Британия против России и Jeune Ecole
Британия, как и Италия, была встревожена поднявшейся во французском флоте суматохой и ростом французского национализма середины 80-х годов. Кроме того, она явно была обеспокоена явным дипломатическим сближением Франции и России. Одной из традиционных целей внешней британской политике девятнадцатого века — и основной целью политики Британии в Средиземноморье в середине 1880-х было не допустить захвата Россией контроля над черноморскими проливами. Также Британия продолжала заботиться о безопасности своего судоходства. Улучшение отношений между Францией и Россией, и растущая сила и уверенность французского флота осложнила решение этих и так непростых задач.
Русская угроза проливам
В 1880-х годах Россия по прежнему придерживалась политики постройки больших броненосных крейсеров для уничтожения британской торговли, но с 1886 по 1889 год она также спустила на воду пять броненосцев первого ранга. Это были первые, начиная с 1860-х — если не считать «Петра Великого», посредственной копии английского «Девастейшна» — броненосцы русской постройки. Два новых броненосца, стоящихся для Балтики, были вполне обычными кораблями с некоторыми нововведениями по французскому типу. Но три броненосца, строящиеся на Черном море были совершенно уникальными по конструкции, и гораздо более мощными кораблями. Броненосцы типа «Екатерина II» имели водоизмещение 10300 тонн, и могли развивать скорость до 16 узлов. Поверх полного пояса по ватерлинии возвышался огромный треугольный бронированный бруствер, в углах которого размещались попарно шесть 12-дюймовых казнозарядных пушек на убирающихся станках, позволявших прятать орудия за стенки редута. Четыре пушки могли вести огонь прямо по курсу. Столь причудливый проект мог быть объяснен только одним: желанием использовать эти корабли против фортов Босфора. Эти три броненосца — и еще два, построенных в начале 1890-х годов — составляли практически весь Черноморский флот, поскольку крейсеров на этом театре у русских не было{489}.
Британцы более не могли рассчитывать на то, что турецкий флот сможет защитить проливы. До 1880 года он был третьим в Европе — по крайней мере, по численности. К 1890 году он более не являлся организованной военной силой. После того, как несколько кораблей, требуя выплаты задержанного жалования, угрожали обстрелять Константинополь, султан Абдул Гамид, повергнутый в ужас видом своего флота, собравшегося в бухте Золотой Рог, приказал снять с кораблей важнейшие детали машин и орудий, и спрятал их в своем дворце. Флот в 80-х годах дважды выходил в море — один раз во время Греческой войны 1886 года, когда по милости Аллаха ему удалось собраться и выйти из Дарданелл, и еще один — в 1889 году, когда султану пришло в голову продемонстрировать флаг Турции в Японии, и наградить микадо Большим Османским Крестом. В 1889 году деревянный фрегат «Эртогрул» (Ertogrul ) вышел в море под командованием адмирала — командующего флотом, и с командой из морских кадетов. Проведя четыре месяца в Сингапуре — где англичане, опасаясь, что обветшавший корпус фрегата не выдержит этой операции, отказались очистить его от ракушек и водорослей, он, в течение следующего года посетил Сайгон и Гонконг, а затем — в сентябре 1890 года, на последнем отрезке своего пути, угодил в тайфун у берегов Японии, и пошел на дно вместе флагом, Большим Крестом, адмиралом, чрезвычайным послом и большинством морских кадетов{490}.
Не возникало никаких сомнений в отношении того, что Черноморский флот и небольшой десант могут относительно легко захватить Босфор одной внезапной атакой{491}. В течение 1890-х годов эта задача еще облегчалась тем, что благодаря угрозам русских форты в Дарданеллах были приведены в состояние относительной боеготовности, тогда как форты Босфора так и остались в состоянии, близком к разрухе. С военной точки зрения взятие проливов становилось лишь вопросом времени — султан, форты и сам город оказались бы во власти той державы, которая решила бы действовать первой.
С технической точки зрения задача взятия проливов осложнялась тем, что первоначальное превосходство броненосцев над фортами сошло на нет, а эффективность даже импровизированной береговой обороны возросла. Новые броненосцы имели множество небронированных частей, уязвимых для фугасных снарядов. Построенные так, чтобы иметь возможность вести из главного калибра огонь в нос и корму, вести огонь из обычно малочисленных пушек среднего калибра они могли только на борт. Открытые сверху барбеты — подобные тем, что были на большинстве французских, а также — большинстве новейших заграничных, к примеру — «Италии» и «адмиралах» — были уязвимы для навесного огня. Наконец, грамотно размещенные минные поля могли усложнить действия броненосцев под огнем фортов до предела.
Малая способность броненосцев действовать даже против примитивных укреплений была подтверждена малым объемом повреждений, нанесенных англичанами земляных укреплений при Александрии в 1882 году. Находясь в практически полигонных условиях, пять английских броненосцев атаковали доисторический барбет Форт Миик (Fort Meeks ), в котором были установлены пять старых дульнозарядных и девять гладкоствольных пушек, а также — несколько мортир. После трех с половиной часов расстрела чуть ли не в упор, британцы так и не вывели из строя ни одной пушки. Французы во время своей кампании в Тунисе столкнулись с похожими трудностями — при бомбардировке Сфакса они выпустили 2002 снаряда, но затем обнаружили, что в смысле разрушения обороны смогли добиться очень немногого{492}.
Хотя и Франция, и Германия устанавливали в своих крупнейших военных портах тяжелые пушки, защищенные сталью и бетоном, в обоих странах большие надежды возлагались на малозаметность и мобильность большого числа более легких пушек, защищаемых земляными укреплениями. Уроки Севастополя в 1855 и Плевны в 1877 подтвердили правильность этого мнения. В 1860-х годах, когда крепостные пушки не могли пробить броню, и когда пар давал возможность кораблям быстро пройти через любые узкости, всей русской армии едва ли удалось бы не дать британцам прорваться сквозь проливы. К 1890-м годам благодаря бездымному пороху, и совершенствованию укрепления, артиллерии, и минного дела, весь британский флот вряд ли смог бы прорвать импровизированную сухопутную и морскую оборону (что позднее и произошло в 1915 году при Дарданеллах).
В этой ситуации для успешности наступательных действий особо важной становилась скорость. В самом деле, развитая сеть железных дорог и мощных береговых укреплений могла обеспечить защиту от всего, что могло грозить с моря, но относительно небольшой десантный отряд в результате вылазки мог захватить и удержать изолированный, неукрепленный пункт. Константинополь был именно таким пунктом, и особенности местности были таковы, что выбить захватившую город армию, понадобились бы намного более мощные силы.
Невозможно переоценить внезапность, с которой морские офицеры в конце девятнадцатого столетия осознали, наконец, значение скорости. В армии это понимание пришло постепенно — от Наполеона до Мольтке, продемонстрировавшего роль скорости своими блестящими успехами 1866 и 1870 годов. На море же скорости особого значения не придавали — так как зависимость парусников от ветра нарушила планы мастеров войны на суше в 1805 году. Серия экспедиций, предпринятых против правителей отдаленных территорий — от королевы Мадагаскара до русского царя — лишь скрыла до времени остроту проблемы. До середины 1880-х годов никто не понимал, что новые средства морской войны дают скорость и возможность сосредоточения сил, намного превосходящие таковые у сухопутных частей. За пятнадцать лет, с 1885 по 1900 год, морская военная мысль прошла в этом отношении путь, на который у армейских ушло более ста лет, породив то, что старые офицеры назвали la folie de la vitesse — помешательство на скорости.
В конце 80-х, однако, скорость была бы бесполезна для англичан, решись бы они защищать Константинополь. Пока отношения между Францией и Англией были далеки от теплых, и пока Франция располагала мощными силами в Тулоне, Англия никогда бы не рискнула послать свои корабли на прорыв сквозь проливы. Основная опасность — описываемая и государственными деятелями, и прессой — заключалась в возможности объединения флотов Франции и России для уничтожения британского средиземноморского флота. Премьер-министр Англии лорд Роузбери (Rosebery ) объяснял австрийцам в 1894 году, что Англия не сможет защитить Константинополь, поскольку «мы не можем позволить нашему флоту риск потерпеть катастрофу, находясь между русским и французским флотами»{493}. Эта опасность во многом была мнимой — поскольку, хотя Франция и Россия и заключили союз в 1892 году, отношения между флотами наладились не раньше 1900 года, и командование французского флота не только не верило в возможность соединения двух флотов, но и негласно противодействовало подобному объединению. Вместо этого французы планировали сконцентрировать свои силы против британского Флота Канала, достаточно слабого, предназначенного в первую очередь для подготовки личного состава, прежде, чем он сможет соединиться с более мощным Средиземноморским флотом. В любом случае, со стороны англичан было бы настоящим безумием направлять вверх по проливам количество кораблей, достаточное, чтобы встретиться русскими, в тот момент, когда в тылу них находились мощные, враждебно настроенные силы французов. Пока совместные силы французов и русских были примерно равны по численности английским, Англии оставалось надеяться, что захват Константинополя будет предотвращен благодаря данным Италией обещаниям, позволившим австрийцам сосредоточиться на сдерживании русских. Можно утверждать, что заключение франко-русского союза не создало, но лишь формально подтвердило сложившуюся уже по крайней мере за пять лет до того стратегическую ситуацию. Как отметил в 1885 году анонимный французский публицист, Франция хранила ключи к Константинополю{494}.
Акт о морской обороне 1889
Несомненно, британские пропагандисты конца 1880-х годов были правы, когда утверждали, что в сила британского флота — в сравнении, конечно, с флотами соперников — упала ниже, чем когда-либо со времен Нельсона{495}. В отношении количества кораблей он был более чем равен соединенным силам французов и русских — но в отношении брони, пушек, снарядов, тактики и готовности к войне он намного отставал от возрожденного французского флота. Ничуть не преувеличивая, можно было сказать, что это был «не флот, а коллекция разнородных броненосцев»{496}. На юбилейном смотре в Спитхэде в 1887 году, на котором было большинство этих кораблей, публике были продемонстрированы последствия политики, которой Англия следовала начиная с 1870-х годов — как только за рубежом появится новый корабль, строить для себя его увеличенную копию. Доки были забиты кораблями — как недостроенными, так и просто ожидающими установки артиллерии. Что было еще более неприятно — все это происходило тогда, когда технологическое отставание Англии в сфере военной техники вскрылось — благодаря не только адмиралтейским испытаниям, но и сенсационным успехам французских оружейных фирм и военной техники на зарубежных испытаниях. (Особенно беспокоило то, что США приняли у себя французскую систему проектирования, изготовления и испытания артиллерии). Оказавшись перед угрозой взрыва национализма во Франции, британские публицисты заявили, что пришла пора действовать.
Учитывая нестабильность положения во Франции, продемонстрированную едва не случившимся недавно приходом к власти Буланже, нельзя полагать невозможным , что в ближайшее время и другой, подобный ему человек не повторит попытки. Если подобные инциденты будут повторяться — то будет ли безопасно для нас зависеть от того, применит ли адмирал Об на деле ту политику, в соответствии с которой он действует в мирное время?{497}
Летом 1888 года британский флот провел масштабные маневры, призванные проверить его способность противостоять французскому флоту. В июле, сразу же после маневров, членам Совет Адмиралтейства были заданы три вопроса: 1) Какие силы требуются для того, чтобы защитить берега Англии от вторжения или обстрелов французов? 2) Что должно быть сделано для достойной защиты Гибралтара, Мальты, торговых путей и угольных станций? 3) Что потребуется для того, чтобы без союзников защитить Константинополь от русских и французов?{498}
Совет счел, что британский флот «должен быть по меньшей мере равен по силе объединенному флоту двух следующих по силе держав»{499}. Используя данные, предоставленные недавно созданным Разведывательным отделом, Совет предложил, чтобы Британия приняла многолетнюю кораблестроительную программу. У Франции уже было несколько таких программ, в том числе и Программа 1857 и Программа 1872, но для Англии она стала первой. Акт о морской обороне предусматривал создание целого флота: восьми броненосцев, двух броненосцев-стационеров, девяти крейсеров первого и тридцати трех — второго ранга, а также восемнадцати торпедных канонерок. Финансирование постройки кораблей осуществлялось благодаря специальному займу.
Акт о морской обороне стал сигналом к началу гонки морских вооружений между Францией и Англией, продолжавшейся все 1890-е годы. Основной ее причиной был не заговор адмиралов, как то иногда хотят представить отдельные историки, но сложная ситуация с колониями, разрешению которой отнюдь не помогла пропаганда Jeune Ecole. (Надо отметить, что крупные фирмы отнюдь не несли ответственности за пропаганду, развернутую Обом — наоборот, они стали одним основных препятствий, с которыми ему пришлось столкнуться за время своего пребывания на посту министра). Теория, на которой основывала свою пропаганду Jeune Ecole, гласила, что Франция не может существовать без колоний, и что Британия никогда не откажется от своей монополии на обладание лежащим за морями миром без боя. Британские авторы не преминули подтвердить эти опасения французов:
Господство на море это не просто некое владение, позволяющее нам сохранить свою Империю — это также неоспоримое право на собственность, благодаря которому мы можем в любой момент претендовать на любые заморские владения любой европейской державы не могущей победить нас на море. Любая держава в мире может сохранить свои заморские владения лишь в качестве прислужника Величайшей Морской Державы{500}.
Как и во времена Пальмерстона и Наполеона III английская и французская концепция безопасности были несовместимы друг с другом. Столкнувшись с русскими и восстановившими свои силы французами, не имея возможности положиться на поддержку флотов Италии или Германии, Англия приняла двухдержавный стандарт, и Акт о морской обороне должен был помочь ему стать реальностью.
Акт о морской обороне стал переломным моментом не только в военно-морской политике — но и в военно-морской технологии, так как он отметил конец эры строительства одиночных кораблей. В течение предыдущих двадцати лет — и даже больше — стремительные технологические изменения и нехватка средств вынуждали флоты строить одновременно небольшое количество кораблей по проектам, зачастую коренным образом отличным друг от друга. Построив семь из восьми броненосцев, предусмотренных актом, по одному проекту, Британия создала новый стандарт броненосца, продержавшийся до начала разработки «Дредноута» в 1904 году. Сэр Уильям Уайт (William White ) создал сбалансированный проект благодаря тому, что отбросил прочь опасения своих предшественников и увеличил водоизмещение корабля до 14000 тонн — на 4000 тонн больше, чем броненосцы типа «Адмирал» и «Виктория». (Также они примерно на 4000 тонн превосходили и новейшие французские броненосцы типа «Маджента» — начатые постройкой в 1880 году, и все еще недостроенные). Также они стали первыми «инженерными» броненосцами Англии — водоизмещение которых определялось в первую очередь не политическими или финансовыми ограничениями, а конструктивными соображениями, и положили начало тенденции к увеличению водоизмещения корабля.
Основной проблемой, с которой столкнулся Уайт, было обеспечение защиты броненосца от новейших фугасных снарядов. Как итальянцы на «Ре Умберто», и французы на заказанном в 1888 году «Бреннусе», он защитил часть корпуса над основным броневым поясом 4-дюймовой броней, достаточной для того, чтобы обеспечить взрыв снаряда вне корпуса. Также он предусмотрел и мощную батарею пушек среднего калибра из десяти 6-дюймовых пушек, могущих вести огонь новыми снарядами. Большое водоизмещение позволило ему совместить лучшие качества более ранних итальянских и французских броненосцев, избежав их недостатков в защите; новый корабль должен был развивать скорость до 18 узлов и иметь дальность плавания 5000 миль, подобно итальянцам, и иметь достаточно высокий для обеспечения хорошей мореходности борт — подобно французам. Также новый проект обозначил отказ от огромных пушек — Уайт был готов установить на них пушки даже меньшего калибра (если бы такие были в наличии) чем принятые в итоге 13.5-дюймовые. Наконец, размещение четырех пушек главного калибра попарно в носовом и кормовом барбетах ознаменовал отказ от мощного продольного огня в пользу мощного бортового залпа. Проект двух броненосцев-стационеров — «Барфлера» (Barfleur ) и «Центуриона» (Centurion ), имевших на 4000 тонн меньшее водоизмещение и большую скорость, также основывался на этих принципах. В течение всех 1890-х годов развитие броненосцев шло в определенных «Ройял Совереном» рамках — отказ от продольного огня, высокая скорость, увеличение площади вертикального бронирования, и улучшенная мореходность. Изменения, произошедшие за четыре года после закладки низкобортной, практически небронированной «Виктории», несшей две 16.25-дюймовых пушки в носовой башне, были поистине замечательны{501}.
Однако едва ли не большие изменения произошли с классом крейсеров. Во время агитационной кампании, приведшей к появлению Акта, наибольшее внимание уделялось не французской броненосной программе (ставшей основой для агитации в пользу ответной программы Нортбрука от 1885 года) а проблеме защиты свое торговли. «Если одна «Алабама»... смогла нанести ущерба на 50000000 фунтов, то какие потери смогут причинить нашей коммерции полдюжины, дюжина, две дюжины французских... крейсеров спущенных с цепи на обширнейшую морскую торговлю Англии?»{502} Дурные предчувствия англичан, вызванные рисовой блокадой и другими нарушениями международных законов, допущенными французами во время войны с Китаем в 1884–85 годах, только усилились, когда в 1885 году французский адмирал — Об — открыто заявил, что в европейских водах потребуется применить и большее насилие. Когда же британцы официально запросили французского посла о статье Оба, тот отказался нести какую-либо ответственность за его высказывания.
Через шесть недель Об стал морским министром, и приступил к выполнению программы строительства крейсеров и миноносцев{503}. Сэр Джеффри Хорнби (Geoffrey Hornby ) заявил в Лондонской Торговой Палате, что Англии потребуется 140 крейсеров, и выразил опасения, что заблокировать французские рейдеры в Бресте будет практически невозможно{504}. Лондонская Times в передовице упомянула Оба, и отметила всю опасность положения{505}. Дебаты по поводу ассигнований на флот 1889 года продемонстрировали озабоченность англичан защитой своей торговли в европейских водах{506}.
Однако, адмиралтейство добилось со своей крейсерской программой гораздо лучших результатов, нежели Об — со своей. Французские сторонники безжалостной крейсерской войны потребовали построить шестнадцать крейсеров — и получили лишь одиннадцать, в том числе — шесть малых. Британцы запросили сорок два крейсера — и получили все. Девять крейсеров первого ранга типа «Эдгар» (Edgar ) (водоизмещение — 7300 тонн, скорость — 20 узлов), подобно предыдущим английским большим крейсерам, должны были преследовать рейдеры противника на торговых путях в открытом море. Однако тридцать три крейсера второго ранга типов «Паллас» (Pallas ), «Аполло» (Apollo ) и «Астреа» (Astrea ), имевшие водоизмещение около 3500 тонн, и скорость около 20 узлов явно строились для защиты английской торговли в английских же водах — от сосредоточенных в Бресте крейсеров Оба. Как и в случае с броненосцами, Акт о морской обороне предусмотрел постройку большого числа кораблей по стандартному проекту: было построено двадцать один крейсер типа «Аполло». Это положило начало целой эре крейсеростроения — через восемь лет энтузиасты в Англии потребовали построить 200 крейсеров. Последние корабли, предусмотренные Актом о морской обороне — восемнадцать торпедных канонерок, типов «Шарпшутер» (Sharpshooter ) и «Аларм» (Alarm ) были довольно большими кораблями, водоизмещением 750 тонн и скоростью 19 узлов, созданными как для защиты своего флота от миноносцев, так и атак вражеских эскадр.
Акт о морской обороне были лишь частью мер, предпринятых Англией для защиты от России и Франции. Актом об обороне Империи 1888 и Актом о казармах 1890 к 21.5 миллиона фунтов Акта о морской обороне на осуществление грандиозной программы вооружений добавлялось еще 10 миллионов. Эти акты предусматривали укрепление дальних угольных станций — в основном, от русских — и возведение дополнительных береговых укреплений в Англии — против французов. Старая береговая оборона, состоящая из многочисленных каменных фортов с тяжелыми пушками — в том числе и 100-тонными — была совершенно непригодна для защиты от обстрелов, проводимых предлагаемыми Jeune Ecole быстроходными канонерками. Эти форты были либо заменены, либо поддержаны мобильными батареями и пушками, пушками на убирающихся станках (наподобие тех, что были на «Екатерине II»), скорострельными пушками, минами, молами, и плавучими батареями. Береговые сторожевые станции, основанные еще во времена Армады были переоборудованы в настоящую сеть наблюдательных пунктов, подобную той, что развивали континентальные державы; еще в 1891 году 300 из 680 станций находились на расстоянии от четырех до тридцати пяти миль от ближайшего телеграфа — и прямая связь между станциями отсутствовала вовсе{507}. Честно говоря, британская система так и осталась намного позади германской и французской — на маневрах 1900 года, к примеру, адмиралу сэру Гарри Г. Роусону (Harry H.Rowson ) потребовалось три четверти часа, чтобы добудиться служащих одной из станций, и целая ночь — чтобы послать телеграмму... но, по крайней мере, на станциях было установлено новое оборудование{508}.
Новые укрепления понадобились, чтобы ответить на новую угрозу. В 1862 году задачи укреплений были определены так: 1) защита военных гаваней от осад — по примеру Севастополя в Крымской войне, 2) прикрытие точек, в которых французы могут предпринять попытку высадки, и 3) защита Лондона. В 1888 году опасность заключалась не во вторжении, а в вылазках против арсеналов — или обстрелах открытых с моря центров торговли. По акту 1888 года деньги выделялись на 1) защиту важнейших баз от торпедных атак, обстрелов, и коротких осад на случай «если флот будет завлечен куда-то» — т.е., под Константинополь, и на 2) прикрытие устья Тайна, Клайда и Мерсея. Так как Темза уже была защищена, новые укрепления довершали защиту основных торговых портов Соединенного Королевства{509}.
Британия и идеи Jeune Ecole
Так Англия и Италия — или Франция и Россия — начали гонку морских вооружений 1890-х годов? К увеличению расходов на флот первыми приступили англичане и итальянцы — но своим появлением английская и итальянская кораблестроительные программы обязаны страхом, внушаемым идеями Jeune Ecole. Фактором, изменившим сложившееся до того положение, стали не новые броненосцы, миноносцы, крейсера, или даже русский Черноморский флот — им стала сама Jeune Ecole, проповедавшая новый тип ведения морской войны. Их система — суть которой описывалась словами «l'empire de la mer n'est qu'une expression vide de sens » (морская мощь — не более чем словосочетание, лишенное смысла) — основывалась на двух положениях: что блокада невозможна, и что обеспечить непосредственную защиту гигантской британской морской торговли также невозможно.
Британцы были прекрасно осведомлены об этих идеях. Крупные военно-морские маневры, которые они провели в 1888 году — перед тем, как сформулировать Акт о морской обороне — были спланированы так, чтобы проверить их истинность. Эти маневры стали первыми, в которых британский флот ставил перед собой стратегическую проблему. (Маневры 1885 были не более, чем тренировками для миноносцев). Проблема заключалась в определении возможности блокады в современных условиях — возможности, в которой британский флот не сомневался со времен Горацио Нельсона. В первый — и в последний — раз со времен появления броненосцев британцы попробовали осуществить нельсоновскую ближнюю блокаду, действительно разместив броненосцы возле «вражеских» портов.
В маневрах участвовали флот защищающийся (т.е. — британский) и флот атакующий (т.е. — французский). Превосходство в силах первого над вторым отражало превосходство британского флота над французским. Защитники блокировали атакующих в портах, представляющих Брест и Шербур. «Французский адмирал», сэр Джордж Трайон (George Tryon ), отдал секретный приказ — не пытаться прорвать блокаду до того, как способность «англичан» оставаться в море не будет проверена. Он полагал, что если прождать достаточно долго, то весь «британский флот» сам выйдет из строя благодаря неисправностям — подобно тому, как это произошло с французским флотом у германских берегов в 1870 году — единственно из-за необходимости оставаться вне портов. Первыми ушли миноносцы, затем и все прочие корабли — поняв, что бункероваться они могут только в порту. Трайон поддерживал контакт с кораблями противника, и наконец выслал из «Шербура» три крейсера, так, что они даже не попали под обстрел. Что еще хуже — «британцы» даже не смогли оценить силы прорвавшихся. Из опасения того, что прорвавшиеся корабли смогут вместе с блокированными в «Бресте» атаковать блокирующую его эскадру, «британский» адмирал пошел на единственно возможный в данной ситуации шаг — снял блокаду и занял позиции в Канале. Тем временем «французы» так и оставшиеся не пойманными, занялись уничтожением торговли и обстрелами берега{510}.
Британцы восприняли результаты маневров с откровенным испугом, поскольку осуществляемая броненосцами ближняя блокада была их единственной стратегией на случай войны с Францией. Официальный отчет признавал, что предпринятые Трайоном действия по истреблению торговли и обстрелу прибрежных городов возможны в реальности. «Мало кто сомневается, что любая держава в войне с Великобританией пойдет на все возможные меры, чтобы ослабить врага. Мы не знаем способа более действенного, чем заставить врага почувствовать тяжесть войны, уничтожая его собственность и нанося ущерб его кошельку»{511}. Важнейший вывод, во первых, был таким:
При изменившихся условиях, обусловленных переходом на пар и появлением самодвижущейся торпеды, осуществление эффективной блокады вражеских эскадр в мощно укрепленных портах путем выдвижения к его портам основной части нашего флота невозможно без того, чтобы соотношение числа наших и вражеских броненосцев было меньше 5 к 3. Это число достаточно, чтобы возместить потери от несчастных случаев, которым вряд ли будут подвергаться корабли, стоящие в портах, и необходимое периодическое отсутствие части кораблей блокирующей эскадры, ушедших на восполнение запасов топлива{512}.
Во-вторых, в отчете говорилось, что соотношение числа крейсеров должно быть, по меньшей мере, два к одному, и в-третьих — «если подходящие якорные стоянки... в непосредственной близости от вражеских баз» будут найдены, и легкие силы британского флота смогут вести наблюдение за противником, ото возможно будет снизить отношение количества броненосцев до 4 к 3. Соотношение количества броненосцев 5 к 3 и крейсеров 2 к 1 стало основой Акта о морской обороне.
То, что Британия пошла на постройку флота такой численности, в первую очередь виноваты технологические изменения и новые способы войны на море, проповедуемые Jeune Ecole, подорвавшие фундаментальные принципы, на которых основывалась стратегия Британской Империи. Маневры показали, что не располагая ничем, кроме броненосцев, не способных принимать уголь в море, не имея легких сил, способных выдержать постоянное пребывание в море под парами, и не имея беспроводных — или еще каких-либо — средств связи, осуществлять блокаду невозможно.
Защита английской торговли также представляла колоссальную проблему. В 1887 году удар по торговле поистине мог бы стать ударом прямо в сердце Англии, поскольку со времен Наполеона ее торговля изменилась не только количественно, но и качественно. Теперь по морю везли не столько предметы роскоши, сколько то, что было необходимо для промышленности страны. Это изменение происходило с изумительной быстротой — в 1851 году Британия все еще частично обеспечивала себя сама, в 1885 году она полностью зависела от поставок извне. К 1903 году импортировалось более 80 процентов британской пшеницы и за десятилетний период с 1894 по 1904 год в течении в общей сложности шестидесяти недель ее запасы могли обеспечить потребности страны лишь в течение десяти недель{513}. Английские торговые суда были также весьма уязвимы, так как несмотря на то, что около 1886 года состав британского торгового флота начал обновляться, большинство его все еще составляли парусники и старые, тихоходные пароходы. Так что когда старый враг Англии вновь бы начал грозить войной, то, наконец, «и людям, и кораблям Британии пришлось бы самим понять смысл сказанных в семнадцатом веке слов о голландцах и их кораблях: «те, кто избежал плена, умер от голода»{514}.
Врагом, обещавшим атаковать британскую торговлю была не Россия — чей единственный свободный ото льда большую часть года порт, пригодный для базирования крейсеров, находился на Тихом океане, и не Германия, также имевший далеко не слишком удобный выход к морю, но Франция, единственная европейская держава, колонии которой нависали над морскими дорогами Империи. Что еще более важно — Франция являлась единственной европейской державой, могущей грозить британской торговле благодаря своему географическому положению. С Дюнкерком на Северном море, Шербуром в Канале, Брестом в Атлантике и протяженным средиземноморским побережьем, Франция имела доступ ко всем закрытым морям. Особенно большую ценность имел Брест — лежащий прямо у входа в зону, через которую проходили почти все линии связи Британии с миром. Британские суда могли не заходить в Средиземное море — но не могли не пройти мимо Бреста. Забавно, но французские колониалисты, завороженные Индией и идеей ведения войны против торговли в дальних морях, не смогли оценить значение Бреста, и готовы были сбросить его со счетов «как непригодный из-за своего географического положения».
Британские теоретики могли думать, что строя пять броненосцев на каждые три броненосца противника они смогут сделать блокаду осуществимой, и что постройка дополнительных крейсеров и угольных станций поможет уничтожить русские рейдеры, но не будет преувеличением сказать, что проблема защиты английской торговли от французов ставила их в тупик. Сэр Чарльз Дилк (Charles Dilke ), выдающийся специалист по имперской обороне, заявил:
По единогласному мнению морских специалистов, будет или трудно, или невозможно защитить нашу торговлю от внезапной атаки французов, которым будет помогать другая мощная морская держава. Все наши средства будут бесполезны для предотвращения такой внезапной атаки..{515}.
Парламентский и финансовый секретарь Адмиралтейства, Артур Б. Форвуд (Arthur B.Forwood ) — сам бывший судовладельцем — откровенно заявил группе ливерпульских судовладельцев, что британская торговля, осуществляющаяся под британским флагом, в случае войны может исчезнуть{516}. Адмирал сэр Артур Худ (Arthur Hood ) отметил, что будет «совершенно невозможно» защищать ее «основательно»{517}.
Из предположений, что британскую торговлю в случае войны защитить не удастся следовала необходимость перевести в начале войны все британское судоходство под нейтральный флаг. Хотя было мало надежды, что фиктивная продажа трех четвертей мирового торгового флота будет признана другой воюющей стороной, и что такой шаг сам по себе означал разрушение крупнейшей отрасли британской промышленности, по мнению Дилка это было единственным решением — поскольку «было крайне сомнительно, что наш враг отважится объявить продовольствие контрабандой»{518}. По словам другого авторитетного специалиста, лорда Брассея, «постройка в мирное время даже очень большого числа судов не сможет предотвратить перехода большей части нашей торговли под нейтральный флаг, под защитой которого мы сможем доставлять в страну продовольствие»{519}. Президент Совета по торговле позднее спрашивал «Если мы исходим из факта, из допущения, что зерно не будет считаться военной контрабандой, то какова вероятность того, что мы будем обречены на голод, если зерно будет доставляться нам столь же свободно, как в мирное время, нейтральными судами?»{520} Это же предположение было выдвинуто ранее немногочисленными противниками Акта о морской обороне{521}. В соответствии с международными законами нейтральный флаг и впрямь мог прикрыть поставки продовольствия в Англию.
Угроза французской атаки на британскую торговлю сильно поспособствовала тому, что традиционное отношение Британии к международным морским законам изменилось на едва ли не прямо противоположное. Английские специалисты по морскому праву присоединились к движению за сужение понятий о морской контрабанде и даже за полный отказ от призового права. После Крымской войны английские либералы, возглавляемые Ричардом Кобденом (Richard Cobden ), вместе с германцами и итальянцами выступали за запрещение захвата частной собственности на море, и в 1866 году противники в Семинедельной войне — Пруссия, Италия и Австрия — отказались от захвата вражеских судов. Французы были готовы проголосовать за подобный закон 9 июля 1870 года — вскоре после падения Наполеона III, и в 1875 году Международный Морской Конгресс в Неаполе принял основные положения{522}. В 1876 году лорд Брассей писал, что «если, таким образом, любое будущее противоборство на море, в которое мы будем втянуты, затронет с обеих сторон лишь военные корабли... мы только выиграем от принятия новых международных законов... и необходимость постройки дорогостоящих кораблей типа «Бэканти» (Bacchante ) исчезнет»{523} В 1885 году «рисовая блокада» организованная французами во время войны с Китаем, вызвала энергичные протесты: Англия решительно отказалась признать ее, хотя французские законники и начали изыскивать меры, способные ее оправдать{524}. Французские крейсера получили приказ уничтожать все китайские суда, хотя и должны были принять на борт китайскую команду — или обеспечить ее перевод на борт нейтрального судна{525}. В это время Франция стала последовательным противником ограничения призового права — и оставалась таковым до того, как соперничество ее с Англией не закончилось в 1904 году.
Составные части теории Оба не были новы — но их сочетание привело к созданию новой школы ведения войны на море в стране, едва ли не более прочих способной угрожать миру в Европе. Безусловно — для появления итальянской кораблестроительной программы конца 1880-х, и Акта о морской обороне было множество причин — но основной было то, что Франция начала проповедовать новый тип войны на море, ставший логическим следствием из появления нового оружия. Не было ничего материального — новых ли французских броненосцев, или же новых истребителей торговли — что могло бы объяснить действия Британии в 1888 и 1889 годах. Сравнение Акта о морской обороне и идей, на которых он был основан, с программой Нортбрука 1884–85 годов ясно показывает, что истинную опасность в конце десятилетия англичане видели именно в новой теории ведения морской войны.