Воздушное сражение

Ген. Бастико — в противоположность тому, что думает инж. Атталь, признающий за моими сочинениями по крайней мере достоинство последовательности, — занял несколько страниц журнала попыткой изловить меня на месте преступления, обвиняя меня в том, что я противоречу самому себе в вопросе о значении, которое я придаю воздушному сражению.

Конечно, не для того, чтоб защищать свою последовательность в этом вопросе, но чтобы рассеять недоразумение и пролить яркий свет на рассуждения моих оппонентов, я остановлюсь на этом вопросе, представляющем большую важность для поддерживаемого мною тезиса.

Наиболее простым принципом, который может быть положен в основу ведения войны сильнейшим, является следующий: искать противника и разбить его, где бы его ни нашли.

В войне на суше подобный принцип легко осуществим. На неровной поверхности земли линии легкой проходимости немногочисленны и определенны; продвижение по ним в сторону неприятельской территории вынуждает противника воспротивиться этому продвижению. Таким образом происходит встреча с неприятелем.

В морской войне этот принцип представляется уже труднее осуществимым. Слабейший может легко избежать встречи, хотя бы решившись «укрыться в норе». Во время мировой войны слабейшего всегда искали и никогда не находили. [357]

В воздушной войне, если противник не хочет дать себя найти (в воздухе. — Пер.), ему не нужно делать ничего иного, как оставаться на земле.

Если сильнейшему следует искать противника, чтобы разбить его, где бы он ни встретился, слабейшему выгодно не дать себя найти именно для того, чтобы не дать себя разбить.

Поэтому более сильная воздушная армия, которая поставила бы себе целью искать сражения, т. е. найти менее сильную воздушную армию, рисковала бы напрасно крейсировать в атмосфере, истощая свои силы, и все же не найти ее, в конечном счете она играла бы на-руку более слабому врагу.

С другой стороны, если бы менее сильная воздушная армия искала сражения, она действовала бы к выгоде более сильной и шла бы навстречу самоубийству. Поскольку на войне стремятся никогда не играть на-руку неприятелю, то я всегда говорил и говорю, что воздушная армия, будь она сильнейшей или слабейшей, никогда не должна искать сражения.

Это утверждение настолько четко, ясно и точно, что оно не может — по крайней мере мне так кажется — породить недоразумений.

Но если сильнейшая воздушная армия случайно встретит слабейшую, она благодаря сражению может только выиграть — именно потому, что она сильнее, — в то время как другая может только потерять именно потому, что она слабее.

Вследствие этого я всегда говорил и говорю, что сильнейшая воздушная армия не должна избегать сражения, в то время как слабейшая должна избегать его.

Это также кажется мне ясным и не вызывающим недоразумений.

Ввиду того, что сильнейшая воздушная армия н е должна искать сражения, а слабейшая должна избегать его, и поскольку менее сильная легко может избежать его, воздушная война, если бы исход ее должен был быть решен посредством сражения, могла бы длиться века, не приходя ни к какому решению; обе противостоящие воздушные армии [358] могли бы ограничиться тем, что старели бы на своих аэродромах.

Вследствие этого я утверждаю сегодня, как утверждал всегда, что для воздушной армии недостаточно обладать лишь способностью сражаться в воздухе (т. е. обладать мощью, с которой вступают в воздушное сражение), но что ей необходимо дать также наступательную мощь против наземных целей.

Я называю сильнейшей ту воздушную армию, которая независимо от ее бомбардировочной мощи сильнее по своей способности к воздушному бою.

Сильнейшая воздушная армия не должна ни искать, ни избегать сражения. Ввиду этого она может действовать против наземных целей с максимальной свободой, т. е. она может при каждом полете заранее избрать себе целью для нападения с воздуха объект, наиболее для нее выгодный, и двигаться прямо к этому объекту, проявляя полное равнодушие к действиям неприятельской воздушной армии: либо последняя не станет ей противодействовать, и тогда удар по наземным целям будет нанесен, что называется, без единого выстрела; либо она окажет противодействие и будет разбита. Таким образом, при каждом своем полете она нанесет неприятелю урон.

Слабейшая воздушная армия должна избегать встречи. Ей не остается ничего иного, как пытаться, избегая встречи, нападать на наземные объекты противника.

Поскольку сильнейшая воздушная армия не должна ни искать, ни избегать встречи, для нее нет ни необходимости, ни выгоды обладать скоростью большей, чем у слабейшей. Для последней же большая скорость могла бы, пожалуй, оказаться полезной, чтобы избежать встречи.

Таким образом, воздушная борьба получит свое выражение в ряде наступательных действий против наземных целей с преимуществом у сильнейшей воздушной, армии, пользующейся большей свободой маневрирования.

Удары, нанесенные наземным целям, могут серьезнейшим образом повлиять на мощь противостоящих одна другой воздушных армий, если они будут направлены на уничтожение воздушных сил на земле, центров авиационного производства и т. п. Завоевания господства или преобладания [359] в воздухе можно будет достичь посредством косвенных действий против неприятельского воздушного потенциала; лишь в виде исключения — по изложенным причинам — можно будет достичь его посредством воздушных сражений. Воздушная армия, первоначально менее сильная, может взять верх благодаря действиям более гениальным, более разумным, более отважным, более интенсивным и более яростным, чем действия сильнейшей воздушной армии.

Может случиться, что фактические обстоятельства и специальные условия обстановки заставят воздушную армию наброситься на неприятельское население, пренебрегая целями чисто воздушного значения. Безусловно ни в какой борьбе не сможет так ярко проявиться гениальность вождей, отвага рядовых бойцов и высокий дух народов, как в борьбе воздушной.

Таково мое точное мнение, которое можно оспаривать, но не извращать.

Исследуем мнение ген. Бастико. Он напоминает, что он писал:

«Специфические условия воздушной сферы всегда или почти всегда позволят слабейшему из противников избежать по своей воле сражения с несомненно неблагоприятным исходом».

До этого момента у нас нет разногласий. Но в гой же статье он пишет:

«Поистине, если последняя (сильнейшая воздушная армия) стремится иметь свободный путь, то она точно так же предоставляет свободу противнику, т. е. допускает нанесение последним аналогичных ударов, и нигде не сказано, что сильнейшему не придется почувствовать их результат: это будут, может быть, булавочные уколы, а не удары копья, но ведь и уколы причиняют беспокойство, и в этом случае достаточно вероятно, что в известный момент сильнейший потеряет терпение и будет намеренно искать того сражения, которого он хотел избежать».

(Точнее, ген. Бастико должен был бы написать: «которого он не хотел искать», ибо я никогда не говорил, что сильнейшая воздушная армия должна избегать сражения). [360]

«И я добавляю, — продолжает далее ген. Бастико, — что он не был бы неправ; напротив, его действительной ошибкой было бы то, что он слишком долго ожидал, прежде чем пустить в ход против неприятельской воздушной армии наиболее эффективное и необходимое средство, чтобы вывести ее из строя».

Да позволит мне мой уважаемый коллега считать этот метод аргументации несколько странным.

В самом деле, почему сильнейшая воздушная армия только для того, чтобы избавиться от булавочных уколов, должна была бы отказаться от нанесения ударов копьем и заняться поисками противника, который может всегда или почти всегда избежать встречи?

Почему наиболее эффективным и необходимым средством для того, чтобы вывести неприятельскую воздушную армию из строя, были бы поиски сражения, которого противник всегда или почти всегда может по своей воле избежать?

По моему мнению, если командующий сильнейшей воздушной армией потерял бы терпение от булавочных уколов, он просто обнаружил бы слабость нервов, и ему оставалось бы лишь уйти в отставку и уехать в деревню разводить капусту.

В дальнейшем в той же статье ген. Бастико, чувствуя, что было бы бесполезным занятием искать то, чего нельзя найти, пишет:

«Я сказал, что сражения будут искать, но разве я добавил, что воздушная армия, которая хочет его, должна вылететь с обдуманным намерением искать в бесконечных воздушных просторах то, чего, весьма вероятно, она не нашла бы? Возможно ли, чтобы мне захотели приписать такую наивность?»

Никто не намерен приписывать ген. Бастико наивность. Но остается фактом, что можно притти в полное недоумение относительно сражения, которого ищут без того, чтобы действовать с более или менее обдуманным намерением искать его. Что это должно означать? Что сражения ищут, не ища его?

И мы приходим в еще большее недоумение, поскольку в этой же статье он пишет: [361]

«...Повторяю, сражение венчает всю концепцию воздушной борьбы, и я осмеливаюсь утверждать, что та воздушная армия, которая не сделала бы этого, своей собственной рукой ослабила бы свою мощь и в еще большей степени свой наступательный дух».

Таким образом, венцом всей концепции воздушной войны должно было бы являться сражение, т. е. действие, вытекающее из той встречи, которой слабейшая воздушная армия может избежать, когда захочет, и которой сильнейшая воздушная армия не может искать с обдуманным намерением, не совершая этим акта величайшей наивности.

Чтоб придать своей аргументации большую силу, ген. Бастико цитирует и восхваляет некоего автора, утверждающего, что воздушная армия, имеющая превосходство, должна будет искать сражения, чтобы как можно скорее устранить главное препятствие к уничтожению неприятельских баз.

В конце статьи ген. Бастико подтверждает:

«Во всяком случае — и поскольку оно отражает особенности ведения воздушной войны — сражение должно рассматриваться как высший акт борьбы».

Затем, — может быть, вспомнив о своем предшествующем утверждении, что действие с намерением притти к этому высшему акту явилось бы проявлением чрезвычайной наивности, — он добавляет:

«Методы поисков будут, напротив, зависеть от случайных обстоятельств; среди этих методов наиболее эффективными следует в большинстве случаев считать бомбардирование и отравление жизненных центров неприятельской страны».

Я не имею даже отдаленного представления о других случайных методах и потому остановлюсь на тех, которые объявлены наиболее эффективными.

Сильнейшая воздушная армия, согласно ген. Бастико, чтобы добиться страстно желаемого сражения, должна была бы провоцировать противника, бомбардируя и отравляя его жизненные центры. Менее сильная воздушная армия, провоцируемая подобным образом, попалась бы на удочку более сильной, заняла бы «позицию» между своими [362] угрожаемыми жизненными центрами и сильнейшей воздушной армией, произошла бы встреча, развернулось бы сражение, и, естественно, слабейшая воздушная армия была бы разбита; таким образом, сильнейшая могла бы после этого бомбардировать и отравлять жизненные центры неприятельской страны без всяких дальнейших забот.

Все это может в действительности иметь место, но при одном непременном условии: чтобы командующий слабейшей воздушной армией был ... как говорят неаполитанцы.

Я же люблю представлять себе неприятеля чрезвычайно злым, но ни в коем случае не чрезвычайно добрым. Поэтому я не согласен с ген. Бастико и говорю, что, имея перед собой сильнейшую воздушную армию, бомбардирующую и отравляющую наши жизненные центры, нужно не понуждать нашу более слабую воздушную армию к самоубийству, но, напротив, использовать ее для бомбардирования и отравления жизненных центров неприятеля с тем большими интенсивностью и яростью, чем менее мы сильны, стремясь прежде всего избегать сражения, в котором мы рисковали бы быть уничтоженными без всякого смысла.

Это кстати показывает, что ни сильнейшая, ни слабейшая воздушная армия никогда не должна переходить к оборонительному образу действий: первая — потому, что антиэкономично, с точки зрения конечных целей войны, отказываться от нанесения ударов копьем, чтобы попытаться защищаться от булавочных уколов, вторая — чтобы не итти навстречу бесполезному, хотя бы и изящному самоубийству.

Все это напрасно. Как бы ни крутились и ни изворачивались и каковы бы ни были случайные обстоятельства, дважды два никогда не станут равными трем или пяти; они всегда будут равны четырем.

Впрочем, ген. Бастико сам должен быть почти убежден в этом, так как по поводу морской войны он пишет: «

«В борьбе на море оборонительный образ действий не допускает численной относительной слабости (в отношении материальной части); напротив, он требует превосходства в силах, поскольку — ввиду нынешних больших скоростей морских единиц и возможности неожиданных как по времени, так и по месту ударов — необходимо быть [363] в состоянии противопоставить атакующим силам силы, по меньшей мере равные, но ни в коем случае не уступающие им, а по возможности их превосходящие. По существу оборонительный образ действий в морской войне («la difensiva marittima») отнюдь не приводит к уменьшению расходов, но напротив — к увеличению их».

Я позднее займусь исследованием этой концепции по отношению к морской войне; пока же ограничусь замечанием) что достаточно заменить слова, которые я отметил курсивом, соответственно следующими: «в воздухе», «воздушных» и «в воздушной войне», чтобы притти к моим собственным выводам. И подобная замена законна, ибо ген. Бастико не сможет отрицать, что нынешние воздушные единицы обладают скоростями, еще более высокими, нежели морские, и значительно более пригодны для нанесения неожиданных как по времени, так и по месту ударов.

Если оборонительный образ действий не допускает относительной слабости и ведет к увеличению расходов по сравнению с наступательным образом действий, я задаю себе вопрос: кто же будет настолько наивен, что примет оборонительный образ действий в воздухе?

Поэтому нужно будет всегда и везде действовать наступательно.

Обратное невозможно: дважды два всегда четыре.

В одном месте своей статьи, наверное по рассеянности, ген. Бастико заставляет меня говорить то, что мне никогда и. не снилось сказать, а именно, что уступающая в силе воздушная армия во всех случаях зависит от милости неприятеля. Наоборот! Я всегда говорил и продолжаю говорить, что менее сильная воздушная армия сможет одержать верх, лишь бы она сумела возместить свою материальную слабость большей разумностью, большей интенсивностью и большей яростью своих наступательных действий.

Но поскольку, независимо от всех прочих условий, на войне всегда выгодно быть как можно более сильным, я говорил и восклицаю: пусть никакие воздушные силы не будут отвлечены от наступательных действий!

Дважды два для меня неизменно равно четырем. [364]