Флот при республиканцах
Перемены к лучшему в области военно-морской техники, произошедшие в конце 1870-х — начале 1880-х годов сопровождались серьезными изменениями в военно-морской и государственной политике. Выдвинув в Парламенте в 1878 году требования реформировать архаичную систему управления флотом и принять новую стратегию вновь дало о себе знать движение в пользу проведения морской реформы. Три года спустя морской министр, реформатор Огюст Гужар, попробовал осуществить ряд важных изменений. Хотя срок его пребывания на министерском посту оказался слишком коротким для того, чтобы довести их до конца, Гужару вместе с парламентариями удалось заложить основу для более решительных реформ, к которым позднее в том же десятилетии приступила Jeune Ecole. Ему также удалось повысить интерес флота к торпедному делу — претерпевшему за эти годы значительные изменения.
Либералы сменяют консерваторов
В конце 1877 года либералам (республиканцам) в Палате депутатов удалось вырвать из рук консерваторов (монархистов) удерживаемый теми с падения Тьера в 1873 году контроль над правительством. В последние два года своего правления консерваторы значительно увеличили расходы на флот благодаря сложной системе специальных кредитов. Республиканцы вновь поставили во главе морского министерства адмирала Потюо, автора Программы 1872, и активизировали строительство новых кораблей.
Наиболее любопытным аспектом победы республиканцев стало немедленное возрождение прежних требований реформировать флот. В течение пяти лет, прошедших после написания Программы 1872 года, руководство флота не предприняло никаких усилий к тому, чтобы провести реформы, требуемые парламентским Комитетом по бюджету. В 1877 году, когда первая фаза Программы должны была быть близка к завершению, стали очевидны проблемы, вызванные сходом со сцены броненосцев с деревянными корпусами и невыполнением новой программы. Руководство флота должно было либо просить Парламент о выделении дополнительных средств, либо наблюдать за практически гибелью флота.
Предвидя это, республиканцы на первой же сессии после своей победы предприняли наступление на флот. Вместо того, чтобы без должного рассмотрения утвердить предложения министерства, докладчик Комитета по бюджету, Этьен Лами (Etienne Lamy ) провел тщательное исследование ситуации во флоте. Его доклад был не просто мнением молодого и малоизвестного депутата — он соединял воедино все претензии либералов к флоту. В нем были ясно изложены основные положения так называемой «парламентской морской теории», до конца века являвшейся альтернативой официальной морской теории, отстаиваемой министерством.
Лами советовал Палате вспомнить — перед тем, как выделить флоту средства — что провал попытки построить все корабли, предусматриваемые Программой 1872 года, был не единственным — а лишь последним в целом ряду неудач.
Никогда нация не отказывала флоту в средствах, запрашиваемых им на осуществление своих программ; никогда его программы не были осуществлены... Такое удручающее постоянство вызвано одной и той же причиной — и ставит под сомнение организацию флота. Эта причина должна быть найдена и уничтожена, иначе, не будучи способными спасти флот увеличением расходов, мы вынуждены будем продолжать увеличивать расходы — не спасая флот{277}.
Лами заявлял, что администрация флота, следуя своей политике «отстаивания интересов личного состава» на деле лишь обеспечивает средствами к существованию клерков, офицеров, и рабочих арсеналов. Его предложения, уже обсужденные выше, предусматривали сокращение числа бюро центральной администрации, улучшение ведения финансовой отчетности, рационализацию военной промышленности и введение в ней специализации, а также поощрение строительства кораблей на частных верфях. Основной претензией парламентариев к флоту по прежнему была неэффективность его организации — и Палата и Лами вновь начали схватку, подобную той, в которой Чайлдерсу в Англии за десять лет до того удалось одержать победу.
Новым в докладе Лами были не обвинения в адрес администрации флота — но попытка Комитета по бюджету вмешаться в вопросы морской стратегии. Как справедливо отмечал Лами, провал Программы 1872 и выход из строя броненосцев первого поколения поставил Францию лицом к лицу с большими проблемами.
Франция надеялась, что ее флот станет источником силы в будущем... однако и в этом, как и в прочем, Империя, создав видимость могущества, оставила после себя только руины, и теперь, после стольких лет и после стольких трат, нам все еще нужно создать флот.
Что на самом деле было нужно — так это не исправление отдельных недостатков, но полная переоценка всей структуры флота, начиная с самых основ. Например,
Также как в отношении военной техники, численность личного состава флота должна быть определена исходя из того, какой флот государство предполагает сохранить. Личный состав должен выполнять все необходимые обязанности — но его численность должна быть лишь достаточна выполнения этих обязанностей{278}.
При создании нового флота Франция, подобно Италии, должна сперва определить цели, для которых нужен флот, а уж потом позаботиться об их достижении. Программа 1872, по мнению Лами, страдала недостатком четко определенных задач. Сохранение же «представительского» флота более не может считаться достойной целью.
До последнего времени в Европе существовали лишь две военные державы.... В наши дни это не так... Три народа, достигших в результате последних событий величия, имеют доступ к морю... и располагают ясно и громко провозглашенными программами создания флота... Из их флотов, не существовавших еще двенадцать лет назад, даже двух, объединивших свои силы, будет достаточно, чтобы превзойти французский по численности кораблей... Если сегодня Франция не будет способна противостоять союзу двух из них, то она не может считать свою безопасность обеспеченной{279}.
Таким образом, в докладе, взамен неопределенных амбиций Наполеона III предлагался новый стандарт — способность противостоять союзу флотов двух любых континентальных держав. Однако какого типа флот для этого требовался? Флот открытого моря, чья «видимость могущества» была столь обманчива, более не существовал. Могла ли Франция позволить себе новый? Средства, потраченные Наполеоном III на флот — и его полная бесполезность в войне 1870–71 годов не оставляли Лами возможности ответить положительно.
Он оказался недостаточно силен, чтобы блокировать вражеское побережье, и вернулся в свои порты в середине войны. Он только начал нести службу, как ему пришлось снимать команды с кораблей. Цена броненосцев столь высока, их неэффективность столь очевидна, и они столь недолговечны, что попытка создать новый броненосный флот будет не более чем испытанием терпения народа. Отказываясь от ведения войны при помощи броненосного флота, нация не отказывается — если удастся его создать, после обеспечения обороны своих берегов — от флота кораблей с мощными машинами и пушками, способных долго оставаться в море и пригодных для ведения войны против торговли{280}.
Предлагаемая Лами стратегия базировалась на трех принципах: Франция должна быть способна обороняться от соединенных сил двух флотов континентальных держав; большие броненосцы времен Наполеона III — не более, чем бесполезное украшение фасада империи; броненосцы береговой обороны и крейсера дешевле, чем броненосный флот открытого моря. Эти три принципа — в сочетании с требованиями Лами провести, наконец, реформу флота — были в то время весьма популярны. Однако их сочетание привело к созданию стратегии, в которой способы достижения цели не соответствовали самим целям. Идея создать флот из кораблей береговой обороны и крейсеров всегда пользовалась популярностью — но для действий против Англии. Лами же не считал Англию возможным противником, и планировал использовать этот флот для поддержания «двухконтинентальнодержавного стандарта» — весьма на тот момент смутного и неопределенного.
Он, однако, приобрел четкие очертания после заключения в 1882 году Тройственного союза между Германией, Австрией и Италией. Теперь французский флот должен был защищать побережье Франции от Германии, и морские пути между Францией и Алжиром от Италии. Однако, когда Лами писал свой доклад в 1878 году ни одна из этих угроз еще не существовала. Сам Лами был сторонником колониальной экспансии в восточном Средиземноморье, и предлагаемая им схема отражала возросшее беспокойство общественности по поводу усиления флотов Италии, Германии, Австрии и России, совпавшего по времени с новой серией войн и кризисов на Балканах и Среднем Востоке. Депутаты вынуждены были оставаться безучастными зрителями нового акта восточной драмы — в предыдущем акте которой, двадцатью годами ранее, их император играл ведущую роль. Как Лами, так и общественность не знали, флоты каких именно двух держав будут угрожать интересам Франции на востоке — но они хотели чтобы французский флот меньше уделял внимания отдаленным уголкам, типа островов Фиджи, и больше — восточному Средиземноморью, где, по Программе 1872 года, Левантская эскадра заменялась единственной канонеркой. Именовалось, впрочем, это «Станцией Константинополя и Дуная». Можно считать, что «двухконтинентальнодержавный стандарт» Лами был нацелен в первую очередь не на создание путем отказа от «флота престижа» флота для обороны берегов, но на концентрацию сил флота в Леванте.
Остальные два принципа Лами не относились к вопросам стратегии — но имели огромное значение для будущей политики создания флота. Идея, что создание флота береговой обороны и крейсерских сил дешевле, чем линейного броненосного флота открытого моря высказывалась неоднократно — и Гривелем, и Луи и Жеромом де Поншартренами (Louis de Ponchartrain, Jerome de Ponchartrain ) — министрами Людовика XIV, деятельность которых в последние году царствования короля-солнце определила упадок созданного Кольбером флота. Другая идея Лами — отождествление броненосцев с рухнувшей империей, была новой — и, позволив связать броненосный флот с политическим консерватизмом, стала дополнительным источником замешательства. Идея немедленно нашла свои сторонников — в силу существовавшего конфликта между консервативными — как в смысле политики, так и в смысле стратегии — высшими офицерами и более прогрессивными молодыми офицерами. В глазах французских либералов величественные броненосцы флота слились воедино с защищавшими их столь же величественными адмиралами, в результате чего родилось мнение, что броненосцы сами по себе несовместимы с демократической республикой.
Доклад Лами стал заметной вехой в истории французского флота — поскольку стал первым рожденным в Парламенте документом, в котором предлагалась полная программа организации флота, морской стратегии и постройки кораблей. Этот доклад в полной мере продемонстрировал сильные и слабые стороны влияния Парламента на дела флота. В вопросах организации и управления флотом предложения Лами были, безусловно, здравыми. В вопросах стратегии его беспокойство относительно положения в Средиземноморье выглядело более оправданным с точки зрения политической ситуации тех лет, чем взгляды старших офицеров. Однако, когда речь заходила о технике, то следовало признать — предлагаемые им корабли береговой обороны и крейсера не подходили для достижения определенных им же целей. Наконец, причины, по которым он предлагал эти корабли — дешевизна и пригодность их для республики — никуда не годились, и вскоре привели катастрофическому вмешательству политиков в вопросы морской стратегии.
Эта критика, исходящая от обычно бездеятельного Комитета по бюджету, произвела настоящую сенсацию, и в 1879 году для изучения претензий была создана смешанная парламентская Комиссия. В Комиссию входило не менее тридцати четырех членов — в том числе, и морской министр. Ее задачей было закончить работу, начатую комиссией, учрежденной после революции 1848 года. Соперничество с Италией и полный упадок старого флота сделал невозможным ожидание результатов ее работы, и флот приступил к постройке нескольких новых кораблей, в том числе — четырех описанных выше броненосцев типа «Маджента», должных заменить вышедшие из строя старые деревянные корабли. В самом начале осуществления программы замены старых кораблей флоту удалось успешно избежать споров по предложенному Лами «двухконтинентальнодержавному стандарту», отбиться от предложения создавать флот из кораблей береговой обороны и крейсеров, и оставить комиссии вести дебаты вокруг предложенных Лами административных реформ. Вместо того, чтобы изменить политику флота, новые корабли привели к тому, что ситуация, сложившаяся в 1879–80 годах, сильно повлияла на следующее десятилетие — подобно тому, как недостроенные при Наполеоне III броненосцы послужили для прививания в 1870-х годах республиканскому флоту идей флота Империи.
Смешанная Комиссия провела серьезное исследование ситуации в морском министерстве и в арсеналах, и даже опубликовала некоторые результаты. Однако, подобно комиссии 1849 года, она была распущена прежде, чем смогла доложить о своих заключениях. Это произошло, однако, не из-за государственного переворота — как то было в 1849 — а из-за полного равнодушия французского общественного мнения. Выборы 1881 года некоторые из ее членов проиграли — и никто в новой Палате не озаботился тем, чтобы назначить новых членов — или собрать комиссию заново. Ее деятельность — как то бывало во французской политике — тихо сошла на нет, а результаты работы остались лежать в архивах. В основном выводы комиссии сводились к четырем основным положениям: арсеналы должны быть разделены между трем департаментами — флота, постройки, и обеспечения, все пять основных военно-морских портов следует сохранить; задача обороны побережья должна быть возложена на флот, и надлежит принять рациональную систему финансовой отчетности{281}.
Министерство Гужара
Работа смешанной Комиссии не канула втуне по той причине, что в результате выборов 1881 года один из ее членов стал морским министром. Кабинет знаменитого политика, радикала Леона Гамбетты (Leon Gambetta ) просуществовал чуть больше двух месяцев, с 14 ноября 1881 по 27 января 1882, но он сыграл заметную роль в истории флота. С точки зрения внешней политики, произошло в тот момент, когда возобновившееся колониальное соперничество положило конец периоду дружественных отношений с Англией. С точки зрения политики внутренней — ставший при Гамбетте морским министром Огюст Гужар, ушедший в отставку капитан первого ранга, бывший одним из самых выдающихся морских офицеров-республиканцев, карьера которых прервалась после 1872, заложил основы перехода от старого флота к новому.
Из всех членов «великого министерства» Гамбетты, Гужар был «одним из тех, кто пришел к власти с четким пониманием того, что ему надлежит сделать»{282}. Он прекрасно знал сложнейшую машину управления флотом, и был совершенно убежден — в том числе и по личным мотивам — в необходимости провести многие из тех изменений, которые гражданские — типа Лами — хотели навязать флоту. В этом он отличался от прочих реформаторов флота — бывших как до него, так и после, поскольку те либо — как Эдуар Локруа — пытались реформировать систему, которую толком не понимали, либо — как адмирал Об — знали систему, но не могли понять необходимости реформ. Теории Jeune Ecole были порождены поистине причудливой смесью гражданских и военных идей — и Гужар стал самым видным представителем этой школы в период от Гривеля до Оба.
Министерство Гужара, планируя реформы организации управления флотом, черпало идеи из доклада Лами и работ смешанной Комиссии — активным членом которой был сам Гужар{283}. Его двухтомное исследование арсеналов флота, опубликованное в 1882 году, стало во многих отношениях неофициальным докладом о результатах работы целой комиссии{284}. Подобно тому, как работа Гривеля вобрала в себя многие идеи его отца, как доклад Лами собирал воедино претензий к флоту, выдвигаемых парламентариями, так и работа Гужара была результатом отнюдь не только его личного опыта.
Во многом идеи Гужара были основаны на предложениях комиссии. Однако Гужар, основываясь на собственных исследованиях, не колеблясь, вводил в них множество важных изменений. В 1870-х годах он, будучи из-за своих политических взглядов лишен возможности продвигаться по службе, взялся сперва за изучение истории морской пехоты — действиями которой на суше он командовал в 1870 году, а затем перешел и к изучению истории развития организации французского флота{285}. Только тогда он начал понимать, как мало система 1870 года отличалась от той, что создал в 1600-х годах Кольбер.
Это привело его к изучению флотов других держав — и еще до того, как он вошел в состав смешанной Комиссии, он уже полностью осознал значение работы Чайлдерса в Англии и Брина в Италии. В Англии он увидел пример того, как общественное мнение может помочь практически полностью изменить систему организации флота — изначально имеющую много общего с французской{286}. В Италии же он увидел, как Брину и Сен Бону удалось противостоять интересам крупнейшего города королевства — Неаполя — в то время как нескольким депутатам от намного менее важных портовых городов — Рошфора и Лориана — удалось полностью заблокировать реформы. Что еще хуже — Брин вовсе отказался от французской системы, введя — даже в арсеналах — английскую. Гужар, располагая информацией об истории и принципах устройства управления французским флотом, и понимая суть итальянских и английских реформ, полностью использовал благоприятную возможность, предоставленную ему его членством в смешанной Комиссии, получить сведения о деятельности арсеналов «из первых рук» и доступ к архивам.
Поскольку происхождение идей Гужара понятно, остается лишь обрисовать их. В центральной администрации он предложил заменить устаревшее и нелогичное разделение военной техники и личного состава отделами действующего флота, строящихся кораблей, центральным агентством снабжения (интендантство), и финансовой службой. Все гражданские службы — такие как управление по делам колоний — переходили под крыло гражданских же министерств. Впрочем, перепоручение колоний Министерству торговли — бывшее одним из условий, на которых Гужар согласился стать министром — не пережило самого правительства Гамбетты{287}.
Требования Гужара ввести рациональную систему финансовой отчетности и поручить оборону побережья флоту, а не армии, воспроизводили два положения из выработанных комиссией рекомендаций. Предложенная им система организации арсеналов не слишком отличалась от принятой тогда в Англии. Он предложил разделить службы, работающие на действующий флот, и на находящийся в постройке, и отдать их в подчинение новым отделам в министерстве — но сохранил в портах центральные склады как представительства центрального агентства снабжения. В Англии центральное агентство снабжения лишь обслуживало заказы от флота или кораблестроителей, но во Франции возобладало мнение, что агентство должно располагать своими собственными складами, с которыми отдельные службы уже будут договариваться о поставках{288}. Но главным принципом предложенной им системы было разделение служб строящегося флота, и флота действующего — вместо прежнего разделения на технические службы, и службы по работе с личным составом.
Программа Гужара принципиально отличалась от предложений комиссии лишь в одном. Он потребовал ввести перевести арсенал в Лориане на выполнение специализированных задач, и закрыть Рошфор как военно-морской порт. Местные депутаты застращали комиссию так же легко, как в 1872 Комитет по бюджету, но данные комиссии о неэффективности Рошфора в сравнении с другими портами не оставляли иного выбора, кроме как закрыть его{289}. Из других портов Тулон, и так занятый в основном ремонтом, должен был продолжать выполнять эту функцию, Шербур и Брест должны были строить новые корабли — сохраняя, однако, способность заняться по необходимости и ремонтом, Лориану же надлежало полностью переключиться на постройку новых кораблей. Организация работ также должна была быть рационализирована, и около трети кораблей для флота должны были строиться частными фирмами{290}.
У Гужара было слишком мало времени, чтобы привести свои реформы в действие. Хотя сменивший его адмирал Жорегиберри и уничтожил в центральной администрации флота Бюро смешанных служб, через десять дней управление по делам колоний вернулось под крышу Морского министерства. Предложенные еще Лами реформы управления флотом толком не были осуществлены, и почти все осталось по прежнему.
Также Гужар предложил еще два важных нововведения. Первым — основывавшимся в основном на его идее — было учреждение в Париже Высшего военно-морского училища (Ecole superieure de la Marine ), которому были бы переданы функции Военно-морского института и Военно-морского колледжа. Подобно британскому Royal United Service Institution, и учрежденной Брином в Италии его копии, это учреждение должно было заниматься обсуждением дел флота, не сталкиваясь с «неявным сопротивлением министерства», которое и не критиковало, и не одобряло предложения специалистов. Взяв же за образец новую армейскую Высшее военное училище (Ecole superieure de la Guerre ), она должна была завершать техническую подготовку офицеров французского флота. Высшее военно-морское училище, в котором одновременно бы обучалось сорок-пятьдесят офицеров, было бы настоящим высшим учебным заведением — а не просто военным училищем{291}.
Гужар полагал, что подготовка офицеров к настоящей войне крайне важна — но не менее важна и соответствующая подготовка общественности, и, по его мнению, новое учреждение должно было заниматься как тем, так и другим. Он не менее четко, чем Гривель, понимал, что требуется «привлечь внимание французского общества к делам флота»{292}. Эдуар Локруа, министр-реформатор, вновь вернувшийся к идее основания такой школы в 1890-х годах, полностью упустил из вида, что одной из ее задач будет работа с общественным мнением. Из всех сторонников Jeune Ecole важность объяснения обществу не тактических приемов, но основополагающих принципов войны на море понимали только Гривель и Гужар.
После падения кабинета Гамбетты, новый министр, Жорегиберри, внес проект на рассмотрение Совета Адмиралтейства. Совет признал, что идея высшего технического образования офицеров флота в теории хороша, но в итоге похоронил ее «с возданием всех почестей». Предложение было оставлено для будущего рассмотрения, а в то время, по их мнению «единственной школой для морского офицера является прохождение службы и получаемый опыт; уровень офицера зависит от его личности, воли и врожденных способностей, и не может быть повышен за счет теоретических знаний»{293}.
Хотя Франция и не была столь привержена традициям подготовки офицеров в море, как Англия, большинство старших офицеров предпочитало плавания тяжелой работе по настоящей подготовке к войне. Вера в то, что эпоха морских сражений миновала, и упадок тактики, вызванный возрождением тарана, стали дополнительными факторами, укрепившими убеждение в том, что научное исследование войны более или менее бесполезно. Большинство же хранителей традиций отнеслись к проекту куда менее уважительно, нежели Совет. Адмирал Кранц заявил позднее перед Палатой, что он «решительно против создания такого учреждения», поскольку молодые люди получают на учебных корабля все необходимые теоретические познания. Он добавил, что даже в существующих училищах он, в бытность свою министром (1888–89) постарался «сократить даваемую им научную подготовку до минимума» и увеличить время на военную подготовку{294}. Он сделал это заявление за два года до того, как адмирал Стивен Б. Лас (Stephen B.Luce ) основал в США Военно-Морской колледж, в котором военно-морскую историю преподавал кэптен Альфред Мэхэн.
Однако другое предложение Гужара дало результат: основание Военно-морского Генерального штаба. Это стало первым шагом к той тщательной подготовке к войне, что развернулась во французском флоте в 1890-х годах. Сложно сказать, насколько на флот повлиял пример армии, но что оккупация Туниса и колониальные экспедиции середины 1880-х годов сыграли важную роль — можно утверждать определенно. Во время операции флот испытывал недостаток информации и четких планов — разработка которых была задачей любого генерального штаба. Возможно, что под впечатлением того, как осуществлялась экспедиция в Тунис, французы пошли еще дальше, и попробовали сделать начальника штаба неким подобием «суб-министра» по всем военным делам. Вся тунисская операция — вплоть до мельчайших деталей — управлялась по телеграфу из Парижа. Правда, свою роль в этом сыграли и личности возглавлявших экспедицию офицеров — министр, адмирал Клуэ, был весьма способным и опытным человеком, тогда как командовавшему непосредственно экспедицией явно не хватало решительности. Основной причиной, однако, была необходимость координации действий с МИД. Вновь Париж сыграл важную роль в управлении экспедицией в Китай в 1884 году — хотя проблем с личным составом в данном случае не было. Абсолютная необходимость контролировать действия даже самых незначительных экспедиций, пока дипломаты торгуются с представителями других держав — особенно Англии, — нашла отражение в том, что новый штаб должен выполнять централизующую функцию.
Первый шаг к организации военно-морского штаба был сделан во время экспедиции в Тунис — когда, чтобы дать обеспечить министру лучший контроль за ходом операции в его личном кабинете разместилось Бюро по офицерскому составу. В соответствии с этой политикой Гужар предложил создать при министре службу, в задачи которой входило бы получение информации, подготовка планов и проведение военных операций. От кабинета министра бы «исходили решительные приказы, побуждающие к действию весь флот, он был бы воплощением предельной централизации» руководства флотом{295}. Эта служба была учреждена спустя две недели после падения министерства Гужара. Возглавляемая начальником штаба, она состояла из трех отделов: заграничных флотов, операций и личного состава.
Недостатком этой системы было то, что начальник штаба возглавлял также и кабинет министра и менялся с каждым новым правительством. Вдобавок, поскольку штаб должен был координировать действия колониальных экспедиций — проведение которых во многом зависело от Министерства иностранных дел — он вынужден был выполнять помимо своих основных функций (обеспечения информацией и планирования операций) еще и множество функций чисто административных. Однако даже создание специальной службы, занимающейся информацией и планированием стало важным шагом вперед{296}. Вскоре такие службы были сформированы в каждом военном порту, и к 1885 году каждый флот имел собственный постоянный штаб.
Несмотря на успешное введение доктрины тщательной подготовке к войне — столь удачно воплощенной в жизнь Германией на суше — министерство Гужара можно считать министерством упущенных возможностей. Провал попытки установить отношения между флотом и общественным мнением и исправить основные недостатки администрации флота и организации его промышленной базы привел к тому, что основной источник слабости флота остался нетронутым, и флот вошел в период конфликтов с Англией и Италией имея нерешенные проблемы с критикой его в самой Франции. Шанс последовать примеру Англии и Италии ускользнул — и, как предсказывал Лами, как только вновь началось соперничество с другими флотами, о проведении реформ было забыто.
Тактические идеи Гужара
Возобновление колониального соперничества с Англией вновь вывело на первый план гривелевскую теорию войны против торговли, которая, в свою очередь, обязана своим появлением подвигам «Алабамы». Адмирал Об, бывший одним из фанатичных поклонников «алабамской школы», стоял за нанесение ударов по английской торговле.
Нынешняя мощь Англии крайне переоценена... Никогда еще определение «колосс на глиняных ногах» не было настолько хорошо применимо к этой огромной империи... Двадцати быстроходных крейсеров, выпущенных на торговые пути, и поставленных под командование людей, готовых вести настоящую войну — беспощадную войну — будет достаточно, чтобы поразить Англию в самое сердце{297}.
Гужар, подобно другим лидерам Jeune Ecole был горячим поклонником сосредоточения сил на колониальной экспансии, полагая, что таким образом можно восстановить престиж Франции. Но он был одним из немногих, кто понимал, что завоевания Британской Империи намного основательнее, нежели достигнутые германцами или французами успехи на ниве дипломатии. Он вступил в спор с Обом и теми, кто ожидал многого от флота, созданного исключительно для уничтожения торговли.
Применив столь ничтожные средства, нельзя получить великие результаты. Эти теории весьма привлекательны. Они приходятся по вкусу общественному мнению — но при этом они искажают его, и сбивают с пути. Если мы хотим достичь решить столь важную задачу — мы должны быть готовы задействовать соответствующие средства.... Нигде на земле нельзя сделать что-то из ничего, или сорвать банк, рискуя лишь маленькой ставкой{298}.
Он также отмечал, что применять такие методы против Италии или Германии будет «ребячеством». Не прибегая даже к ссылкам на историю, он указывал на два слабых места теории крейсерской войны: на утверждение, что вести ее дешевле, чем обычную, и на непригодность ее для применения против континентальных держав. В ближайшем же будущем, добавлял он, ни двадцати крейсеров, о которых говорил Об, ни угольных станций, должных обеспечивать их действия, просто не будет. Франция может рассчитывать вступить в такую схватку располагая лишь «теми деревянными крейсерами, что есть у нас сейчас».
Идея, что война против вражеской торговли необоснованна с теоретической точки зрения, и неосуществима в ближайшем будущем, привела Гужара к следующей мысли:
Необходимо создать угрозу нанесения удара по торговым путям между Англией и Индией — как наиболее прибыльным и важным... и даже ее собственная территория должна перестать считаться неприкосновенной. Таким образом, в Средиземноморье возможно удастся решить судьбу мира{299}.
Поскольку Средиземноморье должно было стать основным местом действия, то для Франции было важно создать на этом море несколько баз — начиная с Туниса. Следующим по важности районом становился Канал, где Франция могла бы предпринять некоторые наступательные действия, вплоть до, возможно, вторжения, опираясь на Шербур. Гужар отмечал, что «географическое положение Бреста делает играемую им роль его менее важной, чем роль Шербура, и обрекает его быть лишь вспомогательным портом»{300}.
Замысел Гужара — сочетать наступательные действия на Средиземноморье с угрозой вторжения в Англию через Канал отвечала возможностям того броненосного флота, к созданию которого французы — впрочем, не держа в тот момент в голове ничего подобного — приступили к 1880 году. Но, в отличие от Гривеля, Гужар не планировал использовать броненосный и крейсерский флоты разными способами — в зависимости от того, против какого врага — Англии, или континентальных держав — велась бы война. Кроме того, если Об был сбит с толку значением, придаваемым своей торговле английскими либералами, то Гужара ввела в заблуждение забота английских консерваторов — особенно Дизраэли о сообщениях с Индией, бывших тогда, безусловно, «самыми лелеемыми» но не «самыми важными».
Гужар не разделял веру во всемогущество крейсерской войны, но соглашался с лидерами Jeune Ecole в том, что развитие торпедного оружия сделает броненосцы устаревшими. Недавнее усовершенствование торпед Уайтхеда сделало это более вероятным. За пять лет, прошедших после провала испытаний на «Тигре» и Русско-турецкой войны, оба основных недостатка торпед Уайтхеда — малая скорость и несовершенство метода запуска — были преодолены. Когда повсюду были уже готовы отказаться от его творения, в Фиуме смогли увеличить скорость торпеды вдвое, и перейти на запуск торпед из надводных аппаратов — вместо применявшегося прежде запуска из подводных труб, откуда торпеда выходила при помощи своего движителя. Теперь выпускалась при помощи сжатого воздуха или пара, подаваемых в торпедный аппарат, расположенный, обычно, в носу корабля. При запуске из расположенных другим образом аппаратов торпеда, входя в воду под углом, могла отклониться от курса на величину, пропорциональную скорости хода миноносца. В 1880 году был увеличен вдвое и вес заряда.
Решение проблем с запуском торпед Уайтхеда позволяло использовать их в качестве тарана с расширенными возможностями, и сделало более многообещающей идею постройки специального эскадренного миноносца{301}. Английский «торпедный таран» «Полифемус» (Polyphemus ) представлял собой (теоретически) быстроходный бронированный миноносец для эскадренного боя. Хотя на успешных испытаниях он и показал свою мореходность, при своем водоизмещении 2640 тонн он оказался слишком большим и дорогим для того, чтобы быть повторенным. Его постройка, как и более ранние эксперименты французов с кораблями меньших размеров, показала, что соединить вместе броневую защиту, высокую скорость и почти полностью погруженное положение возможно только за такие деньги, которые сделали бы массовую постройку таких кораблей — что было абсолютно необходимо — немыслимой. В 1880 году Conseil des Travaux решил, что вводить в состав французского флота корабли, подобные «Полифемусу», не следует{302}.
В 1879 году Conseil des Travaux запросил о создании чего то «совершенно нового; торпедного корабля значительного водоизмещения, быстроходного, безрангоутного, лишенного пушек и тарана, должного выходить в море вместе с эскадрой и играть роль специального вспомогательного корабля»{303}. Другими словами, было выражено желание получить мореходный миноносец, способный выполнять функции эскадренного крейсера. Годом раньше Conseil des Travaux уже осознал, что ожидать от 14-узловых крейсеров и 12-узловых авизо ведения нормальной разведки невозможно, и подал запрос о создании бронепалубного крейсера водоизмещением около 2000 тонн, который мог бы осуществлять разведку, и вместе с большими деревянными крейсерами вести войну против торговли{304}. Эти два крейсера разрабатывались для разных целей — первый — для береговой обороны, второй — для уничтожения торговли. Первый французский малый крейсер, заложенный двумя годами позднее, стал воплощением первой концепции. «Милан», спроектированный Эмилем Бертэном, регулярно предлагавшим свой проект крейсера с момента первого отказа в 1875 году, был по сути разведчиком, водоизмещением лишь 1700 тонн, и не имевшим другого вооружения кроме торпед и легких — в том числе скорострельных — пушек{305}.
Хотя среди стационеров по-прежнему явно не хватало настоящих «истребителей торговли», после «Милана» для флота метрополии начали строить малые крейсера, еще меньшие по размеру и еще менее подходящие для уничтожения торговли — и больше похожие на миноносцы. Французы отказались от типа «Милан» в пользу меньшего по размерам «минного крейсера», в духе германского «Цитена» (Zieten ) (1876). В 1882 году была начата постройка четырех минных крейсеров типа «Кондор» (Condor ), водоизмещением 1200 тонн, и восьми 320-тонных торпедных авизо типа «Бомб» (Bombe ), призванных заменить старые тихоходные разведчики и авизо. Все эти корабли должны были также играть роль миноносцев при эскадре. Эти гибриды, являвшиеся ответом на требование Conseil des Travaux создать мореходный миноносец, стали возможны только после успешных запусков торпед Уайтхеда из неподвижного носового аппарата — слишком большого для миноносца, и слишком слабого для крейсера.
Гужар полагал, что идеальным кораблем для ведения войны станет что-то наподобие новых минных крейсеров. Он предчувствовал, что «Италия» будет большим успехом Брина — который, отказавшись от «химеры неуязвимости», обеспечил ей скорость, которая не позволит всему средиземноморскому флоту Франции поймать ее{306}. Придумать способ потопить такой корабль при помощи пушек или тарана не удалось. Единственным ответом на «Италию» мог быть «по-настоящему мореходный корабль... чьим основным оружием была бы торпеда»{307}. По цене одной «Италии» можно было бы построить восемь предложенных Гужаром 1800-тонных бронепалубных «минных кораблей»: Средиземное море подходило для использования этих кораблей, и состоящая из них флотилия, выйдя в атаку на «Италию» со всех сторон, конечно потопила бы ее.
Гужаровские минные корабли были новым воплощением старой идеи «одного удара» — сам Гужар предпочел торпеду пушке в основном из-за того, что не рассчитывал потопить «Италию» при помощи артиллерии. Кроме того, эта тактика напоминала предлагаемую для армстронговских канонерок конца 1860-х — должных уничтожать врага атакуя его одновременно, в большом числе, и со всех сторон. Гужар сделал интересный шаг в направлении использования этого, чисто оборонительного оружия для перерезания путей сообщения между Англией и Индией. По сути, он предложил превратить Средиземноморье из моря в озеро. В отличие от таранов и канонерок, его минные крейсера не должны были ждать, пока «Италия» подойдет к французским берегам — наоборот, они должны были охотиться за ней и атаковать ее в любой части Средиземного моря. Гужар, впрочем, собирался достроить все заложенные броненосцы, но полагал, что в будущем минные крейсера заменят их.
В Италии 1880-х годов минные корабли также пользовались успехом — и даже истребители торговли вошли в моду — хотя никто не знал, истреблением чьей торговли они должны будут заниматься. В то время Армстронг строил «Эсмеральду», и был полон энтузиазма в отношении этого нового типа корабля. Итальянцы, ранее разделявшие маниакальную страсть Армстронга к большим пушкам, теперь кинулись закупать такие крейсера. В течение 1880-х годов Италия ввела в состав своего флота пять крейсеров водоизмещением 3400 тонн, несколько меньших по размерам крейсеров — и дюжину торпедных авизо наподобие «Цитена». Кроме того, итальянцы позаботились о совершенствовании системы береговых наблюдательных постов и телеграфной связи с ними, возложив на них задачи, обычно решаемые кораблями-разведчиками, приданными флоту береговой обороны{308}. И в Англии, и в некоторых других странах в течение 1880-х годов также экспериментировали с минными кораблями разных типов.
Хотя из предпринятых Гужаром мер наиболее важными были реформы в области управления флотом, его идеи в области тактики и стратегии заслуживают того, чтобы признать его самым способным из морских министров — приверженцев Jeune Ecole. Он не был фанатичным приверженцем какой-то одной идеи, и его обращения к общественному мнению были и разумны, и умеренны. Наконец, в его пользу говорит и то, что он не соединял воедино свои предложения — и какие-то политические идеи, несмотря на то, что его карьера была ярким примером несправедливого отношения монархистов к офицерам-республиканцам после 1872 года. Кроме того, Гужар не провозглашал минные корабли неким «истинно республиканским» видом оружия.
Береговая оборона
Хотя идея передать береговую оборону в ведение флота умерла с падением министерства Гужара, в этой области — в смысле развития техники тогда все же удалось достичь значительного прогресса. В минном деле ошибки начала 1870-х годов были полностью исправлены, и минные заграждения, утвержденные для всех пяти портов в 1877 году, были к 1881 году доведены — даже в Бресте — до удовлетворительного состояния{309}. Большая часть французских мин была либо с дистанционным управлением, либо — электроавтоматическими (автоматический режим включался по проводам с берега). Мины были донными, и устанавливались они в мирное время. Предназначенные для установки в глубоких водах у Бреста мины имели заряд из 1700 фунтов пороха. Велись активные разработки типов мин и зарядов, установки мин, контрминирования и разминирования, а также — прикрытия минных заграждений канонерками, прожекторами и скорострельными пушками. В 1886 году планы предусматривали приведение системы минной обороны в полную готовность за два дня начиная с отдачи приказа{310}. Все континентальные державы — особенно Германия — весьма активно работали в этой области, и даже итальянцам удавалось создать — когда позволяли условия — превосходные образцы минной обороны. Установка минных заграждений для обороны своего берега достигла весьма высокого уровня развития, автоматика же мин, выставляемых вдали от своих берегов была пока что неудовлетворительной{311}.
Исключение представляла из себя Англия — чье минное дело, отданное под контроль Королевских инженерных войск (Royal Engineers ) страдало от тех же самых проблем, что и корабельная артиллерия, находившаяся в ведении Военного министерства (War Office ). Это оружие было лишь чем-то, обещавшим выгоды в будущем, но в то время флот всерьез на него не рассчитывал{312}. За оборону одного пункта ответственность могли нести четыре разных организации. К примеру, оборона Мальты состояла из буев, отмечавших фарватер, управляемых торпед (controllable torpedo ), мин с дистанционным управлением, и боновых заграждений, предназначенных для защиты о миноносцев. Все это находилось в ведении четырех разных организаций. Однако управляемые торпеды не могли быть выставлены пока не будут убраны буи с фарватера, а подрыв мин с дистанционным управлением проделал бы дыры в боновых заграждениях{313}.
Прогресс в минном деле скоро ушел в тень благодаря совершенствованию миноносцев прибрежного действия. Во Франции суматошной деятельности конца 1870-х годов пришло на смену спокойное дальнейшее развитие начала 1880-х. Обширная русская программа развития миноносного флота не произвела на французов большого впечатления, но успех двух торникрофтовских миноносцев привел к работам над кораблями схожего типа. Сразу же после завершения испытаний флот решил заказать двадцать три миноносца — двенадцать с шестовыми минами Торникрофту, шесть — несколько больших — французским фирмам, по чертежам Торникрофта, три — с подводными торпедными аппаратами, и еще два малых миноносца, должных перевозиться на палубах броненосцев «не для действий в составе флота, но для вылазок у вражеских берегов» — Торникрофту же{314}. Таким образом, еще до успеха неподвижных носовых торпедных аппаратов Уайтхеда, французы приступили к осуществлению программы постройки больших миноносцев.
Когда самодвижущаяся мина стала эффективной, она была установлена на многих уже построенных миноносцах с шестовыми минами. Была продолжена и постройка новых — в 1878 году было заказано двенадцать миноносцев, в 1879 — одиннадцать, еще семь — в 1880 и начале 1881 годов. Водоизмещение кораблей постепенно росло, и в 1880 году был заказан первый мореходный миноносец — №60, водоизмещением 46 тонн. В 1881–1883 была начата постройка еще четырнадцати мореходных миноносцев. В результате этих мер в 1884 году Франция располагала примерно пятидесятью довольно крупными миноносцами различных типов, и шла второй, после располагавшей 115 миноносцами — большинство которых были заказаны в 1877 году — России. Италия с восемнадцатью миноносцами и Англия с пятнадцатью отставали даже от Голландии — одной из малых держав, крайне серьезно относившихся к миноносцам{315}.
Наиболее известными из этих мореходных миноносцев были построенные специализировавшейся на подобных кораблях верфью Нормана в Гавре миноносцы №63 и №64. При водоизмещении 46 тонн они имели длину 108 футов и на испытаниях развили скорость 22 узла. Экипаж их состоял из двенадцати матросов и одного офицера, дальность плавания достигала 1000 морских миль, вооружение состояло из неподвижных носовых торпедных аппаратов. После прошедшего без каких-либо проблем перехода из Гавра в Тулон, они были переданы испытательной торпедной станции, а затем — по требованию адмирала Оба, из-за отсутствия командующего временно исполнявшего его обязанности — Маневренной эскадре. Будучи первыми миноносцами, включенными в состав эскадры, они приняли участие во всех маневрах, и на пути из Тулона в Виллефранш в шторм оказались способны продолжать переход даже тогда, когда двум броненосцам береговой обороны пришлось укрыться в порту. Хотя эти миноносцы и не строились для действий в составе эскадры, они достигли в этом деле замечательного успеха. Хотя, конечно, от них нельзя было ожидать успешных действий в открытом море независимо от эскадры, Бойярдвильская комиссия сочла их полностью пригодными для береговой обороны, благо в этом случае «мореходность» подразумевала не более чем способность противостоять шквалам. Основным недостатком этих миноносцев была невозможность использование неподвижных торпедных аппаратов кроме как в хорошую погоду{316}.
Помимо размеров на этих миноносцах изменился еще и метод запуска торпед. Изменив форму дульного среза торпедного аппарата — сделав его похожим по форме на перевернутую ложку — Уайтхед добился того, чтобы торпеду можно было выпускать с движущегося корабля под любым углом — на борт с тем же успехом, что и прямо по курсу. (Эта форма дульного среза позволяла торпеде входить в воду таким образом, что отклонения (обусловленного ранее скоростью судна) не происходило){317}. В то же время было проведено первое научное исследование методов стрельбы с движущегося корабля по движущейся же цели — что позволило разработать и тактику стрельбы{318}. И корабль, несущий торпеды, и сама торпеда, и метод стрельбы торпедой по движущейся цели — все они достигли вполне удовлетворительного уровня, и с 1884 года торпеду Уайтхеда можно было считать настоящим, а не экспериментальным оружием.
Однако, как и в случае с броненосцами, французам в деле тактики применения торпед удалось достичь не слишком впечатляющего прогресса. Курсы торпедистов в Бойярдвилле 1885–86 года и доклад посланной в Фиуме комиссии дают полное представление о положении с торпедным делом перед тем, как адмирал Об стал морским министром{319}. Комиссии, в частности, отмечала, что все морские державы, включая Англию, активно занимаются торпедами — и что завод Уайтхеда настолько завален заказами, что качество продукции начинает страдать. Английские и германские торпеды — соответственно, производства Вулвича и Шварцкопфа — были лучше чем торпеды Фиуме, и комиссия рекомендовала немедленно возобновить попытки начать производство торпед во Франции{320}. (Начало этим попыткам было положено в 1878 году, когда Австрия — для того, чтобы предотвратить возможность покупки торпед Россией — ввела эмбарго на продукцию Уайтхеда. Однако, когда выяснилось, что продукция военно-морского завода в Эндрэ уступает уайтхедовской, дело было прекращено). Комиссия также порекомендовала продолжать закупать небольшое количество торпед в Фиуме — для ознакомления с техническим прогрессом в других странах. (Эта политика принесла свои плоды — из Фиуме были получены полные чертежи всех последних разработок — в том числе и основного секрета итальянцев — подводного торпедного аппарата, предназначенного для установки на броненосцах).
В сравнении с морскими державами того времени Англия, имевшая некоторое количество специалистов по торпедам, не располагала какой-либо организацией торпедного дела, и ее торпедисты «был далеко позади» прочих. Лидерами — если не по числу миноносцев, то по уровню организации — были Германия и Австрия. Будущий глава германского флота — Альфред фон Тирпиц (Alfred von Tirpitz ), командовавший в 1878–1880 году уже упоминавшимся кораблем «Цитен» посвятил себя развитию торпедного дела в Германии. «Это», писал он, «оружие... готовое для использования в современной войне, столь же важное каким некогда были бомбы Пэксана»{321}. Бывший в то время главой германского флота Альбрехт фон Штош (Albreht von Stosch ) порекомендовал незадолго до своей отставки, отказаться от постройки броненосцев и ограничиться в дальнейшем постройкой только броненосных канонерок (для защиты минных заграждений) и миноносцев. Его преемник, генерал Георг Лео фон Каприви (Georg Leo von Caprivi ) также сделал ставку на миноносцы.
Германская организация минных сил была во многом развитием организации береговой обороны начала 1870-х годов. И минные заграждения, и новые корабли должны были в основном задерживать и расстраивать действия врага. Флотилии миноносцев должны были укрываться в защищенных убежищах, а разведка должна была осуществляться лидерами флотилий, имевшими большее водоизмещение. Телеграф и быстроходные минные крейсера позволяли обеспечить быстрое сосредоточение сил. Значение же броненосных кораблей снизилось — теперь они были не более чем подвижными фортами, должными поддерживать действия минных кораблей по задержке противника{322}. Каприви планировал в добавление к флотилии из 150 современных миноносцев построить большое число минных крейсеров{323}. Поскольку по его планам надлежало построить один большой крейсер и несколько канонерок для службы в колониях, можно сказать, что идея о предпринятии каких-то наступательных действий, появившаяся при Штоше, была похоронена.
Каприви — как и Генеральный штаб — были одержимы идеей, что война против Франции и России неизбежна — и начнется в самом скором времени. Это значило, что времени хватает лишь на постройку миноносцев и малых крейсеров. Основной же задачей флота было насколько возможно прикрыть армию от угрозы высадки вражеского десанта с моря. Время Каприви характеризовалось практически полным отказом от долгосрочного планирования и на сосредоточении всех сил на береговой обороне. Наследством доставшимся флоту от Каприви, однако, стал не столько отказ от наступательных действий в открытом море, сколько созданная им практически неуязвимая система мобильной и стационарной береговой обороны, ставшая образцом для других стран Европы{324}. Политика Каприви была крайне популярна у консерваторов, полагавших, что новая колониальная политика ознаменует бесполезность заграничных станций, у офицеров, получавших благодаря занятиям торпедным делом шансы на продвижение по службе, и у армии и либералов, с одинаковой ненавистью относившихся к увеличению расходов на флот.
Побывавшая в Фиуме французская комиссия сочла, что австрийцы в организации торпедного дела продвинулись, возможно, даже дальше чем германцы, и что Адриатика идеально подходит для ведения минной и торпедной войны. Одна из одиннадцати ночных торпедных атак, проведенных на маневрах австрийского флота, на которых присутствовала комиссия, привела к тому, что четыре броненосца были сочтены выведенными из строя{325}. Подобно германцам, австрийцы объединяли свои миноносцы в флотилии, к которым придавались торпедные авизо наподобие «Цитена». Однако австрийский флот, в котором при Тегетгоффе утвердилась идея атаки вдвое большего флота при помощи разнородного набора деревянных военных кораблей, не мог, конечно, отказаться от мысли искать счастья в эскадренном бою. На маневрах австрийцы отрабатывали артиллерийский бой на параллельных курсах, на дистанции 2000 ярдов. За каждым броненосцем следовало по одному миноносцу, в задачу которого входило держаться под прикрытием корпуса броненосца, а когда врага заволочет пороховым дымом — внезапно атаковать. Австрийцы сказали французам, что подобные маневры уже имели место в прошлом году — когда в при них присутствовал сам император. Таким образом, за три года до того, как Франция и Англия взялись за изучение возможностей использовать миноносцы в эскадренном бою, флот, одержавший победу при Лиссе при помощи тарана по сути отказался от строя фронта, идентифицировавшегося с таранной тактикой, и взялся за разработку тактики применения торпед в сражении флотов.
Германские идеи использования торпед в береговой обороне впервые были применены во Франции в 1885 году — адмиралом Бергассом Дюпти-Туаром, морским префектом Шербура. Он принял основную идею объединения миноносцев в флотилии — или defenses mobiles - действующих с опорой на базу, или больший корабль — должный обеспечивать миноносцы углем, водой и торпедами. В зажигательной речи пред офицерами новых defenses mobiles он предрекал, что им суждено стать «ужасом Англии»{326}. Однако ни у кого не нашлось идей относительно того, как должна была действовать флотилия после того, как заметила бы врага. В эскадренном бою угроза применения торпед вынудила практически отказаться от использования тарана, а клубы порохового дыма, неизбежно заволакивавшие место сражения, давали миноносцам неплохие шансы на удачную атаку.
Но тактики действий миноносцев в таком столкновении все равно еще не было. Вместо того, чтобы объединить все три вида оружия (тарана, торпеды и пушки) в одном корабле (броненосце) французы полагали, что будущий флот должен состоять из таранных кораблей, миноносцев и артиллерийских кораблей. Их идеи относительно использования миноносцев строились на не вполне определенном принципе окружения отдельного корабля роем миноносцев, и подкрадывания в эскадренном бою к противнику под прикрытием порохового дыма{327}. В этом отношении французы отставали от германцев и австрийцев, но опережали англичан. В 1884 году, когда Британия располагала лишь дюжиной миноносцев — использовавшихся в основном для выездов на пикник, один из лучших британских строителей миноносцев, Альфред Ярроу, написал вызвавшую большое волнение статью для издания Royal United Service Institution {328}. Адмиралтейство прореагировало немедленно — заказав по два миноносца Ярроу и Торникрофту.
Защита флота
Совершенствуя торпедное оружие, флоты не забывали думать и о принятии мер для защиты кораблей, против которых это оружие должно было быть направлено. Используя фразу, популярную у сторонников Jeune Ecole, можно сказать, что речь шла о борьбе «микроба и гиганта» — поскольку флоты тех лет состояли в основном из гигантов — броненосцев и больших крейсеров (К примеру, в составе Маневренной эскадры было на тот момент шесть броненосцев, один большой крейсер и два авизо). Минные крейсера и торпедные авизо еще не были готовы для действий в море, и использование их в качестве «истребителей миноносцев» началось лишь после осознания необходимости постройки небольших кораблей, пригодных для этой цели. На то время броненосцы должны были рассчитывать в борьбе с миноносцами лишь на себя — или на тихоходные и неподходящие для этих целей авизо.
Первым оружием для борьбы с миноносцами, установленным на кораблях стали полуавтоматические пушки Гочкисса и Норденфельта. В 1873 году они были отвергнуты — как неспособные вести непрерывный огонь по движущейся цели. По иронии судьбы новые, более легкие пушки, были приняты на вооружение в 1878 году — в разгар увлечения гигантскими пушками. В минуту эти пушки выпускали до 14 фунтовых снарядов — в сравнении с пятнадцатью минутами на выстрел у тяжелых пушек, а сбалансированная установка обеспечивала стрелку возможность постоянно держать противника под прицелом — или следить за точностью стрельбы по линии всплесков от снарядов в воде. Для нового оружия принцип постоянного удерживания противника в прицеле — то есть, наведению пушки подобно тому, как целятся в движущуюся мишень из винтовки — был не менее важен, чем скорострельность{329}.К 1880 году эти легкие пушки, могущие держать любой приблизившийся на 2000 ярдов миноносец под постоянным огнем, стали устанавливаться на броненосцах. Кроме того, начали применяться и электрические прожектора — для обнаружения миноносцев ночью. В том же году французы начали эксперименты со стальными противоторпедными сетями -вывешиваемыми на шестах вокруг броненосца — и к 1888 году оснастили ими все броненосцы{330}. Во время стоянок эти сети давали «абсолютную защиту», но даже в превосходную погоду развить с выставленными сетями скорость более 7 узлов было невозможно{331}.
Основными средствами защиты броненосца от торпед были, таким образом, сети, легкие пушки, прожектора и малые суда, которые можно было бы применить для этих целей (часто ими становились корабельные же катера). Проблема, однако, не воспринималась слишком серьезно до 1885 года, и принимаемые меры были способны, скорее, подтвердить правоту первых энтузиастов торпедной войны. В 1885 году будущий английский адмирал, сэр Артур Найвет Уилсон (Arthur Knyvet Wilson ) писал своему другу о своих впечатлениях от первых учений, проведенных ночью против «условного миноносца».
Мы стали на якорь в шести милях от нашего противника, и когда начало темнеть, приняли меры к его обнаружению, освещая все пространство вокруг корабля прожекторами, и держа пушки и винтовки наготове. Сперва была поднята ложная тревога, и матросы открыли огонь по тому, что было — как я теперь считаю — просто темнотой за пределами луча прожектора. Огонь вскоре был прекращен, и тогда мы увидели подходящий с другой стороны миноносец. Сразу был открыт огонь из пушек, картечниц и винтовок. Несколько секунд жуткого грохота — и все вокруг заволокло дымом так, что о местонахождении цели оставалось лишь догадываться. Наконец я услышал команду «прекратить огонь». Когда же мишень была исследована — обнаружилось, что мы не добились ни одного попадания{332}.
Посредники на большинстве маневров, опираясь на количество выпущенных снарядов и произведенный шум, определяли уничтожение до полудюжины мишеней.
В 1888 году были предусмотрены следующие меры защиты флота, стоящего на якоре: линия минных заграждений для защиты от таранов, барраж из мачт и шестов против миноносцев, линия защиты из корабельных катеров и малых судов, прожектора и скорострельные пушки на берегу, создающие постоянно освещенную зону при входе на якорную стоянку, и сети вокруг всех больших кораблей. Тяжелые пушки не должны были открывать огонь ни при каких обстоятельствах{333}. Возможно из-за того, что английские корабли по прежнему красились в белый цвет — выглядевший на парадах более привлекательно, чем серый цвет французских и германских кораблей, будущий адмирал Уилсон был вынужден добывать кустарник для того, чтобы замаскировать свои корабли — на потребный для его предприятия деготь пришлось извести половину оливковой рощи. В том случае, если удавалось обеспечить сразу и барражи, и сети, и прожектора, и кустарник — то задача защиты флота на стоянке выглядела решаемой.
С другой стороны, было очевидно, что миноносцы являются почти непреодолимым препятствием для организации ближней блокады порта не имеющими эскорта броненосцами — и представляют большую опасность в эскадренном бою. Рискованность боя на ближних дистанциях еще усиливалась благодаря пороховому дыму из тяжелых пушек Во время обстрела Александрии, предпринятого английской эскадрой во время оккупации Египта в 1882 году, дым был столь густым, что кораблям приходилось прекращать стрельбу. При Лиссе в 1866 году дымом заволокло все место боя. Даже когда огонь вели лишь легкие пушки дым и то представлял собой серьезную проблему. Сети же были бесполезны как в эскадренном бою, так и при попытке предотвратить прорыв быстроходного крейсера из блокируемого порта.
Мечта пионера торпедного дела Роберта Фултона о «2000 миноносцев, способных лишить Англию господства в Канале» выглядела осуществимой{334}. В 1884 году вопрос о миноносцах и броненосцах привел к бурной дискуссии в Палате Депутатов — что предвосхитило бесконечные споры на эту же тему, не утихающие следующие двадцать лет{335}. Подобно Гужару за несколько лет до него, министр флота адмирал Александр-Луи-Франсуа Пейрон (Alexandre-Louis-Francois Peyron ) собирался достроить уже заложенные броненосцы, но был настолько неуверен в будущем этого ранга кораблей, что не хотел брать на себя ответственность за закладку новых. Примерно в это время французы отказались от постройки двух новых броненосцев, представлявших собой несколько увеличенные «Марсо» — «Бреннус» (Brennus ) и «Шарль Мартель» (Charles Martell )
Во всех флотах Европы зародилось чувство, что неясные предсказания начала 1870-х годов готовы сбыться — и что броненосцы сходят со сцены. В течение почти пяти лет строительство броненосцев в Европе было практически прекращено{336}. В Англии Первый Лорд Адмиралтейства, граф Нортбрук (Northbrook ), заявил, что если бы он получил для постройки новых кораблей те деньги, которые требовали сторонники большого флота, он не знал бы — на что их потратить.
Будет чрезмерной роскошью тратить 2 000 000 фунтов на постройку больших броненосцев. Если бы Адмиралтейство получило три или четыре миллиона фунтов — то основной проблемой было бы решить, на что их потратить. Основной вопрос в наши дни — является ли желательным увеличение количества этих гигантских кораблей. И эта проблема стоит не только перед нашим Адмиралтейством, но, насколько я знаю, с ней столкнулись и в других флотах{337}.
Этот пассаж часто цитируется в последние годы — вне контекста — для демонстрации некомпетентности Нортбрука, но на самом деле он лишь отражает смятение умов, общее в то время для всех флотов Европы. Двумя годами раньше единственным доводом, который смог выдвинуть парламентский секретарь в пользу достройки уже заложенных кораблей оказалось то, что в их постройку вложили уже столько денег, что лучше бы их было все-таки ввести в строй. В предисловии к бюджету флота на 1886 год он отмечал, что два броненосца, по поводу которых разгорелись жаркие споры — а именно «Найл» (Nile ) и «Трафальгар» — будут, возможно, последними «столь большими броненосцами, построенными как у нас, так и в любой другой стране мира»{338}.
Необходимость защищать корабли на якорных стоянка привела к совершенствованию обороны портов. Гужар отмечал, что — по крайней мере в основных военно-морских портах — требуется прикрыть большую часть якорных стоянок от торпедных атак путем постройки молов. Вместе с увеличением дальнобойности морских пушек — также ставшим источником постоянных тревог — появление миноносцев вновь подняло вопрос о безопасности даже наиболее мощных баз флота — при том, что мины практически сняли угрозу захвата его вражеским флотом. Еще до Гужара французы потратили немало денег на усиление Тулона, он же предложил немедля выделить на совершенствование обороны портов 100 миллионов франков — и еще 47 миллионов — для последующих усовершенствований{339}. Этот проект — подобно многим другим — был представлен на рассмотрение преемником Гужара — адмиралом Жорегиберри. Порты и Англии и Италии были защищены не лучше — и поэтому миноносцы представлялись вполне эффективным средством атаки противника в базах.
Сокращение
Еще до того, как совершенствование нового оружия вызвало сомнения относительно будущего броненосцев, постройка начатых в 1880 году кораблей была замедлена финансовым кризисом 1882 года и провалом системы общественных работ. Усиление французского флота в начале 1880-х годов финансировалось в основном — как и многие другие программы — при помощи займов. Когда они иссякли, флоту не оставалось ничего иного, как урезать свой бюджет — с 217.2 миллионов франков в 1883 до 171.6 миллиона в 1885. В результате вся программа строительства броненосного флота была практически остановлена. В 1885 году министр финансов ответил на жалобные просьбы министра флота недвусмысленным отказом:
Однако, обосновывая увеличение... которое полагаете необходимыми, вне зависимости от того, какие соображения Вы приводите, вы должны понимать — в этом вопросе мы сталкиваемся с форс-мажорными обстоятельствами. Увеличению расходов препятствует нехваток средств{340}.
Экономический спад, последовавший за кризисом 1882 года, продлился долго. С 1883 по 1896 год экономический рост практически остановился, и Франция страдала от безработицы и серии банкротств. Что бы парламентарии — и флотское руководство — не думало о будущем флота, им предстояло учитывать фактор, с которым они не сталкивались в «хорошие» годы — конце 1870-х — начале 1880-х — а именно, хронический недостаток средств.