Глава II.

Флот Наполеона III

При императоре Наполеона III (1852–1870) французский военный флот сделал первую осмысленную попытку использовать новейшие достижения промышленной революции, чтобы бросить вызов Англии на море. На протяжении этих двух десятилетий были приняты многочисленные новые виды вооружений и теорий морской войны, которые прошли испытания делом в нескольких войнах — Крымской (1853–56), рядом войн за объединение — за объединение Италии (1859–1860), Шлезвиг-Гольштейнской (1864), Семинедельной (1866) и франко-прусской (1870–71), а также — Гражданской войной в США (1861–65). В это время были созданы предпосылки к развитию военных флотов на добрые тридцать лет — поскольку теоретикам морских войн понадобились долгие годы, чтобы оценить значение нового оружия, а кроме того, долгий период мира в Европе, наступивший после 1871 года, сделал невозможной проверку их теорий на практике.

Флот престижа

Возрождение французского флота после наполеоновских войн стало прямым следствием унижения, нанесенного Франции Англией в 1840 году. Ближневосточный кризис 1840 года закончился тем, что Египет, союзник Франции, был вынужден уступить британской морской мощи. Французский флот к моменту зарождения кризиса оказался не готов — несмотря на старательность, с которой французы с 1820 года занимались военно-морским строительством. Огромные траты, вызванные кризисом, доказали в основном то, что флот не может быть выведен в море одним росчерком пера, без предварительной подготовки. В соответствии с французской военно-морской программой 1837 года флот должен был держать двадцать из сорока своих линейных кораблей на стапелях, в состоянии примерно 90-процентной готовности — поскольку дерево их корпусов лучше сохранялось на суше, нежели в воде. Приготовление этих кораблей к выводу в море обещало стать долгой и непростой операцией. Кроме того, склады флота были почти пусты, ощущался недостаток опытных офицеров и матросов. В течение следующих четырех лет Франсуа-Фердинанд-Филип Орлеанский, принц де Жуанвиль (Francois-Ferdinand-Philippe d'Orleans, prince de Joinville ), сын короля Луи Филипа (Louis Philippe ) (1830–1848), связавший свою карьеру с флотом, вел активную агитацию в пользу флота. В 1846 году парламент проголосовал за закон, предусматривавший выделение 93 миллионов франков на усиление флота{2}.

Хотя общественное мнение склонялось в пользу постройки большого числа легких быстроходных кораблей, должных истреблять английскую торговлю, люди стоявшие во главе флота — адмиралы Виктор-Ги Дюперре (Victor-Guy Duperre ), Альбен-Рен Руссен (Albin-Reine Roussin ) и Жюльен-Пьер Лаланд (Julien-Pierre Lalande ), а также и принц де Жуанвиль — добивались создания «Маневренной эскадры» — эскадры мореходных линейных кораблей, которая находилась бы в полной боевой готовности на Средиземном море, и вела бы постоянные тактические и артиллерийские учения, а также отрабатывала бы навыки совместного плавания и маневрирования. Несмотря на критику управления флотом со стороны некоторых членов Палаты депутатов (избираемой народом нижней палаты французского парламента), Адольф Тьер (Adolphe Thiers ), бывший премьер-министром во время кризиса 1840 года, смог подавить оппозицию военно-морской экспансии, заявив, что «Франция должна располагать флотом, способным заставить ее уважать». Депутат, выступавший перед Палатой депутатов по поводу «Закона 1846 года», добавил:

Хотя Франция, уступая по числу моряков, вынуждена признавать превосходство державы, располагающей большим числом парусных кораблей, чем мы можем себе позволить, существует возможность уничтожить эту разницу в том случае, если мы обратимся к использованию другой энергии (пара), в чем нам может и должен помочь промышленный гений Франции{3}.

Хотя решение о возрождении флота было продиктовано и экономическими причинами, поведение и Тьера, и его английского коллеги — лорда Пальмерстона продемонстрировало, что едва ли не основной причиной было то, что буржуазия приняла на вооружение идею, свойственную скорее монархии — обретения славы. Заняв свое место в культурной сфере, общественной жизни и политике, буржуа счел, что он может позволить себе и такую роскошь, как флот. В первые годы возрождения флот все еще оставался в основном инструментом обеспечения престижа. Была поставлена цель достичь примерного равенства с Англией по числу кораблей, и превзойти ее по техническому их совершенству.

Наполеон III сделал следующий шаг в развитии флота. Хотя пространство экономических интересов Франции быстро расширялось, стремление использовать флот как средство для поднятия престижа росло еще быстрее. Приняв государственный переворот, в результате которого Наполеон III в 1852 году стал императором, Франция отдала свою свободу в обмен на процветание и славу. Хотя флот и являлся важным средством обеспечения процветания, при Наполеоне III он превратился в первую очередь средство обретения славы. Наполеон III понял, как раньше понял великий английский премьер-министр Уильям Питт (William Pitt ), что слава, добытая за морями, обходится дешевле, сияет почти так же ярко, и требует меньше риска.

В 1857 году, чтобы сохранить свои превосходные позиции на море после победы в Крымской войне, Франция приняла новую морскую программу, в которой четко отразилась основная идея ее авторов. Программа 1857 года предусматривала создание трех флотов — флота линейных кораблей, который должен был помогать Франции удерживать свои позиции в Европе, флота для несения службы на дальних станциях, и флота транспортов и канонерок, способного участвовать в колониальных операциях и поддерживать пехоту в случае войн, подобных Крымской. В 1863 и 65 годах в эту программу, в связи с появлением и развитием броненосных судов, внесли определенные изменения, но основные положения остались прежними. Флот, который должен был быть создан по этой программе, был бы почти равен по численности английскому, и должен был являться грозной силой{4}.

Техническое превосходство

Французский флот удвоил усилия по обретению технического превосходства. Это дало ему офицеров, обладавших лучшей в Европе научной подготовкой, в подчинении которых были простые матросы, набранные в основном в торговом флоте, и технические специалисты-добровольцы. Обычные матросы, ставшие теперь, после подготовки в специальных училищах, артиллеристами, стрелками, марсовыми, сигнальщиками, механиками, инженерами и кочегарами, образовывали костяк экипажа. Маневренная эскадра большую часть времени проводила в учениях, которые должны были позволить оценить возможности, предоставляемы новым оружием. Тремя основными принципами французского флота при принце де Жуанвиле и Наполеоне III стали примерное равенство в числе кораблей, превосходство в боевой подготовке и использование всех новинок, могущих оказаться полезными.

Во французском флоте современную науку считали важным оружием по двум причинам: революция в военно-морском деле давала Франции возможность сравняться или даже превзойти Англию по числу современных кораблей — поскольку исторически сложилось так, что французские кораблестроители превосходили своих английских коллег ( британские кораблестроители часто проектировали свои корабли, беря за основу корабли, захваченные у французов, и в 1850 году более трети кораблей английского флота были созданы по типу французских){5}. Французы, планируя догнать Англию, рассчитывали на такие, хорошо организованные, самостоятельно управляющиеся структуры, члены которых имели отличную предварительную общую и профессиональную подготовку, как Корпус корабельных инженеров и Корпус морской артиллерии.

Французский флот тех лет был флотом инженеров и ученых, опирающимся на Корпус корабельных инженеров — Genie maritime. Набираемые из лучших выпускников Ecole politechnique, обеспечивавшей тогда лучшую в Европе научную подготовку, французские морские инженеры проходили лучшую кораблестроительную школу в Европе, и заканчивали свое обучение практической работой при арсеналах{6}. Всесторонняя научная подготовка перед переходом к обучению на практике была общей чертой подготовки как конструкторов, так и офицеров флота. При Наполеоне III оба корпуса технических специалистов возглавлялись людьми, пользовавшимися его личным доверием, а сами корпуса представляли собой небольшие (не более нескольких сотен человек), сплоченные, централизованные группы офицеров, обладающих обширными теоретическими знаниями и практическим опытом. Начальником Genie maritime был Станислас-Шарль-Анри Дюпюи де Лом (Stanislas-Charles-Henri Dupuy de Lome ) создатель первого быстроходного винтового линейного корабля и первого броненосца. Начальником корпуса морских артиллеристов являлся генерал Шарль-Виктор Фребо (Charles-Victor Frebault ).

С другой стороны, английские конструктора не были объединены в какую-то специальную организацию, а являлись первыми лицами на верфях, пользующимися незаслуженной славой. Подготовка конструкторов в Англии велась в соответствии с устаревшими принципами, по которым практика ставилась впереди теории. Специальная школа для обучения и подготовки корабельных инженеров была основана только в 1864 году{7}. Но даже после этого все студенты, вне зависимости от их образования, должны были проработать некоторое время на арсеналах простыми рабочими. В конце концов, в 1883 году, после того, как Италия, Россия и Германия основали корпуса корабельных инженеров наподобие Genie maritime, ведущим английским конструкторам удалось убедить Адмиралтейство принять французские идеи{8}.

Учитывая вышесказанное, сложно удивляться тому, что французам удалось сохранить свое превосходство в области техники над англичанами. Броненосцы Дюпюи де Лома были лишь кульминацией серии революций в области техники, предвиденной еще в 1840-х как основа успеха в соперничестве с Англией. Первый винтовой линейный корабль «Наполеон» (Napoleon ), первый мореходный броненосец «Глуар» (Gloire ), созданные Дюпюи де Ломом, первый заложенный капитальный корабль с железным корпусом «Куронн» (Couronne ), автором которого был его коллега Камиль Одене (Camille Audenet ), стали важнейшими вехами в развитии кораблестроения. Французы закрепили достигнутый ими успех заказом большого числа новых кораблей, и в итоге созданный де Ломом флот состоял из шестнадцати однородных батарейных броненосцев типа «Глуар», «Куронн», «Фландр» (Flandre ) и «Сольферино» (Solferino ), полностью защищенных практически неуязвимой для тогдашних пушек 4½ дюймовой броней. Разнородная коллекция из девятнадцати английских батарейных броненосцев, заложенных между 1859 и 1863 годами, была в лучшем случае лишь равна им по силе.

К концу 1860-х англичанам удалось, однако, понемногу восстановить свое преимущество. Когда речь шла о планах, талант французских конструкторов был серьезной силой, но при воплощении этих планов в жизнь Франция не смогла выдержать соревнования с финансовой и промышленной мощью Англии. Задержки и затруднения, порождаемые недостатками французской промышленности, были весьма значительны, даже после того, как французы решили — из-за отставания французской железной промышленности — строить почти все свои броненосцы с деревянными корпусами. Все необходимое для постройки кораблей, поставляемое французскими фирмами, стоило дорого, и то и дело не удовлетворяло заказчика. Состояние французских финансов не позволяло отпускать огромные средства, требующиеся на создание флота, бюджет которого и так вырос со 158 миллионов франков в 1858 году до 219 миллионов в 1864. К концу 60-х флот начал приходить в упадок — равно как и весь режим Наполеона III. Первая военно-морская гонка современности закончилась полной победой Англии.

Организационные реформы

В 1869 году либералы, проведя успешную кампанию против наиболее авторитарных сторон режима Наполеона III, смогли, наконец, получить места в правительстве. Одним из их требований было значительное сокращение расходов на флот, или, если это окажется невозможным, проведение реформ организационных структур флота, должных перевести ее на основу, подобную той, на которой строится бизнес. Несмотря на появление новых видов вооружений, нововведения не коснулись управления флотом, и в результате флот индустриальной эры управлялся древними методами, восходящими к старой монархии и наполеоновской эпохе.

С самого начал стремление реформировать управление флотом шло рука об руку с желанием восстановить мощь флота. Одним из первых результатов победы либералов в 1848 году, приведшей к учреждению взамен монархии Луи Филиппа Второй Республики, стал шаг в этом направлении. Республика отнюдь не воспринимала в штыки идею возрождения флота — поскольку этого требовали в том числе и интересы бизнеса, но, прежде чем начать тратить деньги на флот, было решено провести грандиозное парламентское расследование. Наполеон III распустил комиссию по расследованию прежде, чем она успела составить доклад о своей работе, но общий тон отзывов о существующей системе управления флотом на заседаниях этой комиссии был негативным. Либералы были уверены, что без серьезной реформы системы управления получить эффективный флот было невозможно. Это стало лейтмотивом их протестов, не утихавших до конца века. Даже в 1913 году специалист по этому вопросу писал: «флот представляет собой ведомство организованного беспорядка, и неважно, сколько миллионов мы потратим на флот — у нас не будет флота пока существует эта система»{9}.

В либеральных кругах по всей Европе стремление раскрыть «непродуктивные» расходы на закупку вооружений вызвали схожие сомнения, и стремление обеспечить эффективности работы правительств. В короткий промежуток времени, отведенный «либеральной империи» (1869–70), стремление провести общую реорганизацию не могло дать серьезных результатов. Все, чего удалось добиться, так это снижения расходов. Либералы вынудили уйти в отставку Дюпюи де Лома, корабли которого стали символом бесполезных амбиций императора, отъедавших из бюджета столько средств, сколько они могли проглотить. Но это урезание расходов имело достаточно незначительный результат, поскольку за ними не последовали основные реформы.

Либеральная реформа, провалившаяся во Франции, с несколько большим успехом примерно в то же время прошла в Англии. Еще до того унижения, которому Пруссия в 1870–71 годах подвергла ее основного соперника, Хью Чайлдерс (Hugh Childers ), Первый Лорд Адмиралтейства в первом правительстве знаменитого английского либерала Уильяма Гладстона (William Gladstone ) достиг успеха как в деле сокращения расходов, так и в проведении реорганизации управления флотом. Хотя то, что он требовал сокращения лишь «непродуктивных расходов» было — в основном — лишь мифом, вред, нанесенный им эффективности флота в то время (за что он и подвергался критике) был — также в основном — выдуман, тогда как его реформы выдержала испытание временем.

Произведенные им изменения в структуре управления флотом завершили работу, начатую еще во время великих либеральных реформ 1830-х. Первый Лорд стал настоящим министром кабинета, другие лорды, ранее совместно контролировавшие работу подчиненных им технических бюро, стали лично контролировать работу отдельных департаментов. Чайлдерс создал из производственной системы флота, в том числе — проектирования и постройки кораблей — единую службу, переведя ее из подчинения членам Совета в равное с ними положение. Также он разделил флот на четыре части. Три морских лорда занимались действующим флотом, гражданский лорд отвечал за строящиеся корабли и береговые сооружения, секретарь по финансам, не бывший членом совета, стал главным бухгалтером, заведовавшим снабжением и контрактами. Более никаких технических служб не было, совет же стал форумом для обсуждения спорных решений. На этих спорах всегда присутствовали представители как военных, так и гражданских интересов, абсолютная власть министра (Первого Лорда) обуздывалась лишь возможностью морских лордов подать прошение об отставке.

В Англии, стране парламентаризма и децентрализации, для управления флотом была создана абсолютно централизованная система{10}. От верфей Чайлдерс требовал точной и эффективной работы. Закрыв два арсенала, он рационализировал работу и ввел специализацию на оставшихся. Современная ему система учета ресурсов позволила ему понять, что требуется сделать. Он закрыл множество второстепенных контор и учреждений, перевел лишних офицеров на половинное жалование, а то и вовсе уволил их. Однако когда он предложил заменить бесполезные с военной точки зрения корабли, основной деятельностью которых была «демонстрация флага» на заграничных станциях, системой «летучих эскадр», имеющих реальное боевое значение и позволяющих своим командам постоянно практиковаться в совместном плавании, дипломаты провели против этой идеи успешную кампанию, и проект был отклонен{11}. Чайлдерс не стал создателем нового британского флота, но он расчистил место для его появления. Хотя после его ухода флот вернулся к столь удобным традиционным методам, он все же получил от Чайлдерса и осыпанных бранью либералов Гладстона урок современной организации управления.

Уроки войны: действия флота

Несмотря на архаичные методы управления, в середине 1860-х годов французский флот практически достиг желанного примерного равенства по численности с английским флотом и превосходства над ним в технике и тактической подготовке. Опыт ведения боевых действий в то время был вдвойне важен для французов. Этот опыт немедленно оказывал влияние на технические характеристики новых судов как в последние годы существования империи, так и в 1870-х годах и позже, когда французский флот воспринимал этот опыт уже с точки зрения marine de pauvres - флота бедных.

Из войн тех лет наиболее значительной была гражданская война в США. Импровизированные военно-морские силы Союза сперва занялись блокированием побережья, а затем разрезали надвое территорию мятежных штатов. Несмотря на отчаянные попытки южан прорвать блокаду, Север захватил почти все выходы южан к морю. Имея возможность снабжать свою армию через захваченные порты, Шерман нанес удар по тылам южан, тогда как Грант предпринял свою сокрушительную атаку при Ричмонде. В этой войне, ставшей родоначальницей современных войн на истощение, и успешное создание практически с нуля импровизированного флота благодаря превосходящим финансово-промышленным возможностям, и проведение совместных операция армии и флота, произвели большое впечатление на Европу. Четыре попытки южан сорвать блокаду — при помощи прорывателей блокады, атакой броненосца «Мерримак» (Merrimack ) на Хэмптонском рейде (Hampton Roads ), действиям рейдера «Алабама» (Alabama ), и, наконец, применением подводного оружия — примитивных подлодок и мин — не привлекли в то время внимания Франции, но оказали большое влияние на позднейшие теории французских военных моряков.

Сражение при Лиссе, разыгравшееся между австрийским и итальянским флотами в 1866 году, и являвшееся единственным генеральным морским сражением того времени, продемонстрировало мощь тарана, став таким образом ключевым событием в истории морской тактики. Возможность свободно и уверенно маневрировать, обеспеченная паровой машиной, привела к возникновению идеи использовать сам корабль как оружие задолго до того, как корабли стали неуязвимы для артиллерии. Во Франции, например, адмирал Николя-Ипполит Лабрусс (Nicolas-Hippolite Labrousse ) предложил создать таран с паровой машиной еще в начале 1840-х годов, а Дюпюи де Лом оснастил таранами носы своих крупнейших броненосцев первого поколения — кораблей типа «Сольферино» в 1860 году{12}. Против новейших неуязвимых броненосцев таран представлялся единственным способом достичь решительных результатов. При Лиссе австрийский командующий, Вильгельм фон Тегетгофф (Wilhelm von Tegetthoff ) вступил в бой с несомненным намерением использовать таран, и его флагман «Фердинанд Макс» (Ferdinand Max ) протаранил и потопил итальянский флагман «Ре д'Италиа» (Re d' Italia ). Это событие подтвердило верность идей морских специалистов, и дало начало потоку удивительных тактических разработок. Однако тот факт, что австрийский огонь по сути практически остановил «Ре д'Италиа» перед тем, как Тегетгофф протаранил ее, упускался при этом из виду{13}.

Французы, бывшие лидерами в введении тарана, чрезвычайно внимательно отнеслись к выработке системы таранной тактики. Полуофициальный источник утверждает, что «таран в наши дни есть важнейшее оружие морских сражений, и ultima ratio (решительный аргумент) в войне на море»{14}. Тактика Маневренной эскадры в начале войны с Пруссией в 1870 году зиждилась на превосходстве тарана:

С Лиссы и с берегов Чезапика (речь идет о Хэмптонском рейде) к нам пришла весть, что когда корабль сам становится оружием, артиллерия демонстрирует свою относительную слабость. Наши заводы не сказали, конечно, своего последнего слова, но когда заходит речь о сравнении корабля и пушки, надо понимать — ни один адмирал не рискнет развернуться бортом к врагу... Даже если пушка сможет нанести некоторый урон, попадая под прямым углом с малой дистанции, она совершенно бессильна против брони, повернутой к ней под углом. Мы должны добиться победы при помощи тарана, мы должны защитить себя от него. Сближаясь с врагом броненосный корабль должен прекратить огонь... слабые выгоды от ведения огня сомнительной результативности ... ничто в сравнении с опасностью, которой грозит облако дыма... в момент, когда безопасность корабля зависит от точности его маневров{15}

Хотя артиллеристы и «не сказали своего последнего слова», явная (или мнимая) бесполезность пушек в таранном бою на острых углах при быстро меняющихся дистанциях отводила им второстепенную роль. Таран был важнейшим оружием, пушки должны были только помогать его использованию.

Строй фронта стал теперь основным боевым строем{16}. Так как количество пушек, способных вести огонь прямо по носу, было очень ограниченно, культ тарана усилил потребность в крупнокалиберных орудиях. Более короткий корабль меньшего водоизмещения мог легко одержать победу в маневрировании над более длинным и быстрым кораблем, и небольшое водоизмещение, средняя скорость, способность быстро менять курс, стали столь же важными требованиями к проектам новых кораблей, равно как и способность пушек вести огонь прямо по носу. Наконец, в качестве хоть какой-то защиты от тарана, корпуса новых кораблей делились на множество водонепроницаемых отсеков.

Эти требования привели к созданию первого настоящего корабля для действий у берега. «Монитор» (Monitor ), прославившийся тем, что прогнал «Мерримак» с Хэмптонского рейда, был все же скорее бронированным плавучим фортом. Он мог добраться до тог места, где требовалось его присутствие, и обстреливать береговые укрепления, но вступить в бой с настоящим броненосцем он мог только в том случае, ели бы последний позволил ему это. В 1863 году Дюпюи де Лом создал первый корабль для действий у берега — броненосный таран «Торо» (Taureau ), предназначенный для действий против врага стоящего на якоре, или в узкостях. Он нес пушку только ради согласия с артиллеристами, и единственной ее задачей была «расчистка пути» для тарана. По первоначальному проекту пушка размещалась в неподвижной башне, из которой она могла вести огонь лишь прямо по курсу{17}.

Возрождение пушек началось приблизительно в 1864 году, и до этого — при отсутствии тарана — броненосные флоты практически ничего не могли поделать с броненосными же флотами противника. При Кинбурне, во время Крымской войны, ядра русских гладкоствольных пушек оставляли на 4½ броне французских плавучих батарей вмятины глубиной не более дюйма{18}. Чтобы ответить на этот вызов, артиллеристы взялись одновременно за стволы, снаряды, порох и лафеты. Чтобы разносить вдребезги броню, США и Англия обратились поначалу к чудовищным гладкоствольным пушкам, и США приняли на вооружение 15-дюймовку Дальгрена. Французы, также неудачно, попытались пробить броню малокалиберными снарядами с плоской головной частью. Лишь в 1864 году во Франции и Англии было найдено то, что с некоторой натяжкой можно было назвать решением проблемы — нарезное казнозарядное орудие. Эти пушки, вскоре появившиеся на кораблях, имели, в соответствии с полигонными испытаниями, определенные шансы против брони{19}. Шестью годами позднее французы, проведя ряд экспериментов для получения более пригодного результата, разработали пушку образца 1870 года, ставшую предтечей более поздних французских морских пушек.

Корпус морской артиллерии, разработавший эти пушки, был, как и Корпус морских инженеров, самостоятельной частью флота. Его офицеры получали образование в Ecole Politechnique, и отвечали за проектирование и изготовление морских орудий. Работа в корпусе велась на строго научной основе. Результаты проверялись на полигоне в Гавре в соответствии с тремя принципами, выработанными комиссией по испытаниям: никогда не стрелять из пушек бесцельно, всегда заблаговременно получать все возможных априорные данные, и проверять любую теорию настолько, насколько это вообще возможно{20}. Испытания привели в конечном итоге к созданию законченной логической системы, основные принципы которой были применимы к пушкам любых калибров. Прогресс в любом направлении основывался на множестве предварительных экспериментов. Благодаря этим принципам в последующий после Франко-прусской войны период французская армия создала знаменитую «семидесятипятку». Кроме того, в это время ни одно происшествие с французскими пушками не унесло жизни ни одного артиллериста.

Казнозарядная пушка образца 1870 года, подобно ее современникам, была, скорее, оружием для разбивания, а не пробивания, брони. Она имела железный ствол со стальной внутренней трубой, усиленный снаружи стальными кольцами. В то время единственными полностью стальными пушками были казнозарядные пушки Альфреда Круппа (Alfred Krupp ){21}. Хотя первый результат усилий «Гаврской комиссии» был не вполне удовлетворителен, значение упорного экспериментирования над взрывчаткой, снарядами, и броней было огромным, и попытки заставить снаряд пробивать, а не крушить броню в конечном итоге закончились триумфом.

К 1867 году все основные морские державы имели пушки, способные разбить первые образцы 4½ брони. Разрушительный эффект, производимый этими пушками, вызвал курьезную попытку отказаться от брони, прозванную тогда decuirassment (разбронирование){22}. Как в случае с мячом, разбивающим оконное стекло, успешное разнесение снарядом брони вдребезги приводило к усилению вреда благодаря граду осколков разбитой брони. В этих условиях полное отсутствие защиты было и в самом деле лучше, чем неэффективная защита, и решение вовсе отказаться от брони выглядело вполне логичным.

Сэр Уильям Армстронг (William Armstrong ), лучший конструктор пушек в Англии в то время, заявил, что развитие артиллерии сделает рой небронированных канонерок, защита которых будет состоять в их скорости и численности, настоящим бедствием (second nemesis ) для непобедимых доселе броненосцев. По мнению Армстронга

не будет преувеличением сказать, что по цене одного броненосца мы можем получить три небронированных корабля с намного большей скоростью, несущих вместе три комплекта вооружения, каждый из которых будет равен таковому у броненосного корабля{23}.

Для целей береговой обороны Армстронг приступил к постройке серии канонерок-»утюгов» ("flatiron" ) по размерам лишь ненамного больших, чем пушки вполне «линкорного» размера, которые на них устанавливались. Мнение, что «легкопробиваемый» крейсер, или торговое судно, вооруженные несколькими тяжелыми пушками имеют хорошие шансы на победу в бою с броненосцем, стало популярным. Сторонники этой теории совершенно упускали из вида, что броненосцы стали ответом не на сплошное ядро, а на разрушительную мощь бомбических пушек. Вместо этого, они, заведя песню о возвращении belle marine en bois  — старого доброго деревянного флота, способствовали росту популярности этой сентиментальной идеи{24}.

Эта новая опасность для корабля привела к двум немедленным изменениям в конструкции броненосцев. Корабельные инженеры усилили защиту увеличением толщины брони, прикрывающей ватерлинию, и сосредоточением орудий в бронированном каземате в центре корпуса. Оставив оконечности корабля выше ватерлинии без защиты, они сделали первый шаг к decuirassment. В то же время они обеспечили возможность ведения огня вдоль диаметральной плоскости корабля: одни срезали часть корпуса выше ватерлинии впереди и сзади каземата, так, чтобы не мешать стрелять установленным в его углах пушкам, другие — устанавливали в открытых круглых бронированных редутах или «барбетах» (barbettes ) на верхней палубе тяжелые пушки на поворотных станках, которые могли вести огонь в нос и в корму. Французские конструкторы отдали предпочтение барбетам, и в 1870 году Франция располагала семью находящимися в разных степенях готовности броненосцами, броня которых прикрывала только ватерлинию, батарею, располагавшуюся на нижней палубе, и барбеты на верхней. Многие офицеры, однако, рассматривали эти корабли лишь как частичное решение проблемы, и полагали что таран и пушка вместе смогут заставить большие броненосные корабли сойти со сцены.

Прибрежная война

Развитие идеи вести войну у берега также внесло свою лепту в путаницу в умах. Мысль о перенесении войны к вражеским берегам получила поддержку сразу же после того, как сила пара сделала возможной плавание вдоль берегов. Опыт Гражданской войны в США подтвердил выводы, сделанные на основе Крымской войны о полезности таких действий. Во всех четырнадцати — кроме одной — войнах, имевших место между 1857 и 1893 годами, в которых велись боевые действия на море, контроль над морем не оспаривался, и превосходящий по силе флот имел возможность свободно действовать против вражеского побережья{25}. То, что таким образом можно наносить удары по вражеской территории, смогли понять даже люди с сугубо континентальным мышлением. В свете того, что общественное мнение все сильнее влияло на стратегию флота, было особенно важно{26}.

После создания флота больших броненосных кораблей, и с ухудшением отношений с Германией, продемонстрировавшими возможность начала войны на континенте, Франция обратила внимание на корабли для прибрежной войны. Между 1859 и 1867 году во Франции было построено одиннадцать прямых потомков броненосных батарей, расстрелявших во время Крымской войны русский форт Кинбурн. Конструкторы этих батарей были одержимы мыслью впихнуть в заданное водоизмещение столько брони и пушек, сколько было возможно. Мощности же их паровых машин было достаточно лишь для того, чтобы самостоятельно передвигаться. Вскоре, благодаря своей немореходности, батареи потеряли благосклонность моряков.

В конце 1860-х изобретатели завалили Conseil des Travaux de la Marine (Совет по Работам Флота, группа старших офицеров, задачей которых было давать морскому министру советы по проектам кораблей и прочим техническим проблемам флота) своими проектами техники для ведения войны у берега. Тенденции к экономии, проявившиеся в работе законодательных органов сделали возможным воплощение лишь одного из проектов — уменьшенного варианта армстронговских «канонерок-утюгов», разработанного лейтенантом Жеромом-Эженом Фарси (Jerome-Eugene Farcy ). Эти корабли, по сути являвшиеся плавучими лафетами, несли по одной тяжелой пушке, предназначенной для обстрела берега. Кроме того, в США были куплены два корабля береговой обороны — казематный «Дандерберг» (Dunderberg ) и монитор «Онондага» (Onondaga ). Эта коллекция кораблей, названная flotille de siege garde-cotes (флотилия преодоления береговой обороны) должна была повторить триумф наступления, достигнутый в Крымскую войну{27}.

Французы потратили много усилий на создание имеющих малую осадку броненосцев прибрежного радиуса действия, должных поддерживать эту флотилию. «Кербер», автором которого был Дюпюи де Лом, был прямым потомком «Торо» — однако имел, как и «Монитор», башню, и лучшую мореходность. Однако, в отличие от «Монитора» башня «Кербера» опиралась на барбет, защищавший поворотный механизм и систему подачи боеприпасов. Это устройство башни стало своего рода стандартом в 1890-х годах. Хотя «Кербер» и сохранил ряд недостатков своего предшественника, корабли этого типа, позднее названные кораблями береговой обороны, не были ни броненосными таранами, ни плавучими фортами, но броненосцами с малой осадкой, способными действовать у побережья как Германии, так и Франции.

Франция, Англия и США разрабатывали таран, небронированные канонерки и корабли береговой обороны в первую очередь как наступательное оружие. Легкость, с которой они могли бы быть использованы для обороны, однако, также учитывалась. Их дешевизна, новизна, и несомненная полезность для обороны позволили им завоевать поддержку общественного мнения.

Паника в Англии во времена Второй Империи во Франции была, несомненно, результатом инстинктивной реакции обеспеченных слоев общества, стремившихся изыскать способ защитить свою собственность от угрозы. Как только перед английскими торговцами стала возможность противостояния с монстрами Дюпюи де Лома, мысли о защите морских путей едва не пришел конец. Британский парламент первым делом решил защитить острова. Были приняты меры, чтобы обезопасить неприкрытые пункты на побережье — такие, как Гарвич и Дувр от возможной высадки десанта. Кольцо отдельных внешних укреплений, подобное тому, что было вокруг Парижа, защитило Лондон. Верфи также были защищены от штурма как с моря, так и с суши. Пока призрак лорда Барэма (Barham ), Первого Лорда во времена Наполеоновских войн, с ужасом взирал на происходящее, вновь избранный парламент приступил к определению и выработке стратегии британского флота.

Форты для защиты от нападения, и броненосцы, стоящие в портах подобно тому, как сторожевая собака сидит в будке, полагались преуспевающими буржуа наиболее дешевым способом противостоять угрозе. Как военные, так и заинтересованные партии использовали их неопытность. Приводились аргументы в духе следующего:

Если порт доверится защите броненосца... то малейшая ошибка может привести к тому, что он лишится ее во время кризиса... Но если корабль-защитник не будет иметь возможности выйти в море, можно быть уверенным, что он будет на своем посту, когда понадобится{28}.

Отнюдь не только профессиональные военные и моряки занимались манипуляциями общественным мнением. Создатели и поборники нового оружия были примерами одного из самых любопытных представителей человеческой породы времен промышленной революции — изобретателя. Только в индустриальную эру частные предприниматели не только могли производить оружие, но и разрабатывать его, и давать советы по его применению. Изобретатели привыкли обращаться к обществу за поддержкой, прекрасно понимая, какими способами ее можно добиться. Армстронг, Крупп, Эрикссон, и прочие гении-энтузиасты в области техники, обладающие лишь поверхностными знаниями в области морского дела, используя и патриотическую риторику, и критику отдельных личностей, приучили общество к мысли об отсталости и замшелости офицеров флота. Примерно в то время, когда Парламент делал первые свои шаги в определении морской стратегии, Адмиралтейство было вынуждено построить броненосец «Кэптен» (Captain ) по проекту изобретателя — частного лица, обладавшего мощными политическими связями. В середине 1860-х общественное мнение играло большую роль в области как политики управления флотом, так и постройки кораблей для него и выработке его стратегии.

В Англии вопрос о роли общества в первых двух областях был вскоре решен. Его суждения об управлении флотом и военной промышленностью были вполне здравыми, и — в чем то раньше, в чем-то — позднее, флот, как это было при Чайлдерсе, был вынужден их учитывать. Что до вопросов техники, то «общественное мнение» достаточно сильно обожглось в истории с «Кэптеном», перевернувшимся и затонувшим вскоре после ввода в строй. Ошибки в проекте стоили жизни всему экипажу броненосца. В 1870-х годах и общественность, и специалисты, начали сотрудничать в третьей области, вырабатывая единую систему дипломатии и военно-морской стратегии. Во Франции же решение задачи о роли, которую общественность должна играть во всех трех указанных областях было отложено на будущее.

Гривель и зарождение современной французской военно-морской теории.

Французским кораблестроителям удалось достигнуть успеха в нахождении способов, благодаря которым флот мог соперничать в море с английским, однако ситуация с идеями, единой теорией использования созданных ими кораблей была гораздо хуже. Вместо того, чтобы сделать следующий логический шаг, французы взялись за изобретение неких универсальных средств. Изыскания времен «смятения в умах» второй половины 1860-х собрал воедино основатель современной французской военно-морской теории, капитан первого ранга барон Луи-Антуан-Ришиль Гривель (Louis-Antoine-Richild Grivel ). Вышедшая в 1869 работа Гривеля о морской войне и новых изобретениях, хотя и была посвящена в основном размышлениям на технические темы, являлась тем не менее — с точки зрения теории — отправной точкой для стратегии новой эпохи. В своей работе Гривель представил собственные заключения, сделанные им на основе личного опыта, приобретенного им в Крымскую войну, и переосмыслил старые принципы морской войны, многие из которых были приведены в схожей по теме работе его отца. Ни одному человеку не удалось лучше отразить столкновение старого и нового, чем это было сделано в том комплексе идей, который стал позднее известен под названием Jeune Ecole (Молодой школы){29}.

Гривель классифицировал типы операций на море классическим образом: война в открытом море, война у берега, война против торговли. Он высказал весьма интересную идею о связи между двумя последними типами — и первым. Позднее Мэхэн похожим образом будет обосновывать свою теорию «морского господства». По Гривелю, основной причиной, по которой следует добиваться контроля над морем — свобода, которую он дает при решении второстепенных, но имеющих решающее значение задач — атак вражеских берега и торговли. Морская стратегия должна сделать выбор между различными театрами военных действий. Получение контроля над основными морскими путями одной стороной автоматически означает ограничение возможных действий другой стороны, и дает возможность выбирать первой где и по чему нанести удар — по вражескому ли берегу, по торговле ли, или же по тому и другому одновременно. Поражение вражеского линейного флота необходимо по Гривелю для того, чтобы «завладеть превосходством на основных морских путях, которое и откроет возможность вести войну у берега или войну против торговли»{30}.

Как только кто-то добьется преобладания на море, стратегическая ситуация позволит ему, относительно безопасно, получить своего рода carte blanche. .. относительно того, какой тип действий из составляющих войну на море ему предпочесть... блокаду ли (вражеского) побережья, уничтожение его торговли с другими странами, или же организацию серьезных диверсий в его тылу{31}.

Гривель не использовал термин «морское господство», но он установил его природу. Море есть дорога, путь, установление контроля над которым есть необходимое условие для возможности атаковать вражеские и защищать собственные берега и торговлю. В случае войны с континентальной державой, флот которой уступал бы или был бы равен французскому, Франции следовало бы постараться занять эту выгодную позицию.

Став хозяйкой на море, разве не смогла бы Франция блокировать многочисленные порты Северо-Германской Конфедерации... деятельно преследовать торговое судоходство Конфедерации... атаковать вражеские берега с Балтики и Северного моря, устраивая там диверсии, могущие оказать значительную поддержку для операция, предпринимаемых в то же время на Рейне{32}.

В войне с Пруссией морское господство было бы достижимо. Англия, однако, была противником совсем другого типа. По Гривелю, сама идея достичь равенства с Англией строя в мирное время примерно такое же количество кораблей и достигая превосходства в подготовке экипажей и качестве кораблей, была химерой. Исторически этот способ не давал результатов, и ко всем своим поражениям Франция добавила в конце 1860-х проигрыш гонки морских вооружений. Лучших корабельных инженеров современности, всего напряжения финансовой системы Франции не хватило для победы. Еще до падения Наполеона III Англия одержала очередную победу над Францией — хотя номинально мир не был нарушен.

Офицеры, ставшие свидетелями того, как неуязвимые броненосцы Дюпюи де Лома лишились своего всемогущества, были готовы отречься от культа технического прогресса, произведшего их на свет.

Не верно ли, что война флотов, так и война больших батальонов... должны решительно избегаться страной, уступающей как в числе кораблей и моряков, так и в способности создать и выучить новых? ... Все вследствие неспособности Франции понять простой факт, что она в итоге проигрывала все столкновения на море... Безотносительно к техническим нововведениям, которые появлялись в прошлом, и могут появиться в будущем... не в силах человеческих внезапным ударом опрокинуть ... превосходно организованное господство на море... базирующееся на традициях, географическом положении и склонностях народа... Наш флот не может позволить себе предаваться иллюзиям, не обращая внимания на неравенство сил, столь ясно демонстрируемое историей, географией и статистикой{33}.

В силу вышесказанного, необходимо атаковать английскую экономику.

Война против торговли, наиболее экономичный способ ведения войны для более слабого флота, в то же время наиболее подходящий для быстрого восстановления мира, в том случае, если он будет направлен против источников вражеского процветания{34}.

Что до обороны, в любом случае «для любой, уважающей себя нации существует необходимость энергично оборонять свои оперативные базы, морские границы и порты».

Гривель осознал, что победа в войне в открытом море, необходимое условие для ведения решительных операция против побережья и торговли, в случае войны с Англией недостижима. Даже Дюпюи де Лом оказался бессилен в борьбе с законами экономики. Но принятие альтернативного варианта — атак на английские берега и торговлю без обладания господством на море — противоречило ундаментальным принципам ведения войны на море, в том виде как их определил сам Гривель. Решение этой дилеммы, стало основной задачей Jeune Ecole в 1880-х: сам же Гривель только очертил проблему, мало что сделав для ее решения. Рассказывая долгую историю различных прибрежных и крейсерских операций, он, просто описал события, не развив на их основе никакой теории.

Гривель и его последователи из Jeune Ecole, ставшие поборниками войны у берегов и крейсерских операций против Англии в противовес войне в открытом море, не заметили, что попали в ту же ситуацию, что и Дюпюи де Лом. Ему не удалось доказать, что технический прогресс может быть использован для победы над Англией в открытом море, а Jeune Ecole предстояло показать, что даже новые условия не способны опровергнуть старой истины, что атаковать английские берега и торговлю без установления господства на Канале невозможно. Ссылки на историю стоили немногого, обе стороны буквально затерли их до дыр. Утверждение Jeune Ecole, что Франция никогда не будет способна одержать победу над Англией в открытом море было справедливо, но то же можно было сказать и о заявлениях традиционалистов, что предпринимаемые французами попытки вести войну против коммерции также терпели крах. Важнейшим фактором почитались изменения, создавшие новые условия для ведения войны в прибрежных водах и крейсерских операций, и особенности положения Англии. После того, как в 1870–80-х годах серьезные изменения коснулись тех видов оружия, которые должны были использоваться для таких операций, аргументы Jeune Ecole стали выглядеть более привлекательными. Работа Гривеля вышла, однако, слишком рано для того, чтобы содержать что-то большее, нежели обоснования веры в новые методы войны на море.

Доводы в пользу крейсерской и прибрежной войн могли бы победить во Франции, как в США после Гражданской войны, если бы не одна большая трудность, с которой Гривель справился лучше, чем кто-либо из его последователей вплоть до 1900 года. У Франции был не один враг, а два. Создание флота, предназначенного целиком и полностью для войны с Англией оставляло Францию без оружия для действий на море против своих врагов на континенте. Так как требовалось создать флот, способный сражаться против обоих врагов, приходилось отказываться от радикальных решений, и Гривель, основатель Jeune Ecole не предложил как-то значительно изменить состав флота. С самого начала он предлагал что единственно возможным для Франции является сохранять все элементы флота, но в зависимости от того, с каким врагом ей придется бороться — использовать их по разному. Против континентальных держав — удерживать господство на море. Против Англии те же силы должны были предпринимать различные операции. «Не станут ли сражения флотов исключением, если правилом станут крейсирование и оборона берега?»{35} Однако, «без линейного флота, (не будет) ни атак против вражеского берега, ни эффективной защиты собственных портов, ни нормальных возможностей вести крейсерскую войну»{36}. Однако для сторонников радикальных решений этот вывод был слишком скучным. В действительности, вновь к нему пришли только в 1900 году. Он давал флоту, по крайней мере, «тактику соответствующую его средствам» для действий как против Англии, так и против континентальных держав{37}.

Наконец, чтобы добиться принятия своих идей, Гривель просил своих товарищей по оружию обращаться к мнению общественности, утверждая, что специалисты должны обратить нацию в свою веру.

Флот, кажется, остается во Франции чем-то вроде легенды. Это любовь без понимания... Газеты, трибуна Палаты, книги, ведущиеся каждый день разговоры, должны использоваться, следует работать на морским образованием нации{38}.

Здесь уместно вспомнить об одной важной черте офицеров-приверженцев идей Jeune Ecole. Они, понимали, по крайней мере смутно, рост значения общественного мнения. Хотя идеи Гривеля были более здравыми и логичными, чем идеи его последователей, ему не удалось добиться поддержки общественности в технических вопросах, так как он не предлагал никаких радикальных нововведений. Но, что еще более важно, он не смог понять необходимости сначала реформировать организацию флота. Кроме того, его вера в то, что его стратегия предлагает более дешевый способ ведения войны, не была достаточно подтверждена.

Как показало дальнейшее развитие событий, вступая в сделку с общественным мнением, энтузиасты, призывавшие полностью отказаться от капитальных кораблей и создавать флот нацеленный на борьбу с одной только Англией, ступали на опасную почву. Они призывали к береговой обороне и крейсерским операциям против Англии, а результатом стала береговая оборона против Германии, при полном отсутствии каких-то действий против Англии. Даже после Фашоды общественность не была убеждена в неизбежности войны с «вечным врагом». После франко-прусской войны Германия рассматривалась большинством французов как основная угроза.

Франко-прусская война

В июле 1870 года прусский канцлер Отто фон Бисмарк (Otto von Bismarck ) спровоцировал Наполеона III начать франко-прусскую войну, результатом которой стало падение Второй Империи во Франции и создание Второго рейха в Германии. Задачи французского флота были определены в 1860-х годах: одержать победу над германскими броненосцами, уничтожить недостроенные германские военные базы Вильгельмсхафен и Киль, блокировать германское побережье, уничтожить морскую торговлю Германии и высаживать войска в ее тылу. Французский флот значительно превосходил германский по численности. Франция могла выставить на море примерно 400 кораблей, в том числе — 34 броненосных, и 28 000 человек — против 34 кораблей (5 броненосных) и 6 200 человек, на которых могла бы опереться Германия. Однако, внезапность войны застала врасплох как флот, так и все другие структуры империи, и ни постройка кораблей для ведения войны у берега, ни подготовка совместных действий армии и флота не были завершены{39}.

Внимательное изучение германского побережья позволило французам заключить, что, если не считать Балтики, высадка десанта практически невозможна. Для операций на Балтике было абсолютно необходимо сотрудничество Дании. Пока совместная армейско-флотская комиссия изучала проблему перевозки войск, капитан первого ранга Луи-Мари-Виктор Палан де Шампо (Louis-Marie-Victor Palasne de Champeaux ) был послан в Данию, чтобы договориться о союзе. Он доложил, что сотрудничество Дании практически обеспечено, подтвердил верность исследований германского побережья, установил самое важное относительно базы в заливе Коге, заключил контракты с датскими торговцами на поставки провизии и угля, и был готов купить благожелательность прессы. Остальное предстояло довершить дипломатам{40}.

Однако все эти действия были лишь предварительными наработками. Хотя готовность флота была выше, чем армии, готовых плана и средств для атаки германского побережья не было, не в последнюю очередь — из-за проблем с финансами. Кроме того, сплоченности среди высших офицеров флота было не больше, чем в армии, и имела место постыдная свара между морским министром адмиралом Шарлем Риго де Женуйи (Charles Rigault de Genouilly ), и командующим флотом Канала адмиралом Луи-Эдуаром Буэ-Вилломезом (Louis-Edouard Bouet-Willaumez ), в которую пришлось вмешаться императору{41}.

Мобилизация шла очень медленно. Хотя несколько германских крейсеров, оказавшиеся на начало войны за границей, были легко заблокированы, возможность уничтожить основную силу германского флота, находившихся в сухих доках в Англии, была упущена: ни один корабль не был даже послан следить за германцами. Маневренная же эскадра была оставлена на Средиземном море, дабы защищать транспорта с войсками, шедшие из Алжира во Францию от атаки некими воображаемыми германскими кораблями.

К концу июля флот был готов приступить к совместной операции с армией, но к этому моменту всякая надежда на успешный исход кампании на Рейне была утрачена, и не было ни войск для десанта, ни шансов на содействие Дании. Тем не менее флот все равно вышел — хотя и без транспортов и войск — в бесполезное крейсирование в мелких и бурных прибрежных германских водах. Двадцать пять дней в Северном море и тридцать шесть дней на Балтике два французских флота «блокировали» германские порты, осуществляя едва ли не самую бесполезную демонстрацию в морской истории Франции. Даже у Гельголанда, острова к западу от германского берега, находившегося тогда под контролем Англии, под защитой которого французы проводили весьма сложную бункеровку, торговые суда останавливались, чтобы взять лоцмана — почти как в мирное время. Большие броненосцы с их чувствительными механизмами испытывали проблемы даже просто оставаясь в море, пока осуществлялась блокада. Боязнь осложнений с Англией удерживала французов от попыток помешать осуществлять германскую торговлю под английским флагом, и все достижения в итоге свелись к тому, что несколько германских торговых судов были заперты в своих или же нейтральных портах. Без сил для десанта или без специальных средств для преодоления подходов к гаваням, возможности добраться до германского флота, укрывавшегося в Вильгельмсхафене после своего стремительного возвращения из Англии не было. Обстрел торговых портов не проводился из-за опасения ответных мер против французских городов{42}.

С приходом зимы была снята даже эта блокада, и флоты возвратились в Шербур (Cherbourg ). Люди и припасы были использованы для обороны страны. Крейсера остались в море — наблюдать за германским флотом, входом в Канал и ирландским побережьем. Германский крейсер «Аугуста» (Augusta ), попытавшийся повторить подвиги «Алабамы», был загнан в испанский порт Виго. Единственным сколь-нибудь серьезным боем стал поединок французского авизо (посыльного судна) «Бувэ» (Bouvet ) и германской канонерки «Метеор» (Meteor ) возле Кубы.

Несмотря на действия по обеспечению беспрепятственных поставок во Францию оружия из США, на которые опиралась способность к сопротивлению до самого окончания войны, ничего из того, что ожидало от флота общество он сделать не смог. Германский флот и арсеналы остались невредимы, высадки десанта на германское побережье не было, Дания осталась нейтральной. Провалы императорской армии и дипломатии сорвали планы действий флота, и бесславная блокада германских портов стала единственным вкладом флота в войну{43}. Британский министр иностранных дел, граф Гренвиль (Granville ) подал любопытную идею — покончить раз и навсегда с французской угрозой, попросту купив французские броненосцы en bloc (все скопом){44}.

Только действия личного состава флота на суше спасли его после войны от волны народного негодования, подобной той, что поднялась в Италии после унизительного поражения при Лиссе в 1866 году. Во время отступления с Рейна и обороны Парижа, после коллапса императорской армии и отречения императора, относительно небольшая группа морских офицеров и матросов стала, по сути, центром французского сопротивления. Прекрасно подготовленные стрелки и артиллеристы были крайне важны при создании новой армии из народного ополчения и остатков разгромленной регулярной армии. Форты Парижа были переданы под контроль флота, и служба на них была организовано подобно корабельной. Оборону города организовывал комитет высших его офицеров, и присутствие отрядов морской пехоты позволило держаться много дольше, чем на то рассчитывал противник. По словам одного современника,

Матросы были дисциплинированы, хладнокровны, отважны, и выполняли свой долг безо всякого фанфаронства, а их офицеры были настоящими рыцарями, к тому же — весьма компетентными. Нельзя сказать, что зависть, питаемая армейскими к их товарищам по службе, была сильно снижена кампанией, в которой недостатки армии столь явно вылезли наружу — даже без особых заслуг противника{45}.

Вне осажденного Парижа флот также сыграл большую роль в организации и оснащении новой армии. В целом флот предоставил 55 300 офицеров и матросов, 1032 пушки, 29300 винтовок, и много другого оснащения для нужд армии. Военно-морские арсеналы были практически истощены отчаянным сопротивлением врагу на суше{46}.

Война поставила флот в странное положение: мало чего добившись на море, на суше он завоевал восторг народа — стоит вспомнить хотя бы ту особую популярность, которой военные моряки пользовались в Париже. Даже не понимая настоящего значения важности морской мощи обыватель-француз был готов сохранить из-за его прекрасного личного состава. Несмотря на отсутствие достижений на море, флот никогда не был более популярен, чем сразу же после 1871 года, и морские офицеры заняли важные посты в учреждениях Третьей республики, пришедшей на смену империи Наполеона III.