Глава IV

Теперь я приступлю к наиболее интересной проблеме — проблеме, захватывающей будущее. Путь может показаться крутым и тяжелым; но это — более кажущееся, чем действительное явление. Мы определили нашу отправную точку и рассмотрели причины, созревающие внутри сегодняшнего дня; нам теперь остается логически вывести результаты, к которым эти причины приведут.

Человеческий разум обладает способностью предвидения, которая приближает творение к творцу. Максвелл, основываясь исключительно на отвлеченных вычислениях, открыл и определил свойства электромагнитных волн, недоступных человеческим чувствам. Герц, доверяя результатам отвлеченным вычислений, сконструировал резонатор, который обнаружил эти волны, а Маркони их использовал. Мы же имеем дело с фактами, непосредственно доступными нашим чувствам, и наш разум может легко определить последствия, которые роковым образом из них вытекут, если только мы освободим его (разум) от пут все омертвляющей традиции.

Еще в 1921 г. в одной из моих книг я поставил следующий вопрос:

«Верно или неверно, что самая сильная армия, развернутая на Альпах, и самый сильный флот, крейсирующий в наших морях, не смогли бы сделать ничего практически действительного против неприятеля, который, будучи надлежащим образом вооружен в воздухе, бросился бы разрушать наши узлы сообщений, наши промышленные, торговые и т. п. центры, сея в наших крупных населенных центрах смерть, разрушение и ужас и пытаясь этим путем сломить наше материальное и моральное сопротивление?» [283]

На этот вопрос уже в то время нельзя было ответить иначе, как сказав «верно»; сегодня с большим основанием следует ответить «верно», а завтра с еще большим основанием необходимо будет ответить «верно», если только не желают отрицать того, что самолеты летают и что яды убивают, — а это было бы по меньшей мере смело.

Как я уже отметил, говоря о минувшей войне, сухопутные армии действовали как органы косвенного истощения сопротивления стран, а морские флоты как средства для ускорения или замедления этого измора.

В то время как сухопутные армии и морские флоты стремятся сломить сопротивление противника косвенным путем, воздушное оружие, обладая способностью достичь самых источников ресурсов страны, стремится сломить его непосредственно, т. е. с наибольшей эффективностью и быстротой. Прежде приходилось довольствоваться уничтожением батареи посредством орудийного обстрела ее, иначе говоря — уничтожением организма морально крепкого и дисциплинированного, а материально созданного и подготовленного для того, чтобы выдерживать орудийный обстрел и отвечать на него. В настоящее время возможно разрушить завод, на котором изготовляются артиллерийские орудия, т. е. организм, морально и материально уязвимый и неспособный к какому бы то ни было противодействию. Во время минувшей войны выбрасывались целые рудники железа и тонны взрывчатых веществ с целью, в буквальном смысле слова, перевернуть вверх дном мертвые полосы земли, покрытые проволочными заграждениями. Воздушное же оружие может пренебречь подобными целями и использовать свою сталь, свои взрывчатые и отравляющие вещества с гораздо большим результатом. Сухопутная армия может стремиться к неприятельской столице путем нападения на неприятельскую армию, поражения и оттеснения ее в нужном направлении ценой продолжительного, тяжкого и мучительного труда. Воздушное же оружие может стремиться к разрушению неприятельской столицы еще до рассылки приказа о мобилизации и объявления войны.

Не может быть сравнения между эффективностью непосредственных и косвенных разрушительных действий против [284] сопротивления жизненных сил страны. В то время, когда страны могли подставлять под неприятельские удары крепкую и надежную броню, каковой являлись сухопутные армии и морские флоты, удары достигали тела страны уже сильно ослабленные и в течение долгого времени почти незамечаемые. Неприятельские удары, как говорится, воспринимались{25} органами с крепкой организацией, крепкой дисциплиной, большой материальной и моральной стойкостью, способными к действию и противодействию. Удары воздушного оружия упадут на организмы гораздо менее организованные, гораздо менее дисциплинированные, гораздо менее стойкие, совершенно неспособные к действию и противодействию. Материальное и моральное крушение неизбежно определится быстрее и с большей легкостью. Воинская часть сохраняет свою стойкость под интенсивным артиллерийским обстрелом даже после потери половины или двух третей своего состава, рабочие же какого-нибудь цеха, порта или склада разбегаются при первых потерях.

Непосредственная атака материального и морального, сопротивления противника ускорит решение военных конфликтов и уменьшит вследствие этого продолжительность войн.

«Не верьте, — сказал Фоккер, знаменитый авиационный конструктор, отлично знакомый с мышлением своих клиентов, говорящих на любом языке, — не верьте тому, что завтрашний неприятель, к какой бы стране он ни принадлежал, будет соблюдать различие между вооруженными силами и гражданским населением своего противника. Он свирепо набросится на это гражданское население и будет применять наиболее мощные и наиболее ужасные по-своему разрушительному действию средства, каковы удушливые и другие газы, сколько бы он ни был в мирное время одушевлен наилучшими намерениями и сколько бы он ни подписал на бумаге самых благородных постановлений по этому поводу. Эскадры самолетов будут посланы для разрушения главных городов противника; будущая война, о которой существует лишь очень смутное представление, будет ужасной».

Фоккер прав. Нельзя будет ожидать, пока противник начнет применять средства, называемые варварскими и запрещенные [285]договорами, чтобы оправдать применение с нашей собственной стороны подобных же средств, ибо это оправдание, к тому же излишнее, обошлось бы слишком дорого вследствие того, что оно было бы оплачено предоставлением инициативы противнику. Все, в силу высшей необходимости вещей, должны будут немедленно и без колебаний применить средства, запрещенные договорами и конвенциями — поистине клочками бумаги по сравнению с начинающейся трагедией.

Несомненно, картина, которую я рисую вашему воображению, мрачна и окрашена кровью, но это — грядущая действительность, и тщетно было бы прятать голову под крыло, чтобы не видеть ее.

Но эта картина становится еще мрачнее, если подумать о том, что оборона — в обычно понимаемом смысле — по отношению к воздушным атакам иллюзорна именно вследствие основного свойства воздушного оружия.

Самолет, находящийся в центре Корсики и обладающий радиусом действия{26} в 500 км, мог бы наносить свои удары, помимо всей территории Сардинии, любому пункту на территории нашего полуострова вплоть до линий: Триент — Венеция на востоке и Термоли — Салерно (и даже несколько далее) на юге. Чтобы защищать все центры, находящиеся под потенциальной угрозой нападения этого единственного самолета, необходимо было бы разместить близ этих центров защитные самолеты и зенитную артиллерию.

Сколько защитных самолетов или какое количество зенитной артиллерии понадобилось бы для обеспечения защиты от этого единственного самолета? Какую организацию наблюдения нужно было бы создать на земле, чтобы не быть застигнутыми врасплох этим единственным самолетом? Сколько времени органы наблюдения, защитные самолеты и зенитные батареи должны были бы вглядываться в небо в утомительном ожидании, никогда не имея абсолютной уверенности, что они сумеют воспрепятствовать его действиям, если бы он появился? В конечном счете, какое количество ресурсов и энергии оказалось бы отвлечено [286] и обречено на неподвижность для этой обороны! И все это в то время, когда этому единственному самолету, чтобы достичь цели, т. е. обречь на неподвижность все эти ресурсы и всю эту сумму энергии, не нужно было бы даже отрываться от земли, а достаточно было бы ограничиться потенциальным действием.

Если бы мы умножили этот единственный самолет на 100 или на 1000, т. е. если бы мы перешли к рассмотрению воздушных сил, которые мы могли бы увидеть перед собой в день испытания, мы немедленно отдали бы себе отчет в том, что оборонительные действия вынудили бы нас обречь на неподвижность для чисто отрицательной цели количество средств, неизмеримо большее, чем то, которое могло бы на нас напасть, может быть даже превышающее наши возможности. Разве не лучшим решением будет отказаться от такого образа действий, пассивного и чрезвычайно расточительного, и бросить против этой угрозы, которая может стать кошмаром, наступательные воздушные силы, которые разыскали бы противника в самом его гнезде и уничтожили бы его, ликвидируя таким образом и угрозу и кошмар? Разве не это решение обеспечивает истинную оборону — решение, достигающее максимальной цели с минимальными средствами?

Воздушное оружие имеет ярко выраженный наступательный характер, но совершенно не пригодно для обороны, до такой степени, что тот, кто намерен применять его для обороны, должен примириться с абсурдностью применения для этой цели воздушных сил, значительно превосходящих. те, которые могут произвести на него нападение.

Во время мировой войны, хотя и не было еще точных критериев для крупных наступательных операций с воздуха, все воздушные нападения, производившиеся хоть с некоторой решимостью, удавались. Мы бомбардировали Полу каждый раз, когда это нам было угодно, а австрийцы бомбардировали Тревизо вплоть до самого дня перемирия, несмотря на то, что в последние месяцы войны мы обладали неоспоримым преобладанием в воздухе.

Несколько месяцев тому назад в Англии были проведены опыты воздушной обороны Лондона. Воздушная оборона имела в своем распоряжении самолеты в числе, равном числу [287] самолетов нападающей стороны, всю зенитную артиллерию и всю противовоздушную организацию. Вдобавок ей было известно, в какие дни будут произведены попытки атаки. При равенстве воздушных сил нападения и обороны цель первого была ограничена в пространстве и во времени. Все условия были в пользу обороны, и все же опыты. показали, что Лондон подвергся бы бомбардированию.

Воздушная оборона по необходимости должна свестись к организации всех тех мероприятий, которые применимы для уменьшения эффективности ударов с воздуха: к рассредоточению жизненных органов, к подготовке убежищ, предохранительных средств от газов и т. до. Только некоторые наиболее важные центры смогут быть защищены зенитной артиллерией, ибо было бы физически невозможно располагать таким количеством зенитной артиллерии, какое потребовалось бы для эффективной обороны всей территории страны. Я слыхал, что для обороны Милана с некоторой эффективностью потребовалось бы, помимо самолетов, 300 зенитных батарей. Сколько же их нужно было бы для обеспечения обороны всех итальянских центров, имеющих важное значение? В отношении воздушных нападений повторяется то же, что имело место в отношении морских нападений. Поскольку оказалось невозможным эффективно оборонять от ударов с моря все побережье и даже все важные прибрежные пункты, ограничились непосредственной обороной пунктов, наиболее важных в военном отношении — морских крепостей, а все остальные пункты, включая и крупнейшие приморские города, оставили совершенно незащищенными, поручив их оборону флоту. Подобным же образом охрана («protezione») территории» страны от ударов с воздуха может быть поручена лишь воздушным силам, способным отразить, разбить и уничтожить силы противника.

* * *

Существует лишь одно действительно надежное средство защититься от ударов с воздуха: завоевать господство в воздухе, т. е. быть в состоянии воспрепятствовать совершению [288] полетов противником, сохраняя в то же время эту возможность за собой.

Чтобы воспрепятствовать совершению неприятелем полетов, необходимо уничтожить его летные средства. Летные средства противника могут находиться в воздухе или на земле, на аэродромах, на складах, на заводах и т. п. Для уничтожения летных средств противника необходимо, следовательно, обладать воздушными силами, приспособленными для уничтожения этих средств, где бы они ни находились или производились. Именно эта концепция заставляет меня уже много лет поддерживать мысль о необходимости воздушной армии, как совокупности воздушных сил, пригодной для ведения воздушной войны с целью завоевания господства в воздухе.

За время мировой войны эта концепция не реализовалась. Авиация в то время использовалась как вспомогательное средство, имевшее целью облегчение и усиление сухопутных и морских операций. Не было настоящей воздушной войны; были воздушные схватки и стычки — частичные, ограниченные, изолированные, часто одиночные. В то время стремились не к воздушной победе, а лишь к преобладанию в воздухе. Таким образом, вплоть до дня перемирия вспомогательные воздушные действия производились обеими сторонами; тот, кто имел больше воздушных средств, развивал и более оживленные действия. Ныне положение не может не быть иным; грандиозность воздушных возможностей определяет настоящую воздушную войну в подлинном смысле слова: войну — борьбу масс.

Без того, чтобы входить в подробности, которые здесь были бы неуместны, легко понять, что воздушная армия, обладающая одновременно способностью сражаться в воздухе и нападать посредством бомбардирования на наземные цели, может поставить себе задачей завоевание господства в воздухе, так как она может уничтожать летные средства противника и в воздухе, и на земле, где бы они ни находились или. производились. Воздушная армия может, таким образом, ослабить неприятельские воздушные [289] силы и довести их до ничтожных размеров, так что ими можно будет пренебречь с точки зрения общей экономики войны («economia generale della guerra»). Достигнув этого, она победит, т. е. завоюет господство в воздухе.

Обладание господством в воздухе приносит следующие преимущества:

а) Оно избавляет всю свою территорию и все свои морские пространства от неприятельских ударов с воздуха, поскольку противник вообще бессилен наносить подобные удары. Стало быть, оно избавляет страну от непосредственной и страшной атаки против источников ее сопротивления.

б) Оно ставит всю территорию и все морские пространства противника под угрозу наших ударов с воздуха, которые могут наноситься с чрезвычайной легкостью, поскольку неприятель приведен к невозможности противодействия в воздухе. Отсюда — легкость непосредственной и страшной атаки источников неприятельского сопротивления.

в) Оно обеспечивает абсолютным образом базы и коммуникационные линии нашей сухопутной армии и нашего морского флота и угрожает базам и коммуникационным линиям неприятельской армии и неприятельского флота.

г) Оно препятствует противнику обеспечить его сухопутную армию и его морской флот каким бы то ни было содействием воздушных средств, в то же время обеспечивая содействие воздушных средств нашей армии и нашему флоту.

К этому добавляется еще то обстоятельство, что обладающий господством в воздухе имеет возможность воспрепятствовать противнику воссоздать каким бы то ни было образом свои воздушные силы, ибо он может разрушить самые источники их. Это равносильно тому, чтоб сказать, что завоевание господства в воздухе является окончательным.

Если даже лишь слегка задуматься над преимуществами, которые дает обладание господством в воздухе, следует согласиться с тем, что завоевание его будет иметь решающее влияние на исход войны. [290]

Я сказал, что завоевание господства в воздухе является окончательным, поскольку тот, кто добьется его, имеет возможность воспрепятствовать противнику воссоздать каким бы то ни было образом свои воздушные силы. Но здесь имеет место еще нечто большее: тот, кто обладает господством в воздухе, может по своему благоусмотрению увеличивать свои воздушные силы.

Страна, господство в воздухе над которой принадлежит неприятелю, должна переносить, без возможности эффективного противодействия, удары с воздуха, которые неприятелю угодно будет ей нанести, — удары, которые с течением времени будут усиливаться, так как неприятель сможет по своему усмотрению увеличивать свои наступательные воздушные силы. Против этих ударов сухопутная армия и морской флот данной страны не смогут предпринять ничего практически действительного. Независимо от материального урона, каковы будут моральные последствия для страны, подверженной ужасному кошмару, а также для ее вооруженных сил, сознающих свое бессилие избавить от него страну?

В свою очередь сухопутная армия и морской флот, подверженные ударам с воздуха, смогут увидеть свои коммуникационные линии прерванными, а свои базы разрушенными. Приток ресурсов из страны; к ее вооруженным силам может быть прекращен или сделан ненадежным, трудным, нерегулярным. Господствующая воздушная армия простым разрушением оборудования торговых портов противника сможет прекратить всякий морской подвоз в подчиненную этому господству страну — даже если эта последняя окажется в состоянии обеспечить свои морские пути. Не является поэтому нелогичным мнение, что страна, допустившая чужое господство в воздухе, почувствует себя настолько слабее противника, что она не сможет сохранять сильную веру в возможность решить исход войны в свою пользу. А это — начало конца.

Подумайте об этом и вы в этом убедитесь. Англия, над которой господствуют в воздухе, погибла. Ее великолепный флот, ее морское преобладание ничем не смогут помочь ей. Если бы даже торговые суда смогли войти в ее порты, [291] они не смогли бы разгрузиться и отправить привезенные запасы. Голод сделался бы спутником отчаяния и ужаса. Это — одна из возможностей грядущей войны. Разве это завоевание господства в воздухе явится в будущих войнах необходимым, а может быть и достаточным условием победы. Необходимым — всегда, достаточным же — когда победоносная воздушная армия обладает такой наступательной мощью, что может сломить материальное и моральное сопротивление противника. Если она не будет обладать такой мощью, исход борьбы будет решен сухопутными и морскими силами, которые у того, кто господствует в воздухе, окажутся в наилучших условиях, чтобы действовать с полной своей эффективностью.

Вследствие решающего значения завоевания господства в воздухе, необходимо поставить себя в наилучшие условия для достижения этой цели. Иначе говоря, необходимо обзавестись воздушной армией, пригодной для ведения воздушной войны и наиболее мощной в пределах, допускаемых нашими ресурсами.

Чтобы воздушная армия оказалась наиболее мощной в пределах наших ресурсов, необходимо использовать все ресурсы, которыми располагают, для создания единой воздушной армии, пригодной к борьбе за завоевание господства в воздухе.

Это — жесткий и безусловный принцип, отстаиваемый мной, ибо всякие ресурсы, отвлеченные от этой основной цели, могут быть использованы лишь с незначительным, если не прямо нулевым коэфициентом полезного действия и в то же время уменьшают возможность завоевания господства в воздухе.

* * *

Я показал, что воздушная оборона приводит к обречению на неподвижность воздушных средств, весьма значительно превосходящих те, которые могут совершать нападения, ибо оборонительная эффективность воздушного оружия [292] ничтожна по сравнению с его наступательной способностью. Сто самолетов, применяемых воздушной армией с наступательной целью, дают для целей воздушной войны большую эффективность, чем 500 и даже 1000 самолетов, применяемых с оборонительной целью.

Вспомогательная авиация сухопутной армии и морского флота — в случае, если неприятель завоюет господство в воздухе, — будет уничтожена, не имея возможности действовать; если же господство будет завоевано нами, наша победоносная воздушная армия сможет обеспечить сухопутной армии и морскому флоту наиболее надежное содействие воздушных средств.

Поэтому вспомогательная авиация оказывается бесполезной в первом случае и излишней — во втором.

Вследствие этого я говорю: никакой воздушной обороны — практически тщетной; никакой вспомогательной авиации — практически бесполезной или излишней; одна лишь единая воздушная армия, созданная с использованием всех воздушных ресурсов, которыми располагает страна, без каких-либо исключений.

Таков мой тезис, который именуют экстремистским (крайним), тогда как он лишь противоречит компромиссу — худшему решению во всякое время и наихудшему во время войны; тезис, за который именно в данный период времени я сражаюсь с доблестными оппонентами, мыслящими иначе. Ho я чувствую, что выиграю и эту битву{27}.

Поскольку от ударов с воздуха практически невозможно обороняться иначе, как путем нападения и уничтожения неприятельских воздушных сил, и поскольку всякое отвлечение сил поставило бы под сомнение самое завоевание господства в воздухе, основным руководящим принципом воздушной войны является следующий: «согласиться переносить неприятельские удары с воздуха, для того чтобы нанести противнику еще более сильные удары».

Если подумать о том, что представляют собой удары с воздуха и против каких целей они будут направлены, этот принцип кажется жестоким. Однако, именно этот принцип руководит любым военным действием. Командующий сухопутной [293] армией соглашается потерять 100000 человек, чтобы нанести противнику больший урон — урон, который может даже оказаться совершенно не связанным с потерями противника в живой силе, но который по своему большему охвату определяет победу. Командующий эскадрой соглашается допустить гибель нескольких из своих судов, чтобы потопить большее число или более крупные суда противника. «Кто идет отдавать», говорит пословица, «должен также захватить мешок, чтобы получать»; и всякий боксер тренируется не только в нанесении, но и в получении{28} ударов. Страна должна согласиться переносить удары неприятеля с воздуха, чтобы нанести ему более сильные, ибо победа может явиться лишь результатом нарушения равновесия между нанесенными нами ударами и ударами, нанесенными нам.

В приложении к воздушной войне этот общий принцип кажется жестоким вследствие нашей особой и традиционной чувствительности, которую необходимо будет изменить.

Война — все это говорят и все в этом убеждены — является уже не столкновением воинов, но столкновением стран, борьбой народов. Во время мировой войны это столкновение и эта борьба протекали в форме измора сухопутных армий, и это казалось естественным и логичным. Воздушное оружие, благодаря своему непосредственному воздействию, ставит народ против народа, страну против, страны, вызывая исчезновение промежуточной брони, ослаблявшей удар. Ныне страны и народы действительно схватываются врукопашную и хватают друг друга за горло. Это возмущает нашу традиционную чувствительность, ту, которая, например, во время мировой войны приходила в волнение, когда мы получали известие об убийстве нескольких женщин и нескольких детей в результате воздушного налета, в то время как она же оставляла нас бесстрастными перед убийством десятков тысяч солдат в связи с каким-нибудь сражением. Каждая человеческая жизнь имеет одинаковую ценность, но традиция хочет, чтобы солдат был создан для того, чтобы дать себя убить во время войны, а потому убийство солдата на войне нас не смущает, хотя с точки зрения общей экономики человечества (economia [294] generale dell'umanitа) солдат, т. е. человек молодой и сильный, представляет собой максимальную индивидуальную ценность.

Путем применения подводных лодок немцы преследовали цель, которая, как мы видели, могла быть достигнута. Мы в наших интересах — и это было нашим правом — отлично делали, показывая всю жестокость подводной войны, чтобы воздействовать в нашу пользу на мировое общественное мнение.

Но в действительности подводная война смущала нас не тем, что она была варварской, а худшим: она была опасной. По сравнению с бойней, выполненной при помощи гуманных и цивилизованных средств, стоившей миллионы жертв и оставившей миллионы искалеченных, 17000 жертв, во что приблизительно обошлась подводная война, кажутся совершенно не заслуживающими внимания. Если бы подводная война могла привести к решению исхода войны, последнее потребовало бы меньшего кровопролития, чем имело место в действительности.

Войну следует рассматривать трезвыми глазами, как науку, хотя она и является самой ужасной из наук.

Раздавались жалобы на то, что германские подводные лодки предоставляли гибнущих людей их участи. Так будут поступать и должны будут поступать в будущем подводные лодки; так поступило и командование английского флота, когда — после взрыва одного корабля торпедой во время подбора им погибавших с другого корабля, взорванного перед тем торпедой, — оно отдало приказ о том, чтобы в будущем погибающие были предоставлены своей участи, в целях избежания последовательного поражения торпедами нескольких судов. А ведь в этом случае речь шла о погибающих англичанах, а не о врагах. Война есть война; ее ведут или не ведут, но, когда ее ведут, необходимо стремиться к своей цели, не применяя ни перчаток, ни галантности ни по отношению к противнику, ни по отношению к самим себе. Французская «Jeune Ecole» («Молодая школа») защищала в этом вопросе взгляды, совершенно подобные германским, а кто в войне желает видеть нечто отличное от войны, тот одним этим обстоятельством ставит себя в положение слабейшего. [295]

Различие между сражающимся и несражающимся в настоящее время неприемлемо ни юридически, ни фактически.

Оно невозможно юридически — поскольку в странах, участвующих в войне, все работают на войну: солдат, держащий ружье; рабочий, снаряжающий патроны:; крестьянин, сеющий зерно; ученый, исследующий химический состав. Невозможно фактически — поскольку удары могут настичь всех граждан, а наиболее безопасным местом укрытия окажется окоп.

Войну выигрывают, сламывая сопротивление неприятельской страны. Этой цели можно достичь с большей легкостью, в более короткий срок и более экономичным образом, т. е. с меньшим кровопролитием, путем непосредственного нападения на источники неприятельского сопротивления там, где они наиболее слабы и наиболее уязвимы. Чем более быстрыми и ужасающими будут результаты применения оружия, чем быстрее это оружие сможет достичь жизненных центров и чем более глубокое воздействие оно окажет на моральное сопротивление, тем более война будет становиться действительно цивилизованной, ибо тем более будет ограничен причиняемый ею вред по отношению ко всему человечеству в целом.

Чем сильнее сможет оружие ударить по общей массе граждан и чем непосредственнее оно сможет затронуть их интересы, тем более редкими будут становиться войны, ибо никто не сможет сказать: «вооружимся и двинемся» (на войну. — Пер.).

Ныне стало общераспространенным мнение, что будущие войны будут начинаться в воздухе и что значительные воздушные операции будут иметь место еще до объявления войны, так как каждый будет стремиться использовать к своей выгоде преимущество внезапного нападения.

Поскольку каждый будет сознавать, с одной стороны, необходимость как можно скорее нанести противнику максимальный урон, а с другой — необходимость очистить воздух от неприятельских самолетов, чтобы избавиться от их ударов, основными чертами воздушной войны явятся максимальная интенсивность и максимальная ярость. [296]

Воздушные армии немедленно набросятся на противника всеми своими силами и будут стремиться к возможно более частому повторению своих действий, чтобы сконцентрировать их результаты во времени и первыми достичь цели. Поэтому исход воздушной войны будет решен воздушными силами, которые окажутся в наличии и в готовности к моменту открытия военных действий. Совершенно нельзя будет рассчитывать на воздушные силы, подлежащие созданию во время войны. Тот, кто окажется побежденным, не сможет уже воссоздать свои воздушные силы.

Все наличные воздушные силы должны будут немедленно быть брошены в бой; всякий резерв оказался бы грузом, снятым с чаши весов, определяющих решение. Принцип массирования должен быть соблюден во всей своей полноте.

Если на суше можно использовать оборону, чтобы уравновесить превосходство противника в силах, вырыть окопы, установить проволочные заграждения, занять сильные и выгодные позиции, то в воздухе ничто подобное невозможно.

Атмосфера повсюду однородна и не содержит никаких местных предметов, за которые можно было бы зацепиться с целью выиграть время. Силы в ней оказываются обнаженными, как шпаги.

Немедленные, интенсивные, яростные, открытые действия, невозможность выиграть время и невозможность создать новые силы, а также самая скоротечность и эффективность воздушных действий — все это побуждает думать, что борьба в воздухе получит быстрое разрешение. Продолжительность минувшей войны вытекла, как я показал, из большой ценности, достигнутой обороной. В воздухе ценность обороны равна нулю. Кто окажется не готов, не сможет исправить этого и погибнет. Воздушная война будет непродолжительной. Очень быстро одна из сторон приобретет по отношению к другой то преобладание, которое даст ей господство в воздухе, и это господство будет окончательным.

* * *

Несомненно, решение борьбы в воздухе будет предшествовать решению борьбы на суше и на море. [297]

Отсюда следует, что сухопутная армия и морской флот должны привести себя в состояние готовности сражаться даже при господстве неприятеля в воздухе, поскольку такое положение вещей является возможностью, которая, что бы об этом ни думали, может иметь место, по крайней мере на время.

В каком положении оказались бы сухопутная армия и морской флот при господстве неприятеля в воздухе?

До настоящего времени основой сухопутный и морской войны являлась безопасность баз и коммуникационных пиний. Выход на коммуникационные линии неприятельской: сухопутной армии или морского флота представлял собой самый блестящий тактический и стратегический успех, поскольку он ставил противника в опасное положение.

У сухопутной армии и морского флота, при господстве противника в воздухе, в результате одного этого факта коммуникационные линии и базы были бы открыты и подвержены неприятельским ударам, и не просто ударам, а ударам, в отношении которых они не обладали бы никаким сколько-нибудь эффективным средством противодействия. Иначе говоря, при господстве противника в воздухе сухопутная армия и морской флот оказались бы потенциально и постоянно обойденными (окруженными){29}.

Поэтому (я прошу читателей внимательно рассмотреть это неизбежное следствие), поскольку сухопутная армия и морской флот желают сохранить свободу действий даже в том случае, если бы господство в воздухе принадлежало противнику, они должны приспособить формы и методы своих действий таким образом, чтобы оказаться возможно более независимыми от своих баз и от своих коммуникационных линий.

Проблема, которую воздушное оружие ставит перед сухопутными армиями и морскими флотами, — грозная проблема, но она должна быть разрешена любой ценой, даже ценой глубоких и коренных изменений; если она не будет разрешена, эффективность сухопутной армии и морского флота окажется автоматически почти что аннулированной одним фактом завоевания неприятелем господства в воздухе. [298]

Громадные современные армии с их громоздким снаряжением и огромностью потребляемых ими средств требуют, чтобы в их тылу шло интенсивнейшее, регулярное и непрерывное железнодорожное и автомобильное движение. Расстроить это движение, сделать его нерегулярным, прервать и совершенно прекратить его — означает обескровить зависящую от него армию, уменьшить средства ее действия, лишить ее военной ценности, а может быть и самой ее жизни. Сухопутную армию, над которой в воздухе господствовал бы противник, тем легче было бы довести до тяжелого состояния, чем более ей необходимы интенсивность, регулярность и непрерывность движения в ее тылу. Достаточно подумать, что произошло бы, скажем, с итальянской армией, развернутой на Западных Альпах, если бы были разрушены всего четыре железнодорожных узла, а именно — узлы Сева, Ницца М., Асти и Кивассо. Ничего нельзя было бы к ней подвезти по железной дороге ни из Ломбардии, ни из Лигурии, т. е. из всей страны. А я полагаю, и теперь нельзя сомневаться в том, что если бы какой-либо неприятель завоевал господство над нами в воздухе, то, ввиду современной мощи ударов с воздуха, он мог бы разрушить четыре железнодорожных узла, расположенных немного далее, чем в получасе полета от границы, и добиться того, чтобы они оставались разрушенными.

Отсюда вытекает, по моему мнению, необходимость облегчения современных сухопутных армий и исследования всех тех мероприятий и способов, которые дали бы возможность сделать их максимально самостоятельными и независимыми от своих баз.

Равным образом и морской флот, который желает действовать даже при господстве неприятеля в воздухе, должен освободиться от слишком тесных уз, привязывающих в настоящее время морские флоты к их базам.

Большие военные порты с их большими арсеналами, большими складами и большими запасами горючего, а также с их разнообразным и сложным оборудованием представляют собой прекраснейшие цели для ударов с воздуха — безразлично, находится ли в них флот или нет. Они могут [299] быть защищены с помощью зенитной артиллерии, но всегда останутся небезопасными и впредь никогда более не смогут играть той роли неприступных убежищ, какую они играли до последнего времени. Потребуется, чтобы морские флоты подумали об этом неоспоримом положении вещей и заблаговременно приняли соответствующие меры.

В отношении морских сообщений нужно будет подумать о том, что неприятель, господствующий в воздухе, — каково бы ни было его положение на море, — сможет полностью ликвидировать их выведением из строя торговых портов.

Швейцарская воздушная армия, если бы ей удалось завоевать господство в воздухе, могла бы совершенно прекратить наши морские сообщения. Это кажется почти абсурдным, однако это является одной из сегодняшних возможностей.

Этих чрезвычайно кратких и общих соображений относительно влияния, оказываемого воздушным оружием на формы сухопутной и морской войны — влияния, воздействующего даже на организацию наземных вооруженных сил, — достаточно, чтобы дать представление о масштабе революционного явления и чтобы указать, что перед сухопутной армией и морским флотом встают сегодня серьезнейшие проблемы, разрешение которых затрагивает самую их (армий и флотов) сущность и безусловно не может быть получено путем придания наземным вооруженным силам вспомогательной авиации какого угодно вида.

Другой характерной возможностью воздушного оружия является способность, так сказать, облегчить войну. Воздушную армию гораздо легче создать, чем сухопутную армию и морской флот. 1000 самолетов мощностью в 6000 л. с. могут стоить приблизительно столько же, сколько 10 линейных кораблей; для них требуется всего 20000 т материалов (вес одного только линейного корабля) и всего 20–30 тысяч человек экипажа, из которых не более 4 000–5000 летчиков. Но воздушная армия в 1000 самолетов подобного типа обладает способностью сбросить на неприятельскую страну и на любой пункт ее от 4000 до 6 000 т бомб при каждом полете, не считая наличия на борту самолетов от 16000 до 24000 пулеметов и 2000 малокалиберных орудий; другими словами, она обладает наступательной силой масштаба, превосходящего все то, что до сего времени можно было себе представить. Такой воздушной армии нельзя ничего противопоставить, за исключением лишь подобной же воздушной армии. Постройка 1000 самолетов подобного типа может быть выполнена весьма быстро в стране, обладающей соответственным промышленным организмом, а вооружение может легко быть подано мощной химической промышленностью. Обучение и тренировка летчиков не представляют затруднений в стране, где широко развиты гражданские воздушные линии. В немногие часы самолет, предназначенный для перевозки пассажиров, может быть превращен в самолет, перевозящий бомбы, пулеметы и орудия; в то же время достаточно надеть мундиры на экипаж, чтобы милитаризировать его. Надежда на реванш может появиться с большей легкостью, если думают о том, что нет более надобности разгромить громаднейшие армии и огромные флоты. И, может быть, было ошибкой запретить побежденным воссоздать у себя сухопутные армии и морские флоты, так как это побуждает их обращать свои взоры к небу.

Чтобы легче отдать себе отчет в характере действий, которые может развить воздушная армия, мы можем рассматривать самолет как специальную пушку, обладающую способностью бросать свои снаряды на расстояния, равные его радиусу действия, и возможностью направлять свои снаряды при помощи человека, наблюдающего за ними, вплоть до самой цели.

В таком случае мы можем рассматривать воздушную армию как громадную артиллерийскую батарею, которая, хотя и разбросала свои взводы на большом протяжении, но может по желанию сосредоточивать огонь по различным целям, расположенным в пределах ее радиуса действия.

Предположим, например, что мы имеем воздушную армию, размещенную в долине реки По и обладающую радиусом [301] действия в 1 000 км. Огонь этой гигантской батареи мог бы быть, по нашему усмотрению, сосредоточен на любой цели в пределах Франции, Германии, Австрии, Югославии и даже достичь Лондона.

Не будем больше думать о воздушной армии; будем думать о нашей артиллерийской батарее.

Наш возможный противник, кто бы он ни был, будет иметь другую батарею, подобную нашей, с помощью которой он сможет обстреливать, по всей вероятности, всю нашу территорию.

Каково будет наиболее действительное средство для спасения нашей территории от этого неприятельского обстрела особого вида? Безусловно мы не сможем покрыть всю нашу территорию бронированным зонтом. Очевидно, что наиболее действительным и единственным практическим средством будет контрбатарейная стрельба по неприятельской батарее, стремящаяся привести ее к молчанию путем уничтожения ее. Это и есть борьба за господство в воздухе.

После уничтожения неприятельской батареи мы будем свободны в выборе целей, которые окажутся наиболее выгодными, так как наша территория будет уверена в том, что на нее не упадет; более ни один неприятельский, снаряд.

Какие цели мы выберем? Те, которые окажутся наиболее выгодными в соответствии с обстановкой. Ими могут оказаться цели, имеющие непосредственное значение для сопротивляемости неприятельской страны: ее столица, ее промышленные и крупные населенные центры и т. п., если мы сочтем нужным оказать сильное воздействие непосредственно на самую страну, чтобы заставить ее уступить. Ими могут оказаться базы и коммуникационные линии неприятельской сухопутной армии, если нужно ее обескровить, с тем чтобы она не могла более выдержать натиска нашей сухопутной армии. Ими могут быть «базы морского флота, если последний нам досаждает. Ими могут быть неприятельские торговые порты, если неприятельская страна получает жизненные припасы морским путем.

Выбор целей для такого рода могущественной батареи должен остаться вопросом компетенции того, кому будет [302] принадлежать верховное руководство войной, т. е. единственного лица, которое сможет учесть все потребности и все выгоды. Но всегда гигантская батарея будет действовать всей массой, чтобы достичь максимального результата путем сосредоточения результатов в пространстве и во времени.

Возможность располагать подобной батареей по сравнению с противником, лишенным подобного средства, представляет собой преимущество, обеспечиваемое завоеванием господства в воздухе. Однако, поскольку последнее требует уничтожения существующей неприятельской батареи, ясно, что ни одно орудие не должно быть изъято из гигантской батареи прежде, чем она достигнет своей основной цели; поэтому — никакой воздушной обороны и никакой вспомогательной авиации, которые будут совершенно бесполезны, если под огнем противника наша батарея будет уничтожена, а также излишни, если наша батарея приведет неприятельскую к молчанию.

Еще одно замечание. Мощь воздушной армии в отношении ее наступательных действий против наземных целей определяется количеством разрушительных веществ — взрывчатых, зажигательных и отравляющих, — которые она может бросить. Но эти вещества могут обладать различной эффективностью, и совершенно ясно, что при равенстве количества разрушительных веществ разрушительная мощь воздушной армии пропорциональна эффективности применяемых ею веществ. Иначе говоря: достаточно удвоить эффективность разрушительных веществ, чтобы удвоить наступательную мощь воздушной армии, оставляя все остальное неизмененным. Из этого простого соображения явствует громаднейшая важность усовершенствований, которые могут быть внесены в разрушительные вещества, т. е. громаднейшая важность сотрудничества химии в деле укрепления военной мощи страны. Воздушное оружие оттачивает свой блестящий клинок на аэродромах, где обучаются отважные летуны, в цехах, где создаются чудесные машины, и в лабораториях, где химики склоняются над пробирками, содержащими страшные химические составы. [303]

Я полагаю, что достаточно осветил то важное значение, которое в возможной будущей войне будут иметь воздушное оружие и победа в воздухе, а равно и то, какие революционные явления воздушное оружие вызывает как в характере и формах войны, взятой в целом, так и в отношении войны на суше и войны на море.

Наша фантазия, логически и разумно направляемая, рисует нам следующую картину будущей войны.

Тот, кто решится — какова бы ни была его цель — спустить с цепи войну, тот, едва приняв решение, бросит еще до объявления войны все свои массированные воз душные силы против неприятельской страны, стремясь в максимальной степени использовать результаты внезапности как самой атаки, так и отравляющего вещества. Вследствие выгод, создаваемых внезапностью и упреждением противника, дипломатическими формальностями пренебрегут. Поэтому в один прекрасный день на заре могут обрушиться удары на столицы, крупные города, крупные авиационные центры — неожиданно, как если бы в них произошло землетрясение.

Предположим, для германцев может оказаться выгодным, вместо того чтобы разрушить 50 центров французской авиации, разрушить Париж, чтобы лишить Францию не ее авиации, но ее мозга. Действие воздушных сил противника не заставит себя ждать. Таким образом, пока воздушная война будет продолжаться с максимальной возможной яростью, сухопутные армии будут мобилизоваться, а морские флоты начнут свои операции, более или менее затрудненные ударами с воздуха. Постепенно воздушная война будет приближаться к своему исходу, причем на одной стороне удары с воздуха, затрагивающие страну, ее сухопутную армию и ее морской флот, будут ослабевать, а на другой стороне подобные же удары будут усиливаться до тех пор, пока тот, кто завоюет господство в воздухе, не обеспечит свою территорию и свои вооруженные силы от всяких ударов с воздуха, а тот, кто это господство потеряет, окажется полностью подвержен этим ударам.

С этого момента начнется наиболее трагический период войны. Тот, над кем будут господствовать в воздухе, должен [304] будет согласиться вести неравную войну и подвергаться сильнейшим ударам. Его сухопутная армия и его морской флот должны будут действовать, опираясь на коммуникационные линии и на базы открытые, незащищенные, ненадежные и ежеминутно угрожаемые, в то время как неприятельские сухопутная армия и морской флот будут обладать неприступными сообщениями и базами. Его морские сообщения будут прерваны в портах прибытия. Все наиболее жизненные, наиболее чувствительные и наиболее уязвимые пункты его территории будут подвержены жестоким и ужасающим ударам. Сможет ли в этих условиях война на суше. — длительная, медленная, требующая громадного количества пополнений, средств, материалов и труда, — привести к благоприятному исходу для того, над кем господствуют?

В этом следует усомниться. Более вероятно, что — за исключением случая чрезвычайного неравенства сил — еще до решения на суше выявится моральное крушение страны, над которой господствуют.

Поэтому я говорю: прежде всего необходимо господствовать в нашем воздушном пространстве. [305]