «польза от противоречий между директорами и этим органом перекроет финансовые выгоды»{729}. Палата вела себя в точности, как хозяйка зажиточного дома, хранящая все счета и каждое утро обсуждающая с поваром меню и цены.

Внутри самих арсеналов вместо настоящей реформы происходило усложнение их структуры. Ответственность за постройку корабля перед морским префектом несли два комиссара — по личному составу и работам, и по материальной части. Специальная парламентская Комиссия ясно высказалась против изменения этой системы — считая, что их конкуренция повысит ответственность. В то же время флот создал отдельную торпедную службу, и большая часть других служб достигла определенной самостоятельности. В результате в Тулоне вместо одного имелось четыре арсенала: кораблестроения, торпедный, naval work и артиллерийский. Каждый имел свой собственный личный состав, склады, и ремонтные мастерские. Критики заявляли, что во флоте никому и в голову не могло прийти, что орудийная установка и торпедный аппарат могут быть отремонтированы в одной мастерской на одном станке{730}. Требования Палаты вести строгую отчетность вели к росту бюрократии: в середине 1890-х годов в административной службе арсеналов было занято 8 адмиралов, 21 капитан первого ранга, 66 капитанов второго ранга, 110 лейтенантов, 236 старших и 542 младших офицеров служб снабжения, и маленькая армия в три с лишним тысячи клерков и охранников{731}. Был также специальный корпус из 432 пожарных — хотя риск пожара с переходом от деревянных кораблей к стальным заметно снизился. Устав предусматривал постоянное наличие пожарной охраны на броненосце «Маджента» в течение всех тринадцати лет его постройки{732}. В Германии штаб каждого адмирала состояли из капитана первого ранга и четырех-пяти лейтенантов — и если возникал пожар, то просто вызывали городских пожарных{733}.

Большинство станков, закупленных в 1870-х годах, к концу 1890-х были сильно изношены, что, естественно, добавляло проблем. В то время, как англичане заменили практически все оборудование на своих верфях, Комитет по бюджету постоянно отказывал в выделении средств на новое оборудование.

Даже выгоды от низкой стоимости труда рабочих арсеналов сошли на нет. Движение синдикалистов за сокращение рабочего дня, повышение зарплаты и отказ от привлечения рабочих со стороны затронуло арсеналы одновременно с организацией в 1892 году комитета рабочих в Бресте. Шесть лет спустя министр столкнулся с профсоюзом в Тулоне. Давление, которое рабочие оказывали на депутатов портовых городов, было столь сильным, что когда министр попытался уволить 4500 дополнительных рабочих, нанятых во время боксерского восстания в Китае в 1900 году, Палата вынудила его передать контракты, заключенные с частными фирмами, арсеналам — с единственной целью обеспечить занятость этих рабочих. Как рабочие, так и инженеры отказывались работать на основе сдельщины, и ввести английскую гибкую систему найма работников было совершенно невозможно — не только из-за противодействия профсоюзов, но и из-за нехватки опытных рабочих во Франции. В результате единственным способом, которым французский флот мог обеспечить достаточное количество рабочих на случай войны, заключался в содержании их на работе в мирное время. Рабочие кораблестроительных предприятий были выведены из состава Inscription maritime в 1866 году — и другого способа спасти их от призыва в случае войны в армию просто не существовало{734}.

Соединенный эффект всех этих проблем — плохих станков, требований о повышении зарплаты и сокращения рабочего дня, политического влияния рабочих, необходимости обеспечивать постоянную занятость большого их числа привели к тому, что рабочий французских верфей в среднем производил заметно меньше, чем более высокооплачиваемый английский рабочий. В 1892 году 19 000 английских рабочих создавали продукта на 33 миллиона франков, тогда как 21 000 французских рабочих — лишь на 18 миллионов{735}.

Также проблему представляло и количество арсеналов. В Германии было две большие базы, в Англии — три, Франция же продолжала содержать пять. Когда специальная парламентская Комиссия озаботилась низкой эффективностью портов Рошфор и Лориан, депутаты работали в тесном союзе с адмиралами, корабли которых некогда базировались в этих портах для их защиты. (Надо отметить, что адмиралы, защищая эти порты, превзошли даже местных депутатов){736}. В итоге Комиссия объявила о том, что использование Лориана будет продолжено, и что для использования его в качестве базы крейсеров его канал будет углублен.

Рошфор, который Гужар еще в 1881 году счел безнадежным, также вернулся к активной деятельности. В 1889 году морской префект — адмирал Адриан-Бартельми-Луи Рионье (Adrien-Barthelemy-Louis Rieunier ) подписал большой проект углубления реки Шаран, ведущей прямо в гавань. За то, что он провел предварительные исследования депутаты от Рошфора выдвинули его на пост морского министра, и он был избран -единственно благодаря своему обещанию добиться успеха для Рошфора. Специальная парламентская Комиссия одобрила его план — подразумевавший не только выделении 6 миллионов франков для третьего большого военно-морского порта Франции (в тот момент когда работы в Бресте, Бизерте, Дюнкерке и всех угольных станциях еще не были завершены) но и сохранение всех арсеналов и административной машины. Надо признать — стратегическое положение Рошфора делало его превосходной базой для крейсеров и убежищем для флота, переходящего из Средиземноморья в Канал. Но сохранение всей администрации и рабочих арсеналов стало еще одной дорого обошедшейся победой депутатов над флотом{737}.

Последовавшие годы оказались весьма урожайными на реформы и контрреформы, проводимые центральной администрацией в Париже. Эдуар Локруа, весьма способный левый политик, ставший министром флота в 1896 году, продолжил традицию, заложенную Обом десятью годами раньше — отправил в отставку большую часть штаба и начальников отделов. Во главе своего штаба он поставил специалиста по торпедному делу адмирала Эжена-Шарля Шовена (Eugene-Charles Chauvin ), бухгалтерию отдал в руки близкого друга Оба — Луи-Шарля-Жана-Батиста Шателена (Louis-Charles-Jean-Baptiste Chatelain ) а военно-морскую библиотеку вручил личному секретарю Оба и самому видному публицисту Полю Фонтэну. Также он вполне логично уничтожил старое административное разделение на личный состав и материальную часть, введя вместо него разделение на строящиеся корабли и корабли уже построенные. Его преемник, адмирал Арман-Луи-Шарль-Гюстав Беснар (Armand-Louis-Charles-Gustave Besnard ) вернул систему в то состояние, которое она имела на 1894 год, и отстранил от службы многих из тех офицеров, что поддержали Локруа. Фонтэн и вовсе удостоился визита полиции{738}. Возвращение Локруа в 1898 году привело к обратной перетасовке, так как «это было в правилах игры»{739}.

Во время беспорядков самостоятельные технические службы шли своими собственными путями. Наиболее интересной частью обсуждения проблемы центральных служб в специальной парламентской Комиссии была свирепость, с которой глава морской артиллерии и глава торпедной службы отстаивали свою независимость. Специальная комиссия по закупкам, учрежденная в Париже, прекрасно выполняла свою работу, компенсируя тем отсутствие специального отдела, занимающегося этим вопросом — но все самостоятельные маленькие отделы по закупкам в портах по прежнему сами закупали всякие мелочи. Был проще заказать броненосец в Париже, чем бушель бобов у военного продовольственного склада в Бресте, но, по крайней мере все административные отделы официально продолжали выполнять свою обычную работу{740}. Принимая во внимание административную организацию флота, включающую в себя центральную администрацию, арсеналы, и Inscription, Комитет по бюджету в 1902 году счел, что 33 процента французского военно-морского бюджета уйдет на общие расходы — в сравнении с итальянскими 26 процентами, английскими 22 процентами и германскими 14 процентами{741}.

1890-е годы были также хорошим временем и для специальных советов и комиссий благодаря «безусловному расположению», которое французский флот питал к подобным органам{742}. Они пышно расцвели не только в министерстве, но и в арсеналах и даже во флоте. Conseil des Travaux по прежнему рассматривал проекты кораблей. Когда удавалось достичь успеха — как в случае с «Дюпюи де Ломом» — или происходила неудача — как с «Маджентой» — все равно, корабли считались спроектированными комитетом, и не было возможности ни похвалить, ни обвинит кого-то индивидуально. Высший Совет нес ответственность за общую стратегию и политику флота. Этот преемник Совета Адмиралтейства часто реформировался — то путем ввода в его, то вывода из него пары адмиралов, и в его решениях временами прослеживается недостаток единства мнений. Например, в январе 1898 года во время кризиса по поводу реки Нигер Совет обсуждал то, что впоследствии стало Программой 1898 — третьей программой за четыре года. Она включала в себя — помимо прочего — постройку двенадцати броненосных крейсеров.

Почему двенадцать? Обсуждение ничего не сказало о причинах этого решения. Несколько месяцев спустя... на другом обсуждении, посвященном совсем другому вопросу, один из участников заявил, что считает количество крейсеров недостаточным — особенно в свете тяжелой ситуации с нашей колониальной политикой, и предложил увеличить их число до двадцати четырех. После скомканного обсуждения Совет решил строить восемнадцать. Не было выдвинуто серьезных аргументов ни в пользу этого количества — равно как и никакого другого{743}.

Немногое было достигнуто и в планировании войны. Морской Генеральный штаб был полностью занят мобилизацией и сбором информации. У Локруа, правда, была идея освободить его от решения множества технических задач, выпадавших на его долю из-за его положения в кабинете министров, но он не знал, как к этому делу подступиться — и ничего не сделал для решения проблемы. В результате составление общего плана боевых действий оставлялось на усмотрение командующих на местах. Плана ведения боевых действий против Англии у министерства не было и на момент начала Фашодского кризиса{744}. Лучшее, что министр смог приказать Средиземноморскому флоту — отдать общий приказ «соберите всю эскадру и крейсируйте у Алжира»{745}. В 1903 году, когда близилась русско-японская война, командующий Китайской станцией адмирал Эжен-Альбер Марешаль (Eugene-Albert Marechal ) телеграфировал, что у него нет инструкций — не считая тех, что были даны его предшественнику в 1900 году. Он добавил, что ожидает своего отзыва в любое время — и что здоровье второго по старшинству офицера столь плохо, что он вряд ли сможет выполнять свои обязанности{746}.

Военно-морская промышленность

С 1891 по 1901 год английские правительственные и частные верфи спустили на воду тридцать пять броненосцев — из которых лишь три имели водоизмещение меньше 13 000 тонн. За этот же период французы спустили лишь одиннадцать — и ни один не имел водоизмещения больше 13 000 тонн. Благодаря мощи английской промышленности и финансов Адмиралтейство смогло в 1890-х года восстановить покачнувшееся было сокрушительное превосходство в броненосцах над Францией — превосходство, конторе с тех пор никогда более не утрачивалось.

Английская промышленность на момент закладки «Ройял Соверенов» несколько отставала от французской. Корабли были вооружены старомодными 13.5 дюймовыми пушками, и защищены броней типа компаунд — все потому, что у англичан не было времени, чтобы ждать, пока технические специалисты смогут сократить отставание. В броненосцах типа «Маджестик» нашло свое отражение превосходство английской промышленности и организации флота. В то время, когда французские верфи были вынуждены оплачивать простой своих рабочих ради уверенности, что в случае необходимости они окажутся под рукой, в только одном британском кораблестроительном районе — Клайде — двести-триста тысяч рабочих переходили с завода на завод, выполняя сдельную работу — ту, в которой они были наиболее опытны{747}. Эффективность труда также выросла. «Редутабль» и «Дюперре» построенные в 1870-х годах за пять лет стоили примерно столько же, сколько их английские сверстники. «Маджестики», постройка которых шла в то время, когда реформы Чайлдерса в организации работы верфей только начали действовать, строились в среднем за два года — по ценам на 30–40 процентов ниже, чем их французские соперники.

Забавно, но успехи Адмиралтейства были не в последнюю очередь вызваны успехами французского оружейного картеля, и нескольких крупных германских фирм, появившихся на международном оружейном рынке в конце 1880-х годов, и нарушивших многолетнюю монополию английских оружейников. Британские фирмы стали, таким образом, зависеть от правительственных заказов как раз тогда, когда был подписан Акт о морской обороне. В то же время судостроительный бум, за время которого множество британских торговых судов постройки 1860-х годов были заменены судами, построенными в начале 1890-х, почти мгновенно сошел на нет. Борьба за иностранные заказы в 1890-х годах обострилась. Даже Италия стала играть заметную роль — итальянское правительство предпринимало в конце 1890-х годов энергичные действия для получения иностранных заказов для своей хиреющей военной промышленности (завод Шварцкопфа в Венеции был закрыт и выставлен на продажу, армстронговский орудийный завод в Поццуоли объявил о перерыве в своей деятельности). Сильнейшие фирмы объединились в два картеля — возглавляемые Орландо и Ансальдо — и выиграли ряд зарубежных контрактов{748}.

Адмиралтейство, таким образом, делало заказы в необычайно благоприятных условиях, и оно не преминуло воспользоваться всеми выгодами, проистекавшими из беспощадной конкуренции между кораблестроителями. Адмиралтейство поставило им условия: никаких торговых судов и — как необходимое условие для успеха за границей — заказы Адмиралтейства как доказательство мастерства. Меньшие компании могли либо выполнять заказы Адмиралтейства по сверхнизким ценам, либо отказаться от них вовсе. Шесть старейших фирм на островах обанкротились — не из-за малого количества заказов от Адмиралтейства, но из-за слишком большого количества заказов, выполнение которых вело к убыткам{749}. К 1900 году эти условия неизбежно привели к объединению фирм в тресты, вполне успешно доивших Адмиралтейство в десятилетие, предшествовавшее Первой мировой войне{750}. Но какое-то время, однако, Адмиралтейство наслаждалось всеми выгодами эффективной организации и выгодных для него цен.

Образование в 1886 году французского оружейного синдиката также стало поворотной точкой для французского флота — но поворот был сделан в другую сторону. В 1890-х года Палата депутатов отдала флот в руки самой безжалостной шайки оружейников во всей Европе{751}. Ответственность за положение флота лежала не на консерваторах — а на либеральных республиканцах типа Тьера, Лами, Гужара, Оба и специальной парламентской Комиссии 1894 года. Начиная со смешанной парламентской Комиссии 1879 года, которая закрыла орудийный завод в Невере, даже не взглянув на него, дело шло к передаче заказов частным фирмам. Адмирал Жорегиберри, бывший тем морским министром, что провел рекомендацию Комиссии в жизнь, годом позже стал одним из директоров Forges et Chantiers de la Mediterannee и получил заказ на детали для трехсот пушек — по цене, на 15 процентов превышающей ту, что правительство платило заводу в Невере{752}.

Государство еще могло как-то влиять на цену пушек — так как продолжало выпускать морские пушки на заводе в Рюэле. Однако контролировать цену на броню оно уже не могло. Адмиралы Пейрон и Галибер, занимавшие пост морского министра с 1883 по 1886 год, следуя традиционной для флота политике составили план создания государственного завода в Гериньи{753}. Пейрон запросил для этого 400 000 франков в 1885 году, Галибер — 100 000 в 1886, но оба запроса были отклонены Комитетом по бюджету из соображений экономии — несмотря на то. что Комитет одобрил выделение 3000000 франков на постройку сухого дока в Сайгоне. Контратака «экономистов» привела к полному закрытию проекта. Автор докладов Комитета по бюджету за оба этих года, Поль-Менар Дориан (Paul-Menard Dorien ), депутат от Невера, был главой завода Unieux, поставлявшего железо для изготовлявшего броню завода братьев Маррель (Marrel Freres ), не говоря уж о том, что он породнился с главой другой крупной фирмы — Хольцером. В 1882 году правительство платило довольно высокую цену — 1600–1800 франков — за тонну брони компаунд в порядке компенсации затрат производителей на новое оборудование. После провала планов флота начать производство брони компаунд в Гериньи, цена — на броню для броненосца «Ош» возросла до 2000 франков за тонну{754}. Даже до создания синдиката, должного помогать французским фирмам добиваться иностранных заказов, политики давали оружейникам возможность получать прибыли на внутреннем рынке.

К 1886 году шайка оружейников была готова к бою. Единственным производителем военной техники, не вошедшим в трест остался лучший строитель миноносцев во Франции Норман — а также завод Messageries Maritimes и прочие фирмы, занимавшиеся постройкой только торговых судов{755}. Состоявшееся в 1896 году объединение под единым руководством Кане и Крезо было лишь вопросом формы — сотрудничали они к тому моменту уже десять лет.

Пока оружейники объединялись, рынок торговых судов понемногу исчезал. Закон 1881 года, введший субсидирование судовладельцев, привел к возникновению в 1881–86 годах небольшого бума, но когда он внезапно закончился, французские торговый флот в 1900 году оказался в ряду крупнейших торговых флотов мира лишь на пятом месте — а итальянский и норвежский флоты дышали ему в затылок. Французское судоходство было, по сути, доведено субсидиями до смерти. Французским налогоплательщикам в период с 1881 по 1902 год субсидирование постройки торговых судов и их использование стоило 433.5 миллиона франков{756}. Кроме того, с 1874 по 1895 год правительство выделило 1.2 миллиарда франков на проведение портовых работ в семнадцати портах — вместо того, чтобы сосредоточить усилия на трех-четырех — чтобы иметь возможность конкурировать, например, с Антверпеном и Генуей{757}. Кроме того, на вспомогательные крейсера выделялось 27 миллионов франков в год — что за двадцать лет составило полмиллиарда{758}.

После спада 1887–1892 года Парламент принял в 1893 году закон, в котором отдавалось предпочтение парусным судам перед пароходами. Владельцам парусников удалось убедить Палату, что парусникам — как более медленным — требуется больше субсидий, чтобы соревноваться с пароходами. В это время родилась байка, гласящая, что французские парусники крейсируют по Атлантике с балластом, останавливаясь только для того, чтобы забрать причитающиеся им премии{759}. С середины 1890-х годов более половины общего чистого дохода большинства судоходных компаний были полученыблагодаря субсидиям — но за десять лет — с 1886 по 1896 год, когда тоннаж английского парового торгового флота вырос на 53 процента, итальянского — на 68 процентов, и германского — на 107 процентов, тоннаж французского флота даже уменьшился. Можно было бросать подачки судостроителям, и хозяевам судов французской постройки, несколько меньшие суммы — тем, кто закупал суда за рубежом, владельцам парусников и рыбакам — кому угодно... но это не помогало созданию торгового флота.

Закон 1881 года довел французский торговый флот до нищеты, закон 1893 года деморализовал его. В 1890-х годах военный флот вновь не получил поддержки от столь потенциально мощного союзника, как флот торговый. Французские вспомогательные крейсера, построенные по первому закону не могли более соперничать с германскими, снаряженными Северным Германским Ллойдом. Германский торговый флот стал мощным фактором, содействовавшим росту германского военного флота, французский же торговый флот не играл особой роли в жизни страны. Не мог он и обеспечить экономической баз для пробуждения интереса к военному флоту. Французские компании выказывали мало интереса к судам, являвшимся сердцевиной торгового судоходства — грузовым пароходам — а сосредоточивали внимание на великолепных лайнерах. Они также сыграли на руку тресту оружейников, согласившись на цены, поглощавшие большую часть премий как за постройку, так и за использование судов{760}. Результатом стала слабость промышленной базы — даже то, что было в Британии соверешенно обычной вещью, французам часто приходилось специально заказывать.

Морские инженеры в свою очередь обвиняли Палату в том, что она «доведя нас до изнеможения» передала в руки шайке разбойников с большой дороги, ни оставив ни шанса на спасение{761}. Протекционисты из Палаты депутатов поспособствовали установлению сверхвысоких цен — и любая попытка флота закупить что-то за рубежом — хотя бы затем, чтобы сбить цены становилась поводом для яростного негодования депутатов, заботившихся о «интересах национальной промышленности». Один несдержанный на язык аристократ с горечью отметил, что родственник Менар-Дориана не испытал ни малейших угрызений совести при поставке разработанных благодаря испытаниям, проведенным Гаврской комиссией, снарядов Хольцера англичанам{762}.

«Грабеж» состоял не в завышении цен на готовые корабли, которые флот строил на своих собственных арсеналах, но в ценах на поставляемые для кораблей материалы. Флот не мог покупать сталь за границей, отказ Палаты основать правительственный завод по производству брони не дал ему возможности обеспечивать себя самостоятельно, сторонники «экономии» в специальной парламентской Комиссии успешно заблокировали проект завода в Гериньи и во второй раз{763}. Наконец, министру удалось наскрести достаточно денег, чтобы изготовить 900-тонную броневую палубу для «Голуа» в Гериньи — по цене 570 франков за тонну. Так как самая низкая цена, предлагаемая стальными компаниями, равнялась 1720 франков за тонну, только это позволило сэкономить 1035000 франков{764}.

Перед тем, как Гериньи хотя бы в ограниченной степени начал возрождаться, и перед тем как Локруа удалось, благодаря угрозе 1898 года, несколько сбить цены, цифры были поистине фантастическими. Броня Крезо стоила 1400 франков за тонну, гарвеевская броня — 2700 франков за тонну, а броневые плиты специальной формы — до 4200 франков. Самый дешевый французский броненосец, построенный в конце 1890-х годов, после того как французы вновь принялись за постройку однотипных броненосцев, и рационализировали бюрократические структуры, занимающиеся постройкой кораблей, учредив Технический отдел, стоил 2240 франков за тонну — против 1560 в случае «Маджестика» и 1750 в случае «Ройял Соверена». Самый дешевый французский бронепалубный крейсер стоил 2000 франков за тонну, против 1250–1310 франков за тонну подобного британского крейсера. Затраты на труд в обеих странах были схожи — 436 франков за тонну во Франции, 396 — в Англии. Проблема была в цене материалов: 928 за тонну во Франции против 557 в Англии{765}.

Зато оружейные фирмы процветали. Сталелитейные заводы Сент-Этьен (Acieries de Saint-Etienne ) — типичная фирма в этой отрасли, с капиталом 4 миллиона франков — в 1891–1900 годах выплачивали дивиденды в размере 12 процентов, потратили 6.5 миллионов франков на новый завод, и создали запас в размере 6623000 франков{766}. Примерно таковы были прибыли и остальных фирм — хотя Хольцер в 1900 году выплатил рекордные 40-процентные дивиденды{767} В 1890-х годах цены на сталь во Франции и Англии были сравнимы с германскими — из за высоких цен на транспортировку чугуна и конечного продукта, и высокой стоимости коксующегося угля во Франции, но нет никаких сомнений, что французские сталелитейщики — особенно до учреждения завода в Гериньи — высасывали из флота все, на что были способны{768}

Частью из-за организации во Франции синдиката оружейников, и его деятельности в Палате, частью из-за износа оборудования компаний Луары и проблем с рабочими, частью из-за подобных проблем в арсеналах, положение, когда продукция французских корабелов стоила дешевле британской, полностью переменилось к концу века.