Ударность Жомини

Генерал Жомини (1779—1869 г.г.) — крупнейший стратегический авторитет первой половины XIX века. Бедный швейцарец по рождению, коммерсант по образованию, он сосредоточил все свое внимание на новых вопросах военного искусства, выдвинутых войнами Великой революции и Бонапарта. В объятой пламенем Европе он видел двух основных противников, на службу коих он мог бы приспособить свой стратегический гений — Россию и Францию. Ему представлялось, что на русской службе ему легче улыбнется карьера, но обстоятельства привели его в 1804 г. к маршалу Нею, который вскоре сделал Жомини своим начальником штаба. С Неем он провел поход 1805 г. и 1806 г. Кампанию 1807 г. он делает в штабе Наполеона. В 1808 и 1809 годах он воюет с Неем в Испании. Он наживает себе неумолимого врага в лице маршала Бертье, начальника штаба Наполеона. Бертье сам был, в сущности, лишь правителем канцелярии и стремился и других офицеров генерального штаба держать на втором плане, в черном теле, на неблагодарной работе в канцеляриях и по службе связи. А Жомини не мог держаться в этих рамках. Он проявлял инициативу, вмешивался в операции, подавал Наполеону докладные записки, пророчествовал.

Отчисленный в резерв, в 1810 г. Жомини сделал попытку перейти в русскую армию и, действительно, был зачислен на русскую службу генерал, майором, но Наполеон не отпустил его к соседу, с которым собирался воевать; Жомини разделил участь квалифицированных военных работников, которых держат со связанными крыльями — его поставили на военно-историческую работу. В 1812 г. Жомини уклоняется от активной роли во французском нашествии: сначала он губернатор Вильны, затем Смоленска. Он своевременно рекогносцирует пути от Борисова к Вильне, принимает энергичное участие в спасении остатков французской армии на Березине. Охваченный горячкой, он брошен у Студянки французским штабом, купается, втиснутый в охваченную паникой толпу отсталых, в ледяной воде Березины. С трудом, совершенно больной, он выбирается из России. В 1813 г. он оказывает большие услуги Франции в Бауценской операции в роли начальника штаба отдельной группы маршала Нея, но в благодарность получает жестокий выговор в приказе по армии за то, что его штаб несколько задержался с присылкой срочного донесения. Эта выходка Бертье заставила Жомини в течение летнего перемирия 1813 года переехать из французского лагеря в русский и стать стратегическим советчиком сначала Александра I, а затем и Николая I. В 1813 г., 1828 — 29, 1854 — 55 годах он выступал в роли генерал-адъютанта, специалиста по стратегии. Он разработал основы, на которых открылась русская академия генерального штаба, но не попал в ее [100] президенты, так как эту вакансию ему перебил русский великий князь. До конца своих дней он не расставался с русским мундиром, но жил преимущественно во Франции. Наш военно-ученый архив хранит еще, вероятно, несколько любопытнейших неопубликованных докладных записок Жомини.

Каков был авторитет Жомини, можно усмотреть из следующего: в начале 1859 г. вторая империя явно находилась перед началом войны с Австрией на итальянском театре; командование хотел взять на себя Наполеон III; но последний имел лишь смутные стратегические представления и никакого плана. Наполеон III. приказывает разыскать проживающего в Париже 80-ти летнего старика Жомини и просит совета. Жомини, живущий на русскую пенсию, отказывается дать какие-либо указания без разрешения русского правительства. Наполеон III заручается согласием русского посла, и тогда Жомини диктует Наполеону III несколько основных положений, которые последний и стремился воплотить в жизнь в кампании 1859 года.

Мы так долго остановились на биографии Жомини потому, что она наложила свой характерный отпечаток на все мышление последнего; оно проникнуто интернациональным характером; Жомини не занимает никакой национальной позиции; он — интернациональный специалист, с очень широкой точкой зрения. „Со стороны виднее"; объективность часто помогает увидеть проблеск света там, где заинтересованные стороны еще бродят впотьмах. И Жомини в поразительной степени обладал этой объективностью, этой национальной незаинтересованностью; ему удавались удивительные предсказания{55}. И как Ллойда, как многих других спецов, и Жомини преследует подозрение в измене — как во французском, так и в русском лагере. Так, в 1806 г. Жомини в Берлине пришел к мысли, что дальнейшее наступление французской армии на восток приведет ее, в конце концов, к катастрофе; на фланге и в тылу оставалась ненадежная Австрии, впереди точку опоры, и очень слабую, можно было найти только в том кусочке Польши, который Наполеону удалось бы восстановить из областей трех поделивших его держав. В Пруссии существовала сильная франкофильская партия, стремившаяся добиться мира у Наполеона. Жомини „ориентировался" на нее и подал соответственный доклад Наполеону; мудрый совет привел Наполеона, готовившегося наступать за Вислу, в ярость.

На поле сражения под Прейсиш-Эйлау Жомини находился со штабом Наполеона в центре, на кладбище. Когда корпус Ожеро был рассеян русской картечью и между русской пехотой и штабом Наполеона не оказалось никаких французских войск, Жомини воскликнул: „о, если бы меня только на два часа сделали Бенигсеном"{56}. Коленкур сделал ему замечание за этот возглас в непосредственной близости от императора. А через час Жомини уже подъехал к Коленкуру докладывал, что в этот момент крайнего истощения [101] французов он уже хочет быть не Бенигсеном, а эрц-герцогом Карлом, чтобы добиться большей победы. „Что стало бы с нами, если он с 200 тысячной армией двинулся бы из Богемии на Одер"?

Если советы умеренности, которые Жомини давал начинавшему зарываться Наполеону, могли производить впечатление подкупа пруссаками и русскими, то такое же подозрение о подкупе, теперь уже с французской стороны, можно высказать по отношению к советам Жомини в русской ставке в 1814 году. Жомини указывал русскому императору, насколько невыгодно России добивать и ослаблять побежденную Францию; Франция сковывала до сих пор силы и энергию Англии, но теперь она выходила вон из игры, и в течение грядущих десятилетий Россия будет вынуждена одна оставаться лицом к лицу с Англией, тяжелым и неумолимым противником. Это была самая настоящая правда, подлинно объективное предвидение, и в то же время, с точки зрения англо-русского союза, разве нельзя было квалифицировать эту докладную записку, как изменническое деяние?

В России Жомини исправно уплачивали жалование, поручили написать курс стратегии, но близко к командованию не допускали...

Жомини, размышляя над первыми успехами Бонапарта, уже в ранней своей молодости напал на основной принцип стратегии сокрушения — на принцип ударности, или частной победы, который он формулировал, как сосредоточение возможно большей части своих сил на решительном пункте, в решительный момент{57}. Еще двадцатилетним юношей он вознамерился написать трактат по стратегии, в котором, с точки зрения этого начала, освещалась бы вся полководческая деятельность. Но он оказался достаточно умен, чтобы отложить на 30 лет выполнение этого замысла. Новая стратегическая концепция нуждалась в опорных точках. Если Жомини пришел к известным выводам путем размышления над рядом войн, то и читатель должен пройти тот же путь, чтобы примкнуть к его точке зрения. Первоначальные теоретические наброски Жомини могли играть роль только черновых записок, являвшихся посылками для его военно-исторической работы. Последней и занялся Жомини. Сначала он обратился к Семилетней войне. „Трактат о больших военных операциях", первые два тома которого появились в 1804 г., а последующие третий и четвертый — в 1810 г., представляет критическое исследование войн Фридриха Великого; фактическую сторону Жомини брал у Темпельгофа{58}; отдельные главы труда, как вывод из исследования, представляют яркое изложение стратегических идей Жомини. Эту работу Жомини не прерывал даже в течение походов, в которых он участвовал. Одновременно Жомини начал работу и над революционными войнами. Первая его работа о них появилась в 1806 г.; но солидно разработать [102] эту тему Жомини удалось лишь в период 1811—1824 г., когда вышел в 15 томах, с 4 атласами, его капитальный труд ;,Критическая, военная история войн Революции". Естественным продолжением являлась история Наполеоновских походов. Но у Жомини не имелось возможности написать эту историю по подлинным документам. И льстить, и критиковать Наполеона представлялось равно неудобным. Поэтому Жомини избрал для своего труда форму рассказа, который ведет Наполеон о своих походах, разбирая их, в первом лице; так появился, в 1827 г., в четырех больших томах, труд: „Политическая и военная жизнь Наполеона, рассказанная им самим трибуналу в составе Цезаря, Александра, Фридриха". До появления в 40 годах труда Тьера, это была лучшая история первой империи. В настоящее время как труд Жомини, так и труд Tьepa, конечно, совершенно устарели.

Как военный историк, Жомини умел удивительно, по отрывочным документам, схватывать суть событий, правильно устанавливать причинную их связь, давать верную картину стратегического развертывания кампании. Жомини, далеко не так мощно углубивший свой анализ исторических событий, как Клаузевиц, в то же время чаще в своих догадках и оценках оказывался на правильном пути. Впрочем, большинство исторических работ Клаузевица — только черновые наброски, предназначавшиеся лишь для личного употребления автора. Слабым местом Жомини является, конечно, рассмотрение кампаний Фридриха Великого и Наполеона под углом одной и той же точки зрения стратегии сокрушения. Измор, с точки зрения Жомини, являлся чем-то противоречащим самой основе военного искусства, его началу ударности. Эволюция военного искусства в XVIII и XIX веках от Фридриха к Наполеону оказалась подмеченной Жомини лишь частично. Впрочем, тот же упрек мы можем сделать и капитальному труду военно-исторического отделения Прусского большого генерального Штаба, вышедшему 100 лет спустя после работы Жомини.

Только создав себе огромную базу в виде этих военно-исторических трудов и обострив свое суждение на анализе многих кампаний, Жомини берется за составление теоретического трактата, о котором мечтал в молодости. Правда, уже в 1807 году Жомини издал отдельно главу с выводами из Семилетней и первых революционных войн{59}; но это был еще не трактат, а скорее реклама исторического труда, из которого брались выдержки для широкого распространения. Только в 1829 году Жомини написал свое „аналитическое изображение основных комбинаций войны". И это был еще опыт, еще только дополнение к историческим работам, начало подытоживания заключающихся в них выводов. В 1837 году мысли Жомини приняли твердо устоявшийся характер. Из его „очерка военного искусства, или нового аналитического изображения важнейших комбинаций стратегии, большой тактики и военной политики" мы и заимствуем приводимое извлечение{60}. В этом его зрелом изложении, учение Жомини несколько смягчено ознакомлением автора [103] с другими крупными писателями — Бюловым, эрц-герцогом Карлом, Клаузевицем. Ударность Жомини подносится здесь с осторожностью, со многими оговорками, но все же составляет основу доктрины Жомини.

Почему мы говорим здесь о доктрине и даже видим в Жомини родоначальника школы доктринеров, в противовес школе последователей Клаузевица?

Клаузевиц очень труден; мысль его усваивается смутно и оставляет широкий простор для весьма различных толкований. Клаузевиц не закончен. Клаузевиц утверждает, что теория стратегии очень трудна и много сложнее тактики{61}.

Жомини, напротив, доступен пониманию каждого, прошедшего школу первой ступени. Мысль его очень ярка и отчетлива и никаким кривотолкам не подлежит. Она вполне закончена в своей стройности. Жомини полагает, что стратегия вообще очень простая дисциплина и выгодно отличается этим от тактики, которую нельзя подчинить твердым правилам. Но какой ценой даются Жомини эти огромные достижения, эти его несомненные преимущества перед Клаузевицем?

Во-первых, Клаузевицкое определение стратегии, как учения о применении боев для достижения политической цели войны, Жомини суживает до искусства руководства массами на театре военных действий. Во-вторых, Жомини выделяет особую дисциплину, военную политику, что позволяет ему рассматривать стратегические вопросы изолированно от влияния политики, под исключительно военным углом зрения. Сузив так поле своего исследования, Жомини и здесь стремится более сложные вопросы изъять из рассмотрения, относя их к области „гения" или „такта" полководца. И если Клаузевиц туманен, то зато он никакой перегородкой не отделяется от жизни; он пользуется каждым ростком, встречающимся в поле его исследования, чтобы связать свою работу с жизнью. И вся смутность и многогранность реальной жизни отражается в учении Клаузевица. Все оно — сплошь незаконченные в своем развитии тенденции. А принципы Жомини отделены от жизни известной условностью, какой-то монастырской стеной. Стройность достигнута за счет жизнеспособности. Стратегическое мышление введено в рамки чеканной логики ценой определенного упрощения.

И все же, мы должны признать Жомини классиком, великим учителем военного искусства. Насколько мы обязаны Бюлову, тоже доктринеру, началом базирования, настолько же мы обязаны Жомини пропагандой начала ударности. Стратегия сокрушения, принцип частной победы, исследованные и возведенные на пьедестал теорией Жомини, до мировой войны включительно являлись символом веры всех генеральных штабов. В вопросе о том, что оборона является сильнейшей формой войны, Клаузевиц не создал школы: его вернейшие ученики стали на обратную точку зрения Жомини.

И особенно значителен, на наш взгляд, Жомини, когда он в своих примечаниях и дополнениях перерастает текст своего учения, когда он выходит [104] из пределов своей доктрины, когда он противоречит самому себе{62}. Иногда получается впечатление, что Жомини писал учебник — простой и ясный — для еще молодой аудитории, а сам смотрел много глубже формулированных им положений.

В течение столетия военная мысль всего мира, расшаркиваясь перед Клаузевицем, жила по преимуществу идейным наследством Жомини. Нам не приходится говорить о значении изучения трудов этого великого, денационализированного спеца. Мы не устанавливаем его места в ряду классиков военной мысли XIX столетия. По своему философскому облику Жомини был бы скорее понятен в XVIII веке.