Новые факторы: Италия и Россия
После поражения в 1870-м году Франция сохранила свой флот, как заметил один историк, sans trop savoir pourquoi (не зная даже зачем){161}. Нужный в первую очередь для поддержания престижа флот, несмотря на великолепно подготовленный личный состав, прозябал по руководством своих консервативных руководителей. Однако в 1870-х годах у старых держав появились новые соперники, что вынудило французов принять на вооружение новые идеи. Обретшая независимость Италия и Франция рассматривали друг друга как возможного противника, и после серии дипломатических споров вступили в гонку морских вооружений, основной особенностью которой было совершенствование в первую очередь технологий в Италии, пытавшейся таким образом скомпенсировать свое отставание по ресурсам. Менее значительным, но столь же интересными были попытки России вступить в соревнование на море с Англией при помощи новых кораблей для крейсерской войны.
Возрождение итальянского флота
После того, как бурные 1860-е годы закончились, следующий шаг в создании современного флота был предпринят Италией. Принятая итальянцами военно-морская политика базировалась на трех принципах: французском акцентировании внимания на техническом прогрессе, английской рациональной организации флота, и германской оборонительной стратегии. К заимствованным у иностранных флотов идеям итальянцы добавили свою — ясное понимание того, что Италия из-за своих ресурсов будет слабее на море, чем ее основной противник. Эта мысль сильно отличала новую политику от старой — ранее итальянцы, собираясь добиться превосходства в силах над своим основным противником, Австрией, действовали в соответствии с принципами английского и французского флотов. Поражение, нанесенное австрийцами итальянскому флоту при Лиссе дискредитировало эту политику. В течение следующих шести лет итальянцы проявляли к своему флоту если не враждебность, то полнейшее равнодушие. Была крайне популярна идея создать импровизированный флот, состоящий из бывших торговых судов (настоящая мечта налогоплательщика), и использовать военные корабли в качестве плавучих фортов для защиты гаваней{162}.
Французы немало сделали для инициирования возрождения итальянского флота. При Наполеоне III правые политики откровенно вмешивались в споры Папы со светскими властями Италии по поводу обладания Римом на стороне первого, политики же левого толка, проявляя равную с правыми безответственность, помогали итальянским республиканцам. Тьер четко обозначил политику Третьей республики в отношении Италии, послав после оккупации Италией Рима в 1870 году колесный фрегат «Оренок» (Orenoque ) к Чивита Веккье (Civita Vecchia ) для демонстрации поддержки Папы. Это вызвало первую вспышку общественного негодования, приведшую в итоге к созданию нового итальянского флота. В 1872 году Комитет по бюджету итальянского Парламента предложил новую обширную военно-морскую программу, деньги на реализацию которой планировалось получить, в частности, от продажи кораблей старого флота{163}. Когда министр заявил, что он не запрашивает дополнительных средств только по финансовым соображениям, Палата поставила на повестку дня и утвердила выделение необходимой суммы.
Промахи французов не только поспособствовали перемене общественного мнения в пользу флота, но и помогли определить основную цель нового флота — оборону побережья Италии от французского Средиземноморского флота. Ориентация не на экспансию на Средиземном море, но на оборону своего берега явственно видна из заключения Постоянной Комиссии, составившей план обороны Италии.
Обладая превосходством на море, но уступая в силах на суше мы не сможем предотвратить вторжение на нашу территорию. Однако, даже мощнейшая армия, без помощи флота не сможет защитить наши протяженные берега и острова от вражеских атак. Если возникнет угроза ее базам, она не будет обладать достаточной свободой действий{164}.
Многие из идей пьемонтцев, управлявших теперь Италией, были почерпнуты у германцев. Правители Италии полагали, что армия является исключительно наступательным оружием, при помощи которого исход войны будет решен на суше, а не на море, но они сознавали, что помощь флота будет необходима армии для того, чтобы получить свободу действий в ее операциях на суше. Как и германцы, они предоставили армии полный контроль над всеми военными операциями, оставив командованию флота решать, к каким тактическим действиям следует прибегнуть, чтобы выполнить приказ армии{165}. Это подчинение флота армии продемонстрировало схожесть назначения итальянского и германского флотов. В итальянской системе нашлось место и другим особенностям системы германской — «легкой кавалерии» береговых наблюдательных постов, телеграфной связи, и посыльных судов — и «тяжелой кавалерии» — броненосцев береговой обороны (вместо германских Ausfallkorvetten ), выходящих из баз для дезорганизации и задержки вражеской атаки до тех пор, пока сухопутные войска, переброшенные по железной дороге, не смогут, наконец, нанести парализующий удар.
Хотя задачи, ставящиеся перед итальянским и германским флотами были схожи, сами флоты сильно различались. Причиной этого было то, что побережье Италии представляло весьма серьезную проблему для того, кто взялся бы за его защиту, в отличие от легко обороняемого побережья Германии. Италия, будучи полуостровом, была по определению уязвима для атак с моря. Большое количество беззащитных приморских городов сочеталось с примитивной внутренней транспортной системой, которая, в отличие от германской сети железных дорог, была неспособна обеспечить быстрое перемещение войск. С морской точки зрения, проблемы ее обороны заключались в возможности нанесения удара с одного из четырех морей — Лигурийского, Тирренского, Ионического и Адриатического. Франция могла угрожать лишь ударом с первых двух.
Лигурийское море, простиравшееся от французского побережья до острова Эльба было открыто для действий французского флота из Тулона, однако на его берегу были расположены лишь три важные цели, по которым этот флот мог бы нанести удар — Генуя, Легхорн (Leghorn ) и прибрежные железнодорожные пути. Генуя, будучи торговым портом, могла быть серьезно повреждена обстрелом с моря, равно как и верфи Ансальдо (в Сестри Поненте) и Одеро (в Сампьердарене), но укрепления не могли быть взяты без помощи армии. Легхорн, и его верфи (принадлежащие Орландо), был плохо защищен, но высадка армии для наступления вверх по реке Арно на Флоренцию могла быть осуществлена лишь в непосредственной близости от города. Кроме того, Генуя и устье Арно были соединены довольно неплохой сетью железных дорог Северной Италии.
Оборона более протяженного побережья Тирренского моря доставляла больше проблем, и была более важной. В этот бассейн вели четыре прохода разной ширины: пролив между Корсикой и Италией, частично прикрытый со стороны Италии островом Эльба и мысом Монте Аргентарио, пролив Бонифачио между Корсикой и Сардинией, широкий проход между Сицилией и Сардинией, и Мессинский пролив. Враг мог найти для себя здесь две цели, еще более важные, чем Генуя и Легхорн: столицу королевства — Рим, и самый большой город и второй порт королевства — Неаполь. Рим легко мог быть атакован армией, высадившейся у Чивита Веккьи, Остии и Гаеты. Неаполь же самими итальянцами считался зависящим исключительно от милости сильнейшего флота{166}. В районе Неаполя находились также флотский артиллерийский завод, арсенал, и важнейшие частные судостроительные заводы — в том числе завод Армстронга в Поццуоли, верфи Кастелламаре, и производящие паровые машины заводы Паттисона (Pattison ) и Гуппи (Guppy ). Несмотря на уязвимость Генуи, Легхорна и Рима, Неаполитанский залив был настоящей ахиллесовой пятой Италии{167}.
Что еще более важно — ни Рим, ни Неаполь не были обеспечены в должной мере железными дорогами, что делало этот район полуострова совершенно непригодным для мобильной обороны на суше. Все итальянские железные дороги были одноколейными, и не были в должной мере оборудованы железнодорожными терминалами и не располагали достаточным количеством подвижных составов. Горы в центре полуострова были столь труднопроходимы, что даже перевозя войска на составах с двумя локомотивами, по важнейшей ветке от Болоньи до Флоренции, и дальше на юг, к Риму можно было за сутки перевезти их вдвое меньше, чем на остальных участках. Столкнувшись с этой неразрешимой проблемой итальянцы предпочли сконцентрировать свои силы на севере: сосредоточив девять десятых всей артиллерии и складов в северной части королевства и оставив войска на полуострове по сути лишь с личным оружием. Это позволило бы итальянцам собрать свои силы вместе на севере за две-четыре недели: но если бы пришлось собирать войска для отражения атаки с юга, это привело бы к хаосу. Предполагалось, что для переброски по железной дороге армейского корпуса с частью артиллерии и кавалерии на юг от Болоньи понадобиться шесть дней: у германцев подобная операция должна была быть осуществлена за двадцать четыре часа{168}.
Италия была лишена основного элемента германской системы обороны — мощной железнодорожной сети. Кроме того, она была лишена и другого преимущества Германии — песчаных отмелей, не дающих кораблям противника подойти к берегу достаточно близко для бомбарировки. В результате, французские транспорты, бесполезные в войне с Германией, были бы весьма существенным подспорьем в войне с Италией{169}. В Тулоне и Марселе можно было посадить на корабли больше войск, чем в северных французских портах, расстояние, на которое их следовало перебросить было меньше, и количество мест для высадки на берегу Италии было больше. Французы продемонстрировали свои возможности, перебросив в 1859 году в Геную 100 000 солдат, помогших Италии обрести независимость, и в 1881 году — в успешной колониальной экспедиции против Туниса.
Воображение же итальянцев было более живым, чем у германцев. Переброска в два приема 60 000 человек, предусматриваемая французскими планами, превратилась в страшных снах итальянских военных в возможность высадки за раз 130 000 человек. Итальянское правительство было в результате вынуждено держать треть своей армии на западном побережье у Рима, Неаполя, и Ла Специи. Мольтке считал, что эти силы итальянцев были практически парализованы одной лишь угрозой удара с моря. Остальная часть итальянской армии была связана страхом перед ударом французских войск через Альпы — в планы итальянского командования входило пропустить французов через горы, а потом разгромить их у Турина{170}. Постоянные предупреждения о возможности обстрела и вторжения в 1870-х годах стали одной из причин перманентной паники в Италии 1880-х годов. Французы не могли ввести в Тулон два транспорта одновременно без того, чтобы итальянцы не начинали бы жаловаться Германии и Британии.
В начале 1870-х годов в Италии появилась своя «Молодая школа» — группа младших офицеров, разработавших новую стратегию, и достаточно способных, чтобы применить ее на деле. Они понимали, что побережье Аппеннинского полуострова, в отличие от побережья Германии, не может быть надежно защищен без флота мореходных кораблей. Первоначальной целью их, спонсируемой правительством, пропаганды, подобно схожим писаниям 1860-х годов в Англии, было не внушение среднему классу мысли о важности морской мощи и колониальной экспансии, а доказательство бесполезности столь популярных плавучих батарей. В своих должных сеять тревогу романах, один из которых был издан Морским министерством в 1872 году для распространения среди членов Палаты, они приводили примеры из истории{171}. Также они рассылали свои письма в рассчитанные на средний класс периодические издания — те самые, которые раньше поддерживали усилия графа Камилло Кавура (Camillo Cavour ) по объединению Италии. В процессе скучный официальный журнал флота Rivista Maritima стал самым информированным и живым военно-морским периодическим изданием в Европе. Кроме того, эти офицеры приняли на вооружение — не без помощи вице-президента британского Royal United Service Institution — английские методы работы с общественным мнением{172}
У движения за возрождение флота было два выдающихся лидера: морской инженер Бенедетто Брин (Benedetto Brin ) и стратег и парламентарий адмирал Симон Пакоре ди Сен Бон (Simone Pacoret de Saint Bon ). Оба оказались способны иметь дело с Палатой — чего не удалось достичь двум бывшим морским министрам, старым морским волкам адмиралам Гильельмо Актону (Guglielmo Acton ) и Аугусто Риботи (Augusto Riboty ). Сен Бон по своим политическим взглядам был крайне правым, Брин — министром от левых, но единое понимание стратегии этими двумя людьми столь разных политических убеждений дало итальянскому флоту руководство сплоченное настолько, что, учитывая особенности итальянской политики тех лет, этой сплоченности можно только удивляться. В последовавший за их приходом к власти период — с 1872 по 1877 год — были заложены основы современного итальянского флота.
Бенедетто Брин был самым выдающимся корабельным инженером Европы после Дюпюи де Лома. В некоторых отношениях он может считаться наследником де Лома, так как после того как Франция отринула культ технического прогресса, Брин превратил итальянский флот в испытательный полигон для новых технических решений. Подобно флоту де Лома, его флот был флотом, в котором главную роль играла техника. Брин не колеблясь принимал вызов могучих противников. Он настолько неуважительно относился к исповедуемым строевыми офицерами британским морским традициям, что одним из первых его действий была попытка реформировать военно-морскую академию в Легхорне. (Строевые офицеры, соединив свои усилия с консерваторами, добились, в конце концов, ухода Брина). Он был близким другом великого итальянского артиллериста Карло Феличе Альбини (Carlo Felice Albini ) и работавшего у Армстронга Эндрю Нобла (Andrew Noble ). Идеи Брина во многом сформировались под влиянием иностранных промышленников, особенно сторонника больших пушек и отказа от брони Армстронга.
Брин стал основателем современной итальянской кораблестроительной промышленности. Предпринимая меры по созданию итальянской тяжелой кораблестроительной промышленности он во многом полагался на иностранные компании — в основном, конечно, британские. Поначалу наиболее примечательным примером дочерней итальянской компании зарубежной фирмы был орудийный завод Армстронга в Поццуоли, но после обескураживающих попыток скопировать иностранные образцы крупнейшие итальянские машиностроительные фирмы были вынуждены вступить в «партнерство» с англичанами. Ансальдо в Генуе стал дочерней компанией Модсли (Maudslay ), английского производителя паровых машин, Гуппи из Неаполя принял помощь другой подобной фирмы, Хоторна (Hawtorne ), Паттисон в Венеции строил миноносцы по чертежам Торникрофта. Значительные инвестиции англичан в итальянское военное кораблестроение имели политические последствия, став экономической базой для англо-итальянского военного сотрудничества и финансирования итальянской морской экспансии при помощи займов в Англии.
Итальянцы весьма тщательно выбирали фирмы, чьей технической поддержкой они собирались пользоваться. Если в какой-то области англичане не были лучшими, к пирогу допускались другие. В итоге Италия стала настоящей лабораторией, в которой европейские изобретатели проводили свои эксперименты. Шварцкопф (Schwarzkopf ) из Берлина основал в Венеции торпедный завод, за помощью в деле производства стали итальянцы обратились к предполагаемому противнику — Франции. После победы французских стальных броневых плит, снарядов и корпусных конструкций итальянское правительство в 1884 году предоставило Крезо 12 миллионов лир на организацию на у Терни (Terni ) первого сталелитейного завода в Италии{173}.
Хотя система организации дочерних компаний и замаскированного партнерства оставляло Италию на милость иностранных производителей, она была по крайней мере лучше, чем постройка кораблей за рубежом{174}. Хотя Брин и был противником подготовки офицеров в английском стиле, он ввел на устроенных по французскому типу арсеналах чайлдерсовскую организацию и современные методы работы. Несмотря на изначальную низкую квалификацию итальянских рабочих, вскоре выпускаемая ими продукция по качеству приблизилась к зарубежным образцам{175}.
Новому итальянскому флоту сильно не повезло с расположением баз. Из старых баз можно было использовать лишь одну — самую незначительную, и вдобавок сильно заиленную Венецию. Две другие — Неаполь и Генуя — были беззащитны перед обстрелом. Перенос генуэзского арсенала в выбранное некогда для него Наполеоном место — Ла Специю — было начато в 1872 году, и к моменту, когда соперничество французского и итальянского флота начало разгораться всерьез, успело завершиться. Эта позиция — настоящий Тулон Италии — обеспечивала контроль за Лигурийским морем и позволяло до известной степени прикрывать северный проход в Тирренское море. Единственным вариантом решения проблемы с арсеналом в Неаполе было также перенести его — например, как предлагали реформаторы, в Таранто. Для Неаполя, утратившего при объединении Италии свою независимость вкупе с большей частью торговли, перенос арсенала рассматривался как окончательное крушение былой славы города. В течение строительства базы в Таранто итальянское правительство пошло на поводу у неаполитанцев, и решила оставить арсенал в Неаполе. Корабли, однако, более в Неаполе не базировались.
Основной слабостью новой базы в Таранто было то, что эта база находилась вовсе не в Тирренском море. Можно предположить, что реформаторы — большей частью происходившие из северной Италии, перенося арсенал из Неаполя в Таранто имели в голове в голове некие, пусть и неопределенные, планы относительно Восточного Средиземноморья и Балкан. Однако, рассчитывая на призрачные преимущества, которые могло бы дать обладание военно-морской базой вблизи Леванта, могущей быть использованной для нападения, итальянцы сами лишили себя базы для защиты жизненно важного для них Тирренского моря. Широкий пролив между Сицилией и Сардинией открывал врагу дорогу к сердцу южной Италии, которую ни Венеция, ни Таранто, ни Ла Специя — ни одна из трех итальянских военно-морских баз — не могла прикрыть. Результатом преследования двух целей одновременно — ублажить как гордость неаполитанцев, так и свою мегаломанию в отношении Балкан — стало появление слабого места в итальянской программе возрождения флота{176}.
Проект итальянского корабля: «Дуилио»
В Италии, как и в Германии, военно-морские базы должны были дать возможность осуществлять вылазки кораблям, защищающим побережье{177}. Однако итальянским аналогом Ausfallkorvetten мог быть только мореходный броненосец. Броненосцы могли обстреливать итальянские порты и прикрывать высадку десанта, и чтобы противостоять им был нужен опять же броненосец. Так как достичь равенства по числу броненосцев итальянцы не могли и рассчитывать, им пришлось полагаться на превосходство в мощи отдельных кораблей. Но, несмотря на последующие заявления, будто Италия построила «мэхэновский» флот еще до того, как Альфред Тайер Мэхэн и Филип Коломб (Philip Colomb ), итальянцы не уловили идеи «господства на море», которая даже тогда прослеживалась в британских и французских морских традициях. Итальянские корабли не были созданы для уничтожения вражеских сил прямой атакой, предотвратив тем самым высадку десанта или обстрел. Вместо этого, они должны были пассивно ожидать момента, когда французская операция против берега будет в разгаре, и уже тогда осуществить вылазку. Итальянцы рассчитывали поймать французов также, как они сами были пойманы австрийцами у Лиссы. Итальянский флот 1870-х, равно как и германский, не был единым флотом с несколькими местами базирования — он представлял собой набор несвязанных в единое целое кораблей, базирующихся в наиболее опасных пунктах. По сути, это была группа гигантских броненосцев береговой обороны, задачей которых было предотвращение даже не обстрела, а лишь высадки десанта.
Брин создал свои корабли, которые должны были по мощи превосходить любой корабль, который могли бы выставить французы, взяв за основу мощнейшие британские броненосцы. Французский «Редутабль» со своими расположенными побортно пушками был прямым потомком линейных кораблей. Британцы же двигались тогда в другом направлении. Находясь по впечатлением больших американских мониторов, один из которых — «Миантономо» (Miantonomoh ) — после Гражданской войны в США посетил Европу, они в 1869 году заложили первый в мире безрангоутный мореходный броненосец «Девастейшн» (Devastation ), который, будучи лишен парусов и имея лишь низкий надводный борт был способен пересечь Атлантику. Он нес четыре тяжелые пушки в двух башнях, расположенных поверх возвышавшегося над основной палубой в центральной части корпуса мощно бронированного бруствера.
Когда «Кэптен», низкобортный башенный броненосец с полным парусным вооружением, перевернувшись в открытом море, спровоцировал расследование в отношении проектов кораблей, принятых Адмиралтейством, «Девастейшн» все еще достраивался. Хотя Комитет по проектам (Committee on Designs ) признал «Девастейшн» вполне остойчивым, результатом споров стало изменение основной идеи защиты. Армстронг, и другие британские противники бронирования кораблей использовали благоприятную возможность, чтобы представить на суд публики свои взгляды. Они заявили, что результатом удачного попадания, разбившего броню, станет град осколков, отлетающих внутрь корабля, который, таким образом, будет в большей безопасности не неся брони вовсе, нежели будучи прикрыт пробиваемой вражескими снарядами броней. Хотя Комитет и отверг предложение отказаться от брони вовсе, основная идея противников брони была принята на вооружение: сочли, что броня, которую могут пробить тяжелые вражеские пушки хуже, чем просто бесполезна. Комитет понял, что вскоре прикрыть непробиваемой броней и ватерлинию, и пушки станет попросту невозможно, и что следует изобрести какой-то новый способ, позволяющий обеспечить как непотопляемость корабля, так и защиту пушек. За счет снятия брони с какой-то части корабля следовало установить в другой части неуязвимую броню{178}. Бронирование корабля только по ватерлинии было применимо для броненосных таранов, бронирование одних только пушек — применимо для корабля, полагающегося на мощь артиллерии.
Брин, близкий друг артиллеристов Армстронга и Альбини, пошел по второму пути. Спроектированные им корабли «Дуилио» (Duilio ) и «Дандоло» (Dandolo ) несли самые тяжелые пушки, прикрытые непробиваемой броней, и имели самую большую скорость. Брин предпочел бронированному корпусу и брустверу «Девастейшна» цитадель, защищенную двадцати двух дюймовой броней, поверх которой устанавливались столь же мощно защищенные башни. Ценой столь мощного прикрытия центральной части корпуса и артиллерии стал отказ от бронирования оконечностей. Вместо броневого пояса оконечности защищались броневой подводной палубой, поверх которой шел слой небольших водонепроницаемых отсеков, должных ограничивать затопления от одиночного попадания. Некоторые из этих отсеков были заполнены углем, другие — пробкой или припасами. Таким образом, защита корабля обеспечивалась неуязвимой броневой цитаделью в центре корпуса, и клетчатым слоем поверх броневой палубы — в оконечностях{179}.
Брин выбрал самые тяжелые пушки, которые только мог изготовить Армстронг, и постройка корабля была начата прежде, чем были точно определены их размеры. Пушки «Девастейшна», изготовленные по армстронговским принципам на Вулвиче, весили 35 тонн. Когда Армстронг подготовил проект 60-тонной пушки, Вулвич ответил 80-тонной. В итоге Армстронг перешел к 100-тонному орудию. В процессе перехода от 35-тонной пушки к 100-тонной, ее калибр увеличился с 12 до 17.7 дюймов, вес снаряда — с 700 до 2000 фунтов, а толщина железной брони, пробиваемой с дистанции 100 ярдов — с 12 до 37 дюймов. В 1876 году первый из этих дульнозарядных монстров успешно прошел испытания в Специи. В конструкции этих пушек нашел отражение новый принцип изготовления орудий — стальной ствол, скрепляемый железными кольцами. Устанавливались они в двухорудийных башнях, расположенных по углам цитадели — носовая башня сдвинута к правому борту, кормовая — к левому. Предполагалось, что такое расположение позволит всем четырем пушкам вести огонь в нос, корму и — в некоторых секторах — на оба борта. По крайней мере две пушки должны были иметь возможность вести огонь в любом направлении. Работа чудовищных по весу пушек и орудийных башен обеспечивалась гидравликой. Чтобы зарядить пушки, требовалось развернуть башни и опустить дула пушек в бронированные гласисы, под которыми размещались боезапас и прибойники.
В то время как частичный отказ от брони и пушки были идеями Армстронга, Альбини и Брина, мысль обеспечить кораблю высокую скорость — 15 узлов, на два больше чем у любого возможного противника, была подана Сен Боном. Сен Бон, да и итальянцы в целом первыми поняли огромное значение скорости для слабых кораблей. Гривель обосновал это теоретически, но на практике морские инженеры и экономящие на флоте политики всегда приносили ее в жертву в первую очередь. Сен Бон же счел, что высокая скорость по важности стоит в одном ряду с броней, и что сильнейший корабль слабейшего флота должен всегда иметь возможность уйти от противника или принудить его к бою. Его корабли должны были использовать свою скорость не только для бегства от превосходящих сил врага — но и для атаки и уничтожения неосмотрительно отделившихся от главных сил вражеских кораблей.
Активная оборона, состоящая из кораблей с высокой скоростью, могла бы стать достойным противником французского флота, в составе которого не было кораблей, скорость которых не была бы принесена в жертву прочим характеристикам. «Дуилио» и «Дандоло» оставаясь в боевой готовности, и играя роль "fleet in being", скорее всего могли бы выполнить свое предназначение — так как маловероятно, что французы в такой ситуации рискнули бы предпринять серьезную десантную операцию. Всей Маневренной эскадре французов было бы весьма непросто поймать хоть один броненосец из этой пары, в то время как самим итальянцам, весьма вероятно, удалось бы уничтожить один или несколько отделившихся от эскадры французских кораблей, которые — несмотря на свою многочисленность — были и тихоходнее, и слабее, чем «Дуилио» или «Дандоло».
В окончательных характеристиках этой пары нашли отражения и неясные амбиции итальянцев в отношении Леванта. Корабли имели огромную по тем временам дальность плавания под парами — от 5 000 до 6 000 миль. Предлогом для этого была необходимость защищать столь протяженное итальянское побережье, но на самом деле это было обусловлено необходимостью действовать в восточном и западном Средиземноморье в соответствии с новой экспансионистской политикой Италии. Планы итальянцев в отношении Триполи, Туниса, Балкан, Эгейского моря и Марокко должны были быть подкреплены мощью ее флота; то обстоятельство, что итальянцы не имели заграничных станций, свидетельствовало отнюдь не об отсутствии желания приобрести колонии — а только о возможностях новых кораблей.
Ответ на «Дуилио»
Итальянские Ausfallkorvetten были больше, мощнее вооружены и имели больший ход, чем любой существовавший ранее броненосец, и общественное мнение как в Англии, так и во Франции, потребовало принятия ответных мер. Адмиралтейство, как обычно, решило построить корабль еще большего размера. «Инфлексибл» (Inflexible ) даже размещением вооружения копировал «Дуилио» — единственным отличием было то, что англичане отказались от высокой скорости. Как и на «Дуилио» броневой пояс защищал лишь центр корпуса, а оконечности прикрывались подводной палубой и клетчатым слоем поверх нее. Британия не могла с полным спокойствием править волнами, пока иностранные корабли были вооружены более мощными пушками, чем ее собственные — и для «Инфлексибла на Вулвичском арсенале были изготовлены 80-тонные дульнозарядные пушки. Кроме того, там же были разработаны проекты 160, 190 и 220-тонных пушек{180}.
С самого начала идея «цитадельного» броненосца подверглась яростным нападкам со стороны сэра Эдварда Рида, которого создатель нового броненосца, Натаниэль Барнаби сменил на посту главного строителя флота. Дискуссия развернулась относительно того, какое количество попаданий корабль сможет выдержать; такие вопросы, как способность корабля сохранять свою скорость и маневренность, или разумность вооружения корабля столь мощными пушками даже не затрагивались. Специальное расследование оправдало эту систему бронирования, заключив, что даже если весь клетчатый слой будет затоплен, корабль, благодаря цитадели, удержится на плаву — хотя и в крайне критическом состоянии{181}. Корабли с «мягкими» оконечностями были испытаны в бою лишь раз: два китайских броненосца приняли участие в сражении при ялу в 1894 году. Каждый корабль получил около 200 попаданий, но оказался способен вернуться в гавань{182}.
Однако ни на «Дуилио», ни на «Инфлексибле» не была полностью применена схема, предложенная Комитетом по проектам: или бронирование орудийных установок, или бронирование ватерлинии. В 1876 году Брин приступил к постройке двух еще больших и более быстроходных кораблей, вовсе лишенных броневого пояса — «Италии» (Italia ) и «Лепанто» (Lepanto ). Эти корабли — за исключением броневой подводной палубы по всей длине корабля, броневого барбета с четырьмя 100-тонными пушками и подачных труб, шедших от палубы до барбета — были лишены броневой защиты. Задачей палубы была защита лишь машин и котлов — обеспечение непотопляемости возлагалось на клетчатый слой. В результате столь радикального decuirassment и благодаря большому водоизмещению (около 13 900 тонн) удалось обеспечить очень высокую скорость — «Италия» смогла развить 17 узлов, «Лепанто»- 18.
После Берлинского конгресса в 1878 году период лидирования Италии в области нововведений в военном кораблестроении закончился. Благодаря ирредентистам (партия ирредентистов — политическое и общественное движение в Италии в конце 19 — начале 20 века за присоединение к Италии пограничных земель Австро-Венгрии с итальянским населением — Прим. пер.) Италия сосредоточилась на своих претензиях на Тироль и на своих балканских амбициях. Из-за того, что внимание было переключено на Адриатику, новые корабли сочли неудачными. В Австрии было построено значительное количество небольших броненосцев для действий в Адриатике — с 1871 по 1878 было заложено семь таких кораблей водоизмещением от 3 600 до 7000 тонн. Личный состав одержавшего победу при Лиссе флота мог считаться лучшим в Европе. «Дуилио» же даже не мог войти в доки в Венеции. Потребность в кораблях меньшего размера привела к возникновению негативной реакции на идеи Брина. Кроме того, осторожные штурманы как итальянского, так и других европейских флотов также недолюбливали творения Брина за их огромные размеры.
В 1879 году адмирал Фердинандо Актон, став морским министром, восстановил власть строевых офицеров. Он провел что-то вроде опроса среди высших офицеров флота, показавший, что наиболее предпочтительным типом броненосца они считают корабль водоизмещением около 8 000 тонн и скоростью 15 узлов. Хотя Брин и Сен Бон в течении яростных трехдневных дебатов в Палате пытались отстоять свои идеи, Актон одержал победу. В итоге итальянцы заложили три компромиссных броненосца типа «Руджиеро ди Лаурия» (Ruggiero di Lauria ), ознаменовавших возвращение к концепции «Дуилио». Эти корабли, хотя имели меньший размер и меньшую скорость (а также более мощное бронирование), чем «Италия», все равно превосходили по скорости любой французский броненосец, и имели вооружение из четырех 100-тонных пушек{183}. Тем не менее, падение Брина обозначило перерыв в морской экспансии Италии.
Россия и крейсерская война
В 1870-х года крейсерской войной пренебрегали. Французские крейсера тех лет бывшие в основном броненосцами-стационерами, или же кораблями еще меньшего водоизмещения, имели меньшую скорость, чем «нормальные» броненосцы, и часто несли вооружение из тяжелых пушек — для обстрела берега. В Италии, однако, Сен Бон сделал вывод, ставший основой для последующего создания эскадренных разведчиков — все слабые корабли, в том числе и крейсера и разведчики, должны быть быстроходнее любого более сильного, чем они, корабля. В 1870-х годах в Италии было построено три крейсера, из которых один — 2300-тонный деревянный «Кристофоро Коломбо» (Cristoforo Colombo ), имевший парусное вооружение и развивавший скорость на два-три узла меньшую, чем броненосцы, был предназначен для заграничных миссий. Два других — «Стафетта» (Stafetta ) и «Рапидо» (Rapido ), были меньше по размерам, имели железный корпус, не несли парусов и по проекту должны были развить скорость до 17 узлов. Секретарь французского Conseil des Travaux Поль Дислер был настолько поражен ошибкой, которую Сен Бон совершал, пытаясь обеспечить «простым авизо» скорость большую, чем у броненосцев, что свел свои комментарии по этому поводу лишь к предсказанию, что эта пара не достигнет проектной скорости (в чем, к слову, оказался прав){184}.
Целью создания этих кораблей было до известной степени восполнить нехватку в итальянском флоте одного из элементов германской оборонительной системы — «легкой кавалерии», должной оповещать о приближении врага. Эти корабли были скорее посыльными судами, нежели разведчиками, но поскольку они стали первыми малыми кораблями, должными превосходить по скорости более мощные корабли противника, можно сказать, что они определили путь развития крейсеров. Британцы принялись за эксперименты в этом направлении в 1870-х годах. Отказавшись от попыток совместить высокую скорость под парами с полным парусным вооружением — примером чего был «Инконстант» — они построили два посыльных судна с легким рангоутом и стальным корпусом — «Айрис» (Iris ) и «Меркьюри» (Mercury ), в целом напоминавших итальянские крейсера, но имевших большее водоизмещение.
В 1870-х годах Франция — равно как и Германия и Италия — не имела ни малейшего желания ввязываться в войну с сильнейшей промышленной державой мира — Англией. Более того, Англия и Франция продолжали свободный обмен военными и техническими идеями, начавшийся еще в годы Крымской войны, и французы регулярно ознакамливались с предоставляемыми Адмиралтейством комплектами чертежей новейших английских кораблей{185}. Континентальные державы считали, что превращение Англии во врага хотя и возможно, но не слишком вероятно, и ни германский, ни итальянский флоты не делали ничего, чтобы подготовиться к войне против торговли. Французский флот же делал в этом направлении очень немногое. Считаться с возможностью противостояния с Англией была вынуждена только Россия. Также находившаяся под влиянием германских идей, она выработала уникальный для тех лет тип военно-морской политики: сочетание береговой обороны с войной против торговли.
Усилия русских по созданию береговой обороны не были особо выдающимися. В середине 1860-х, когда возникла угроза вмешательства западных держав в польское восстание, русские лихорадочно строили мониторы, но затем постройка броненосных кораблей для береговой обороны замедлилась. В 1870-х годах по проекту адмирала Андрея Александровича Попова были заложены два причудливых броненосца береговой обороны с круглыми в плане корпусами, и за исключением этой пары, а также не слишком удачного варианта «Девастейшна» — броненосца «Петр Великий» — до 1886 года на воду не было спущено ни одного броненосца. Хотя Попов, и лучший специалист России по морской тактике адмирал Григорий Иванович Бутаков были хорошо известны за пределами России, русский флот к войне 1877 года уступал по силам турецкому. Позиция, которую Англия заняла в 1878 году, привела к усилению оборонительных сооружений черноморских портов, что стало первым признаком возрождения флота.
От визита русской эскадры в Сан-Франциско в 1863 году — в разгар польского кризиса — до морских паник 1878 и 1885 годов русские приложили серьезные усилия лишь к подготовке войны против торговли. Поскольку единственной базой, пригодной для такой войны был расположенный на Тихом океане Владивосток, и поскольку опыт «Алабамы» и «Шенандауа» привел к ассоциированию крейсерской войны с войной в дальних морях, то в том, что первые русские большие крейсера имели много общего со стационерами тех лет, не было ничего удивительного. Действительно, 4600-тонные «Генерал-Адмирал» и «Герцог Эдинбургский», спущенные на воду в 1873 и 1875 годах, и заслужившие славу первых броненосных крейсеров (или же belted cruisers - крейсеров с броневым поясом) были не более чем довольно заурядными 12-узловыми броненосцами-стационерами с парусным вооружением и броней, прикрывавшей лишь ватерлинию. Все, на что могли рассчитывать эти корабли, так это на то, что нехватка в дальних морях угольных станций и доков не даст большим кораблям возможности поймать их.
Попытка России во время кризиса в отношениях с Англией в 1878 году подкрепить эту пару импровизированными небронированными крейсерами более интересна. После того, как в 1870-х годах другие державы потерпели провал в попытке создать быстроходную «Алабаму» с парусным вооружением, и не имея времени на то, чтобы собрать вместе свои рейдеры, русские приступили к покупке германских, американских и даже английских торговых судов, и переделке их во вспомогательные крейсера для своего нового «Добровольческого флота». Эта попытка основывалась на не слишком надежном фундаменте: успехе северян в создании «импровизированного» флота во время Гражданской войны и вере в то, что небронированный корабль с тяжелыми пушками способен вывести из строя броненосец. Однако надо отметить, что по скорости хода вполне обычные пассажирские суда 1870-х годов превосходили большинство крейсеров. Морские инженеры уже отказались от идеи совместить в одном корабле высокую скорость под парами с полным парусным вооружением, но еще не взялись за решение задачи создания машины, пригодной для крейсера. В этот период перехода от попыток воспроизвести «Алабаму» к созданию безрангоутного крейсера торговые суда могли наслаждаться превосходством в скорости над большинством военных кораблей. Хотя в итоге корабли Добровольческого флота стали грузовыми кораблями на правительственной Владивостокской линии, в тот момент они как минимум не уступали в скорости тем английским кораблям, которые могли бы быть выставлены против них. Их приобретение, особенно — энергичные действия русских по закупке таких кораблей в США — вызвали в Англии едва ли не панику{186}.
Англичане полагали, что опасность, которую представляли для ее торговли вооруженные торговые же суда, ушла в прошлое после подписания запрещавшего каперство Парижского договора 1856 года{187}. Каперству, или крейсерской войне, которую вели частные лица с правительственными лицензиями, получавшие прибыль от продажи захваченных ими призов, благодаря запрету на приведение призов, а также ремонт и снабжение каперов в нейтральных портах, был положен конец. Конфедерация, последней отказалась от каперства в пользу уничтожения торговли врага правительственными кораблями{188}. Однако в 1878 году к англичанам пришло понимание того, что если против ее торговли на море будет начата война, то торговые суда, превращенные вражеским правительством во вспомогательные крейсера, смогут снаряжаясь в иностранных портах, и вооружаясь в дальних морях (как это делали русские в Америке при поддержке банкиров Филадельфии) нанести ее торговле вред не меньший, чем каперы, и что опасность поддержки нейтралами уничтожителей торговли отнюдь не миновала{189}. Война против торговли, ведомая правительственными крейсерами-торговцами, обещала быть ничуть не менее жестокой, чем война, ведомая каперами.
Целью русских в возможной морской войне было всеми силами избегать сражений, и сосредотачиваться на уничтожении торговли. Корабли должны были задерживаться и обыскиваться, уголь и ценные грузы изыматься, а сами корабли — вместо препровождения в нейтральные порты — топиться. Пленные должны были передаваться на борт встреченных нейтральных судов. Основным местом действия такой войны должен был стать Тихий океан, и русские корабли имели карты маршрутов, по которым следовали английские торговые суда{190}. Однако атаки должны были наноситься на периферии Британской Империи, и русская теория крейсерской войны во многом совпадала с осуществляемой некогда «Шенандауа» политикой нанесения, не разбирая правого и виноватого, возможно большего вреда врагу{191}. Эта теория довольно недвусмысленно излагалась в известной, вышедшей в свет в 1887 году книге «Русская надежда» (речь идет о романе А. Е. Конкевича-Мурманского (псевдоним "А. Беломор") «Крейсер «Русская Надежда», вышедшем в Англии под названием The Russian's Hope, or Britannia No Longer Rules the Waves — прим. пер.), в которой описывались подвиги новейшего крейсера в Индийском и Тихом океанах{192}. Он с легкостью ускользал от старых тихоходных британских крейсеров, и уничтожил в гавани Бомбея все торговые суда одним ударом — залив гавань нефтью, и затем устроив пожар. Хотя к 1885 году русские построили еще три больших по размерам и более быстроходных броненосных крейсера, а также два небронированных крейсера, они по-прежнему возлагали большие надежды на вооруженные торговые суда.
Хотя русские крейсера и представляли из себя не более, чем поздние варианты «Алабамы», британскому флоту пришлось изыскивать способ бороться с ними практически с нуля. Самым простым способом защитить свою торговлю было уничтожение всех вражеских крейсеров. Большие, быстроходные небронированные крейсера, построенные в конце 1860-х — начале 1970-х годов — «Инконстант», «Шах» (Shah ) и «Рэли» (Raleigh ), должны были гоняться за американскими быстроходными крейсерами типа «Вампаноа». Как и в случае с броненосцами, стандартным ответом Британии на постройку новых кораблей за рубежом было строить большее количество больших по размеру кораблей. В качестве ответа русским они заложили большое количество броненосных крейсеров. Эта политика «гончей и зайца», «больше и лучше» стала основой защиты британской торговли в 1870-х годах.
Сэр Эдвард Рид, к тому моменту переквалифицировавшийся из конструктора в критика, выступил против небронированных крейсеров, заявляя, что «моральные права» Англии могут быть поддержаны только броненосными кораблями{193}.
Я уверен, что располагая полудюжиной 20-узловых броненосцев, способных нести большой запас угля, мы сможем очистить море от всего, что может грозить нашей торговле... Сила, безопасность, господство на море, национальная гордость — это все то, что они могут нам даровать!{194}
В 1870-х — начале 1880-х годов реализовать на деле это «моральное право» защищать торговлю было не столь сложно, как это казалось позднее, потому что сохранение парусов на небронированных крейсерах настолько снижало их скорость, что для одного большого броненосного корабля поймать три-четыре таких рейдера не представлялось невозможным. Однако это была практически единственная возможность англичан защитить свою торговлю. Британцы построили дюжину крейсеров с броневым поясом — начиная с заказанного в 1873 году «Шэннона» (Shannon ). Позднее, построив «Имперьюз» (Imperieuse ) и «Орландо» (Orlando ), англичане сделали важный шаг на пути к отказу от парусов и постройке крейсеров более быстроходных, нежели обычные броненосцы. Однако все эти мини-броненосцы с их чрезмерным бронированием и тяжелыми пушками были слишком слабы, чтобы выдержать бой с броненосцем, и слишком тихоходны, чтобы догнать быстроходный крейсер. Один из критиков писал, что они напоминали скорее «бандита из мелодрамы, обвешанного саблями, пистолетами и карабинами», а не нормального солдата{195}.
Усилия, предпринимаемые британцами для того, чтобы при случае иметь возможность поймать русские вооруженные пароходы, привели к еще двум важным шагам вперед. Наиболее важным было развитие сухих доков и угольных станций вне европейских вод, сделавшее возможным посылку в дальние моря корабли, построенные для несения службы у своих берегов, и позволившее отказаться от двух, доселе необходимых черт кораблей-стационеров: парусного вооружения и деревянной обшивки корпуса, защищавшей подводную часть кораблей от обрастания. Проверка британских угольных станций, предпринятая Комиссией Карнарвона после паники 1878 года стала началом конца старого флота стационеров. Паника оказалась достаточно сильной для того, чтобы Англия приступила к обустройству вне Европы объектов, необходимых для морской обороны: угольных станций, сухих доков, телеграфных станций, укреплений колониальных портов. В качестве ответа на угрозу русских действий в Восточном Средиземноморье и Тихом океане англичане поначалу сосредоточились на обеспечении безопасности кратчайшего пути на Дальний Восток — через Суэцкий канал. Укрепив и усилив Аден, Бомбей, Сингапур, Гонконг, Британскую Колумбию и Австралию они практически проигнорировали мыс Доброй Надежды{196}. На Средиземном море англичане взялись за укрепление Мальты — исправив те ее недостатки, которые во многом способствовали паническим настроениям в 1878 году — и выказали крайне малую заинтересованность в усилении Гибралтара. Кипр, который англичане получили в 1878 году в обмен на свободу действий, предоставленную французам в Тунисе, не оправдывал ожиданий — например, экспедиция в Египет в 1882 году собиралась в заливе Суда на Крите{197}.
Вторым важным шагом, предпринятым англичанами, стала постройка относительно небольших кораблей, имеющих защиту в виде броневой палубы и клетчатого слоя — что не могло быть устроено на переоборудуемых в крейсера торговцах. Первые из этих новых крейсеров — получивших название бронепалубных (protected cruisers ) — крейсера типа «Комус» (Comus ) — по-прежнему несли парусное вооружение, имели медную обшивку, и развивали ход меньший, чем наиболее сильные из их возможных противников. В 1880 году — в результате улучшения положения с угольными станциями — для британского флота были заказаны четыре крейсера типа «Линдер» (Leander ), не имевших медной обшивки, и в 1883 году — четыре безрангоутных крейсера типа «Мерси» (Mersey ). По скорости крейсера двух последних типов превосходили современные им броненосцы и по крайней мере не уступали новым броненосным крейсерам.
Однако они уступали созданному сэром Уильямом Армстронгом для чилийского флота крейсеру «Эсмеральда» (Esmeralda ), законченному постройкой в 1884 году. На этом корабле, вместо типичного для британских крейсеров относительно большого количества размещенных побортно легких пушек, были установлены две 10-дюймовые казнозарядные 25-тонные пушки — по одной в носу и корме — и еще по три 6-дюймовых пушки вдоль каждого борта. Этот безрангоутный крейсер, при водоизмещении 3 000 тонн развивавший скорость 18 узлов, и имевший защиту как корпуса — в виде броневой палубы и клетчатого слоя — так и артиллерии — в виде щитов — был своего рода «маленькой «Италией». Появление таких крейсеров в дальних морях делало могущественные флоты деревянных стационеров устаревшими — даже в сравнении с флотами «дикарей». Англия не имела ничего, подобного «Эсмеральде», и явно страдала от отсутствия разумной системы защиты своей торговли. Однако ее флот, располагавший к концу 1880-х годов девятью броненосными и восемью достаточно быстроходными бронепалубными крейсерами, и опиравшийся на создаваемую сеть защищенных угольных станций, к казалось, был способен справиться с русской угрозой. Указанные крейсера стали ядром будущего флота, предназначенного для защиты торговли в дальних морях.
Несмотря на достигнутый прогресс, Адмиралтейство — как и русские — в случае войны предполагало использовать переделанные торговые суда в качестве быстроходных небронированных крейсеров — при этом возлагая на них немалые надежды. Британский торговый флот воспринимался не как уязвимое место Империи, но как источник дополнительной военной силы. Некоторые энтузиасты даже полагали, что группа торговых кораблей будет способна отразить нападение крейсера благодаря таранным ударам, и что группы торговых судов будут способны защитить себя сами{198}. Чтобы построить как можно большее число броненосцев, способных по его мнению принудить врага к покорности, Рид, скорее всего — напрасно, противостоял всем попыткам строить небронированные корабли. Его преемник, Барнаби, мнение которого по данному вопросу совпадало с мнением Рида (и расходилось с ним по поводу всего остального), писал по поводу торговых судов, что «при столкновении лицом к лицу, они могут быть сопоставлены по мощи артиллерии, тарана и торпедного оружия с небронированными военными кораблями»{199}.
Однако защита торговли при помощи самих торговых судов обещала стать более сложной задачей, чем то представлялось. В 1853 году Адмиралтейство решительно отказало субсидировать быстроходные суда, заключая с ними контракты на перевозку почты; теперь же оно поощряло судостроителей создавать суда, соответствующие его требованиям{200}. Никто не заметил, что принятие на военную службу столь большого числа судов само по себе станет сильнейшим ударом по торговому флоту. Адмиралтейство продолжало считать торговый флот неким резервом крейсерских сил до второй «русской паники» в 1885 году. Обнаружилось, что потратив 783 000 фунтов на постройку более пятидесяти торговых пароходов, Адмиралтейство не получило ни одного судна, конструкция которого позволяла бы использовать его в качестве крейсера, и что для этих судов нет ни пушек, ни артиллеристов. Кроме того, вся эта затея была не из дешевых: 55 000 фунтов были выброшены на снос кают на кунардовском лайнере «Орегон» (Oregon ) — тогдашнем обладателе Голубой ленты Атлантики{201}. Удалось укомплектовать лишь одно судно, и Адмиралтейство, наконец, осознало, что военный корабль — как и тяжелую пушку — нельзя получить за одну ночь{202}. В 1887 году Парламент утвердил субсидии на постройку торговых судов с конструктивными особенностями, позволяющими быстро переоборудовать их в крейсера; и эти суда с их заранее установленными орудийными установками, пушками, хранящимися на складах, определенным количеством резервистов среди офицеров и команд, исправили последствия неупорядоченных мер, предпринимавшихся до 1885 года.
Чтобы противостоять русской угрозе, Англия приступила к созданию средств для защиты своей (и уничтожения чужой) торговли — флота современных быстроходных крейсеров и необходимой для обеспечения их действий сети угольных станций. Но планировавшееся русскими нанесение ударов по торговле Англии в дальних морях было далеко не так опасно, как позднейшие французские планы вызвать коллапс английской экономики перенесением войны против торговли в европейские воды. Вдобавок, не слишком продуманные планы англичан постоянного слежения за каждым вражеским крейсером мало подходили для противостояния ударам, наносящимся возле родных берегов. Борьба же в дальних морях была, скорее, вопросом престижа государства, а не его выживания. Как полагал премьер-министр Бенжамин Дизраэли (Benjamin Disraeli ) — и многие другие государственные деятели — Британская империя была силой, с которой считались в Европе, а защита пути в Индию была прежде всего делом ее престижа{203}.